Германия

      Мы побеседуем с вами
      Когда-нибудь в нежный, лирический час,
      Погожими летними днями.
      Блудливая свора старых ханжей
      Редеет, милостью бога.
      Они гниют от болячек лжи
      И дохнут,-- туда им дорога.
      Растет поколенье новых людей
      Со свободным умом и душою,
      Без наглого грима и подлых грешков,-
      Я все до конца им открою.
      Растет молодежь -- она поймет
      И гордость и щедрость поэта,-
      Она расцветет в жизнетворных лучах
      Его сердечного света.
      Безмерно в любви мое сердце, как свет,
      И непорочно, как пламя;
      Настроена светлая лира моя
      Чистейших граций перстами.
      На этой лире бряцал мой отец,
      Творя для эллинской сцены,-
      Покойный мастер Аристофан,
      Возлюбленный Камены.
      На этой лире он некогда пел
      Прекрасную Базилею,-
      Ее Писфетер женою назвал
      И жил на облаке с нею.
      В последней главе поэмы моей
      Я подражаю местами
      Финалу "Птиц". Это лучшая часть
      В лучшей отцовской драме.
      "Лягушки" -- тоже прекрасная вещь.
      Теперь, без цензурной помехи,
      их на немецком в Берлине дают
      Для королевской потехи.
      Бесспорно, пьесу любит король!
      Он поклонник античного строя.
      Отец короля предпочитал
      Квакушек нового кроя.
      Бесспорно, пьесу любит король!
      Но, живи еще автор, -- признаться,
      Я не советовал бы ему
      В Пруссию лично являться.
      На Аристофана живого у нас
      Нашли бы мигом управу,-
      Жандармский хор проводил бы его
      За городскую заставу.
      Позволили б черни хвостом не вилять,
      А лаять и кусаться.
      Полиции был бы отдан приказ
      В тюрьме сгноить святотатца.
      Король! Я желаю тебе добра,
      Послушай благого совета:
      Как хочешь, мертвых поэтов славь,
      Но бойся живого ноэта!
      Берегись, не тронь живого певца!
      Слова его -- меч и пламя. Страшней,
      чем им же созданный Зевс
      Разит он своими громами.
      И старых и новых богов оскорбляй,
      Всех жителей горнего света
      С великим Иеговой во главе,-
      Не оскорбляй лишь поэта.
      Конечно, боги карают того,
      Кто был в этой жизни греховен,
      Огонь в аду нестерпимо горяч,
      И серой смердит от жаровен,-
      Но надо усердно молиться святым:
      Раскрой карманы пошире,
      И жертвы на церковь доставят тебе
      Прощенье в загробном мире.
      Когда ж на суд низойдет Христос
      И рухнут врата преисподней,
      Иной пройдоха улизнет,
      Спасаясь от кары господней.
      Но есть и другая геенна. Никто
      Огня не смирит рокового!
      Там бесполезны и ложь п мольба,
      Бессильно прощенье Христово.
      Ты знаешь грозный Дактов ад,
      Звенящие гневом терцины?
      Того, кто поэтом на казнь обречен,
      И бог не спасет из пучины.
      Над буйно поющим пламенем строф
      Не властен никто во вселенной.
      Так берегись! Иль в огонь мы тебя
      Низвергнем рукой дерзновенной.
      КОНЕЦ
      Германия
      Из вариантов и дополнений
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      В рукописи после слов: "...а не детям его берегов" -- имеется следующий абзац:
      Прежде всего нужно вырвать когти у Пруссии. Выполнив эту задачу, мы при всеобщей подаче голосов изберем какого-нибудь честного человека, обладающего необходимыми качествами для управления честным трудовым народом.
      После слов: "...то, что начали французы":
      ...великое дело революции -- всемирную демократию, когда мы осуществим идею революции до конца, во всех ее последствиях.
      В рукописи ранее стояло:
      ПРОЩАНИЕ С ПАРИЖЕМ
      Прощай, Париж, прощай Париж,
      Прекрасная столица,
      Где все ликует и цветет,
      Поет и веселится!
      В моем немецком сердце боль,
      Мне эта боль знакома,
      Единственный врач исцелил бы меня
      И он на севере, дома.
      Он знаменит уменьем своим,
      Он лечит быстро и верно,
      Но, признаюсь, от его микстур
      Мне уж заранее скверно.
      Прощай, чудесный французский народ,
      Мои веселые братья!
      От глупой тоски я бегу, чтоб скорей
      Вернуться в ваши объятья.
      Я даже о запахе торфа теперь
      Вздыхаю не без грусти,
      Об овцах в Люнебургской степи,
      О репе, о капусте,
      О грубости нашей, о табаке,
      О пиве, пузатых бочках,
      О толстых гофратах, ночных сторожах,
      О розовых пасторских дочках.
      И мысль увидеть старушку мать,
      Признаться, давно я лелею.
      Ведь скоро уже тринадцать лет,
      Как мы расстались с нею.
      Прощай, моя радость, моя жена,
      Тебе не понять эту муку.
      Я так горячо обнимаю тебя -
      И сам тороплю разлуку.
      Жестоко терзаясь, -- от счастья с тобой,
      От высшего счастья бегу я.
      Мне воздух Германии нужно вдохнуть,
      Иль я погибну, тоскуя.
      До боли доходит моя тоска,
      Мой страх, мое волненье.
      Предчувствуя близость немецкой земли,
      Нога дрожит в нетерпенье.
      Но скоро, надеюсь, я стану здоров,-
      Опять в Париж прибуду.
      И к Новому году тебе привезу
      Подарков целую груду.
      ГЛАВА III
      В рукописи вместо строф 16-й и 17-й стояло:
      С Ахенсхой почты опять на меня
      Проклятая глянула птица -
      Сам королевский прусский орел,-
      С какой он злобой косится!
      Крылатая черная жаба, -- нигде
      Не сыщешь мерзостней гада!
      Меня воротит всякий раз
      От одного ее взгляда.
      Б рукописи после строф 18-й и 19-й стояло:
      И голое чучело твое
      Я вздерну на кол дубовый,-
      Сходитесь, тогда для потешной стрельбы,
      Вы, рейнские птицеловы!
      Любой, кто птицу сшибет для меня,
      Получит венец и державу,
      А смрадную падаль швырнет жкводер
      Под виселицу, в канаву.
      ГЛАВА IV
      В рукописи вместо последних четырех строф пер
      воначально стояло:
      А если один из троих пропал,-
      Невелика утрата;
      Повесьте подле восточных царей
      Их западного собрата.
      ГЛАВА XIV
      В рукописи вместо 28-й строфы зачеркнуто:
      Убийц, которые из-за угла
      Немецкую вольность убили,
      Нам воздух родины отравив
      И все, что мы любили.
      ГЛАВА XXI
      Б рукописи после строфы 10-й стояло:
      Бее набожные христиане взялись
      За дело помощи правой.
      Неведомо было левой руке,
      Сколь много берется правой.
      ГЛАВА XXII
      В издании 1857 года после строфы 11-й следовало:
      Не знаю, как Мейер -- он жив ли, малыш?
      Его мне не хватало.
      Но Корнета я не спросил о нем,
      Хоть мы проболтали немало.
      ГЛАВА XXIII
      В рукописи зачеркнуты следующие семь строф после
      21-й строфы:
      "Ты ищешь напрасно! Тебе не найти
      Твою Фридрику-мартышку.
      Амалию, длинноногую жердь,
      Иль Анхен-коротышку.
      Ты ищешь напрасно! Тебе не найти
      Ни томную дылду Мальвину,
      Ни тараторку-вертушку Мари,
      Ни гренадера Катрину.
      Их гидра стоглавая, жизнь, унесла,
      Пожрав веселое племя.
      Тебе не найти ни старых подруг,
      Ни доброе старое время!
      За эти годы во многом у нас
      Произошли измененья.
      Уже подросла молодежь; у нее
      Другие дела и стремленья.
      Уходят, исчезают, как дым,
      Германии прежней остатки.
      Ты и на Швигерштрассе найдешь
      Совсем другие порядки".
      "Но кто ты, -- вскричал я, -- назвавшая
      Всех дам -- цветник полусвета, -
      Сумевших столько труда и забот
      Вложить в воспитанье поэта?
      Да, к старой Германии я и теперь
      Привязан, как к старой подруге.
      О милых образах прошлых дней
      Люблю помечтать на досуге".
      ГЛАВА XXVI
      После строены 13-й в рукописи были зачеркнув
      четыре строфы и после строфы 15-й еще
      строфы:
      Мерзавцы, сгнившие давно,
      Смердя историческим смрадом,
      Полунегодяи, полумертвецы,
      Сочились последним ядом.
      И даже святого пугала труп,
      Как призрак, встал из гроба.
      Налитая кровью народов и стран,
      Раздулась гнилая утроба.
      Чумным дыханьем весь мир отравить!
      Еще раз оно захотело,
      И черви густою жижей ползли
      Из почерневшего тела.
      И каждый червь был новый вампир
      И гнусно смердел, издыхая,
      Когда в него целительный кол
      Вонзала рука роковая.
      Зловонье крови, вина, табака,
      Веревкой кончивших гадин,-
      Такой аромат испускает труп
      Того, кто при жизни был смраден.
      Зловонье пуделей, мопсов, хорьков,
      Лизавших плевки господина,
      Околевавших за трон и алтарь
      Благочестиво и чинно.
      То был живодерни убийственный смрад,
      Удушье гнили и мора;
      Средь падали издыхала там
      Светил Исторических свора.
      После строфы 17-й в рукописи зачеркнуты три
      строфы:
      "Есть в Фуле король, -- свой бокал золотой
      Как лучшего друга он любит,
      Тотчас пускает он слезу,
      Чуть свой бокал пригубит.
      И просто диво, что за блажь
      Измыслить он может мгновенно!
      Издаст, например, неотложный декрет:
      Тебя под замок да на сено.
      Не езди на север, берегись короля,
      Что в Фуле сидит на престоле,
      Не суйся в пасть ни жандармам его,
      Ни Исторической школе".
      ГЛАВА XXVII
      В рукописи перед 1-й строфой зачеркнуто :
      Германия вязнет днем в пустяках
      Филистерского уклада,
      Но ночью ее дела велики,
      Она -- вторая Эллада.