Жизнь замечательных людей - Братья Гримм

      Веселые каникулы вновь сменялись напряженными школьными буднями в Касселе. Но воспоминания о матушке и тетушке Генриетте помогали им пережить трудные дни. Свою благодарность братья стремились выразить в простых, но искренних стихах. Якоб по случаю нового, 1802 года преподнес тетушке такое рифмованное поздравление:
 
Туда, туда, к небесным светлым сферам,
Я возношу признательную речь
О благородстве сердца, страсти веры
Плюс бережность, чье благо стоит свеч.
 
 
Мою мольбу, что смешана с отрадой,
Услышит тот, кто в небе нам Отец.
И будут доброте твоей наградой
Благословенье — здесь, а там — венец .
 
      Благодарностью нена словах, а на деле были отметки в аттестате Якоба об окончании лицея, полученном им на пасху 1802 года из рук ректора. В письменном отзыве, приложенном к аттестату, было сказано: «Прекрасные дарования и усердие сего благородного юноши заслуживают самой высокой похвалы. Проявляя редкое упорство в овладении науками и изящными искусствами, преподаваемыми в сем лицее, он обнаружил не только свои природные склонности и таланты, но и благородное и похвальное стремление развивать и совершенствовать их своим трудом».
      После этого Якобу открылась возможность поступить в университет. Лишь одно омрачало его радость — предстояло на некоторое время расстаться с братом Вильгельмом, которому прежде всего нужно было вылечиться от астмы.

Марбургские студенты

      В 1802—1804 годах, когда Якоб Гримм был уже студентом Марбургского университета, в Германии под влиянием политики Наполеона произошли события, которые в какой-то степени коснулись и братьев Гримм. Упразднены некоторые немецкие государства. Подвергнуты конфискации монастырские владения. Проложены новые внутригерманские границы. Введены новые звания и должности.
      Родина братьев Гримм, небольшая область Гессен-Кассель, была возведена в ранг курфюршества .
      В то время университеты представляли собой учебные заведения, где все были на виду, где преподаватели и студенты хорошо знали друг друга. В Марбургском университете тогда насчитывалось всего около двухсот студентов; среди них был и Якоб, избравший юриспруденцию своей будущей специальностью, правда, его всегда влекла к себе природа, таинственный и нераскрытый мир растений — он не раз подумывал об изучении ботаники. Но в память об отце он решил стать все же юристом. Отец всегда пытался пробудить в мальчике любовь к этой профессии, объясняя ему положения и правила свода законов; он даже записывал различные случаи из своей практики, которые могли бы в дальнейшем пригодиться сыну.
      В то время как Якоб осваивал азы юриспруденции, Вильгельм из-за приступов астмы был месяцами прикован к больничной койке. Только к весне 1803 года ему стало лучше, и Якоб перевез его в Марбург. Вильгельм тоже поступил на юридический факультет. Братья опять вместе будут учиться в университете, помогать друг другу. Правда, и в Марбурге Вильгельму требовалось регулярное врачебное наблюдение.
      Марбург, в котором проходили студенческие годы братьев Гримм, был значительным и интересным городом. Много архитектурных памятников, в том числе готическая церковь св. Елизаветы, шпиль которой уходил высоко в небо, с витражами, склепами и картиной Дюрера. Как и полагается, над городом возвышался древний замок, откуда открывался великолепный вид на долину, окрестности Марбурга: холмы, поросшие деревьями, луга, покрытые зеленым ковром, ручьи, журчащие в высокой траве. Этот чудесный пейзаж манил братьев — они бегали к роднику, наблюдали за солнцем, золотившим деревенские крыши, погружались в мечтания, сидя под старой вербой.
      Но, к сожалению, слишком мало времени было у братьев для подобных прогулок. Как и в лицее, день их был отдан занятиям в университете. Денежные средства по-прежнему были скудны, жили они с «большими ограничениями», как отмечал с горечью Якоб, им так ни разу и не удалось получить хотя бы незначительную материальную поддержку от государства. А ведь мать, вдова государственного служащего, воспитывала пятерых сыновей. В то же время другие студенты получали большие стипендии, как, например, их соученик Отто фон дер Мальсбург, происходивший из семьи богатых землевладельцев и принадлежавший к респектабельному сословию гессенского дворянства. Братьям приходилось подавлять в себе горькую обиду на несправедливое и неравное отношение со стороны властей. Это в то же время придавало им силы, делало их более упорными, более настойчивыми. Кому пришлось выбиваться из самых низов, думал Якоб, тот может гордиться достигнутым гораздо больше, чем тот, кому успехи давались легко благодаря происхождению и богатству. Они слушали лекции по логике и истории, естественному, государственному, частному и уголовному праву; изучали юридическую методологию и порядки наследования по закону; постигали тайны истории римского права; не было пропущено и обязательственное право, не говоря уже об институциях и пандектах — своде законов римского права. Иногда лекцию читали так быстро, что ее удавалось законспектировать лишь наскоро, с помарками, а уж потом дома переписать.
      Имена большинства тогдашних преподавателей Марбургского университета не представляют особого интереса для читателя. Зато имя Фридриха Карла фон Савиньи относится к числу тех, кто оказал наибольшее влияние на братьев Гримм, их жизнь и творчество. Юрист, специалист по истории римского права, ставший позднее министром, Савиньи был одним из самых молодых профессоров — всего на шесть лет старше Якоба Гримма. В 1803 году он опубликовал книгу «Право владения», заложив тем основы исторической школы права .
      Как-то на одном из занятий, которое проводил Савиньи, Якоб написал работу, посвященную толкованию каких-то законов. Молодой профессор хорошо отозвался о студенте, сказал, что тот безукоризненно правильно решил поставленную задачу. Эта оценка воодушевила Якоба. Довольно часто ему приходилось носить учителю на дом работы других студентов — у них установились личные контакты, и Якоб получил приглашение пользоваться богатой библиотекой состоятельного Савиньи. Вскоре лекции Савиньи стали для Якоба самыми любимыми, а учителя своего он боготворил.
      Летними днями 1803 года Якоб часто бывал у Савиньи. Минуя небольшой дом на Барфюсерштрассе, входил в узенький переулочек, затем опять кружил, как по винтовой лестнице, до самого кладбища, откуда открывался прекрасный вид на город с уходящими вниз крышами и садами. Пройдя вдоль каменной стены, Якоб попадал в переулок уже ступенью выше. А вот и дом, как гнездо прилепившийся к одной из больших ступеней. В этом доме жил Савиньи, и никакие внешние заботы не мешали его научным занятиям. Слуга открывал дверь и провожал посетителя в освещенные солнцем комнаты. Мягкая мебель, светлые стены и развешанные по ним медные гравюры — все располагало к дружеской и приятной беседе. А за окном — долина, река Лан, луга по ее берегам и далеко-далеко в нежной дымке едва видимые очертания гор.
      Хозяин дома был высок и худ. Одетый в серый сюртук и коричневый с синими полосами жилет, задумчиво стоял он среди книжных полок. А книг у профессора было много, очень много. И Якоб мог не только смотреть на огромные шкафы, заполненные книгами, но, поднявшись по лестнице, брать книги, читать их и даже уносить с собой.
      Вильгельм Гримм, как и его брат Якоб, тоже с упоением слушал лекции Савиньи. Профессор читал живо и свободно, отнюдь не стремясь ослепить слушателей красивостью риторики. Он был разносторонне образован, знал и любил литературу и иногда, чтобы оживить свои лекции, читал стихотворения или отрывки из «Вильгельма Мейстера» Гёте.
      Внимательно, умно, с большой человеческой чуткостью Савиньи вводил братьев Гримм в мир научных исследований — именно у своего учителя научились они ценить историзм в рассмотрении общественных явлений, от него переняли умение во всем придерживаться определенного метода как в учебе, так и в научном поиске.
      Молодые студенты в это время с большим интересом следили за появлением новых произведений веймарских классиков. Но прислушивались и к голосам представителей нового течения в литературе — немецкого романтизма. Первая и, как оказалось, решающая встреча братьев Гримм с романтизмом также произошла в студенческие годы благодаря другу и наставнику Савиньи. В конце XVIII столетия, в эпоху коренных исторических сдвигов и катастроф в духовной жизни Европы, возникло новое течение, обращавшееся к историческому величию прошлого. Представители этого течения не удовлетворялись более реальностью повседневного бытия, классической размеренностью, рационализмом, их влекла вселенская бесконечность, они стремились к звездам.
      В 1803 году Якоб Гримм получил от Людвига Тика переработанные им и только что изданные «Песни швабских миннезингеров». И это в значительной степени определило дальнейшую творческую судьбу Якоба. Уже предисловие к песням вводит в мир немецкой средневековой поэзии: «Весна, красота, страсть — это их постоянные темы, которые никогда не могут нас утомить. Как колонны и своды церкви становились вместилищем мирского, так и религия — как высшее начало — окружала поэзию и действительность, перед которой с одинаковой любовью смирялись все сердца. Поэзия не была борьбой против чего-то, она ничего не доказывала и не спорила против чего-либо, она просто выражала заранее во всей своей прекрасной непосредственности веру в то, что хотела воспевать. Отсюда этот непринужденный, наивный язык того времени, эта очаровательная игривость, это постоянное наслаждение весной, ее цветами и ее блеском, восторженные дифирамбы прекрасным женщинам, жалобы на их неприступность или радость по поводу разделенной любви. Поэзия не ищет мыслей, не ищет каких-то особых выражений, каждое слово встает в строку само собой, по собственному желанию, а самая большая изысканность и пышность проявляются ярче всего в естественной простоте или детской шутке с музыкой и рифмой».
      Эти слова о почти забытой немецкой поэзии средневековья и характеристика любовных песен, данная Тиком, вызвали у Якоба желание самому познакомиться со стихотворениями, написанными на средневерхненемецком языке.
      В 1758—1759 годах цюрихский профессор Йоганн Якоб Бодмер по Гейдельбергской рукописи , часть которой хранилась в Париже, опубликовал сборник песен миннезингеров швабского периода. Якобу Гримму повезло, что он обнаружил именно эту книгу в библиотеке Савиньи: стоя на лестнице-стремянке, он рассматривал корешки книг и вдруг увидел ту, которую давно хотел прочитать. Много лет спустя Якоб писал об этой счастливой находке: «И вдруг я увидел то, что даже не надеялся когда-нибудь увидеть. Помнится, около входной двери, справа, в самой глубине шкафа стояла книга форматом в четверть листа — бодмеровское собрание песен миннезингеров; я схватил ее, впервые в жизни открыл и прочитал: «Господин Якоб фон Варте и господин Кристиан фон Хамле». Стихи были на странном, наполовину непонятном немецком языке. У меня возникло предчувствие, что я еще не один десяток раз буду перечитывать эту книгу от корки до корки и что она мне будет постоянно необходима. Я очень хорошо помню, как несколько лет спустя я попросил в Парижской библиотеке рукопись, на основе которой создавалась эта книга, чтобы посмотреть прекрасные рисунки-иллюстрации и, конечно, выписать для себя отдельные места. Один только вид таких книг будил во мне неукротимое желание читать наших старинных поэтов в подлиннике и учиться их понимать».
 

 
      Якоб и Вильгельм Гриммы лишь по традиции и обязанности изучали юридическую казуистику. Встреча и духовное знакомство с ранней немецкой поэзией стали началом их самого пристрастного внимания к этой литературе. Якоб, а позднее и Вильгельм обратились к истокам немецкой поэзии, которая постепенно раскрывала им свои прекраснейшие страницы. Старинный язык зачаровывал, в удивительном сиянии обнаруживался незнакомый мир, приоткрывалось поразительное богатство всей средневековой поэзии. Все чаще братья откладывали в сторону юридические казусы. Научное чутье подсказывало им, как много нового можно обнаружить в поэтическом богатстве прошлого, в языке предков. Юриспруденция представляла собой уже в значительной мере обработанное поле, в то время как изучение древней Германии только начиналось. Это была целина, привлекавшая к себе исследовательский ум братьев.
      В Марбурге братья Гримм познакомились через Савиньи с одним из ведущих авторов немецкого романтизма, Клеменсом Брентано, и его друзьями-романтиками. В 1803 году Брентано вступил в брак с Софьей Меро. Савиньи в 1804 году женился на сестре Брентано — Кунигунде.
      Здесь же братья встретились с другой сестрой Брентано — Беттиной, ставшей на долгие годы другом Якоба и Вильгельма Гриммов.
      В марбургской квартире Клеменса Брентано часто собирались его друзья. Говорили о больших переменах в жизни немецких княжеств после образования высшей имперской палаты депутатов. Конечно же, с некоторой провинциальной гордостью отмечали, что Гессен-Кассель стал курфюршеством. Но главным предметом их бесед была все же поэзия.
      Верные ученики Савиньи смотрели на Брентано с обожанием — ведь поэт только что выпустил свое произведение «Годви, или Каменный портрет матери» (1801 г.) — в высшей степени необычное и причудливое произведение, говорившее о незаурядном таланте и буйной фантазии автора. Иногда беседы, во время которых подавали чай и красное вино, затягивались допоздна. И тогда уходившим светили на лестнице тяжелым серебряным светильником. По темным Марбургским улицам братья возвращались в свою скромную комнатушку.
      Бывая у Брентано, братья Гримм все больше убеждались, что юридическая и административная карьера — это не то, к чему их влекло сильнее всего. Исследовать неоткрытые области впоэзии и языке, сказать здесь что-то свое — вот что должно стать для них главным. Но, бедные студенты, они, конечно, понимали, что не могут позволить себе роскоши свободного, без постоянных забот существования. Всякий раз, приезжая на каникулы домой, в Штайнау, они вспоминали о том, что забыли включить в свои планы существенный пункт — зарабатывание денег.
      Когда братья появлялись в Штайнау в обычном для студентов того времени одеянии: во фраках ярко-красного цвета с черными бархатными воротниками и обшлагами, в кожаных штанах до колен и в высоких блестящих ботфортах, да еще со шпорами, — мать была счастлива, а младшие братья и сестра смотрели на них с уважением. В доме опять жарили цыплят, пекли пирог со сливами. Опять они навещали знакомых, бывали на праздниках, свадьбах у друзей или скакали верхом по окрестностям — местам детства. Случалось, заезжали в соседние деревни. Встречались со старыми знакомыми, беседовали о политике, о Наполеоне. Но всякий раз спешили домой, где их ждала к ужину матушка. Ведь ей хотелось хотя бы в каникулы поменьше отпускать их от себя. Но проходило время, и сыновьям надо было уезжать, чтобы успеть к началу лекций. Как она печалилась, вновь расставаясь с ними!

Якоб Гримм впервые в Париже

      Подходивший к концу 1804 год принес Франции — западному соседу Германии — большие перемены. Референдум утвердил решение сената о превращении Франции в наследственную империю. Папа римский помазал Бонапарта на престол, и тот короновался 2 декабря 1804 года в Париже под именем императора Наполеона I.
      Савиньи как раз в это время совершал научную поездку по городам, работал в библиотеках, собирал материал по истории римского права. В Париже, куда он приехал, намереваясь поработать в Национальной библиотеке, у него украли чемодан со всеми его записями. Савиньи объявил о пропаже и в качестве вознаграждения обещал сто луидоров, но чемодан не вернули. Ученому ничего другого не оставалось, как по памяти восстанавливать свои записи, иногда обращаясь к книжным фондам парижских библиотек. Эта работа требовала очень много времени, и Савиньи стал искать помощника. Только Якоб Гримм, один из самых способных учеников, может ему в этом помочь. В январе 1805 года Савиньи написал в Марбург письмо и предложил Якобу как можно быстрее приехать в Париж.
      Для Якоба это предложение было неожиданным. Шел уже последний семестр, и он собирался к пасхе или в крайнем случае летом сдать экзамен и приступить к самостоятельной работе. Но предложение любимого профессора было так заманчиво! Ведь он будет жить в Париже, в той самой квартире, которую Савиньи снял для себя и своей молодой жены Кунигунды Брентано. Якоб понимал, что в Национальной библиотеке в Париже он сможет не только делать выписки из юридических трактатов — у него будет достаточно времени, чтобы среди великого множества рукописей отыскать произведения старогерманской поэзии.
      Но, прежде чем согласиться, Якоб написал письмо матери и тетушке Циммер с просьбой одобрить его поездку в Париж. Условия работы, предложенные Савиньи, как считал Якоб, были выгодными. Кроме того, он надеялся, что, приобретя опыт, ему будет легче найти место по возвращении на родину. Тетушка не возражала. Мать также была согласна, хотя и с «тайным страхом». Ей всякий раз было не по себе, когда она представляла, как в зимнюю стужу почтовая карета с трудом пробивается по глубокому снегу. И молилась за своего сына.
      Экипаж благополучно пересек Рейн около Майнца, а затем проследовал в Мец через Вормс, Франкенталь, Кайзерслаутерн, Саарбрюккен. И опять, как когда-то в детстве, он любуется кафедральным собором. «Это изумительная церковь, — записал он в путевом дневнике, — самая прекрасная из всех, которые я видел, огромной высоты окна с витражами, выполненными из цветного стекла чистейших тонов». Приятное впечатление произвела на него долина Марны, когда он, оставив позади Верден, достиг окрестностей Шалона.
      А как рада была его матушка, когда в феврале 1805 года Якоб сообщил наконец ей о своем благополучном прибытии в Париж. В течение этих длинных зимних недель дороги она часто вставала по ночам посмотреть в окно, какая погода. В письмах она сообщала, что зарезали поросенка на 250 фунтов и что сделали особенно толстую колбасу к возвращению сына.
      Вильгельм, оставшийся в Марбурге, после отъезда брата долго грустил и чувствовал себя совсем одиноким. С тоской писал он брату в Париж: «Когда ты уехал, мне казалось, что мое сердце разорвется, что я этого не выдержу. Ты не представляешь, насколько ты мне дорог. Когда я по вечерам сижу один дома, то мне кажется, что ты можешь появиться в комнате из любого угла...
      Время бежит ужасно быстро; прошло уже четырнадцать дней, как ты уехал, но без преувеличения могу сказать, что мое сердце все еще обливается кровью. Внешне я, кажется, уже привык, но внутренне — совсем нет, и на это еще потребуется много времени. Когда я представляю, что глазам твоим открывается целый огромный мир, то просто не знаю, о чем писать. Я вижу только тебя здесь, у меня, вижу, как ты расхаживаешь по комнате».
      Конечно, современному читателю этот эмоциональный язык девятнадцатилетнего юноши может показаться странным, даже может у кого-то вызвать улыбку. И тем не менее эти чувства были настоящими, ибо каждый из братьев ощущал другого частью самого себя. Якоб и Вильгельм настолько были связаны друг с другом, их жизнь, взгляды и судьба были настолько неразделимы, что они и в литературу вошли как Братья Гримм.
      Из Парижа Якоб пишет брату в ответ такое же нежное письмо: «Мы больше никогда не расстанемся, и если одного из нас пошлют в другое место, то и второй тут же последует за ним. Мы так привыкли к нашему содружеству, что разлука для меня равносильна смерти».
      Тем временем Якоб в Париже прилежно выполнял задания Савиньи. Кроме воскресений, он ежедневно работал в Национальной библиотеке с десяти утра до двух часов дня, выверял юридические тексты, учился расшифровывать старые манускрипты, делал выписки из рукописных и печатных материалов. Дома, в кабинете Савиньи, выписанные тексты сравнивали с уже имевшимися у них и подвергали их научному анализу. В свободное от этой напряженной работы время Якоб занимается исследованиями старонемецкой литературы. По просьбе Вильгельма Якоб отыскивает из 160 тысяч рукописей Национальной библиотеки самые древние, достойные особого внимания и изучения.
      Когда библиотека была закрыта, по воскресеньям, Якоб знакомился с французской столицей. Он уже досконально изучил старый город с его историческими памятниками. Его поражало это смешение рас на улицах: негры, турки, греки, сновавшие среди французов; но Якоб быстро привык, что в городе мирового значения, каким был Париж, уже тогда сосуществовали люди самых различных национальностей. Пригороды с их однообразными строениями интересовали Якоба меньше. Только в Фобур Сен-Жермене его привлек Люксембургский дворец, где размещалась картинная галерея. В коллекции галереи — произведения Дюрера, Ван-Эйка, Беллини, большие полотна Рубенса. Из итальянцев ему особенно понравился Тициан — его картину «Возлюбленный» он назвал «неописуемо прекрасной». Долго стоял завороженный у античных скульптур. «Если я еще раз пойду туда, — писал он брату Вильгельму, — я ничего не буду делать, буду стоять перед Рафаэлем, Лаокооном и Аполлоном и смиренно преклоняться перед ними».
      Да, в этом городе, куда по указанию Наполеона доставлялись из походов шедевры искусства разных стран, было что посмотреть! Столица империи не скупилась на роскошь и великолепие. Парижу с Лувром в центре готовилась роль блестящего города мира.
      Дешевые развлечения, пустые столичные забавы были чужды Якобу. Если уж он и выходил по вечерам, то только в театр, и только вместе с Савиньи. В Париже тогда было восемнадцать театров, и спектакли шли каждый день. Вот только репертуар менялся очень редко. Якоб довольно хорошо владел французским языком, а потому позволял себе давать оценку просмотренным вещам: комедии считал плоскими, трагедии часто казались смешными. Правда, любил трагедии Корнеля и Расина, но иной раз и они казались скучными. Ему нравилась точная игра актеров, чего не было, скажем, на немецкой сцене, но осуждал публику, которая награждала аплодисментами каждого актера при выходе и уходе со сцены, мешая тем самым ходу действия. Правда, зритель кое-что получал за свои деньги — за вечер театры давали тогда по нескольку пьес, стремясь как можно лучше развлечь публику, а это длилось обычно четыре-пять часов.
      Кроме Савиньи и его жены, Якоб мало с кем встречался в Париже. В это же время во французской столице находился Эрнст Отто фон дер Мальсбург, товарищ Якоба по лицею. Он был официально прикомандирован к своему дяде — гессенскому посланнику при дворе Наполеона. Сразу же по прибытии в Париж Якоб получил от Мальсбурга в знак дружбы прекрасное издание французских трагиков.
      Знакомясь с французской литературой, Якоб не забывал и немецких поэтов, в частности, веймарских классиков — об этом есть важные свидетельства парижского периода. Когда в мае 1805 года один из парижских журналов сообщал о смерти Шиллера, Якоб написал Вильгельму: «Сообщение о смерти любимого Шиллера меня просто потрясло!» Несколько недель спустя в письме к брату он выразил свое глубокое уважение к другому веймарцу: «Гёте — это человек, за которого мы, немцы, никогда не сможем достойно отблагодарить господа бога; он представляется мне фигурой, равной Рафаэлю».
      Все четче вырисовывались планы на будущее. О своем твердом решении оставаться после возвращения из Парижа в Гессене и там искать себе работу Якоб сообщил тетушке Циммер. Он хотел бы стать преподавателем. Хорошо, если бы это была служба, которая не занимала бы его с утра до вечера, а оставляла время для занятий научной работой.
      Якоб видел смысл своего существования только в продолжении исследований. Он мечтал не об уютной и удобной жизни, а о такой, которая позволяла бы ему совмещать ежедневную работу с научными занятиями. Естественно, Якоб думал и о том, чтобы освободить мать от забот о большой семье. Вильгельм, постоянно писавший из Марбурга, разделял взгляды брата. В ответном письме на предложение Якоба жить и работать вместе он писал: «Ты пишешь о том, что мы должны всегда оставаться вместе. Это всегда отвечало моим желаниям, так как я чувствую, что никто меня так не любит, как ты, я же, конечно, тоже люблю тебя искренне и нежно».
      Все это время Вильгельм поддерживал их студенческую комнату в Марбурге в образцовом порядке. В ней был поставлен новый письменный стол. Распустились цветы — желтофиоли — как бы в ожидании, хотя Якоб еще не сообщил дату своего приезда. Библиотека братьев за это время значительно увеличилась, переплетчик привел в порядок все книги.
      Вскоре, естественно, возник вопрос о месте их будущего совместного проживания. Еще в Париже Якобу виделся Кассель — столица гессенского курфюршества — тем городом, который скорее всего мог бы дать им возможность «жить скромно и уединенно», вместе трудиться. Братья предложили матушке продать имение в Штайнау. И она согласилась.
      В августе 1805 года, когда Якоб находился еще в Париже, мать перебралась в Кассель, в квартиру в Марктгассе — Рыночном переулке, которую сняла ее сестра. Генриетта Циммер заблаговременно отремонтировала просторную квартиру и даже закупила продукты, так что матушке Гримм осталось только переехать. Квартира ей понравилась, да и сестра жила неподалеку. Матушка стала готовиться к приезду старших сыновей.
      Наступил сентябрь. Наконец Якоб с Савиньи выехали из Парижа. Он специально поехал через Марбург, чтобы захватить брата Вильгельма. Радостной была встреча Якоба и Вильгельма с матерью, младшими братьями и сестренкой. Семья снова была вместе!

Трудное начало профессионального пути

      Поездка в Париж помешала Якобу закончить обучение в университете — сдать экзамены. Еще год осталось учиться и Вильгельму. Младшие в семье Гриммов ходили в школу.
      Якоб понимал, что забота о большой семье целиком ложится на него, а потому надо позаботиться о должности. Зимой 1805/06 года он пытается получить место асессора или секретаря. В январе становится секретарем Гессенской военной коллегии. Его жалованье составляет сто талеров.
      Конечно, скучная работа секретаря в военной коллегии вряд ли могла нравиться Якобу. С тоской вспоминает он Париж, где остались древние рукописи, интересная исследовательская работа. К тому же пришлось расстаться со своим модным костюмом, сшитым в Париже, и втиснуться в негнущийся военный мундир. По обычаю того времени полагалось носить парик и пудрить волосы — Якоб смирился и с этим. Во время изысканий в парижском собрании рукописей он особенно увлекся средневековой прозой и поэзией. И в Касселе все свободные от службы часы он отдает этому увлечению. Особую радость испытывал, если ему удавалось увеличить свою библиотеку, приобретя редкую старинную книгу.
      Приближалась весна 1806 года, полная надежд. В мае Вильгельм должен был сдать экзамены и ожидать назначения на службу. И тогда в семье Гриммов будет уже два кормильца. Оба брата в свободное время, конечно же, будут заниматься исследованиями. Для молодых людей без состояния такой путь хотя и не обещал быть слишком удобным, но единственно возможным. Однако их планам не суждено было осуществиться, по крайней мере сейчас.
      Летом 1806 года Франц II вынужден был отречься от германской императорской короны. «Священная Римская империя германской нации» распалась. Была создана очередная, четвертая, антинаполеоновская коалиция. После разгрома прусских войск под Йеной и Ауэрштедтом в октябре слава Наполеона как полководца еще больше укрепилась. Пока гессенский курфюрст Вильгельм I пребывал в надежде, что Наполеон не станет посылать против него свои полки, французы уже приближались к его столице. Они спокойно подошли к Касселю и 1 ноября заняли его. Их провели туда один из маршалов Наполеона и брат императора, король Людовик Голландский. Гессенский курфюрст бежал за границу.
      «Тот день, день крушения всего существовавшего до сих пор уклада, — писал Вильгельм Гримм, — будет постоянно стоять перед моими глазами. Вечером в последний день октября я с некоторым беспокойством наблюдал вдали сторожевые костры французов; однако поверить, что Гессен попадет под иностранное господство, я смог не ранее чем на следующее утро, когда увидел, как в город мимо старого замка во всем военном блеске входили французские полки. Вскоре абсолютно все изменилось — чужие люди, чужие обычаи; на улицах — чужой, громкий говор».
      Мог ли в этой ситуации молодой юрист Вильгельм Гримм надеяться на получение места? Якоб еще некоторое время держался на службе. Сразу же после оккупации военная коллегия была преобразована в комиссию войскового снабжения. Поскольку Якоб хорошо говорил по-французски, ему пришлось вести многочисленные переговоры с представителями оккупационной власти. Но работать с теми, кто захватил дорогой его сердцу Кассель, было выше его сил. И летом 1807 года он уволился. Решиться на такое было, конечно, нелегко — это означало лишиться средств к существованию. Но и терпеть унижения он не мог и не хотел. Напрасно Якоб надеялся получить какое-нибудь место в публичной библиотеке Касселя — всякий раз брали другого.
      Так в заботах о хлебе насущном прошел год. Печальные события приносили разочарованным молодым людям лишь новые тревоги. Наполеон принудил Пруссию к унизительному Тильзитскому миру, в результате чего она теряла территории по левому берегу Эльбы. Здесь было образовано Вестфальское королевство. Младший брат Наполеона Жером стал его королем и вел в своей резиденции — Касселе пышную и праздную жизнь и действовал по принципу: «Завтра опять повеселимся!»
      Именно в эти месяцы, когда никто уже не верил в будущее, когда земля страдала от оккупации, в семью Гриммов вошло еще одно горе. «После того, как прошел полный горя и тревог 1807 год и начался новый, с постоянно обманчивыми перспективами, — писал Якоб, — мне вскоре пришлось пережить самый сильный удар в моей жизни. 27 мая 1808 года в возрасте всего 52 лет умерла дорогая наша матушка, которую мы все горячо и нежно любили и которая в свой смертный час не могла утешить себя тем, что хотя бы один из шестерых детей, печально стоявших у смертного одра, теперь материально обеспечен».
      Якоб и Вильгельм помнили этот день всю жизнь. Навсегда сохранили они образ матери, доброй и нежной. Вот сидит она за рабочим столиком, протягивает сыновьям худые, такие ласковые руки. Иногда она открывала «Грандисона», богатый приключениями роман Ричардсона, свою любимую книгу, или пьесу Геллерта «Стыдливая пастушка», в которой играла когда-то сама.