Размышляя о Брюсе Кеннеди

Герман Кох

Размышляя о Брюсе Кеннеди

Посвящается Лили и Амалии

Herman Koch

DENKEN AAN BRUCE KENNEDY

© 2005 by Herman Koch

© Белоусов В., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

Издательство АЗБУКА®

Оригинальное издание опубликовано издательством Ambo | Anthos Uitgevers, Амстердам

Издательская Группа «Азбука-Аттикус» выражает благодарность Нидерландскому литературному фонду (Nederlands letterenfonds – www.letterfonds.nl) за помощь в издании этой книги.

1

За завтраком она увидела его снова. Вообще-то она никак не ожидала, что он остановится в этой же гостинице. В солнечных очках и черной футболке с короткими рукавами, он только что отошел от шведского стола и сейчас сидел, намазывая маслом круассан.

Ей бросилось в глаза, что его руки покрывала необычайно густая растительность. Запястье украшали большущие черные часы на браслете того же цвета. Он сидел лицом к морю и задумчиво размазывал масло по круассану. В этот тихий час море еще отдыхало, рыбачьи лодчонки чуть покачивались на его безмятежной глади.

Накануне днем этот мужчина внезапно остановил небольшой белый джип у гостиничной террасы и энергичным шагом прошел внутрь. Два-три постояльца, сидевшие на террасе, потягивая аперитив, как по команде переглянулись, придвинулись поближе друг к другу и поставили бокалы. Да и Мириам узнала его сразу. Вопреки или нет, скорее как раз благодаря тому, что на нем была бейсболка, пестрая рубаха с короткими рукавами, спортивные шорты, белые найковские кроссовки и очки от солнца, никаких сомнений не возникало.

Может, он думает, в таком вот виде его мало кто узнает, размышляла Мириам. А может, ему вообще нет дела до всего этого.

Маленький белый джип с невыключенным мотором так и стоял возле террасы. Молодой человек с тремя колечками в ухе и копной мокрых кудряшек, словно он только что вылез из-под душа, сидел на водительском месте, постукивая пальцами по рулю. Позади автомобиля, за пальмами вдоль морского променада далеко-далеко на другом берегу Гвадалквивира от причала отвалил небольшой паром и, маневрируя между покачивающимися на волнах рыбацкими суденышками, затарахтел к заказнику.

Не прошло и нескольких минут, как мужчина снова появился на улице. Направился в сторону невысокой стенки, отделяющей променад от берега, остановился там, долго смотрел на море, потом повернулся и какое-то время вглядывался в фасад гостиницы, словно изучая его. По дороге к машине он крикнул что-то неразборчивое парню с сережками.

Мириам бросились в глаза его волосатые ноги в белых кроссовках. Он был без носков. Большинство мужчин в шортах выглядят просто уморительно, хотя сами, вероятно, полагают, что эта деталь одежды делает их вроде бы моложе и спортивнее, но в его случае торчащие во все стороны пушистые клочковатые кустики растительности на икрах вызывали прямо-таки нежное умиление. Мириам подумала о муже, Бене, там, далеко, в Амстердаме. Тот никогда не носил шорты. Это, конечно, другая крайность, однако в глубине души она была ему за это благодарна.

В следующий миг он уже был на пассажирском сиденье, водитель дал полный газ, и автомобиль рванул в сторону старого городского центра. Постояльцы снова повернулись друг к другу и продолжили разговор.

«Не понравилось, – подумала Мириам, допивая остаток джин-тоника. – А жаль».

А сегодня утром, за завтраком, он сидел здесь, круассан намазывал. Наверное, другие гостиницы в Санлукар-де-Баррамеда ему понравились еще меньше, чем «Рейна Кристина». Как и вчера, постояльцы на террасе из кожи вон лезли, изображая полнейшее безразличие. Чистили вареные яйца, попивали апельсиновый сок, смотрели куда угодно, но только не в его сторону. Хотя было ощущение, что все сейчас говорят тише, чем вчера, до его приезда.

Сам он старался не встречаться глазами с людьми. Конечно же свою роль играли солнечные очки, за которыми особо и не разглядишь, куда он смотрит, однако о многом говорила его манера держаться – что-то усредненное, половинчатое, как будто он определенно понимал, что, где бы ни появился, он везде будет привлекать к себе внимание, но в то же время не хотел, чтобы его узнавали, – словно он не оставил надежду вести обычную, негромкую жизнь.

Покончив с круассаном, он поднялся и неспешно прошел в дальний конец зала, где Хуан, единственный из обслуги отеля, кто присутствовал на завтраке, по просьбе гостей жарил яичницу. Постоянная улыбка этого человека, когда он особой лопаткой перекладывал тебе на тарелку шкварчащую в кипящем оливковом масле яичницу, согревала и оживляла процесс поглощения пищи.

Как она позднее рассказывала Лауре, лучшей подруге (а спустя долгое время и Анабел, своей амстердамской учительнице испанского), дальше она действовала совершенно импульсивно. Именно так: она встала, сомнамбулическим шагом направилась к шведскому столу, секунду-другую делала вид, будто отыскивает что-то среди расставленных корзиночек с белыми жесткими булочками и плоских тарелок с сырами и мясной нарезкой, резко повернулась и решительно двинулась к жаровне.

Импульсивность ее поступка проступала еще ярче, если учесть, что за все шесть дней в «Рейне Кристине» она ни разу не заказывала яичницу. Более того, и дома, в Амстердаме, яичница не принадлежала к числу любимых ею блюд; для своих домашних она готовила ее, конечно, с большой любовью (сынишка Алекс называл мамино творение с ветчиной и сыром «яйца a la mama» [1]), хотя сама редко ее пробовала.

«Ну и о чем же ты тогда подумала?» – спросила позднее Лаура. И Мириам ответила, что не может припомнить. В этом месте рассказа Анабел вообще никаких вопросов не задавала, как, впрочем, и потом.

– ?Uno o dos? [2] – как всегда с улыбкой спросил Хуан.

– Dos, por favor [3], – ответила Мириам. Она наблюдала, как Хуан разбивал яйца о край сковороды, как бережно выливал содержимое рядом с тремя другими, уже плавающими в шкварчащем оливковом масле. И только потом обернулась.

Новенький стоял, засунув руки в карманы шорт. Из-за темных очков не поймешь, куда он смотрел. Черные волосы, гладко зачесанные назад, блестели от бриолина, а поскольку он был на голову ниже ее, сверху она могла видеть кожу, просвечивающую сквозь волосы.

– Usted habla espanol, – произнес он вдруг, даже не глядя в ее сторону. – ?Pero no es espanola, verdad? [4] – Лишь теперь он повернулся к ней, сдвинул очки немного вниз и чуть наклонил голову, так что она смогла рассмотреть его глаза.

Во всевозможных анкетах, с унылой регулярностью появлявшихся в «Космополитен», «Эль» и «Мари-Клер», в ответах на вопрос, чту в представителях противоположного пола привлекает в первую очередь, неизменно упоминались глаза. И лишь ближе к концу списка называли, причем в самом произвольном порядке, телесный запах, чувство юмора, губы, нос, внешность в целом.

«Так вот я сначала услышала его голос, – так рассказывала Мириам Лауре, – и только после этого увидела его глаза». Она не могла припомнить, часто ли в журнальных анкетах упоминался голос, но в средней школе у нее был приятель, у которого вроде все было на месте – чудесной лепки голова, длинные светлые волосы, прекрасные глаза, тело, гибкое и сильное; был еще один – с чувством юмора, только вот голос… Звали его Рю2бен, и, бывало, когда он нашептывал ей на ушко всяческие нежности, она непроизвольно представляла себе мышку, скребущуюся за плинтусом, а когда окликал ее где-нибудь на улице, ей слышался взвизг мелка по школьной доске. С самого начала Мириам точно знала, что оттянется с Рюбеном по полной программе, но в ее планы не входило слышать такой голос до конца своих дней.

?Pero no es espanola, verdad? Этот голос она бы узнала из тысяч других. Несмотря на испанский с сильнейшим американским акцентом, это был голос психически неуравновешенного владельца автомастерской, порешившего свою семью, из «The Moons of July» [5], и конечно же вояки-капитана с канонерки из «The Saratoga File» [6], а еще голос человека, который под пальмами перл-харборского берега просит руки смертельно раненной Джоди Ламар в «No More Damage» [7], и вечно пьяного альпиниста-проводника Джо Роско из «Back to Base» [8], спасающего заблудившихся школьников из снегов в Скалистых горах.

С закрытыми глазами она слушала этот голос, наводивший на мысль о хлебном тосте, по которому долго, мучительно долго размазывают масло, этот голос помещается у тебя где-то между лопатками, а оттуда пробирается наверх к затылку, где начинаются первые волоски.

– No, soy holandesa, – ответила она. – I mean… I am Dutch… [9] – И тут же пожалела, что так быстро перешла на английский. Конечно, не только потому что так вот сразу показала, что знает, кто он, но и потому, что, когда говорила по-испански, ей удавалось подать себя более выгодно, более чувственно, а английский вариант превращал ее в заурядную нидерландку с убогим английским, да к тому же с неистребимым акцентом. – From Amsterdam [10], – поторопилась добавить она, полагая тем самым несколько смягчить неловкость.

Под глазами она чувствовала закипающий жар, который волной растекался по щекам. Нет, не сейчас! – убеждала она себя, хотя знала, что зачастую от этого бывает только хуже, как, скажем, на похоронах попытка подавить смешок. Она легко краснела и считала это самой большой своей слабостью, хотя, как говорил Бен, в ее сорок пять в этом было «что-то от девчонки». Краем глаза она уловила, как Хуан перекладывает на тарелку три поджаренных яйца. Сейчас кто-то должен что-нибудь сказать, но она не знала кто.

– Right [11]. – Он смотрел на нее поверх солнечных очков и улыбался той самой улыбкой, которую она так много раз видела раньше. Он был ниже ее ростом и смотрел на нее снизу вверх, потому-то, подумала она, в его глазах видно много белка, однако вскоре сообразила, что в его последних фильмах под радужкой тоже виделось много белка. Порой даже казалось, что радужка как бы плавает в глазном белке и временами неведомые силы загоняют их под его тяжелые веки. Нередко такой избыток белка свидетельствовал о злоупотреблении алкоголем, Мириам знала, да и совсем уж белым его не назовешь, но вместе с тем она понимала, что могла бы до конца своих дней смотреть в эти глаза.

Он протянул ей руку.

– Брюс Кеннеди, – сказал он.

I know [12], чуть было не сказала она, но вовремя осеклась. Его рука была точь-в-точь такая, как она себе представляла, – грубая, и мягкая, и крепкая. И гораздо более крупная, чем можно было ожидать, учитывая его габариты.

– Мириам, – ответила она, – Мириам Венгер.

2

На пляже она расстелила в шезлонге полотенце и достала из сумки книгу. Сбросила шлепанцы, сдвинула солнечные очки на лоб. Сквозь полуопущенные ресницы рассмотрела на другом берегу Гвадалквивира малюсенький «лендровер», который тянул за собой длиннющий хвост пыли. Больше никакого движения, ни паруса, ни выплывающей рыбацкой лодочки, только слева, у самого горизонта, далеко от того места, где река вливалась в море, подрагивал в мглистом воздухе нефтеналивной танкер. Трудно сказать, двигался он или стоял, а может, и вообще находился там со вчерашнего дня.

Она включила мобильник. И он сразу же пропищал три раза. Первой была эсэмэска от Лауры. У нас тут дождина – будь здоров. Целую. Л. Мириам нажала «ответить» и написала: У нас нет. Обнимаю. М.

Пробежала глазами текст еще раз: может, добавить что? А знаешь, кто здесь? Покачала головой. Рановато. Нажала кнопку «передать», потом включила голосовую почту.

– …Мириам… – послышался после паузы в добрых пять секунд голос мамы, еще пауза, и снова: – …Мириам…

Ее мама относилась к тому поколению, для кого изобретение мобильной телефонии было делом отдаленного будущего, дожить до которого они не рассчитывали. Чтобы вот так запросто, набрав в Арнеме номер, тут же говорить с дочерью где-то на юго-западном побережье Испании, – это еще кое-как укладывалось в голове, но когда затем совсем неведомая дама незнакомым голосом предлагает ей оставить для дочери сообщение, – нет, это решительно выходило за пределы ее скромного воображения.

Мириам достаточно было услышать в начале сообщения молчание, чтобы сразу определить, кто же это. Случалось, мама ничего не записывала, а Мириам слышала лишь обрывок комментария, обращенного к отцу, мол, «она не отвечает…», или отчаянное «Переключают?», после чего связь обрывалась.

Мириам теперь уже не рассчитывала, что после двукратного повторения имени дочери мама скажет что-то еще, но, к ее изумлению, та продолжила:

– Я тут разговаривала с Беном, знаешь, Мириам… Ну, он рассказал мне, что у вас произошло… – В воцарившейся вновь тишине Мириам послышался неясный звук открывшейся и закрывшейся двери, потом, несомненно, голос отца. Она не разобрала, что он говорил, а вот ответ мамы прозвучал громко и четко: – Газета? На кухне. Где ей еще быть? Ну да, Мириам, на чем я остановилась? В общем, я знаю ваши дела… я страшно перепугалась… Сообщи, как ты там.

Послышался шорох, что-то щелкнуло раз-другой, грохот, – мама, по всей видимости, просто позабыла отключиться, закончив говорить, затем раздался звонкий голос сотрудницы голосового сервиса, объявляющей следующий звонок.

– Это я, – услышала она голос Бена. – Хочу только узнать, как у тебя дела… Сама понимаешь, мы уже три дня ничего о тебе не знаем. В общем, я ничего от тебя не требую, но наши с тобой дети, они ведь не знают, что с тобой и как… Я стараюсь держаться как обычно, Алекс все воспринимает в штыки, а о тебе и вообще не спрашивает. С Сарой иначе, ну, в общем, ей ведь всего шесть… Понимаешь, Мириам, она все время спрашивает, когда ты приедешь, а скажи ей «в воскресенье», для нее это очень-очень далеко, даже если сегодня уже среда… Пойми, не обо мне речь, но не может же быть, чтобы тебя ничто не трогало… Ладно, надеюсь, у тебя все в порядке, отдыхай… Пока, до скорого…

Опасаясь, что мама предпримет еще одну попытку поговорить, Мириам отключила телефон. Она крепко прикусила губу и добрую минуту вглядывалась в морскую гладь, но так и не сумела вытеснить из сознания два услышанных сообщения. Ей вспомнилось, что, когда только-только начинала ездить в отпуск одна или с подружкой, она, бывало, звонила домой из телефонной будки на набережной какой-нибудь южной рыбацкой деревеньки, но лишь через несколько часов после того, как она слышала голоса домашних и рассказы родителей, она могла почувствовать себя так далеко, как до этого разговора.

Мириам встала, сбросила блузку и пошла к воде. Она оглянулась в сторону берега, лишь когда проплыла по заливу метров пятьдесят. Шезлонг, лежа в котором она прослушивала голосовую почту, издалека выглядел нелепо маленьким и заброшенным, несколько мальчишек на пляже играли в волейбол у сетки неподалеку от паромной пристани, террасы вдоль променада были почти безлюдны.

В первую очередь назойливость тех сообщений заставила ее сейчас выругаться во весь голос. Она ушла с головой под воду, а когда вынырнула, зажала уши холодными мокрыми волосами и выругалась снова. Сообщи, как ты там.

– Нееет! – крикнула Мириам. – Не сообщууууу!

С возрастом мамин голос приобрел неестественное мелодраматическое звучание, в нем теперь постоянно слышались плаксивые, обиженные нотки, словно надо срочно исправить якобы совершенную несправедливость и говорить об этом можно только шепотом и опустив глаза. «Может быть, я слишком много требую», – сказала она несколько лет назад, когда речь зашла о планах на рождественские праздники. С тяжелым сердцем Мириам тогда предупредила, что в этом году один-единственный раз поедет с Беном и детьми на Канарские острова и потому на второй день праздника, как было по традиции принято до сих пор, они не приедут в Арнем на обед.

На обратном пути она берегла дыхание, гребла медленно и широко. В общем, я знаю ваши дела. Она проклинала Бена, который проболтался теще; или, может, вовсе не проболтался, а сознательно решил вовлечь ее маму в недавние события.

Мысленно она услышала его голос. Вполне приличный голос, как и всегда. Не придраться, не покритиковать. Не может же быть, чтобы тебя ничто не трогало, – в этом голосе не было осуждения, скорее он звучал грустно и заранее успокаивал, на случай возможного срыва.

Безупречный голос. Принадлежащий исключительно благожелательному человеку.

Она еще раз-другой громко выругалась, когда обтиралась полотенцем. Опустошенная, и голодная, и обессиленная, как после долгого перелета со множеством промежуточных посадок. Доброта ее мужа была одновременно и его силой, и его слабостью. Когда-то Мириам попыталась поделиться этими размышлениями с Лаурой, та долго смотрела на подругу, а затем сказала, что большинство женщин пошло бы на преступление ради такого надежного мужчины, как Бен. Потом она принялась перечислять все его добродетели и привлекательные качества, однако Мириам не могла отделаться от ощущения, будто Лаура расхваливает преимущества очередной ипотеки, ее и закрывать-то вовсе не надо, выплачивай лишь проценты.

«Как же мне порой хочется, чтобы в нем был хоть какой-нибудь изъян!» – сказала Мириам, дождавшись, когда подруга наконец остановится.

В тот день она наскоро перекусила на террасе в «Эль биготе» на променаде. Она думала о Брюсе Кеннеди. Вот он водрузил солнечные очки на прежнее место и двинулся с тарелкой к своему столику… Но ей совсем не хотелось вспоминать, что было после того, как он поинтересовался, долго ли она еще пробудет в Санлукаре. Да так, денек-другой, ответила Мириам. По-английски (Oh, a couple of days…) это звучало еще более расплывчато, чем по-нидерландски, по крайней мере иначе, чем «Вот дотяну до воскресенья, без мужа и без обоих детей». На это Брюс Кеннеди бросил ей одну из своих знаменитых экранных улыбок и в легкой ироничной манере, ставшей чуть ли не его фирменным знаком, высказал уверенность, что они еще увидятся.

Then I’m sure we’ll meet again [13].

Да и сама эта фраза казалась заимствованной из кино – возможно, так оно и было, пронеслось в голове у Мириам. А возможно, что-то вроде проверки, и ей следовало ответить соответствующим образом.

Тут ему как раз передали тарелку с яичницей. Прежде чем повернуться и отойти, он добавил: «That would be nice» [14]. Солнечные очки были уже на своем месте, и она не могла понять, куда он смотрит. Сначала мужчины обычно «проникновенно» смотрели в глаза, потом взгляд поэтапно опускался все ниже и ниже. Нос, рот, шея – большинство возвращались к глазам, сопровождая этот поворот повторным «проникновенным» взглядом. Остальные спускались дальше, останавливаясь на груди, на животе, на ногах, потом, словно нехотя, карабкались вверх. Иногда они говорили что-нибудь, но зачастую не видели в этом нужды. С каким удовольствием я бы тебя раздел, прямо сейчас, и не глазами, а по-настоящему – вот что следовало прочитать в их глазах, и, если ты не отводишь взгляд, да еще и улыбаешься в открытую, светофор, разумеется, перескакивает на зеленый сигнал: можно раздевать. Не исключено, что вы проведете какое-то время за едой да питьем, возможно, будет вино, итальянская паста, ни к чему не обязывающий разговор, найдутся общие интересы, знакомые, но с той самой минуты все это лишь отсрочка.

До того как вышла за Бернарда Венглера, Мириам не единожды заводила знакомства с самыми разными мужчинами и молодыми людьми. Из любознательности она при всяком удобном случае побуждала их не довольствоваться лишь многозначительными взглядами. Да-да, с каждым из них имела дело, по меньшей мере хоть раз, с «застенчивыми» болтунами, так любившими поплакаться о своей жизни, с «милыми» и «интересными» мужчинами, которые во всех подробностях рассказывали о женщинах, ну просто виснувших на них гроздьями, и тебе не мешает быть благодарной за оказанные услуги, с мускулистыми и обильно потевшими самцами, которых хватало меньше чем на минуту, а потом они норовили развесить тебе лапшу на уши, утверждая, что-де такое с ними случилось «впервые». Но хуже всех были представители физического труда: начитавшись «Космополитен», они считали себя знатоками того, что женщинам «особо» нравится, кровать или матрас для них были абсолютно привычным рабочим местом, а женское тело становилось домом, который они всегда были готовы основательно перестраивать.

Тем временем Брюс Кеннеди вернул очки на прежнее место. Хотя глаза его оставались невидимыми, у нее даже мысли не мелькнуло, что, произнеся те последние слова, он оценивающе к ней присматривался.

Поскольку ей было неведомо, что полагается говорить в подобных случаях, она только улыбнулась и слегка кивнула. Она думала о белках его глазных яблок за темными стеклами очков, уже не вполне белых.

Нарушив одну из своих привычек, Мириам заказала кофе с коньяком, потом неторопливо направилась в гостиницу. Она все никак не могла решить – то ли пойти к себе в номер, ведь сейчас время сиесты, то ли окунуться в бассейн? В гостиничном саду она выбрала закрытый зонтом от солнца шезлонг рядом с бассейном, поблизости от бара, и расположилась на нем. К ней подошел официант в белой куртке (не Хуан, а какой-то другой, усатый, как две капли воды похожий на Мануэля из «Fawlty Towers» [15]) и спросил, не желает ли она что-нибудь заказать.

– Un gin tonic [16]. – Она постаралась произнести это очень и очень по-испански.

Несколько ребятишек резвились в голубой воде с карминно-красной надувной каракатицей. Она попыталась читать, но белизна бумаги до боли резала глаза. Автор книжки, нидерландка, каждое второе предложение начинала с «я». Читать здесь, в Южной Испании, книжку соотечественницы было не менее нелепо, чем впихивать в себя в тридцатиградусную жару родной стамппот, толченую картошку с рубленым эндивием, и это Мириам знала уже с прошедшей субботы. Некоторые вещи должны оставаться у себя дома – к примеру, джин-тоник, в Нидерландах она его не особенно жаловала, но здесь он был очень к месту, сливал воедино неподвижность мясистых стрел кактуса в саду и, стоило закрыть глаза, доносившиеся со стороны бассейна детские голоса и плеск воды.

В четверть восьмого зал стал потихоньку заполняться, люди потянулись на ужин. На сей раз Мириам устроилась не там, где завтракала постоянно, а за четырехместным столом у окна. Оттуда открывался чудесный вид на залив. От дальнего столика у окна, где утром завтракал Брюс Кеннеди, ее отделяло всего-навсего еще два столика.

Политика владельцев отеля «Рейна Кристина» по отношению к туристам-одиночкам мало чем отличалась от того, что было в других гостиницах, так что и Мириам в первый же вечер по приезде усадили за столик позади здоровенного фаянсового вазона с аралией японской.

После ужина Хуан обходил столики, принимая заказы на спиртное. Когда он подошел к ней, что-то в ее взгляде остановило его, что-то умоляющее, как у собаки, которую привязали к пожарному крану у входа в магазин. Не говоря ни слова, он сделал ей знак следовать за ним. Ее новое место было не возле окна, но, во всяком случае, здесь она сидела спиной к стене и видела весь зал.

Вот и сегодня вечером она рассчитывала на Хуана.

После той пятницы она только завтракала в гостинице. Ей казалось, ее одиночество днем менее заметно. Со стороны такой одиночка производит впечатление жалкой ничтожности, когда заказывает для себя обед или ужин из нескольких блюд (и, бедолага, сам подливает себе вино из графинчика). Днем это убожество встречается реже, во всяком случае, меньше привлекает внимание.

На следующий день она открыла для себя «Эль биготе». Вообще-то в это заведение заглядывали преимущественно мужчины, но у стойки бара или за одним из вмазанных в стену мраморных столиков можно было отведать креветок или потрошеной селедки в оливковом масле с чесноком и петрушкой. Заказывая третий бокал пива, она замечала многозначительные и полные надежды взгляды мужчин. Один из них мог даже понимающе и одобрительно улыбнуться ей. Иногда она отвечала на улыбку. Но третий бокал был все же последним. Прежде чем вернуться в номер, она на одной из более посещаемых террас променада добавляла еще джин-тоник.

– Excuse me… [17] – Чужой голос внезапно вывел ее из задумчивости и заставил вздрогнуть, она уткнулась глазами в невзрачное лицо с жиденькой белесой бороденкой то ли датчанина, то ли шведа. Да, ей хорошо было известно, что именно за этим столиком завтракает (возможно, и ужинает) со своей семьей вот этот самый датчанин или швед. Позади него, облаченного в безупречно белую футболку и белоснежные джинсы, она разглядела и его домочадцев – женщину с блеклым, невыразительным лицом и двух долговязых и узкоплечих белобрысых подростков с непропорционально маленькими головенками, увенчивающими их нескладные туловища. – I think this is our table [18].

– Sorry? [19] – Мириам чуть наклонила голову, словно не поняла датчанина. И одновременно принялась осматривать зал.

И когда уверенность почти уже покинула ее, вдруг, откуда ни возьмись, рядом со столом вырос Хуан. Нескольких слов ему оказалось достаточно, чтобы разъяснить поначалу сопротивлявшемуся главе датской семьи, что начиная с сегодняшнего дня вступило в силу новое распоряжение по ресторану. Он усадил семью двумя столами дальше и подмигнул ей: мол, что она желает выпить?

– Un whisky, – сказала она. – Un whisky con hielo [20].

– En seguida, senora [21].

Рюмка виски, размышляла Мириам, именно сейчас помогла бы ей преодолеть первую фазу одиночного пребывания в ресторане. В Испании виски (да и джин-тоник тоже) принято наливать на глазок, и ты получаешь минимум раза в три больше, чем в барах у домашних жмотов с их мерными стаканчиками. Уже приступая к салату с анчоусами, она почувствовала, что по лицу блуждает теплая улыбка.

Но за последний столик у окна так никто и не сел. И когда принесли второе, а потом десерт. Она заказала второй графинчик вина и в который раз бросила взгляд на входную дверь.

Большинство постояльцев сидели за кофе. Юнцы из датской семьи давно вышли из-за стола и удалились, видимо, в соседний зал развлечений, где стоял американский бильярд и игральные автоматы. Их родители сейчас молчали, хотя во время еды раз-другой обменялись какими-то фразами на своем скандинавском стаккато, звучание которого активно действовало на центры смеха тех, кому доводилось их слышать. Сейчас мужчина наливал себе минералку, а его жена аккуратно сгребала в кучку крошки на скатерти. За едой они, похоже, пили только минеральную воду, хотя, как казалось Мириам, бутылка вина могла бы стать поводом для более оживленной застольной беседы.

Ей припомнились былые времена, когда они с мужем в ресторанах при гостиницах перемывали косточки таким же прокисшим семьям, где отношения еще кое-как теплились благодаря контактам через детей. Как же высоко они возносили себя на фоне этих супружеских пар-молчунов, им никогда, как казалось в ту пору, не хватало времени наговориться. Однако последние два раза, отправляясь с семьей в отпуск, она сама уже чувствовала себя объектом наблюдения. Ей чудилось, что все вокруг смотрят на них и саркастически перешептываются за их спиной, а кто-то сочувствует им, и для этого есть причины.

Подошел Хуан, поставил перед нею кофе и коньяк в рюмке. Она не могла припомнить, заказывала ли все это. Но прежде чем успела что-то сказать, Хуан наклонился к ней и произнес по-испански:

– Он больше не придет.

– Как? – Мириам почувствовала, как лицо обдает жаром. Только не сейчас! – приказала она себе.

– Ему позвонили. Со студии. Поздно уже. El rodaje no ha terminado todavia [22].

– Что-что? – на сей раз переспросила она, потому что не расслышала последние слова.

– Rodaje. – Правой рукой Хуан изобразил, будто работает с кинокамерой.

– Ah, si [23]. — Она улыбнулась Хуану, а тот приподнял плечи, как бы говоря, что тут ничего не поделаешь. Он указал на кофе и коньяк:

– От хозяина.

– Спасибо. – Новая горячая волна прихлынула к щекам. Хуан почтительно поклонился и собрался было удалиться. – А где у них съемки? – успела произнести она, пока жар не охватил ее всю.

Хуан опустил маленький поднос, на котором принес кофе и коньяк, огляделся, будто собираясь сообщить нечто весьма конфиденциальное. Однако народ уже почти весь разошелся, а супруги из Дании как раз поднимались из-за стола.

– Везде. Una gran producci?n Americana [24]. На пляже Чипиона. И в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, в Сан-Фернандо, в Хересе, Кониле, Канос-де-ла-Мекка, Барбате, Вехер-де-ла-Фронтера. Везде. Los Americanos…[25] – Он сделал характерный жест большим и средним пальцами, давая Мириам понять, что доллары у американцев водятся.

Она посмотрела на улицу. Уже почти совсем стемнело, и море из голубого превратилось в черное. На другой стороне залива по воде рыскал луч маяка.

– Где они завтра снимают? – Мириам пристально посмотрела в глаза Хуану.

Несколько секунд и он безотрывно смотрел на нее.

– Не знаю. – На его лице расплылась широкая улыбка. – Но постараюсь узнать.

Тот вечер Мириам провела в ресторанном зале в одиночестве и позднее, в рассказах своим лучшим подругам, неизменно опускала этот эпизод своего пребывания в Санлукаре.

3