Военные приключения - Тайные тропы (сборник)

– И сколько вам потребуется времени, чтобы дойти до конца?

– Это на редкость упрямый арестованный…

– Вы знаете, чего я требую от вас, и должны добиться этого, – Гунке стукнул кулаком по столу. – Вам за это деньги платят! Будете ли душить, грызть, жечь, – меня это не касается. Вы обязаны развязать ему язык, иначе… иначе в течение двух суток вы оба окажетесь на передовой! Идите!

…В этот раз допрос длился несколько часов. Избитого Изволина снова оттащили в темную камеру. Сквозь проблески сознания Леонид чувствовал, как ему кололи руку повыше локтя и впрыскивали что-то под кожу. Очнулся он уже от холода.

В эти часы томительного одиночества Леонид ясно представил себе не только то, что его ожидает, но и то, что он должен сделать. Все личное, мелочное ушло на задний план. Родилось чувство, побеждающее и страх, и боль, и смерть. Когда юношу снова повели на допрос, к самому Гунке, лицо его выражало спокойствие и упорство.

Два битых часа издевался над Леонидом взбешенный до предела Гунке. И снова, полуживого, юношу погнали в каменную могилу, где он должен был ждать очередных пыток.

Леонид понимал, что гестаповцы своими изощренными пытками способны довести его до состояния невменяемости. Даже из бреда его они постараются узнать какую-то частицу тайны, и она погубит всех.

Увидев перила лестницы, Леонид почувствовал волнующий прилив сил и смело зашагал вперед. Когда один из солдат хотел остановить Леонида, юноша ударил его головой в лицо и бросился на верхний, третий этаж. Бежать мешали скованные стальными кольцами руки. На лестничной площадке третьего этажа один из солдат, настигнув пленника, дал по нем три выстрела кряду.

Почувствовав смертельную боль, Леонид повис на перилах и слабо улыбнулся.

– Вот и все… Этого я и хотел, – прошептал он одними губами.

Тело его накренилось, вздрогнуло и рухнуло вниз.

Снег стал пористым, темнел и оседал. По утрам его поедали густые белесые туманы, а днем изводило солнце.

На голых ветвях деревьев с криком громоздились галки, шумно обсуждая свои весенние птичьи дела. Лес за городом потемнел.

Пасмурными сумерками открытый гроб с телом Леонида, грубо сколоченный из необтесанных досок, был выставлен под охраной гестаповца на городской площади, около церковной ограды.

В изголовье воткнули деревянную жердь с фанерной дощечкой, на которой крупными буквами было написано:

«Опознавшим умершего разрешается взять и похоронить его с соответствующими почестями».

Это была последняя уловка гестаповцев, рассчитанная на то, что кто-либо признает Леонида и тем самым поможет размотать весь клубок.

А через несколько часов, ночью, патриоты по приказу «Грозного» пробрались на площадь, убрали охранника-гестаповца и выкрали тело товарища. Юношу похоронили в лесу, на живописной открытой поляне, на берегу небольшой речушки.

На следующее утро горожане, пришедшие на площадь, увидели курган из черной свежей земли и гроб с телом охранника.

Над курганом виднелась палка с дощечкой. На дощечке была свежая надпись:

«Здесь похоронен герой-патриот, замученный фашистами. Имя его скоро будет знать вся страна. Смерть фашистским захватчикам!»

Немецкая администрация всполошилась. Когда был увезен труп охранника, гестаповцы принялись разрывать могилу в надежде извлечь оттуда труп Леонида, но закончить работу им не пришлось: грохнул взрыв. Двоих гестаповцев разорвало, третьего ранило: Леонид Изволин, мертвый, продолжал мстить врагам.

Наступила весна. Снег остался лишь в оврагах, глубоких распадках, в местах, закрытых тенью высоких зданий. Теплый восточный ветер разводил утренние туманы, гнал по небу большие, похожие на мыльную пену облака. От земли струился и полз понизу пар. Бурно прибывающая вода до краев заполнила русло реки. Наконец лед взломался и с шумом понесся по реке.

Возбужденные горожане толпились на берегу. Казалось, что вместе со льдом река уносит и человеческое горе, тяжелое и холодное.

Денис Макарович и Игорек встречали весну по-хозяйски. Изволин помог мальчику сколотить скворечник. Мальчик был переполнен радостью, которая приходит в детстве к каждому, кто прислушивается к весеннему пробуждению природы.

Опухшие веки, глубокие морщины, побелевшая голова и грусть в уставших стариковских глазах свидетельствовали о бессонных ночах, о мучительных думах, терзавших Дениса Макаровича.

Говорят в народе, что горе, которым нельзя поделиться с близким человеком, переносится вдвое тяжелее. Это испытывал на себе Изволин. Смерть Леонида была тяжелым ударом, и он скрывал ее от жены, зная, что та не перенесет утраты. А чуткое материнское сердце, казалось, чуяло беду. Пелагея Стратоновна делилась с мужем своими думами и опасениями, рассказывала, что часто видит сына во сне.

Денис Макарович, как умел, старался рассеять тревогу жены.

Вслед за арестом Леонида других арестов не последовало. Можно было без опасений возобновить временно прерванную деятельность подпольщиков.

Сегодня, после большого перерыва, Изволин решил возобновить встречу с участниками подполья и в первую очередь узнать, что делают Ожогин и Грязнов.

Как и прежде, для связи требовался Игорек. Сегодня Игорек решил добраться до квартиры Ожогина и Грязнова коротким путем и поэтому воспользовался проходом, образовавшимся при бомбежке в здании Медицинского института.

Он уже пересек загроможденный развалинами двор и хотел выскочить на соседнюю улицу, как вдруг его остановил окрик:

– Погоди, малец! Эйн минут… ком гер…

Игорек оглянулся. Мужчина, обросший бородой, в немецком теплом мундире с нарукавником полицейского, пальцем подзывал его к себе.

Мальчик узнал «полицая». Это был тот веселый Сашутка, который уже однажды приходил к Денису Макаровичу в прошлом году и с которым они выследили предателя Зюкина. Игорек отлично помнил, как, расставаясь с гостем, Денис Макарович крепко обнял его и расцеловал. Игорек тогда удивлялся, почему взрослого, усатого дядю называют Сашуткой.

Сейчас мальчик из предосторожности решил скрыть, что узнал «полицая». Он удивленно посмотрел на него и опустил глаза.

– Не узнаешь? – приветливо спросил тот.

Игорек прикусил губу и отрицательно помотал головой.

– Плохо! Очень плохо! С виду парень, а память, как у девчонки.

Игорек насупил брови. Такой комплимент ему явно не понравился, но он решил не менять тактики.

– А я вот тебя помню, – сказал после небольшой паузы «полицай». – Даже знаю, что Игорьком зовут.

Мальчик понял, что упорствовать не следует.

– Это я так… – ответил Игорек. – Это я нарочно сказал, что не помню…

– Ишь ты! – засмеялся «полицай». – Денис Макарович дома?

– Дома.

– Ну, пойди скажи ему, что я пришел…

Стоя в раздумье у окна и глядя на улицу, Денис Макарович увидел торопящегося к дому Игорька. Он посмотрел на часы. Нет, так быстро выполнить поручение мальчик не мог. В чем же дело?

Улыбка на веснушчатом лице мальчика рассеяла тревогу Дениса Макаровича.

– Сашутка появился, – шепнул Игорек.

– Где он?

– Около Мединститута меня ожидает… Я вначале испугался его: он опять, как немец…

– Вот что, – перебил Игорька Изволин: – беги, зови его сюда, а сам – быстро на Административную, к Никите Родионовичу. Расскажи, какой гость пожаловал, и пусть он и Андрей идут к нам.

Появление связного от командира бригады обрадовало и взволновало старика.

– Полюшка! – обнимая жену за плечи, сказал Изволин. – Придется тебе к Заболотько сходить насчет картошки. Гость ведь пожаловал… от Иннокентия…

– Сашутка? – догадалась Пелагея Стратоновна.

– Он самый.

– За мной дело не станет, – И Пелагея Стратоновна начала торопливо одеваться.

Встреча боевых друзей была радостной. Сашутка подробно рассказал Ожогину, Грязнову и Изволину о жизни партизанской бригады, рассказал о том, что частями Советской Армии освобождены Винница, Бельцы, Николаев, Черновцы, Одесса. Наши войска перешли государственную границу и освободили ряд румынских городов.

Он предполагал, что скажет новость, но оказалось, что Ожогин и Грязнов уже знают об этом: проводя практические занятия по радиоделу, они слушали советские станции.

– Теперь уж скоро и к нам пожалуют! – сказал взволнованно Изволин. – Недолго осталось ждать…

Сашутка рассказал о целях своего прихода.

В двадцати километрах от города, в лесу, есть заводик по изготовлению чурок для немецких газогенераторных машин. Немцев на заводе нет: они боятся такой глуши. Директором чурочного завода совсем недавно назначили «надежного», по мнению немцев, Владимира Борисовича Сивко. Владимир Борисович – один из людей командира партизанской бригады Кривовяза. Через него нужно наладить связь партизан с городом.

– А мы стоим в тридцати километрах от завода, – сказал Сашутка. – Шесть дней назад получили приказание от командования фронта всей бригадой приблизиться насколько возможно к городу. Что-то, видать, готовится. Комбриг просил передать, чтобы вы информировали «Грозного» и подыскали людей, подходящих для связи с нами через завод: обо всем, что творится в городе, мы должны знать. По всем данным, – заключил Сашутка, – гитлеровцы здесь долго не удержатся. Надо быть наготове.

На столе появился горячий картофель. Все с аппетитом принялись за еду. Когда первый голод был утолен, Денис Макарович вскочил и с досадой хлопнул себя по лбу:

– Батюшки! Совсем забыл!

Он торопливо вылез из-за стола, вышел в другую комнату и вернулся оттуда с глиняной бутылью. Обтер с нее пыль и разлил по стаканам остатки густой настойки.

Никита Родионович поднял стакан и встал. Его примеру последовали остальные.

– За тех, кто погиб смертью храбрых, и за живых, которые отомстят за них и доведут борьбу до конца!

Молча выпили.

При выходе из квартиры Изволина, в коридоре, Ожогин и Грязнов столкнулись с Тряскиным. Он был сильно пьян, еле держался на ногах. Встретив старых знакомых, Тряскин обрадовался, засуетился.

– Ко мне! Ко мне! – тянул он друзей за руки. – Знать ничего не хочу! Теперь не выкрутитесь.

В комнате никого не было. Тряскин, натыкаясь на мебель, с трудом добрался до буфета и стал шарить по полкам. Наконец он обнаружил бутылку водки и поставил ее на стол. Потом на столе появились куски засохшего хлеба и квашеная капуста. Хозяин усадил гостей на стулья и объявил:

– Выпьем!

Однако не оказалось рюмок, и Тряскин снова полез в буфет. На этот раз ноги его подвели: он споткнулся и уронил рюмки. Со звоном разлетелись по полу осколки.

– Черт с ними! – достав стаканы, он трясущейся рукой разлил в них содержимое бутылки. – Пей, братва, – приглашал он, – всё равно пропадать! Бегут, вояки проклятые, бегут!.. А мы, дураки, надеялись на них. Бургомистр, собака, и тот лечиться поехал в Германию. Заболел, боров…

Он подпер голову руками и на мгновение умолк.

– А мы? А мы что будем делать? – Тряскин замотал головой, будто хотел сбросить одолевший его хмель. – Хотя вам что, вы одинокие, а вот мне каково? А? Жена, Варька, имущества полон дом – куда податься? Ха-ха-ха! – закатился он. – Выслужился, выстарался, шею гнул – и догнулся! Влез в хомут и не вылезу… Тьфу, дурак! – Тряскин сплюнул. – Знать бы заранее… Да разве узнаешь! Ведь сила какая была! Диву давались… До Волги шагали, и всё – тьфу! Комендант сегодня говорил, что отступать дальше не будут, а сам торопит меня ящики сколачивать… Сволочь! О своей шкуре печется…

Он опрокинул в рот стакан и залпом выпил. Пользуясь тем, что Тряскин впал в пьяное забытье, друзья покинули дом.

В эту ночь впервые под домом Юргенса заработала запасная радиостанция подпольщиков, находившаяся на консервации.

Потоком шли на Большую землю разведывательные данные, добытые Ожогиным, Грязновым и другими патриотами города. Радистом был Швидков – совладелец пекарни.

В застекленное окошко над дверями в комнату золотистой полоской лился утренний свет. Полоска двигалась с предмета на предмет: со стула, покрытого брезентом, на рабочий стол, с него – на стену, на кровать, на спящего Василия. Скоро она дойдет и до него, Игорька.

Игорек быстро слез с кровати, бесшумно оделся, вышел на улицу и зажмурился.

Яркие лучи солнца ослепили глаза. Игорек закинул голову: далеко в небе одинокое облачко, гонимое ветром, плыло на восток, меняя формы. Оно превращалось то в барашка, то в гуся, то в человека. Игорек долго провожал облачко взглядом, пока оно не растворилось в синеве неба.

Потом его внимание привлек птичий гомон. Игорек повернулся. На уцелевших, тянувшихся вдоль тротуара серебристых тополях гнездились беспокойные грачи. Почки на ветвях тополей уже округлились, набухли – вот-вот начнут лопаться.

Увидев шагающих по противоположной стороне улицы гитлеровских солдат, Игорек вспомнил, что ему пора приступать к делу.

Он вернулся в свою каморку под лестничной клеткой. Василий уже проснулся и сидел на койке.

Игорек надел нищенские лохмотья и повесил через плечо котомку.

– Уже уходишь? – спросил Василий.

– Да, надо идти, – коротко ответил Игорек. – На обратном пути зайду к Пелагее Стратоновне.

– Ладно, – сказал Василий, – тебе виднее.

Сегодня утром предстояло явиться к «Грозному» за запиской для Швидкова. Никто из близких Игорьку людей никогда не посвящал мальчика в дела подпольщиков, но наблюдательный паренек многое понимал сам. Он знал, что сегодняшняя записка – радиограмма и что все, что в ней написано, будет передано на Большую землю – советским людям.

…Вот и набережная. Подсохла уже под горячими лучами весеннего солнца незамощенная улица, поднялась вода в реке от дождей и стаявшего снега. Нет, нельзя не пойти на берег и не поглядеть на широкое речное приволье!

Игорек прикрыл ладонью глаза от солнца, всмотрелся в мутноватый речной плес, в противоположный берег и вспомнил слова Пелагеи Стратоновны: «На реке-то лед ушел с водой, а на сердце людей остался».

Ничего, скоро и этот лед уйдет!..

Шагая по набережной, Игорек не услышал, а скорее почувствовал, что кто-то неотступно следует за ним по пятам. Хотелось оглянуться и посмотреть – кто, но мальчик сдержал желание. Идти прямо к «Грозному» было нельзя.

– Подайте кусочек хлебца сироте! – жалобным голосом нараспев произнес Игорек, постучав в первую попавшуюся дверь.

Он прождал с минуту и, получив в руки заплесневелую корку, направился к соседнему дому.

– Подайте кусочек хлебца! – вновь раздался его плачущий голос.

Кладя подаяние в котомку и слегка повернув голову, Игорек успел заметить, что по тротуару медленной походкой, заложив руки в карманы пальто, идет неизвестный.

Как быть? Миновать дом «Грозного» или постучаться? Если он пройдет мимо, то тому, кто наблюдает за ним, это может показаться подозрительным. Если же он постучит, и жена «Грозного» передаст ему с хлебом записку, будет еще хуже.

Дом «Грозного» был уже совсем рядом, когда неизвестный, приблизившись, позвал:

– Мальчик, а мальчик!

Не отозваться было нельзя. Игорек повернулся, изобразив на лице страдальческую мину, и увидел полного мужчину небольшого роста, с расплывшимися чертами лица, с мягким женским подбородком. Маленькими влажными глазами, тонувшими в щеках, он ласково смотрел на Игорька.

– Вы меня? – спросил мальчик.

– Ну, конечно, тебя, – ответил незнакомец и склонил голову набок.

«Видел я его когда-нибудь или не видел? – напряженно думал Игорек. – Нет, кажется, не видел».

– Я вам нужен? – решился он задать вопрос.

– Много насобирал? – в свою очередь, участливо спросил незнакомец.

Игорек отрицательно помотал головой и, раздвинув края котомки, показал ее содержимое.

– И всегда так? – продолжал интересоваться незнакомец.

– Какой день выпадет… Да и улицы разные, смотря кто живет. Здесь, на набережной, плохо. Есть такие, что и дверь не откроют, ругаются, – уже смелее заговорил мальчик.

Незнакомец слушал и участливо качал головой.

«Что ему надо?» – с тоской подумал Игорек и, осмелев, спросил:

– Можно идти?

– Нет. Шагай за мной. Я тебе помогу, и ты не станешь больше побираться. И ругать тебя никто не будет. Иди и не теряй меня из виду. Не бойся, не скушаю тебя. Я человек хороший. Шагай! – и незнакомец, не оборачиваясь, пошел вперед.

Игорек несколько мгновений стоял в нерешительности: идти или не идти? Если этот мужчина следил за ним, то уйти не удастся, он догонит. Может быть, он даже знает местожительство Игорька…

Внешний вид незнакомца как будто не вызывал у мальчика подозрений, да и говорил он с подкупающей искренностью.

«Пойду… Будь что будет. Хорошо, что не дошел до квартиры «Грозного», – решил Игорек и последовал за незнакомцем.

А тот шел, не останавливаясь и не оборачиваясь, видимо, уверенный в том, что мальчик следует за ним.

На Базарной улице, у небольшого кирпичного дома, мужчина замедлил шаги, обернулся и поманил Игорька рукой.

…В просторной комнате за небольшим голым столом сидели несколько мужчин. Как только Игорек переступил порог комнаты, говор, доносившийся в коридор, мгновенно стих, и глаза всех недружелюбно уставились на него.

– А ну-ка, освободите место, – обратился сопровождавший Игорька человек к двум мужчинам, сидевшим в самом углу на топчане. – Живо!

Те быстро встали, не сказав ни слова.

– Садись сюда, рядом, – ласково пригласил незнакомец Игорька. – Как тебя зовут?

– Игорь.

– Чей ты?

– Терещенко, – соврал, не моргнув глазом, Игорек.

Он с первых дней, по договоренности с Василием, выдавал себя за его родного брата.

– Кто у тебя есть из родных?

– Кроме брата никого.

– А брат что делает?

– Он калека, безногий, ничего не делает… Он маленьким ногу отморозил… Я его кормлю.

– Ц… ц… ц… – зацокал сочувственно незнакомец и покачал головой. Потом он наклонился к самому уху мальчика и тихо спросил: – А если я сделаю так, что ты не будешь больше побираться, а? Все у тебя будет…

– Н-не знаю, – запинаясь, ответил Игорек и повел глазами по стенам: на них висели картины из немецких иллюстрированных журналов: танки, идущие в колонне; обнимающиеся гитлеровцы; большое, охваченное огнем здание; переправа войск через реку…

Незнакомец положил руку на плечо Игорьку.

– Эх ты!.. – сказал он и усмехнулся. – Сейчас я тебе покажу, что ты будешь иметь каждый день.

Незнакомец удалился в дверь направо. Он отсутствовал минут десять-пятнадцать, и Игорек заметил, что никто из сидящих в комнате не обращает на него никакого внимания.

Вернулся незнакомец с картонной коробкой в руках.

– А ну, раскрывай свою котомку! – сказал он и бросил туда банку консервов, сушеную рыбу, белый батон и кружок колбасы.

Котомка мгновенно раздулась.

– Донесешь до дому?

– Донесу.

– Да, ты ведь недалеко живешь, я знаю! И знаю, по каким улицам просить ходишь, знаю даже, что ты – хитрый! – как вернешься домой, одежонку эту сбрасываешь. Ну и правильно делаешь, а то ведь никто ничего не даст. Голь на выдумки хитра, – и он покровительственно похлопал мальчика по плечу.

Игорьку стало вдруг жарко.

Конечно, не напрасно задаривал его продуктами этот тип с жирными щеками, не напрасно шел за ним следом. Он все, оказывается, знает.

– Вот что, дружок, – продолжал между тем незнакомец: – хочешь иметь каждый день столько харчей?

– А вы кто?

Вопрос, заданный мальчиком, был неожидан.

Незнакомец откашлялся и ответил, что он и его товарищи – хорошие люди: они ловят жуликов, бандитов, грабителей, которые по ночам нападают на мирных горожан. Мальчик должен помогать им выслеживать таких людей.

Он убеждал Игоря долго. Тот слушал, изредка кивая головой.

– Понял меня? – спросил наконец незнакомец.

– Понял.

– Ты ходишь на Административную, сто двадцать шесть?

– Хожу. За хлебом… – пытаясь не выдать волнения, пробормотал Игорек. – Там живут два дядьки… добрые…

– Так уж и добрые?

– Правда…

– А чего они тебе, кроме хлеба, дают?

– Ничего.

– Вот тебе и добрые! – человек рассмеялся, и щеки совсем закрыли его маленькие глаза. – А с кем они дружат? Ходят к кому?

– К господину Тряскину ходят…

Человек, сидевший у окна, присвистнул, встал и вышел из комнаты.

– А еще к кому?

– Не знаю…

– А ты узнай. Нарядись вот в эту одежонку и узнай. Присмотри за ними. Как узнаешь, приходи ко мне, я тебе опять полную котомку насыплю.

– А что, как не узнаю? – смело спросил Игорек.

– Тогда ничего и не получишь. Опять побираться будешь. Понял?

– Да…

– Вот так. Найдешь этот дом?

Игорек пожал плечами.

– Найдешь, – уверенно заключил незнакомец. – Ну, ступай…

Оказавшись на улице, Игорек испытал чувство человека, свалившегося с десятого этажа и чудом оставшегося в живых. Ноги рвались вперед. Котомка почти не ощущалась. Он шел легко, бодро, сознавая, что не только выбрался из затруднительного положения, но и узнал, что какие-то люди интересуются Ожогиным и Грязновым.

Ему казалось, что встречные прохожие понимают его настроение и как-то особенно приветливо смотрят на него, что солнце греет теплее, чем обычно, что улица выглядит наряднее, да и травка молодая начинает пробиваться у самого тротуара, чего не было, кажется, когда он шел сюда.

…Василий внимательно выслушал своего юного друга, и недобрый огонек мелькнул в его глазах.

– Ишь чего захотели, сволочи! – зло сказал Терещенко. – Ах, гады!.. Ну ничего, немного осталось ждать – прополоскаем их всех… А ты теперь гляди в оба. Ходи, да оглядывайся. Поди-ка расскажи все Денису Макаровичу.

…Этой же ночью начальник гестапо Гунке принимал человека, одарившего Игорька продуктами. Рядом с Гунке сидел переводчик.

Посетитель подробно изложил всю историю, даже слишком подробно, потому что Гунке начал морщиться. Он терпеть не мог длинных докладов и не переносил людей, страдающих многословием. Только неприязнь к преуспевающему Юргенсу и зависть, подогреваемая неуспехами в личных делах, вынуждала начальника гестапо терпеливо слушать этого обрюзгшего, с маленькими глазками, сотрудника местной полиции.

Гунке слушал, откинувшись на спинку кресла. До чего же высокомерен и чванлив этот абверовский майор Юргенс! Как независимо держит он себя на территории, подведомственной ему, Гунке! Он совершенно не считается с гестапо. Вызывает нужных ему людей, занимает подходящие помещения, командует начальником гарнизона, комендантом города, бургомистром. И все с него как с гуся вода! Даже из такого щекотливого дела, как отравление подполковника Ашингера, Юргенс смог выкрутиться. Почему так везет человеку? А про историю с горбуном не хочется и вспоминать. Как глупо, по-дурацки все получилось…

Наконец сотрудник полиции кончил свою информацию, и мрачное настроение у Гунке немного рассеялось. Начальник гестапо понял, что, кажется, полиция не ошиблась, сделав ставку на мальчика-нищего. Возможно, что из этой комбинации что-нибудь и получится. Гунке страстно желал скомпрометировать негласных сотрудников Юргенса – Ожогина и Грязнова. Теперь его интересовали кое-какие детали.

– Кто приглашал мальчишку к вам? – спросил он.

– Я сам взял его, с набережной, – ответил полицейский.

Брови у Гунке приподнялись.

– Да вас же каждая собака в городе знает! – сдерживая нарастающее раздражение, произнес он.

Полицейский слегка улыбнулся:

– Я осторожно… никто не видел.

– А в какое время это происходило?

– Утром.

Глаза у Гунке округлились. Он долго не мигая смотрел на сотрудника полиции каким-то тоскливым, безнадежным взглядом.

– Где вы беседовали с ним?

– В дежурной комнате.

Из груди начальника гестапо вырвался стон, будто ему выдернули больной зуб. Он оторвался от спинки кресла, обхватил голову руками и уперся ими в стол.

– Я же предупреждал вас, что следует быть крайне осторожным, а тут днем… дежурная комната… Кто вас учил так работать?

Полицейский молчал. Он лишь тяжело вздохнул и изобразил на лице покорность.

– Что вы поручили этому побирушке? – вновь спросил Гунке.

– Я ему поручил выяснить, кого посещают оба эти молодчика.

– О… о… о!.. – простонал Гунке и замотал головой. – Да я об этом знаю не хуже мальчишки. Все вы мне испортите с этим оборванцем! Понимаете?

Полицейский встал и начал мять фуражку в руках.

– Убирайтесь ко всем чертям! А если я узнаю, что вы встречаетесь с этим сопляком-нищим, я и с вас, и с него семь шкур спущу!

Не дожидаясь, пока переводчик доведет его мысли до обескураженного полицейского, взбешенный Гунке вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Лес залила талая вода. Размягченный серыми обволакивающими туманами, напившийся досыта земной влаги, он отяжелел и ждал тепла. Волнующая весна бродила ветерком среди берез и сосен, кленов и осин.

Заломин и Повелко шли лесом, пробираясь к чурочному заводу. Вода то и дело преграждала путь, и им приходилось или обходить лужи и ручьи, или перескакивать с пня на пень, с кочки на кочку. Повелко прыгал легко, а старику Заломину явно не везло: вот уже третий раз он оступился в холодную воду.

– Опять промок! – ворчал он, выбираясь на сухое место. – Не рассчитал.

Повелко смеялся:

– Не годишься ты, вижу, в лесные жители, а еще партизанить хотел!

– Ничего, научусь! Еще молодой, – отшучивался старик.

Ходить по весеннему лесу становилось все труднее, и каждый раз, возвратившись на завод, Повелко и Заломин вынуждены были весь вечер сушить сапоги и портянки. Сегодня воды прибавилось; она закрывала бугорки, стояла в низинах, под стволами деревьев. Путь был тяжелый. Километр, отделявший завод от мостика, который ремонтировали Повелко и Заломин, занимал более часа ходьбы.

Наконец показалась поляна. У самого края ее стояли три новых деревянных барака с крохотными подслеповатыми оконцами. Чуть поодаль – кособокая рубленая избенка. Ее двускатная тесовая, почерневшая от времени крыша поросла мохом, покрылась лишайником. Оконца, застекленные осколками, глядели неприветливо. На поляне высились огромные бунты строевого, мачтового леса, подготовленного к вывозке, лежали вороха пиловочника, подтоварника, горбыля, реек…

Это была территория чурочного завода. Ни высоких труб, ни цехов, ни ограды. Все производство – пилорама. Она стояла на открытом воздухе и приводилась в движение двумя старенькими путиловскими тракторами. Тракторы тарахтели с утра до ночи; им вторили визг циркулярных и двуручных пил и стук топоров.

Когда Повелко и Заломин вышли на поляну, завод работал. Несколько человек сгребали чурки в вороха и грузили на подводы. Утром их должны были отправить в город.

Друзья направились к избушке, выделенной им под жилье. Из трубы вился веселый дымок. Не успели Повелко и Заломин поравняться с бараком, как им навстречу вышел директор завода Сивко. Это было необычно: Сивко редко бывал на заводе и всегда в середине дня, в обед.

– Повелко, – сказал сухо директор, – зайдешь ко мне вечером в сторожку.

Повелко кивнул головой в знак согласия и, не ожидая разъяснений, зашагал к избушке.

– Что это он? – поинтересовался Заломин, когда они зашли в избу и принялись торопливо стягивать с ног сапоги и разматывать мокрые портянки.

– Понадобился, – улыбнулся Повелко. – Без меня, брат, он никакое дело решить не может.

– Ну?! – с деланным удивлением переспросил старик. – А я думал – сор от его избы убирать или из козы прошлогодние репьи вытаскивать.

Оба засмеялись. Однако вызов директора заинтересовал и даже взволновал их. Вот уже две недели, как Повелко и Заломин работали на заводе, и до сих пор к ним обращались только с вопросами, касающимися производства.

Сивко принял их на завод по паролю и сам определил им место для жилья. Он же выдал документы, в которых значилось, что они являются рабочими чурочного завода акционерного общества и проживают на территории предприятия. В избушке друзьям было удобно. Кроме них, здесь жила старушка-повариха, большую часть дня проводившая в хлопотах по хозяйству. Повелко и Заломин спали на огромной печи, занимавшей почти половину комнаты. Утром они получали наряд на работу, которая обычно сводилась к ремонту мостов на лесной дороге, ведущей к городу. Наряды давал прораб Хапов. Фактически он руководил всем предприятием, так как Сивко редко заглядывал на завод. Рабочие почти не знали своего директора, зато Хапова недолюбливали и называли между собой «жилой», «продажной шкурой» и «душегубом». Знали о связях Хапова с немцами. Видимо, он был не из пугливых: никто из ставленников оккупантов не решался жить в лесу, а Хапов вот уже более года находился на заводе и часто посещал лесосеки.

С Повелко и Заломиным прораб почти не разговаривал и не делал им замечаний. Две недели друзья прожили мирно, спокойно.

Как только стемнело, Повелко оделся и вышел. Сторожка лесника находилась в шестистах метрах от завода, на возвышенном месте. К ней вела хорошо утоптанная дорожка.

Сивко был в сторожке один. Когда Повелко зашел, он, так же, как и днем, сухо сказал:

– Садись.

Повелко сел и вопросительно посмотрел на директора.

– Ты когда-нибудь сок березовый пил? – спросил Сивко.

Повелко удивленно посмотрел на Сивко. Он не понимал, какое имеет значение, пил ли он сок.

– Да, пил, и много раз.

– А как добывается сок, знаешь?

Пришлось сказать, что и этот секрет известен с малых лет.

– Хорошо, – улыбаясь, заметил директор завода и угостил Повелко немецкой сигаретой.

Закурили. Несколько секунд прошло в молчании. Прервал его Сивко:

– Видишь бутылки? – он показал пальцем на шесть бутылок, стоявших на полу у стены. – Забери их и завтра чуть свет иди в лес, сделай зарубки, стоки и подвесь бутылки. Но не это главное. Идти надо до родника и затем по течению ручья километра четыре, пока не увидишь по правую руку на опушке старый деревянный крест. Под ним похоронен лесник. Сядь около креста и жди, пока к тебе подойдет человек от командира партизанской бригады Кривовяза.