Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят!

– Ничего в Афганистане я не терял и, естественно, ничего не ищу. Это во-первых. Во-вторых, война привела меня в Афганистан, больше ничто. Как вы понимаете, Михаил Семенович, война – это не игра в солдатики, а Кандагар – не место для просмотра нового художественного фильма о войне. Вы сами как-то сказали, что Кандагар разрушен, обстановка там сложная и взрывоопасная. В Кандагар, как вы понимаете, на отдых не отправляют, как на Канары. Поэтому делайте вывод сами, почему полковника Генерального штаба направили в Кандагар?

– Все понял, – сказал Михаил Семенович, улыбаясь. – Я сразу понял, что вы, товарищ полковник, цельная натура, не в пример многим, которых я встречал в Афганистане. Ряд советников из Москвы вели со мной житейские разговоры, заранее зная, что я – старший лейтенант, им не помеха в службе. Они не скрывали своих намерений, что прибыли в Афганистан зарабатывать валюту, на все остальное им наплевать, победит в этой войне Бабрак Кармаль или не победит, главное – это валюта, а с ней везде можно жить припеваючи. Главное для них – не подставлять под пули свою голову, поскольку есть солдатские головы, и вернуться в Россию невредимыми и с мешком денег.

Михаил Семенович внимательно посмотрел мне в глаза, сказал тихо: – Больше я не стану вас искушать без нужды!

Вряд ли что понял Михаил Семенович из моих слов, а я не имел права сказать, что являюсь тем человеком, который воткнет зажженную палку в гнездо басмаческого подполья, чтобы ускорить окончание афганской войны. Пока в Кандагаре существует басмаческое движение, народная власть не может чувствовать себя уверенно и спокойно. Не деньги двигали мной в этой борьбе, а славные русские традиции предков, им я поклонялся, им верил.

Закрапал мелкий дождик, ударил по обшивке самолета.

– Хорошая примета, товарищ полковник, – сказал Михаил Семенович, – дождь всегда к счастью, к радости.

И борттехник вполголоса запел:

Дождик, дождь, впустую льешь —

Я не выйду без галош.

Самолет стал плавно снижаться. Было видно невооруженным глазом, в каком плачевном состоянии находятся кишлаки вокруг Кандагара, все разрушенные, изуродованные, стертые с лица земли. Из воронок от бомб выскакивали одичавшие собаки и кошки, пускалась наутек, услышав гул самолета, по-видимому, еще помнили, как самолеты и вертолеты с красными опознавательными знаками расстреливали и взрывали кишлаки.

Пожалуй, только старые вороны никуда не собирались улетать, сидели смирно и могли рассказать, что когда-то было здесь. В кишлаках было многолюдно и весело, люди ходили друг к другу в гости, справляли свадьбы, женились, сеяли и убирали зерно. Больше ничего этого уже нет. Жизнь замерла и остановилась, все осталось в прошлом.

Самолет летел низко. Были видны знакомые с детства золотистые сосны, которые росли в тобольском саду у танцплощадки. Встреча с золотистыми соснами была для меня праздником и неожиданностью. Я любовался ими, не загубленными войной и не срубленными рукой дровосека.

Рядом с большими, старыми соснами стояли красивые, маленькие сосенки горделивой стайкой, совсем еще сосенки-детки в окружении старушек-сосен, с мощными спинами-стволами, и загораживали от ветра и непогоды молодняк, учили, как в детсаду, уму-разуму своих деток в кругу семьи.

Сосны в Афганистане, далеко удаленные от города Тобольска, напомнили мне детские годы, юношество. Нахлынули воспоминания, волнующие душу и сердце, опьяняя мое сознание чувством реальности, как школьные «начатки» по Закону Божию, заставили страдать и мучиться, думать о былом, ушедшем и настоящем, вспоминать, чему учил меня мой дед, Баев Илья Васильевич, размышлять, как бы он поступил, находясь на моем месте, в объятом войной Афганистане. Илья Васильевич был для меня всем. Как сказал Шекспир: «Человек он был – из всех людей мне не видать уж такого человека!»

Наконец самолет приземлился в кандагарском аэропорту. Моторы заглохли, из кабины вышел командир экипажа капитан Емельянов, сказал, прерывая мои размышления:

– Наш рейс, товарищ полковник, закончен. Мы прибыли в Кандагар. Какие будут замечания к экипажу самолета?

– Спасибо, что доставили меня к месту службы, – сказал я, – замечаний нет. По-видимому, я часто буду летать из Кандагара в Кабул и полагаю, что мы с вами будем часто встречаться. Надеюсь на сотрудничество и взаимную помощь.

Прежде чем попрощаться с экипажем самолета, я подарил борттехнику, старшему лейтенанту Собакину Михаилу Семеновичу, книгу Салтыкова-Щедрина «История одного города».

При этом сказал напутствующие слова с долей юмора:

– Как писал доктор Фауст, я покупаю вашу душу, Михаил Семенович, но я, естественно, лишь только повторяю слова Мефистофиля. А душу не покупаю, в знак уважения к вам и признательности за время, проведенное с вами в полете, дарю книгу. Из нее вы узнаете многое: обладают ли земные гады, лягушки и змеи душой, а также сможете насладиться при чтении книги гениальностью автора в раскрытии сути пьес под названием «Разорю» и «Не потерплю». Названия пьес звучат очень актуально в нашей армейской действительности! – Все заулыбались.

– А теперь прощайте! Как сказал А. С. Пушкин: «На бой, на бой! За честь России!» Крепитесь друзья, дальше будет лучше!

– Не надо лучше, товарищ полковник, – сказал капитан Емельянов, – не было бы хуже!

Я вышел из самолета, направился в диспетчерскую, чтобы узнать, как можно добраться до дома у водокачки, где жили советники. Никто не знал этого адреса, а попутного транспорта не было. Решил не ждать, когда за мной пришлют машину, и самому найти дачу-отшельник, на калитке которой прибита желтая подкова.

Провожая меня в Кандагар, начальник разведцентра полковник Шамиль напутственно сказал, тыча пальцем в карту Кандагара:

– Вот она, эта дача. Находится здесь, рядом с водокачкой. Найдешь подкову, найдешь и дачу. Там живут твои будущие подчиненные, словно разжиревшие монахи. Конечно, героями их нельзя назвать, а вот трусами – можно. Самое подходящее для них слово. Заставь всех работать, никого не жалей. Кто будет саботировать работу, отправляй ко мне, я с них сдеру шкуру, будут знать, что такое война и чем она для них может закончиться – бесславием!

Поправил на плече автомат Калашникова – символ власти и силы в Афганистане, снял бушлат, он здесь не нужен, было по-летнему тепло и уютно, направился в сторону лесного массива по узкой тропинке, шел наугад, подчиняясь интуиции, разыскивая дачу-отшельник.

Мягкий песок под ногами, прибитый моросящим дождиком и росой, издавал приятную прохладу утра и весеннюю свежесть. Над Кандагаром стояла густая, черная туча, но она постепенно рассеивалась и уходила в сторону от города под воздействием ветра и лучей весеннего солнца.

Весна в Кандагаре вступала в свои права. В лесу было хорошо и весело. Птички певчие пели на все голоса. Изредка каркали вороны, заглушая птичий хор, напоминали своим карканьем все плохое и подлое, что пришло с войной.

Вскоре на кандагарском небе появилась радуга необыкновенной красоты – и чужая земля под ногами, непохожая на нашу, стала чуточку ближе и понятней.

Внезапно на тропе, по которой я шел, послышались выстрелы. Я остановился. Убрал автомат Калашникова с предохранителя, приготовился к любому повороту событий, всякое может случиться на войне. Навстречу мне не шли, а бежали трое с автоматами в руках, одетые в афганскую униформу солдаты.

«Здесь что-то происходит неладное!» – подумал я и приготовился к стрельбе, чтобы при необходимости защитить себя.

Впереди бежал высокого роста человек с забинтованной головой и с наручниками в руках. Увидел меня, спросил по-русски:

– Здесь не пробегали двое арестантов?

– Нет! Никого не видел! А что случилось?

– Бежали двое преступников при их переводе из ХАДа в тюрьму. Будьте внимательны и осторожны. Они где-то прячутся здесь, в лесном массиве.

Я пошел дальше, будучи предупрежденным об опасности, шел осторожно, издали внимательно разглядывая кусты, не прячется ли там кто, а люди в камуфляжной одежде устремились в глубь лесного массива, отыскивая преступников. Вдруг снова послышалась стрельба – и все стихло.

Подумал: «Видать настигли преступников и застрелили!»

Лесная тропа вывела меня на асфальтированную дорогу. Навстречу мне шли и ехали люди, молодые и старые, веселые и хмурые. Дорога была оживленной, и людей на ней было много. Одни смотрели на меня свысока, гордо и независимо, словно мы уже потерпели поражение в Афганистане, другие кланялись, чаще это были старики и старухи, притворно улыбались, изображали на лице радость от встречи со мной. Особенно усердствовал старик на осле. Он размахивал руками, что-то кричал, улыбался, пока не свалился с осла на дорогу.

Весна 1981 года была в Кандагаре тревожной. Я застал жителей города не в лучший час свидания с ними. Повсюду оскудение и хаос. Непаханые поля, воронки от бомб. Запустенье. Это была горькая правда войны, о которой я мало что знал, и вдруг война предстала перед моими глазами во всей своей наготе и безрассудстве.

Судя по многочисленным воронкам на кандагарской земле, бои здесь шли не шуточные с обеих сторон. Горела земля и стонала, обильно политая своей и вражьей кровью. Басмачи не раз проявляли удивительную отвагу и мужество, сражаясь за свою свободу. И спустя какое-то время те жители Кандагара, кто еще уцелел от первых схваток с врагом, помнили все, что было на этой земле. Люди от изнеможения и ран напоминали вечных скитальцев, потерявших на войне все: детей, жен, имущество, здоровье, и отношения между двумя братскими народами, русским и афганским, заметно ухудшились. Афганцы с войной напрочь забыли все доброе и хорошее в наших отношениях, были суровы и негостеприимны, как спящий Кадий. В их жилища было опасно войти, как прежде, не получив сноп свинца в спину или удар кинжалом.

В Афганистане все изменилось к худшему.

Коран поднял мусульман на священную войну «газават» против неверных, и война стала серьезным испытанием морального духа обеих сторон. Войска непобедимой и легендарной когда-то Красной армии увязли и забуксовали в дремучих песках Афганистана, афганцы же показали, что они умеют воевать с русскими, использовали пески и горные перевалы в своих интересах и неожиданно появлялись там, где их никто не ждал. Уничтожали нашу технику, личный состав и исчезали так же незаметно, как появлялись, словно призраки исчезали в афганском Средневековье, не испытывая недостатка ни в чем – ни в оружии, ни в моральной поддержке.

Как бы ни показался жестоким язык афганской войны, его надо знать.

Афганцы заставили нас уважать их жизненные интересы и принципы, о которых успели позабыть и обожглись наши солдаты, почти еще дети, неподготовленные к войне, и пополнили сибирские погосты, недооценив силу и мощь противника.

Я чувствовал по напряженным взглядам случайных людей, с которыми пришлось повстречаться по дороге к даче-отшельнику, по их натянутым улыбкам, что Кандагар живет по закону военного времени, дышит тяжело и нервно, как весь афганский народ, и от понимания всего этого стало тяжело на душе. Практически мы ввязались в войну не с басмачами, а с афганским народом.

Встречаясь с молодыми афганцами, которые шли и ехали по дороге на ослах и разбитых машинах японского образца, я видел в их глазах огонь ненависти. Они вели себя дерзко и решительно, были готовы без всякого предупреждения всадить град пуль по случаю знакомства со мной. Многие не скрывали этого желания, злобно смотрели в мою сторону исподлобья, поглядывали на запыленный автомат Калашникова, и этот автомат останавливал их от самосуда над человеком, зашедшим в «чужой» огород, сдерживал азиатский порыв мести и ярости, не уступающий такому хищнику, как Волк Ларсен в романе Джека Лондона.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.