Призрак Александра Вольфа

Время от времени он напивался буквально до потери рассудка, и это почти всегда сопровождалось неправдоподобными историями: то он хотел ночью ехать с визитом к какому-то сенатору, который будто бы его приглашал на днях, то отправлялся на place de la Bourse посылать телеграмму своей тетке, жившей в Лионе, о том, что он совершенно здоров, "вопреки распространяемым о нем слухам". - Как ты, наверное, догадался, - продолжал он более или менее связно, - я встретил товарища, который меня пригласил... Одетт, не дергай меня, пожалуйста, я вполне трезв. Одетт была его жена, очень спокойная и неглупая женщина. Через секунду я услышал ее голос, - она, по-видимому, отобрала у него трубку. - Здравствуйте, - сказала она, - этот пьяный дурак звонил вам по делу. - Скажи ему, что это замечательный матерьял. - Это дело в том, что ваш протеже, курчавый Пьеро, будет вот-вот арестован. Филип на допросе сказал все, что мог. Андрей, - это был ее муж, - настолько пьян, что не способен ни к чему. Матерьял для статьи действительно замечательный. Я знаю, что вы не любите гангстерских историй и мелодрам. Вы говорите, что это плохая литература? Я бы вас не беспокоила, но речь идет о нашем хорошем знакомом. Поезжайте к Жану; я бы на вашем месте захватила револьвер. Да, на всякий случай. - Спасибо, Одетт, - сказал я, - считайте, что я перед вами в долгу. Я еду. - Хорошо, - ответила она, и аппарат щелкнул Жан, к которому я должен был ехать, был инспектор полиции, я его знал довольно давно, и у меня с ним были хорошие отношения. Он обладал удивительным даром перевоплощения или, вернее, был жертвой своеобразного раздвоения личности. Когда он вел свою профессиональную работу и допрашивал, например, очередного клиента, его шляпа всегда была сдвинута на затылок, папироса была в углу рта и он говорил отрывисто, односложно и почти исключительно на арго. Но как только он обращался к следователю или журналисту, он мгновенно менялся и превращался в человека с явно светскими претензиями: - Если вы соблаговолите дать себе труд предварительно, так сказать, проанализировать некоторые из тех данных... - Надо было полагать, что это именно он допрашивал Филипа, который был правой рукой курчавого Пьеро. Судя по всему, через некоторое время полицейский автомобиль должен был выехать в Севр, где скрывался Пьеро, и на этот раз ему вряд ли удастся уйти. Я задумался на минуту, потом снял трубку и позвонил. Я помнил, что телефон стоял у постели Пьеро. Через секунду раздраженный женский голос спросил: - В чем дело? - Позовите Пьеро, - ответил я. - Скажите ему, что звонят с улицы Лафайет. Это было условное название. - Его нет, он еще не вернулся. Филип пропал с позавчерашнего утра, я не знаю, что думать. - Филип выдал все, - сказал я. - Постарайтесь найти Пьеро где бы то ни было и во что бы то ни стало и предупредите его. Скажите ему, чтобы он не возвращался домой. Через час будет поздно. Затем я повесил трубку, достал из письменного стола револьвер, проверил, заряжен ли он - он был заряжен, - положил его в карман пиджака и вышел из дому. Потом я взял такси и поехал к Жану. Все это отвлекло меня от той душевной тревоги, которую я испытывал, и, сидя в автомобиле, я думал теперь об участи "курчавого Пьеро", "Pierrot le frise", которого я хорошо знал и которого мне было жаль, хотя, с точки зрения классического правосудия, он, казалось бы, не заслуживал никакого сожаления: он был профессиональным грабителем и на его совести было несколько человеческих жизней. Я познакомился с ним лет шесть тому назад, после того как он застрелил первую свою жертву, бывшего боксера Альберта. Я тогда случайно попал в кафе - это было часа в четыре утра, - где находился его негласный штаб, о чем я не имел ни малейшего представления. Я сидел за столиком и писал. У стойки орали и ссорились пьяные люди, потом вдруг наступила мертвая тишина и кто-то - я ничего тогда еще не знал о нем - сказал с необыкновенной выразительностью и с неожиданной, после этих ревущих голосов, которые напоминали рычание разъяренных зверей, человеческой интонацией: - Ты хочешь, чтобы с тобой случилось то, что с Альбертом? Ответа не последовало. Я продолжал писать, не поднимая головы. Кафе опустело. - Они испугались, - сказал тот же голос. - А это кто? Речь шла обо мне. - Не знаю, - ответил хозяин. - Первый раз вижу. Я услышал шаги, приближавшиеся к моему столику, поднял глаза и увидел человека среднего роста, очень плотно сложенного, с бритым мрачным лицом; он был в светло-сером костюме и синей рубашке с ярко-желтым галстуком. Меня удивило жалобное выражение его глаз, объяснявшееся, по-видимому, тем, что он был пьян. Он встретил мой взгляд и спросил без всякой подготовки: - Что ты здесь делаешь? - Пишу. - А? Что же ты пишешь? - Статью. - Статью? - Да. Это его, казалось, удивило. - Ты, значит, не из полиции? - Нет, я журналист. - Ты меня знаешь? Нет. - Меня зовут курчавый Пьеро. Тогда я вспомнил, что несколько дней тому назад в двух газетах были заметки о смерти боксера Альберта, судившегося четырнадцать раз и многократно сидевшего в разных тюрьмах. Заметки были озаглавлены "Драма среди преступников" и "Сведение счетов"; там упоминалось еще о какой-то женщине, из-за которой будто бы все это произошло. "Полиция почти не сомневается, что виновник этого преступления - Пьер Дь?доннэ, по прозвищу "курчавый Пьеро", который сейчас усиленно разыскивается. По последним сведениям, он успел покинуть Париж и находится, вероятнее всего, на Ривьере". И вот этот самый Пьеро стоял передо мной, в кафе на бульваре St.Denis. - Ты, значит, не уехал на Ривьеру? - Нет. Потом он сел против меня и задумался. Через несколько минут он спросил: - О чем ты, собственно говоря, пишешь вообще? - О чем придется, о самых разных вещах. - А романов ты не пишешь? - До сих пор не писал, но, может быть, когда-нибудь напишу. Почему это тебя интересует? Мы разговаривали с ним так, точно нас давно связывали дружеские отношения. Он спросил, как моя фамилия и в каких газетах я работаю. Потом сказал, что при случае может мне рассказать много интересного, пригласил меня как-нибудь зайти в это же кафе, и мы с ним расстались. Потом я встречался с ним еще много раз, и он действительно рассказал мне интересные вещи. Нередко случалось, что, благодаря его откровенности, я располагал сведениями, которыми не располагала полиция, так как его осведомленность в определенной области была исключительной. Он был, несомненно, человек незаурядный, у него был природный ум, и этим он резко выделялся среди своих "коллег", которые чаще всего отличались столь же несомненной глупостью. Он так же, как большинство его товарищей по ремеслу, отчаянно играл на скачках и читал каждый день газету "Veine"(1), но, кроме этого, он иногда читал книги, и в частности романы Декобра, которые ему очень нравились. - Вот это написано! - говорил он мне. - А? Что ты скажешь? Мне всегда казалось, что он плохо кончит, - не только потому, что его ремесло было само по себе чрезвычайно опасным, но и по иной причине: его все тянуло к каким-то для него незаконным, в сущности, вещам, и он понимал разницу между теми интересами, которыми он жил, и теми, которыми жили другие, бесконечно от него далекие люди. Он как-то приехал на "бюгати" красного цвета; он был в новом светло-коричневом костюме, со своим любимым желтым галстуком, и все те же кольца блестели на его пальцах - --------------------------------------(1) "Удача" (фр.) - Как ты все это находишь? - спросил он меня. - В таком виде я могу ехать на прием в посольство, как те типы, о которых пишут в газетах? А? "Мы заметили..." Я отрицательно покачал головой; это его удивило. - Ты находишь, что я плохо одет? - Да. - Я? Ты знаешь, сколько я заплатил за костюм? - Нет, но это неважно. Я никогда не думал, что моя отрицательная оценка его манеры одеваться способна так его огорчить. Он сел против меня и сказал: - Объясни мне, почему ты находишь, что я одет не так, как нужно? Я объяснил ему, как мог. Он был очень озадачен. Я прибавил: - Кроме того, только по тому, как ты одет, тебя очень легко отличить. Какой-нибудь тип, у которого есть известный опыт, - ты понимаешь, - ему не нужно знать тебя в лицо или спрашивать у тебя бумаги. Только по твоему костюму, галстуку и кольцам он будет знать, с кем имеет дело. - А мой автомобиль? - Это гоночная машина. Зачем она тебе в городе? Их мало, они все наперечет. Возьми среднюю машину темного цвета, на нее никто не обратит внимания. Он сидел молча, подперев голову рукой. - Ты что? - спросил я. - Меня переворачивает, когда ты так говоришь, - сказал он. - Я начинаю понимать то, что не нужно понимать. Ты говоришь, что книги, которые мне нравятся, плохие книги. Ты в этом знаешь больше, чем я. Я не могу разговаривать с тобой как равный, потому что у меня нет образования. Я низший человек, je suis un inferieur(1), вот в чем дело. И, кроме этого, я бандит. И другие люди выше меня. Я пожал плечами. Он внимательно на меня посмотрел и спросил: - Скажи мне откровенно: ты думаешь так же, как я? - Нет, - сказал я - --------------------------------------(1) низший человек (фр.) - Почему? - Ты, конечно, бандит, сказал я, - ты не так одеваешься, как, может быть, следовало бы, и тебе не хватает известного образования. Все это верно. Но если ты думаешь, что какой-нибудь известный человек, о котором ты читаешь в газетах, банкир, министр, сенатор, лучше тебя, это ошибка. Он работает, и прежде всего - меньше рискуем Ему говорят "господин председатель" или "господин министр". Он иначе - и лучше - одет, и у него, конечно, есть некоторое образование, хотя тоже далеко не всегда. Но как человек он не лучше тебя, так что ты можешь не волноваться. Не знаю, утешает ли это тебя, но это, по-моему, так. Пьеро очень любил женщин, и большинство его "счетов", которые так трагически кончались, бывали именно из-за женщин. - Может быть, из-за них-то ты когда-нибудь и погибнешь - peut-etre bien, tu mourras par les femmes(1), - сказал я ему. - И главное, из-за таких, которые этого не стоят. Это было нетрудно предвидеть. И то, что теперь, когда я подъезжал в такси к конторе Жана, местопребывание Пьеро стало известно тем, от кого его было нужнее всего скрыть, - этим он был тоже обязан женщине. Его положение было безвыходным. За последнее время его деятельность стала особенно бурной, грабежи следовали за грабежами, и в полиции, наконец, подняли на ноги всех, от кого можно было ожидать какой-нибудь помощи в его деле. Женщина, из-за которой все это произошло, была женой Филипа, помощника Пьеро. Филип был огромный мужчина, совершенный Геркулес, не боявшийся, по его собственным словам, ничего и никого на свете, кроме своего патрона, который был знаменит тем, что стрелял без промаха. Эту женщину, которая недавно стала любовницей Пьеро, - я думаю, что инспектор Жан именно поэтому и добился признаний Филипа, - я видел несколько раз. С тем неизменным дурным вкусом, который отличал всю среду, в которой она жила, ее прозвали Пантерой. У нее были огромные, дикие глаза синего цвета под синими же ресницами, туго вьющиеся - --------------------------------------(1) может быть, погибнешь из-за женщин (фр.) черные волосы, которым никогда не нужна была никакая прическа, очень большой рот с крупными, всегда густо накрашенными губами, маленькая грудь и гибкое тело, - и я никогда не видел более свирепого существа. Она кусала своих любовников до крови, визжала и царапалась, и кажется, никто не слышал, чтобы она когда-нибудь говорила спокойным голосом. Недели три тому назад она бросила Филипа и ушла к Пьеро - и это она ответила мне по телефону, когда я позвонил в Севр, перед тем как ехать к инспектору Жану. Когда я вошел к нему, он сидел на стуле в своей сдвинутой шляпе. Против него, поставив локти на колени, сидел Филип в наручниках. У него было бледное и грязное лицо со следами засохших струй пота. От него вообще сильно пахло потом, он был очень грузен, в комнате было душно и жарко. Жан говорил ему: - На этот раз довольно. Ты хорошо сделал, что был откровенным. Если бы ты молчал, я бы недорого дал за твою шкуру. Теперь ты посидишь немного в тюрьме, и больше ничего. Для человека с твоим здоровьем это пустяки. Я посмотрел на Филипа, он опустил глаза. Двое полицейских его вывели. - Я предполагаю, - сказал Жан, обращаясь ко мне, - и льщу себя надеждой, что вы разделяете мое предположение... я предполагаю, что Пьеро спит сейчас сном праведных. Насколько ходячие выражения бывают всегда условны! Наши общие друзья мне звонили, что вы хотели бы поехать с нами. Не так ли? - Да, - сказал я, - меня ждет такси. - Мы выезжаем через пять минут. Было около семи часов утра, когда полицейский автомобиль остановился в нескольких метрах от маленького особняка, в котором жил Пьеро. Ставни его были затворены. Утреннее солнце, уже горячее, освещало неширокую улицу. В этот ранний час было очень тихо. Я остановил такси позади полицейской машины и вышел, хлопнув дверцей. Меня давила вялая и тяжелая тоска. Я представил себе Пьеро, одного потому что на помощь своей любовницы он не должен был, конечно, рассчитывать в этом закрытом и темном доме, из которого он не мог уйти. Из невысокого бокового окна можно было, правда, выпрыгнуть в маленький садик, примыкавший к дому, но вдоль его решетки стояли полицейские. Никакое бегство в этих условиях не было возможно. Полицейских было шесть человек. На всех лицах было одно и то же смешанное выражение мрачности и отвращения. Я чувствовал, как мне казалось, что мое лицо выражало то же самое. Один из полицейских постучал в дверь и крикнул, чтобы отворили. - Отойдите в сторону, - сказал Жан, - он может выстрелить. Но выстрела не последовало. Я начал надеяться, что Пьеро, может быть, успели предупредить. После слов инспектора наступила напряженная тишина, за которой чувствовалось в темном доме присутствие притаившегося человека с его страшным револьвером в руке. Его репутацию стрелка знали все полицейские. - Пьеро, - сказал Жан, - предлагаю тебе сдаться. Ты нас избавишь от тяжелой работы. Ты знаешь, что ты не можешь уйти. Ответа не было. Прошла еще минута томительного молчания. - Я повторяю, Пьеро, - сказал Жан, - сдавайся. И тогда из этой тишины раздался голос, при первых звуках которого я почувствовал холод в спине. Это был тот же непостижимо спокойный и человечески выразительный голос Пьеро, который я так хорошо знал и который сейчас казался мне особенно страшен, потому что через несколько минут если бы не произошло чуда - он должен был замолкнуть навсегда. И то, что в этом голосе слышалась свежая сила молодого и здорового человека, казалось невыносимо тягостно. - Все равно, - сказал он. - Если я сдамся, меня ждет гильотина. Я бы хотел умереть иначе, je voudrais mourir autrement(1). То, что последовало за этим, произошло с неправдоподобной быстротой. Я услышал, как затрещали ветки в саду, затем раздался выстрел и один из полицейских, стоявших у решетки, грузно рухнул на землю. Я видел, как Пьеро вскарабкался на эту решетку - ему мешал револьвер, который он держал в руке, - потом спрыгнул с нее уже на улицу, и в эту секунду выстрелы - --------------------------------------(1) мне бы хотелось умереть иначе (фр.) затрещали со всех сторон. Никто из полицейских, кроме того, который был убит возле решетки, не был ранен, это казалось мне удивительным. Они все бросились к тому месту, где упал Пьеро. Я понял потом, почему ни один из них не пострадал: первая же пуля попала Пьеро в руку, в которой он держал револьвер, и размозжила ему пальцы. Он лежал буквально в луже крови, я никогда не думал, что у человека столько крови. Но он еще хрипел. Полицейские стояли вокруг него. Я подошел вплотную. Что-то булькало не то в горле, не то в легких Пьеро. Потом это бульканье прекратилось. Глаза Пьеро встретили мой взгляд, и тогда раздался его хрип: - Спасибо. Было слишком поздно. Я не знаю, как у него хватило силы это сказать. Я стоял неподвижно и слышал, как стучат мои зубы от бессильного волнения, бешенства и внутреннего нестерпимого холода. - Вы предупредили его? - спросил меня Жан. Я молчал несколько секунд. Пьеро дернулся в последний раз и умер. Тогда я сказал: - Я думаю, что он бредил. Труп Пьеро был увезен. Полицейские уехали. Двое мужчин в рабочей одежде пришли с тачкой песка и засыпали лужу крови на мостовой. Солнце уже стояло высоко. Я расплатился с шофером такси и пошел пешком по направлению к Парижу. Я не переставал ощущать душевную тошноту и тупую печаль; по временам мне становилось холодно, хотя день был почти жаркий. На следующее утро статья о Пьеро должна была появиться в газете. "Трагический конец курчавого Пьеро". Я представил себе редактора и его всегда возбужденное лицо и услышал еще раз его хриплый и отчаянный голос: - Половина успеха это заглавие. Оно хватает читателя. Это уж ваше дело потом не отпустить его до конца. Никакой литературы. Понятно? - Вначале, когда я его мало знал и когда я от него зависел, я с досадой пожимал плечами. Потом я понял, что он был по-своему прав и что литература в газетных статьях была действительно неуместна. Как я это делал очень часто, я вошел в первое сравнительно приличное кафе, потребовал бумаги и кофе и, куря папиросу за папиросой, начал статью о Пьеро. Я, конечно, не мог ее написать так, как мне хотелось бы ее написать, и сказать в ней то, что мне хотелось бы сказать. Вместо этого я подробно описывал солнечное утро в мирном предместье Парижа, особняки на тихих улицах и эту неожиданную драму, которой предшествовала такая бурная жизнь Пьеро. Я не мог, конечно, не посвятить несколько строк Пантере, воспоминание о которой не вызывало у меня ничего, кроме отвращения. Я писал о Филипе, о баре на Boulevard St.Denis, о биографии Пьеро, которую он мне рассказывал, прибавляя через каждую минуту: - Ты себе это представляешь? Потом я вошел в телефонную кабинку и позвонил инспектору Жану: - Вы не узнали ничего нового? - Ничего особенного. Пантера, впрочем, уверяет, что сегодня рано утром ей кто-то телефонировал и настаивал, чтобы она предупредила Пьеро. - Почему же она этого не сделала? - Она говорит, что Пьеро вернулся домой буквально за минуту до того, как мы приехали. - Это мне кажется неправдоподобным, слишком уж удивительное совпадение. Я даже не знаю, стоит ли упоминать об этом в статье. Кстати, ваша роль там подчеркивается особенно. Нет, нет, я не мог это обойти молчанием. Я повесил трубку, задумался на несколько минут и, преодолевая отвращение, прибавил четыре строки о "таинственном телефонном звонке". Когда я кончил статью и отвез ее в редакцию, было уже около двенадцати часов дня. Я так скверно себя чувствовал, то состояние угнетенности, которое я испытал еще ночью, во время бессонницы, так усилилось, что я почти не замечал ничего происходившего вокруг меня. По привычке, не думая ни о чем, кроме этого тягостного чувства, я вошел в небольшой ресторан, недалеко от Boulevard Monmartre. Но едва я взял в рот первый кусок мяса, я вдруг увидел перед собой труп Пьеро, и в эту секунду мне буквально ударил в нос тот сильный запах пота, который исходил от Филипа в конце его допроса. Я сделал необыкновенное усилие, чтобы удержать мгновенный позыв к рвоте. Потом я выпил немного воды и ушел из ресторана, сказав удивленной хозяйке, что я плохо себя чувствую и что у меня судороги в желудке. Был жаркий день, улицы были полны народа. Я шел, как пьяный, безрезультатно стараясь избавиться от невыносимого ощущения тоски и какого-то чувственного тумана, через который я все не мог пройти. Я шагал, бессознательно вбирая в себя весь этот шум и не отдавая себе отчета в его точном значении. Время от времени тошнота опять подходила к горлу, и тогда мне казалось, что не может быть вообще ничего более трагического, чем эта толпа людей в солнечный полдень на парижских бульварах и все, что происходит сейчас, и что я только теперь понимаю, как давно и как смертельно я устал. Я думал, что хорошо было бы сейчас лечь и заснуть - и проснуться уже по ту сторону этих событий и этих чувств, которые мне не давали покоя. И вдруг я вспомнил, что в четыре часа Елена Николаевна должна была прийти ко мне. Она была единственным человеком, которого я хотел бы видеть сейчас. И я решил не ждать ее и просто поехать к ней. Но даже тогда, когда я поднимался по ее лестнице, эта тупая и тяжелая тоска не оставляла меня. Я, наконец, подошел к ее квартире, достал ключи и с беспокойством отворил дверь. Я не отдавал себе отчета в причине этого особенного беспокойства, но я понял ее, едва распахнув дверь: из комнаты Елены Николаевны слышались очень повышенные голоса. Я испытал чувство вялого ужаса, не успев подумать о том, чем это могло быть вызвано. Но времени думать у меня уже не было. До меня донесся отчаянный крик Елены Николаевны; неузнаваемый, страшный ее голос кричал: - Никогда, ты слышишь, никогда! Я бежал как во сне по коридору, который вел к ее комнате. В углу я увидел серое от страха лицо Анни, но я вспомнил об этом только позже. Я не знал, я думаю, в ту минуту, что я давно держу в руке револьвер. Вдруг я услышал грохот и звон разбитого стекла; за ним последовал выстрел и второй крик, в котором не было слов и который был похож на судорожно втягиваемый звук: а!.. а!.. а!.. Но я был уже у полуотворенной стеклянной двери, с порога которой я увидел Елену Николаевну, стоявшую у окна, и вполоборота к ней силуэт мужчины, который так же, как и я, держал револьвер. Не поднимая руки, почт не целясь, на таком расстоянии нельзя было промахнуться, - я выстрелил в него два раза подряд. Он повернулся на месте, потом выпрямился и тяжело рухнул на пол. Несколько секунд я стоял неподвижно, и все мутно качалось передо мною. Я заметил, однако, кровь на белом платье Елены Николаевны: она была ранена в левое плечо. Как я узнал потом, она, защищаясь, бросила в стрелявшего стеклянную вазу почти одновременно с тем, как он нажал на курок, и этим объяснялось отклонение его пули. Он лежал теперь во всю длину своего тела, разбросав руки; голова его была почти у ее ног. Я сделал шаг вперед, наклонился над ним, и вдруг мне показалось, что время заклубилось и исчезло, унося в этом непостижимо стремительном движении долгие годы моей жизни. С серого ковра, покрывавшего пол этой комнаты, на меня смотрели мертвые глаза Александра Вольфа.
      КОММЕНТАРИИ
      Впервые - Новый журнал. 1947. ? 16 - 17; 1948. ? 18 (фрагмент романа под названием "Матч" был опубликован в 1945 г. в журнале "Встреча", ? 1). Впервые в России - Газданов Г. Призрак Александра Вольфа: Романы/Сост., вступ. ст., подгот. текста Ст.Никоненко. М.: Худож. лит., 1990. Рукопись романа хранится в Библиотеке Гарвардского университета (США). Газданов начал писать роман в годы Второй мировой войны и закончил первую редакцию в мае 1944 г., однако не был удовлетворен сделанным и в октябре 1946 г. завершил вторую редакцию. Окончательный вариант романа в начале 1947 г. и был отдан в "Новый журнал". Роман стал первым произведением Газданова, привлекшим внимание иностранных издателей. В 1950 г. он выходит в переводе на английский язык в Нью-Йорке и Лондоне. В 1951 г. публикуется французский перевод в Париже. В 1952 г. в Милане печатается итальянский перевод. В 1955 г. роман выходит в Барселоне по-испански. В рецензии на английский перевод Рене Фьюлоп-Миллер одно из обстоятельств, обеспечивших успех книги, видел в том, что она представляет собой "странную, но искусную смесь романа, психологического исследования и репортажа" (The New York Times Book Review. 1950. March 19). Анни Бриер, рецензируя французский перевод романа, отмечала мастерство Газданова в создании определенной атмосферы, глубокую психологичность и точность деталей. Она сопоставляла мастерство Газданова с творчеством современных писателей и полагала, что Газданов первым же своим романом, появившимся на французском языке, заявил о себе как о писателе уровня Альбера Камю, Жюльена Грина, Марио Сольдати (Nouvelles litteraires. 1952. 17 janv.). Рецензии на роман появились и в русской зарубежной прессе. Высокую оценку дал роману Григорий Аронсон в рецензии, опубликованной в нью-йоркской газете "Новое русское слово" (13 октября 1947 г.). Глеб Струве в своей книге "Русская литература в изгнании" (Нью-Йорк, 1956), говоря о романах Газданова, вышедших в послевоенное время ("Призрак Александра Вольфа" и "Возвращение Будды"), писал: "...композиция их стала крепче, состав их разнообразнее, персонажи зажили более обособленной от рассказчика жизнью. В романах Газданова много разнородных элементов: элементы психологического романа соседствуют с элементами романа полицейского, авантюрный роман сплетается со светским..." (с. 293). С. 8. ...мне посчастливилось найти худую вороную кобылу... ехал всадник на огромном белом коне. - См. коммент. к с. 11. С. 11. "Beneath me lay ту corpse with the arrow in ту temple". Цитата из новеллы Эдгара По "Сказка извилистых гор" (1844). ...мне хотелось бы его сравнить с одним из тех коней, о которых говорится в Апокалипсисе. Это сходство... подчеркивалось тем... что именно на этой лошади я ехал карьером навстречу моей собственной смерти... Здесь задан мотив смерти как абсолютного начала, воплощением которой является один из четырех всадников Апокалипсиса: "И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя "смерть"; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли - умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными" (Откр. 6, 8). На то, что именно этот всадник, из четырех, имеется в виду, указывает, помимо прямой оценки Вольфа, и сохранение последовательности Откровения ("конь вороной" - "конь бледный"). С. 13. ...bу Alexander Wolf. - Wolf (анг.) - волк; фамилия служит нагнетанию атмосферы мистического ужаса, ирреальности, окутывающей героя. Волкодлак, оборотень, человек-хищник в европейских и славянских легендах после смерти становится "живым мертвецом", упырем. С. 22. Не надо ничего... - Романс из репертуара Вари Паниной (1872 1911). С. 27. ...одинаково неизменная любовь к таким разным вещам, как стихи Бодлера и свирепая драка с какими-то хулиганами... - Бодлер Шарль Пьер (1821 - 1867) - французский поэт, предтеча декадентства, автор книги стихов "Цветы зла" (1857), поэтического сборника "Обломки" (1866), цикла стихотворений в прозе "Парижский сплин" (1869), переводчик Э.По. Лирический герой Бодлера близок повествователю своей "раздвоенностью" - противоречием чувствительной души, "обнаженного сердца" и трезвого, беспощадного ума, превращающего душу в объект аналитической вивисекции. Основной творческий принцип Бодлера - "теория соответствий", аффективно-ассоциативная связь: каждое явление психофизического мира (вещи, звуки, цвета, эмоциональные переживания) вызывает ассоциации, порой относящиеся к иной области восприятия, пробуждает воспоминания, создает фантастические образы; т. е. бытие - цель взаимоперетекающих чувственных впечатлений, связь между которыми рационально непостижима. Этот принцип близок газдановскому "лирическому фону", "беззвучной симфонии мира". С. 30. ...по прозвищу Боссюэ... - Боссюэ Жак Бенинь (1627 - 1704) епископ, автор исторических и политико-философских сочинений, церковных проповедей. В историю французской литературы вошел своими "Надгробными речами" (публ. 1669), признанными образцом ораторской прозы того времени. С. 31. ...нужно ли всякий раз дожидаться двунадесятого праздника... В православном календаре (Лето Господне) двунадесятыми праздниками называются двенадцать великих праздников, установленных в честь Иисуса Христа (Господние: Воздвижение Креста Господня, Рождество Христово, Крещение, Сретение, Преображение, Вход в Иерусалим, или Вербное воскресенье. Вознесение, Пятидесятница, или Сошествие Святого Духа на апостолов) и Божьей Матери (Богородичные: Рождество Пресвятой Богородицы, Введение во храм. Благовещение, Успение). С. 45. За много лет, из сотен боксеров, в памяти историков спорта останется вообще лишь несколько имен; последние из них - Карпантье, Дэмпсей... - Карпантье Жорж (1894 - ?) - знаменитый французский профессиональный боксер; в 1911 г. выиграл звание чемпиона Европы в полусреднем, затем в среднем весе; в 1920 г. стал чемпионом мира в полутяжелом весе, потерял это звание в 1922 г.; провел 116 боев, одержал 93 победы (56 досрочно). Дэмпсей (Дэмпси Уильям Гаррисон, Джек Дэмпси; 1895 - ?) - известный американский профессиональный боксер; выиграл звание абсолютного чемпиона мира в 1919 г. На протяжении семи лет защищал свой титул в боях с сильнейшими боксерами мира, в том числе и с Жоржем Карпантье. Провел 79 боев, из них 47 выиграл нокаутом. Впоследствии стал владельцем ресторана в Нью-Йорке. С. 51. - Царь Соломон сказал, что не понимает трех вещей... Путь змеи на скале... Путь орла в небе... И путь женского сердца к сердцу мужскому. - Неточная цитата из Притчей Соломона (30, 18 - 19): "...четырех (вещей. Коммент.) я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице". "Соломонов" цикл (Песнь Песней, Екклезиаст, Притчи) - наиболее часто встречающиеся у Газданова библейские тексты. С. 67. ...ты ведешь себя, совершенно как апаш. - Апаш - во Франции так называют хулиганов, бандитов. С. 70. "Золотой осел" - самый известный роман римского писателя Луция Апулея (ок. 135 - ок. 180); содержит яркие картины, сатирические и реалистические, римского провинциального общества, насыщен эротикой, чувственностью, мистикой и, вместе с тем, отражает определенный уровень римской философской мысли. Переведен почти на все языки мира и оказал влияние не только на итальянскую ("Декамерон" Дж. Боккаччо), но и на всю мировую литературу. С. 74 - 75. ...у тебя нечто вроде душевного пневмоторакса. Пневмоторакс - скопление воздуха в плевральной полости (обычно от нарушения ее целостности). Воздух сдавливает легкие и сердце и не дает сделать глубокий вдох. С. 75. Два года тому назад в Лондоне... - См. коммент. к с. 76. ...играл на рояле вещи Скрябина. - В творчестве Газданова упоминание исполняемого музыкального произведения нередко является приемом характеристики персонажа. В данном случае некоторые мотивы творчества Александра Николаевича Скрябина (1871 - 1915), "оргийного экстатика", по выражению А.Ф. Лосева, - титанизм, демонизм, интерес к сверхчеловеку Ницше и попытки развить некоторые положения его философии в своих программных произведениях, позднем сонатном творчестве, - созвучны образу Вольфа. С. 76. Играл оркестр венгерских цыган... - Обстановка знакомства Елены Николаевны с Вольфом (Лондон, оркестр венгерских цыган), сомнамбулическое состояние героини во время их связи созвучны мотивам "готического" романа второй половины XIX в. (цикл о Дракуле). С. 79. ...вы найдете это в "Шагреневой коже" Бальзака. - См. коммент. к роману "Ночные дороги", с. 588; т. 1. Приведенное Вольфом высказывание из "Шагреневой кожи" Газданов неоднократно цитирует в других своих произведениях и берет в качестве эпиграфа к одному из рассказов. С. 85. ...я за несколько часов написал большую статью... о некоторых особенностях Мопассана.