Выбор по Тьюрингу

Гарри Гаррисон

Марвин Мински

Выбор по Тьюрингу

Джулии, Маргарет и Генри, Мойре и Тодду

— этот рассказ о вашем завтра

Тест Тьюринга

В 1950 году Алан М.Тьюринг, один из основоположников компьютерной технологии, задался вопросом, сможет ли когда-нибудь машина мыслить. Однако очень трудно определить, что мы понимаем под словом «мыслить». Поэтому он предложил начать с обычной цифровой вычислительной машины и поставил вопрос так: можно ли, увеличив объем ее памяти и быстродействие, а также снабдив ее нужной программой, добиться того, чтобы она могла выступать в роли человека? Вот его ответ:

«Я полагаю, что вопрос „Могут ли машины мыслить?“ лишен смысла и поэтому не заслуживает обсуждения. Тем не менее я уверен, что к концу нынешнего столетия и в значениях тех слов, которыми мы пользуемся, и в мировоззрении образованного человека произойдут такие перемены, что можно будет говорить о думающих машинах, не встречая возражений»

Алан Тьюринг, 1950

1

Окотильо-Уэллс, штат Калифония

8 февраля 2023 года

Дж.-Дж. Бэкуорт, председатель правления компании «Мегалоуб индастриз», был озабочен, хотя воспитанная за многие годы выдержка не позволяла ему проявить беспокойство. Это была еще не тревога, не страх — всего лишь озабоченность. Он повернул свое вращающееся кресло к окну, за которым открывалась живописная панорама заката в пустыне. Багряное небо на западе, над хребтом Сан-Исидро, бросало красноватый отсвет на горы Санта-Роза, тянувшиеся вдоль северного горизонта. От тощих кустиков фукерии и кактусов тянулись по серому песку пустыни длинные вечерние тени. Обычно суровая красота этих мест оказывала на него успокаивающее действие, но сегодня этого не случилось. Тихий звонок переговорного устройства прервал его мысли.

— Ну что там? — произнес он.

Узнав его голос, аппарат включился, и секретарша сообщила:

— Здесь доктор Мак-Крори, он хотел бы поговорить с вами.

Дж.-Дж. Бэкуорт заколебался. Он знал, чего хочет от него Мак-Крори, и предпочел бы, чтобы тот еще немного потомился в ожидании. Но нет, лучше сразу сказать ему, в чем дело.

— Пусть войдет.

Зажужжал моторчик двери, и вошел доктор Мак-Крори. Большими шагами он бесшумно пересек просторный кабинет — толстый ворсистый ковер поглощал все звуки. Это был сухопарый, угловатый человек, казавшийся тощим как палка рядом с коренастой, плотной фигурой председателя. Он был без пиджака, галстук свободно болтался у него на шее — руководство компании «Мегалоуб» не придавало большого значения формальностям. Но на нем был жилет с карманами, из которых торчало множество ручек и карандашей, без которых не может обходиться ни один инженер.

— Извините, что побеспокоил вас, Джей-Джей, — он нервно стиснул переплетенные пальцы, не желая, чтобы его слова прозвучали упреком председателю компании, — но к демонстрации все давно готово.

— Знаю, Билл, извините, что вам приходится ждать. Но тут возникли кое-какие дела, я сейчас не могу оторваться.

— Если будет задержка, нам придется объясняться с охраной.

— Я это прекрасно понимаю.

Дж.-Дж. Бэкуорт никак не проявил своего раздражения — он никогда не делал этого в разговорах с подчиненными. Может быть, Мак-Крори просто не отдает себе отчета в том, что председатель лично руководил проектированием и установкой всех охранных систем компании. Он молча погладил свой шелковый галстук — холодное молчание само по себе равносильно выговору.

— Придется немного подождать. На нью-йоркской бирже только что были сделаны неожиданные и очень обширные закупки акций. Перед самым закрытием.

— Наших акций?

— Да. В Токио биржа еще открыта, она теперь работает круглые сутки, и там как будто происходит то же самое. С финансовой точки зрения это лишено всякого смысла. Нашу компанию основали пять самых крупных и самых влиятельных электронных корпораций страны. Они полностью контролируют «Мегалоуб». Закон требует, чтобы определенная часть акций поступала в открытую продажу, но о попытке перекупить компанию не может быть и речи.

— Тогда что это может означать?

— Я и сам хотел бы знать. Вот-вот поступят доклады от наших брокеров. После этого мы сможем отправиться к вам в лабораторию. А что вы собираетесь мне показать?

Билл Мак-Крори нервно улыбнулся:

— Я думаю, пусть лучше Брайан вам это объяснит. Он говорит, что это тот самый решающий прорыв, которого он ждал. Боюсь, я сам не совсем понимаю, в чем дело. Я ведь не так уж хорошо разбираюсь во всем, что касается искусственного интеллекта. Мое дело — коммуникации.

Дж.-Дж. Бэкуорт понимающе кивнул. В последнее время в их исследовательском центре делалось немало такого, что не было предусмотрено первоначальным планом. Компания «Мегалоуб» была основана с единственной целью: догнать и, если удастся, перегнать японцев в области ТВВЧ — телевидения высокой четкости. Оно началось с широкого экрана и развертки более чем на тысячу строк. На этот поезд Соединенные Штаты чуть было не опоздали. Только потом, убедившись, что ведущие позиции на мировом телевизионном рынке уже захватили иностранные производители, основатели «Мегалоуб» объединили свои усилия и привлекли к делу Пентагон — да и это удалось лишь благодаря снисходительности Генерального прокурора США, пока конгресс принимал поправки, смягчившие антитрестовские законы и сделавшие возможным создание такого промышленного консорциума нового типа. Уже в 80-х годах Министерство обороны, или, точнее говоря, одно из немногих его управлений, занимавшихся новой техникой, — Агентство по новым оборонным проектам (АНОП), — признало ТВВЧ не только важным оружием в войнах будущего, но и перспективной технологией, необходимой для индустриального прогресса. Поэтому, даже несмотря на то что бюджетные ассигнования в последние годы сильно сократились, АНОП сумело добыть деньги, нужные для исследований.

Как только проблемы финансирования были решены, в безлюдной калифорнийской пустыне поспешно собрали лучших специалистов в разных областях технических наук. Там, где раньше среди бесплодных песков стояло лишь несколько крохотных ферм, пользовавшихся для орошения своих садов подземными водами, вырос обширный современный исследовательский центр. Дж.-Дж. Бэкуорт знал, что здесь разрабатывается много новых перспективных научных программ, но суть некоторых из них представлял себе довольно туманно. В качестве председателя он имел более важные обязанности — нес ответственность за работу центра перед шестью разными ведомствами. Его мысли прервал красный огонек, загоревшийся на телефонном аппарате.

— Да?

— На проводе мистер Мура, наш брокер в Японии.

— Соедините его со мной.

Он повернулся к видеоэкрану:

— Добрый вечер, Мура-сан.

— Вам тоже, мистер Джей-Джей Бэкуорт. Извините, что беспокою вас в такое позднее время.

— Я всегда рад вас слышать. — Бэкуорт с трудом сдерживал нетерпение. Но иначе с японцами нельзя: церемонии для них — прежде всего. — И вы, конечно, не стали бы мне сейчас звонить, если бы у вас не было важных новостей.

— Насколько они важны, я предоставляю вашему авторитетному суждению. Я всего лишь скромный служащий и могу только сообщить следующее. Волна закупок акций «Мегалоуб» спала. Сейчас я должен получить последние данные — жду их с минуты на минуту.

На какое-то мгновение изображение на экране застыло, губы брокера перестали шевелиться. Это было первое напоминание о том, что на самом деле Мура говорит по-японски и его слова автоматически переводятся на английский, а мимику и движения губ компьютер подгоняет под звучание английских слов. Кто-то протянул брокеру листок бумаги, он взял его, прочитал то, что там было написано, и улыбнулся:

— Новости очень хорошие. Цена акций упала до прежнего уровня.

Дж.-Дж. Бэкуорт задумчиво потер подбородок:

— Как вы думаете, в чем дело?

— Должен с сожалением сообщить, что не имею ни малейшего представления. Могу сказать одно: тот или те, кто этим занимался, потеряли что-то около миллиона долларов.

— Интересно. Ну, спасибо за помощь. Жду от вас подробного доклада.

Дж.-Дж. Бэкуорт дотронулся до кнопки, изображение на экране погасло, и тут же послышалось тихое гудение стоявшего позади него воксфакса — из машины поползла лента с распечаткой только что состоявшегося разговора. Слова Бэкуорта были напечатаны на ней черным цветом, Муры — красным, чтобы легче было разобраться. Программа-переводчик была неплохая: просмотрев ленту, Бэкуорт заметил не так уж много ошибок. Теперь секретарша подошьет эту распечатку к делу, а потом штатный переводчик компании проверит правильность перевода, сделанного машиной.

— В чем же дело? — спросил в недоумении Билл Мак-Крори. Он прекрасно разбирался в электронике, но тонкости работы фондового рынка оставались для него полной тайной.

Дж.-Дж. Бэкуорт пожал плечами:

— Этого мы пока не знаем. А может быть, и никогда не узнаем. Возможно, какой-нибудь предприимчивый брокер решил быстро заработать. А может, это какой-нибудь крупный банк, который почему-то изменил свое решение. Во всяком случае, теперь это неважно. Я думаю, мы можем посмотреть, что там придумал ваш гений. Как, вы сказали, его зовут? Брайан?

— Брайан Дилени, сэр. Но я должен сначала позвонить, уже поздновато.

За окном стемнело. На небе показались первые звезды, и в кабинете автоматически зажглись лампы.

Бэкуорт кивнул и указал на телефон, стоявший на столе в другом конце кабинета. Пока инженер звонил, Джей-Джей вызвал на экран свой календарь на сегодняшний день, убедился, что дел больше не осталось, и проверил, что предстоит завтра. День обещал быть нелегким — как и любой другой. Он поднес к терминалу свои часы с электронной памятью, на экране появилось слово "ЖДИТЕ", через секунду его сменило слово "ОКОНЧЕНО": все встречи, намеченные на следующий день, были переписаны в память часов. Вот и все.

Каждый вечер в эту пору, прежде чем уходить, он обычно выпивал рюмку шотландского ячменного виски «Гленморанджи» пятнадцатилетней выдержки. Он взглянул туда, где находился потайной бар, и слегка улыбнулся. Пока еще не время. Подождет.

Билл Мак-Крори нажал кнопку отключения микрофона и сказал ему:

— Извините, сэр, но лаборатории уже закрыты. Чтобы нам туда пройти, придется подождать несколько минут.

— Прекрасно, — отозвался Бэкуорт, поняв, о чем идет речь.

Существовало множество причин, почему исследовательский центр решили построить здесь, в пустыне. Сыграли свою роль и чистый воздух, и низкая влажность, но гораздо важнее был сам факт, что здесь пустыня. Первостепенное значение имели соображения безопасности.

Еще в 40-х годах, когда промышленный шпионаж только делал свои первые шаги, некоторые не слишком щепетильные корпорации обнаружили, что куда легче выкрасть чужие секреты, чем тратить время, энергию и деньги на собственные разработки. С развитием компьютерных технологий и электронного подслушивания промышленный шпионаж превратился в одну из самых быстрорастущих отраслей. Первая и главная проблема, с которой столкнулась компания «Мегалоуб», состояла в том, как обеспечить безопасность своего нового исследовательского центра. Как только были выкуплены фермы и окружавшая их пустыня, вокруг всей территории центра возвели глухой, непроницаемый забор. На самом деле не совсем забор и не вполне непроницаемый — непроницаемых заборов не бывает: это была целая система изгородей и стен, оплетенных колючей проволокой, увешанных датчиками (немало датчиков было скрыто и под землей) и просматриваемых голографическими мониторами. Поверхность забора была усеяна чувствительными элементами, которые реагировали на давление и сотрясение, и разными другими устройствами. Проникнуть за эту черту было почти невозможно — а если бы это и удалось кому-нибудь, человеку или автомату, то его поджидали прожектора, телекамеры, собаки и вооруженные охранники.

Но даже после того как все это вступило в строй, строительство здания центра не начиналось до тех пор, пока не были выкопаны, проверены и выброшены на свалку все до единого провода, кабели и канализационные трубы, которые здесь находились. При этом была сделана одна неожиданная находка: на стройплощадке обнаружилось доисторическое индейское кладбище. Стройку пришлось приостановить, пока археологи со всей возможной тщательностью не раскопали захоронения и не передали найденные предметы в музей индейской культуры в Сан-Диего. Только после этого, под пристальным надзором, началось строительство. Почти все сооружения заранее собирали на хорошо охраняемых площадках, опечатывали, проверяли и снова опечатывали. После того как их доставляли на место в запломбированных контейнерах, всю процедуру проверки повторяли. Этой стороной строительства Дж.-Дж. Бэкуорт руководил лично. Без абсолютно надежной системы безопасности вся затея лишилась бы смысла.

Билл Мак-Крори нервно поднял голову от телефона.

— Прошу прощения, Джей-Джей, но часовые механизмы замков уже запущены. Теперь придется ждать полчаса, не меньше, прежде чем можно будет туда войти. Не отложить ли все на завтра?

— Ни в коем случае. — Бэкуорт нажал несколько кнопок на своих часах и сверился с расписанием дел на следующий день. — У меня целый день занят, включая деловой обед в моем кабинете, а в четыре я улетаю. Или сейчас, или никогда. Вызовите Тотта, пусть все устроит.

— Он, наверное, уже ушел.

— Ну, нет. Он приходит первым, а уходит последним.

Арпад Тотт возглавлял службу безопасности. Больше того, он присматривал за сооружением всех охранных систем — казалось, больше ничто в жизни его не интересовало. Пока Мак-Крори звонил ему, Бэкуорт решил, что уже пора. Он открыл шкафчик с бутылками и плеснул себе на три пальца ячменного виски. Потом добавил столько же минеральной воды — никакого льда, разумеется! — пригубил и с наслаждением перевел дух.

— Налейте себе, Билл. Тотт был у себя, ведь верно?

— Спасибо, я только немного минеральной. Не просто у себя — он лично будет нас сопровождать.

— Ему ничего больше не остается. Дело в том, что в нерабочее время мы с ним оба должны набрать кодовый пароль, чтобы войти. А если кто-то из нас, по ошибке или намеренно, наберет не тот номер, тут такое начнется!

— Я не знал, что меры безопасности у нас такие строгие.

— Вот и хорошо. Вам о них знать незачем. Каждого, кто входит в лаборатории, не упускают из виду ни на секунду. Ровно в пять двери запираются надежнее, чем кладовые государственного казначейства. После этого еще можно выйти — ведь ученые любят работать допоздна, иногда даже всю ночь. Вам тоже, наверное, приходилось. А теперь вы увидите, что войти в это время почти невозможно. Вы все поймете, когда за нами явится Тотт.

Было самое время посмотреть новости. Джей-Джей нажал кнопку на столе. Обои, покрывавшие дальнюю стену, и висевшая на ней картина исчезли, и вместо них появилась заставка программы новостей. Телевизионные экраны с разрешением в шестнадцать тысяч линий, разработанные здесь, в лабораториях центра, давали такое правдоподобное изображение, что уже завоевали львиную долю телевизионного, телеигрового и компьютерного рынка. Экран в кабинете Бэкуорта состоял из десятков миллионов микроскопических ячеек, созданных благодаря успехам нанотехнологии. Его разрешающая способность и качество цветопередачи были потрясающими: до сих пор никто не мог догадаться, что обои и картина представляют собой электронное изображение, пока Бэкуорт их не выключал.

Прихлебывая виски, он смотрел новости. Кроме них — и притом только тех, что его интересовали, — он никогда ничего не смотрел. Ни спортивных передач, ни рекламы, ни рассказов о зверюшках или скандальных историй про эстрадных звезд. Компьютер, встроенный в телевизор, выискивал и записывал, в порядке их важности, только те сообщения, которые были ему нужны. Международные финансы, состояние фондового рынка, котировка акций компаний по производству телевизоров, курс валют, — а из новостей только те, которые имели отношение к коммерции. За всем этим компьютер следил круглые сутки, непрерывно обновляя информацию.

Когда вошел начальник службы безопасности, на стене снова появились обои и картина. Серо-стальные волосы Арпада Тотта были так же коротко острижены, как и в те времена, когда он служил в морской пехоте инструктором строевой подготовки. В тот печально памятный для него день, когда ему предложили уйти в отставку по возрасту, он сразу же перешел в ЦРУ, где его приняли с распростертыми объятиями. С тех пор прошло немало лет и было проведено немало тайных операций, прежде чем он разругался со своим новым начальством. Джей-Джею пришлось нажать на все рычаги и воспользоваться связями компании в военном ведомстве, чтобы узнать, из-за чего произошел скандал. Секретный доклад об этом он уничтожил сразу после того, как прочел, но запомнил одно: ЦРУ сочло, что некий план, предложенный Тоттом, потребует слишком больших жертв. Это случилось незадолго до того, как оперативная служба ЦРУ была ликвидирована и многие ее тогдашние операции были продиктованы отчаянием. Компания «Мегалоуб» сразу же сделала Тотту весьма выгодное предложение — возглавить службу безопасности запроектированного исследовательского центра, и с тех пор он работал у них. Лицо его избороздили морщины, стальные волосы поредели, но на его мускулистом теле не было ни грамма лишнего жира. Никому не пришло бы в голову спросить, сколько ему лет, или предложить ему выйти на пенсию.

Тотт бесшумно вошел в кабинет и встал по стойке «смирно». На лице его застыла вечная угрюмая гримаса — никто никогда не видел, чтобы он улыбался.

— Я готов, как только вы будете готовы, сэр.

— Хорошо. Пошли. Я не собираюсь тратить на это всю ночь.

Дж.-Дж. Бэкуорт повернулся спиной — им было незачем знать, что он носит этот ключ в специальном кармашке на поясе, — потом пересек кабинет и подошел к стальной пластине, вделанной в стену. Когда он повернул ключ, она откинулась, и в открывшейся нише замигала красная лампочка. В его распоряжении было пять секунд, чтобы набрать свой код. Только когда загорелась зеленая лампочка, он сделал Тотту знак подойти и спрятал ключ. Начальник службы безопасности сунул руку в нишу и, стараясь двигать пальцами так, чтобы это был незаметно, набрал свой код. Как только он закончил и закрыл нишу, зазвонил телефон.

Бэкуорт устно подтвердил дежурному на центральном посту охраны, что идет в лабораторию, положил трубку и направился к двери.

— Сейчас компьютер обрабатывает нашу заявку, — сказал Джей-Джей, обращаясь к Мак-Крори. — Через десять минут откроется доступ к кодовым замкам на входе в лабораторный корпус. После этого в нашем распоряжении будет минута на то, чтобы войти, иначе вся операция будет автоматически отменена. Пошли.

Если днем система охраны была незаметна, то теперь, ночью, она бросалась в глаза. Чтобы дойти от административного корпуса до лабораторного, достаточно было нескольких минут, но за это время им повстречались два патрулировавших двор охранника, каждый со злой собакой, рвавшейся с поводка. Всю территорию заливал свет прожекторов, телекамеры автоматически разворачивались в их сторону, куда бы они ни шли. У дверей лабораторного корпуса их поджидал еще один охранник, держа наготове автомат «узи». Несмотря на то что охранник знал их всех в лицо и на присутствие его непосредственного начальника, он потребовал предъявить удостоверения личности и только после этого отпер коробку, где находился кодовый замок. Джей-Джей подождал, пока там не загорится зеленая лампочка, набрал нужный код и прижал большой палец к специальной пластинке, чтобы компьютер мог сверить отпечатки. То же самое сделал и Тотт, а потом, отвечая на вопрос компьютера, набрал цифру, означавшую число посетителей.

— Компьютеру нужен и ваш отпечаток пальца, доктор Мак-Крори.

Только когда было проделано все, что полагается, в дверной коробке послышалось гудение мотора и замок, щелкнув, открылся.

— Я провожу вас до лаборатории, — сказал Тотт, — но входить туда в такое время я не имею права. Позвоните мне по красному телефону, когда соберетесь уходить.

Лаборатория была ярко освещена. За дверью из толстого пуленепробиваемого стекла появился худой, нервный на вид юноша лет двадцати с небольшим. Поджидая их, он в волнении то и дело проводил рукой по растрепанным рыжим волосам.

— Слишком молодо он выглядит для такой ответственной работы, — заметил Дж.-Дж. Бэкуорт.

— А он в самом деле молод — но имейте в виду, что он закончил колледж в шестнадцать лет, — сказал Билл Мак-Крори. — А диссертацию защитил в девятнадцать. Если вы еще ни разу не видели живого гения, пользуйтесь случаем. Наши вербовщики давно уже к нему присматривались, но он по характеру одиночка, не хотел связываться ни с какой организацией и отвергал все наши предложения.

— Тогда как же получилось, что теперь он работает у нас?

— Он переоценил свои возможности. Такие исследования недешево обходятся и требуют много времени. Когда у него стали кончаться деньги, мы предложили ему контракт, который удовлетворил бы обе стороны. Сначала он отказался, но в конце концов у него не осталось выбора.

Прежде чем открылась последняя дверь, обоим посетителям пришлось удостоверить свою личность еще на одном посту охраны. Тотт отступил в сторону, а они вошли в лабораторию. Компьютер пересчитал вошедших, дверь за ними закрылась, и они услышали, как щелкнул замок.

Дж.-Дж.Бэкуорт взял инициативу на себя, понимая, что чем более непринужденной окажется атмосфера, тем быстрее он узнает все, что нужно. Он протянул руку и обменялся с Брайаном крепким рукопожатием.

— Очень рад, Брайан. Жаль, что мы не могли познакомиться раньше. Я слышал много хорошего о твоей работе. Прими мои поздравления — и спасибо, что нашел время показать мне, что у тебя получилось.

Лицо Брайана, бледное, как у всех ирландцев, залилось краской от таких неожиданных похвал: он к этому еще не привык. К тому же он был слишком плохо знаком с нравами делового мира и не сообразил, что председатель сознательно пустил в ход все свое обаяние. Так или иначе, это возымело нужное действие: Брайан стал держаться не так напряженно и был готов отвечать на вопросы. Джей-Джей с улыбкой кивнул.

— Мне сказали, что у тебя тут наметился важный прорыв. Это правда?

— Безусловно! Можете считать, что дело в шляпе — десятилетняя работа закончена. Или, точнее, виден конец: еще много чего остается сделать.

— Насколько я понимаю, все это имеет какое-то отношение к искусственному интеллекту?

— Да, имеет. Я бы сказал, что искусственный интеллект наконец-то у нас в руках.

— Полегче, полегче, молодой человек! Я считал, что искусственный интеллект создан уже несколько десятилетий назад.

— Разумеется. Уже существуют и используются несколько довольно-таки умных программ, которые называют искусственным интеллектом. Но то, что мы имеем здесь, куда серьезнее. Речь идет о возможностях, сравнимых с возможностями человеческого мозга. — Он запнулся. — Простите, сэр, если это похоже на лекцию. Но насколько вы знакомы с этой областью исследований?

— Откровенно говоря, ничего о ней не знаю. И пожалуйста, называй меня Джей-Джей.

— Хорошо, сэр... то есть Джей-Джей. Тогда я вам кое-что объясню, если вы пройдете со мной.

Он подвел гостей к лабораторному столу, сплошь заставленному внушительной на вид аппаратурой.

— Это не моя работа, это то, чем занимается доктор Голдблум. Но как раз с этого хорошо начать, если мы будем говорить об искусственном интеллекте. Железо здесь не ахти какое, это старый «Макинтош» SE/60 с процессором «Моторола 68050» и сопроцессором, который увеличивает его быстродействие примерно в сто раз. А за основу начинки взята последняя версия классической самообучающейся экспертной системы для диагностики заболеваний почек.

— Стоп, стоп, сынок! Об экспертных системах я кое-что знаю, но что такое «самообучающаяся»? Если ты хочешь, чтобы я хоть что-то понял, тебе придется вернуться к самому началу и отправиться из точки А.

Брайан невольно улыбнулся:

— Простите, вы, конечно, правы. Начнем сначала. Вы знаете, что экспертные системы — это компьютерные программы, которые включают в себя базы данных. То, что мы называем железом, — просто аппаратура вроде вот этой. Пока ток не включен, она годится только на то, чтобы служить пресс-папье, правда, довольно дорогим. А если включить ток, то в таком компьютере зашиты кое-какие программки — они проверяют, правильно ли работает сам компьютер, и готовят его к загрузке инструкций. Такие инструкции для компьютера и называются начинкой. Это программы, которые вы в него вводите, чтобы сообщить железу, что оно должно делать и как. Если загрузите текстовый редактор, то сможете с помощью компьютера написать книгу. А если введете бухгалтерскую программу, тот же самый компьютер будет с огромной скоростью вести вашу бухгалтерию.

Джей-Джей кивнул:

— Это я пока понимаю.

— Прежние экспертные системы первого поколения могли делать только что-нибудь одно — например, играть в шахматы, или диагностировать заболевания почек, или конструировать компьютерные схемы. Но каждая такая программа делала одно и то же снова и снова, даже если результаты получались никуда не годные. Экспертные системы были первым шагом к искусственному интеллекту, потому что они думают, пусть даже незамысловато и стандартно. Следующим шагом стали самообучающиеся программы. А моя новая самообучающаяся обучению программа будет, как я считаю, еще одним огромным шагом, потому что она способна делать куда больше, не выходя из строя и не путаясь.

— Приведи какой-нибудь пример.

— У вас в кабинете есть лингвофон и воксфакс?

— Конечно.

— Тогда вот два прекрасных примера того, о чем я говорю. Вам часто звонят из других стран?

— Да, частенько. Только что я говорил с Японией.

— Вы не заметили, что человек, с которым вы говорили, время от времени как будто запинался?

— Да, пожалуй. Был такой момент, когда лицо у него словно застыло.

— Это потому, что лингвофон работает в реальном времени. Иногда невозможно мгновенно перевести какое-нибудь слово, потому что нельзя сказать, что оно означает, пока не увидишь следующего слова — ну, например, «кот» и «код». То же самое и с прилагательными — например «бедный» может означать или «несчастный», или «небогатый». Иногда приходится дожидаться конца фразы или далее того, что за ней последует. Поэтому лингвофон, который воспроизводит мимику, иногда вынужден ждать окончания фразы, прежде чем перевести японские слова на английский и изменить изображение, чтобы движения губ соответствовали английским словам. Программа перевода работает невероятно быстро, но все же иногда приходится останавливать изображение, пока она не проанализирует звуки и порядок слов в поступающем сигнале и не выдаст английского перевода. Только после этого воксфакс может начать распечатку переведенного разговора. Обычный факс просто выдает копию того, что вложено в аппарат на другом конце линии. Он принимает электронные сигналы от того факса и в точности повторяет оригинал. Но ваш воксфакс — совсем другое дело. Его нельзя назвать разумным, но он пользуется аналитической программой, слушая перевод или английские слова, которые произносит ваш собеседник. Он анализирует каждое слово, сравнивает со словами, заложенными в его память, и устанавливает, какому из них оно соответствует. А потом печатает это слово.

— Ну, это как будто несложно.

Брайан рассмеялся:

— Это одна из самых сложных задач, решению которых нам удалось научить компьютеры. Система должна выделять каждый элемент японской речи и сравнивать его с введенной в нее информацией о том, как употребляется каждое английское слово, фраза или выражение. Понадобились тысячи человеко-часов программирования, чтобы воспроизвести то, что наш мозг делает мгновенно. Когда я говорю «хорошо», вы мгновенно понимаете, что я хочу сказать, верно?

— Конечно.

— А вы знаете, каким образом вам это удается?

— Да нет, просто понимаю, и все тут.

— Вот это «и все тут» и есть первая проблема, с которой пришлось столкнуться на пути к искусственному интеллекту. Теперь смотрите, что делает компьютер, когда слышит слово «хорошо». Не забудьте, что существуют местные говоры и акценты. Это слово можно произнести «харашо», или «храшо», или как угодно еще. Компьютер разбивает слово на отдельные фонемы, или звуки, потом смотрит, какие еще слова вы перед этим сказали. Он сравнивает их со звуками, взаимосвязями и значениями, заложенными в его память, потом с помощью специальных схем проверяет, годится ли тот вариант, который первым пришел ему в голову, и если не годится, то начинает все сначала. Правильные решения он запоминает и возвращается к ним, когда возникают новые проблемы. К счастью, он работает очень-очень быстро. Прежде чем напечатать «хорошо», ему может понадобиться проделать миллиарды арифметических действий.

— Это все мне пока понятно. Но я не понимаю, какое отношение имеет мой воксфакс к экспертным системам. Ведь он как будто ничем не отличается от текстового редактора.

— Нет, отличается — и вы попали как раз в самую точку. Когда я ввожу в обычный текстовый редактор буквы «Х-О-Р-О-Ш-О», он просто записывает их у себя в памяти. Он может передвигать их из строчки в строчку, растягивать, чтобы выровнять край текста, или распечатать, если получит такую команду, — но он, по существу, постоянно следует жестким инструкциям. А ваши лингвофон и воксфакс сами себя обучают. Стоит им сделать ошибку, как они ее исправляют, пробуют новый вариант и при этом запоминают, что сделали. Это первый шаг в нужном направлении — самокорректирующаяся обучаемая программа.

— Значит, это и есть твой новый искусственный интеллект?

— Нет, это только маленький шаг, который был сделан несколько лет назад. Чтобы создать настоящий искусственный интеллект, нужно совсем другое.

— Что же?

Брайан улыбнулся:

— Это не так просто объяснить, но я покажу вам, что сделал. Моя лаборатория вон там, подальше.

Он провел их в соседнюю лабораторию. Бэкуорт не увидел ничего особенного — все те же компьютеры и терминалы. Уже не в первый раз он порадовался, что занимается только коммерческой стороной деятельности компании. Многие установки были включены и работали без всякого присмотра. Когда они проходили мимо стола, на котором стоял большой телеэкран, Бэкуорт застыл на месте.

— Боже! Это что — объемное телевидение?

— Да, — сказал Мак-Крори, недовольно поворачиваясь спиной к экрану. — Только я не советовал бы вам долго разглядывать картинку.

— Почему? Это же перевернет вверх ногами весь телевизионный бизнес, выведет нас на первое место в мире...

Он потер рукой лоб: кажется, начиналась головная боль, что случалось с ним очень редко.

— Да, если бы оно работало идеально, так бы и случилось. На первый взгляд оно и работает замечательно. Только стоит посмотреть его одну-две минуты, как начинает болеть голова. Впрочем, мы надеемся устранить это в следующей модели.

Джей-Джей отвернулся и вздохнул:

— Как там раньше говорили — придется начинать от печки? Но если вы сумеете его усовершенствовать, мы овладеем всем миром!

Джей-Джей покачал головой и снова повернулся к Брайану.

— Надеюсь, то, что ты собираешься нам показать, работает лучше?

— Да, сэр. Я хочу показать вам робота, в котором устранены все недостатки прежних систем искусственного интеллекта.

— Это тот самый, который может научиться новым способам обучаться?

— Именно так. Вон он стоит. Робин-1 — робот, наделенный интеллектом, номер первый.

Джей-Джей взглянул в ту сторону, куда показывал Брайан, и постарался скрыть разочарование.

— Где?

Он видел только рабочий стол, уставленный аппаратурой, и монитор с большим экраном. Стол ничем особенным не отличался от других столов, стоявших в лаборатории. Брайан указал на стойку с электронными приборами размером со шкаф.

— Там находится большая часть управляющих схем и памяти Робина-1. Они обмениваются сигналами в инфракрасном диапазоне с механическим исполнительным устройством — вон тем телеуправляемым роботом.

Ничего подобного Джей-Джей еще не видел. На полу стояло что-то вроде дерева, перевернутого вверх корнями, ростом не выше пояса. Сверху торчали две руки, которые заканчивались металлическими шарами. Две нижние ветви разветвлялись и разветвлялись снова и снова, становясь на конце не толще спагетти. Однако особенно большого впечатления на Джей-Джея это не произвело.

— Две металлические палки с парой веников вместо ног. Не понимаю.

— Это не веники. Перед вами последнее достижение микротехнологии. Здесь преодолены почти все механические ограничения, свойственные прежним поколениям роботов. Каждая ветвь — это манипулятор с обратной связью, который позволяет управляющей программе принимать сигнал и...

— А что он может делать? — сердито спросил Джей-Джей. — У меня очень мало времени.

Брайан стиснул кулаки, так что у него даже побелели костяшки пальцев, и постарался сдержать раздражение.

— Прежде всего, он умеет говорить.

— Давай послушаем, — и Джей-Джей демонстративно взглянул на часы.

— Робин, кто я? — спросил Брайан.

На поверхности обоих металлических шаров открылось по отверстию, которые до этого были закрыты диафрагмами. Послышалось гудение моторчиков, и шары повернулись к Брайану. Потом диафрагмы снова закрылись.

— Ты Брайан, — послышался жужжащий голос из динамиков, установленных в тех же шарах.

У Джей-Джея сердито раздулись ноздри.

— А кто я? — спросил он. Ответа не было.

— Он отвечает только тогда, когда его называют по имени — Робин, — поспешно пояснил Брайан. — К тому же он вряд ли воспримет ваш голос, ведь до сих пор с ним разговаривал только я. Дайте я попробую. Робин, кто это? Человек, который стоит рядом со мной?

Диафрагмы раскрылись, шары повернулись. Послышался слабый шорох — бесчисленные металлические щетинки зашевелились, и машина двинулась в сторону Бэкуорта. Тот отступил на шаг назад, робот последовал за ним.

— Можно не двигаться, и бояться нечего, — сказал Брайан. — У оптических рецепторов, которые сейчас на нем стоят, короткое фокусное расстояние. Вот видите — он остановился.

— Объект незнаком. С вероятностью девяносто семь процентов это человек. Фамилия?

— Верно. Фамилия — Бэкуорт. Инициалы — Дж. — Дж.

— Дж.-Дж. Бэкуорт, возраст шестьдесят два года. Группа крови — нулевая. Карточка социального страхования номер 13518-4523. Место рождения — Чикаго, штат Иллинойс. Женат. Двое детей. Родители...

— Робин, остановись, — приказал Брайан, и жужжащий голос оборвался, а диафрагмы закрылись. — Простите, сэр. Но я тут занимался кое-какими экспериментами по идентификации людей и получил доступ к личным делам в отделе кадров.

— Все это игрушки. И я не вижу в этом большого смысла. Что еще может делать эта штука? Она может двигаться?

— Во многих отношениях лучше, чем мы с вами, — ответил Брайан. — Робин, лови!

Он взял со стола коробку со скрепками, высыпал их на ладонь и швырнул в робота. Все части машины мгновенно пришли в такое быстрое движение, что зарябило в глазах. Тонкие щупальца, плавно развернувшись, превратились в сотни крючочков, похожих на изогнутые когти. Они протянулись в разные стороны, поймали одновременно все до единой скрепки и сложили их в аккуратную кучку.

Это Джей-Джею понравилось.

— Хорошо. Думаю, что это может найти коммерческое применение. Но что там насчет его интеллекта? Он думает лучше, чем мы? Может решать задачи, которые мы решить не можем?

— И да и нет. Он совсем новый и еще мало чему научился. Обучить роботов опознавать предметы и обращаться с ними пытались почти пятьдесят лет, и только теперь мы имеем машину, которая способна этому обучиться. Прежде всего надо было вообще научить ее думать. А теперь она очень быстро совершенствуется. Больше того, мне кажется, что ее способность к самообучению растет экспоненциально. Дайте я вам покажу.

Джей-Джей бросил на него заинтересованный, но недоверчивый взгляд и хотел что-то сказать, но тут громко, требовательно зазвонил телефон.

— Красный телефон! — вздрогнув, сказал Мак-Крори.

— Я буду говорить, — отозвался Бэкуорт, взял трубку и услышал незнакомый голос:

— Мистер Бэкуорт, случилось кое-что непредвиденное. Вы должны немедленно прийти сюда.

— В чем дело?

— Эта линия не защищена от подслушивания.

Джей-Джей положил трубку и с досадой нахмурился:

— Там что-то случилось, не знаю что. Вы оба ждите здесь. Я постараюсь разобраться как можно скорее. Если окажется, что мне придется задержаться, я позвоню.

Его шаги замерли в коридоре. Брайан сердито молчал, не сводя глаз со стоявшего перед ним робота.

— Он ничего не понял, — сказал Мак-Крори. — Он слишком мало знает, чтобы понять, как важно то, что ты сделал.

Его прервал какой-то странный звук, похожий на кашель. Звук повторился трижды, потом послышался громкий стон и грохот аппаратуры, падающей на пол.

— Что там такое? — воскликнул Мак-Крори, повернулся и сделал шаг в сторону двери, которая вела в соседнюю лабораторию. Снова раздался звук, похожий на кашель, и Мак-Крори вдруг повернулся вокруг своей оси. Лицо его превратилось в залитую кровью маску. Он зашатался и упал.

Брайан пустился бежать. Он ни о чем не думал, не рассуждал — он хотел только скрыться, спрятаться куда-нибудь, как привык за многие годы издевательств и преследований, которые терпел от мальчишек постарше. Он выбежал в дверь за мгновение до того, как пуля ударилась в косяк как раз на уровне его головы.

Прямо перед ним оказался большой сейф для хранения пленок с запасными копиями всех расчетов. Их складывали туда каждый вечер. Сейчас сейф был пуст. Пуленепробиваемый, несгораемый, герметически закрывающийся сейф. Чулан, где мальчик может укрыться от преследования, темное место, где он может найти убежище. Брайан распахнул дверцу сейфа, и в этот момент слепящая боль разорвала ему спину и швырнула его вперед, развернув в воздухе. От того, что он увидел, у него перехватило дыхание. Он поднял руку, пытаясь прикрыть голову, потянул к себе ручку сейфа и начал падать на спину. Но пуля догнала его. Выпущенная в упор, она пробила ему руку, а потом голову. Дверца сейфа захлопнулась.

— Вынь его оттуда! — выкрикнул чей-то хриплый голос.

— Замок защелкнулся. Но он готов, я видел, как пуля попала ему в голову.

* * *

Рохарт только что поставил автомобиль к обочине у своего дома, вылез и собрался закрыть дверцу, как в машине загудел телефон. Он взял трубку и нажал кнопку. В трубке послышался чей-то голос, но Рохарт не смог расслышать ни единого слова — все заглушил рев вертолета. Он удивленно поднял голову и зажмурился от яркого света прожектора. Вертолет садился прямо на его газон. Когда пилот сбросил обороты, Рохарт смог разобрать кое-что из того, что неслось из трубки:

— Немедленно... Невероятно... Катастрофа...

— Я не слышу — тут только что сел какой-то чертов вертолет и покорежил мне весь газон!

— Это за вами! Садитесь, летите сюда немедленно!

Прожектор погас, и Рохарт увидел на борту вертолета черно-белую полицейскую эмблему. Дверца распахнулась, кто-то махнул ему рукой, приглашая садиться. Рохарт никогда не отличался тугодумием или замедленной реакцией, иначе он не стал бы директором-распорядителем компании «Мегалоуб». Он швырнул телефонную трубку в машину, подбежал к вертолету, шагнул на ступеньку трапа, споткнулся, и несколько сильных рук втащили его в кабину. Дверца еще не успела захлопнуться, как они уже были в воздухе.

— Что за дьявольщина?

— Не знаю, — сказал полицейский, помогая ему пристегнуться. — Я знаю только одно: у вас там все вверх ногами. Тревога объявлена на территории трех штатов, вызваны агенты ФБР. Сейчас туда направляются все свободные патрули и вертолеты.

— А что там случилось — взрыв, пожар?

— Никаких подробностей. Мы с пилотом патрулировали над шоссе номер восемь около Пайн-Велли, когда пришел приказ забрать вас и доставить в «Мегалоуб».

— А вы не можете позвонить и выяснить, что произошло?

— Нет. Все линии заняты. Но мы сейчас будем там, вон уже огни видны. Через шестьдесят секунд будете на земле.

Пока они шли на посадку, Рохарт всматривался в контуры зданий, пытаясь разглядеть разрушения, но ничего не заметил. Зато на территории, обычно почти безлюдной, люди кишели, как муравьи. Повсюду виднелись полицейские автомобили и вертолеты, другие вертолеты кружили над головой с зажженными прожекторами, освещавшими все как днем. Около главного лабораторного корпуса стояла пожарная машина, но пламени нигде видно не было. Рядом с посадочной площадкой ждала кучка людей; как только вертолет коснулся земли, Рохарт распахнул дверцу, прыгнул вниз и, пригнувшись, побежал к ним. Вихрь от вращающегося винта трепал его одежду.

Часть поджидавших его была в полицейской форме, часть в штатском, но с полицейскими значками на груди. Только одного из них он узнал — это был Джизус Кордоба, ночной дежурный.

— Это невероятно, непостижимо! — крикнул ему Кордоба, стараясь перекричать удаляющийся рев вертолета.

— Что там такое?

— Сейчас покажу. Никто пока еще не знает, что на самом деле случилось и каким образом. Сейчас покажу.

Следующее потрясение Рохарт испытал, когда они бегом поднимались по лестнице лабораторного корпуса. Свет нигде не горел, телекамеры охраны не работали, двери, которые должны были быть опечатаны, стояли открытые настежь. Полицейский с ручным аккумуляторным фонарем махнул рукой вперед и повел их по коридору.

— Все так и было, когда мы тут появились, — сказал Кордоба. — Пока здесь ничего не трогали. Я... я просто не могу понять, как это могло случиться. Все было тихо и спокойно, ничего необычного — во всяком случае с центрального поста я ничего не заметил. Доклады с постов поступали вовремя. Я следил за лабораторным корпусом, потому что знал, что там задержались посетители: мистер Бэкуорт, кто-то еще. Вот и все — ничего необычного. А потом началось.

По лицу Кордобы стекали капли пота. Он утирал их рукавом, сам того не замечая.

— Все случилось сразу. Похоже, что все сигналы тревоги сработали одновременно. Охранники куда-то делись, и собаки тоже. Сигналы шли не отовсюду — только с ограды и из лабораторного корпуса. Только что все было тихо — а через секунду началось. Не понимаю.

— Ты говорил с Беникофом?

— Он позвонил мне, когда узнал о тревоге. Сейчас он в самолете, летит сюда из Вашингтона.

Рохарт быстро шел по коридору, через двери, которым полагалось быть запертыми.

— Вот так это и выглядело, когда мы сюда вошли, — сказал один из полицейских. — Света не было, все двери открыты, внутри никого. Видимо, кое-что тут поломано. А тут как будто еще больше — и компьютеры, кажется, тоже: очень много кабелей болтается. И похоже, что отсюда тащили какие-то тяжести — довольно много и в большой спешке.

Директор-распорядитель окинул взглядом почти пустую комнату и вспомнил, как она выглядела, когда он был здесь в последний раз.

— Брайан Дилени! Это его лаборатория. Его оборудование, аппаратура — все исчезло! Скорее, где у вас радио? Пошлите несколько полицейских к нему домой. Только смотрите, чтобы были как следует вооружены, и пусть держат ухо востро. Те, кто это сделал, побывают и там.

— Сержант! Сюда! — крикнул один из полицейских. — Я кое-что нашел! Вот, — сказал он, указывая на пол. — Свежая кровь на кафеле, у самой двери.

— И на ручке тоже, — добавил сержант и повернулся к Рохарту:

— А что это такое? Какой-то сейф?

— Вроде того. Здесь хранятся копии записей. — Рохарт вынул бумажник. — У меня здесь записан шифр.

Трясущимися пальцами он набрал комбинацию цифр, повернул ручки, потянул на себя, и дверца распахнулась. Из сейфа выпало окровавленное тело Брайана и осело на пол у его ног.

— Врачей сюда! — заревел сержант, приложив пальцы к залитой кровью шее, чтобы проверить, есть ли пульс, и стараясь не смотреть на размозженный череп.

— Не могу понять... Да! Он еще жив! Где «скорая»?

Рохарт отступил в сторону, чтобы пропустить врачей, и, удивленно моргая, смотрел, как на первый взгляд суетливо, толкаясь и покрикивая друг на друга, но четко и организованно они работают. Перед глазами у него мелькали капельницы, наборы инструментов для экстренной помощи, что-то еще. Он молча ждал, пока Брайана не унесли бегом в стоящую наготове машину. Врач принялся укладывать инструменты в сумку.

— Он будет... Вы можете что-нибудь мне сказать?

Врач мрачно мотнул головой, защелкнул сумку и поднялся на ноги.

— Он едва-едва жив. Пулевое ранение в спину, рикошет от ребер, ничего серьезного. А вот вторая пуля... Она прошла навылет через руку, а потом... В общем, обширные повреждения мозга, сотрясение, костные осколки в мозговой ткани. Я мог сделать только одно — ввел внутривенно паравин. Он уменьшает повреждения при мозговых травмах — снижает уровень обменных процессов в мозговой ткани, чтобы клетки не так быстро погибали от кислородного голодания. Если он и выживет, то, вполне возможно, никогда больше не придет в сознание. Ничего кроме этого пока еще сказать невозможно. Его доставят вертолетом в Сан-Диего, в больницу.

— Я ищу мистера Рохарта, — сказал вошедший полицейский.

— Я здесь.

— Мне велено передать вам, что ваша догадка подтвердилась. Только слишком поздно. Это я о доме, про который вы говорили. Где живет мистер Дилени. Дом полностью обчистили пару часов назад. На месте видели мебельный фургон. Сейчас мы пытаемся его выследить. Следователь просил передать вам, что забрали все компьютеры, бумаги и записи.

— Спасибо. Спасибо, что сказали.

Рохарт стиснул зубы, почувствовав, что голос его дрожит. Кордоба все еще стоял рядом и слушал.

— Дилени занимался искусственным интеллектом, — сказал он.

— Да, проектом «ИИ». И он решил проблему — все было у нас в кармане. Машина с почти такими же возможностями, как и человек.

— А теперь?

— Теперь она в кармане у кого-то другого. У каких-то безжалостных людей. Хитрых и безжалостных. Это надо же — придумать такой план и суметь его осуществить! Теперь все попало к ним.

— Но их найдут. Не может быть, чтобы это сошло им с рук.

— Вполне может быть. Они сделают так, чтобы публика ничего не знала о краже. Они не собираются завтра же объявить, что располагают искусственным интеллектом. Рано или поздно это произойдет, но не сразу. Не забудьте, что искусственным интеллектом занимаются многие исследователи. Вот увидите, в один прекрасный день это случится, вполне закономерно и логично, и никак не будет связано с тем, что произошло здесь сегодня, так что ничего нельзя будет доказать. Просто у какой-нибудь компании появится искусственный интеллект. И это так же верно, как то, что это будет не «Мегалоуб». А что до Брайана, то все будут знать только то, что он умер и его работа умерла вместе с ним.

Страшная мысль пришла в голову Кордобе.

— А почему это должна быть просто какая-то другая компания? Кто еще интересуется искусственным интеллектом?

— Кто еще? Да всего-навсего полмира. Разве японцы не хотели бы заполучить настоящий, действующий искусственный интеллект? А немцы, иранцы — да все, кто угодно?

— А русские? Или кто-нибудь еще, кто не прочь побряцать оружием? Я вряд ли приду в восторг при виде наступающей танковой армии, которой управляет механический интеллект, не знающий ни страха, ни усталости, ни потребности в сне. Или услышу о торпедах и минах с глазами и мозгом, которые плавают себе в океане, пока поблизости не появятся наши суда.

Рохарт покачал головой:

— В наши дни об этом тревожиться уже не приходится. Танки и торпеды сейчас никто всерьез не принимает. Производительность труда — вот как называется игра, в которую мы все играем. Страна, которая располагает искусственным интеллектом, обгонит нас, как спринтер обгоняет стоящего на месте, и превратит в нищих. — Он грустно окинул взглядом разоренную лабораторию. — Кто бы они ни были, теперь у них это есть.

2

9 февраля 2023 года

Реактивный пассажирский самолет летел на высоте 14.000 метров, намного выше громоздившихся внизу кучевых облаков. Даже на этой высоте на его пути время от времени попадались участки с повышенной турбулентностью — напоминание о буре, которая бушевала под облаками. В салоне находился всего один пассажир — мужчина плотного сложения, лет под пятьдесят, целиком погруженный в какие-то бумаги.

На секунду Беникоф оторвался от работы, чтобы прихлебнуть пива. Он увидел, что на его факсе мигает красная лампочка: все новые и новые сообщения шли по телефонному каналу и записывались в память аппарата. Он вызвал их на экран и просматривал одно за другим, пока не смог ясно — слишком ясно! — представить себе подлинные масштабы катастрофы в лабораториях компании «Мегалоуб». Лампочка продолжала мигать — сообщения шли и шли, но теперь они его уже больше не интересовали. Это была какая-то жуткая, невероятная фантастика — и он ничего не мог сделать, пока не прибудет в Калифорнию. Поэтому он решил вздремнуть.

Любой другой на его месте лишился бы сна на всю ночь и сидел бы, изнывая от тревоги и перебирая в уме возможные варианты действий. Но Альфред Дж. Беникоф был не из таких. Он всегда отличался невероятной практичностью. Тревожиться сейчас — значит попусту терять время. Больше того, нельзя упускать возможность выспаться: там, на месте, времени на это может не остаться. Он поправил подушку под головой, опустил спинку кресла, прикрыл глаза и сразу же заснул. На его загорелом лице появилось выражение спокойствия, нахмуренный лоб разгладился — теперь он выглядел даже моложе своих пятидесяти: высокий, крепкий человек с едва намечающейся полнотой, от которой не помогала никакая диета. В студенческие годы, в Йэльском университете, он играл в футбол, в нападении, и с тех пор умудрился сохранить форму. Он был как будто создан для своей работы, при которой часто приходилось не высыпаться.

Официально должность Беникофа называлась «помощник специального уполномоченного АНОП», однако это был скорее почетный титул, лишенный реального смысла, — в сущности, лишь прикрытие для его подлинной деятельности. На самом деле он был главным специалистом по расследованию всевозможных деликатных историй в области науки и подчинялся непосредственно президенту США.

Беникофа привлекали к делу, когда с какой-нибудь исследовательской программой начинались нелады. Чтобы всегда быть готовым к самому худшему, он старался по возможности держаться в курсе всех разработок, какие только шли в стране. В «Мегалоуб» он наведывался так часто, как только мог: столь обширны и разнообразны были исследования, которые там велись. Однако это был отчасти только повод для его визитов. Больше всего его интересовали работы Брайана — он близко познакомился с молодым ученым, который ему очень нравился. Вот почему его так потряс этот налет.

Он проснулся от воя выпускаемого шасси. Только начинало светать, и восходящее солнце бросало красные полосы света сквозь иллюминаторы, когда они заходили на посадку в аэропорту компании «Мегалоуб». Беникоф поспешно вызвал на экран и просмотрел сообщения, которые пришли, пока он спал. Некоторые из них содержали уточнения предыдущих, но никакой действительно новой информации не было.

У трапа его встретил Рохарт, изможденный и небритый: этой ночью ему крепко досталось. Беникоф с улыбкой пожал ему руку.

— Ну и вид у тебя, Кайл.

— А самочувствие еще хуже. Ты же знаешь, что у нас нет ни одной ниточки, что все материалы по проекту «ИИ» исчезли, что...

— А как Брайан?

— Жив — больше мне ничего неизвестно. Как только состояние стабилизировалось и его подключили к аппаратуре реанимации, медицинский вертолет доставил его в Сан-Диего. Операция шла всю ночь.

— Пойдем выпьем кофе, и ты мне все расскажешь.

Они прошли в столовую для руководящего персонала и налили себе черного мексиканского кофе. Рохарт сделал большой глоток и продолжал:

— В больнице пришли в ужас, когда увидели, какие обширные у него повреждения. Они даже послали вертолет за главным хирургом — каким-то Снэрсбруком.

— Это доктор Эрин Снэрсбрук. В последний раз, когда мы виделись, она работала в институте Скриппса, в Ла-Хойе. Ты не сможешь передать ей, чтобы она связалась со мной, когда кончится операция?

Рохарт вынул из кармана радиофон и дал поручение своей секретарше.

— Боюсь, что я о ней никогда не слыхал.

— А надо бы. Она лауреат премии Ласкера по медицине в области нейрофизиологии и, вполне возможно, лучший нейрохирург в стране. А если ты поднимешь архивы, то увидишь, что Брайан одно время работал вместе с ней по своей тематике. Я не знаю подробностей, но только что увидел это в последнем докладе, который ко мне поступил.

— Если она такой хороший хирург, то, макет быть...

— Если кто-нибудь и способен спасти Брайана, так это она. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Брайан — очевидец всего, что здесь случилось. Если он выживет, если придет в себя, он может оказаться единственной нашей путеводной нитью. Потому что до сих пор нет ни малейшего намека на то, как был устроен этот невероятный налет.

— Мы знаем часть того, что произошло. Я не хотел передавать тебе подробности по факсу, линия для этого недостаточно защищена. — Рохарт протянул ему фотографию. — Вот кое-какие остатки — вероятно, это был компьютер. Сожжен термитом.

— Где это нашли?

— Было закопано в землю позади корпуса охраны. Инженеры говорят, что компьютер был подключен к системе тревожной сигнализации. Нет никакого сомнения, что это устройство было запрограммировано на то, чтобы сообщать на центральный пост охраны ложную информацию.

Беникоф мрачно кивнул:

— Чистая работа. Операторы на центральном посту знают только то, что показывают их экраны и циферблаты. Снаружи может наступить конец света, но пока на экране видны луна и звезды, а по звуковому каналу транслируется лай койотов, дежурный ничего не узнает. Но как же патрули, собаки?

— Ни малейшего намека. Исчезли.

— Как и все оборудование вместе с людьми — кроме Брайана, который остался в лаборатории? Тут у вас были грубо нарушены все правила безопасности. В этом мы тоже еще разберемся, но не сейчас. Конюшня настежь, а ваш ИИ увели...

Зажужжал телефон, и он взял трубку.

— Беникоф слушает. Говорите. — Некоторое время он молча слушал. — Ладно. Перезванивайте туда каждые двадцать минут или около того. Нужно, чтобы она обязательно переговорила со мной прежде, чем оттуда уедет. Это неотложное дело. — Он сунул аппарат в карман. — Доктор Снэрсбрук все еще в операционной. Я хочу, чтобы ты сейчас провел меня в лабораторию. Мне надо увидеть все своими глазами. Но сначала расскажи об этой скупке акций в Японии. Какое отношение она имеет к похищению?

— Время совпадает. Скупка могла быть устроена для того, чтобы задержать Джей-Джея у себя до тех пор, пока лаборатории не закроются на ночь.

— Мало вероятно, но я проверю. Идем туда. Но прежде всего я хочу точно выяснить, кто сейчас тут главный.

Рохарт удивленно поднял брови:

— Боюсь, я не понимаю...

— А ты подумай. Ваш председатель, ваш ведущий ученый и ваш начальник службы безопасности исчезли. Либо перешли на сторону противника — кто бы он ни был, — либо их нет в живых.

— Уж не думаешь ли ты...

— Думаю, да и тебе советую подумать. Ваша компания и все ее исследовательские разработки серьезно скомпрометированы. Мы знаем, что похищен искусственный интеллект — а что еще? Я намерен предпринять тщательную проверку всех секретных дел и бумаг. Но прежде я хочу снова задать вопрос — кто сейчас у вас главный?

— Боюсь, что мне спихнуть не на кого, — ответил Рохарт без малейшего удовольствия. — Как директор-распорядитель я, видимо, остался старшим по должности.

— Верно. Так вот, считаешь ли ты, что способен обеспечить продолжение деятельности компании, в одиночку заниматься всеми делами и в то же время вести тщательное расследование, какое здесь необходимо?

Прежде чем ответить, Рохарт прихлебнул кофе и вгляделся в лицо Беникофа, пытаясь понять, куда тот клонит, но прочитать на нем ничего не смог.

— Ты хочешь, чтобы я сам это сказал, да? Что я могу обеспечить работу «Мегалоуб», но у меня нет опыта в таких расследованиях, какое здесь нужно, и оно мне не по зубам?

— Я не хочу, чтобы ты сказал что-нибудь такое, чего сам не думаешь. — Голос Беникофа был ровен и бесстрастен. Рохарт угрюмо усмехнулся:

— Вас понял. Ты, конечно, сукин сын, но ты прав. Ты согласен взять расследование на себя? Считай, что это официальная просьба.

— Хорошо. Я просто хотел, чтобы была полная ясность, кто чем занимается.

— Значит, берешься — договорились? Тогда что мне теперь делать?

— Руководить компанией. И точка. А я займусь всем остальным.

Рохарт тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Я рад, что ты здесь. Нет, правда.

— Ладно. Теперь пошли в лабораторию.

Дверь в лабораторный корпус теперь была закрыта, и ее охранял рослый, угрюмый человек. На нем был пиджак, хотя утро выдалось теплое и сухое.

— Документы, — произнес он, неподвижно стоя перед дверью. Бегло взглянув на удостоверение Рохарта, он подозрительно уставился на Беникофа, когда тот полез в карман за своим. Увидев голографическую фотографию и прочитав, кто такой Беникоф, он неохотно буркнул:

— Проходите, сэр. Вторая дверь по коридору. Он ждет вас. Одного.

— Кто?

— Это все, что я уполномочен вам сообщить, сэр, — невозмутимо ответил охранник.

— Да я тебе и не нужен, — сказал Рохарт. — А у меня прорва дел в конторе.

— Хорошо.

Беникоф быстро прошел к указанной двери, постучал, потом открыл ее и вошел.

— Имен не называть, пока дверь открыта. Заходите и закройте за собой дверь, — сказал человек, сидевший за столом.

Беникоф повиновался, потом снова повернулся к столу и с трудом преодолел невольное желание вытянуться по стойке «смирно».

— Мне никто не говорил, что вы собираетесь сюда, генерал Шоркт.

Если у Шоркта и было какое-нибудь имя, его никто не знал. Очень может быть, что и окрестили-то его тоже Генералом.

— Вам необязательно было это знать, Беникоф. Все правильно.

Беникофу уже приходилось работать с генералом, и он знал, что это человек жесткий, неприятный — но энергичный и деловой. Лицо у него было морщинистое, как морда старой морской черепахи, да и лет ему было, вероятно, не меньше. Когда-то в далеком, туманном прошлом он служил офицером в кавалерии и лишился в бою правой руки. Говорили, что это случилось в Корее, хотя кое-кто называл и сражение на Марне или битву под Геттисбергом[1]. Когда Беникоф с ним познакомился, он уже работал в военной разведке на какой-то очень высокой и очень секретной должности. У него было множество подчиненных, а сам он не подчинялся никому.

— Вы будете докладывать мне раз в день. Если появится что-то важное, то чаще. Мой прямой телефон вы знаете. А все данные вводите в компьютер. Понятно?

— Понятно. Вы уже знаете, что тут дело скверное?

— Знаю, Бен. — Генерал позволил себе на секунду расслабиться и стал почти похож на человека. На очень усталого человека. Потом на лице у него снова появилось официальное выражение. — Можете идти.

— Могу я спросить, в каком качестве вы принимаете участие в этой истории?

— Нет. — Генералу ничего не стоило восстановить против себя кого угодно. — Сейчас же явитесь к агенту Дэйву Мэньясу. Он руководит группой расследования из ФБР.

— Хорошо. Я сообщу вам, что они обнаружили.

Мэньяс лихорадочно барабанил по клавиатуре своего портативного компьютера. Он сидел без пиджака и, хотя кондиционер поддерживал в комнате приятную прохладу, был весь в поту: его постоянно сжигал какой-то внутренний огонь. Когда вошел Беникоф, он поднял голову, вытер руку о штанину и обменялся с ним крепким рукопожатием.

— Рад, что вы здесь. Мне велели подождать с докладом, пока вы не появитесь.

— Что вы выяснили?

— Это предварительный доклад, учтите. Только то, что мы знаем на данный момент. Сведения еще поступают. — Беникоф кивнул, и агент нажал клавишу. — Начнем с этой комнаты. Мы все еще изучаем отпечатки пальцев, которые тут нашли. Но девяносто девять шансов из ста, что никаких посторонних отпечатков тут не окажется. Только здешние служащие. Профессионалы всегда работают в перчатках. Теперь смотрите. Множество царапин и вмятин на линолеуме. Следы от ручной тележки. По документам можно приблизительно прикинуть, что отсюда вывезено. Не меньше полутора тонн оборудования. Чтобы перетаскать это за час, должно было понадобиться пять-шесть человек.

— Откуда вы взяли эту цифру — час?

— Из документов. Входную дверь отперли Тотт и Бэкуорт. С помощью личных шифров. С этого момента до того, как все полетело вверх тормашками, прошел один час двенадцать минут и одиннадцать секунд. Пошли наружу.

Мэньяс вывел Беникофа к парадному входу и указал на черные отметины на белой бетонной мостовой.

— Следы от покрышек. Грузовик. Видите, вон там он немного заехал на траву и оставил отпечаток протектора.

— Идентифицировали машину?

— Нет. Но мы над этим работаем. А самописец у въезда на территорию показывает, что ворота были дважды открыты и закрыты.

Беникоф огляделся вокруг.

— Дайте-ка я попробую подытожить все, что мы знаем. Сразу после того как в корпус вошли посетители, сигнализация была отключена больше чем на час. Охранники на центральном посту оказались слепыми и глухими — они видели только то, что им показывали, и слушали магнитофонную запись. Все это время охрана вообще не функционировала — значит, можно считать, что все охранники участвовали в операции. Или были убиты.

— Согласен.

Компьютер загудел, и Мэньяс взглянул на экран.

— Только что идентифицирована капля крови, найденная в трещине пола. Лаборатория срочно проделала анализ ДНК и получила надежный результат. Джей-Джей Бэкуорт.

— Мы с ним были хорошими приятелями, — тихо произнес Беникоф после секундной паузы. — Ну, давайте искать тех, кто его убил. Тех, кого, как мы теперь знаем, впустили в этот корпус один или несколько сообщников, которые находились внутри. Они вошли в лабораторию и, судя по состоянию Брайана, расстреляли всех, кто там был, а потом вывезли все, что имело отношение к проекту «ИИ». Погрузили на грузовик и уехали. Куда?

— Никуда. — Мэньяс утер потное лицо мокрым насквозь платком и быстро описал пальцем в воздухе круг. — После наступления темноты здесь, кроме охранников, обычно никого не бывает. Территорию со всех сторон окружает голая пустыня — ни жилья, ни ферм поблизости нет. Значит, нет и очевидцев. Из этой долины ведут только четыре дороги. Все они были перекрыты полицией, как только началась тревога. Ничего. По ту сторону оцепления патрулировали вертолеты. Задержали множество туристов и грузовиков с фруктами. Больше никого. Как только рассвело, мы начали прочесывать местность в радиусе полутораста километров. Пока никаких результатов.

Беникоф оставался спокоен, но в голосе его прозвучали сердитые ноты:

— Вы хотите сказать, что большой грузовик с тяжелым грузом и не меньше чем пятью пассажирами вот так взял и исчез? В безлюдной долине, которая одним концом упирается в пустыню, а другим поднимается в горы так круто, что на перевал надо ползти на первой передаче?

— Именно так, сэр. Если узнаем что-нибудь еще, сообщим вам первому.

— Буду очень благодарен.

Радиотелефон на поясе у Беникофа зажужжал, он отцепил его и поднес к губам.

— Это Беникоф. Говорите.

— Вам звонила доктор Снэрсбрук, сэр...

— Соедините меня с ней.

— Простите, сэр, но она повесила трубку. Просила передать, чтобы вы увиделись с ней как можно скорее в больнице Сан-Диего.

Беникоф снова повесил телефон на пояс и оглянулся на лабораторный корпус.

— Мне нужны фотокопии всего, что вы обнаружите, — повторяю, всего. Сообщайте мне свои выводы, но я хочу видеть и все вещественные доказательства.

— Будет сделано, сэр.

— Как быстрее всего попасть в больницу Сан-Диего?

— Полицейским вертолетом. Я сейчас вызову его.

Вертолет уже ждал на посадочной площадке, когда подошел Беникоф, и взлетел, как только он пристегнулся.

— Сколько лететь до Сан-Диего? — спросил он.

— Минут пятнадцать.

— Сделайте круг над Боррего-Спрингс, прежде чем ложиться на курс. Покажите мне дороги, которые отсюда ведут.

— Проще простого. Вон там прямо на восток вдоль долины, через каменные россыпи, идет дорога на Солтон-Си и Броули. Вон в той стороне, на севере, по предгорьям проходит магистральное шоссе на Солтон-Си, оно тоже идет на восток. До Солтон-Си отсюда шестьдесят пять километров. Потом шоссе номер пять, оно идет на юг, там множество подъемов и серпантинов до самого Элпайна. На нем не разгонишься. Поэтому отсюда все обычно ездят вон там, через перевал Монтезума. Мы сейчас пролетим прямо над ним.

Пустыня под ними внезапно оборвалась — дальше вставали горы. Проложенная в них узкая дорога, извиваясь, поднималась все выше и выше к лесистому плато. Вертолет начал набирать высоту. Беникоф взглянул назад и покачал головой. Никакой грузовик просто не мог выбраться из этой долины, минуя заграждения и посты на дорогах.

И все-таки они отсюда выбрались. Он заставил себя не раздумывать над этой загадкой и принялся размышлять о раненом ученом. Достав сообщения врачей, он просмотрел их. Положение казалось удручающим — повреждения были такими тяжелыми, что уже сейчас, возможно, Брайана нет в живых.

Вертолет швырнуло в сторону — он попал в восходящие потоки воздуха, которые поднимались над скалистыми ущельями у самого перевала. Дальше лежало плоское плато, покрытое пастбищами и лесами, его пересекала белая ленточка шоссе. А вдали виднелись города, поселки и большая автострада — там грузовик исчезнет бесследно. Если только он уже преодолел эти двадцать километров крутого подъема. «Нет, не надо об этом думать! Буду думать о Брайане».

Доктора Снэрсбрук Беникоф нашел в ее кабинете. Единственной данью возрасту у нее был серо-стальной цвет волос. Эта сильная, энергичная женщина лет пятидесяти с небольшим излучала чувство уверенности в себе. Слегка нахмурившись, она разглядывала разноцветное трехмерное изображение, висевшее перед ней в воздухе. Руками, вложенными в перчатки-манипуляторы, она поворачивала и перемещала изображение, время от времени срезая с него верхний слой, чтобы увидеть, что находится под ним. Вероятно, она только что вышла из операционной: на ней еще был голубой хирургический костюм и бахилы. Когда она обернулась, Беникоф увидел на груди и рукавах костюма брызги и пятна крови.

— Эрин Снэрсбрук, — представилась она, пожимая ему руку. — Мы с вами пока незнакомы, но я про вас слышала. Альфред Дж. Беникоф. Это вы переубедили тех, кто выступал против использования для пересадки эмбриональных тканей человека. Благодаря чему, между прочим, я здесь и могу кое-что сделать.

— Спасибо, но это было давно. Сейчас я служу в правительстве, а значит, большую часть времени только смотрю, как работают другие исследователи.

— Жаль, что такие таланты пропадают впустую.

— А вы предпочли бы, чтобы моей теперешней работой занимался какой-нибудь юрист?

— Боже сохрани. Пожалуй, вы правы. Теперь давайте я расскажу вам про Брайана. У меня очень мало времени. У него раскроен череп, и он на искусственном кровообращении. Сейчас я жду следующей объемограммы.

— Объемограммы?

— Это куда лучше, чем разглядывать рентгеновские снимки или любое другое изображение, полученное каким-то одним способом. Объемограмма совмещает результаты всех возможных методов исследования, начиная с обычной и ЯМР-томографии[2] и кончая самой последней новинкой — восьмиполюсной иммунофлуоресценцией. Все это перерабатывает процессор для трехмерной обработки сигнала — ИКАР-5367. Он не только выводит на дисплей изображение, но и выделяет или помечает различия между данным больным и средним человеком или же изменения в состоянии больного со времени предыдущего обследования. Так вот, как только новая объемограмма будет готова, я должна буду уйти. До сих пор мы занимались самыми неотложными делами — спасали Брайану жизнь, и только. Сначала тотальная гипотермия, потом охлаждение мозга, чтобы снизить потребление кислорода и замедлить все процессы обмена. Ввели препараты для остановки кровотечения и противовоспалительные гормоны. Я расчистила рану, удалила очаги некроза и костные обломки. Чтобы восстановить желудочки мозга, пришлось частично рассечь мозолистое тело.

— Это часть структуры, которая соединяет оба полушариями — Да. Шаг серьезный и, возможно, рискованный. Но выбора у меня не было. Так что сейчас наш больной на самом деле представляет собой две личности, у каждой из которых осталось по полмозга. Если бы он был в сознании, это была бы катастрофа. Но я рассекла мозолистое тело довольно чисто и надеюсь, что смогу снова соединить обе половинки. Скажите, что вы вообще знаете о человеческом мозге?

— Очень мало. Только то, что помню со студенческих лет, да и это, наверное, давно устарело.

— Да, это полностью устарело. Сейчас мы стоим на пороге новой эпохи и скоро сможем делать операции уже не на мозге, а на сознании. Сознание — функция мозга, и мы начинаем понимать, как оно работает.

— А конкретно о Брайане — насколько серьезные у него повреждения и можно ли будет его вылечить?

— Вот, посмотрите на эти первые объемограммы, и вы все поймете.

Она указала на цветные голографические изображения, которые словно плавали в воздухе. Стереоэффект был поразительным — впечатление было такое, как будто глядишь сквозь череп. Снэрсбрук коснулась пальцем какого-то белого пятнышка, потом другого.

— Вот здесь пуля прошла сквозь череп, а вышла вот здесь, справа. Она прошла через всю кору. К счастью, кора переднего мозга и центральные органы среднего мозга остались почти целы. Боковые доли мозжечка — вот они — как будто не затронуты, и, главное, гиппокамп тоже — вот этот, похожий на морского конька. Он — одна из самых важных структур, которые участвуют в формировании памяти. Это главный энергетический центр сознания, и он остался невредим.

— Пока это все хорошие новости. А плохие?

— Немного повреждена кора, правда, не настолько, чтобы была серьезная опасность. Но пуля разорвала множество пучков нервных волокон — белого вещества, которое составляет большую часть мозга. Они связывают между собой разные отделы коры и соединяют их с другими структурами среднего мозга. Это значит, что некоторые части мозга Брайана утратили связь с базами данных и с другими структурами, которые им нужны для работы. Другими словами, в данный момент Брайан совершенно лишен памяти.

— Вы хотите сказать, что его память разрушена, больше не существует?

— Нет, не совсем так. Смотрите — обширные участки новой коры остались невредимыми. Но большая часть их связей разрушена — вот здесь и здесь. Для остального мозга эти части не существуют. Сами структуры — системы нервов, образующие память, — все еще находятся на своем месте. Но они недоступны для других частей мозга, а сами по себе лишены всякого смысла. Как коробка, полная дискет, когда нет компьютера. Это катастрофа, потому что человек — это его память. Сейчас Брайан практически лишен сознания.

— Значит, он... превратился в растение?

— Да, в том смысле, что мыслить он неспособен. Можно сказать, что содержимое его памяти в значительной мере разъединено с процессором, который у него в мозгу, так что эту память нельзя вызвать и использовать. Он не в состоянии узнавать ни предметы, ни слова, ни лица, ни друзей — ничего. Короче, насколько я понимаю, он больше вообще не в состоянии мыслить. Вспомните — если не считать размеров, то большая часть человеческого мозга почти ничем не отличается от мозга мыши — кроме этой удивительной структуры, которую мы называем новой корой: она появилась только у предшественников приматов. В нынешнем виде бедный Брайан, мой друг и сотрудник, — всего лишь лишенная индивидуальности оболочка, животное, стоящее ниже любого млекопитающего.

— И это все? Конец?

— Необязательно. Хотя мыслить Брайан и не может, его мозг не мертв в том смысле, как это слово употребляют юристы. Еще несколько лет назад ничего поделать было бы нельзя. Сейчас положение иное. Вы, конечно, знаете, что Брайан помогал мне применить на практике его теорию искусственного интеллекта — разрабатывать экспериментальную методику, которая позволяет вновь соединять поврежденные связи в мозгу. Я добилась кое-каких успехов, правда, пока только на животных.

— Если есть хоть какой-нибудь шанс, вы должны им воспользоваться. Вы можете это сделать? Можете спасти Брайана?

— Пока слишком рано говорить что-то определенное. Повреждения очень обширны, и я не знаю, многое ли мне удастся восстановить. Главная трудность в том, что пуля разорвала миллионы нервных волокон. Восстановить их все немыслимо. Но я надеюсь идентифицировать хотя бы несколько сотен тысяч и вновь их соединить.

Беникоф покачал головой:

— Что-то я перестал понимать, доктор. Вы что, собираетесь вскрыть ему череп и идентифицировать каждое из чуть ли не миллиона порванных нервных волокон? На это уйдут многие годы!

— Верно, если заниматься каждым нервом в отдельности. Но теперь существует компьютерная микрохирургия — она позволяет вести операцию сразу во многих точках. Наш компьютер способен за секунду идентифицировать по несколько волокон — а в сутках 86 400 секунд. Если все пойдет по плану, понадобится всего несколько дней, чтобы, зондируя память, идентифицировать и пометить нервные волокна, которые надо будет соединить.

— И это возможно?

— Ну, не так легко. Когда нервное волокно теряет связь со своей материнской клеткой, оно отмирает. К счастью, пустая оболочка отмершего волокна остается на месте, и благодаря этому возможна регенерация нерва. Я воспользуюсь имплантатами, которые разработала сама, чтобы управлять такой регенерацией.

Снэрсбрук вздохнула.

— А потом... Боюсь, потом выяснится, что это было только начало. Ведь дело не только в том, чтобы снова соединить все разорванные нервы, какие мы сможем обнаружить.

— А почему этого будет недостаточно?

— Потому что нужно будет восстановить именно их первоначальные соединения. А все нервные волокна выглядят одинаково, да они и на самом деле одинаковы. Различить их невозможно. Но мы должны соединить их правильно, чтобы восстановить нужные связи. Понимаете, память — это не клетки мозга и не нервные волокна. Это в основном структура связей между ними. Чтобы восстановить все как было, после того как мы сегодня покончим со вторым этапом, понадобится еще и третий. Нам нужно будет найти способ добраться до его памяти, проанализировать ее и в соответствии с этим установить новые соединения. Этого никто еще не делал, и я не уверена, что справлюсь. А, вот и объемограмма.

Вошел запыхавшийся лаборант с кассетой и вставил ее в проектор. В воздухе появилась трехмерная голограмма. Снэрсбрук внимательно вгляделась в нее, недовольно качая головой.

— Теперь, когда я вижу все повреждения, я могу закончить расчистку и подготовиться ко второму, самому ответственному этапу операции — восстановлению соединений.

— А что именно вы намерены сделать?

— Хочу применить несколько новых методик. Я надеюсь определить, какую роль раньше играло каждое нервное волокно в разных видах деятельности его мозга, прослеживая, где оно подключается к его семантическим нервным сетям. Эти сети, похожие на паутину, состоят из мозговых связей, определяющих все наши знания и процессы мышления. Кроме того, мне придется сделать еще один радикальный шаг — окончательно рассечь его мозолистое тело. Только после этого можно будет соединять друг с другом буквально все участки его коры. Это опасно, но это самый лучший способ полностью восстановить связи между полушариями.

— Я должен знать об этом как можно больше, — сказал Беникоф. — У меня есть какой-нибудь шанс присутствовать на операции?

— Сколько угодно. Только что в операционной мне дышали в затылок не меньше пяти здешних хирургов. Я ничего не имею против, лишь бы не мешали. А откуда у вас такой интерес?

— Не из чрезмерного любопытства, уверяю вас. Вы говорили о машинах, которыми пользуетесь, и о том, что они могут делать. Я хотел бы увидеть их в действии. Я должен в них разобраться, если хочу что-нибудь понять в проблеме искусственного интеллекта.

— Понятно. Тогда пошли.

3

10 февраля 2023 года

Беникоф, в халате, маске и эластичных бахилах поверх туфель, стоял, прижимаясь спиной к зеленым кафельным плиткам, которыми были облицованы стены операционной, и стараясь быть незаметным. Одна из медсестер передвигала по рельсам, укрепленным под потолком, два больших хирургических светильника, поворачивая их по указаниям больничного хирурга. На операционном столе лежало неподвижное тело Брайана, укрытое стерильными голубыми простынями. Из-под них была видна только голова, выступавшая за край стола и закрепленная острыми стальными спицами головодержателя. Спиц было три — они были прочно ввинчены сквозь кожу в кости черепа. Ослепительно белые повязки на ранах от пуль резко выделялись на оранжевой коже, гладко выбритой и смазанной йодом.

Доктор Снэрсбрук, спокойная и деловитая, переговаривалась о предстоящей операции с анестезиологом и сестрами, присматривая за установкой проектора.

— Вот где я буду работать, — сказала она, постучав пальцем по голографической пластинке. — А вот где вы должны сделать разрез.

Она дотронулась до участка, который обвела на пластинке чернилами, и еще раз проверила, достаточно ли большим будет окно, чтобы можно было добраться до всех поврежденных структур и свободно работать в полости черепа. Удовлетворенно кивнув, она спроецировала голограмму на голову Брайана и стала смотреть, как хирург рисует на коже линии разрезов, в точности соответствующие разметке на голограмме. Когда он закончил, кожу вокруг будущего окна тоже закрыли простынями, оставив открытым только операционное поле. Снэрсбрук пошла мыться, а хирург приступил к вскрытию черепа, которое должно было занять около часа.

К счастью, Беникофу уже доводилось видеть немало хирургических операций, и вид крови его не смущал. Но его, как всегда, поразило, какие приходится прикладывать усилия, чтобы проникнуть сквозь кожу, мышцы и кости, надежно защищающие мозг. Сначала скальпелем прорезали кожу до черепа, отогнули скальп и прикрепили его к простыне, укрывавшей голову. После того как электрокаутером перекрыли кровоточащие артерии, настало время вскрывать череп.

Отполированным до блеска ручным сверлом хирург проделал в нем несколько отверстий. Сестра убрала костные опилки, очень похожие на обычные древесные. Работа была нелегкая, на лице хирурга выступили капли пота, и ему пришлось откинуть голову назад, чтобы сестра могла стереть их салфеткой. Проделав отверстия, хирург расширил их специальным инструментом. Теперь нужно было с помощью краниотома с электромоторчиком прорезать свод черепа, соединив просверленные отверстия между собой. Когда это было сделано, хирург осторожно просунул между черепной костью и мозгом плоский металлический элеватор, медленно приподнял кусок кости и отделил его. Сестра завернула кость в салфетку и положила в раствор антибиотика.

Теперь настала очередь доктора Снэрсбрук. Она вошла в операционную, держа перед лицом отмытые кисти рук, влезла в подставленный ей стерильный халат и натянула резиновые перчатки. Сестра подкатила поближе столик, на котором были аккуратно разложены скальпели, растяжки, иглы, крючки, десятки разных ножниц и пинцетов — целая батарея инструментов, необходимых для того, чтобы проникнуть в глубь мозга.

— Ножницы, — скомандовала доктор Снэрсбрук, протянув руку, склонилась над столом и прорезала внешнюю оболочку мозга. Как только мозг оказался на воздухе, заработали автоматические опрыскиватели, увлажняющие его поверхность.

От стены, где стоял Беникоф, не видно было больше никаких подробностей операции, да они его и не интересовали. Самое главное должно было произойти на заключительном этапе, когда к операционному столу подкатят необычного вида машину, которая пока стояла у стены. Вот эту металлическую коробку с экраном, рукоятками управления, клавиатурой и с двумя сверкающими лапами сверху. Лапы переходили в многократно разветвляющиеся пальцы, которые становились все тоньше и тоньше, превращаясь на концах в блестящие туманные пятна: шестнадцать тысяч микроскопических щупалец, которыми заканчивались пальцы, были слишком малы, чтобы разглядеть их невооруженным глазом. Этот многоступенчатый манипулятор был изобретен всего лет десять назад. Сейчас он стоял обесточенный, и пальцы вялыми гроздьями свисали вниз, напоминая плакучую иву из металла.

На протяжении двух часов доктор Снэрсбрук с помощью микроскопа, скальпелей и каутеров медленно и тщательно расчищала места, поврежденные пулей.

— Теперь начинаем ремонт, — сказала она наконец, распрямившись и показав на манипулятор. Как и все остальное оборудование операционной, он был на колесиках, его быстро подкатили на место и подключили к сети. Пальцы встрепенулись и поднялись вверх, а потом снова опустились, повинуясь хирургу, и погрузились в мозг того, кто их изобрел.

* * *

Лицо доктора Снэрсбрук посерело от усталости, под глазами легли темные круги. Прихлебнув кофе, она вздохнула.

— Завидую вашей выносливости, доктор, — сказал Беникоф. — У меня и то ноги заболели, а ведь я только стоял и смотрел. Неужели все операции на мозге продолжаются столько времени?

— Большая часть. Но эта была особенно трудной, потому что мне надо было установить на место и закрепить все эти микрочипы. Пришлось не просто оперировать, но одновременно и решать головоломку: у каждого своя форма, ведь они должны в точности прилегать к поверхности мозга.

— Я заметил. А для чего они?

— Это пленочные ПНЭКи — программируемые нейроэлектронные контакты. Я закрепила их на всех поврежденных участках мозга. Они соединятся с концами перерезанных нервных волокон, которые выходят на эти участки, и будут управлять регенерацией нервов Брайана. Такие ПНЭКи разрабатывают уже много лет, они прошли тщательные испытания на животных. Поразительный эффект они дали и при лечении повреждений спинного мозга у человека. Но в операциях внутри головного мозга их еще никогда не применяли, если не считать нескольких экспериментов. Да и я предпочла бы обойтись без них, если бы могла выбирать.

— А что будет дальше?

— ПНЭКи покрыты живой тканью — нервными клетками человеческих эмбрионов. Клетки должны прорасти и обеспечить контакт между концом каждого из разорванных нервов и по меньшей мере одним квантовым полупроводниковым вентилем на поверхности ПНЭКа. Прорастание, наверное, уже началось и будет продолжаться несколько дней. Как только эти новые волокна врастут в прежние, я займусь программированием ПНЭКов. Каждый из них устроен так, что может направить любой сигнал, приходящий из любого участка мозга, в соответствующее нервное волокно, идущее в другой участок.

— Но как вы можете узнать, куда его направить?

— В этом-то вся трудность. Мы будем иметь дело с сотнями миллионов отдельных нервов, не зная, куда каждый из них посылает свои сигналы. На первом этапе нам поможет анатомическое устройство мозга Брайана: руководствуясь им, мы сможем составить очень приблизительную карту — куда должно идти большинство нервных волокон. Этого будет мало, чтобы обеспечить тонкое мышление, но я надеюсь, что это позволит восстановить минимальный уровень функционирования мозга, несмотря на все неизбежные ошибки при подключении. Например, если двигательная зона мозга пошлет сигнал произвести движение, то какая-нибудь мышца должна будет на него оттянуться, пусть даже не та, какая нужна. Мы получим реакцию, которую впоследствии можно будет скорректировать обучением или тренировкой. На коже Брайана, примерно вот здесь, — она дотронулась пальцем до своего затылка, — я установила контактную плату. Компьютер подключит к ней микроскопические кончики оптических волокон, через которые сможет общаться с каждым из ПНЭКов, находящихся внутри мозга. И тогда этот внешний компьютер можно будет использовать для поиска — он станет разыскивать соответствующие друг другу участки мозга, где запечатлены одни и те же воспоминания или понятия. Когда они будут найдены, компьютер даст команду установить там, внутри, электронный контакт между соответствующими ПНЭКами. Каждый микрочип в отдельности — это что-то вроде телефонного коммутатора, какие были в старину через него абонент мог соединиться с любым другим. Вот и я с помощью нейронного коммутатора в мозгу Брайана начну восстанавливать оборванные связи.

Бен перевел дух.

— Так вот оно что! Вы восстановите всю его память!

— Вряд ли. Часть памяти, навыков и способностей будет утрачена навсегда. На самом деле я надеюсь восстановить лишь столько, чтобы Брайан смог заново обучиться тому, что утрачено. Для этого потребуется огромная работа. Не забывайте, насколько сложен мозг, — ведь за развитие его структуры отвечает во много раз больше генов, чем за развитие любого другого органа.

— Это я понимаю. А как вы считаете, личность, тот человек, которого мы знаем как Брайана, еще жив?

— Думаю, что да. Во время операции я видела, как его руки и ноги двигались под простынями — точь-в-точь как у человека, который видит сон. Хотела бы я знать, что может видеть во сне этот наполовину разрушенный мозг!

* * *

Тьма...

Не знающая времени тьма. Теплая тьма.

Ощущение. Воспоминание.

Воспоминание. Осознание. Присутствие. Кружение, кружение, кружение. Без цели, в пустоте, по бесконечному замкнутому кругу.

Тьма. Где? Чулан. В темном чулане безопасно. Убежище ребенка. Никакого света. Только звуки. Воспоминание возвращается снова и снова.

Звуки? Голоса. Голоса, которые он знает. Голоса, которые он ненавидит. И один новый. Незнакомый. Выговор, как по телевизору. Не ирландский. Американский, сразу можно сказать. Американцы. Они как-то приезжали в деревню. Обедали в пабе. Фотографировали. Один сфотографировал его. Дал ему монетку. Золотую. Двадцать пенсов. Накупил сластей. Все съел. Американцы.

Здесь? В этом доме. Любопытство заставило его подойти к двери чулана, взяться за ручку. Он повернул ее, осторожно приоткрыл дверь. Голоса стали громче, яснее. Кто-то кричал. Наверное, дядя Симус.

— Наглость какая — явиться сюда! Да как у тебя духу хватило, мерзавец? Явиться сюда, в тот самый дом, где она умерла и все такое! Как ты только осмелился...

— Почему вы кричите, мистер Райан? Я сказал вам, почему я сюда приехал. Вот из-за этого.

Это и был новый голос. Американский выговор. На самом деле не американский, такой же ирландский, как и у всех остальных, но все-таки временами американский. Такой редкий случай невозможно было упустить. Брайан совсем забыл про свою обиду из-за того, что его так рано отправили в свою комнату, забыл, какой закатил скандал и как в конце концов оказался в чулане, в темноте, где можно кусать кулаки и плакать, не боясь, что кто-нибудь увидит или услышит.

На цыпочках он пересек маленькую комнату, ощущая босыми ногами сначала холод пола, потом тепло коврика у двери. Ему было уже пять лет, и теперь он мог смотреть в замочную скважину, не подкладывая под ноги толстую книгу. Он прижался глазом к скважине.

— Это письмо я получил несколько недель назад. — У человека с американским акцентом были рыжие волосы и лицо в веснушках. Он сердито взмахнул какой-то бумажкой. — На конверте почтовый штемпель, поставленный здесь. В Таре, в этой деревне. Хотите знать, что там написано?

— Убирайся отсюда! — раскатисто прозвучал низкий, хриплый голос, перешедший в приступ кашля. Дед. Все еще курит по двадцать сигарет в день. — Ты что, слов не понимаешь? Тебя здесь не хотят видеть.

Приезжий понурился, вздохнул:

— Я это знаю, мистер Райан, и не хочу с вами спорить. Я только хочу знать, правда ли все это. Этот человек, кто бы он ни был, пишет, что Эйлин умерла...

— Это правда, клянусь Богом, — и убил ее ты! — Дядя Симус все больше выходил из себя. «Наверное, сейчас ударит этого человека, как меня ударил», — подумал Брайан.

— Мне это было бы трудно, ведь я не виделся с Эйлин больше пяти лет.

— Но ты виделся с ней на один раз больше, чем надо, и нечего изворачиваться. Сделал ей ребенка, мерзавец, сбежал и оставил ее на позор. Вместе с ее ублюдком.

— Это не совсем так, да и какое отношение это имеет...

— Убирайся отсюда вместе со своими красивыми словами!

— Я не уйду, пока не увижу мальчика.

— Черта с два ты его увидишь!

Послышался шум борьбы, грохот упавшего стула. Брайан изо всех сил вцепился в дверную ручку. Это слово он хорошо знал. Ублюдок. Это он, так его звали все мальчишки. Но при чем здесь тот человек в гостиной? Брайан не мог этого понять и должен был выяснить. Его, конечно, побьют, но это неважно. Он повернул ручку и толкнул дверь.

Дверь распахнулась и с шумом ударилась в стену. Все замерло. На диване — дед в рваном сером свитере, с сигаретой во рту, от которой струйка дыма поднималась ему прямо в прищуренный левый глаз. Дядя Симус, со стиснутыми кулаками и побагровевшим лицом, рядом с ним на полу упавший стул.

И приезжий. Высокий, хорошо одетый, в костюме с галстуком. Черные, начищенные до блеска туфли. Он смотрел на мальчика, и по лицу его было видно, как он взволнован.

— Привет, Брайан, — произнес он тихо-тихо.

— Берегись! — крикнул Брайан. Но было уже поздно. Дядин кулак, загрубелый за годы работы в шахте, обрушился на лицо человека, сшиб его с ног. В первый момент Брайан подумал, что сейчас они начнут драться, как дерутся у кабачка по субботним вечерам, но на этот раз все было иначе. Приезжий потрогал щеку, взглянул на свою окровавленную руку и поднялся на ноги.

— Ладно, Симус, может, я это и заслужил. Но не больше, так что хватит. Послушай, убери свои кулаки и хоть немного пошевели мозгами. Я видел мальчика, и он меня видел. Что сделано — то сделано. Я думаю о его будущем, а не о прошлом.

— Глянь-ка на них, — проворчал дед, сдерживая кашель. — Как две капли воды, и рыжие оба, и все такое. — Настроение его внезапно переменилось, и он махнул рукой, так что от сигареты посыпались искры. — Иди-ка назад в комнату, малец! Нечего тебе тут смотреть, и слушать нечего. Быстро к себе, пока не попало!

* * *

Обрывки, разрозненные, проплывающие вне времени. Давно забытые, бессвязные картины. Окруженные тьмой, перемежающиеся тьмой. Почему все еще темно? Пэдди Дилени. Его отец.

Как кадры из кинофильма, которые мелькают на экране так быстро, что не успеваешь разглядеть. Тьма. Снова кинокадры, опять четкие и ясные.

Оглушительный рев моторов, окно перед ним — таких больших окон он никогда еще не видел, даже в магазинах. Он крепко вцепился в отцовскую руку. Немудрено испугаться — все это было так ново.

— Вон наш самолет, — сказал Патрик Дилени. — Большой, зеленый, с такой нашлепкой сверху.

— 747-8100. Я видел картинку в газете. Мы прямо сейчас в него сядем?

— Очень скоро — как только объявят посадку. Мы сядем первыми.

— И больше я не буду жить в Таре?

— Только если захочешь.

— Нет. Я их ненавижу. — Он засопел, утер нос рукой и взглянул на высокого человека, стоявшего рядом. — А ты знал мою мать?

— Очень хорошо знал. Я хотел на ней жениться, но... Ничего не получилось, были на то причины. Ты поймешь, когда подрастешь.

— Но... Ты мой отец?

— Да, Брайан, я твой отец.

Он уже много раз задавал этот вопрос, но каждый раз не очень ожидал получить откровенный ответ. Теперь, в аэропорту, глядя на огромный зеленый самолет, он наконец поверил. Что-то словно набухло и прорвалось у него внутри, и по лицу его покатились слезы.

— Я не хочу туда возвращаться. Никогда, никогда!

Отец опустился на колени и прижал его к себе так крепко, что ему стало трудно дышать, — но это ничего, теперь все в порядке. Брайан улыбнулся и ощутил во рту соленый вкус слез. Он улыбался и плакал в одно и то же время, потому что не мог остановиться.

4

12 февраля 2023 года

Входя в операционную на следующий день, Эрин Снэрсбрук все еще чувствовала усталость. Однако когда она увидела Брайана, усталость как рукой сняло. Столько было уже сделано, столько еще оставалось сделать! Поврежденные ткани мозга, большей частью белое вещество, были уже удалены.

— Собираюсь приступить к имплантации, — сказала она тихо, почти шепотом. Ее слова предназначались не для просвещения тех, кто находился в операционной, а для автоматической записи. Чувствительные микрофоны уловят их, как бы тихо она ни говорила, и запишут все, что происходит.

— Все отмершие ткани уже удалены. Передо мной поверхность разреза в белом веществе. Это участок, где перерезаны аксоны множества нейронов. Проксимальный конец каждого из перерезанных нервов еще жив, потому что по эту сторону разреза расположено тело клетки. Но дистальный конец, остальная часть аксона, синаптически соединяющаяся с другими клетками, уже мертва. Она отрезана от источника питания и энергии. Это означает, что обе части требуют различных подходов. Я сделала оттиски чистых поверхностей разрезов в белом веществе. По этим оттискам изготовлены гибкие микропленочные чипы — ПНЭКи. Компьютер запомнил топографию разрезов и знает, какому их участку соответствует каждый ПНЭК. На месте их будут удерживать клетки соединительной ткани. Сначала я буду расчищать проксимальные концы нервных волокон и присоединять их к чипам, устанавливая каждый на свое место. Торцы аксонов будут обработаны белком, стимулирующим рост. На пленку, из которой состоит чип, нанесены капельки химических соединений, которые, высвобождаясь под действием электрического поля, будут стимулировать рост аксонов, заставляя их тянуться к ближайшей контактной панели. Начинаю.

С этими словами она включила манипулятор, дала ему команду приблизиться к открытому мозгу и опуститься. Крохотные разветвленные пальчики медленно, плавно растопырились и потянулись к поверхности мозга. Манипулятор был снабжен мощным компьютером, способным управлять каждым микроскопическим пальчиком по отдельности. Оконечности пальчиков были слишком малы по сравнению с длиной световых волн, и поэтому объективы системы распознавания размещались на несколько разветвлений выше. Изображение от каждого объектива передавалось в компьютер, который сопоставлял его с другими изображениями, создавая внутри себя трехмерную модель поврежденного мозга.

Все ниже и ниже опускались щупальца машины, одни быстрее, другие медленнее, пока все они не приблизились вплотную к поверхности мозга и не расползлись по ней, заслонив ее от глаз хирурга.

Доктор Снэрсбрук повернулась к экрану монитора и скомандовала:

— Ниже. Стоп. Еще ниже. Немного назад. Стоп.

Теперь она видела то же самое, что видел компьютер, — увеличенное изображение поверхностей разреза. Если надо, она могла выделить наплывом любой их участок или, наоборот, увидеть всю поверхность общим планом.

— Начинайте орошение, — сказала она.

Каждое десятое щупальце было полым — оно представляло собой, в сущности, тоненькую трубочку с электронным клапаном на конце. Поверхность разреза в мозгу начала покрываться мельчайшими капельками — микроскопически мелкими, настолько крохотными были отверстия в щупальцах. Скоро вся поверхность была покрыта невидимым слоем электрофлуоресцентной жидкости.

— Уменьшите свет в операционной, — скомандовала она, и светильники померкли.

Орошение прекратилось — машина-контактор решила, что этого достаточно. Доктор Снэрсбрук выбрала самый нижний участок раны и послала туда по тонким, как волос, оптическим волокнам крохотные лучики ультрафиолетового света. На экране поверхность мозга загорелась множеством светящихся точек.

— Электрофлуоресцентное покрытие нанесено на все нервные окончания. При облучении ультрафиолетом оно излучает достаточно фотонов, чтобы их можно было зарегистрировать. Реакция, вызываемая ультрафиолетовым облучением, происходит только в тех нервных окончаниях, которые еще живы. Теперь начинаю установку имплантатов.

Имплантаты, тщательно подогнанные по форме поверхностей разрезов в мозгу Брайана, лежали на лотке, погруженные в нейтральный раствор. Лоток поставили рядом с головой Брайана и сняли крышку. Щупальца манипулятора с бесконечной осторожностью опустились на них.

— Каждый из этих ПНЭКов-имплантатов изготовлен индивидуально. Они состоят из нескольких слоев гибкой полимерной пленки, в которой находятся полупроводниковые элементы. Пленка должна быть гибкой и эластичной, потому что поверхности разреза уже немного изменились с тех пор, как с них снимали оттиски, по которым изготовлены эти чипы. Дальше будет происходить вот что. На вид чипы кажутся одинаковыми, но на самом деле они, разумеется, все разные. Компьютер рассчитал их размеры так, чтобы каждый в точности соответствовал тому или иному участку поверхности разреза. Теперь он может рассортировать их и установить каждый на нужное место. От каждого чипа отходят несколько световодов, которыми он будет соединен с соседними чипами, так что образуется сеть перекрестных связей между разными участками мозга. Если посмотреть на верхнюю поверхность чипов, то видно, что там на каждом из них торчит еще по паре проволочек. Зачем они нужны, станет понятно на следующем этапе операции. А этот этап закончится, когда будут установлены на место все десять тысяч имплантатов. К чему мы сейчас и приступаем.

Хотя доктор Снэрсбрук и присматривала за общим ходом операции, на самом деле установкой имплантатов управлял компьютер. Щупальца манипулятора двигались так быстро, что расплывались в туманные пятна, и уследить за ними было невозможно. Один за другим крохотные кусочки пленки, сверкнув на мгновение, ложились на место. Наконец был установлен и закреплен последний. Щупальца снова поднялись, и доктор Снэрсбрук почувствовала, что охватывавшее ее напряжение немного ослабло. Она выпрямилась и ощутила острую, режущую боль в пояснице, но заставила себя забыть о ней.

— Теперь начался следующий этап — установление контактов. Поверхность пленок обработана примерно так же, как при изготовлении дисплеев с активной матрицей. Задача каждого полупроводникового элемента состоит в том, чтобы, ориентируясь по люминесценции, найти живой нерв и вступить с ним в физический контакт. Пленка покрыта гормонами роста, которые заставят подходящие к ней нервы образовать с входами полупроводников синаптические соединения. Назначение таких соединений станет очевидным на следующем этапе. А каждое отмершее дистальное волокно будет заменено эмбриональной клеткой, подвергнутой геноинженерным манипуляциям, — внутри оболочки нервной клетки, которую она заменила, из нее вырастет новый аксон, и вместо старых, отмерших дистальных синапсов возникнут новые. Одновременно с этим будут расти новые дендриты, которые соединят нервную клетку с выходной панелью пленочного чипа.

Операция заняла почти десять часов. Все это время доктор Снэрсбрук не отходила от операционного стола. Когда был установлен последний контакт, усталость обрушилась на нее как лавина. Выходя из комнаты, она пошатнулась и оперлась на дверной косяк, чтобы не упасть. Конечно, и после операции нужно непрерывно следить за состоянием Брайана и ухаживать за ним, но с этим могут справиться и сестры.

Восстановление мозга Брайана отнимало очень много времени и сил. Но у нее были и другие больные, нужно было делать другие плановые операции. Она перекроила свое расписание, запросила и получила помощь самых лучших хирургов и оставила себе только самые неотложные случаи. И все же ей приходилось работать по двадцать четыре часа в сутки — и так уже на протяжении многих дней. Дрожащим голосом она продиктовала в микрофон отчет о только что проделанных процедурах — компьютер запишет и распечатает его. Теперь несколько таблеток декседрина — не слишком это полезно, но поможет дотянуть до конца дня.

Она зевнула и потянулась.

— Конец отчета. Включить переговорное устройство. Мадлен!

Компьютер принял команду и дал сигнал секретарше.

— Да, доктор.

— Пригласите сюда миссис Дилени.

Она потерла руки и выпрямилась.

— Включить запись, открыть файл на Долли Дилени, — произнесла она и взглянула, загорелся ли маленький красный огонек на подставке настольной лампы. Дверь отворилась, в кабинет неуверенно вошла маленькая худая женщина с беспокойным взглядом.

— Очень хорошо, что вы смогли прийти, — сказала доктор Снэрсбрук с улыбкой, вставая из-за стола и указывая на стул для посетителей. — Прошу вас, устраивайтесь поудобнее, миссис Дилени.

Женщина судорожно сжимала в руках сумочку, держа ее на коленях так, словно пыталась, как барьером, отгородиться ею от всего окружающего.

— Пожалуйста, доктор, называйте меня Долли. Вы можете сказать мне, как он?

В голосе ее слышалось напряжение, хотя она изо всех сил старалась его скрыть.

— Абсолютно никаких изменений, Долли, с тех пор, как мы вчера с вами говорили. Он жив, и мы должны быть за это благодарны. Но у него очень серьезные повреждения, и пройдут недели, а возможно, и месяцы, прежде чем мы сможем узнать результаты лечения. Вот почему мне нужна ваша помощь.

— Но я не медсестра, доктор, не понимаю, чем я могу помочь.

Она поправила на коленях сумочку, по-прежнему напоминавшую барьер. Женщина была недурна собой и выглядела бы еще лучше, если бы не ее поджатые губы. Похоже, жизнь была к ней не слишком милосердна и не доставляла ей особой радости.

— Вы говорите, что вам нужна помощь, но я ведь до сих пор вообще не знаю, что случилось с Брайаном. Мне просто кто-то позвонил и сказал, что в лаборатории произошел несчастный случай. Я надеялась, что вы скажете мне больше. Когда я смогу его увидеть?

— Сразу, как только это будет возможно. Но вы должны знать, что у Брайана обширные мозговые травмы. Серьезно повреждено белое вещество мозга. Нарушена память. Но этому можно будет помочь, если я сумею пробудить у него достаточно много ранних воспоминаний. Вот почему мне нужно как можно больше информации о вашем сыне...

— Приемном сыне, — спокойно вставила она. — Мы с Патриком усыновили его.

— Я не знала. Простите.

— Не надо извиняться, доктор, тут нет ничего такого. Это все знают. Брайан — незаконный сын Патрика. До того как мы познакомились, когда он еще жил в Ирландии, у него была... связь с одной местной девушкой. Она и стала матерью Брайана.

Долли вытащила из сумки кружевной платок, вытерла ладони, снова сунула платок в сумку и громко щелкнула замком.

— Я хотела бы услышать об этом более подробно, миссис Дилени.

— Зачем? Это давнее дело, сейчас оно никого не касается. Моего мужа нет в живых, он умер девять лет назад. К тому времени мы... разошлись. Развелись. Я жила с родителями в Миннесоте. Мы с ним не общались. Я даже не знала, что Пэдди заболел, мне никто ничего не сообщал. Вы понимаете, что я не могла не испытывать некоторую обиду. Я узнала о его болезни только тогда, когда Брайан позвонил мне по поводу похорон. Как вы можете видеть, все это уже в прошлом.

— Я очень вам сочувствую. Но как бы это ни было трагично, подробностей прежней жизни Брайана это никак не меняет. Вот о чем вы должны мне рассказать. Я хочу понять, как шло развитие Брайана. Теперь, когда вашего мужа нет в живых, вы единственный человек, кто может предоставить мне эту информацию. У Брайана серьезно поврежден мозг, уничтожены обширные его участки. Ваша помощь нужна, чтобы восстановить его память. Должна признаться: почти все то, что я делаю, — всего лишь эксперимент. Но это его единственный шанс. Чтобы добиться успеха, я должна знать, где и что искать в его прошлом. Дело в том, что для реконструкции его памяти мне придется воспроизвести все развитие его сознания, начиная с раннего детства. Эту сложнейшую структуру можно восстановить, только начиная с самого нижнего этажа. Нельзя оживить понятия и представления более высоких уровней, пока не заработают более ранние элементы. Нам придется восстанавливать его сознание, весь комплекс его представлений, во многом так же, как оно развивалось изначально, в детские годы Брайана. И тут только вы можете мной руководить. Согласны вы помочь мне вернуть ему его прошлое в надежде, что тогда у него снова появится и будущее?

Губы Долли побелели — так плотно она их сжала. Ее била дрожь. Эрин Снэрсбрук молча, терпеливо ждала.

— Это было очень давно. С тех пор мы с Брайаном стали чужими друг другу. Но я вырастила его, я старалась, как могла, делала все возможное. Я не видела его с самых похорон...

Она снова достала платок, приложила его к уголкам глаз, убрала в сумку и выпрямилась.

— Я знаю, что для вас это очень трудно. Но мне необходимо располагать этими фактами, абсолютно необходимо. Могу я спросить вас, где вы впервые встретились с вашим мужем?

Долли вздохнула, потом нехотя кивнула:

— Это было в Канзасском университете. Пэдди приехал туда из Ирландии, это вы знаете. Он преподавал в университете. На педагогическом факультете. Я тоже. Планирование семьи. Как вы, конечно, прекрасно знаете, сейчас становится все очевиднее, что наши нынешние проблемы с окружающей средой вызваны, в сущности, перенаселением, так что этот предмет уже перестал быть запретным. Пэдди был математик, очень хороший, даже слишком хороший для нашего факультета. Дело в том, что его пригласил на работу один новый университет в Техасе, и у нас он должен был преподавать, пока тот не откроется. Так они договорились. Они хотели, чтобы он подписал с ними контракт и был им связан. В их интересах, не в его. Он был очень одинокий человек, у него не было друзей. Я знаю, что он тосковал по Дублину, ужасно тосковал. Он так и говорил, когда мы с ним об этом разговаривали: «Ужасная тоска». Не то чтобы он очень любил говорить о себе. Он читал лекции студентам, которым нужно было только отбыть время, его предмет их совершенно не интересовал. Ему это очень не нравилось. Вот примерно тогда мы и начали встречаться. Он делился со мной своими горестями, и я знаю, что общение со мной приносило ему утешение.

Она ненадолго умолкла, потом продолжала:

— Не знаю, почему я вам все это рассказываю. Наверное, потому что вы доктор. До сих пор я держала это про себя, ни с кем об этом не говорила. Теперь, когда его уже нет, я могу наконец произнести это вслух. Я... я не думаю, чтобы он когда-нибудь меня любил. Со мной ему было просто удобно. Демография довольно широко пользуется математикой, так что я могла кое-как следить за его мыслями, когда он говорил о своей работе. Правда, очень скоро я переставала его понимать, но он этого, по-моему, не замечал. Мне кажется, я просто создавала ему уют своим присутствием. Меня это не слишком огорчало, во всяком случае на первых порах. Когда он сделал мне предложение, я с радостью ухватилась за этот шанс. Мне тогда было уже тридцать два, и моложе я не становилась. Вы знаете — говорят, если девушка не выйдет замуж до тридцати, то для нее все кончено. Так что я согласилась. Старалась забыть все девичьи фантазии о романтической любви. В конце концов, и браки по расчету бывают удачными. В тридцать два девушке нелегко жить одинокой. А он — если он кого-нибудь и любил, то только ее. Она умерла, но это не имело никакого значения.

— Значит, он говорил с вами об этой девушке из Ирландии?

— Конечно. Трудно рассчитывать на то, чтобы человек в его возрасте оставался девственником. Не в Канзасе. Он был очень честный, прямолинейный человек. Я знаю, что та девушка была ему очень, очень близка, но все это давно осталось позади. О мальчике он на первых порах не говорил ничего. Но прежде чем сделать мне предложение, он рассказал, что произошло там, в Ирландии. Все рассказал. Не скажу, чтобы я была рада, но я решила, что это дело прошлое, и все тут.

— И что вы узнали о Брайане?

— Все, что знал Пэдди, но это было очень мало. Только как его зовут и что он живет с матерью в какой-то деревне. Она ни за что не желала ничего слышать о Пэдди, и я знала, что это его очень огорчало. Его письма возвращались нераспечатанными. Когда он пробовал посылать деньги для мальчика, их отказывались получать. Он даже посылал деньги тамошнему священнику, чтобы тот отдавал их мальчику, но и из этого ничего не вышло. Пэдди не брал их обратно, а жертвовал на церковь. Священник помнил об этом и, когда девушка умерла, написал Пэдди. Он очень переживал, хотя и старался не показывать. А потом попытался заставить себя выбросить все это из головы. Тогда-то он и сделал мне предложение. Я вам уже говорила — мне было более или менее ясно, почему он так поступил. Но даже если мне это и не совсем нравилось, я не подала виду. Ее нет в живых, а мы муж и жена, и все тут. Мы даже больше об этом не говорили. Вот почему я была так потрясена, когда пришло то гнусное письмо. Он сказал, что должен выяснить, что происходит, и я не стала возражать. А когда он вернулся из той первой поездки в Ирландию... Я никогда еще не видела, чтобы что-нибудь могло так подействовать на человека. Теперь речь шла только о мальчике — кроме него, все осталось в прошлом. Когда Пэдди сказал мне, что намерен его усыновить, я сразу же согласилась. Своих детей у нас не было, не могло быть, у меня было бесплодие. Я подумала об этом маленьком мальчике-сироте, который растет в какой-то грязной дыре на краю света... Вы понимаете, что у меня на самом деле не было выбора.

— А вы сами бывали в Ирландии?

— Мне незачем было туда ездить. Я и так все знала. Мы провели медовый месяц в Акапулько. Сплошная грязь. Почему-то мало кто понимает, что Соединенные Штаты — вполне приличная страна, намного лучше, чем все эти заграницы. А к тому времени уже состоялось новое назначение, Пэдди теперь преподавал в Университете свободного предпринимательства и получал вдвое больше денег, чем в Канзасе. Это пришлось очень кстати — нам пришлось очень много заплатить этим ирландским родственникам. Но дело того стоило: нужно было спасти мальчика от этой ужасной жизни. Пэдди все там устроил, хотя это было не так легко. Ему пришлось три раза побывать в Ирландии, прежде чем все уладилось. Пока Пэдди в последний раз был там, я приготовила комнату для мальчика. У Пэдди был там приятель, какой-то Шон, не помню фамилии, они вместе учились в школе. Он стал адвокатом — солиситором, так это там называется. Пэдди пришлось передать дело в суд и предстать перед судьей. Первое, о чем они спросили, — венчались ли мы по католическому обряду. Если нет, то никаких шансов на усыновление не было. Потом экспертиза для установления отцовства — унизительная процедура. Но дело того стоило. Самолет опаздывал на четыре часа, но я так и сидела в аэропорту. Мне показалось, что они вышли самыми последними. Я никогда не забуду эту минуту Пэдди выглядел таким усталым, а мальчик... Бледный, как бумага, — наверное, за всю свою жизнь никогда не бывал на солнце. Тощий, руки торчат из этой грязной куртки, как палки. Помню, я даже оглянулась по сторонам — мне на секунду стало стыдно, что меня увидят с мальчиком, который так одет.

Доктор Снэрсбрук сделала ей знак остановиться и еще раз взглянула, горит ли красный огонек.

— Вы хорошо помните этот момент, Долли?

— Я никогда не смогу его забыть.

— Тогда вы должны все мне рассказать, в мельчайших подробностях. Ради Брайана. Его память... ну, скажем, повреждена. Все воспоминания остались на месте, но мы должны, так сказать, напомнить ему о них.

— Я не понимаю.

— Согласны ли вы помочь мне, даже если не все понимаете?

— Да, если вы хотите, доктор. Если вы говорите, что это так важно. Я привыкла верить на слово. В нашей семье головой был Пэдди. Ну, и Брайан, конечно. Я думаю, они оба смотрели на меня сверху вниз, хоть и никогда в этом не признавались. Но это всегда чувствуется.

— Долли, даю вам честное слово, что вы единственный человек на свете, кто может сейчас помочь Брайану. Больше никто не будет смотреть на вас сверху вниз. Вы должны восстановить эти воспоминания. Вы должны описать все в точности, как вы запомнили. До мельчайших подробностей.

— Хорошо, если это так важно, как вы говорите, и если это поможет. Я сделаю все, что смогу. — Она с решительным видом села прямо. — В то время, совсем маленьким, мальчик был мне очень дорог. Он отдалился от меня только потом, когда стал старше. Но я думаю... Нет, я знаю, что тогда я ему была нужна.

* * *

Пэдди и Брайан подошли к ней. Оба выглядели ужасно усталыми. Пэдди держал мальчика за руку. Отец и сын — эти рыжие волосы с золотистым отливом, тут ошибиться было невозможно.

— Я должен получить багаж, — сказал Пэдди. Он поцеловал ее, оцарапав ей лицо своей щетиной. — Присмотри за ним.

— Как ты себя чувствуешь, Брайан? Я Долли.

Мальчик опустил голову и молча смотрел в сторону. Слишком маленький для восьми лет. Больше шести ему не дашь. Костлявый и грязноватый. Питание, разумеется, скверное, привычки еще хуже. Придется им заняться как следует.

— Я приготовила тебе комнату — она тебе понравится.

Не подумав, она протянула руку и обняла его за плечи, но почувствовала, как он вздрогнул, и убрала руку. Нелегко с ним придется. Она заставила себя улыбнуться, стараясь не показать, как неловко себя чувствует. Слава Богу, вот и Пэдди с чемоданами.

Почти сразу же, как только автомобиль тронулся, мальчик заснул на заднем сиденье. Пэдди широко зевнул и извинился.

— Ничего. Тяжелый был перелет?

— Просто очень долгий и утомительный. И, ты знаешь, — он оглянулся через плечо на Брайана, — во многих отношениях не такой уж простой. Вечером расскажу.

— А что там за история с паспортом, о которой ты говорил по телефону?

— Чиновничьи придирки. Что-то о том, что я родился в Ирландии и получил американское гражданство, а Брайан все еще ирландец, хотя это должно было быть оговорено в бумагах по усыновлению. Американский консул в Дублине ничего такого не говорил. Нам дали заполнить какие-то анкеты, и в конце концов оказалось проще оформить Брайану ирландский паспорт, чтобы потом разобраться с этим здесь.

— Мы сразу же это сделаем. Теперь он американский мальчик, ему не нужен какой-то там иностранный паспорт. А когда мы приедем, увидишь — я приготовила свободную комнату, как мы договорились. Койка, маленький письменный стол, несколько симпатичных картинок. Ему понравится.

* * *

Брайану это новое место сразу пришлось не по душе. Сначала он был слишком измучен, чтобы думать об этом. Он проснулся, когда отец внес его в дом, проглотил несколько ложек какого-то странного на вкус супа и, видимо, снова заснул прямо за столом. А когда проснулся утром, расплакался — так все вокруг было незнакомо и страшно. Его спальня оказалась просторнее, чем гостиная там, дома. Весь привычный ему мир исчез — даже его одежда. Шорты, рубашка, куртка — все куда-то делось, пока он спал. Вместо них появилась новая одежда, разноцветная и яркая вместо прежней черно-серой. Длинные брюки. Дверь отворилась, и он, вздрогнув от испуга, нырнул под простыню. Но это был его отец с едва заметной улыбкой на лице.

— Хорошо спал?

Брайан кивнул.

— Прекрасно. Прими душ — вон там, он устроен точно так же, как в Дублине, в отеле. И одевайся. После завтрака я покажу тебе твой новый дом.

К душу предстояло еще привыкнуть, и Брайан пока еще не мог понять, нравится ему эта штука или нет. Дома, в Таре, он вполне довольствовался большой чугунной ванной.

Когда они вышли на улицу, он почувствовал, что все вокруг слишком незнакомо, слишком ново, чтобы сложиться в цельную картину. Солнце слишком жаркое, воздух слишком влажный. Дома все какие-то неправильные, автомобили чересчур большие и едут не по той стороне дороги. Не так просто будет здесь освоиться. Тротуар уж очень гладкий. И кругом вода, ни холмов, ни деревьев, один только плоский океан с грязной водой, и из нее со всех сторон торчат какие-то черные металлические штуки. Что это такое? Почему они не на суше? Прилетев в большой аэропорт, они пересели в другой самолет и пересекли весь Техас — так сказал отец, — чтобы попасть сюда, в какое-то пустое место без конца и края. Приехали из аэропорта и поставили машину на стоянку.

— Мне здесь не нравится, — сказал он, не задумываясь, тихо, про себя, но Пэдди услыхал.

— Придется привыкать.

— Посреди океана?

— Ну, не совсем. — Пэдди показал на тонкую бурую полоску на далеком горизонте, которая дрожала и переливалась в потоках горячего воздуха. — Вон там берег.

— И деревьев тут нет, — сказал Брайан, оглядывая это странное место.

— Деревья есть перед торговым центром, — сказал отец, но Брайан отмахнулся.

— Настоящих деревьев, а не таких, которые в бочках. Тут все не так. Почему не построили это место как полагается, на земле?

Они дошли до конца металлической платформы, на которой располагался университетский городок и жилые кварталы, и уселись отдохнуть в тени, на скамейке над морем. Прежде чем ответить, Пэдди медленно набил трубку и закурил.

— Это не так просто объяснить, пока ты еще мало что знаешь про эту страну и про то, как тут делаются дела. В общем, все сводится к политике. У нас, в Соединенных Штатах, есть законы, которые касаются денег на исследования, на научную работу в университетах, и там написано, кто может и кто не может вкладывать в них деньги. Некоторые наши крупные корпорации считают, что мы отстаем от Японии, где правительство и промышленные компании финансируют исследования вместе. Изменить наши законы они не могли, поэтому отыскали в них лазейку. Здесь, в пяти с лишним километрах от берега, за пределами территориальных вод, федеральные законы и законы штата теоретически теряют силу. Наш университет построен на старых нефтяных платформах и намытой земле. А занимается он исключительно разработкой новых продуктов и технологий. Когда для него подбирали преподавателей и студентов, на охоту за головами денег не жалели.

— Охотники за головами живут на Новой Гвинее. Они убивают людей, отрезают им головы и коптят на огне, так что головы становятся совсем маленькими. У вас тут такие тоже есть?

Пэдди улыбнулся, увидев замешательство мальчика, и взъерошил ему волосы рукой. Брайан увернулся.

— Это не такая охота за головами. Это значит предложить кому-нибудь много денег, чтобы он ушел со своей прежней работы. Или предоставить большие стипендии, чтобы заполучить самых лучших студентов.

Брайан переваривал эту новую информацию, щурясь на солнечные блики, игравшие на воде.

— Значит, если за твоей головой тоже охотились, ты какой-то особенный?

Пэдди улыбнулся — ему понравилось, как мальчишка соображает.

— Ну, пожалуй. Наверное, раз я тут.

— А что ты делаешь?

— Я математик.

— Двенадцать плюс семь равно девятнадцати, как в школе?

— Начинается все с этого, а дальше становится гораздо сложнее и интереснее.

— Например, как?

— Например, после арифметики идет геометрия. А потом начинается алгебра, а потом дифференциальное исчисление. Есть еще теория чисел, но она немного в стороне от главной линии развития математики.

— А что такое теория чисел?

Лицо мальчика было так серьезно, что Пэдди улыбнулся и хотел перевести разговор на другую тему, но передумал. Брайан постоянно удивлял его какими-то неожиданными высказываниями. Похоже, он был способный парнишка и верил, что понять можно все, надо только правильно задать вопрос. Но как объяснить восьмилетнему мальчику хотя бы основы высшей математики? Впрочем, можно начать с малого.

— Ты знаешь, что такое умножение?

— Знаю. Это здорово — вроде как 14 умножить на 15, и получается 210, потому что это значит — 6 раз по 35 или 5 раз по 42..

— Ты уверен?

— Точно. Потому что это все равно что умножить 2 на 3, потом на 5 и на 7. Мне нравится цифра 210, потому что она сложена из четырех разных крепких чисел.

— Крепких чисел? В Ирландии есть такой термин?

— Нет. Я это сам выдумал, — гордо сказал мальчик. — Крепкие — это такие числа, у которых нет никаких частей. Как 5 или 7. Есть и большие — 821 или 823. Или 1721 и 1723. Из тех, что побольше, многие идут парами вроде этих.

Только теперь Пэдди сообразил, что крепкими Брайан называет простые числа. Откуда восьмилетний мальчик мог узнать о простых числах? Разве в таком возрасте их этому учат? Он не мог припомнить.

Был уже двенадцатый час, когда Долли выключила телевизор. Она обнаружила Пэдди на кухне — он сидел с потухшей трубкой, глядя невидящими глазами в темноту.

— Я иду спать, — сказала она.

— Ты знаешь, что как будто сделал Брайан? Сам, без посторонней помощи. В восемь лет. Он открыл простые числа. И не только — он, похоже, придумал несколько довольно удобных способов их отыскивать.

— Он очень серьезный мальчик. Никогда не улыбается.

— Ты меня не слушаешь. Он очень умен. Больше того — у него врожденные способности к математике, каких нет у большинства моих студентов.

— Если ты так считаешь, скажи в школе, пусть ему устроят тесты и определят коэффициент интеллектуальности. Я устала. Утром поговорим.

— Эти тесты слишком ориентированы на определенное культурное окружение. Может быть, позже, когда он поживет здесь некоторое время. Я поговорю с его учителями, когда поведу в школу.

— Только не смей это делать в самый первый день! Ему надо сначала привыкнуть, освоиться. А тебе пора подумать о своих собственных студентах. Завтра в школу поведу его я. Вот увидишь, все будет прекрасно.

* * *

Школу Брайан сразу возненавидел. С самой первой минуты. И толстого чернокожего директора — его тут называли принципалом. Все здесь было не так. Непривычно. И все смеялись над ним, с самой первой минуты. А начала учительница.

— Вот здесь будет твое место, — сказала она, неопределенно махнув рукой в сторону ряда столов.

— Третее?

— Да, третье. Только произнеси правильно — «третье». — Она с деланной улыбкой подождала его ответа, но он молчал. — Скажи «третье», Брайан.

— Третее.

— Не «третее», а «третье». У тебя получается «треть ее». Треть кого?

И тут все дети разразились ехидным хохотом. «Треть кого?» — шептали они ему в спину, как только учительница отворачивалась. Когда зазвонил звонок и урок кончился, Брайан вышел в коридор вместе со всеми, но не остался там, а пошел прочь от школы, прочь от них всех. Он шел и шел не оглядываясь.

* * *

— Так кончился его первый день в школе, — сказала Долли. — Убежал после первого же урока. Принципал позвонил мне, и я ужасно перепугалась. Уже стемнело, когда полицейские отыскали его и привели домой.

— А он сказал вам, почему это сделал — спросила доктор Снэрсбрук.

— Ну нет, он был не такой. Или молчит как рыба, или проходу не дает со всякими вопросами, только так. И никакой общительности. Можно сказать, что у него был один-единственный друг — его компьютер. Казалось бы, этого ему должно по горло хватать за время занятий в школе — там же теперь везде компьютеры, вы знаете. Но нет. Придет домой — и опять за свое. И не то чтобы играть в какие-нибудь игры: нет, он сочинял программы на «лого» — это язык, которому их учили в школе. И очень хорошие программы, так говорил Пэдди. Обучающиеся программы, которые сами писали программы для себя. У Брайана всегда была какая-то особая тяга к компьютерам.

5

18 февраля 2023 года

Выйдя из операционной, доктор Снэрсбрук увидела, что ее ждет Беникоф.

— У вас есть свободная минута, доктор?

— Да, конечно. Можете рассказать мне, что там у вас происходит.

— Мы можем поговорить об этом у вас в кабинете?

— Хорошая мысль. Я завела себе новую кофеварку и хочу ее опробовать. Ее только утром привезли и установили.

Беникоф закрыл за собой дверь кабинета, повернулся и удивленно поднял брови при виде машины, сверкавшей бронзовыми частями.

— Вы как будто сказали, что она новая.

— Новая для меня. Этому фантастическому сооружению не меньше чем девяносто лет. Таких теперь больше не делают.

— Еще бы!

Кофеварка была высотой почти в два метра — внушительный набор сверкающих кранов, трубок, болтов, цилиндров, и все это венчал сидящий наверху бронзовый орел с распростертыми крыльями. Доктор Снэрсбрук повернула кран, и раздалось громкое шипение пара.

— Вам черный или с молоком? — спросила она, насыпая ароматный молотый кофе в сетку с черной ручкой.

— Черный, и капельку лимонного сока.

— Вижу, вы в этом кое-что понимаете. Только так его и надо пить. Слышно что-нибудь о похитителях?

— Нет, но сложа руки мы не сидели. ФБР, полиция и еще десяток разных служб занимаются расследованием круглые сутки. Прослежены все возможные нити, тщательно изучены малейшие подробности событий той ночи. И несмотря на это со времени нашего последнего разговора не обнаружено ничего такого, о чем стоило бы рассказать. Прекрасный кофе. — Он сделал еще глоток и подождал, пока она не нальет себе. — К сожалению, это все, что я вам могу сообщить. Надеюсь, что у вас с Брайаном новости получше.

Эрин Снэрсбрук поглядела на дымящуюся черную жидкость и положила еще ложку сахару.

— В сущности, то, что он еще жив, — уже хорошая новость. Но порванные нервы с каждым днем все больше разрушаются. Я пытаюсь обогнать время — и до сих пор не знаю, удается это мне или нет. Вы знаете, что когда нервное волокно отмирает, остается что-то вроде полой трубочки. Вот почему я имплантировала мозговые клетки эмбрионов — чтобы они проросли и заменили эти волокна. Кроме того, машина-манипулятор вводит в трубочки малые дозы стимулятора роста нервных клеток — гамма-НГФ, чтобы стимулировать рост аксонов эмбриональных клеток. Этот метод разработали в 1990-х годах, когда искали способ лечить повреждения спинного мозга, — до того они всегда приводили к неизлечимому параличу. А теперь мы пользуемся им для лечения повреждений головного мозга. И еще один препарат — СРС, он ингибирует тенденцию зрелых клеток мозга противостоять вторжению новых нервных волокон, пытающихся установить новые связи.

Беникоф нахмурился:

— А зачем мозг это делает, если это мешает ему самому исправлять повреждения в нем?

— Интересный вопрос. Большая часть других тканей организма прекрасно умеет устранять повреждения самостоятельно или же позволяет это делать другим клеткам. Но задумайтесь на минуту о том, в чем сущность памяти. Она основана на определенной структуре сети невероятно крохотных контактов между клетками. Однажды возникнув, эти контакты должны сохраняться почти неизменными двадцать, или пятьдесят, или даже девяносто лет! Вот почему мозг изобрел множество специфических, свойственных только ему и не встречающихся в других тканях способов самозащиты, которые предотвращают многие естественные изменения. По-видимому, иметь лучшую память для него важнее, чем уметь устранять повреждения. Так вот, выздоровление Брайана займет довольно долгое время. Самая медленная его часть — восстановление разорванных нервных волокон. На это уйдет по меньшей мере несколько месяцев, даже при использовании НГФ, потому что мы боимся применять его в больших дозах. НГФ стимулирует рост и неповрежденных клеток мозга, и если мы не будем за этим тщательно следить, он может нарушить деятельность тех частей мозга, которые еще способны работать. Не говоря уж о том, что есть риск дать толчок к злокачественному росту. Поэтому состояние Брайана будет улучшаться очень медленно.

— А что вы будете делать дальше?

— Ну, до этого еще далеко, сначала нужно, чтобы проросли новые нервные волокна. Когда это произойдет, нам придется выяснить, чем занимаются нервные клетки, расположенные по обе стороны разрезов. А когда мы в этом разберемся, можно будет подумать о том, чтобы соединить нужные пары.

— Но их должны быть миллионы!

— Их и есть миллионы, но мне не нужно будет распутывать все. Я начну с самых легких. С пучков нервных волокон, которые соответствуют самым элементарным представлениям, какие есть у всякого ребенка. Мы будем показывать ему изображения собак, кошек, стульев, окон — тысяч подобных предметов. И смотреть, какие волокна будут на них реагировать.

Впервые за все это время она, увлекшись, забыла про усталость.

— Потом мы перейдем к словам. Средний образованный человек обычно пользуется примерно двадцатью тысячами слов. Это на самом деле не так уж много, если подумать. Мы можем прокрутить пленку, на которой записаны они все, меньше чем за день — а после этого перейти к словосочетаниям, группам слов, целым фразам.

— Простите мою тупость, доктор, но я не вижу в этом смысла. Вы уже много дней пытаетесь говорить с Брайаном, и нет ни малейшего признака, что он на это реагирует. Похоже, что он ничего не слышит.

— Да, похоже, только Брайан сейчас — не «он». Это просто разбитый вдребезги мозг, набор не соединенных между собой частей. Нам предстоит разобраться в том, что это за части, и заново их соединить. В этом весь смысл того, что мы делаем. Если мы хотим заново выстроить его сознание, мы должны сначала вернуться к самому началу и восстановить его части, чтобы потом соединить их и связать воедино его воспоминания. Что касается ввода информации, то сегодня был удачный день. Мы много узнали о первых годах учебы Брайана — о том важнейшем периоде, который определил его дальнейшую жизнь. Нам очень повезло, что ваши люди сумели разыскать психиатра, работавшего в его школе, — он сейчас преподает в Орегоне, его привезли сюда. Некий Рене Джимел. Он познакомился с Брайаном в первый же день, когда мальчик появился в школе, и после этого регулярно с ним встречался. К тому же он много беседовал с отцом мальчика. Он дал нам кое-какую отличную информацию для ввода.

* * *

— Что-нибудь неладно, доктор Джимел? — спросил Пэдди, тщетно стараясь, чтобы в его голосе не звучала тревога. — Я приехал, как только получил вашу записку.

Джимел улыбнулся и покачал головой:

— Наоборот, очень хорошая новость. Я помню, что когда мы в прошлый раз говорили с вами и вашей женой, я предупреждал, что вам придется проявить терпение, что Брайану понадобится время на то, чтобы освоиться в этой совершенно новой обстановке. Всякому ребенку из маленького городка, которого забирают оттуда и привозят на другой конец света, нужно время, чтобы привыкнуть к переменам. Я с самого начала знал, что у Брайана будут с этим трудности, и был готов к самому худшему. Очень скоро выяснилось, что его ровесники в Ирландии преследовали и отвергали его, смеялись над ним за то, что он внебрачный ребенок. Хуже того, он чувствовал, что после смерти матери его отвергают и все его близкие родственники. Я виделся с ним раз в неделю и делал, что мог, чтобы помочь ему это пережить. И хорошая новость состоит в том, что в помощи он нуждается, кажется, все меньше и меньше. Правда, он не слишком общителен с одноклассниками, но это со временем пройдет. Что касается учебы, то тут лучшего и желать не приходится. От преподавателей потребовалась лишь некоторая настойчивость, чтобы он с неудовлетворительных оценок вышел на круглые пятерки по всем предметам.

— «Настойчивость» — это звучит немного зловеще. Что вы имели в виду?

— Может быть, это слово здесь и не годится. Вероятно, лучше говорить о поощрении за старательность. Вы прекрасно знаете — опытный учитель всегда стремится отмечать и поощрять хорошее поведение и успешную учебу. Это попросту закрепление положительного условного рефлекса, неизменно эффективный метод. Если поступать наоборот — тыкать носом в ошибки, это почти ничего не дает, кроме одного: появляется чувство вины, что почти всегда приводит к обратным результатам. Для Брайана все учебные проблемы решил компьютер. Я видел записи его действий — да вы и сами можете их посмотреть, если захотите, — и знаю, чего он достиг всего за несколько недель.

— Записи действий? Боюсь, я не совсем понимаю.

Джимел в смущении принялся перекладывать бумаги на столе.

— В этом нет ничего необычного или незаконного. Это практикуется в большинстве школ, а здесь, в Университете свободного предпринимательства, это обязательное требование. Вы должны были это видеть, когда подписывали контракт о приеме на работу.

— Не помню. Там было пятьдесят с лишним страниц мелкого шрифта.

— А что сказал по этому поводу ваш адвокат?

— Ничего, я с ним не советовался. В то время жизнь у меня была... ну, скажем, довольно бурная. Так вы хотите сказать, что работа на компьютере всех учеников вашей школы находится под контролем и все, что они туда вводят, записывается?

— Обычная, общепринятая практика, очень полезный инструмент диагностики и воспитания. В конце концов, когда еще существовали тетради для выполнения письменных заданий, их тоже представляли на просмотр и проверку. Можно считать, что контроль за работой ученика на компьютере — это почти то же самое.

— Не думаю. Мы проверяем тетради, но не личные дневники. Но все это не имеет отношения к делу. О моральной стороне этих сомнительных действий мы поговорим как-нибудь в другой раз. Сейчас речь о Брайане. Что же видно из этих тайных записей?

— Что у него крайне оригинальное и необычное мышление. Вы знаете, что «лого» — не просто первый компьютерный язык, которому обучают детей. При искусном применении он очень гибок. Я пришел в восторг, когда увидел, что Брайан не только решал предлагавшиеся ему задачи, но после этого пытался писать метапрограммы, которые охватывали бы все возможные решения. Он создал свои базы данных и изобрел собственные правила программирования. Например, если требовалось получить промежуточный ответ, он вставлял вместо него несколько строк кодовой записи, а редактировал решение потом. Это очень легко делать в «лого», если знать как, потому что все инструменты для этого там заложены. Например, пока другие учились с помощью «лого» рисовать изображения и графики, Брайан их намного опередил. Каждый полезный фрагмент рисунка он сохранял и записывал как отдельную функцию, вводя при этом геометрические ограничения — где этот фрагмент разместить. И теперь его программы рисуют очень похожие карикатуры на других учеников, и на меня тоже. У них даже бывает разное выражение лица. Это было на прошлой неделе — а с тех пор он уже усовершенствовал программу. Теперь эти фигурки могут ходить и решать простые задачки прямо на экране.

Когда Пэдди в тот вечер возвращался домой, ему было о чем подумать.

* * *

Беникоф и доктор Снэрсбрук, вздрогнув, обернулись. С шумом распахнув дверь, в кабинет шагал генерал Шоркт. Правый рукав его мундира, пришпиленный к поясу, мотнулся в воздухе, когда он ткнул пальцем левой руки в доктора Снэрсбрук.

— Вы! Если вы доктор Снэрсбрук, следуйте за мной.

Она медленно откинулась на спинку кресла, чтобы встретить взгляд возвышавшегося над ней генерала. Лицо ее оставалось невозмутимым.

— Кто вы такой? — спросила она ледяным тоном.

— Объясните ей, — бросил генерал Беникофу.

— Это генерал Шоркт, который...

— Достаточно. Положение критическое, и требуется ваше содействие. Здесь, в палате интенсивной терапии, находится один больной по имени Брайан Дилени. Ему угрожает крайняя опасность.

— Мне это прекрасно известно.

— Нет, речь не о его здоровье. Опасность физического нападения. — Беникоф хотел что-то сказать, но генерал повелительным жестом остановил его: — Позже. У нас очень мало времени. Руководство госпиталя сообщило мне, что больной в очень плохом состоянии и пока нетранспортабелен.

— Это верно.

— Тогда нужно подправить регистрационные документы. Вы пройдете со мной и сделаете это.

Снэрсбрук побелела как мех она не привыкла, чтобы с ней разговаривали в таком тоне. Но прежде чем она успела выразить возмущение, вмешался Беникоф:

— Доктор, позвольте, я вкратце введу вас в курс дела. У нас есть все основания полагать, что, когда Брайан был ранен, еще нескольких человек убили. Это затрагивает национальную безопасность, иначе бы генерала здесь не было. Я не сомневаюсь, что впоследствии вы получите все нужные разъяснения, а сейчас прошу вас оказать содействие.

Нейрохирургам часто приходится принимать мгновенные решения, от которых зависит жизнь или смерть доктор Снэрсбрук поставила на стол чашку с кофе, быстро встала и направилась к двери.

— Хорошо. Пройдите со мной на сестринский пост.

Было ясно, что генерал не приобрел себе друзей в больнице с тех пор, как здесь появился. Снэрсбрук пришлось долго успокаивать разъяренную старшую сестру. В конце концов ее удалось убедить, что дело действительно срочное. Она велела остальным сестрам отправляться на свои места, а Снэрсбрук в это время избавилась от дежурного врача. Только после того как они скрылись за дверью, генерал повернулся к седовласой старшей сестре, которая без тени испуга встретила его сердитый взгляд.

— Где сейчас этот больной? — спросил он.

Сестра повернулась к пульту и нажала на кнопку.

— Здесь. Интенсивная терапия, палата 314.

— На этом этаже есть свободные палаты?

— Только 330-я. Но там два места...

— Это не имеет значения. Теперь поменяйте информацию на пульте и в документах — там должно быть записано, что Дилени находится в 330-й, а 314-я свободна.

— Но это создаст путаницу...

— Выполняйте.

Сестра с большой неохотой сделала то, что ей приказали. Когда она нажимала на кнопки, вбежала еще одна сестра, наспех пришпиливая на грудь больничную эмблему. Шоркт угрюмо кивнул:

— Наконец-то, лейтенант. Займите свой пост. Мы уходим. Если кто-нибудь спросит, то больной Брайан Дилени находится в 330-й палате. — Быстрым движением руки он остановил старшую сестру, которая хотела что-то сказать. — Лейтенант Дрейк находится на военной службе. Она медсестра с большим опытом работы в госпитале. Никаких трудностей с ней не возникнет. — Рация у него на поясе загудела, он поднес ее к уху и несколько секунд слушал. — Понял. — Он снова повесил рацию на пояс и огляделся.

— В нашем распоряжении, вероятно, около двух минут. Слушайте и не задавайте вопросов. Мы все сейчас уйдем отсюда — вообще с этого этажа. Лейтенант Дрейк знает, что делать. Мы только что узнали, что вот-вот произойдет покушение на жизнь этого больного. Я хочу не только предотвратить преступление, но и получить сведения о тех, кто попытается его совершить. От вас требуется только сейчас же покинуть этот этаж. Понятно?

Все, даже не пытаясь возражать, последовали за генералом. Сестра Дрейк, вытянувшись по стойке «смирно», смотрела, как они спешат по коридору к лестнице и покидают третий этаж. Только когда они скрылись из виду, она глубоко вздохнула и почувствовала себя немного свободнее. Одернув халат, она подошла к зеркалу на стене, чтобы поправить белую шапочку. Снова повернувшись к столу, она чуть не вздрогнула от неожиданности, увидев стоящего у стола молодого человека.

— Я могу вам чем-нибудь помочь... доктор? — спросила она. На молодом человеке был белый халат, из кармана торчал электронный стетоскоп.

— Да нет, ничего. Я просто проходил мимо. Там, внизу, несколько посетителей в большом волнении спрашивают про какого-то Брайана Дилени. Это что, новенький? — Он перегнулся через пульт и нажал на кнопку. — Вот этот?

— Да, доктор. Интенсивная терапия, палата 330. Состояние критическое, но стабильное.

— Спасибо. Я передам им, когда пойду назад.

Сестра улыбнулась ему. Приятная внешность, ровный загар, возраст — лет под тридцать, в руках черный чемоданчик. Все еще улыбаясь, она положила руку на талию и, как только он повернулся к ней спиной, дважды нажала на кнопку, выглядевшую как обыкновенная пуговица.

Молодой человек шел по коридору, что-то тихо насвистывая. Он повернул за угол и миновал 330-ю палату, не взглянув в ее сторону. Дойдя до следующего поворота, он остановился, бросил взгляд в оба конца поперечного коридора, а потом быстро и бесшумно вернулся к двери палаты. Коридор был пуст. Сунув руку в свой чемоданчик, молодой человек распахнул дверь и увидел две пустые кровати. Прежде чем он успел шевельнуться, два человека, прятавшиеся по обе стороны двери, уперлись ему в спину стволами своих пистолетов.

— А ну отставить, что ты там собирался сделать! — сказал тот, что был повыше.

— Ну, привет, — отозвался молодой человек и, бросив чемоданчик, поднял руку с револьвером.

Оба выстрелили в него, стараясь не убить, а только ранить. Одна пуля попала ему в правое плечо, другая в левую руку. Все еще улыбаясь, молодой человек ничком упал на пол. Прежде чем они успели схватить его и перевернуть, послышался приглушенный хлопок выстрела.

У обоих был очень смущенный вид, когда в палату быстро вошел генерал Шоркт.

— Он сам это сделал, сэр, мы не успели его остановить. Один выстрел в грудь разрывной пулей. Проделал в себе громадную дыру, ее уж не залатать, даром что мы тут прямо в больнице.

Ноздри у генерала раздулись, а разъяренный взгляд, который он переводил с одного на другого, словно водя стволом скорострельной пушки, был куда страшнее любых слов. В нем явственно читались выговор, разжалование, конец карьере. Генерал повернулся на каблуках и вышел из палаты к ожидавшему снаружи Беникофу.

— Вызовите ФБР, пусть займутся телом. Выясните все, что возможно. Все, что только возможно!

— Будет сделано. А вы мне не скажете, в чем вообще дело?

— Нет. Знать должны только те, кому это необходимо. Вам незачем знать больше. Скажу только одно. Эта история в «Мегалоуб» — оказывается, часть гораздо более серьезного дела, о чем мы узнали только недавно. И нельзя допустить, чтобы такое покушение повторилось. Здесь будет выставлена круглосуточная охрана до тех пор, пока больного нельзя будет перевезти в другое место. А как только это станет возможно, его немедленно доставят вон туда, на тот берег залива, на «Остров идиотов». На военно-морскую базу Коронадо. Я не люблю флотских, но они по крайней мере тоже военные. Надеюсь, они смогут обеспечить безопасность одного-единственного человека в своем госпитале на территории самой большой в мире военно-морской базы. Надеюсь.

— Конечно, смогут. Но вы должны сообщить мне информацию об этом покушении. Иначе это затруднит мое расследование.

— Информацию получите, когда придет время, — ледяным тоном ответил генерал. Но Беникофа это не остановило. Таким же ледяным тоном он произнес:

— Меня это не устраивает. Если это организовали те же, кто стрелял в Брайана, я должен все знать.

Наступила пауза, потом генерал неохотно принял решение.

— Могу сообщить вам абсолютно необходимый минимум. У нас есть информатор в одной преступной организации. Он узнал о подготовке этого покушения и связался с нами, как только смог это сделать. Он знает только, что убийца был наемный, но пока не знает, кто его нанял. Когда он получит эти сведения — если получит, — они будут переданы вам. Это вас устраивает?

— Устраивает. Только не забудьте.

На злобный взгляд генерала Беникоф ответил любезной улыбкой, повернулся и пошел прочь.

Доктора Снэрсбрук он нашел в ее кабинете. Закрыв и заперев за собой дверь, он рассказал ей, что произошло.

— И до сих пор неизвестно, кто стоит за покушением и зачем это им понадобилось? — спросила она.

— Зачем — это довольно очевидно. Те, кто похитил оборудование и материалы по искусственному интеллекту, хотят быть монополистами — и чтобы не осталось очевидцев. Они хотят, чтобы Брайан никогда не заговорил.

— В таком случае давайте подумаем, что мы можем сделать, чтобы помешать их планам. Что касается перевода в Коронадо, это будет не так просто и не так скоро. Сейчас Брайан не в таком состоянии, чтобы его можно было перевозить, а кроме того, я не хочу прерывать процесс заживления. Я же говорила — мы пытаемся опередить время. Так что вам с вашим противным генералом придется придумать какой-нибудь способ, чтобы обеспечить безопасность Брайана в этой больнице.

— Генерал будет в восторге. Я должен выпить еще чашку кофе, прежде чем пойду и обрадую его.

— Наливайте. А мне пора в операционную.

— Я пойду с вами. Не уйду отсюда, пока не увижу, как именно генерал намерен обеспечивать безопасность.

6

19 февраля 2023 года

На следующее утро Беникоф вошел в кабинет доктора Снэрсбрук, как раз когда она собиралась отправляться в операционную.

— Есть у вас свободная минута?

— Только минута, не больше. День сегодня трудный.

— Я думаю, вам будет интересно узнать про убийцу. Как и ожидалось, никаких документов, никаких ярлыков на одежде, ничего. Но кровь его кое-что дала. В рапорте говорится, что, судя по группе крови, он из Южной Америки. Точнее, из Колумбии. Я не знал, что они могут с такой точностью это определять.

— Группы крови теперь определяют все детальнее. Не исключено, что через некоторое время по ним можно будет точно указать место рождения. Это все?

— Не совсем. У него далеко зашедший СПИД и тяжелая героиновая наркомания. На дело он пошел в момент просветления, но в чемоданчике у него был наготове шприц с дозой, которой можно убить лошадь. Значит, это наемный убийца, готовый на все, чтобы заработать на удовлетворение своей дорогостоящей страсти. На этом нить обрывается, но следователи пытаются выйти на людей, которые его наняли. Мне еще не сказали, кто они и как эта информация до нас дошла. Можете быть уверены, что это было нелегкое дело.

— Понимаю. Теперь прошу извинить, мне надо приступать к работе. Пойдемте.

Они молча вымылись, переоделись и вошли в операционную. Простыни, прикрывавшие открытый мозг Брайана, были уже убраны.

— Надеюсь, что эта операция окажется последней, — сказала Эрин Снэрсбрук. — Вот компьютер, который будет вживлен ему в мозг.

На ладони у нее лежал какой-то предмет причудливой формы из черного пластика. Она поднесла его поближе к телекамере, которая фиксировала все подробности операции.

— Это компьютер-коммутатор СМ-10, в нем миллион процессоров. Тактовая частота 1000 мегагерц, оперативная память 1000 мегабайт. Он с легкостью выполняет 100 триллионов операций в секунду. Даже после того как мы вживили пленочные микроконтакты, в мозгу после удаления отмерших тканей осталось достаточно места, чтобы его туда поместить.

Она положила суперкомпьютер на стерильный лоток. Щупальца возвышавшейся над ним машины опустились вниз, обследовали компьютер, обхватили его и повернули в нужное положение. Потом машина подняла компьютер и поднесла его к отверстию, прорезанному в черепе Брайана.

— Прежде чем окончательно поставить его куда нужно, он должен быть соединен с каждым из пленочных микрочипов. Вот — все соединения сделаны, компьютер устанавливается на свое постоянное место. Как только подключимся к его выходу, начнем закрывать операционное поле. Он уже сейчас должен работать. В него заложена распознающая и самообучающаяся программа — она узнает похожие или связанные друг с другом сигналы и перераспределяет их между микрочипами. Надеюсь, что теперь мы получим доступ к его воспоминаниям.

* * *

— Это какой-то странный подарок к окончанию школы, — сказала Долли. — Мальчику нужен костюм и новая куртка.

— Ну так купи их, пройдись с ним по магазинам после занятий, — сказал Пэн с усмешкой, наклоняясь, чтобы завязать шнурки. — Тряпки, тряпки — что за подарок для парня? Особенно по такому случаю. Он прошел курс старших классов меньше чем за год и теперь собирается поступать в университет. А ему всего двенадцать.

— Тебе не приходило в голову, что мы слишком его торопим?

— Долли, ты же прекрасно знаешь, что это не так. Никто его не торопит. Если уж на то пошло, нам приходится сдерживать мальчишку. Это была его идея — поскорее покончить со школой, потому что он хочет заняться такими предметами, которых среднее образование не предусматривает. Вот почему он хочет посмотреть, где я работаю. До сих пор по правилам безопасности это Брайану было запрещено. Так что наступил очень волнующий момент в его жизни — теперь он получил достаточное образование, чтобы двигаться дальше. Университет представляется ему каким-то рогом изобилия, из которого посыплются всевозможные заманчивые яства.

— Ну, это верно. Надо бы ему побольше есть. Стоит ему засесть за компьютер, как он обо всем забывает.

— Это образное выражение! — рассмеялся Пэдди. — Пища для интеллекта, чтобы насытить его любознательность.

Долли была задета, хотя и постаралась этого не показать.

— Ну вот, ты надо мной смеешься, а я всего-навсего забочусь о его здоровье.

— Я над тобой не смеюсь — а со здоровьем у него все в порядке. Вес нормальный, тянется вверх на глазах, плавает и тренируется, как любой другой мальчишка. А вот его интеллектуальная любознательность — совсем другое дело. Ты пойдешь с нами? Сегодня у него большой праздник.

Она покачала головой:

— Это не для меня. Развлекайтесь сами, только возвращайтесь не позже шести. Я готовлю индейку со всем, что к ней полагается, а позже придут Милли и Джордж. К их приходу мне еще надо прибраться...

Дверь с грохотом распахнулась, и влетел Брайан.

— Ты уже готов, пап? Пора.

— Готов.

Брайан был уже за дверью, когда Пэдди крикнул ему вслед:

— Не забудь попрощаться с Долли!

— Пока! — и он исчез.

— Сегодня для него очень важный день, — сказал Пэдди.

— Конечно, очень важный, — тихо повторила про себя Долли, когда дверь за ним закрылась. — А я тут всего-навсего вместо прислуги.

Искусственный остров и примыкавшие к нему нефтяные платформы уже стали для Брайана домом, он больше не воспринимал их как что-то необычное. На первых же порах он облазил здесь все закоулки, тайком спускался по трапам вниз, на уровень моря, где волны разбивались о стальные колонны опор, забирался на вертолетные площадки наверху, однажды даже перелез через загородку и по лестнице поднялся на вышку с антеннами, которая венчала административный корпус, — это была самая высокая точка на территории УСП. Однако его интерес к этим механическим конструкциям оказался очень скоро удовлетворен, и теперь, когда они шли по мостику на лабораторную платформу, у него было достаточно других, куда более важных и интересных тем для размышлений.

— На этой платформе все наши электронные лаборатории, — объяснял Пэдди. — Вон там, под куполом, генератор — мы должны иметь надежное и стабильное энергоснабжение.

— Водо-водяной реактор с подводной лодки «Рыба-парусник». Списан в лом в 1994 году, когда было заключено соглашение о всемирном разоружении.

— Он самый. Теперь пойдем ко мне, на второй этаж.

Брайан молча озирался по сторонам, охваченный волнением. Была суббота, и в корпусе кроме них никого не было. Однако раздававшееся время от времени гудение дисководов и светящийся экран свидетельствовали о том, что по меньшей мере одна программа работает.

— Вот мое рабочее место, — сказал Пэдди, указывая на один из терминалов. На клавиатуре лежала прокуренная вересковая трубка, он отложил ее в сторону и подвинул Брайану стул.

— Садись и нажми любую клавишу, он включится. Должен тебе сказать, что я горжусь этой железякой — «Z-77», совсем новый. Можешь себе представить, чем мы тут занимаемся, если они не скупятся на такие штуки. Рядом с ним «Крэй» выглядит таким же старьем, как поломанный «Макинтош».

— Правда? — широко раскрыв глаза от восхищения, Брайан провел пальцем по краю клавиатуры.

— Ну, не совсем, — улыбнулся Пэдди и полез в карман за табаком. — Но некоторые расчеты он делает быстрее, а мне это нужно для работы над «ламой». «Лама» — это новый язык, который мы тут разрабатываем.

— А для чего он?

— Это новая, быстроразвивающаяся и специальная область применения. Ведь ты пишешь свои программы на «лого»?

— Конечно. И на «бэйсике», и на «фортране», и еще кое-что пробовал учить по руководствам. Учительница мне немного рассказывала об экспертных системах.

— Тогда ты уже знаешь, что разные компьютерные языки создаются для разных целей. «Бэйсик» — хороший элементарный язык, чтобы познакомиться с кое-какими самыми простыми вещами, которые может делать компьютер, — чтобы описывать процедуры шаг за шагом, «Фортраном» пользовались последние лет пятьдесят, потому что он особенно хорош для повседневных научных расчетов, хотя сейчас его заменили системы манипуляции символами, которые умеют разбираться в формулах. «Лого» — это для начинающих, особенно для детей, он очень графичен, легко позволяет рисовать на экране.

— И еще на нем можно писать программы, которые пишут и запускают другие программы. На других языках это не удается. Они отказывают, когда пытаешься это сделать.

— Ты увидишь, что «лама» тоже дает такую возможность. Потому что в основе ее, как и «лого», лежит старый язык «лисп». Один из самых старых и все еще один из самых лучших, потому что он несложен и при этом может отслеживать собственные ошибки. Когда исследования по искусственному интеллекту только начинались, почти все первые экспертные программы были основаны на языке «лисп». Но для новых параллельных процессоров, которыми пользуются в этой области сейчас, нужен другой подход — и другой язык, чтобы делать все то же самое и еще многое сверх того. Для этого и создана «лама».

— А почему ее назвали по имени животного?

— Да нет, это значит «логический анализ метафор». В ней частично использована программа «цик», которая появилась в 1980-х годах. Чтобы создать искусственный интеллект, нужно сначала понять, как работает наш собственный.

— Но если мозг — просто компьютер, то что такое интеллект, сознание? Как они связаны?

Пэдди улыбнулся:

— Это пока полная тайна почти для всех, включая некоторых самых лучших ученых. Но на самом деле, насколько я понимаю, здесь вообще нет никакой проблемы — просто вопрос поставлен неправильно. Не нужно представлять себе мозг и сознание как разные вещи, которые нужно как-то связать между собой, — это просто два способа описывать одно и то же. Сознание — всего лишь то, что делает мозг.

— А как компьютер в нашем мозгу рассчитывает мысли?

— В точности этого никто не знает, но некоторое общее представление есть. Это не просто один большой компьютер. Он состоит из миллионов отдельных пучков связанных между собой нервных клеток. Как человеческое общество. Каждый такой пучок — самостоятельный элемент, который либо сам по себе умеет выполнять какую-то небольшую задачу, либо знает, как привлечь на помощь другие элементы. Мышление — это совместная работа всех таких элементов, соединенных между собой так, что они могут помогать друг другу или же не мешать, если помочь не могут. Так что, хотя каждый элемент способен на очень немногое, он все же может нести маленький кусочек знания, которое делит с другими.

— Ну и как «лама» помогает им делиться знаниями?

Брайан слушал сосредоточенно, впитывая каждое слово, вдумываясь и пытаясь понять.

— Она комбинирует оболочку экспертной системы с гигантской базой данных, которая называется «цик» — от слова «энциклопедия». В основе всех прежних экспертных систем лежали крайне специализированные области знания, а «цик» дает «ламе» миллионы фрагментов общеизвестных знаний — того, что известно всем.

— Но если в ней так много фрагментов, то откуда «лама» узнает, какие ей нужны?

— Для этого используются специальные соединительные элементы — немы. Они связывают каждый фрагмент знаний с определенными другими фрагментами. Так, что если ты сообщишь «ламе», что вон тот стакан сделан из стекла, немы автоматически заставляют ее сделать вывод, что он хрупок и прозрачен, если только нет данных, которые указывали бы на обратное. Другими словами, «цик» снабжает «ламу» миллионами ассоциаций между понятиями, которые необходимы, чтобы мыслить.

Пэн остановился и стал раскуривать трубку. С минуту мальчик сидел молча.

— Это непросто, — сказал Пэдди. — Особенно с первого раза.

Но он неверно истолковал молчание Брайана. Совершенно неверно, потому что мальчик за это время успел довести его рассуждения до логического конца.

— Если этот язык так работает, то почему нельзя на его основе сделать настоящий искусственный интеллект? Чтобы он мог думать сам, как человек?

— Почему нельзя? Можно. Именно это мы и надеемся сделать.

7

22 февраля 2023 года

Эрин Снэрсбрук чувствовала себя слегка ошалелой спросонья, хотя проспала всего пять часов. Да и это она себе позволила против собственного желания, только потому, что вообще не ложилась в постель почти трое суток. У нее уже начинались галлюцинации, и в операционной она несколько раз ловила себя на том, что глаза у нее закрываются сами собой. Больше она так не могла. Найдя свободную ординаторскую, она мгновенно провалилась в черную дыру и с трудом очнулась, как ей показалось, в следующее мгновение от звона будильника.

Холодный душ вернул ее к жизни. Она увидела в зеркале свои покрасневшие глаза и принялась подкрашивать губы.

— Должна тебе сказать, Эрин, вид у тебя — хуже не бывает, — пробормотала она, разглядывая свой обложенный язык. — Прописываю тебе, доктор, крепкого кофе. Лучше внутривенно.

Войдя в свою приемную, он увидела, что Долли уже сидит там, листая затрепанный журнал «Тайм». Она посмотрела на часы.

— Свежие журналы постоянно воруют больные, можете себе представить? Состоятельные больные, иначе они бы здесь не оказались. Даже туалетную бумагу и мыло таскают. Извините, что опоздала.

— Нет, ничего, доктор, все в порядке.

— Мы с вами выпьем кофе, а потом возьмемся за работу. Заходите, я сейчас.

Мадлен уже приготовила почту, и Эрин принялась быстро просматривать ее, но подняла глаза, когда дверь с шумом распахнулась, и заставила себя улыбнуться рассерженному чем-то генералу.

— Почему вы и ваш больной все еще здесь, в больнице? Почему не выполнен мой приказ о переезде?

Слова у генерала вылетали как снаряды. Эрин Снэрсбрук мысленно перебрала несколько ответов, по большей части очень обидных, но она была слишком утомлена, чтобы с утра затевать перепалку.

— Сейчас все вам покажу, генерал. Тогда вы, может быть, перестанете меня донимать.

Она швырнула почту на стол, протиснулась мимо генерала, вышла в коридор и направилась к блоку интенсивной терапии, где лежал Брайан. Позади слышались тяжелые шаги генерала.

— Наденьте, — приказала она, бросив генералу стерильную маску. — Ах, прошу прощения. — Она взяла маску и сама надела на него, сообразив, что одной рукой это сделать трудно. Потом она надела свою маску и приоткрыла дверь блока, чтобы можно было туда заглянуть. — Смотрите как следует.

Тело, лежавшее на столе, было едва видно под переплетением труб, трубочек, проводов и приборов. Над ним были простерты руки манипулятора, разветвляющиеся щупальца которого уходили под простыню.

Из-под нее змеей выползал гибкий шланг кислородной маски, к рукам, ногам и чуть ли не ко всем отверстиям неподвижного тела тянулись капельницы и еще какие-то трубки. На пульте одного из замысловатых приборов, стоявших у стены, замигали огоньки; сестра, взглянув на экран, подошла к пульту и повернула какую-то ручку. Снэрсбрук снова закрыла дверь и стянула маску с лица генерала.

— Вы хотите переместить все это? Вместе с машиной-контактором, не отключая ее ни на секунду? Сейчас она работает со вживленным компьютером — перераспределяет нервные сигналы.

Она повернулась на каблуках и вышла: молчание генерала было достаточно красноречивым ответом.

Весело напевая про себя, она вошла в свой кабинет и включила кофеварку Долли сидела на краешке стула, и Эрин ткнула в ее сторону ложечкой.

— Как насчет хорошего, крепкого черного кофе?

— Я не пью кофе.

— Напрасно. Оно не так вредно для обмена веществ, как алкоголь.

— Я не могу спать, тут дело в кофеине. А алкоголя я тоже не употребляю.

Доктор Снэрсбрук сочувственно кивнула — что тут можно сказать? — уселась за стол и вызвала на экран расшифровку их предыдущего разговора.

— В прошлый раз вы, Долли, рассказали мне множество очень важных вещей. У вас не только прекрасная память, — вы понимаете, что меня интересует. Вы были для Брайана хорошей, любящей матерью, это сразу видно по тому, как вы о нем говорите.

Она подняла глаза и увидела, что та слегка порозовела от этой небрежно брошенной похвалы. Жизнь у Долли была нелегкая, и выслушивать комплименты ей доводилось не так уж часто.

— Вы помните, когда у Брайана началось половое созревание? — спросила она, и румянец смущения на лице Долли стал гуще.

— Ну, вы же знаете, у них это не так явно, как у девочек. Но по-моему, довольно рано, около тринадцати лет.

— Это в высшей степени важно. До сих пор мы проследили его эмоциональное развитие в раннем детстве, потом выяснили, как шла у него учеба и развивался интеллект. Все это очень хорошо. Но при наступлении половой зрелости происходят решающие эмоциональные и физиологические изменения. Этот период мы должны исследовать как можно глубже и обстоятельнее. Вы не помните, назначал он кому-нибудь свидания, были у него девушки?

— Нет, ничего подобного не было. Ну, была одна девушка, с которой он некоторое время встречался, она иногда приходила к нам, чтобы поработать на его компьютере. Но это, кажется, продолжалось очень недолго. А больше у него никого не было. Конечно, тут сыграла роль разница в возрасте — она была намного старше его. Поэтому отношения у них могли быть только платонические. Я ее помню — хорошенькая такая. Ее звали Ким.

* * *

— Ким, смотрите внимательно на ваш экран, — сказал доктор Бетсер. — У вас уже были с этим трудности на прошлой неделе, и пока вы не разберетесь как следует, что тут получается, вы не сможете двигаться дальше. Смотрите.

Преподаватель набрал уравнения на своем компьютере, который вывел их на большой экран для всеобщего обозрения, и в то же мгновение они появились на экранах настольных терминалов, стоявших перед каждым студентом.

— Покажите нам, как это решается, — сказал он и переключил управление на нее. Ким нерешительно дотронулась до клавишей. Все посмотрели на большой экран.

Все, кроме Брайана: он решил задачу через минуту после того, как ее задали. В колледже ему уже становилось так же скучно, как и в школе. На занятиях почти все время приходилось ждать, пока остальные его догонят. Эти жалкие тупицы смотрели на него сверху вниз, словно на какого-то урода. Все они были на четыре-пять лет старше его и большинство — на голову выше, временами он чувствовал себя карликом. И это была не просто чрезмерная мнительность — они действительно его недолюбливали, он в этом не сомневался. Считали, что таким маленьким здесь не место. Ну, и завидовали тоже: он выполнял задания намного лучше и быстрее их. Интересно, каково было учиться тем, кто действительно умел думать: Тьюрингу, Эйнштейну, Фейнману?

Он взглянул на экран и едва не застонал: девчонка опять запуталась. Смотреть противно. Он незаметно придвинул к своему терминалу карманный калькулятор и быстро набрал зашифрованную команду. В окне на экране появилась колонка итальянских глаголов, и он принялся просматривать их, запоминая те, которые еще не знал.

Брайан уже давно догадался, что в школе все компьютеры прослушиваются и все вводимые в них данные записываются. Это стало ему очевидно по вопросам, которые задавали учителя: некоторые вещи они могли узнать только таким тайным способом. Обнаружив это, он взял за правило использовать школьный компьютер только для решения школьных задач.

Позже, в колледже, он заметил, что все преподаватели, особенно доктор Бетсер, совершенно убеждены, что каждое их слово — золото, и очень огорчаются, когда замечают, что во время их лекций он играет в компьютерные игры или работает с какими-нибудь базами данных вместо того, чтобы уделять им все свое внимание. Но всегда можно что-нибудь придумать. Если бы все компьютеры в аудитории были соединены кабелями, изменить направление потоков информации было бы труднее — а может быть, и легче. Но здесь использовали узкополосные инфракрасные линии связи и всю комнату заполняли невидимые сигналы. Каждый терминал был снабжен СИДом — светоизлучающим диодом с цифровым управлением, который передавал информацию по каналу с низким уровнем помех. А фотодетектор принимал сигналы, на которые был настроен. Брайан вышел из положения, соорудив перехватывающее устройство, которое замаскировал под карманный калькулятор. Лежа рядом с компьютером, оно перехватывало поступающий сигнал и снова транслировало его. Таким образом Брайан получил возможность делать все, что хотел, и никто об этом не знал. То, что было на его экране, предназначалось только для его глаз! Allattare — накормить, кормить грудью... Allenare — тренироваться...

Прислушиваясь вполуха к тому, что происходило в аудитории, он смутно уловил в голосе доктора Бетсера хорошо знакомые ему усталость и раздражение.

— ...Вы плохо представляете себе, как производятся последовательные приближения. Если вы не поймете эту важнейшую вещь, потом вам станет еще труднее. Брайан, покажите, пожалуйста, как это делать правильно, чтобы мы могли двигаться дальше. А с вами, Ким, я хотел бы поговорить после занятий.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.