Мама подняла на меня удивленные глаза и, заливаясь краской, как первоклассница, сказала твердо:
– Я твоему отцу не изменяла.
– Извини, мам, не думай, я просто спрашиваю, чтобы понять… Всяко бывает в жизни, – рассудила я философски.
Мама, кажется, удивилась еще больше моей мудрости. Потом улыбнулась и покачала головой:
– Но ты ведь и на меня не похожа. Никогда в твоем лице не промелькнуло сходства с кем-то из нас или хотя бы с дедушками-бабушками… Я наблюдала как медсестра целые семьи и знаю: родился младенец – ни на кого не похож, в год становится похож на папу, к десяти вдруг мама проявляется, к двадцати какая-нибудь бабушка или тетя… Или наоборот. Но ты – никогда, ни на кого. Понимаешь?
– Конечно. Но только что, по-твоему, следует из факта, что я ни на кого не похожа?
– Я иногда думаю, что тебя перепутали в роддоме, – вздохнула мама. – Я надеюсь, что ты не станешь из-за этого думать, что я тебя люблю меньше, чем могла бы любить родную дочь? – торопливо добавила она.
– Ты чего? С какой стати мне так думать? – Я искренне удивилась ходу ее мысли.
– Ты не знаешь, что бывает с детьми, которые узнают, что их усыновили… – снова вздохнула мама. – Случается даже, что они сбегают из дома. В других странах уже давно поняли, какой это шок, и с детства приучают ребенка к мысли, что у него приемные родители…
Ага, подумала я, в таком случае моя копия должна знать, что она приемная дочь…
И удивилась сама себе: я эту девушку уже зачислила в свои сестры! А ведь, строго говоря, я ее видела только несколько мгновений, да еще издалека!
– А у нас до сих пор хранят в тайне, – продолжала мама, – а потом – нате вам, приехали, от тебя родная мать отказалась, а мы тебя усыновили… Какая травма для юношеской психики!
– Ну я же не идиотка, – заверила я маму. – И психика у меня уже давно не юношеская. Так ты меня удочерила?
– Что ты! Нет, конечно. Я всегда думала, что ты моя дочь! Только иногда, глядя на тебя, начинала сомневаться, не перепутали ли тебя в роддоме.
– Я в каком роддоме родилась, между прочим?
– Имени Индиры Ганди.
– Может, там можно посмотреть в старые архивы? Кто еще в тот же день родился, сравнить?
– Не хочу, – отрезала мама. – Ты моя дочь, и если тебя и перепутали, то значит, кто-то растит моего ребенка и любит его, как родного, ни о чем не догадываясь. Мне не нужен никакой другой ребенок, кроме тебя! И я не буду никого искать и разрушать чужое семейное счастье!
Моя милая мама, почему она так уверена, что у кого-то непременно должно быть счастье? Что кто-то так же любит чужого ребенка (считая его своим), как она меня?
Некоторое время мы молчали, созерцая друг друга в наступающих сумерках.
– У тебя зрачки расширяются, когда ты так смотришь, аж глаза черными делаются. – Мама передернула плечами, и я только сейчас сообразила, что, задумавшись, уставилась на нее, не мигая. – Тебе не нужно ли об очках подумать?
– Мам, нас не могли в роддоме перепутать. Если нас было две… Двойняшек не путают. А если бы и перепутали, тогда у тебя были бы чужие двойняшки вместо твоих, но сразу две штуки, а не одна из них. Понимаешь?
– Тем лучше, – пожала плечами мама. – Значит, эта девочка просто на тебя похожа.
Отчего-то день отъезда, который я так ждала и так торопила, мне оказался не в радость.
На сердце была какая-то тяжесть, словно дурное предчувствие. Я долго мучилась, пытаясь понять, откуда оно исходит, но так и не сумела. И только в аэропорту, проходя таможенную зону, я поняла, в чем дело. Оглянувшись, чтобы еще раз помахать Игорю, я увидела написанное у него на лице
облегчение.
Игорь был рад избавиться от меня!
Шевельнулась обида. И даже смутная ревность. В последние дни он очень много работал, приходил поздно, уставал, голова его была занята какими-то делами, и он едва замечал меня, не слышал, когда я с ним заговаривала… Единственное, что живо интересовало его, – это мой отъезд. Он мне помогал во всем, даже в складывании чемодана, словно ему не терпелось остаться одному, чтобы я перестала путаться под ногами, заговаривать с ним, когда он сосредоточен, спрашивать, когда придет с работы…
Кажется, я проиграла битву. Между мной и Делами Игорь выбрал не меня.
Промелькнула мысль: я покидаю свое место – в доме Игоря, в жизни Игоря, – и я больше никогда не займу его снова.
Я тогда еще не могла представить, как я была права.
Я тогда еще не могла представить, что происходило в душе Игоря…
* * *
Олин отъезд во Францию оказался Игорю очень кстати. Когда Оля ему выдала идею насчет Сорбонны, он даже не мог вообразить, как это будет кстати! Он согласился разлучиться с ней на несколько месяцев, потому что почувствовал: девочка начинает томиться. Ей нужна смена обстановки. Ведь для любви разлука – словно освежающий душ. Правда, если это разлука короткая.
Но теперь все сложилось как нельзя удачно. Вот уж несколько дней, как на него свалилось новое дело, и оно только начинало раскручиваться, по нему предстояло множество хлопот и разъездов, телефонных переговоров и встреч. Дело это не имело никакого отношения к его работе для партии Василия Константиновича, но Игорь взялся за него неспроста: в этом деле он мог показать себя с новой стороны. Свои таланты имиджмейкера и специалиста по связям с общественностью, свою способность убеждать и добиваться он уже давно доказал. Теперь у него была возможность показать себя не просто краснобаем и теоретиком, но аналитиком-практиком, детективом, способным размотать с крошечной зацепки всю цепочку.
Оле же лучше на всякий случай быть подальше на это время. С ее наивной прямолинейностью в сочетании с острой наблюдательностью она наверняка начала бы задавать вопросы. Он, конечно, многому ее научил, она стала куда сдержаннее и дипломатичнее, но эти ее новые качества распространялись только на внешнее общение, на посторонних людей. С Игорем она была по-прежнему откровенна и открыта, по-прежнему прямолинейна…
Вот и хорошо: пусть пока поживет за границей, развлечется. Франция научит ее сдержанности, поможет Игорю в его воспитательных заботах. Когда Оля увидит, что ее непомерная открытость и непосредственность выглядят в глазах иностранцев невоспитанностью, неумением себя вести с достоинством, – она быстро сделает выводы. Оля девочка способная, а жизнь – учитель талантливый и учит куда быстрее и прочнее, чем любые разговоры на ту же тему…
Так что все действительно складывалось к лучшему.
Глава 3
В ПОИСКАХ ОТРАЖЕНИЯ
Я приехала в Париж в конце сентября, лил дождь. Довольно противный, мелкий осенний дождь. Меня встречал человек, с которым Игорь договорился, Владимир Петрович, – то ли из торгпредства, то ли из консульства, какой-то знакомый каких-то знакомых. Он отвез меня на квартиру, которую снял по просьбе Игоря, объяснил, как чего, и обещал заехать назавтра, чтобы отвезти в Сорбонну, где нужно было оформить мое поступление на курс, и в префектуру за студенческой визой.
Он ушел. Я осмотрелась. Квартирка была крохотулечная, таких маленьких у нас в России просто не бывает. Кухня отделена полустенком – не кухня, а кухонный закуток: плита на две конфорки, маленький холодильник, мойка и пара шкафчиков. Стола там не было, да он бы и не поместился на этом пятачке, где можно было, не сходя с места, достать до всего. В комнате же стол был и еще были раскладной диван, двустворчатый шкаф и этажерка с пятью книжками, какими-то вазочками и камешками, сухими цветочками и дешевой аудиотехникой. Крошечный телевизор стоял на тумбочке у дивана. И еще был совместный санузел и вешалка в… чуть не сказала – прихожей. Не было там прихожей. Входная дверь открывалась прямо в комнату, и возле нее была вешалка. Вот и все. Это называется «студио». Тут предстояло мне жить несколько месяцев.
Одиночество сразу же сомкнулось вокруг меня, как темная вода, лишь только мою квартирку покинул услужливый и малоразговорчивый Владимир Петрович. Оно словно материализовалось из плохо освещенных углов и сгустилось, удушливо и плотно, заполнив собой пространство моего маленького жилища. И я не знала, что с ним делать. Слишком уж оно было непривычным.
Я человек очень беспечный, отношусь ко всему легко, мне все всегда нормально и все сойдет: погода никогда не омрачает моего настроения, отсутствие денег не портит мне жизнь, неприятности меня не удручают (хотя серьезных неприятностей у меня никогда не было), проявления несовершенства человеческой природы в виде всплесков эгоизма, зависти или жмотничества меня не раздражают – во всяком случае, до определенной поры, пока их не слишком много… Короче, у меня легкий характер. Потому-то мои подружки, чуть что, поспешают ко мне – плакаться в жилетку. У меня ведь все всегда хорошо, и к тому же я, отличаясь умом и сообразительностью, всегда готова дать дельный совет, а мое терпение и участие просто безграничны.
Но у меня так и не появилось подруг для себя. Таких, чтобы я могла рассказать все-все и попросить совета. Впрочем, может, это оттого, что в советах я не нуждалась и необходимости плакаться в жилетку не испытывала. Я забыла вам сказать, что я еще и очень самоуверенная. То есть – уверенная в себе особа. Из чего следует, что я не слишком в них и нуждалась, в подругах. Но зато я всю жизнь жила с мамой, моей лучшей и любимой собеседницей и советчицей, а потом сразу из теплого маминого дома попала к Игорю, который мне заменял всех.
Поэтому я никогда не чувствовала себя одинокой. Я просто не знала, что это такое. И даже не могла предвидеть, что способна испытывать это отвратительно-тоскливое чувство, эту звериную тоску, которая гонит на улицу, подальше от замкнутых чужих стен, куда угодно, в любое пространство, где есть люди.
Я подошла к окну. Густой синий вечер уже опустился на Париж, его фонари отражались в мокрой черноте тротуаров, через неровную завесу дождя дрожал золотой силуэт Эйфелевой башни, стаей летучих мышей распростерлись над головами прохожих ребристо-когтистые зонты, втекавшие в зазывно разверстые, светлые утробы ресторанов и магазинов…
Я, разумеется, никуда не пошла. Было бы безумием отправиться одной, не зная ни города, ни языка, на вечернюю прогулку. Поэтому, как благоразумная девочка, я позвонила Игорю, отчиталась об успешном прибытии, разложила в шкафу свои вещи и, приняв ванну, отправилась спать.
В Москве я думала, что в первый же свободный день отправлюсь на ту улочку, где исчез мой двойник.
Однако на исходе первой недели, которую я потратила на всякие необходимые бумажки, я поняла, что пока еще не готова к приключениям. Все в этом городе было чужим, все пугало. Хотя при поступлении в Сорбонну мой уровень французского оценили как начальный (а не нулевой, спасибо «интенсивному курсу» и моим способностям к языкам!), мне было очень страшно заговаривать на улице, даже просто для того, чтобы спросить дорогу. Когда мы были здесь с Игорем, я чувствовала себя туристкой со всеми причитающимися туристу правами и изначально прощенными слабостями в виде незнания языка или неумения ориентироваться в городе. Теперь же я оказалась жительницей Парижа, пусть временной, но жительницей. Каким-то неведомым образом этот факт накладывал на меня ответственность, требовал соответствия городу и стране, – а я им отчаянно не соответствовала. Мне не хотелось выходить на улицу, страшно было войти в метро, стыдно путаться в незнакомых деньгах, и даже при слове «бонжур» я почему-то заливалась краской. Прошло больше месяца, прежде чем я отважилась отправиться на поиски моего таинственного двойника.
Не могу сказать, что я расхрабрилась за это время окончательно, но все-таки не зря я училась в Сорбонне. Не только уроки языка, но и необходимость говорить по-французски с остальными студентами – там ведь все были, как и я, иностранцами! – сильно помогли мне. Чувство страха и чудовищного зажима прошло, в метро я уже ориентировалась прилично, была в состоянии объясниться в магазине и без особых затруднений отсчитать нужную сумму. Правда, я предпочитала расплачиваться кредитной карточкой, которую мне дал Игорь и на которую регулярно поступали от него деньги – ни считать, ни переговариваться с продавцом не надо…
Сначала я хотела доверить свой секрет Джонатану. Это англичанин, который, как и я, приехал в Сорбонну изучать французский язык. Только с той разницей, что он уже закончил высшую школу управления у себя в Англии, и теперь ему для счастья понадобился французский язык. Вообще они меня поражают, эти иностранцы: едва ли не половина студентов на моем курсе приехали учить французский за бешеные деньги просто так, на всякий случай. Для собственного удовольствия.
Джонатан – мой приятель. Мы с ним подружились. Я сразу приметила этого парня: высокий, плечи широкие, узкие бедра – он был заметен издалека. При ближайшем рассмотрении к его классически-безупречному сложению добавилась необычность лица: очень белая кожа с не исчезающим никогда тонким румянцем на скулах; прямые темные волосы, элегантно подстриженные; светлые прозрачные глаза, резко подчеркнутые черными ресницами, будто накрашенными; прямой нос, разлетевшийся книзу энергичным вырезом ноздрей… Акварельная тонкость его черт была неожиданной и удивительной в тяжелом контуре лица, волевого и достаточно непроницаемого, высокий лоб свидетельствовал об эмоциональности и развитом воображении… Впрочем, Джонатан, при своем сдержанном характере, никогда не демонстрировал ни того, ни другого. Невозмутимый и холодный, он прозрачно смотрел сквозь меня, когда я впервые заговорила с ним по какому-то учебному поводу. Я даже, помнится, подумала: «голубой», должно быть. Такие красивые мальчики с породистыми утонченными лицами часто бывают гомосексуалистами…
Но потом я стала чувствовать его беглые, едва касающиеся меня взгляды, которые вроде бы не выражали ничего, но сопровождали меня повсюду.
Я сделала вид, что не замечаю. Понемножку мы стали общаться и даже подружились, если это слово можно приложить к отношениям такого рода. Я ему нравлюсь, я это чувствую, но он мне об этом ничего не говорит и никаких попыток сблизиться со мной не делает. Ну и ладно, так проще. У нас славные дружеские отношения, и меня это очень устраивает. Несмотря на его сдержанность, мне с ним легко. Он умеет слушать, и наше общение заключается в том, что я щебечу на своем посредственном (как вдруг оказалось) английском, а он кивает, подтверждая, что понимает и вроде бы даже разделяет мои мысли, если таковые вдруг проскакивают, а также изредка поправляет мои ошибки в английском – по моей настойчивой просьбе.
В общем, кажется, у меня впервые в моей жизни появился просто приятель мужского полу.
Я раздумывала, не сказать ли ему об этой странной встрече с девушкой, похожей на меня, и не взять ли его с собой на поиски. Но по какому-то, не совсем ясному мне самой, поводу я решила, что это дело мое личное и почти интимное. И посторонним тут не место.
К этой акции я подготовилась основательно. Все продумав и взвесив, я решила, что самым разумным будет не привлекать к себе внимания. Если я ее увижу, то она, возможно, не обратит на меня внимания, что мне позволит немножко последить за ней… Понять, что она делает на этой улице, сосредоточиться и решить, как мне действовать.
Найдя одежду попроще и побесцветнее – старенькие джинсы и серый свитерок, я собрала волосы в конский хвост, а затем, по зрелом размышлении, прихватила их в пучок, обвернув черной бархатной «шу-шу», и решила обойтись без макияжа (помните? – когда не крашусь, я моль бесцветная).
Но я просчиталась. Я не учла, что француженки очень мало красятся и одеваются черно-серо, во что-то висящее и бесформенное. Мужчины-французы привыкли вглядываться в лица, их наметанный глаз быстро выхватывает из бесцветных «молей» хорошеньких девушек. А с моим-то ростом среди мелких француженок…
Но, однако, все обошлось – одетая, как рядовая французская девица, я, по крайней мере, не бросалась в глаза за три километра. И на протяжении всего пути никто не попытался со мной познакомиться. Французы вообще-то довольно сдержанны, они внаглую никогда не рассматривают женщин на улице и никогда не знакомятся нахрапом, а так, вроде случайно пытаются обменяться с вами репликами. И если вы ответите, то завязывается легкий разговор, потом возникает чашечка кофе – в кафе, разумеется, потому что тут никто в первый день не попытается затащить вас к себе! – ну а дальше как получится… Так вот, никто не попытался со мной познакомиться в этот «ненакрашенный» день. Я даже слегка обеспокоилась и некоторое время, плутая по бесконечным переходам метро, размышляла о «психологических особенностях восприятия женского макияжа мужчинами».
У меня подгибались коленки, когда я повернула в заветный переулок – словно за углом меня уже ожидало мое отражение. Ничего подобного, разумеется, не произошло. Я прошлась, вглядываясь в прохожих, стеклянные витрины, но ничего интересного не заметила. Я растерялась. А на что я, собственно, рассчитывала?
Но я знала: эта девушка скрылась в одном из зданий, выходящих в переулок. Просто потому, что покинуть его она бы не успела за те несколько коротких минут, в которые я ее догнала. Значит, у меня есть шанс ее найти.
Растерянно постояв какое-то время посреди тротуара, я посторонилась, пропуская двух прохожих, и это позволило мне слегка прийти в себя. На улице стало неожиданно многолюдно. Из соседних дверей появилось еще трое, из дверей напротив – двое, чуть дальше снова открылись двери, выпустив на прохладный воздух группу людей. Я взглянула на часы: ясно, наступил обеденный перерыв. Народ вываливается наружу и направляется в ближайшие кафе, чтобы перекусить… Может быть, сейчас и моя копия появится? Если она работает на этой улице, она непременно пойдет обедать! Конечно, она могла, не выходя из конторы, съесть свой бутерброд, взяв стаканчик в кофейном автомате… Конечно, могло быть и так, что она на этой улице оказалась случайно… Тогда мне ее не подстеречь. Или она живет здесь… И обедает дома… И все же у меня был шанс! Следовало его использовать.
Я крутилась направо и налево, мешая прохожим – некоторые взглядывали на меня с любопытством. Мне понадобилось не больше двух минут, чтобы понять, что я действую неправильно. В этой разом образовавшейся толчее я ее наверняка упущу, не говоря уж о том, что она уже могла зайти в какое-нибудь кафе до моего прихода, и было бы куда разумнее заглянуть в эти кафе.
Проследив глазами направление движения оголодавшего служивого народа, я обозначила для себя три основных пищеточки; я решила начать с кафе, выходящих в переулок.
Первое было набито битком. «Сожалею, мадемуазель, – расторопный черноглазый официант глянул на меня доброжелательно, – но мест нет». Я кивнула, мол, понятное дело, и, обежав глазами маленький зальчик, убедилась, что никого похожего на меня здесь нет.
Следующее кафе было не просто набито битком, но еще и очередь стояла из четырех человек. Пристроившись в хвост, я рассмотрела сидящих в зале – опять мимо. Возле стойки бара был арочный вход в соседний зал, который не просматривался с моей наблюдательной позиции. Помявшись, я набралась наглости и, обойдя очередь, направилась прямиком в соседний зал. Официант в белом фартуке увернулся от меня с подносом грязной посуды и сказал: «Туалет направо и вниз, мадемуазель». – «Мерси», – улыбнулась я ему и повернулась к выходу. Второй зал меня ничем не заинтересовал.
Третья кафешка была поскромнее и попроще. В ней было несколько свободных мест, но и здесь не было моего двойника. Я снова оказалась на улице.
В раздумье я пустилась вниз по переулку, вышла на широкую авеню и повернула наугад налево. Кафе и ресторанчики гирляндой разноцветных навесов тянулись вдоль проспекта, – чтобы обойти их все, обеденного перерыва не хватит! Однако выбора у меня не было, и, утешив себя тем, что я могу вернуться сюда в другой день, я начала обходить кафе по левую сторону авеню.
Когда кафе стали пустеть, я поняла, что обеденное время заканчивается. Смысла в моих дальнейших поисках не было. И все же я решила вернуться в переулок в надежде, что, может, мне повезет и я застану ее входящей в какой-то подъезд… Я двинулась в обратном направлении. «Salut, – прокричал кому-то за моей спиной веселый голос. – ?a va? – Меня догоняли шаги, и через секунду какой-то молодой человек показался у моего левого плеча. – Qu'est que tu as? – спросил он ошарашенно, заглянув в мое лицо. – Tu as dr?le de t?te… Oh, excusez-moi, je me suis tromp?…»
И он умчался вперед, весьма смущенный.
Теперь, по крайней мере, я была уверена, что найду ее на этой улице. Рано или поздно.
Две недели настраивала я себя на дальнейшие поиски. Одиночество, которое с первого же вечера отравляло мне жизнь, постоянно подбивая отправиться вечерком погулять по оживленным улицам, сменилось взбудораженной бессонницей. Я представляла себе, что ей скажу, как скажу… Ничего толком не получалось: слова были идиотскими, бессмысленными. «Привет, ты заметила, как мы с тобой похожи?» Ха-ха, какая непринужденность! «Ой, кажется, у нас что-то общее во внешности». Фальшиво и противно. «Слушай, никак не могу понять, это ты мой двойник или я – твой?» Сдохнуть можно…
По правде говоря, мне не хотелось снова идти на эту улицу, где я могла встретить не только ее отражение, но и людей, которые ее знают. Как себя вести, как реагировать на приветствия, обращенные не ко мне? «Вы обознались, месье». «Вы меня принимаете за кого-то другого, мадемуазель». Или: «Привет, а ты как поживаешь?»
Наконец мне осточертело об этом думать, и я решила положиться на судьбу и природную сообразительность.
Едва я свернула в переулок, вертя по сторонам головой в ожидании выхода служащих, охваченных жаждой подкрепиться, как какой-то парень окликнул меня – ошибки не было, он смотрел мне прямо в глаза: «Хай, Шерил!»
– Хай, – ответила я растерянно.
– How are you?
– Fine, thank you… – И только тут до меня дошло, что мы говорим по-английски, а не по-французски!
Боясь продолжения разговора, я юркнула в ближайшее кафе. Парень удивленно посмотрел мне вслед.
Кафе еще не успело наполниться, и свободные столики были. Я заказала кофе. Я уже не хотела вылавливать в голодном потоке моего двойника – у меня тряслись поджилки. Кроме того, мне надо было переварить услышанное.
Итак, мое отражение зовут Шерил, в этом нет никаких сомнений. С кем еще он мог меня перепутать? Значит, Шерил. Далее, она англичанка. Или американка. Иначе почему бы он заговорил со мной по-английски? Хотя тот, первый парень говорил по-французски… Она должна говорить по-французски, раз она здесь работает! Это естественно…
Подоспел мой кофе с одним, как у них тут принято, кусочком сахара. Я затребовала еще один – люблю сладкий кофе.
Американка. Я в этом уверена. Англичане не говорят «Hi». Со мной в Сорбонне учатся и англичане, и американцы, так что я слегка поднаторела в языках… Что же у нас получается? Американка по имени Шерил, которая по неизвестным мне причинам живет и работает во Франции. Впрочем, американцев, как и всех прочих, в Париже навалом. И работает она на этой улице… Только где же она сама?
Кафе стало заполняться народом – начался массовый исход служащих окрестных контор. Размешав второй сахар, я выпила кофе залпом и стала немножко успокаиваться. Для полной безмятежности нужно было выкурить сигарету.
Достала, прикурила и, оторвав взгляд от пламени зажигалки, увидела через стекло Шерил.
Размашистым шагом она направлялась в мое кафе.
На пороге она остановилась и окинула взглядом помещение. Увидев меня, кивнула, словно у нас с ней была условленная встреча, и прямым ходом двинулась к моему столику.
Подошла.
Села напротив.
Несколько мгновений смотрела на меня молча, во все глаза, как и я на нее. Потом сказала:
– Я думала, что Ги сошел с ума. Но он оказался прав. Ты
действительно похожа на меня как две капли воды.
Она говорила по-французски с английским акцентом. Я за себя порадовалась.
– Ты говоришь по-французски? – осведомилась вдруг Шерил, видя, что я молчу.
– Да… – выдавила я из себя, – и по-английски тоже… Только говори помедленнее.
– Помедленнее на каком? На французском или английском?
– На обоих, – мне удалось наконец слегка улыбнуться.
Шерил внимательно глянула на меня и, кажется, поняла, что я пребываю в полном смятении.
– Представляешь, я выхожу из своей конторы, – заговорила она через минуту, тщательно выговаривая французские слова, – а Ги мне говорит: «Ты что, раздумала обедать? Ты сегодня странная какая-то…» Я ему отвечаю: «Это ты странный, я только еще иду обедать и вовсе не раздумала! Я умираю с голоду!» Он как-то дико на меня посмотрел и сказал: «Шерил, ты только что, две минуты назад, вошла на моих глазах в кафе «Птичка на ветке» и села за столик». – «Да нет, – отвечаю я, – у тебя что-то с головой, мой друг! Я в данный момент нахожусь у дверей моего офиса, из которого я вышла минуту назад!» – «Тогда пойди и посмотри, что там за птичка сидит на ветке. Или я сошел с ума».
Она посмотрела на меня и улыбнулась:
– Вот я и пришла.
Я помотала головой и выдавила из себя наконец:
– Ги – это такой смуглый брюнет с длинными волосами?
– Верно. Ты его заметила?
– Он заговорил со мной… Я сюда пришла… Специально. Чтобы тебя найти.
– Меня найти? – опешила Шерил. – Ты меня знаешь?
– Я тебя видела раньше, на улице, случайно. И я хотела тебя найти, потому что такого сходства не бывает.
– Как это – не бывает? Бывает. И мы с тобой тому доказательство. Ты знаешь, у всех известных людей имеются двойники, да еще и по несколько. Ты никогда не видела конкурсов двойников?
– Нет, – сказала я, – не видела. Пойдем в туалет.
Шерил жутко удивилась, но, посмотрев на меня, спорить не стала. Мы с ней спустились по винтовой лесенке – причем она шла позади меня и, как мне показалось, с некоторой опаской – и вошли в дамскую комнату.
– Смотри, – я ее подтолкнула к зеркалу.
Если не считать того, что я была бледна как полотно, наши лица были похожи. Только с той разницей, что мои волосы были забраны в пучок при помощи бархатной «шу-шу», а у нее распущены. У нас даже длина волос была почти одинаковая, что естественно: такие волосы, как у нас, – светлые и кудрявые, мечта каждой женщины – не стригут…
Я стянула свою «шу-шу» – и льняная воздушная волна опустилась на мои плечи.
Наши лица были не просто похожи.
Они были
идентичны.
Наши взгляды перекрестились в зеркале.
– Ты хочешь сказать… – начала Шерил и замолчала.
– А ты можешь сказать что-нибудь другое?
– Но этого не может быть… Ты вообще кто? Ты говоришь с акцентом, ты не француженка? И не англичанка – «помедленнее на обоих языках».
Ну что ж, если она – мой близнец, то она тоже отличается умом и сообразительностью. Это нормально. Гены, знаете ли.
– Я русская.
Мы все еще разговаривали через зеркало, изучая друг друга.
– Русская? – Шерил ахнула, и ее брови взметнулись вверх. Одна немного выше другой. Точно так же, как у меня, когда я удивляюсь.
– Из России?
– Из Москвы. Я здесь на курсах Сивилизасьон Франсез в Сорбонне. А ты – американка?
– А что, – растерялась Шерил, – заметно разве?
– Нет, легкий акцент есть, но я догадалась потому, что твой Ги заговорил со мной по-английски. И к тому же сказал «Hi».
Шерил покачала головой. «Потрясающе», – пробормотала она. Не знаю, что ее потрясло – факт нашей необычайной схожести или моей сообразительности. Дабы окончательно убедить ее в последнем, я добавила:
– И тебя зовут Шерил.
Она снова вскинула брови, потом рассмеялась:
– Снова Ги! А тебя-то как зовут?
– Оля. Ольга Самарина.
– Ничего общего. – Шерил сделала рожицу, сдвинув рот в одну сторону, что должно было означать, что я попала впросак. – Я Шерил Диксон.
В ответ я ей скорчила точно такую же рожицу. Шерил молча уставилась на меня, даже не улыбнувшись.
– Ты думаешь, тут какая-то тайна? – спросила она задумчиво.
– Я не знаю, что и думать. Но ты же видишь нас обеих в зеркале. Задумаешься поневоле.
– У тебя родители – родные?
– Да. Роднее некуда. А у тебя?
– Меня удочерили.
Вот! Ты была права, мамочка!
– Погоди-погоди, удочерили? Тут и надо искать разгадку!
– Но мои родные родители погибли в авиакатастрофе. И они были американцами, уроженцами Бостона. С тех пор меня удочерила папина сестра, моя тетя…
Мы снова уставились друг на друга.
– Я есть хочу, – сказала Шерил. – Пойдем в зал.
Когда мы вернулись, в зале был Ги. Судя по тому, как он крутил головой, он нас искал. Или Шерил он искал. Единую в двух лицах.
Увидев нас, он как-то криво улыбнулся и слегка побледнел. Стараясь не потерять непринужденность, он сказал:
– Девочки, рад убедиться, что я в здравом уме. Как это у вас получилось?
– Садись, Ги. – Шерил указала ему на третий стул у нашего столика. – Ты ведь еще не обедал? Мы тоже.
Ги не то чтобы сел, скорее опустился на стул, пожирая нас глазами.
– Вы мне объясните, что произошло? Одна из вас раздвоилась? Вас сделали по одному клише? Клонировали? Вы однояйцовые близнецы?
– А что ты думаешь об этом, Ги? Что бы сказал ты? – спросила его Шерил.
– Не задавайте мне головоломку. Признавайтесь лучше сами, что вы натворили.
– Мы сами не знаем. Мы впервые встретились.
– Ме-е-ерд
, – протянул Ги, – не может этого быть!
– Причем я, как ты знаешь, американка, а она – русская.
– Русская? Невероятно!
Ги раскачивался на стуле с потрясенным видом.
– Бывают, по-твоему, такие стопроцентные двойники?
– У тебя есть тушь? – деловито обратился он ко мне. – Накрась глаза.
Я вытащила зеркальце и стала быстро чернить ресницы. Ги внимательно следил за мной.
– Теперь придвиньте стулья друг к другу, чтобы я мог вас видеть рядом, – скомандовал он.
Мы послушно загремели стульями.
Многие в кафе уже давно поглядывали на наш столик, а теперь на нас уставились просто все. Ги покачался на стуле еще.
