Книга без переплета

      - Я покажу вам вашу комнату, - насмешливо сказал тот, вновь приобретший свои снисходительно-барские повадки. - Кажется, я не предупредил об одном условии - проживать вы должны здесь же, чтобы быть всегда под рукой. Надеюсь, это вас не обременит?
      Михаил Анатольевич машинально кивнул. Он весь еще был во власти образа Елены, ее глаза сияли перед ним, ее голос звучал в ушах... быть всегда под рукой? Конечно. От Елены Басуржицкой исходила какая-то сила, которая диктовала и слова, и поступки, и он подчинился этой силе, не испытывая ни сомнений, ни робости. Даниил Федорович распахнул перед ним еще какую-то дверь, пропустил в комнату, говорил что-то о ванной, о времени завтрака, обеда и ужина, и Овечкин слушал его краем уха, все так же машинально кивая, и не заметил, когда хозяин исчез и он остался один в своем новом жилище.
      Он подошел к окну и распахнул створки. Квартира Басуржицкого находилась на последнем, шестом этаже, и клонившееся к закату солнце заливало розовым вечерним светом толпящиеся перед взором Овечкина крыши с бездействующими печными трубами и поросшими мхом коньками, создававшие картину весьма пеструю и живописную. Но Овечкин ничего этого сейчас не видел, как не чувствовал и теплого воздуха, хлынувшего в комнату и принесшего с собой аромат сирени. Он вообще не очень сознавал, где находится. И думал только об одном - он увидит эту женщину завтра и будет видеть ее каждый день. И научится играть в шахматы...
      ГЛАВА 9
      Баламут Доркин не заметил, как задремал в кресле, утомившись от ожидания и упорного молчания Босоногого колдуна, погруженного в какие-то свои магические размышления. Очнулся он от того, что Аркадий Степанович, поднявшись, с шумом отодвинул свой стул и скрипучим от неудовольствия голосом сказал:
      - Все, больше ждать нельзя. Слетаю-ка я снова к отцу Григорию, хоть он и не велел его беспокоить. Ничего другого не остается.
      Доркин протер глаза и уныло спросил:
      - А мне что - опять сидеть тут за сторожа?
      Старец фыркнул.
      - Взгляну-ка я еще раз на карту, - сказал он вместо ответа. - Чем черт не шутит...
      Он отправился в кабинет, а Доркин, проводив его безнадежным взглядом, поплелся на кухню попить водички. Рассерженный колдун будто позабыл о том, что на свете существуют и другие напитки, а Баламут, сознавая себя кругом виноватым, не решался ему напомнить.
      Но не успел он сделать и нескольких шагов, как из кабинета донесся ликующий вопль. Доркин замер на месте. И тут же последовал вопль совершенно другого содержания, отчего у королевского шута дыбом встали остатки волос. Боясь шелохнуться, он стоял столбом и беспомощно глазел на открытую дверь кабинета.
      Там, за дверью, творилось что-то непонятное и устрашающее. Шипенье, свист, грохот... через порог заструился дымок ядовито-зеленого цвета и потянуло крайне неприятным запахом не то тухлых яиц, не то еще чего-то столь же мало аппетитного. С грохотом и скрежетом босоногий старец выбежал вдруг наружу в облаке зеленого дыма, и на мгновение обалдевшему Баламуту показалось, что это и не старец вовсе, а огромная ящерица, вставшая на задние лапы, с оскаленною зубастою пастью. Он весь похолодел и попятился, и тут же наваждение сгинуло. Колдун замахал руками, словно отгоняя дым, и, в самом деле, воздух немедленно очистился. Доркин увидел знакомое лицо в обрамлении пышных седых локонов и бороды, вздохнул с облегчением и утер со лба холодный пот.
      Колдун просверлил его свирепым взглядом, но по сравнению с видением его в образе ящерицы это было уже совсем не страшно.
      - Все! - трагически возгласил Аркадий Степанович. - Свершилось!
      Даже эта информация не заставила Баламута дрогнуть.
      - Что свершилось? - спросил он звонким от облегчения голосом и почти радостно.
      - Пропал Овечкин!
      Баламут вскинул брови.
      - Вот это новость так новость...
      - Болван, - грубо отреагировал Босоногий колдун. - На этот раз он действительно пропал! Не знаю, где он был до сих пор, зато знаю, где он теперь!
      - Так пошли к нему, - легко предложил Доркин, все еще не до конца понимая, о чем говорит колдун.
      Тот внимательно посмотрел ему в лицо и, кажется, понял это. Во всяком случае, он с тяжелым вздохом подошел к столу и налил из неизвестно откуда взявшейся там бутылки в неизвестно откуда взявшуюся рюмку нечто золотисто-коричневое, что и поднес Баламуту, буркнув:
      - Пей!
      Доркин покорно глотнул поднесенное зелье и от неожиданности поперхнулся. Это было еще крепче вина, которое они пили накануне. В Данелойне не знавали напитков такой силы...
      Колдун наблюдал за его конвульсиями, не делая никаких попыток помочь.
      - Ну, пришел в себя? - спросил он только, когда Баламут наконец откашлялся.
      Тот судорожно кивнул. Как будто и вправду все встало на места...
      - А теперь слушай, - сурово сказал Аркадий Степанович. - Только что у меня на глазах излучение Тамрота, который, как тебе известно, находится у Овечкина, кануло в... ну, назовем это энергетическим облаком. Облако состоит из абсолютно чужеродной энергии, грязной, душной... даже не знаю, откуда такая... словно ее черпали со дна адских колодцев! Я попытался проникнуть следом, но ничего, разумеется, не вышло. Поймали-таки нашего Овечкина. И боюсь я, боюсь, Доркин, что и принцесса находится там же...
      Обычно задорная физиономия старца вытянулась и приобрела похоронное выражение. Он глядел в пол, когда услышал неожиданно спокойный и ровный голос Баламута:
      - Где это облако?
      Аркадий Степанович поднял глаза и с удивлением воззрился на своего гостя.
      Менее всего Баламут Доркин походил сейчас на шута. Получив более или менее конкретную информацию и почуяв возможность действия, он совершенно преобразился. И колдун вдруг увидел перед собою не дурашливого своего "юного друга", а немолодого уже человека, видавшего виды, познавшего страдания и закаленного ими, знающего цену словам. Бойца, готового умереть без всякой аффектации, чтобы только выполнить порученное ему дело. Глубокие морщины на его лице говорили не столько о возрасте, сколько о многотрудной жизни, и взгляд светлых ястребиных глаз был спокоен и тверд. Очень спокоен и очень тверд. Доркин стоял, слегка расставив ноги, держа руку на поясе, на рукояти кинжала, и видно было, что поза эта для него весьма привычна.
      - Где это облако?
      - Да... - неопределенно сказал Аркадий Степанович. - Ты, никак, собрался идти туда с этим... оружием?
      Доркин чуть помедлил с ответом.
      - Возможно, тебе это кажется смешным, колдун. Но - да, я собрался идти туда с этим оружием. Во всяком случае, я умею с ним управляться.
      Он подчеркнул слово "умею", и босоногий старец немедленно уставился на него с удивлением и негодованием.
      - Ты что это...
      - Не прими на свой счет, колдун. Просто я не раз уже замечал, что, когда бессильна магия, обыкновенная сталь приходится как нельзя более кстати.
      Голос Доркина звучал примирительно, и Аркадий Степанович, фыркнув, сказал:
      - Ладно. Только никуда я тебя не пущу. Тем более что местонахождение этого... облака я успел заметить лишь весьма приблизительно. Оно мелькнуло в момент соприкосновения с излучением Тамрота и исчезло. На карте чисто и пусто.
      Он еще раз покачал головой.
      - Однако в этот райончик мы переселимся немедленно. Петроградская сторона не так уж велика... ночь поработаю - и отыщу его. Недурно бы еще выяснить к тому же, с кем мы имеем дело. Боюсь я, друг мой Доркин, что маг, похитивший вашу принцессу - вовсе не человек. А если человек, то он волшебник такой силы, что я, право, и не знаю... люди не могут выдерживать подобное... - Степанович невольно содрогнулся.
      - Я не очень понимаю, о чем ты говоришь, почтеннейший, - мягко, но настойчиво перебил его Доркин. - Кто бы он ни был, он держит в плену принцессу, и Тамрот теперь тоже у него, так?
      - Боюсь, что так...
      - Не бойся, - усмехнулся королевский шут. - Делай свое дело... найди мне это место, чем бы оно ни было. Остальное я беру на себя.
      - Ты спятил, - сердито сказал старец. - Тебя сотрут в порошок - и пикнуть не успеешь! Я и то могу стереть тебя в порошок, не сходя с этого места, и я это сделаю, если ты не угомонишься, хоть оно и претит моей миролюбивой натуре. Ты будешь делать только то, что я тебе скажу. Понял?!
      Доркин строптиво вздернул было подбородок, но тут же и передумал.
      - Понял, - кротко ответил он.
      Так кротко, что Аркадий Степанович снова рассердился и нахмурился. Но сказать было нечего.
      - Тогда собираемся, - буркнул он и налил себе стопочку адского зелья.
      Сборы Босоногого колдуна были недолги, но удивительны. Как он это сделал, Баламут, разумеется, не понял, но на глазах у него колдун скатал пространство в небольшой рулончик - всю квартиру вместе с кабинетом, и в тот же миг они оказались на площадке перед закрытою дверью. А затем вышли из дому и отправились пешком мимо стоящих в цвету каштанов Летнего сада, мимо сиреневого разлива Марсова поля, по мосту через широкую реку, мимо крепости, пока не углубились в сплетенье тихих кривых улочек Петроградской стороны. Там Босоногий колдун облюбовал себе дом по вкусу и, когда они поднялись на третий этаж, видимо, более всего любимый старцем, развернул свой рулончик. И они очутились в той же самой квартире, только за окнами ее теперь был другой городской пейзаж.
      - Здорово, - одобрительно сказал Доркин, начавший уже привыкать ко всем этим чудесам. - Ты - замечательный колдун, почтеннейший!
      - От кого я это слышу? - язвительно осведомился старец. - Неужто от того, кто ни во грош не ставит всю магию против своего жалкого ножичка?
      Баламут засмеялся.
      - Особенно же хорошо у тебя получаются горячительные зелья. Я бы отважился выпить еще стаканчик...
      - Ладно уж, - смягчился колдун. - Выпей да ложись спать. А я пойду работать.
      Спать Баламуту не хотелось совершенно, тем более что за окнами стоял чудесный летний вечер, и он отчаянно взмолился:
      - Позволь и мне заняться чем-нибудь, почтеннейший! Не привык я сидеть без дела в четырех стенах... позволь хоть погулять выйти!
      - Учитывая все обстоятельства, лучше, чтобы ты не покидал эти четыре стены без меня, - сурово сказал Босоногий колдун, но, увидев молящий взгляд Баламута, заколебался. - Ты можешь дать мне страшную клятву, что будешь осторожен и не станешь ввязываться ни в какие истории, и при первом же признаке чего-то недоброго...
      - Дам, - торопливо сказал Доркин. - Я дам тебе любую страшную клятву. У нас принято клясться пяткой святого Паприка, коей он лягнул искусителя в зад и на которую не мог потом наступить до конца своей жизни. А у вас?
      - Это не шутки, Баламут, - нахмурился колдун. - Беда с вами, невеждами... Ладно. Постой минуту.
      Он скрылся в кабинете и вернулся, неся в руках кусочек необработанного янтаря на тонком кожаном шнурке. Надев его на шею Доркину, он сердито сказал:
      - Это оберег. Не потеряй, ради всего святого. И слушай меня внимательно - пока будешь гулять, следи за своим самочувствием. Если станет как-то не по себе - остановись. Произнеси следующие слова - "Тамрот, фатум мобиле, кианос, аэр". Если после этого станет еще хуже - хорошенько запомни место, где это случилось, и немедленно возвращайся. Ты понял меня? Ничего не делай... сразу беги домой. В этом случае помощь твоя будет неоценимой!
      - Понял, понял, - нетерпеливо сказал Баламут. - Фатум мобиле, ки... кианос, аэр. Клянусь святым отцом-нефелинцем, так я и поступлю. Удачи тебе, колдун, в твоих поисках.
      - Удачи и тебе!
      Аркадий Степанович постоял в дверях, провожая взглядом Баламута, припустившего вниз по лестнице, потом тяжко вздохнул.
      - Надо будет проследить, - проворчал он себе под нос. - Не верю ни одному слову... лучше бы я его не отпускал!
      * * *
      И он был абсолютно прав в своих опасениях. Абсолютно прав...
      Баламут, вырвавшийся наконец на свободу, преисполнен был решимости, которая совсем не понравилась бы Босоногому колдуну, знай он о ней, решимости загладить свой промах. Он, и никто другой, упустил Овечкина с талисманом, когда тот сам шел в руки. Доведись ему теперь встретить этого белобрысого остолопа, и Овечкину очень сильно не поздоровилось бы. Надеяться на встречу, правда, не приходилось. И все-таки он был где-то рядом, он... и принцесса Май. Доркин пожалел на секунду, что нет с ним Де Вайле. Уж она бы не стала сидеть в кабинете!..
      Он шел весьма целеустремленно, обшаривая цепким взглядом лица прохожих и заглядывая во все закоулки, хотя и не знал, кого или что надеется отыскать. Однако улицы в этот чудесный вечер были полны народу, и очень скоро от обилия лиц у Баламута закружилась голова, и целеустремленность его начала как-то рассеиваться. Люди вокруг никуда не спешили, просто прогуливались, и в самом воздухе, казалось, витала атмосфера праздности и расслабленности. Постепенно он замедлил шаги, подпав незаметно под настроение толпы, и при виде многочисленных ярких баночек с каким-то питьем в руках у прохожих сам ощутил немалую жажду.
      За этим дело не стало. Баламут без труда нашел то, что ему было нужно - кабачок на перекрестке, под открытым небом, что позволяло, утоляя жажду, обозревать окрестности. Разглядывая бутылки за спиною кабатчика, он приметил такую же золотисто-коричневую жидкость, коей поил его нынче колдун, заказал именно ее и не ошибся. Жидкость называлась коньяк и хотя качеством оказалась похуже, чем колдунова, все ж таки была очень недурна. Он устроился со своим стаканчиком так, чтобы видеть все четыре направления улиц, вздохнул, глотнул и позволил себе наконец слегка расслабиться.
      Где-то неподалеку играли и пели невидимые музыканты - одно из повседневных чудес этого мира. Голоса и музыка звучали тихо и неразборчиво, успокаивая и убаюкивая, как и вся атмосфера этого вечера. И уж с этой стороны королевский шут не ожидал никакого подвоха. Он только начал получать истинное удовольствие от своего времяпрепровождения, когда музыканты умолкли и после небольшой паузы вдруг раздался молодой и приятный голос, который с полусерьезной, полунасмешливой интонацией запел что-то о жизни и о соловье, которого он призывал лететь над бездной и рассказать его любезной, что он еще жив... И в сердце Баламута, в существовании которого он полусерьезно-полунасмешливо сомневался, словно вонзился кинжал.
      Он забыл обо всем, и перед внутренним взором его предстала принцесса Май. Он забыл и о своем возрасте, и о разнице в их положениях, чего не позволял себе никогда. Сейчас это почему-то не имело значения. Невозможное не то что показалось возможным, но преобразилось и явилось ему в совершенно ином виде. В каком-то другом мире он не был самим собой - Баламутом Доркином, королевским шутом, а юным красавцем-бродягой, и принцесса Май была вовсе не принцессой, а простою девчонкой, его девчонкой, которая ждала, а может, и не ждала его, поскольку дело было совсем не в этом. Молодой бродяга этот мог на что-то надеяться... проклятая песня!
      Баламут вскочил с места, не в силах выносить эту сладкую муку, и пошел куда глаза глядят, не выбирая направления. А песня неслась за ним по пятам...
      Он не знал, сколько времени шел, против воли повторяя и повторяя: "Пой, мой соловей..." Но сердце в какой-то момент вдруг дернулось - раз и другой, и как будто провалилось в желудок. Доркин замер на месте, прижав руку к груди, и ощутил моментально выступивший на лбу холодный пот.
      Шедшая навстречу полная дама преклонных лет замедлила шаги и остановилась.
      - Вам нехорошо? - участливо обратилась она к Баламуту.
      - Нет, нет, - пробормотал он, отмахиваясь от нее свободной рукой, а другой продолжая придерживать сердце, которое вздумало теперь прыгать с места на место. - Проходите, пожалуйста!
      Дама пожала плечами и удалилась, пару раз еще оглянувшись на странного незнакомца.
      Заданный же ею вопрос напомнил наконец Доркину о предостережениях Босоногого колдуна.
      - Кажется, мне и впрямь нехорошо, - пробормотал он себе под нос и, морщась, огляделся по сторонам.
      Он находился на узкой тихой улочке, осененной пышными деревьями. Странный сердечный приступ остановил его возле высокого шестиэтажного дома, сложенного из серого камня, и при взгляде на этот дом Баламута слегка затошнило.
      - Тамрот, - тихо сказал он, превозмогая неприятные ощущения. - Фатум мобиле, кианос, аэр.
      В глазах у него немедленно потемнело. В ушах раздался шум, а сердце устроило такую свистопляску, что подогнулись колени. Чувствуя, что вот-вот упадет, Доркин инстинктивно схватился за шнурок на шее и сдернул с себя выданный колдуном оберег.
      В ту же секунду он полностью пришел в себя, и все болезненные ощущения прекратились. Он снова твердо стоял на ногах и смотрел на мир ясным взором. Сердце мирно тукало в левой половине грудной клетки, как ему и полагалось.
      - Ага, - удовлетворенно сказал Доркин, зажал оберег в кулаке и еще раз, сощурясь, оглядел дом из серого камня.
      Дом был как дом, выглядел внушительно и солидно и приступов тошноты больше не вызывал. Парадная дверь его была закрыта на кодовый замок, но Баламуту повезло. Как раз сейчас она распахнулась, из дома вышла женщина, и Доркин не задумываясь воспользовался моментом, чтобы войти.
      Едва он очутился в подъезде, рука его, в коей он сжимал янтарный камушек, зачесалась, и ему почудился голос Босоногого колдуна: "Домой, Баламут, немедленно домой!"
      - Ага, сейчас, - проворчал Доркин, осматриваясь.
      Он увидел старинный лепной камин, давно, по-видимому, бездействующий. Это было то, что надо. Присев на корточки, Баламут сунул оберег в дальний угол топки и прикрыл его куском обвалившейся штукатурки. После чего выпрямился, отряхнул руки и легким сторожким шагом двинулся вверх по лестнице. Никакие мысли о колдуне его более не волновали.
      Где-то здесь, совсем рядом, была принцесса и был Тамрот. Все, что нужно, чтобы в случае удачи немедленно вернуться в Данелойн. На мгновение он пожалел, что нет у него под рукою отряда королевских солдат - они справились бы с обыском дома за считанные минуты. Но нет, так нет. Придется самому.
      Остановившись на площадке бельэтажа, он замурлыкал себе под нос замечательную песенку, которая так удачно привела его в нужное место. Под каким бы предлогом позвонить в первую квартиру?
      Предлога, однако, Доркин отыскать не успел. Он мог бы поклясться, что ни внизу, у входа в подъезд, ни вверху, на ступеньках, ведущих на второй этаж, не было ни души. Лестницы пусты, в подъезде - тишина. Тем не менее чем-то тяжелым по затылку его все-таки огрели. И сознание он потерял самым натуральным образом.
      Когда же через неопределенное время сознание к нему вернулось, королевский шут чувствовал себя настолько скверно, что решил временно не открывать глаз, а лучше притвориться вовсе мертвым. Тем более, что рядом неоспоримо ощущалось чье-то присутствие - тяжелое дыхание, шаги, непонятная возня. Он лежал лицом вверх на чем-то твердом, предположительно на каменном полу, и не было такого места во всем его теле, которое не болело бы.
      Чья-то рука - а может, и нога - грубым движением перекатила его голову, развернув лицом в другую сторону. И он услышал незнакомый, очень мягкий, вкрадчиво-бархатный голос:
      - Айр... один из тех. Почти добрался, упрямая сволочь!
      * * *
      Босоногий старец опоздал совсем чуть-чуть - тот же удар невидимой силы, что лишил сознания Баламута, отшвырнул его самого на другую сторону узкой улицы, едва он успел взяться за ручку двери, ведущей в роковой подъезд. Там он и остался стоять, с трудом переводя дыхание и не спуская глаз с проклятого дома серого камня, где остался его безрассудный гость из Данелойна, к которому он успел уже не на шутку привязаться.
      Войти в этот дом Босоногий колдун не мог. Любой прохожий мог, а он нет. Впору было затопать ногами и разразиться проклятьями. Но Аркадий Степанович не стал делать ни того ни другого. Он сверлил дом взглядом, как будто стараясь получше его запомнить, однако в этом не было никакой нужды. Уже завтра, если не сегодня, таинственный маг, обладающий нечеловеческой темной силой, мог перенести свое убежище в любой другой конец города. И все, чего хотел бы сейчас Аркадий Степанович, - это проникнуть взглядом за непроницаемую завесу, чтобы увидеть своего врага в лицо. Кто, каким образом... откуда взялась эдакая напасть в городе, где Босоногий колдун прожил последние лет сто пятьдесят своей жизни, где у него были друзья и коллеги, и почему об этом никто не знал? И мало того, что эта нечисть устроила себе здесь неуязвимое пристанище, она еще захватила людей, за которых он нес нынче личную ответственность... Босоногий колдун заскрипел зубами.
      Хватит терять время. Нужно найти способ прорваться сквозь эту завесу и вытащить всех троих. Если они еще живы, конечно. Вряд ли черный маг похитил принцессу, чтобы убить ее, но вот остальные... Хуже всего была полная неизвестность относительно его планов. Аркадий Степанович был абсолютно убежден в нечеловеческой природе этого мага, и это-то и сбивало с толку. О чем вообще может думать подобное существо?
      Он бросил последний взгляд на зачарованное здание и поспешил прочь. Его ждала работа. И дело это стало делом его чести. Он был обязан не только вернуть домой принцессу айров, не только попытаться спасти Баламута и Овечкина, но и очистить свой город от непрошеного гостя.
      К утру у Аркадия Степановича воспалились глаза и ум заехал за разум. Старец сидел перед магическою картой и чувствовал, что вышел за пределы собственных сил и разумения - в результате его титанических усилий черное облако обрело наконец привязку к местности и... разделилось. Часть его по-прежнему покрывала уже известный дом на Петроградской стороне, а вторая часть непостижимым образом материализовалась на Моховой улице. В чистейшем, проверенном-перепроверенном месте, в двух шагах от любимого и постоянного обиталища самого Босоногого колдуна...
      ГЛАВА 10
      До границы с Дамором оставалась еще половина пути, когда провидец Гиб Гэлах с хриплым стоном припал вдруг головою к гриве своего коня. Подъехав к нему поближе, Де Вайле увидела, что старик находится в полуобморочном состоянии. Она покачала головой. Король Фенвик не рассчитал сил своего посланца... куда ему в столь преклонном возрасте скакать без сна и отдыха!
      Она спешилась и, взяв обоих коней под уздцы, повела их к ближайшему постоялому двору. Хорошо еще, что это случилось не в чистом поле, а при въезде в селенье. Выбежавший навстречу слуга помог ей снять старика с седла. В дом его пришлось нести на руках.
      Гиба Гэлаха усадили в кресло напротив очага, и пока жена хозяина суетилась вокруг него, смачивая уксусом виски, приводя его в чувство и прочими домашними средствами, колдунья заказала обед и, расстегнув плащ, присела рядом, задумчиво наблюдая за стариком. Тот открыл наконец мутные глаза и, встретившись взглядом с Де Вайле, бессильно опустил веки.
      Слова им были не нужны. Проворный кухонный мальчишка принес заказанные блюда и кувшин с подогретым вином. Де Вайле села поближе к старику и заботливо поднесла стакан к его губам. Гиб Гэлах сделал несколько глотков, и глаза его прояснились.
      - Больше я тебе не спутник, - хрипло сказал он, отстраняя стакан. Если ты станешь ждать, пока я оправлюсь, потеряешь много времени.
      Она кивнула.
      - Я знаю, ты умеешь больше, чем показываешь нам, - продолжал Гиб Гэлах. - Что ж, теперь руки у тебя развязаны. Оставь меня и поторопись.
      Она приподняла бровь, и он поспешно отвел глаза. В лицо Де Вайле никто не мог смотреть подолгу.
      - Что ты еще знаешь, провидец? - с едва различимой насмешкой в голосе спросила она.
      - Немного, - сказал старик. - И это беспокоит меня. Поспеши, Де Вайле.
      Она снова кивнула.
      - Мои возможности и впрямь велики. Не беспокойся, я сегодня же перейду границу. И если повезет, нынче вечером буду уже говорить с Баламутом. Все будет хорошо. Отдыхай.
      Де Вайле придвинула к себе тарелку и рассеянно принялась за еду. Мысли ее витали где-то далеко. Гиб Гэлах же вовсе ни к чему не притронулся. Он осторожно откинулся на спинку кресла и снова закрыл глаза.
      - Боюсь, мы не встретимся больше с тобою, - вдруг сказал он. - Зрение мое слабеет... не могу различить... но кого-то из нас скоро не будет в живых. Поэтому простимся, Де Вайле.
      Она перестала жевать.
      - Что ты видишь?
      - Я вижу кровь между нами... искупительную кровь. Может статься, я не выйду уже за порог этого дома. Пора подумать о священнике. Если есть на твоей совести какой-то грех, подумай и ты об этом, Де Вайле.
      - Хорошо, - сказала она, усмехнувшись. - Я подумаю. Но что такого ты мог сотворить, Гиб Гэлах, чтобы для искупления этого греха кому-то понадобилось выпускать кровь из твоего старого тела?
      - Что ты знаешь обо мне? - он открыл глаза и глянул на нее остро и проницательно, как глядел в дни своей молодости, когда еще не был провидцем, не смотрел в будущее и не имел такого вида, будто спит на ходу. - Я ведь тоже человек, такой же человек из плоти и крови, как и ты, женщина. И я любил и ненавидел, и убивал врагов. Кто знает, чья кровь вопиет сейчас к небу, требуя расплаты?
      Де Вайле ничего не ответила и в свою очередь отвела взгляд.
      - Хорошо, - сказала она через некоторое время. - Простимся, как положено.
      Обед остался недоеденным, вино - недопитым. Гиб Гэлах все еще не имел сил подняться с кресла, куда его усадили, и Де Вайле склонилась к нему, целуя троекратно, как требовал старинный обычай Данелойна, - в лоб, дабы простились недобрые помыслы, в щеку, дабы простились недобрые чувства, и в уста, дабы простились недобрые речи. Он ответил ей тем же, и колдунья не заметила в его движениях и тени брезгливости, с какою обычно прикасались к ней люди. Лицо старика было торжественным и спокойным, когда он смотрел ей вслед, но она вышла не обернувшись.
      Всего час спустя она пересекла границу между мирами. И всего час спустя умер Гиб Гэлах, не дождавшись священника, сидя в том же кресле и с тем же выраженьем лица. Очень стар был провидец, и может быть, судьба пощадила его, даровав мирную смерть - не от ножа убийцы.
      * * *
      Поразмыслив немного, Де Вайле выбрала для себя обличье, пригодное, пожалуй, для любого мира. Представители этого племени, казалось, были воистину вездесущи - черные, горбоносые, наглые, обладающие своим собственным тайным знанием, бессмертные и не меняющиеся с веками. И по улицам Петербурга побрела старая цыганка, толстая и безобразная, в пестрых юбках и с золотыми кольцами в ушах.
      Поиском заниматься она умела и не сомневалась, что очень скоро нападет на след затерявшегося сотоварища. Де Вайле шла вразвалочку, время от времени приставая к прохожим с предложением погадать. Гадать она тоже умела, и хотя кое-кто шарахался при виде ее безобразия, в карманах у нее очень скоро появились денежки, что было совсем нелишне. Но под плутовато-безмятежным выражением лица старой цыганки скрывались настороженность и напряжение. Склоняясь над очередной рукой, она плела цветистые байки, не слыша ни слова из того, что говорит, ибо в это время сознание ее, обратившееся в подобие частого сита, пропускало через себя непрерывный поток - мутную реку мыслей, желаний, страстей человеческих, и поток этот ширился, захватывая все больше и больше из общего грязного варева огромного города. Рано или поздно в нем должен был промелькнуть хорошо знакомый ей импульс, язвительная мысль Баламута Доркина, нетерпеливый стук его сердца...
      Она не спешила и была очень внимательна. Однако в какой-то момент напряжение стало чересчур велико. Ей пришлось прервать свою гадательную деятельность и отыскать тихий уголок, где можно было присесть, расслабиться и всецело предаться поиску.
      Но час шел за часом, а результата все не было. Чрезмерная усталость заставила ее наконец остановиться, вернее, измученный организм сам собою отказался работать далее, и сознание вернулось к ней. Де Вайле очнулась от транса и с некоторым удивлением обнаружила, что солнце уже почти село. Странно... обычно ей не требовалось так много времени, чтобы разыскать хорошо знакомого человека.
      Она обнаружила себя сидящей в небольшом сквере. В песочнице перед нею копошились дети. Де Вайле поморщилась, услышав их писклявые, звонкие голоса, поднялась на ноги, разминая затекшие члены, и медленно побрела прочь. Пора было позаботиться о еде и ночлеге. Недоумение, однако, не покидало ее. Неужели Доркин выбрался за пределы города? Это плохо... страна велика. Пока она определит, в какую сторону он подался, уйдет очень много времени. А впрочем... Ей вспомнились слова короля: "Если не найдете его, не возвращайтесь. Пусть хотя бы Камелон не достанется врагу". Де Вайле презрительно скривила рот. Камелон был теперь у нее и в случае чего у нее и останется, но что ей с того? Ей так же мало нужен этот мир, как и любой другой. Ах, Баламут... чего еще можно было ожидать от этого дурака? Сначала он отказывается вернуться, а потом и вовсе пропадает. Наверняка влип в какую-нибудь историю. В сердце ее вспыхнуло беспокойство, но его тут же заглушила злоба. Она, конечно, поищет его... еще немного. Но если он сдох наконец - значит, получил по заслугам. К черту!..
      И она постаралась выкинуть покамест эту заботу из головы. Были дела понасущнее.
      Де Вайле остановилась близ автобусной остановки, раздумывая, воспользоваться ли местным транспортом или перенестись своими силами, которых почти не осталось после долгого пребывания в трансе. И тут кто-то окликнул ее, галантно и куртуазно, совсем не в обычае этих каменных дебрей:
      - Сударыня, позвольте обратиться!..
      Де Вайле резко обернулась.
      Перед нею стоял молодой человек. Не землянин, это было видно сразу, по одной только манере держаться. И как будто вовсе не из таких, кто пользуется услугами гадателей и прочих знахарей. С первого взгляда чувствовался в нем аристократ, со второго - воин, и только с третьего Де Вайле оценила его удивительную красоту.
      "М-да, наверняка любовные дела", - устало подумала она, и толстая уродливая физиономия старой цыганки сделалась еще уродливей, растянувшись в улыбке.
      - Чего ты хочешь, красавец писаный? Сразу могу сказать, и без всякой платы притом, что в конце любой дороги ждет тебя счастье...
      В светлых зеленых глазах его промелькнула тревога.