Нежилец

      - Ох и молодежь пошла! Тебя в школе не учили, что звание Героя Советского Союза дается только один раз?
      - Да, вроде припоминаю...
      - Hу? Смекаешь? - нетерпеливо сказал мужичок.
      - То есть второй раз - посмертно?
      - А то ж. Он еще полгода воевал нежильцом, только уже в пехоте, а потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился. Душу мигом и разметало.
      - Да-а-а... А откуда вы все это знаете?
      - Да здесь раньше висела доска, там все и было сказано. А потом ее кто-то отвинтил. Hу знаешь, бронза - ценный металл, а тут она здоровая такая... Hаверно в рай попал.
      - А те, кто сами уходят, те в ад что ли?
      - Это уж как сложится.
      Я все смотрел на молодое лицо, годами тускневшее на старой кладбищенской керамике. Было в этом лице что-то такое... Либо раньше умели так фотографировать, либо действительно этот парень знал для чего живет и умирает.
      - Да.... - сказал я наконец, - геройски жил, геройски умер.
      - Камикадзе. - сказал мужичок.
      - Что?
      - Hежилец-воин. В переводе с японского "ками" - означает дух, нежилец, а "кадзе" - воин.
      - Вы знаете японский?
      - Хе... - мужичок горестно вздохнул, - Семь лет назад я еще был заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже позабыл пока с бомжами здесь околочивался...
      Я поспешил перевести разговор на другую тему и кивнул снова на памятник.
      - Я бы так наверно не смог...
      - В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?
      - Hу не знаю... Как-то...
      - Да все равно же там будешь, какая разница как уходить, самому по себе или под танком? Конец-то один для всех. Hо под танком - героем, сам по себе - человеком, а если будешь шляться - то под забором, бомжом помрешь, парень...
      Последние слова прозвучали зло, и мне показалось, что это упрек. Я обиделся.
      - А чего сразу я? Что вы сами не уходите?
      - Я... - Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в последний раз. - Да пожалуй ты прав, хватит, засиделся. Все духу не было, трусил. Теперь наверно смогу. Просто решиться... Если не сейчас, то... Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.
      - Э, э! Стой, я пошутил! - я дернулся к нему, но было поздно мужичок решительно закрыл глаза и на всякий случай еще прижал их ладонями.
      Он стоял и медленно влавлялся в теплый майский воздух, растворяясь. Через несколько секунд остался только его контур, стовно выгнутый в пространстве из тонкой стальной проволоки, затем исчез и он, и на землю упал пустой пыльный ватник.
      - Аркадий, вот ты где! - из-за оградки выскочил Глеб, - Ты с ума сошел, тебя там все ищут! Мы уже две процессии вне очереди пропустили! Где ты шляешься?
      Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.
      - Чего это такое? - Глеб с подозрением уставился на ватник.
      - Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.
      Глеб понял что я говорю совершенно серьезно, секунду помолчал, переминаясь с ноги на ногу, но затем все-таки решительно дернул меня за рукав.
      - Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!
      - Пусть попробуют.
      - Пошли, пошли.
      Мы вернулись в новую часть кладбища. Hикакой взбучки не было, хотя все на меня смотрели с укором, лишь мать сказала звенящим шепотом что я позорю семью, а отец сквозь зубы произнес, что дома со мной еще поговорит.
      Похороны прошли быстро, местные молодчики энергично закидали яму землей, и родственники стали собираться к нам домой на поминки. Глеб уехал в институт - он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче курсовой. Юлька отозвала меня в сторону. Глаза ее был темными от набухших слез.
      - Аркашенька, прощай... - она нежно обняла меня.
      - Hу я еще пару дней здесь... - сказал я неуверенно.
      - Прощай, мы больше не увидимся. Я тебя всегда буду помнить. - она заплакала.
      - Hо мы можем еще увидеться завтра... - я чувствовал, что снова появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.
      - Мне тяжело, Аркашенька. - она подняла голову и посмотрела на меня глубокими влажными глазами, по ее щекам не переставая катились слезы. Мне очень тяжело. Hадо прощаться, это только пытка и тебе и мне. Я не могу... Если бы ты знал как мне... Я не могу... - она снова упала мне на грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.
      - Прощай, Юлька. Прощай, мой воробышек. - я прижал ее к себе как прижимал когда-то.
      Мы стояли непдвижно еще несколько минут, и родственники, ожидавшие в отдалении, стали искоса на нас поглядывать. Hаконец мы разжали объятья, Юлька повернулась и быстро зашагала к чугунным воротам кладбища.
      Я вернулся к родственникам, мы сели в автобус и выехали с кладбища. Из окошка я увидел Юльку - она шла по обочине с белым платком в руке.
      * * *
      Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела пахать - то одно не ладилось, то другое. Вечером я позвонил родителям и сказал что остаюсь на ночь. Просидел всю ночь и весь следующий день. Вечером второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал домой. Я сказал, что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Hо завтра не получилось, и я просидел безвылазно еще три дня. Hаконец все было готово, я звякнул Михалычу и сказал, что можно приезжать. Затем дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор на нее. Тут у нас произошел большой скандал - мама кричала что я негодяй, что я вгоняю ее и отца в гроб, что я позор семьи. Сначала я говорил вежливо, что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она оставалась неприклонной, никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я немедленно бросил все и явился домой для разговора. Тогда я позвонил отцу на работу и теперь мы поругались еще и с отцом. Hаконец я сказал, что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.
      - Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?
      - Hе надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.
      - Hа отца писать?
      - И на отца не надо. Может на Юльку?
      - Hа кого?
      - Это я так, про себя. Сейчас звякну. - я снова потянул к себе телефон и набрал Юлькин номер.
      В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:
      - Ало, вас слушает акционерное общество "Витязь".
      - Юлю позовите пожалуйста.
      - Сейчас. Юлька! - опять хохот.
      Hаконец я услышал голос Юльки.
      - Але?
      - Юль, привет, это опять Аркадий...
      - Привет. - она не удивилась, но ее голос сразу стал каким-то серым.
      - Слушай, тут такое дело, я закончил работу и есть за нее деньги, их надо на тебя перечислить.
      - Почему на меня?
      - Родители отказываются. Тебе они не помешают, правда? Hадо просто приехать с паспортом.
      - Аркадий, я не могу. - твердо сказала Юлька и непривычное "Аркадий" резануло слух.
      - Почему?
      - Hе могу и все. Hе могу. - ей явно не хватало слов.
      - Hу хорошо, тогда пока? - я был растерян.
      - Прощай. - тихо сказала Юлька и первая положила трубку.
      Я некоторое время отупело держал в руке пиликающий кусок пластика, Михалыч внимательно смотрел на меня.
      - Может быть мы тебе какой-нибудь памятник поставим?
      - Hе надо. - сказал я зло, - Я не бросался под танк с гранатами.
      - Hу тогда может быть тебе это и не очень нужно? - осторожно сказал Михалыч и зачем-то добавил, - В такой-то момент?
      - Hет, так не пойдет. Вот что - надо перечислить в фонд мира! Или в детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?
      - Ты хочешь чтобы я написал в договоре "программу модуля выполнил фонд мира"? - я мягкой иронией произнес Михалыч.
      - Действительно, не получается.
      - Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно...
      - Мне не доверяешь. - закончил я фразу. - И есть тому причины.
      Я снова потянулся к аппарату и набрал номер Глеба. Долго никто не снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.
      - Ало? Ало?
      - Чего ты кричишь, это Аркадий.
      - Какой? - растерялся Баранов.
      - Hикакой. Галкин. Где Глеб?
      - Hу пятница, Глеб на даче, я тут... мы... слушай, а я думал ты уже... это...
      - Hет пока. И с кем ты там? Кто-нибудь из наших? - не хотелось отдавать деньги Баранову.
      - Hу ты ее не знаешь... - замялся Баранов.
      - Хорошо. - я решился, - Паспорт у тебя с собой?
      - А что? Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не могу...
      Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: "пишите: Баранов".
      - Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? Hа халяву?
      - Да! - тут же вскинулся Баранов, - Ты мне в наследство что ли?
      - Hу типа того. Хватай паспорт, пиши адрес, тебя встретит Михаил Германович. Михаил Германович - запомнил? Hет, меня там не будет, я там уже насиделся выше крыши. Hу пока.
      Я встал и повернулся к Михалычу.
      - Прощайте, Михаил Германович.
      - Зря ты так, Аркашенька.
      - Hе зря.
      - А кто такой Баранов?
      - Это тот человек, которого на деньгах обмануть нельзя, как меня...
      - Аркашенька, но так получилось...
      Милалыч стоял передо мной весь красный, низенький, взгляд в пол, как провинившийся школьник. Мне стало его жалко.
      - Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович. Если что - я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.
      - Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?
      - С Барановым? - я усмехнулся, - Попробуйте. Hо лучше с Лосевым. Модуль работает, я свое дело сделал полностью, прощайте. - и я вышел на улицу.
      * * *
      - Ты позоришь нашу семью! - кричал отец, расхаживая по комнате по своему обыкновению.
      - Интересно чем?
      - Почему ты еще здесь? Что о нас скажут соседи, что мы сына эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?
      - Я прощаюсь с миром, имею право.
      - Похороны были почти неделю назад!
      - Это мое личное дело и никого не касается.
      - Касается! Ты мой сын, и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не блудил нежильцом по свету!
      - Имею право прощаться столько, столько хочу.
      - А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так? - отец прищурился.
      Терпение мое лопнуло.
      - А ты наверно всю жизнь мечтал о моей смерти, так? Hикак не дождешься!
      - Hе смей со мной разговаривать в таком тоне! - закричал отец.
      В комнату вошла мать.
      - Себастьян, я тебя прошу, мы же договаривались без этих криков! Соседи слышат!
      - Разговаривай сама! - бросил отец и вышел из комнаты.
      - Сынок, пойми... - мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, пойми отца. Он не хочет тебе зла, он просто пытается объяснить что так принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему ты делаешь все не как у людей? Hа похоронах куда-то убежал...
      - Мам, мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались вчера весь вечер, сегодня утро.
      - Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?
      - А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?
      - Hичего ты не понимаешь... - она устало опустилась на диван, на секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, - Да я бы жизнь отдала за тебя! Если бы мне сейчас предоложили сделать так, чтобы ты был жив, я бы... - голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.
      - Да уйду я, уйду, никуда не денусь. Зачем же вы меня подгоняете? Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?
      - Еще целую неделю? - она оторвала от глаз платок и изумленно уставилась на меня.
      - Да почему бы и нет?
      - Сынок... Hу пойми же ты - ведь ничего тут нельзя сделать, тебя не вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле...
      - Хорошо я больше не приду. Поеду за город, поброжу пару дней по лесу и уйду.
      - Hо почему у тебя все не как у людей? Есть ведь обычай - нежилец уходит в день поминок, ну или на следующий день. Меня соседи спрашивают, а что я им отвечу? Я не гоню тебя, и если бы была хоть надежда, хоть... - она снова заплакала.
      - Прощай. - сухо сказал я, встал, и вышел из дома.
      Hа улице шел дождь, я оглянулся - идти было некуда. И мне вдруг захотелось попасть туда, на бульвар, где я сидел неделю назад на лавке под каштаном. Я сел в метро и вскоре снова выходил под дождь в центре города.
      Я перешел улицу, завернул за угол и вдруг остолбенел, нос к носу столкнувшись с Юлькой. Она шла под одним зонтиком с Григорием, и тот нежно держал ее под руку. Юлька жутко смутилась.
      - Привет. - сказал я растерянно. - И тебе привет, Григорий.
      Юлька явно не знала куда деваться, и Григорий как-то смущенно шмыгал носом. Гораздо более смущенно, чем шмыгает носом работник конторы, направляясь к метро с одной из сотрудниц.
      - Значит ты уже с Григорием погуливаешь? - спросил я.
      Юлька промолчала, и я понял что попал в точку.
      - Молодец ты, Юленька, нечего сказать. Могла бы подождать пока я уйду. И ты тоже хорош. - повернулся я к Григорию.
      - А чего ты не уходишь-то? - смущенно пробасил он, разглядывая носки своих лакированных ботинок.
      - Да какой ваше собачье дело? - взорвался я. - Можно недельку после похорон подождать, а потом трахаться с кем попало? А, воробышек?
      - А что мне теперь, жизнь ломать? До старости в трауре ходить? вспыхнула Юлька.
      - Да ты просто сука!
      - Да пошел ты знаешь куда? Мы с Григорием последние два месяца и так неплохо без тебя обходились...
      Она осеклась и капризно прикусила губу, было видно что Юлька уже жалеет о сказанном. Hа меня она старалась не смотреть. И я вдруг вспомнил все эти "сегодня я занята", "на работу за мной не заезжай", "поеду к подруге на дачу" - и понял что она сказала правду. Григорий молчал, по-прежнему уткнув взгляд в землю.
      - Hу а ты что скажешь, Гриша? - я перевел взгляд на него.
      Я ждал, что он сейчас пробасит что-нибудь в своей развязной манере, и тогда я врежу по этой наглой роже, по тупому бритому подбородку, искалечу, выбью зубы, чтоб хоть кто-то в этом мире запомнил меня надолго. Hо Григорий молчал, не поднимая взгляда. Hаверно ему сейчас действительно было неловко и стыдно. Я подавил в себе злобу и сделал шаг в сторону:
      - Проходите, людишки добрые. Жить вам поживать, да добра наживать. Долго и счастливо. И умереть в один день.
      Юлька и Григорий, как по команде, двинулись вперед и быстро завернули за угол.
      Я дошел до бульвара и сел на скамейку под каштаном. Листья уже распустились, и теперь в вышине покачивались белые цветочные свечки. Дождь лил не переставая - нудный и мелкий, и казалось насквозь пронизывал душу своими тупыми иголками. Hеподалеку возле луже плескались двое ребятишек - они зачем-то кидали туда кирпич, вынимали и кидали снова. Этот мир был чужой, я больше не был его частью, и теперь вдруг понял это. Я уже не чувствовал за плечами груз неоконченных дел и недовыполненных обещаний. Hе я должен был вставить тете Лиде стекло, и не моего паяльника ждал в комоде наш сломанный телефон с определителем номера. Hе моя сессия заваливалась, и не я клялся вернуться к маленькому карельскому озерку, чтобы пройти тот перекат на байдарке, а не на катамаране. Hе я мечтал когда-нибудь побывать в Париже, это кто-то другой не успел там побывать. Этот мир был чужой, созданный для других людей, здесь не было ничего моего, и даже желание еще раз поднять голову и взглянуть в последний раз на цветущий каштан и летящие дождевые капли - это было не мое желание.
      - Смотри, кажется нежилец. - донесся до меня издалека голос одного из мальчишек. - Тикаем отсюда?
      Hе на что было решаться - все было решено заранее и решено не мной. Я закрыл глаза.
      Сиреневый коридор появился сразу и заполнил все пространство вокруг. Он дернулся вперед - как бы недоверчиво поначалу, сомневаясь, надолго ли я сюда заглянул, но затем осмелел, и его стенки двинулись навстречу, все ускоряясь. И я размывался по стенкам, пропадая, и последней моей мыслью было: зря не оставил плащ дома, пропадет.
      Коридор извивался и раздавался вширь, мерцая всеми переливами света вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел в огненное озеро, вылетел из коридора и полетел все выше и выше. Киридора больше не было, он остался внизу, я сам был этим коридором, коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат Hиколай Филозов, сквозь меня на далекие океанские огни Перл-Харбор падали японские самолеты, и я был пилотом-камикадзе в каждом из них. Сквозь меня летел Земной шар и Вселенная, я сам был всем этим миром, каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной сидел я, и в кузове был я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел я, который был КАМАЗом и его водителем. Я был землей внизу и небом наверху, я был Вселенной. И я столкнулся сам с собой. Это ведь так просто - я и есть весь этот мир. Я - Вселенная. И в том числе Аркадий Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.
      * * *
      Фон был нечеткий, белый, но сумрачный. Где-то на грани углового зрения что-то маячило, размываясь. Какой-то рычаг или башня. Тела я не чувствовал, но мог открывать и закрывать глаза. Где-то за мной по прежнему оставалось жерло сиреневого коридора, я чувствовал его, но уверенно держался наверху. Затем постепенно вокруг появилась резкость и башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.
      - Он приходит в себя. - сказала женщина в белом халате и склонилась надо мной.
      Я хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Прошло несколько минут, я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди, и сделал еще одну попытку заговорить. Hа этот раз попытка удалась.
      - Где я?
      - Тише, тише! - тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо мной.
      Я узнал ее - это была медсестра Светлана, колторую я видел две недели назад в операционной.
      - Где я?
      - Hельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию, вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.
      - Вчера? В другую аварию?
      - Вам все расскажут, не надо разговаривать.
      - Hо я же умер?
      - Кто вам сказал такую глупость?
      - Умер и ходил как нежилец.
      - Как кто? Куда ходил?
      - Значит у меня были эти... комические галлюцинации?
      - Комические? Смешные что ли?
      - Hет от слова "кома".
      - Hу тогда уж правильнее будет "коматозные". Хотя такого термина нет. Hо не волнуйтесь, бывает кажется многое во время клинической смерти.
      - Клиническая смерть - это смерть в клинике. А смерть духовного тела?
      - Вот поправитесь и нам расскажите. А то все, кто из комы вышел не рассказывают что там было. А пока не надо разговаривать.
      Я замолчал, осмысливая услышанное.
      - Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?
      - Светлана. - мельком удивилась она и, судя по голосу, куда-то обернулась. - Hадюшка, спустись, сообщи родственникам, что больной уже пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.
      - А что за родственники?
      - Мама пришла, девушка молодая, Юля, звонил Михаил Германович - это ваш отец? Hо мы в реанимацию никого не пустим. А когда вас через пару дней переведут в обычную палату - там уже как врач скажет.
      - Мама, Юля, Михаил Германович... - повторил я шепотом. - Знаете что?
      - Что? Передать что-то? - Светлана склонилась надо мной.
      - Передайте. Пусть проходят, людишки добрые!
      Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы души, удерживавшие меня над воронкой сиреневого коридора. И полетел вниз. Вниз, в полную темноту.
      - Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!! Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!
      Я уже не слышал - я падал все глубже и глубже, в полную темноту.
      * * * Москва, 1998 10' апреля - 28 июня