Верные друзья

      - Оля, Петя, Женя, Наташа... А где Вова?
      И все ребята принимаются хором кричать:
      - Вова! Вова! Вова!..
      Пробегает с чемоданчиком уже знакомая нам девушка из Тугурбая. Останавливается, покупает у продавщицы палочку эскимо и, подхватив чемоданчик, устремляется дальше - разыскивать свой вагон.
      У выхода на перрон стоят Чижов и Лапин.
      Их трудно узнать. На Лапине брезентовая куртка, высокие охотничьи сапоги, за плечами вещевой мешок армейского образца и чехол с удочками. А Чижов и вовсе в самом затрапезном виде - в примятой, блином, кепке, в парусиновых брюках, в повидавшем лучшие времена пиджаке с короткими рукавами. И только гитара, висящая у него за спиной, украшена кокетливым розовым бантом.
      - А ты не боишься, - спрашивает Лапин, - Что первый, так сказать, эффект может оказаться слишком уж сильным?
      - Ерунда! - весело говорит Чижов. - В таких случаях нужны не пилюли, а хирургическое вмешательство.
      Лапин хмыкает:
      - Это все так. Но я почему-то слегка волнуюсь. Ты не думаешь, что...
      - Смотри! - перебивает Чижов.
      На перроне появляется Нестратов.
      В светло-серой мохнатой шляпе, в белом пыльнике, он шагает медленно и важно, на голову возвышаясь над толпой. Рядом с ним семенит его жена маленькая, вертлявая, на тоненьких высоких каблучках, в широчайшем модном пальто и зеленой шляпе с торчащим красным перышком. Ее бережно, под локоток поддерживает референт.
      За ними следуют человек шесть провожающих, которые выражают свое отношение к происходящему только жестами и мимикой. А сзади, тяжело отдуваясь, носильщик тащит огромный, апельсинового цвета фибровый чемодан.
      - Василий Васильевич! Индюк!
      - Что?! - Супруга Нестратова оглядывается с испугом и негодованием.
      Нестратов медленно поворачивает голову, удивленно смотрит на друзей:
      - Вы?
      - Мы!
      - Нда! - усмехается Нестратов. - Воистину форма одежды парадная летняя. Уж не на маскарад ли мы едем?
      - Все может быть, Вася! - загадочно отвечает Лапин и любезно раскланивается с женой Нестратова. - Здравствуйте, Елена Вячеславовна! И вы нас не узнали?
      - Здравствуйте, Елена свет Вячеславовна! - подхватывает Чижов. Охотники за приключениями приветствуют вас!
      - Здравствуйте, здравствуйте! - щебечет супруга. - Как мило - вы совсем охотники, я даже видела где-то такую картину... - И тут же, отвернувшись, шепчет референту: - Странные фантазии у Василия! Я всегда, всегда была против... Какие-то воспоминания, какое-то детство... Они приличные люди, я не спорю, но это же все-таки не наш круг... А Василий забывает, что в его положении...
      - Я поражаюсь, Елена Вячеславовна! - сочувственно отвечает референт. Другого слова нет: я по-ража-юсь!
      - Гражданин! - тоненьким от натуги голосом говорит носильщик. - Куда чемодан-то нести? Вагон какой?
      - У кого билеты, товарищи?
      Лапин спокойно достает из кармана куртки конверт с железнодорожными билетами. Нестратов берет конверт не глядя, кивает головой:
      - Ага, отлично. Пошли!
      Все тем же размеренным шагом, негромко и нгутливо, разговаривая с провожающими, Нестратов направляется к международному вагону. Следом носильщик тащит апельсиновый чемодан, а сзади, с загадочными улыбками на лицах, идут Лапин и Чижов.
      - Прошу! - говорит Нестратов и величественным жестом протягивает усатому проводнику международного вагона конверт с билетами.
      Женский голос по радио объявляет:
      - Граждане пассажиры, через три минуты от первой платформы отправляется скорый поезд номер двадцать четыре "Москва - Уфа". Просьба к отъезжающим занять места. Повторяю...
      - Виноват, гражданин начальник! - неожиданно говорит усатый проводник, с удивлением смотрит на Нестратова и возвращает ему билеты. - У вас жесткий будет вагончик.
      Лапин и Чижов замирают.
      На лицах людей, провожающих Нестратова, ужас и изумление.
      - Как - жесткий?! Что за вздор?! Кто брал билеты? - растерянно оборачивается Нестратов к друзьям.
      - Я брал, - умильно говорит Лапин. - А что тебе не нравится, Василий? Отличные, по-моему, билеты, хочешь - нижнее место возьмешь, хочешь верхнее. А в международном - духота, скука, купе двухместное, а нас трое.
      Супруга Нестратова, потерявшая на время дар речи, взвизгивает:
      - Только через мой труп! Сию же минуту домой. Я все время предчувствовала это! Больного человека... - Но ее никто не слушает.
      - Я не поеду в жестком! - дрожащим голосом произносит Нестратов.
      - Поедешь!
      - Нет, не поеду! - в отчаянии восклицает Нестратов и в знак протеста садится на свой апельсиновый чемодан.
      - Поедешь, милый, поедешь. Теперь уже глупо возвращаться домой.
      Громко и протяжно гудит паровоз.
      Высунувшись из окон, пассажиры жесткого вагона - пожилой колхозник с седыми усами, степенная женщина с малышом, две девчушки в цветастых платках, - с интересом наблюдая за разыгравшейся на перроне сценой, подают советы:
      - Эй, с бородой, ты давай вещички его запихивай - он тогда влезет!
      - Дяденьки, дяденьки! Опоздаете, дяденьки!
      Соединенными усилиями Лапину с Чижовым удается втолкнуть Нестратова на площадку вагона.
      Свисток - и поезд трогается.
      Проплывают мимо вагоны с надписью: "Москва - Уфа". На опустевшем перроне молодая женщина в железнодорожной форме спрашивает у дежурного по станции:
      - Что тут за шум был?
      - В девятый вагон ненормального сажали, - спокойно отвечает дежурный. Видать, привезли лечить и не долечили!
      Ужас, почти отчаяние на лице супруги Нестратова.
      Гудит паровоз.
      Ровно, неторопливо постукивают колеса.
      Остались позади пригородные строения, заводские заборы, подмосковные дачные места, и вот уже пошли мелькать перед окнами леса и перелески, быстрые безымянные речки, зеленеющие поля.
      Начинается веселая и хлопотливая жизнь жесткого вагона поезда дальнего следования. В тамбуре проводник уже гремит стаканами в больших металлических подстаканниках. Распаковываются чемоданы и сумки с нехитрым дорожным довольствием - крутыми яйцами, холодными котлетами и жареной курицей. Проходит по вагону добродушный военный в расстегнутом кителе, предлагая желающим "заложить добрую пулечку". Уже любитель громкого пения, выкрутив до отказа усилитель репродуктора, слушает с блаженной улыбкой радостные излияния тенора:
      Хороши весной в саду цветочки,
      Еще лучше девушки весной...
      Лапин, закурив, добродушно обращается к Нестратову:
      - Ну, вот и поехали. Нешто водочки выпить за исполнение желаний? А, Вася?
      Нестратов, угрюмо забившись в угол, гудит в ответ что-то неопределенное.
      - Сердится! - говорит Лапин доверительным шепотом, слышным на другом конце вагона. - А чего, спрашивается, сердиться? Исполняется мечта юности. Впереди - степи, реки, мели-перекаты...
      Усмехнувшись, он затягивает приятным баритоном:
      Ну что ж, друзья!.. Споем, друзья,
      Споем про дальние края...
      - Веселый человек! - одобрительно говорит, свешиваясь с верхней полки, пожилой колхозник и слезает вниз. - Веселый человек! - повторяет он. Поработал, теперь можно и погулять, так?
      - Так, именно так! - смеется Лапин. - Подсаживайся, отец. Прямо ты как в воду глядишь. Поработали на совесть, а теперь гулять едем.
      Пока идет эта беседа, Чижов действует. Он вытаскивает из маленького чемодана какие-то свертки и подозрительно булькающую бутылку, расставляет все это на откидном столике и, полюбовавшись, принимается колдовать над консервной банкой.
      Колхозник, оживившись, подсаживается поближе к друзьям.
      - Будто и рано для обеда. - Он рассматривает содержимое свертков и скептически улыбается. - Эх, товарищи дорогие, разве ж это колбаса? Вот я вам, дозвольте, домашнего изготовления предложу!
      Он лезет под полку и добывает из деревянного чемодана увесистый, в руку толщиной, круг колбасы. Чижов, весело облизываясь, разливает водку по пластмассовым стаканчикам:
      - Прошу, папаша!
      - Ну, со свиданьицем, за знакомство!
      Колхозник бережно поднимает стаканчик:
      - Пить да гулять - дела не забывать!
      - Поехали!
      Пьют, крякают, осторожно выбирают закуску и тотчас же, почувствовав себя старыми знакомыми, рассаживаются поудобнее.
      Дорога, стук колес, паровозный дым, цепляющийся за ветви деревьев.
      - Вы, товарищи, извините, конечно, - любопытствует колхозник, приглядываясь к Лапину, Чижову и Нестратову, - кто же такие будете, ежели не секрет?
      Лапин, указывая на Чижова, охотно отвечает:
      - Вот он - доктор. Этот, - кивает на Нестратова, - знаменитейший архитектор, а я животноводством занимаюсь.
      - Животновод? - радостно переспрашивает колхозник. - Так ведь и наш председатель, Семен Петрович Кузьмин, тоже по этому делу! - Он высовывает голову в проход вагона: - Семен Петрович, товарищ Кузьмин! Давай-ка сюда!
      Приходит Семен Петрович и с ним двое парней, степенных, немногословных, с темными, загорелыми лицами. Следом за ними заглядывает в купе огромный усатый дядя, которого колхозник представляет:
      - Наш колхозный водяной! Мелиоратор то есть.
      Воздух синеет от густого табачного дыма. Разговор становится общим.
      - Еще два года назад, - рассказывает пожилой колхозник, - до объединения, мы о таких итогах и мечтать не мечтали! А нынче у нар один неделимый фонд до двух с лишним миллионов дотянул...
      Лапин, постукивая кулаком по колену, втолковывает Кузьмину:
      - Мы потому и добились некоторых успехов, что использован ценнейший опыт казахстанских животноводов - Бальмонта, Исенжулова, Большаковой...
      - Стойте! - Кузьмин неожиданно вскакивает. - Стойте, товарищ, как ваша фамилия?
      - Лапин.
      - Александр Федорович? - расплывается в счастливой улыбке Кузьмин. - Ну как же это я сразу не догадался? Слышал про вас, Александр Федорович. И статьи ваши читал. И вообще, как говорится, следил за ростом. Очень приятно лично познакомиться!
      Чижов разливает водку в пластмассовые стаканчики и предлагает:
      - Ну, по последней?
      - А что это товарищ архитектор такой невеселый? И водки даже с нами не пьет? - осведомляется пожилой колхозник, и все, словно по команде, оборачиваются к Нестратову, который с обиженным видом одиноко сидит в углу купе.
      - Ты, может, заболел, Василий? - участливо спрашивает Лапин.
      - Да, да, заболел! - отрывисто отвечает Нестратов, еще глубже забиваясь в свой угол.
      - Простыли, не иначе, - сочувственно качает головой пожилой колхозник.
      - Лечь надо и укрыться потеплее! - веско говорит усатый мелиоратор. Сейчас я кожух принесу. Тут первое дело - пропотеть!
      И, грохоча сапогами, он убегает за кожухом.
      - Вы ложитесь, товарищ дорогой, ложитесь! - настойчиво уговаривает пожилой колхозник Нестратова.
      - Да я не хочу! Мне не надо! - пытается протестовать Нестратов, но Чижов обрывает его сердитым шепотом:
      - Ложись, ложись! Назвался больным - так ложись. Люди о тебе заботятся, а ты...
      И Нестратов покорно забирается на верхнюю полку и ложится.
      Чьи-то заботливые руки накрывают его теплым кожухом. Кто-то решительно говорит:
      - А ну, граждане, берите свои пожитки и пошли к нам. А то накурили дышать нечем. Тут и здоровый человек заболеет. Пошли.
      Все поднимаются и осторожно, стараясь не потревожить "больного", уходят.
      Только усатый мелиоратор, задержавшись, поправляет сползающий с Нестратова кожух и наставительно произносит:
      - Первое дело - пропотеть!
      Нестратов лежит неподвижно, с закрытыми глазами.
      Гудит паровоз, стучат колеса.
      Смеркается.
      Внезапно слышится певучий голос:
      - Граждане, имеются бутерброды с сыром, колбасой, икрой зернистой, печенье, пирожные... Кто желает, граждане, выпить и закусить?
      Вдоль вагона с подносом, уставленным бутербродами, пачками с печеньем, бутылками с пивом и фруктовой водой, идет миловидная девушка в белой наколке и белом фартуке.
      Нестратов, привскочив на койке, окликает ее громким шепотом:
      - Девушка, побыстрее - сто... Нет, лучше полтораста. Два бутерброда с колбасой, два с сыром. Пожалуйста, скорей!
      Он торопливо рассчитывается, поспешно опрокидывает стаканчик и с жадностью набрасывается на бутерброды.
      - Больной сам себе назначил диету?!. Так!
      Нестратов, поперхнувшись, испуганно смотрит вниз - в проходе стоят Чижов, Лапин и Кузьмин.
      - Как тебе, Василий, полегче? - серьезно спрашивает Чижов,
      - Полегче, полегче, - с набитым ртом сердито бормочет Нестратов.
      Гудит паровоз.
      Мелькает за окном ярко освещенное здание железнодорожной станции, врывается на секунду нестройный гул голосов, переборы баяна.
      Лапин неожиданно вскакивает:
      - Грачевка! Честное слово, Грачевка!
      - Она самая, - подтверждает Кузьмин. - Знакомые места?
      Лапин взволнованно и смущенно улыбается:
      - Хорошо знакомые. В тридцатом году по путевке райкома комсомола я ездил сюда проводить коллективизацию.
      - Вот что, - негромко произносит Кузьмин и оборачивается к Чижову. Вот вы сейчас, Борис Петрович, рассказывали нашим ребятам, как вы ездили Комсомольск строить. А я в Комсомольске не был, не довелось. Ну, конечно, коллективизацию - это и я хорошо помню... На Днепрострое два года работал, потом воевал, учился, а теперь вот в колхозе председательствую. Но, удивительное дело, как скажут при мне: Комсомольск, Магнитка, так меня прямо волнение охватывает. И не был я там, а как будто был. И вот я иногда думаю: а может ли быть где-нибудь еще, чтобы жизнь и судьба страны, такой огромной, такой разной, была жизнью и судьбой каждого живущего в ней человека?
      Нестратов, свесившись вниз, внимательно слушает.
      Ровно и неторопливо постукивают колеса.
      Гудит паровоз.
      И снова гудок.
      Гудит стоящий у пристани большой красивый речной пароход с надписью на борту: "Ермак".
      Идет погрузка.
      Цепкие лапы могучих кранов легко несут по воздуху огромные тюки, ящики с сельскохозяйственным оборудованием и деталями машин. Отъезжают и подъезжают грузовики, бегают по скрипучим мосткам шумливые загорелые грузчики.
      Десяток барж у причала возле "Ермака" дожидаются своей очереди.
      Лапин, Чижов и Нестратов стоят на высоком обрывистом берегу городского сада.
      Внизу широко и вольно течет река.
      Чижов вдыхает полной грудью:
      - Хорошо! Честное слово, хорошо! Хорошо, Василий, а?
      С грохотом подъезжает к пристани колонна грузовиков.
      - Ладно, отдыхайте, братцы, - говорит Лапин, - а я пойду добывать средства передвижения.
      - Минутку! - останавливает его Чижов. - Сколько у тебя с собой денег?
      - Тысячи две.
      - Давай сюда. Все! В общий котел! - решительно говорит Чижов, берет у Лапина пачку денег, пересчитывает, отмечает что-то карандашом в записной книжке и оборачивается к Нестратову: - Сколько у тебя, Василий?
      - Три тысячи, - отвечает Нестратов и покорно протягивает деньги Чижову.
      - Прекрасно, - кивает головой Чижов, - и у меня две с половиной. Так вот, - говорит он тоном лектора, обращающегося к огромной аудитории, - прошу следить за ходом рассуждения! Путешествие займет дней двадцать, не больше. Учитывая новое снижение цен, кладем на каждого по две сотни.
      - Позволь! - всплескивает руками Нестратов, и Чижов неумолимо продолжает:
      - Пятьсот рублей - прошу следить за ходом мысли - мы выделяем на средства передвижения, остальные...
      - Погоди, погоди, профессор, - обеспокоенно вмешивается Лапин. - Ты что-то уж больно круто. Оставь, милый друг, толику на непредвиденные расходы.
      - Какие еще непредвиденные расходы? Что это такое? Карточный проигрыш? Подкуп должностных лиц?
      - Ну, мало ли что!
      - Ладно, - подумав, милостиво соглашается Чижов. - Выделим на непредвиденные расходы еще сто рублей. Итак, прошу - пятьсот, - он с поклоном протягивает Лапину пять сотенных бумажек, - на организацию транспорта. В общей кассе путешествия остается неслыханная сумма в семьсот рублей на трех человек.
      Лапин молча, с некоторой укоризной качает головой.
      - Ну, хорошо. Чижик, - с хрипотцой в голосе произносит Нестратов, - а где будут остальные деньги?
      - За ними мы поплывем! - загадочно отвечает Чижов и затягивает во весь голос:
      Мы поплывем, товарищ мой,
      За тридевять земель,
      Поскольку, трум-пурум-пум-пум,
      Прекрасна наша цель!..
      Почта.
      Чижов четко и старательно выводит на бланке почтового перевода:
      "Куйбышев. Почта. До востребования. Василию Васильевичу Нестратову шесть тысяч триста рублей".
      - Ты сошел с ума! - восклицает Нестратов и пытается вырвать у Чижова почтовый бланк. - Я думал, что это шутка, но ты...
      - Не хватай меня за руки, - деловито говорит Чижов, - на тебя обращают внимание!
      Пристань.
      Кончается погрузка.
      У трапа, неторопливо поглядывая на беготню грузчиков, стоят трое: девушка из Тугурбая, высокий молодой паренек в форме речника - помощник капитана парохода "Ермак" Сергей Петровых и светловолосая, очень красивая женщина лет тридцати - руководитель отдела краевого Института животноводства Наталья Сергеевна Калинина.
      - Ну и нечего, Катюша, расстраиваться, - говорит, видимо уже в сотый раз, Сергей, обращаясь к девушке из Тугурбая.
      - Тебе хорошо говорить - нечего, - угрюмо усмехается Катя, - а вот мне вынесут выговор - тогда будет дело.
      - Выговор объявить нужно, - сердито сдвинув брови, говорит Наталья Сергеевна, - но только не вам, Катюша! Странно получается: строится город животноводов, идет большое строительство, а хозяина настоящего, головы нет. Нехода ваш без указания сверху чихнуть боится! Чуть что - ссылается на Москву, на Нестратова.
      - А Нестратов про нас и думать не думает, - печально заключает Катя.
      - Ну и нечего расстраиваться, - повторяет Сергей.
      - "Нечего", "нечего"! - вскипает неожиданно Катя. - Много ты понимаешь!
      - Да уж побольше тебя!
      - Ах, побольше меня?
      - Ну-ну-ну, бросьте ссориться, ребята, - улыбается Наталья Сергеевна. А то уж и так по всей трассе идет про вас слава: не видятся - скучают, а видятся - ссорятся.
      Она поднимает с земли маленький чемоданчик, негромко спрашивает:
      - Вы нас вместе поместили, Сережа?
      - Да, Наталья Сергеевна, вместе с Катей, в одной каюте.
      - Хорошо. Я тогда пойду устраиваться. Она кивает Кате и Сергею, медленно поднимается по трапу на пароход.
      Катя смотрит ей вслед.
      - Красивая она.
      - Красивая, - соглашается Сергей. - Говорят, ее директором Института животноводства назначают у вас в Тутурбае. Катя усмехается:
      - Сперва еще надо построить Тугурбай...
      Наверху, на площадке широкой деревянной лестницы, ведущей к причалу, появляются Лапин, Чижов и Нестратов. Они останавливаются и смотрят на пароход. Нестратов, который держит на плече знаменитый апельсиновый чемодан, тяжело отдуваясь, спрашивает:
      - Ну-с, места, надо полагать, у нас палубные?
      - Еще чего! - презрительно отзывается Лапин. - Кто же это ездит на палубе? Шум, суета... Нет, не об этом мы мечтали. Друзья спускаются вниз, подходят к трапу.
      - Давай билеты! - говорит Нестратов.
      - А зачем билеты? - удивляется Лапин. - Нам билеты не нужны.
      Он кивает головой, как старому знакомому, курносому матросику, проверяющему возле трапа билеты, весело говорит:
      - А вот и мы! Эти товарищи со мной - разрешите?
      Матрос улыбается:
      - Пожалуйте, пожалуйте! Все готово, товарищ начальник!
      - За мной!
      Лапин первый идет вперед по шатким мосткам, за ним с чемоданом на плече следует Нестратов, а усмехающийся Чижов замыкает шествие.
      Ступив на борт парохода, Нестратов нерешительно останавливается:
      - Куда теперь - наверх, вниз?
      - Все прямо и прямо, - командует Лапин.
      Он ведет друзей сквозным трюмным проходом с правого борта парохода на левый, останавливается у перил и торжественно простирает руку.
      - Внимание! Прошу любоваться, но не нужно оваций! Красив, а?
      Внизу, на воде, пришвартованный к борту парохода, чуть покачивается широкий рыбацкий плот с шалашом, сплетенным из толстых ивовых прутьев.
      - Красив, а? - повторяет Лапин и подталкивает локтем ухмыляющегося Чижова.
      - Чудо! - говорит Чижов.
      Нестратов, лишившийся от растерянности и возмущения дара речи, мычит что-то невнятное:
      - Это?!.. Ты хочешь сказать, что это... Мы поплывем на этом?!..
      - Именно! - серьезно подтверждает Лапин. - Это, товарищ действительный член Академии архитектуры, называется плот. И потом, на реке не говорят "поплывем", а говорят "пойдем".
      - Точно! - произносит появившийся за спиной Чижова курносый матросик и становится рядом с Лапиным. - Эх, и прекрасное же это дело - на плоту ходить. Не трясет, не качает, хочешь - пристал, хочешь - дальше пошел. Жизнь! Конечно, и потонуть недолго, так ведь волков бояться...
      - Слыхал? - Лапин смотрит на Нестратова и, перебравшись через перила борта, спрыгивает на плот. - Давайте вещички!
      Чижов передает ему гитару, вещевой мешок, апельсиновый чемодан Нестратова, спускается сам и помогает спуститься все еще находящемуся в состоянии столбняка Нестратову.
      - Что ж мы имеем? - тоном экскурсовода говорит Лапин. - Мы имеем прекрасный плот с шалашом. В шалаше три великолепнейших ложа. Мое, кстати, крайнее - прошу не занимать! Вот это, - он поднимает рулевое весло, техническое усовершенствование - рулевое весло. А засим, как уже было сказано выше, не трясет, не качает, ветер, небо, жизнь! Капитан! - хлопает он по плечу Нестратова и подмигивает Чижову. - Можете командовать - полный вперед!
      - Артисты! - не то одобрительно, не то насмешливо говорит матросик и осведомляется: - Чалку отвязывать?
      - Отвязывай, брат, отвязывай!
      Матросик быстро и ловко распутывает чалку, бросает конец Лапину, и плот, подхваченный течением, медленно отходит от парохода.
      Чижов подбрасывает в воздух шляпу Нестратова:
      - Ура!
      Шляпа падает в воду.
      Матросик, сложив руки рупором, кричит вслед:
      - Попутного ветра!
      Кама.
      Заходящее солнце рябит на зеленоватой воде. Проплывают мимо заводские строения, подъездные пути железнодорожной ветки, нарядная, словно игрушечная вышка спортивной речной станции.
      Нестратов в пальто и без шляпы сидит на своем апельсиновом чемодане и молча смотрит вдаль. Чижов возится с рыболовным снаряжением, а Лапин, настроенный благодушно, насвистывает, то и дело насмешливо поглядывая на Нестратова.
      - Ваше мнение, профессор? - Лапин заговорщически наклоняется к уху Чижова. - Как наш больной?
      Чижов пожимает плечами:
      - Процесс развивается нормально. - Подумав, он добавляет: - Но должен сказать откровенно, что идея с плотом - не самое лучшее, что могло тебе прийти в голову. Недурной отдых!
      - А твоя дурацкая шутка с деньгами?! - тихо и сердито отвечает Лапин и встает. - Не будем считаться, Чижик! У нас же, милый мой, не увеселительная прогулка, а серьезное научно-психологическое мероприятие. Так сказать, испытание огнем и железом!
      Он подходит к Нестратову, спрашивает:
      - Грустим?
      - Красиво! - неожиданно и совершенно не в тон заданному вопросу отвечает Нестратов, и Лапин, даже поперхнувшись, восторженно кричит:
      - Красиво?! Ах ты, пропади ты пропадом! Профессор, вы слышите, что говорит академик? Он говорит, что ему здесь нравится...
      Нестратов тычет носком ботинка в настил плота:
      - Мне не здесь нравится. Мне - вон где нравится! - И он обводит широким жестом руки гладь Камы, высокое небо с быстрыми и легкими вечерними облаками, зеленые берега.
      Наступает молчание.
      За деревьями на берегу открываются палатки пионерского лагеря. Стайка голоногих ребят с визгом и хохотом мчится к воде. Звучит отчетливый и звонкий сигнал пионерского горна.
      Лапин произносит нараспев:
      - Спать, спать по палаткам!..
      - Тьфу ты, какая вдруг старина примерещилась, - медленно, со странной улыбкой говорит Чижов, - лефортовская окраина, речка Яуза...
      - Наш дырявый фрегат, - подхватывает Лапин.
      - А это помните? - спрашивает Нестратов. Расстегнув ремни чемодана, он открывает ключом замысловатый замок, поднимает крышку и достает с самого дна затрепанную ученическую тетрадь, на обложке которой корявыми буквами написано: "песильник".
      - Песенник! - благоговейным шепотом произносит Лапин. - Честное слово, это же наш, тот самый, лефортовский песенник! А я ведь думал, что ты все позабыл, капитан.
      - Как видишь, не все, - усмехается Нестратов.
      Чижов после паузы торжественно предлагает:
      - Что ж, братцы, споем, раз такое дело?
      Лапин листает тетрадь.
      - Которую?
      - Открывай пятнадцатую страницу.
      - Там же дырка прожженная, - задумчиво улыбается Лапин.
      Чижов берет гитару, настраивает ее и, закинув голову к небу, начинает:
      В тот год еще будила нас
      Походная тревога,
      Царицын, Фастов и Донбасс,
      Военная дорога...
      Чистым баритоном вступает Лапин:
      И шли полки в последний бой,
      Вперед - сквозь непогоду,
      За отчий дом, за край родной,
      За счастье и свободу.
      И низким, как рокочущий гром, басом подхватывает песню, Нестратов:
      Ну что ж, друзья! Споем, друзья!
      Споем про дальние края,
      Про битвы и тревогу,
      Про то, как он, и ты, и я,
      Про то, как вышли мы, друзья,
      В нелегкую дорогу!
      Смеркается.
      Вдалеке, за речным перекатом, появляется ярко освещенный, ослепительно белый на фоне потемневшего неба пароход "Ермак". Он быстро нагоняет плывущий по течению плот.
      Несется над водой песня:
      Припомним славные года
      Работы и ученья,
      Мы возводили города,
      Меняли рек теченье.
      Турксиб, Донбасс и Днепрострой,
      Овеянные славой!
      Как много дел для нас с тобой
      Для паренька с заставы.
      Громовой бас Нестратова перекрывает голоса Лапина и Чижова:
      Ну что ж, друзья! Споем, друзья!
      Споем про синие моря
      И вдохновенья ветер...
      Пароход подходит близко. Уже становятся отчетливо видны освещенные бортовыми огнями фигуры людей, стоящих на верхней палубе и внимательно слушающих песню.
      Про то, как он, и ты, и я,
      Про то, как жили мы, друзья,
      На этом белом свете!
      Люди на палубе аплодируют.
      Последние лучи заходящего солнца ярким пламенем освещают корму, на которой стоят Наталья Сергеевна Калинина и Катя. Нестратов толкает Чижова:
      - Ты взгляни. Чижик, какие красавицы, а?!
      - И верно! - искренне восхищается Чижов. - Взгляни, Александр Федорович!
      Лапин медленно поднимает голову и вдруг, вздрогнув, стремительно вскакивает.
      Все дальше и дальше уходит по реке пароход.
      - Что ты? - смотрит на Лапина Нестратов. - Что с тобой?
      Лапин отвечает не сразу:
      - Да нет. Почудилось.
      И, потянувшись за гитарой, он трогает пальцами струны, усмехается и с внезапной силой начинает петь:
      На заре туманной юности
      Всей душой любил я милую,
      Был у ней в глазах небесный свет,
      На лице горел любви огонь...
      На палубе парохода темная женская фигура, мотнувшись к борту, стискивает руками перила, вслушивается. Плот кажется неясным пятном на воде. В туманном вечернем воздухе отчетливо слышны слова песни:
      Что пред ней ты, утро майское,
      Ты, дубрава, мать зеленая,
      Степь-трава - парча шелковая,
      Заря-вечер, ночь-волшебница?
      Все дальше и дальше уходит по реке пароход.
      У борта, кутаясь в пуховый оренбургский платок и как-то странно, напряженно улыбаясь, стоит Наталья Сергеевна. Рядом с нею Катя.
      Издалека из вечернего сумрака доносится песня:
      Хороши вы, когда нет ее,
      Когда с вами делишь грусть свою,
      А при ней вас хоть бы не было,
      С ней зима - весна, ночь - ясный день...
      - Ой, Наталья Сергеевна! - Катя испуганно смотрит на Наталью Сергеевну. - Вы плачете?!
      Наталья Сергеевна улыбается сквозь слезы:
      - Нет, ничего, причудилось... Песня... Я давно ее не слыхала. И совсем уже издалека долетают последние слова:
      Не забыть мне, как в последний раз
      Я сказал ей - прости, милая!
      Так, знать, бог велел - расстанемся,
      Но когда-нибудь увидимся...
      Песня смолкает, и теперь становится слышно, как работают в трюме парохода машины, как с шумом расходится за кормой вода, как хрипло кричит стоящий с лагом матрос:
      - Семнадцать... Семнадцать с половиной... Семнадцать... Наталья Сергеевна неторопливо достает из сумочки пачку папирос, спички, закуривает.
      - Наталья Сергеевна, - огорченно говорит Катя и заглядывает Наталье Сергеевне в лицо, - вы же бросили курить!
      Наталья Сергеевна грустно усмехается:
      - Расстроилась... Глупо! - И, помолчав, продолжает: - Эту песню восемь лет назад пел один человек. Я проходила практику под его руководством, и вот... Ну, мы с ним дружили. И вот он пел тогда эту песню.
      Катя с заблестевшими глазами придвигается к Наталье Сергеевне, берет ее за руку, спрашивает шепотом:
      - Вы любили его, да? Ну, Наталья Сергеевна, вы скажите, вы любили его?
      - Я его люблю, Катенька, - просто отвечает Наталья Сергеевна и резким движением отбрасывает папиросу. - Не хочу курить. Я его люблю, Катенька, повторяет она после паузы. - И хоть я уже много лет не видела его и не писала ему, но когда у меня радость, когда мне удается сделать что-нибудь хорошее, настоящее, я всегда вспоминаю о том, что есть на земле чудесный человек, которого я люблю.
      - А он? - затаив дыхание, наклоняется Катя к Наталье Сергеевне.
      - Он? Он, разумеется, ничего не знает. Сейчас уже поздно об этом говорить. А тогда я была девчонкой. Сама сказать не сумела, а он не догадался. Ну а сейчас поздно!