Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Поющий тростник

ModernLib.Net / Детская проза / Галахова Галина / Поющий тростник - Чтение (стр. 7)
Автор: Галахова Галина
Жанр: Детская проза

 

 


– Не стоит. Это наш практикант, пусть привыкает ко всякой работе!

Майор почувствовал себя нужным, небесполезным человеком, своим среди людей, которые в эти минуты были скованы невиданной и почти невозможной близостью. Открытое им чувство поразило его. И долго оно потом будет его мучить, когда жена станет уходить на работу и принадлежать великому множеству людей, попавших в несчастье, и он будет завидовать тем людям – хоть ложись и помирай сам!

Принятый на сегодня в тесный круг не известных ему ранее людей, майор показал себя с самой хорошей стороны и получил приглашение на работу санитаром.

Техник Юрочка, с виду такой маменькин сыночек, уехал в третий раз за кислородом. Майор, когда Юрочка приехал, наблюдал за ним долго и поразился, как он ухаживал за больным, вытирал ему пот, смачивал губы, поправлял подушки и даже погладил по голове. Вот то, что он по голове погладил толстого солидного мужчину, привело майора в недоумение, а жена как увидела это, так и разрыдалась во весь голос. Юрочка ни на что не реагировал, он весь принадлежал уходящему человеку.

Утомительно ждать. Прошло уже три часа. Ольга Сергеевна задумалась: зачем, зачем ее выбрала медицина, зачем отметила, птичку на ней поставила? Ей бы кружиться в вальсе, легкой походкой пройти по жизни, чтобы вслед ей оборачивались мужчины; а она играет партию со смертью, взведенная, как курок, и одна у нее страсть и мечта – победа! Рядом с ней – верные помощники: Юрочка и Аня, с которыми работать праздник, всё вместе, всё поровну, повезло ей с ними!

Больному стало хуже. По опыту и по расчетам, не должно ухудшаться. Спирт в трахею! Кислород!

Инфаркт осложняется отеком легких. Четвертый баллон с кислородом! А сколько их было, сколько будет? Работа. Работа на собственный износ. Сознательная работа на износ. Может, им платят больше, чем инженерам или рабочим? Столько же платят. И даже меньше.

Что же толкает ее сидеть ночью у кровати тяжело заболевшего человека и забывать себя? Ответ есть. Просто она – врач и работает для того, чтобы люди в несчастье за себя не боялись, спокойно жили, работали, а завидя машину, летящую сквозь город с красным крестом на боку, только, вздохнув, подумали: значит, кому-то плохо, хорошо, что не мне. И когда плохо станет тому остряку, машина "Скорой помощи" полетит к нему, ничего, что он раньше шутил на ее счет.

В размеренной своей жизни не склонны мы задумываться над многим, что нас окружает, и даже эта необыкновенная машина кажется нам будничной и Простой. Она проста, эта машина "Скорой помощи", она символ всего людского содружества, она живет по закону: твое несчастье – наше общее. Что бы с тобой ни случилось, кто бы ты ни был – тебе на помощь мчится машина с красным крестом на боку. Отвлекись от своих дел на минуту и, завидев ту машину, подумай о людях, которые на ней работают.

Третий час ночи. Сердце остановилось. Последний решающий ход. Человека переносят в машину; Включен дефибриллятор, но сердце молчит, может, Оно окончательно устало, может, жить ему надоело, может остановка навсегда?

Отчетливо идут секунды, слышно и видно, как они идут, а сердце лежит открытое, вроде бы открытое для всего мира, и нет в нем загадки нашей жизни, нет нашей радуги.

Ольга Сергеевна испытывает величайшее напряжение всего существа своего: неужели конец? – но нет! Вот оно, первое усилие, как бы раздумье – начать работать или нет, судорога – и застучало сердце нехотя, как будто покой дороже. Но нет покоя, никому нет покоя, и снова мчится по городу машина, и пять сердец стучат в ней. Пятый – это шофер, а не майор Травкин.

Майор на улице, он затерялся в ночи, а пятый – шофер, а четвертый – Павлов Тимофей Павлович, пятидесяти лет, заведующий продуктовым магазином № 15, а третий – Юрочка, который заботливо укутывает его одеялом потеплее, а вторая – Анечка, искусно находившая вены в его засекреченной от уколов полной руке, а первая – Ольга Сергеевна – первая в этой истории и не первая в любой другой.

Здравствуйте, Тимофей Павлович, с днем вас рождения! Но Тимофей Павлович ничего не понимает, не помнит, что получил инфаркт по случаю обнаруженной в его магазине недостачи, не помнит себя на том свете и того света не помнит. Вроде куда-то он едет, вокруг доктора, почему-то они ему улыбаются, почему-то они счастливые, и как будто он им принес это счастье.

"Спасибо, Тимофей Павлович!"-слышатся ему слова, но он не знает, за что ему спасибо, вроде ничего такого им не доставал.

Шестое сердце – странный военный – стояло под погасшим фонарем. Был четвертый час, и начиналась метель. Когда он попытался вслед за бригадой проникнуть в заповедную машину, его вытолкнули оттуда, Юрочка захлопнул перед ним дверцу, как перед Карабасом-Барабасом, и он остался стоять одиноко под тем фонарем и только успел прочесть номер уносящейся машины. Прочитал заветный номер, и нацарапал его на асфальте носком ботинка, и возвращался к нему несколько раз, чтобы его повторить. Когда в последний раз он вернулся к фонарю, снег занес его рисунок, и он снова стал писать на снегу, и всю ночь он запоминал тот номер и твердил без устали его наизусть, и никогда потом он не чувствовал себя таким счастливым, как тогда под погасшим фонарем.

Машина мчалась по городу в дежурную больницу я по дороге приняла новый вызов. В дежурной больнице Тимофея Павловича приняли врачи, а Ольга Сергеевна его больше никогда не увидит, хотя много раз будет заходить в продовольственный магазин № 15. Если бы он увидел ее потом, он и не вспомнил бы ее, но она есть, она существует для него и для другого, для каждого из нас, и она кладет ему на потный, прохладный лоб свою горячую ладонь – козырек жизни.

Через день майор Травкин разыскал Ольгу Сергеевну и начал вписываться в ее жизнь с большой настойчивостью и утомительным упрямством. Сначала Ольга Сергеевна удивлялась, потом возмущалась, что он вламывается в ее жизнь, не спросясь ее, как будто только он один и может быть ей нужен, отталкивая остальных ее знакомых в сторону, разгоняя их, как стадо гусей.

В первый же день он сказал:

– Я полюбил вас! Завтра я улетаю на Север. Через месяц вернусь за ответом.

– За каким ответом? – удивилась Ольга Сергеевна.

– Я прошу вас стать моей женой!

– Да что вы! Мы совершенно незнакомые и чужие друг другу люди!

– Я вам буду писать каждый день, ждите моих писем!

С тем они тогда и расстались. Через месяц он вернулся, пробыл в Ленинграде неделю и неделю кружил Ольгу Сергеевну в вихре своей любви, не дал опомниться ей, и вот они уже летят вдвоем на Север, а Ольга Сергеевна прийти в себя не может от удивления: "Неужели не сон мне снится, неужели это я?"

Околдовал он ее, что ли, увез, украл?

Чувство это было настолько сильным и заразительным, что она и сама в него влюбилась. Оказалось, Что и она на сильную любовь способна, а ведь не знала за собой такой способности и не узнала бы, если бы не взял ее в плен дорогой майор Травкин.

А потом что было, что было! Восемь лет семейной жизни – драма в восьми частях, а со стороны так просто комедия. Ни шагу не давал ей ступить без себя майор Травкин. Будь бы его воля, он превратил бы ее в Дюймовочку и возил бы с собой повсюду, спрятав во внутренний карман, поближе к своему сердцу, явно вулканического происхождения.

Все его мысли были – как бы ее не потерять, жену свою. Сны ему снились, что она его бросает, уходит от него навсегда. Измотался он с ней и ее совсем замучил. Над ним подшучивали летчики, в глаза ему говорили и за глаза, что он Отелло. Поговорку придумали: "Ревнивый, как майор Травкин".

Ольга Сергеевна столько раз просила его сдерживаться, но Травкин был неумолим: он провожал ее на работу, встречал, даже если был занят по горло. Начальство ему делало поблажки в этом вопросе: конечно, такую жену беречь надо, красавица!

На этот раз, в Ленинграде, он не угрожал ей пистолетом, не брал клятв, а засел за водку и стал пить. И, как всегда, когда их жизнь подходила почти к полному разладу, призывно играли трубы, и он, собирал чемоданы, говорил: "В дорогу!"

И Ольга Сергеевна, забывая о своих обидах и мучениях, садилась плечо к плечу с мужем в машину ли, самолет ли, в поезд, и они уезжали, улетали, уносились сначала одни, а потом на руках, за ручку, а теперь за руку вместе с дочкой Леной, которая сначала про них ничего не знала, зато они все про нее знали, потом она узнавала про них все больше, а они узнавали про нее все меньше.

…Самолет продолжал лететь на той же высоте с невероятной скоростью, но скорости не чувствовалось – не было земных ориентиров.

Ольга Сергеевна очнулась от задумчивости и привлекла Лену к себе.

– Лена! Не будем с тобой никогда ссориться! Будем играть с тобой во что хочешь! Если же я когда-нибудь начну на тебя сердиться без всякой причины или, того хуже, ругать тебя и говорить: "Мне некогда", "У меня свои дела", ты скажи мне только: "Девять тысяч метров!" Увидишь, как я тотчас изменюсь'

– А почему? – спросила любопытная Лена, которой хотелось знать все на свете.

Засмеялась Ольга Сергеевна:

– Когда-нибудь узнаешь!

Потом они вздремнули, потом пообедали, потом вспомнили еще раз про первый "А», а потом самолет пошел на снижение, внизу ждал их Владивосток. И тогда они вышли на трап, обе Травкины, и их увидел сам полковник Травкин, он не поверил своим глазам. Он уже разуверился, что они к нему вернутся, – слишком незаслуженно повезло бы ему тогда в жизни, – но они шли по трапу, они сходили к нему с неба, они упали в его руки. Затем обе они повисли у него на шее, и когда шея у него окончательно занемела, он повял, что ему все-таки крепко повезло в жизни и не надо ему в ней играть трагическую роль.


ПОДАРОК СВИРЕПОГО НОСОРОГА

После разговора с Травкиной Гончаров стал быстрее поправляться, боясь, как бы она и на самом деле не стала к нему каждый день приходить. Но Травкина не приходила к нему целую неделю, и он перестал тревожиться. Не давала только покоя мысль: зачем он разболтал ей про котят? Уж она обязательно доложит Жирафе, еще и специально пойдет к ней ради этого. Ох, уж до чего она надоела, эта Травкина!

И Федя решил придумать что-нибудь особенное, чтобы не упасть окончательно в глазах Жирафы и унять в себе неведомое доселе чувство вины. Но ничего особенного в голову не приходило. От велосипеда Жирафа отказывалась, от клюшки тоже. Просила когда-то синицу поймать. Он голубя видел, воробьев видел, а вот синицу ни разу не пришлось ему увидеть. Сначала подумал, что может в магазине ее купить, но Птичьих магазинов поблизости не было. Он решил пойти на помойку, где жили голуби и воробьи. "У помойки, может, и синицы есть, – подумал он, – там корму много, на всех хватит".

Просидел он возле помойки целый час – ни воробьев, ни голубей, не только что синиц! "Вечно придумает что-нибудь, длинная", – ворчал он, начиная замерзать.

Но тут, на Федино счастье, прилетел один воробей а стал клевать пищевые отходы. Федя за ним потянулся, чтобы его схватить, но воробей повернул к нему голову, посмотрел ему прямо в глаза и нехотя улетел, Федя снова притаился и стал ждать другого воробья, Поглупее. Под ногами у него зашуршала газета, он нагнулся, чтобы высвободить ноги из газеты, и хорошо, что нагнулся и не поддал ее ногой: под газетой сидел мышонок, серый, с умными глазками и смотрел прямо на него. Федя обрадовался: мышонок еще лучше, чем синица! Зажал мышонка в кулак и побежал домой. Дома, чтобы не видела мама, он засунул мышонка в поллитровую банку и завязал банку полотенцем.

Теперь надо было уберечь мышонка от мамы. Мама, как назло, никуда не собиралась уходить. Федя засунул банку под кровать, сел сам и стал переживать, что мышонок задохнется, как он сам чуть не задохнулся под одеялом, когда к нему пришла Травкина.

– Капусты хочу. Кислой! – сказал Федя маме, зная, что нет в доме кислой капусты.

Мама сразу засуетилась: как же так, нет кислой капусты, а сыночек, маленький мальчик, почувствовал охотку.

– Только поджарю котлеты и сбегаю в магазин, сказала Любовь Ивановна, ласково поглядывая на вы здоровевшего сына.

Мама ушла, и, пока она ходила, Федя перерыл весь шкаф: искал марлю. Потом окутал банку марлей, натолкал в банку хлеба и положил целую котлету. Хорошо, что догадался похолоднее выбрать.

Смотрел Федя на мышонка и смеялся: до чего же смешной! Глупый какой-то. Мордочкой тыкается в банку, а усы длинные и ушки на голову валятся – отморозил, что ли? Хотел Федя растереть ему ушки водкой, как мама ему, но тут отец с работы пришел.

– Что в комнате развал такой? Мать не убралась с утра, что ли? Ведь знает, что я не люблю беспорядка!

– Я уберу сейчас, это я марлю искал, – сказал Федя, запихивая как попало глаженое белье.

Тут Любовь Ивановна вернулась из магазина, неся в руке мешочек с капустой.

– Вот и я!

– Зачем тебе марля? – спросил отец, подозревая, что марля пойдет на какое-нибудь безобразие.

– Да я вот Пиню Глазова встретил, он говорит – завтра на уроке труда рукоделие будет, к Восьмому марта будем родителям подарки готовить, вышивать будем!

– На марле? – удивился отец.

– На марле! – сказал Федя, глядя ему прямо в глаза, как тот всегда требовал.

Слышишь, мать, вышьет тебе сын поздравление ва марле!

Любовь Ивановна умилилась:

– Господи, дожили до хороших подарков!

– Я тебе говорю – на марле вышивать будет. Разве на ней вышивают? Век прожил, а про такое не слыхал.

Федя стал нервничать: отец во всем разбирается, еще побежит узнавать к соседям, к Вадику Васильеву, про марлю.

Но его спасла мама:

– Нынче чего только не придумают! Раз ребенка в первом классе алгебре учат, то по марле вышивать тоже научат. Это мы с тобой отсталые, а он пусть по марле вышивает! А вдруг это новая какая вышивка?

Помалкивать нам надо, как бы нас не засмеяли по серости нашей.

Но отец был упрямый и ни за что не согласился с матерью.

Стали обедать. Мать наложила Феде целую тарелку капусты:

– Кушай, родной!

У Феди, как назло, аппетиту на нее не было, полазил, полазил вилкой по тарелке и отодвинул.

– Всё!

Мать испугалась:

– Не заболел ли, Феденька, опять?

А тут запищал мышонок в банке. Отец, как услышал тот писк, выскочил из-за стола:

– Мыши у нас завелись!

Мать ему:

– Какие мыши? Выпил лишнего, вот тебе и почудилось! Нет у нас мышей. Слава богу – в новой квартире, откуда им взяться?

– Откуда им взяться? – как эхо повторил Федя.

– Я слышал мышиный писк, – повторил отец и стал прислушиваться, но умный мышонок не выдал себя на этот раз.

– Я спать пойду, – сказал Федя, – мне завтра в Школу все-таки.

– А хоккей как же? Игра сегодня будет, зарубка!

– Спать пойду!

Федя лег в кровать, банку с мышью поставил рядом с собой и накрыл ее одеялом. Благополучно проспали они ночь. А наутро спрятал он банку в мешок для обуви. Портфель в руке, мешок на плече, солнца за спиной – отправился в школу.

Был утренний заморозок, лужи, затянутые тонким стеклянным льдом, лопались, трещали под его ногами, вода натекала ему на ботинки, и скоро они намокли, но Федя не обращал внимания на мокрые ноги, он знал, что теперь не заболеет, незачем теперь ему болеть, все хорошо с ним, и мышонок болтается у него в банке на плече. На голых деревьях (просто не верилось, что они скоро будут зелеными!) чирикали воробьи – смешные птицы, из домов, как горох, выкатывались школьники – зеленые горошины, по улицам бежали горошины покрупнее. Гончаров шел по улице и свистел и чирикал, как воробей. Он остановился около Жирафиного дома подождать, когда она выйдет, но вышли только ее родители и помчались на автобусную остановку. Гончаров еще подождал: наверное, она одна пойдет в школу. Но Жирафа не показывалась. Тогда он взял осколок льдинки и запустил ею в Жирафино окно. Осколок угодил точно, звякнул по стеклу и вернулся на землю, разбившись вдребезги.

В белой ночной рубашке с длинными рукавами, с перевязанным горлом, появилась в окне Жирафа, совсем белая при солнечном свете. Она распласталась по стеклу, как плакат о зиме, и безучастно посмотрела вниз.

Тогда Гончаров закричал, показывая на портфель:

– Эй, пошли в школу!

Но она даже не изменилась в лице, будто его не узнала, будто забыла про него навсегда.

"Растрепала все Ленка! И зачем я ей сознался?" – пожалел он.

Так и смотрели они друг на друга молча, и Гончаров решил было отойти без ничего, без ответа. Но не смог он отойти от нее без ничего. Он отбросил портфель и мешок в сторону, перекувырнулся через голову и, уцепившись руками за скамейку, сделал стойку на голове, болтая ногами в разные стороны. И когда, облепленный липким снегом, он взглянул наверх, то увидел, что Жирафа смеется. Вскочил он на ноги, подхватил портфель и мешок и помчался в школу. Но по дороге мышонок запищал, радуясь, что остался жить после всех потрясений, и Федя вспомнил про подарок. Он повернул назад, добежал до знакомого дома, взлетел на третий этаж и позвонил. Ему открыла Жирафа.

– Ты чего? – удивилась она.

Он достал банку и протянул ей:

– Держи! А ты чего?

– Я заболела гриппом! А это что?

– Подарок! – крикнул он ей снизу и побежал сломя голову в школу. А внутри у него все пело, и только непонятно было, откуда пришла к нему та музыка.

Жирафа развязала банку, и из банки, приподнимаясь на задних лапах, передними скользя по стеклу, выглянул живой мышонок. Засмеялась Жирафа, разглядывая мышонка, а он запищал, разглядывая ее. Увидела Жирафа его острые зубки и розовый язычок. Мышонок влез на остаток котлеты и продолжал смотреть на Жирафу глазами, похожими на черные бусинки. – Здравствуй! Давай играть!

Стали они играть, и незаметно пролетел день и наступил вечер.

Маша сидела в кровати, а банка стояла с нею рядом.

– Ну, не скучала? – спросила мама, входя в комнату.

– Я не скучала, – ответила Маша. – Я не одна была!

– А с кем же ты была? – улыбнулась мама, и не предполагая, кого же придумала сегодня себе в друзья Маща.

– С мышонком играла!

– С мышонком? – удивилась мама ослаблению Машиной фантазии.

– С живым! Посмотри! Он в банке сидит!

Мама наклонилась, чтобы посмеяться дочкиной шутке, но отпрянула в ужасе, когда на нее уставились черные глазки.

– Мышь! – закричала мама в панике. – Откуда она у тебя, боже мой?!

Чувствовала Маша, что не надо говорить правды, и не сказала.

– Я поймала ее! – услышала мама сквозь пелену тумана, который невесть откуда взялся и залез ей в уши.

– Где поймала? – простонала мама, оглядываясь по сторонам, ожидая увидеть скопище мышей.

Она села на диван, поджала ноги и так и сидела скорчившись, пока Маша не рассказала ей правды.

Как услышала мама, что мышь не местная, а занесенная, прыгнула она на пол и закричала:

– Мало нам твоего гриппа, ангины и воспаления легких, еще и желтухой заболеешь! Давай сюда мышь, я ее сама выброшу, а завтра пойдем анализы сдавать! Что мне с тобой делать, как я устала!

И тут мама хотела заплакать, но зазвонил звонок и зашла к ним Нелли Николаевна, мать Пини Глазова, их соседка по площадке, проведать Машу. Она принесла ей для поправки здоровья клюкву, а также домашнее задание.

Маша посмотрела на Нелли Николаевну и ахнула – какой у нее ни с того ни с сего живот вырос, все время ходила нормальная, и вот живот вырос. Маша инстинктивно схватилась за свой живот – тот ли он самый? – и нечаянно опрокинула банку на бок, а мышка хвостиком махнула ей на прощанье и побежала по комнате. И надо же такому случиться – не нашла она лучшего себе места, как остановиться на домашней туфле Нелли Николаевны. Нелли Николаевна, как увидела мышь на своей туфле, выронила банку с подснежной клюквой, вскрикнула и задрожала большим своим телом, как будто рябь прошла по озеру. И сейчас же сказала:

– Ой, у меня схватки!

Мама бросилась ее провожать, а мышка, недолго думая, выбежала в раскрытую дверь.

Максим Петрович, придя с работы, застал семью свою в большом волнении и в тревоге. Во-первых, Маша сказала ему, что теперь долго она не поправится, так как ей не с кем играть с живым. Жена, во-вторых, сказала, что она дома ни минуты не останется, пока не будет точно известно, есть ли в квартире мышь. А в-третьих, Максим Петрович засмеялся и сказал, что из живых можно с ним играть, а что касается мыши, то он, если она здесь, обнаружит ее немедленно.

Весь вечер он возил мебель по комнате, а мыши не нашел.

– Может, она играет со мной в кошки-мышки? – сказал он, вытирая со лба пот.

– Вечно у тебя дурацкие шуточки! – сказала сердито мама, боясь идти на кухню.

– Откуда мышь-то взялась? – спросил он деловито.

– Мне ее Гончаров подарил! Помнишь, это он котят погубил!

– Ну и друзья у тебя, Машка, мне бы таких! засмеялся Максим Петрович. – С такими друзьями не пропадешь!

– Ты хоть в руки ее не брала? – с надеждой спросила мама.

– Брала! Я ее гладила, когда она пищала, то есть он, мышонок, пищал.

– Нет, это не моя дочка! – сказала мама. – Мне, наверно, подменили ее в самом начале! Я боюсь мышей!

– Нет, я твоя, твоя! Только ты не бойся их, мышь – маленькая, а ты – большая!

– Действительно, посмотри на себя в зеркало! А я пока тебе мышь из Машкиной книжки вырежу, и сравним мы вас и узнаем правду, кто кого бояться должен.

– Нет, вы невозможные! – засмеялась мама и пошла на кухню готовить запоздалый ужин.

И хорошо им было втроем. "И вчетвером было бы не хуже", – подумала мама, завидуя Нелли Николаевне, которую вел под ручку муж. Она из окна их видела и знала, куда они направлялись.

– Надо бы нам еще ребенка. Машке скучно, – сказала она поздно вечером мужу.

Максим Петрович ничего не ответил на это, улыбнулся про себя и решил приписать в свой рассказ историю с мышью, но только превратил мышь в электронную.

Жизнь седьмая

ПИСАТЕЛЬ МИРА СЕГО ПИНЯ ГЛАЗОВ

Придя в школу, Гончаров узнал новость, что Лена Травкина улетела на Дальний Восток, что в классе объявился писатель Пиня Глазов И что Вадик Васильев попал в больницу.

Первое известие потрясло его самым неожиданным образом. Весь день он рассказывал Мише про Лену, какая она, в общем, неплохая девчонка, хоть она ему а надоела.

Миша внимательно слушал Федю и не узнавал – Изменился Гончаров после болезни, микробы на него так подействовали, что ли?

– Да наплюй ты на Ленку! – сказал Миша с не свойственной ему грубостью. – Она только на этот год улетела, а на будущий вернется опять!

Как услышал Гончаров сообщение Миши, свалился у него с души камень.

– Плевать на Ленку! – сказал он, и пошли они с Мишей в обнимку по коридору, настоящие мальчишки, настоящие друзья, которым дела нет до этих девчонок, ябед и приставал.

Второе известие он до конца не дослушал, а третье тут же забыл.

Зато отъезд Лены Травкиной исторг душераздирающий стон из узкой груди первоклассника Пини Глазова. Если бы не внезапный, как камень на голову, отлет Лены из города Ленинграда в город Владивосток, прямо как в задачах на движение про пункт А и пункт Б, так и не узнал бы Пиня, что в душе-то он и есть писатель, а не индеец и не пират. Так и не прочитали бы читатели эту повесть, которую, засыпая, стал писать в своей душе Пиня, как, засыпая, писала эту же повесть в своей душе учительница Наталья Савельевна, как по вечерам писал свой первый рассказ Максим Петрович Соколов, выдумывая фантастических героев, как писал свое сочинение про сыщика Ангофарова милиционер Дмитрий Александрович Ярославцев.

Но все-таки что должно случиться, всегда, как правило, случается, и Пиня в своей тетрадке по русскому языку, после упражнения, в котором говори лось, как Яша дразнил гусей, не смог с собой справиться и написал: "Лена Травкина улетела!" И наста вил дальше целую строчку вопросительных и воскли цательных знаков вперемешку. ?????? !!!! ? ! ??? …….

Затем он написал грамматический разбор: "Лена Травкина – самый главный член предложения, всех главнее, главнее". И тоже целую строчку: "главнее главнее главнее главнее главнее главнее главнее".

Мать Пини, всегда проверявшая у него уроки, державшая над ним полный контроль, на этот раз не смогла проверить его – не до того было. Уезжая в родильный дом в сильном волнении после пережитого скачка мыши на ее тапочку, Нелли Николаевна крепко обняла черного, как галчонок, Пиню, воинственного, как индейский поселок, Пиню, и сказала ему на временное прощание:

– Я поехала тебе за сестренкой. Слушайся папу и

Наталью Савельевну, она – в курсе. Учись как следует! Маруся двоек не любит!

– Много она понимает, твоя Маруся! Она реветь будет. Вези мальчишку, будем играть в войну, – посоветовал вооруженный до зубов Пиня. На животе у него болтались автоматы разных образцов, из-за пояса выглядывали пистолеты всех систем, на боку висел лук и колчан со стрелами, а на голове сидел мотоциклетный шлем. В руках он держал рапиру, а у ног его стояли пушки, броневики и ракетные установки.

Как глянула на сына Нелли Николаевна, так еще сильнее стали у нее схватки.

Пиня бился с врагами, и ему некогда было прощаться с мамой: враги лезли со всех сторон.

– Не путайся под ногами, видишь, маме плохо! – закричал на него отец и пнул ногой ракетную самоходку.

– Ура! – закричал Пиня. – Победа за нами! Мы наступаем! – И полез в атаку, споткнувшись об отцовскую ногу.

Мама бросилась его поднимать, подняла, прижала к щеке, и так прижала, что он вскрикнул. Решил, что враги на него напали, повыскакивали из убежищ.

– Тра-та-та! – застрочил из пулемета Пиня и так и не успел обнять маму на прощанье – некогда, кругом война!

Нелли Николаевна, окидывая его грустным взглядом, остановилась на пороге, и сердце у нее сжалось при мысли, какой еще маленький у нее Пиня, какой еще глупый, а придется ему на второй план переместиться, и с этим уже ничего не поделать. Только бы хватило у нее чуткости, только бы ее хватило любить поровну двух своих детей, не делая в любви скидку на старшего. Ей стало горько, и она закрыла лицо руками.

Муж ее, математик Глазов, стал дергать ее за рукав, торопить, трясясь от страха, как бы чего не случилось. Они пошли медленно, под ручку, а вслед им бил пулемет, который находчивый Пиня установил на шкафу…

Нелли Николаевна, направляясь в сторону родильного дома, бывшего здесь неподалеку, вспоминала, как первый раз она покидала дом по такому же поводу. Смутно тогда было у нее на душе. С мужем разлад какой-то был, и долго он продолжался. Видно, какая-то женщина вошла в его жизнь, и он гнался за ними, как за двумя зайцами. Много слез она пролила, и в родильном доме и после, но ни о чем она его не расспрашивала. Как только выдержки у нее хватило, всегда такой нетерпеливой и непоседливой, как Пиня!

Уходя тогда из дому, она дала себе слово никогда не сердиться и не обижать своего ребенка, которого заранее любила, и поклялась беречь его от горя и печали. Когда же узнала, что родился сын, она, счастливая и усталая, дала себе клятву никогда не покупать ему игрушечного оружия, пусть даже в играх он не знает про войну.

Но стоило малышу заговорить, как он выставил вперед указательный палец, остальные сжал и сказал: «Кхе, кхе!" И поубивал всех кукол, которых она покупала для него с большим усердием.

Больше кукол он не замечал. От нее же потребовал оружия. Она не сдавалась, как будто не понимала, о чем он просил. Но ее предали: родственники и знакомые нанесли ему на день рождения целый склад оружия, и стал сын солдатом.

Жил в своем военном царстве Пиня, а окружающая жизнь его не трогала. Пошел он в детский сад, там сколотил он отряд таких же маленьких головорезов, как и он сам, и за обедом и за завтраком, в тихий час, и на музыкальных занятиях, и на прогулке вели они между собой непрекращающуюся войну.

Каждое утро Нелли Николаевна снаряжала своего солдатика в чистое обмундирование и вела его в детский сад, гордая и взволнованная. И хотелось ей, чтобы кто-нибудь с ее работы, слесари или токари, инженеры или администрация, увидели ее рядом с Пиней, неповторимым красавцем, наглаженным и намытым до блеска. Она шла с ним по самой середине панели и сияла. Вечером, когда она приходила за ним, настроение ее резко менялось. Она специально задерживалась в детском саду как можно дольше, когда, по ее подсчетам, должны были разойтись по домам все ее заводские знакомые и товарищи, чтобы не дай бог ее не увидели рядом с этим чучелом и страшилой, грязным и черным, как будто его только что выволокли из печной трубы, и на рубашке которого читалось все сегодняшнее меню.

Она зажимала его тонкие ноги в свои колени, доставала платок и терла его щеки, губы и лоб, и платок становился черным.

– Мамочка, – говорил Пиня, – сегодня я не такой уж грязный, всего один раз упал в лужу!

– Где ты нашел лужу! Мороз десять градусов!

Пиня делал таинственные глаза – нашел! Никто не вашел, а ему повезло. И улыбался, довольный, излучая радость, делясь с мамой своей радостью. Мама, выслушав его таинственные слова, давала ему такой шлепок, что они на том шлепке летели оба на трамвайную остановку, прыгали в трамвай и садились на детские места, увозя в добром трамвае тайну грязного Пини, сына конструктора механического цеха Нелли Николаевны. Пиня, забыв про полученный шлепок, смотрел в окошко, узнавая остановки и марки машин, задавая своей печальной маме бесчисленное множество вопросов, вслух делился с ней и знаниями, и сомнениями своими. Мама обнимала его, и они вместе смотрели в окошко, и много интересного они видели за простым стеклом, и путешествие в трамвае казалось им замечательным занятием. Но стоило им доехать до знакомой остановки, выйти на знакомую улицу, как настроение у Нелли Николаевны снова падало, так как она видела себя у корыта стирающей солдатскую амуницию. Опять никуда сегодня не сходить, опять плен! Для Пини грустные вечера его мамы, когда она оставалась одна у корыта, а папа уходил на вечер в Дом ученых, в кино или в театр, так и останутся тайной, как тайной останется для мамы, где Пиня отыскал ту лужу при морозе в десять градусов.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13