История похищения

– Мне проще было умереть, чем оставаться в неведении, что происходит, – потом объяснял он.

Один из похитителей приставил ко лбу Пачо пистолет и приказал выйти из машины, опустив голову. Другой открыл переднюю дверь и сделал три выстрела: одна пуля отрикошетила от лобового стекла, а две другие пробили череп водителя, тридцативосьмилетнего Оромансио Ибаньеса. Пабло об этом не догадывался. Впоследствии, восстанавливая в памяти подробности нападения, он припомнил, что слышал слабые звуки выстрелов из пистолета с глушителем.

Операцию провели так молниеносно, что похищения человека никто не заметил, хотя произошло оно отнюдь не на безлюдной улице и не в выходной, а во вторник. Обнаружив окровавленный труп на заднем сиденье брошенного автомобиля, полицейский поднял оброненный телефон и тут же услышал в трубке голос, который звучал глухо, как из другой галактики:

– Алло!

– Кто это? – спросил полицейский.

– Редакция «Тьемпо».

Спустя десять минут новость уже ушла в эфир. На самом деле операцию по захвату Пачо Сантоса начали готовить четыре месяца назад, но никак не могли ее провести, потому что он часто и совершенно внезапно уезжал в командировки. По той же причине пятнадцать лет назад М-19 отказалась от идеи похитить его отца Эрнандо Сантоса.

Однако на сей раз похитители предусмотрели все до мельчайших деталей. Их машины, неожиданно попав в пробку на проспекте Бойака, в районе Восьмидесятой улицы, поехали по тротуару и затерялись в закоулках бедного квартала. Пачо Сантос сидел между двумя похитителями и ничего не видел, поскольку на него надели очки со стеклами, замазанными лаком для ногтей, но он считал, сколько поворотов сделала машина до въезда в гараж. И затем, прикинув время, проведенное в пути, примерно понял, в какой район его привезли.

Поскольку Пачо из-за очков ничего не видел, один из похитителей довел его за руку до конца коридора. Они поднялись на второй этаж, сделали еще пять шагов и вошли в какое-то прохладное помещение. Там очки сняли, и Пачо увидел темную спальню. Окна были закрыты ставнями, под потолком одиноко горела лампочка. Из мебели имелись лишь двуспальная кровать с довольно-таки несвежим бельем и стол, на котором стояли телевизор и портативное радио.

Пачо понял, что похитители спешили не только из соображений безопасности, но и чтобы успеть к началу матча между футбольными клубами «Санта-Фе» и «Кальдас». Ради всеобщего спокойствия Пачо выделили бутылку водки, оставили наедине с радиоприемником и отправились вниз следить за перипетиями матча. Пачо за десять минут ополовинил бутылку, но остался абсолютно трезв. Правда, немного все-таки приободрился, и у него тоже возникло желание послушать трансляцию матча. Он с детства болел за «Санта-Фе», и нынешняя ничья (2:2) так его разозлила, что даже водку пить расхотелось. А после матча, в половине десятого вечера, показали выпуск новостей, и Пачо увидел себя: на записи, которую извлекли из архива, он был в смокинге, и его окружали победительницы конкурса красоты. Только тогда Пачо узнал о гибели шофера.

Когда новости закончились, в комнату вошел охранник в маске. Он заставил Пачо переодеться в серый тренировочный костюм. Похоже, это была тюремная роба для заключенных, попавших в лапы Невыдаванцев. Бандит хотел было отобрать у Пачо противоастматический аспиратор, лежавший в кармане пиджака, но Пачо сказал, что для него это вопрос жизни и смерти. Охранник в маске объяснил ему правила поведения в доме: Пачо разрешалось ходить в туалет, расположенный в коридоре, сколько угодно слушать радио и смотреть телевизор, приглушив звук. Затем он приказал Пачо ложиться спать и привязал его за лодыжку к кровати.

Охранник положил матрас на пол параллельно кровати и через минуту захрапел, периодически присвистывая. Сумерки сгущались. Лежа в темноте, Пачо вдруг осознал, что это всего лишь первая ночь и что будет дальше, совершенно неясно; все, что угодно, может произойти. Он подумал о своей жене Марии Виктории, которую друзья прозвали Мариаве, красивой, умной, волевой женщине, которая родила ему двух сыновей: Бенхамину было полтора года, а Габриэлю – семь месяцев. Где-то по соседству закукарекал петух. Пачо удивило, что он поет так рано. «Наверное, с ума сошел. Какой нормальный петух кукарекает в десять вечера?» – подумал он. Пачо – человек чувствительный, импульсивный, легко может растрогаться: короче, точная копия своего отца. Андрес Эскараби, муж его сестры Хуаниты, погиб при взрыве самолета, в который Невыдаванцы подложили бомбу. Стоя среди убитых горем родственников, Пачо произнес фразу, от которой все тогда содрогнулись: «К декабрю одного из нас тоже не будет в живых». Но когда его похитили, он почему-то не чувствовал, что эта ночь окажется для него последней. Пожалуй, впервые в жизни Пачо был совершенно спокоен и не сомневался, что выживет. Поняв по дыханию растянувшегося на полу охранника, что тот не спит, Пачо спросил:

– Кто меня похитил?

– А кого вы предпочитаете, – спросил он в ответ, – партизан или наркомафию?

– Я думаю, что попал к Пабло Эскобару, – сказал Пачо.

– Точно, – подтвердил охранник, но тут же поправился: – Вернее, к Невыдаванцам.

Слухи о похищении Пачо распространились мгновенно. Сотрудники газеты «Тьемпо» обзвонили ближайших родственников, те – своих, и вскоре уже все родные были в курсе. По странному стечению обстоятельств жена Пачо узнала об этом одной из последних. Буквально через несколько минут после случившегося ей позвонил их друг, Хуан Габриэль Урибе; он еще не был уверен, что слухи правдивые, и осмелился лишь спросить, пришел ли Пачо домой. Она сказала, что нет, и Хуан Габриэль не рискнул сообщить ей неподтвержденные сведения. Вслед за ним позвонил Энрике Сантос Кальдерон, троюродный брат Пачо и заместитель главного редактора «Тьемпо».

– Ты уже знаешь про Пачо? – выпалил Энрике.

Мария Виктория решила, что он говорит про некую другую новость, которая была ей известна, и ответила:

– Конечно, знаю.

Энрике спешно попрощался и кинулся звонить другим родственникам. Спустя годы, комментируя это недоразумение, Мария Виктория пошутила:

– Вот что значит считать себя чересчур догадливой!

Впрочем, Хуан Габриэль вскоре позвонил ей опять и тогда уже рассказал обо всем: и об убийстве шофера, и о похищении Пачо.

Президент Гавирия и его ближайшие советники просматривали рекламные ролики, обдумывая, как строить избирательную кампанию в Конституционную Ассамблею; внезапно пресс-секретарь президента Маурисио Варгас прошептал на ухо шефу:

– Пачито Сантоса похитили.

Просмотр не прекратился. Президент снял очки, которые надевал, когда смотрел на экран, и взглянул на Варгаса.

– Держите меня в курсе, – сказал президент и, снова надев очки, уставился в экран. Его близкий друг Альберто Касас Сантамария, министр связи, сидевший рядом, услышал новость и шепотом передал ее президентским советникам. Зал охватило волнение, однако президент и глазом не моргнул, твердо следуя принципу, что надо доводить дело до конца; это правило он усвоил еще со школьной скамьи. Когда показ завершился, Гавирия снял очки, положил их в нагрудный карман и приказал Маурисио Варгасу:

– Позвоните Рафаэлю Пардо, пусть прямо сейчас созовет Совет безопасности.

Затем, как и предусматривалось, президент затеял обмен мнениями по поводу рекламных роликов. И лишь когда решение было принято, стало понятно, каким ударом явилось для него известие о похищении. Через полчаса Гавирия входил в зал заседаний, где его уже поджидало большинство членов Совета безопасности. Не успело заседание начаться, как Маурисио Варгас на цыпочках пошел в зал и сказал на ухо президенту:

– Похитили Марину Монтойя.

На самом деле это случилось в четыре часа пополудни, до похищения Пачо, но потребовалось еще четыре часа, чтобы новость дошла до президента. Эрнандо Сантос Кастильо, отец Пачо, уже три часа спал в одном из отелей итальянского города Флоренция, за десять тысяч километров от Боготы. В соседней комнате располагалась его дочь Хуанита, а еще в одной – вторая дочь, Адриана, с мужем. Им уже сообщили печальное известие по телефону, но они не решились нарушить покой отца. Зато Луис Фернандо, племянник Эрнандо Сантоса, позвонил прямо из Боготы и, раздумывая, как бы поаккуратнее разбудить дядюшку шестидесяти восьми лет, перенесшего пять операций по шунтированию сердца, не нашел ничего лучшего, чем выпалить:

– У меня очень плохие новости.

Эрнандо, конечно, заподозрил наихудшее, но спросил, как полагается в таких случаях:

– Что случилось?

– Пабло похитили.

Каким бы страшным ни было известие о похищении, это все же не так непоправимо, как убийство, поэтому Эрнандо вздохнул с облегчением.

– Слава Богу! – воскликнул он и, тут же сменив тон, добавил: – Спокойно! Давайте думать, как действовать.

Через час, на рассвете, вдыхая благоухание тосканской осени, семейство Сантосов двинулось в долгий обратный путь на родину.

Родные Дианы Турбай, взволнованные тем, что даже через неделю после ее похищения о ней нет никаких известий, ходатайствовали перед правительством об официальных переговорах правительства с основными повстанческими организациями. Через неделю после того дня, когда Диана должна была бы вернуться домой, ее муж Мигель Урибе и член парламента Альваро Лейва тайно отправились в Зеленый дом, штаб-квартиру Революционных вооруженных сил Колумбии в Восточной Кордильере. Оттуда они связались со всеми вооруженными группировками, пытаясь узнать, не удерживают ли они Диану. Семь формирований ответили отрицательно, выпустив одно сводное коммюнике.

Руководство страны, которое само не знало правды, предостерегало общественность от распространения непроверенной информации и призывало верить только тем известиям, которые будут поступать по линии правительства. Однако суровая, горькая правда заключалась в том, что люди верили только Невыдаванцам, поэтому все с облегчением вздохнули 30 октября (с момента исчезновения Дианы Турбай прошел уже семьдесят один день, а Фредерико Сантоса – сорок два), когда Невыдаванцы развеяли сомнения одной-единственной фразой: «Мы официально признаем, что пропавшие журналисты находятся у нас». Спустя восемь дней похитили Маруху Пачон и Беатрис Вильямисар, и имелись веские основания предполагать дальнейшую эскалацию насилия.

На следующий день после исчезновения Дианы и ее съемочной группы, когда никто еще даже не подозревал, что их похитили, на популярного ведущего программы новостей на радио «Караколь» Ямида Амата напали в центре Боготы бандиты, которые перед этим несколько дней вели за ним пристальную слежку. Амат умудрился выскользнуть из их лап, неожиданно применив борцовский прием, и чудом уцелел от пули, пущенной ему в спину. А через пару часов дочь экс-президента Колумбии Белисарио Бетанкура Мария Клара ехала в машине с двенадцатилетней дочерью Наталией и тоже умудрилась избежать похищения, когда в одном из жилых кварталов Боготы бандитская машина преградила ей путь. Оба провала, судя по всему, можно объяснить только одним: похитителям было строго-настрого запрещено убивать своих жертв.

* * *

Первыми доподлинно узнали о местонахождении Марухи Пачон и Беатрис Вильямисар Эрнандо Сантос и экс-президент Турбай: через двое суток Пабло Эскобар собственноручно написал своему адвокату: «Можешь сказать им, что Пачон захватили наши люди». 12 ноября пришло еще одно подтверждение: Хуан Гомес Мартинес, главный редактор медельинской газеты «Колумбиано», который раньше уже не единожды вступал с Эскобаром в переговоры от имени Почетных граждан, получил от Невыдаванцев письмо. «Захват Марухи Пачон, – говорилось в письме, – это наш ответ на пытки и похищения людей, которые в последнее время постоянно происходят в Медельине и совершаются теми же самыми службами государственной безопасности, о которых мы уже не раз упоминали в наших предыдущих заявлениях». Дальше было написано, что никого из заложников не освободят, пока ситуация не изменится к лучшему.

Доктор Педро Герреро, муж Беатрис, с первого же дня впавший в депрессию из-за полной невозможности как-либо противостоять происходящему, решил прекратить психиатрическую практику.

– Как я мог принимать пациентов, если мое состояние было еще хуже, чем у них? – говорил он потом.

Доктор не знал, куда деваться от тоски, и лишь старался не заражать ею детей. Он не знал ни минуты покоя, по вечерам утешался виски и проводил ночи без сна под звуки душещипательных болеро, которые передавали по радио «Рекуэрдо». «Любовь моя, – пел какой-то певец, – если ты меня слышишь, ответь!»

Альберто Вильямисар, который с самого начала понимал, что похищение его жены и сестры является одним из звеньев зловещей череды преступлений, старался объединить усилия с родственниками других заложников. Однако первая же встреча с Эрнандо Сантосом его разочаровала. Он пошел на эту встречу с Глорией Пачон де Галан, сестрой Марухи. Эрнандо лежал на диване в глубочайшей депрессии.

– Я думаю, Франсиско убьют. И пытаюсь себя морально к этому подготовить, – с порога заявил Эрнандо.

Вильямисар попробовал рассказать ему о планах переговоров с похитителями, но Эрнандо их мрачно отверг.

– Не будьте наивным, дружище, – сказал он. – Вы понятия не имеете, что это за типы. Нет, тут ничего не поделаешь.

Экс-президент Турбай был настроен не более оптимистично. Ему уже донесли по разным каналам, что его дочь в лапах Невыдаванцев, но он решил не делать никаких публичных заявлений, пока не станет абсолютно ясно, на что они рассчитывают. На предыдущей неделе он ловко увернулся от вопроса журналистов.

– Сердце подсказывает мне, – сказал Турбай, – что Диана и ее сотрудники задержались по работе, но о насильственном удержании говорить пока рано.

Ничего удивительного, что после трех месяцев бесплодных хлопот люди испытывали разочарование. Вильямисар воспринял это именно так и не заразился от них пессимизмом, а, наоборот, с удвоенной энергией взялся за объединение усилий.

Один из приятелей Вильямисара, которого как-то спросили, что он за человек, определил это в двух словах: «Хороший собутыльник».

Вильямисар воспринял такую характеристику добродушно, сочтя это завидным и довольно редким качеством. Но в день похищения жены он вдруг осознал, что в его ситуации это качество может его подвести, и решил на людях не брать в рот спиртного, пока его близкие не окажутся на свободе. Будучи большим выпивохой, Вильямисар знал, что алкоголь притупляет бдительность, развязывает язык и мешает адекватному восприятию реальности. А это рискованно, если тебе нужно тщательнейшим образом взвешивать каждое свое слово и обдумывать каждый поступок. Так что зарок был в его же интересах, как необходимая мера предосторожности. С той поры Вильямисар перестал ходить по гостям и распрощался с богемной жизнью и с пирушками в политических кругах. По вечерам, когда эмоции совсем зашкаливали, Вильямисар утешался спиртным в одиночку, изливая душу своему сыну Андресу, который пил только минеральную воду.

Вместе с Рафаэлем Пардо Вильямисар пытался затеять альтернативные переговоры, но они всякий раз торпедировались политикой правительства, которое упорно не желало отказываться от экстрадиции. И Пардо, и Вильямисар прекрасно понимали, что это самый мощный рычаг давления на Невыдаванцев, который президент использует, вынуждая их отдаться в руки правосудия, и который они с таким же упорством используют, чтобы этого не делать.

Вильямисар не был военным, но его детство прошло рядом с казармами. Доктор Альберто Вильямисар Флорес, его отец, много лет был врачом президентской гвардии и был очень тесно связан с военными. Дед Альберто, генерал Хоакин Вильямисар Флорес, был министром обороны, а дядя, генерал Хорхе Вильямисар Флорес, главнокомандующим вооруженными силами. Альберто унаследовал от них характер, в котором уживались, казалось бы, несовместимые свойства: он был сердечным и в то же время властным, серьезным и бесшабашным, это был человек дела, прямой, но никогда не опускавшийся до фамильярности, – короче, смесь типичного военного и уроженца провинции Сантандер. Но все-таки гены отца одержали верх, и Альберто отучился на медицинском факультете университета Хавериана, хотя диплома так и не получил, поскольку его захватила политика. А вот привычка всегда иметь при себе короткоствольный револьвер «смит-и-вессон» 38-го калибра (при том, что он не хотел бы пустить его в ход!) у Альберто, наверное, все-таки не от военных, а от сантандерцев. Но каким бы он ни был, вооруженным или безоружным, его главными достоинствами все равно остаются решительность и выдержка. На первый взгляд эти качества кажутся взаимоисключающими, но жизнь показывает, что это не так. Вильямисару, унаследовавшему от предков бойцовский характер, не терпелось предпринять попытку силового освобождения заложников, однако он решил повременить, пока вопрос не встанет ребром.

Поэтому к концу ноября он пришел к выводу, что единственный выход – это встретиться с Эскобаром и поговорить с ним жестко, на равных, по-мужски. И однажды вечером, устав от хлопот, Вильямисар изложил свой план Рафаэлю Пардо. Тот понимал его отчаянное состояние, но на поводу у него не пошел.

– Вот что я вам скажу, Альберто, – без обиняков заявил он. – Вы можете предпринимать любые действия, но если хотите по-прежнему пользоваться нашей поддержкой, все должно быть согласовано. Каждый шаг, Альберто! Это однозначно.

Что, кроме решительности и выдержки, помогло бы Вильямисару разрешить это сложнейшее внутреннее противоречие, когда ему предоставляли свободу, разрешая действовать на свой страх и риск, но в то же время связывали руки?

Глава 3

Маруха открыла глаза и вспомнила старинное испанское изречение: «Бог дает человеку по силам его». С момента похищения прошло десять дней, и они с Беатрис уже начала привыкать к условиям, которые в первую ночь показались им невыносимыми. Хотя похитители твердили им, что это просто военная операция, на самом деле плен оказался хуже тюрьмы. Говорить им разрешалось только в случае крайней необходимости, и то шепотом. С матраса, на котором они спали вдвоем, вставать запретили, и все, что нужно, пленницы должны были просить у охранников, которые не сводили с них глаз, даже когда Маруха и Беатрис спали. Приходилось испрашивать разрешения буквально на все: на то, чтобы сесть, вытянуть ноги, поговорить с Мариной, покурить. Марухе приходилось утыкаться в подушку, чтобы меньше было слышно, как она кашляет.

Единственная кровать, на которой спала Марина, освещалась денно и нощно ночником. Параллельно кровати, на полу лежал матрас, на нем валетом, как две рыбки на знаке Зодиака, спали Маруха и Беатрис; им выделили одно одеяло на двоих. Охранники дремали, сидя на полу и прислонившись спиной к стене. Места было так мало, что когда парни вытягивали ноги, их приходилось класть на матрас. Жили они в полумраке, потому что единственное окошко было закрыто ставнями. Перед сном под дверь подтыкали тряпку, чтобы свет от ночника не проникал через щель в коридор. Ни днем, ни ночью никакого другого освещения в комнате не было, разве что еще мерцал экран телевизора. Лампочку на потолке Маруха заставила выключить, поскольку все лица в синем свете казались жутко бледными. В закупоренной, непроветриваемой комнате царила смрадная жара. Хуже всего было с шести до девяти утра, когда уже проснувшиеся пленницы томились в духоте без еды и питья, дожидаясь, пока из-под двери вынут тряпку и хоть чуточку свежего воздуха проникнет внутрь. Единственным утешением для Марухи и Марины было то, что им всегда исправно, по первому требованию приносили кофе и пачку сигарет. Для Беатрис, специалиста по лечению дыхательных путей, находиться в прокуренной комнатенке было сущей пыткой. Однако она молча это терпела, видя, как счастливы ее подруги. Марина как-то даже воскликнула, попыхивая сигаретой и наслаждаясь кофе:

– Вот будет здорово, когда мы в один прекрасный день встретимся у меня дома, покурим, выпьем кофейку и посмеемся, вспоминая эти ужасные дни!

И Беатрис впервые не расстроилась из-за того, что они опять надымили, а пожалела о том, что сама не курит.

Тот факт, что трех пленниц держали в одном помещении, судя по всему, объяснялся чрезвычайными обстоятельствами, ведь дом, куда поначалу привезли Маруху и Беатрис, оказался «засвеченным» после того, как водитель такси, с которым столкнулись похитители, навел полицию на их след. Только так можно объяснить, почему их спешно перевезли в другое место и содержали всех в шестиметровой комнатушке с единственной, да и то узкой кроватью и одним матрасом на двоих. В комнатушке, которая была чересчур мала для трех узниц и пары периодически сменявшихся охранников. Марину же перевезли сюда из другого дома – или усадьбы, как утверждала она, – из-за того, что тамошние охранники пьянствовали, бесчинствовали и в результате чуть было не провалили всю организацию. В общем, ничем иным, кроме неких чрезвычайных обстоятельств, нельзя объяснить, почему одна из крупнейших транснациональных корпораций проявила такое поразительное бессердечие, не обеспечив своим приспешникам и жертвам человеческих условий содержания.

Заложницы понятия не имели, где они находятся. Судя по звукам, доносившимся снаружи, неподалеку было шоссе, по которому ездили фуры. Еще, похоже, рядом была открытая допоздна палатка, где торговали спиртным и откуда доносилась музыка. Иногда включался репродуктор, и народ созывали то на какую-нибудь политическую акцию, то на церковную службу, а порой транслировали оглушительную музыку. Несколько раз скандировали лозунги избирательной кампании – близились выборы в Конституционную Ассамблею. Но чаще всего раздавался гул маленьких самолетов, которые взлетали и садились где-то неподалеку; это наводило на мысль о том, что узниц держат в окрестностях Гуайярмараля, небольшого аэропорта, находящегося в двадцати километрах севернее Боготы. Маруха, с детства привыкшая к климату саванны, даже по запаху свежего воздуха, проникавшего в комнату, чувствовала, что они не на природе, а в городской черте. Да и охранникам незачем было бы принимать такие усиленные меры предосторожности, если бы они находились в уединенном месте.

Больше всего узниц удивляло жужжание вертолета, которое порой раздавалось так близко, что казалось, он зависал прямо над крышей дома. Марина Монтойя утверждала, что на вертолете прилетает командир, отвечающий за похищения заложников. Постепенно они привыкли к этим звукам, ведь за время их плена вертолет приземлялся возле дома минимум раз в месяц, и женщины не сомневались, что это имеет к ним прямое отношение.

Однако понять, что в рассказах Марины правда, а что – плоды буйной фантазии, порой было невозможно. Например, она уверяла, что Пачо Сантоса и Диану Турбай держат в соседних комнатах и командир, прилетая на вертолете, занимается сразу всеми заложниками. Однажды из внутреннего дворика донеслись какие-то подозрительные звуки. Хозяин костерил жену, приказывая второпях что-то убрать, перенести в сторону, перевернуть вверх ногами. Как будто речь шла о трупе, который никак не удавалось куда-то запихнуть. Марина, захваченная мрачными фантазиями, решила, что бандиты расчленили тело Франсиско Сантоса и закапывают его по кускам под плитами кафельного пола на кухне.

– Если они начали убивать заложников, то уже не остановятся, – твердила она. – Теперь мы на очереди.

Ну и натерпелись же они страху в тот вечер! А потом случайно узнали, что хозяева просто переставляли на другое место стиральную машину и никак не могли управиться с ней вчетвером.

По ночам в округе царила полная тишина. Только безумный петух кукарекал, когда ему вздумается, невзирая на часы. В отдалении слышался собачий лай. А порой лаял соседский пес; похоже было, что это сторожевая, специально обученная собака. Маруха впала в уныние. Она свернулась на матрасе калачиком, закрыла глаза и несколько дней не открывала их без крайней необходимости, стараясь привести свои мысли в порядок. Спать по восемь часов подряд она была не в состоянии; ей удавалось забыться сном от силы на полчаса, после чего она вновь возвращалась к реальности, где ее подстерегала тоска. Тоска и постоянный страх: Маруха физически ощущала в животе какой-то комок, который в любую минуту мог лопнуть, вызвав приступ паники. Маруха вспоминала свою жизнь, стараясь утешиться хорошими моментами, однако их все время заслоняло что-то плохое. Когда они с мужем в третий раз приехали из Джакарты в Колумбию, Луис Карлос Галан за дружеским обедом попросил Маруху помочь ему в грядущей избирательной кампании. Во время прошлых выборов она была его имиджмейкером, разъезжала с сестрой Глорией по стране, они вместе радовались победам и переживали неудачи, рисковали. Поэтому предложение Галана выглядело вполне логичным. Маруха была польщена, ей стало приятно, что ее труд оценили. Но в конце завтрака в облике Галана вдруг промелькнуло нечто странное, лицо его будто осветилось каким-то сверхъестественным светом, и у Марухи откуда-то возникла уверенность, что его убьют. Она поняла это так отчетливо, что убедила мужа возвратиться в Индонезию, хотя генерал Маса Маркес предупреждал, что там ему грозит смертельная опасность. Через восемь дней после возвращения в Джакарту их разбудили известием о том, что Галан убит.

После той истории у Марухи появилась склонность к депрессии, а похищение эту склонность усугубило. Маруха никак не могла избавиться от мысли, что ее теперь тоже подстерегает смертельная опасность. Она отказывалась разговаривать и принимать пищу. Ее раздражала беспечность Беатрис и грубость охранников в масках, тошнило от Марининой покорности и от того, что она уже чуть ли не идентифицировала себя со своими тюремщиками. Порой казалось, что эта женщина тоже работает охранницей. Марина призывала Маруху к порядку, если та начинала храпеть, кашляла во сне или слишком часто ворочалась с боку на бок. Поставит Маруха куда-нибудь стакан – Марина испуганно ойкает и тут же переставляет его на другое место. У Марухи все это вызывало глубокое презрение.

– Не надо так волноваться! – говорила она. – Не вы здесь командуете.

В довершение всех бед, тюремщиков нервировало то, что Беатрис целыми днями строчила свои записки, фиксируя до мельчайших подробностей их пребывание в плену: выйдя на свободу, она намеревалась рассказать обо всем мужу и детям. А еще она составила длинный список того, что ее особенно раздражало в комнате, и прекратила его дополнять, лишь поняв, что ей омерзительно буквально все. Охранники услышали по радио, что Беатрис – физиотерапевт, и, перепутав физиотерапевта с психотерапевтом, запретили ей вести записи: они боялись, что она откроет какой-нибудь научный способ свести их с ума.

То, что Марина так деградировала, было вполне объяснимо. Она восприняла появление двух других заложниц как невыносимое посягательство на ее мирок, в котором она уже как-то освоилась, проведя почти два месяца в преддверии смерти, и в который не хотела впускать никого постороннего. Из-за новых узниц глубокое взаимопонимание, которого Марине уже удалось достичь с охраной, нарушилось, и не прошло и двух недель, как Марину вновь захлестнули боль и чувство невыразимого одиночества, с которыми она уже, казалось, справилась.

Но, несмотря на все это, самой страшной была для Марухи первая ночь. Холодная и бесконечная. В час ночи температура в Боготе колебалась, по сводкам синоптиков, от 13 до 15 градусов; в центре города и в районе аэропорта шел дождь. Ее сразила усталость. Едва уснув, она захрапела, но постоянно просыпалась, потому что ее мучил кашель курильщика; неудержимые, затяжные приступы кашля еще больше усиливались, поскольку стены комнаты были влажными. Каждый раз, когда Маруха кашляла или храпела, охранники тыкали ее ногами в голову. Марина в панике им поддакивала и грозила Марухе, что если она и дальше будет ворочаться, ее привяжут к матрасу, а если не прекратит храпеть, заткнут рот кляпом.

Утром Марина предложила Беатрис послушать выпуск радионовостей. И зря! В первом интервью Ямиду Амату на радио «Караколь» доктор Педро Герреро высказался о похитителях весьма нелицеприятно и вызывающе. Он призвал их вести себя по-мужски, не прятаться. Беатрис пришла в ужас, она не сомневалась в том, что эти оскорбления выйдут им с Марухой боком.

И действительно, спустя два дня хорошо одетый начальник ростом под метр девяносто пинком распахнул дверь и вихрем ворвался в комнату. Безупречно сидевший на нем шерстяной костюм, итальянская обувь и желтый шелковый галстук никак не вязались с дикарскими манерами. Пару раз обругав охранников, он начал издеваться над самым боязливым из них, по прозвищу Золотушный.

– Я слышал, у тебя нервишки шалят… Смотри, нервные у нас быстро умирают…

И тут же развязно обратился к Марухе:

– Я узнал, что вы ночью всем мешали: шумели, кашляли.

Подчеркнутое спокойствие Марухи сильно смахивало на презрение.

– Я храплю во сне и не могу себя контролировать, – заявила она. – А кашляю потому, что в комнате сыро, под утро по стенам даже струится вода.

Однако верзила не собирался выслушивать жалобы.

– По-вашему, тут можно делать все, что хотите? – завопил он. – Если еще раз начнете ночью храпеть или кашлять, мы вам прострелим голову! – И добавил, повернувшись к Беатрис: – Или не вам, а вашим мужьям или детям. Мы их всех знаем! Всех можем найти!

– Делайте что хотите, – заявила Маруха, – а я не могу не храпеть. Хоть убейте!

Она говорила искренне и впоследствии убедилась, что это было правильно. В первые дни с заложниками обращались намеренно грубо, чтобы их психологически подавить. А вот Беатрис вела себя не так высокомерно, поскольку ее напугало гневное выступление мужа по радио.

– Зачем впутывать сюда наших детей? При чем тут они? – чуть не плача, вскричала она. – У вас что, своих детей нет?

Он ответил, что есть, и, похоже, смягчился, но Беатрис свой бой проиграла: рыдания не дали ей продолжить фразу. Маруха же, окончательно взяв себя в руки, посоветовала шефу охранников связаться с ее мужем, если они действительно хотят о чем-то договориться.

Похоже, он последовал ее совету, потому что, появившись в воскресенье, вел себя уже по-другому. Он принес газеты с заявлением Альберто Вильямисара, в котором тот выражал готовность договориться с похитителями.