Жизнь в авиации

      Всех подробностей первого боевого вылета не помню. С годами многое забывается. Но главное забыть невозможно. В этом вылете из дивизионной колонны было сбито 8 самолетов. Отдельные летчики вернулись в полк, но большинство остались или на поле боя или были сбиты и попали в плен с неизвестной дальнейшей судьбой. На моих глазах погибали командиры, друзья, соратники по оружию, летчики и воздушные стрелки, но страха не было. Была горечь утраты. Очень переживал смерть Саши Бессонова - двадцатилетнего юноши, неописуемо красивого парня. В дальнейшем гибель летчиков, воздушных стрелков, с которыми был как единое целое, воспринималось как-то буднично, естественно. Или на войне мы становились черствее? Или обстановка заставляла привыкать к потерям?
      В этот же день был организован траурный митинг, на котором мы дали клятву отомстить за гибель командира полка и других наших товарищей. Жене подполковника Зуба Анне Ивановне и его дочери было отправлено письмо. Оно и сейчас спустя много лет хранится в семье Николая Антоновича. От партийной организации воинской части.
      Дорогая Анна Ивановна!
      16 июля 1943 года, выполняя ответственное боевое задание, погиб наш боевой командир, стойкий большевик, отец полка, Ваш муж гвардии подполковник Зуб Николай Антонович. Тяжела для нашей части, для Красной Армии эта утрата. Еще тяжелее она для Вас и для Вашей дочери Валентины.
      Вы потеряли самого близкого человека, мужа, друга жизни.
      Для Красной Армии Николай Антонович Зуб был не просто бойцом, он был командиром, красным офицером, воспитателем.
      Всегда, когда перед полком стояла ответственная задача, Николай Антонович сам садился в боевую машину и вел за собой летчиков громить врага. Совершил 381 боевой вылет, за что был награжден многими орденами и медалями.
      На митинге, посвященном памяти гвардии подполковника, дали клятву мстить врагу за боевого командира Сивков, Гладков, Фролов и много других боевых его соратников.
      Уважаемая Анна Ивановна!
      Партийная организация части вместе с Вами скорбит о нашей общей большой утрате.
      Желаем Вам бодрости и здоровья.
      По поручению партийного бюро подписали: Парторг части (Петров) Трижды орденоносец (Сивков) Трижды орденоносец (Панин) После митинга многие, в том числе и я, подали заявления о вступлении в ряды ВКП(б).
      Партийный билет мне выдали в августе 1944 года. С тех пор и поныне я себя считаю членом КПСС, так как коммунистические идеи подлинно научные, гуманные, вселяют надежду на лучшее устройство общества. К сожалению, эти идеи были извращены за период тоталитаризма в нашей стране, поэтому они за последние годы и не нашли понимания у многих людей. В ходе массированной антикоммунистической кампании из-за предательства горе-вождей 18-миллионная организация коммунистов развалилась, как карточный домик. Об этом первом боевом вылете рассказал мне дважды Герой Советского Союза Г.Ф. Сивков.
      - Рано утром, как только взошло солнце, армада в шестьдесят самолетов, которую возглавил подполковник Зуб, вылетела на очередное боевое задание. Я веду третью пятерку на дистанции 500-700 метров с допустимым превышением в 50-100 метров. Впереди линия фронта. Скоро цель. Взгляд на приборы - высота семьсот метров. Стало быть у первой пятерки высота 500-600 метров, то есть самая опасная высота для летчиков и благоприятная для обстрела зенитчиками.
      Зенитные батареи пока молчат. Видимо, тщательно прицеливаются. Необходим маневр, хотя бы небольшой. Первый залп - самый опасный. Напряжение растет. Сейчас атака... И вдруг мгновенно вокруг пятерки Зуба возникают десятки смертоносных разрывов. Черные клубы кольцом опоясывают пятерку. Что там? Все ли уцелели? Идем мы в атаку. На втором заходе вижу: от первой пятерки осталось только два самолета.
      Выходим из атаки. Курс - на свой аэродром. Посадка. Командный пункт полка. Ошеломляющее известие: первым залпом сбиты Николай Антонович, Володя Ильин и Саша Бессонов. Горький, удушливый комок подступает к горлу, обида ест глаза. С нами больше нет нашего командира...
      На митинге, посвященном памяти гвардии подполковника Н.А. Зуба, я, Гладков и молодой летчик В.С. Фролов в своих выступлениях дали клятву мстить за боевого командира, уничтожать противника, чтобы быстрее приблизить победу, скорее совершить всенародный справедливый суд над теми, кто развязал войну, втянул человечество в эту кровопролитную бойню. Каждый выступающий обязался еще лучше работать на своем посту.
      Однажды, это было в Венгрии, майор Кондратков (третий командир полка после Н.Зуба) сообщил нам: - Сегодня вылетов не будет. Выходной день с разрешения вышестоящего командования. Можно посмотреть Кишкунлацхазу. А то мы здесь находимся, а как здесь живут местные жители, не знаем. После завтрака решили прогуляться. Мы с Толей Чемеркиным, Иваном Митроховичем и Василием Борщевым собрались на прогулку. Выходя из столовой, вдруг увидел в объятиях Жени Прохорова и Гриши Сивкова Сашу Иванова - адъютанта 1-й эскадрильи, летавшего с Зубом за воздушного стрелка. Зуб погиб, а Иванов на парашюте спустился и попал в плен. Так вот примерно через год он вернулся из плена.
      Естественно, прогулку свою я отставил и кинулся в объятия к Иванову. Все хором кричим: - Сашка! Откуда? Живой!
      Неожиданная и потрясающая встреча.
      Он начал говорить, слезы хлынули из его глаз: - Помните, был приказ прорвать "Голубую линию"? Летим мы на цель. Вот и Вася Фролов был в нашей пятерке, приятно, что ты жив и здоров, Вася. Все нормально. Скоро цель. Вдруг наш самолет вздрогнул и повалился на крыло, как неуправляемый. Я крикнул: "Николай Антонович!" В наушниках мертвая тишина. Запахло гарью. Затем страшный взрыв. Меня выбросило из кабины. Дергаю кольцо парашюта. Кажется, раскрылся, но перед самой землей. Рухнул на нее на большой скорости снижения. От удара потерял сознание. Очнулся уже в лагере для военнопленных. Пришли два эсэсовца. Сначала запугивали. Пытали, и не один раз. А потом вдруг бросили издеваться надо мной и другими военнопленными. Мы поняли, что им надо удирать. Наши войска, видимо, перешли в очередное наступление.
      На следующий день повезли в наглухо закрытых телячьих вагонах на запад. Едем по Польше. Нас охраняет один фашист с автоматом. Перемигнувшись с другими военнопленными, охранника оглушили. Затем связали его. Автомат забрали. Сломали решетку и стали выпрыгивать из окна вагона. Все двадцать два человека ушли. Пересидели в одной деревушке у поляков. Снабдили нас одеждой, едой. И мы отправились к своим, навстречу наступающим нашим войскам. После возвращения, безусловно, проверка...
      Саша вначале говорил громко, а как дошел до проверки, то почему-то голос его утих. Он продолжал: - Узнав, что я из авиации, и против меня нет ничего компрометирующего, отправили в летную часть. Вот с ней я и дошел до Венгрии.
      Мы спросили Сашу: - Что с Николаем Антоновичем?
      - Не знаю, - ответил Саша. - Наверное, погиб.
      Несмотря на то, что я знал подполковника Н.А. Зуба непродолжительное время, о нем у меня осталось в памяти самое светлое воспоминание. Об этом я хотел бы поделиться с читателем.
      Победа под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии.
      На нашем участке фронта, на Кубани, противник продолжал упорно обороняться, особенно сильно укрепился на "Голубой линии", которая была плотно прикрыта зенитным огнем. В связи с этим командование приняло решение наносить сосредоточенные удары по противнику. Бить по его переднему краю и ближайшим тылам колоннами самолетов в количестве 50-60 самолетов, одновременно нанося удары по зенитным средствам противника.
      При подготовке таких вылетов подполковник Зуб готовил полк без суеты, уверенно и расчетливо, как, впрочем, он умел делать все, за что брался или что ему поручалось командованием дивизии. Зная, что мы с Сашей Бессоновым впервые в своей жизни были включены в боевой расчет, да еще и непосредственно в его пятерку, несмотря на огромную занятость, он уделил нам особое внимание. Рассказал, как нужно действовать в тех или иных экстремальных ситуациях, причем очень подробно. Я еще подумал: "Если командир полка будет каждому летчику уделять столько же внимания, как и нам с Сашей, ему не останется времени на остальные организационные дела". И все же он нашел время для прибывших в полк молодых летчиков.
      Подполковник Зуб после окончания беседы встал во весь рост, окинул всех пристальным взглядом и пожал руки, а меня похлопал по плечу, затем сказал: - Держаться цепко за впереди идущими самолетами. Фролову за Ильиным, Бессонову за Марковым. Все внимание должно быть у вас направлено на эти впереди вас летящие машины. Как будете держаться в строю, таков будет и успех вашего первого боевого вылета. Так держать. - Повернулся и пошел в землянку, где располагался штаб полка.
      Наш командир был похож на русского былинного богатыря. Таким он запомнился мне на всю жизнь.
      Николай Антонович Зуб родился в 1911 году на Украине, в селе, недалеко от города Николаева, в крестьянской семье. Его отец погиб на фронте первой мировой войны. Мать осталась с двумя малышами. Коля рос любознательным мальчиком. После окончания школы-семилетки Николай уезжает жить к тетке, а затем в Николаев, где и устраивается на работу на завод имени 61 коммунара. Вступает в комсомол. В 1932 году партийная ячейка принимает Николая в члены ВКП(б). Осенью этого же года уезжает в Сталинградскую военно-авиационную школу летчиков. Через три года, успешно окончив школу, получил звание среднего командира. Весной 1937 года Николай Антонович Зуб участвует в боевых действиях в Испании. Затем в советско-финляндской войне.
      Великая Отечественная война застала его в Краснодаре, где он был в командировке. По возвращении в Москву по личной просьбе его направляют на Южный фронт. Вначале командует авиаэскадрильей, а затем ему доверили командовать 210-м штурмовым авиационным полком.
      Николай Антонович, как бы он ни был загружен по работе, много внимания уделял воспитанию личного состава полка, особенно молодых летчиков, что и проявилось перед боевым вылетом в беседе со мной и Сашей Бессоновым, хотя он сам не достиг возраста Христа. Он был для нас примером во всем, и прежде всего потому, что имел большой боевой опыт. Любил товарищеское общение с подчиненными. Говорил убежденно и обладал железной логикой.
      Часто, особенно в нелетную погоду, Николая Антоновича можно было видеть среди летчиков. В каждой беседе он непременно рассказывал о том или ином поучительном эпизоде из фронтовой жизни.
      Григорий Сивков рассказал про Зуба такую историю: - В начале войны Зуб получил задание знаменитого летчика Громова вывезти с подмосковного аэродрома в Москву на самолете американского производства "Дуглас" штаб одного из авиасоединений. Взял людей на борт. Взлетел. Летит, не беспокоится. Истребителей противника в этом районе не было. На самолете отсутствовали наши опознавательные знаки. Стал подлетать к аэродрому посадки, а там истребители И-16. Один "ишак" заходит в хвост "Дугласа", дает очередь и поджигает самолет Зуба. Хорошо что это было в районе аэродрома. Самолет приземлился горящим. Зуб получил серьезные ожоги, пришлось пролежать в госпитале примерно три недели.
      Удивительным тактом обладал наш командир полка. Все делал легко, красиво, без нажима. Умел увлечь своих подчиненных, думать вместе с ними над тем, как лучше выполнить боевое задание. Мнения своего не навязывал, но всегда получалось так, будто мнение подполковника Зуба - это и наше коллективное мнение.
      С первого знакомства я понял, что Николай Антонович - умный, волевой командир, человек с необычайно твердым характером, редкой добротой, оптимист. В общем, незаурядный человек. Таким он и остался в памяти тех, кто воевал под его началом.
      Шел третий год войны. Наши войска наступали на всех фронтах. Мы освобождали города, населенные пункты. Уходила в прошлое фашистская неволя. Страшно было смотреть на то, что оставляли после себя оккупанты. Пролетая над Керчью после его второго освобождения, я не увидел ни одного уцелевшего здания в городе. Груды развалин, дымящиеся очаги и ни одной живой души. Полное опустошение. Ужасы, увиденные своими глазами, рождали ненависть к врагу, желание сделать лишний боевой вылет, чтобы как можно полнее свести счеты с врагом.
      О красоте
      После войны по долгу службы мне пришлось работать в ряде стран. Везде хорошо, где нас нет. А как поживешь и посмотришь своими глазами, так и вспоминаются слова: "Хороша страна моя родная..." Некоторые, особенно в последние, кризисные для страны годы, выезжая в туристические или деловые поездки за границу, видят то, что хочется видеть. А посему думают, за рубежом рай небесный. Но когда окунешься в действительную жизнь, а не только рекламную, все прелести свободного общества уходят в сторону. Мне приходилось жить в Болгарии, в Чили. Больше всего поражает масштаб разврата и проституции среди молодежи. Симпатичная, привлекательная девушка 18-19 лет идет по улице и передает тебе визитку с приглашением в публичный дом или к себе на квартиру. А взять, к примеру, Франкфурт-на-Майне, город в Германии, цивилизованной стране, где в подземных переходах железнодорожного вокзала наркоманы и проститутки бродят толпами, а в темных уголках этого подземелья творится черт знает что. При выходе из этого зловония попадаешь на улицу, где почти на каждом доме светятся ярким светом красные фонари. Впрочем, чего возмущаться, если бывшие победители, так и не создав цивилизованного общества, по темпам нравственного оскудения скоро превзойдут побежденных.
      Как-то прочитал сенсационное сообщение в газете "Эмиграция": "...более 500 красавиц прибыли только за этот год по линии фирмы "Ко-Арт" и "Дик Кори". Их разместили в городах Комо, Александрия, Брешия, Асти, Кремона... Только нет огней театральных рамп, не оказалось обещанных танцевальных классов и знаменитых итальянских фотоателье. Все, что предложили ласточкам с Востока, - это ночные заведения при столь родном "красном свете". И то на птичьих правах. Не симптоматично ли?
      Вспоминается один полет из Гаваны в Москву на самолете Аэрофлота Ил-62. Из Гаваны вылетели строго по расписанию. После взлета и набора нужной высоты ко мне подошла стюардесса. Она казалась некрасивой. Я летел в салоне первого класса. Посмотрел на нее, подумал: чего же таких в Аэрофлот, да еще на международные линии берут? Наверное, чье-нибудь протеже?
      Через несколько минут подходит ко мне та же стюардесса, преобразившаяся. В белых перчатках. Рядом с ней сервировочный столик с различными напитками. И представьте, каким приятным голосом она заговорила, предложила по моему желанию выпить шампанского или виски, а может быть, водки или ликеру с различными сортами соков. Я предпочел коньяк. Наполнив рюмочку, с моего разрешения удалилась. Затем так же ненавязчиво предложила закуску. Потом вдруг слышу по радио объявление информационного характера. На английском, немецком, французском языках. И особенно певучим приятным голосом все та же девушка-стюардесса стала информировать на почти чистом и практически без акцента испанском языке, который, кстати, я не так уж плохо знал, так как одно время работал переводчиком испанского языка у бывшего министра обороны СССР Маршала Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского. Я сразу подумал: вот где настоящая красота и обаяние.
      В том полете я высказал стюардессе свою признательность за обхождение и поблагодарил за знание иностранных языков. Она этого заслуживала, как настоящий профессионал, милый и дорогой человек для Аэрофлота. Такая девушка в Александрию не поехала бы...
      Произвели посадку в Рабате. Там произошла запланированная смена экипажа и, конечно, стюардесс. В Аэрофлоте мы знали, что на гаванской линии летает одна из лучших красавиц. Она-то и обслуживала меня от Рабата до Москвы. Прошло некоторое время, самолет еще не набрал нужной высоты, эта "красавица" буквально подбегает ко мне, хотя в первом классе было уже пять пассажиров, и ставит на стол бутылку коньяка, да с таким треском, что эта бутылка чуть на лопнула, добавив при этом: - Пейте, Василий Сергеевич, сколько пожелаете.
      Меня это удивило и покоробило, как-то стало неприятно перед другими пассажирами. Стюардесса же разнесла закуски и удалилась. Больше я ее не видел.
      Вот здесь я и подумал: что такое красота? Смазливость - это еще не красота. А вот обаятельность, нежность, профессионализм, умелая манера поведения и какая-то внутренняя симпатия, заставляющая человека уважать, ценить и наслаждаться всем тем хорошим, что окружает нас. В этом, я считаю, настоящий смысл красоты.
      14-й вылет. Когда сжигают собственный гроб
      Боевые действия продолжаются. Я совершил уже 13 боевых вылетов, предстоял 14-й по счету боевой вылет - по артиллерии и живой силе противника. Полковая группа насчитывала 16 Ил-2. Летели четверками. Построение не клином, а в правом пеленге. Строй клином из пяти самолетов был отменен и не применялся до конца войны, как неэффективный, так как лишал группу маневренности, особенно над целью. Гибель Зуба частично явилась следствием такого построения.
      Я летел правым крайним в первой четверке. Подлетели к цели. От аэродромов базирования штурмовиков они, как правило, находились в 30-40 километров, а иногда и ближе. Этот полет продолжался примерно 20 минут. Бомбометание сходу. Слышу команду ведущего: - Атака, бомбы!
      Нажал кнопку "Бомбы" и сразу почувствовал сильный удар в голову. Искры из глаз. Ничего не вижу. Потерял на мгновение сознание. Затем почувствовал, как струя воздуха врывается в кабину. Открыл глаза и вижу: самолет резко пикирует к земле. Как я его перевел по команде ведущего в пикирование перед бомбометанием, так он и продолжал лететь. Вернее не пикировать, а круто планировать. Редко приходилось на самолете Ил-2 пикировать под 30 градусов, В основном с углом 15-20 градусов, а это и есть крутое планирование. Вот немецкие самолеты "Юнкерс-87", их называли "лаптежниками" (так как у них не убирались шасси и они с выпущенными летели на задание), действительно пикировали под углом 50-60 градусов. Или наши самолеты-бомбардировщики Пе-2, они тоже бомбометание производили с пикирования под углом до 60 градусов. Увидев такое положение, я резко взял ручку на себя, и самолет стал выходить из пикирования, чуть ли не цепляя верхушки деревьев. Какие-то две-три секунды - и если бы не пришел в сознание, то самолет врезался бы в землю. Так многие экипажи, еще живые, врезались в землю и погибали. Со мной этого, к счастью, не произошло. Вывел самолет в горизонтальный полет. Посмотрел вправо и увидел в плоскости и фюзеляже огромную дыру. Приборы отказали. Правое бронестекло выбито. Правая форточка фонаря вылетела. Связь со стрелком прекратилась. Но мотор работал. Лечу, а куда и сам не знаю. Потерял ориентировку. Продолжаю лететь, но на бреющем. И никак не пойму, почему же по мне стреляют. Трассирующие пули прямо окутали самолет. Посмотрел вниз, там панически бегают люди. Определил, что это немецкие солдаты.
      Оказывается, лечу вдоль линии фронта на север. Сообразил. Повернул самолет примерно на 90 градусов. Компас и другие приборы не работают. По мне опять стреляют с задней полусферы. Глянул вправо, а там немецкий летчик на самолете "Мессершмитт-109" пристроился ко мне и показывает руками, дескать, давай возвращайся на 180 градусов назад. Сильно болит голова. Кровь льется из-под шлемофона. Правая щека горит. Левая нога одеревенела. Посмотрел вниз и увидел в лунке на полу лужу крови, вытекавшей из-под комбинезона. Осколками разорвавшегося зенитного снаряда повредило много оборудования. Ранило в голову, правую руку и плечо. Ясно, снаряд разорвался с правой стороны самолета. А вот как мог попасть осколок снаряда в левую ногу, которая находилась под мотором, до сих пор не пойму. Видимо, рикошетом от брони врезался в кость левой ноги. Когда немецкий летчик давал сигналы, я их не понимал и продолжал лететь. И тут увидел, как впереди сверху какие-то самолеты проскочили мимо меня, стрельба с задней полусферы закончилась, пристроившийся немецкий летчик куда-то исчез.
      Позже мне рассказывали наши летчики, летавшие на самолетах-истребителях американского производства "Кобра". Они увидели, что "мессеры" долбят одного "горбатого", вот и пришли мне на помощь. Но я этих "кобр" никогда не видел, поэтому ничего и не понял...
      Продолжаю лететь. Голова разрывается. Все тело как замороженное. Управлять самолетом стало тяжело. Какой-то туман в глазах. Интуитивно чувствую, что лечу домой. И вдруг вижу купол церкви. Станица Днепровская. Я ее хорошо запомнил раньше...
      ...Открываю глаза. Вижу стены. Не пойму, где я и что со мной. Тут же опять потерял сознание. Впоследствии мне врачи говорили, что за мою жизнь боролись больше 10 дней. Все это время я был без сознания.
      Так что же произошло?
      Руководителем полетов на аэродроме Днепровская в тот раз был назначен Григорий Флегонтович Сивков. Он-то мне и рассказал: - Ожидаю возвращения полковой колонны с боевого задания. На старте к приему самолетов все подготовлено. Посадочные полотна выложены. Рядом санитарная автомашина. Техническая автомашина тоже на месте на случай, если будет загорожена посадочная полоса после посадки подбитого самолета. Сможет оттащить его в сторону. Таких случаев раньше было немало. И вдруг слышу гул мотора. Летит примерно на высоте 200 м один "илюха". В чем дело, думаю я. Самолет заходит на посадку, но не садится. Одна нога шасси выпущена, другая болтается, в плоскости и фюзеляже огромная дыра. Думаю, как может самолет с такой дырой лететь и не переломиться? Заходит второй раз, тоже не садится. Делает третий заход и намеревается произвести посадку на одну выпущенную ногу с боку посадочной полосы. Если он сядет на одну ногу, то загородит посадочную полосу и самолеты не смогут благополучно производить посадки.
      Вижу, что самолет заходит на посадку не по центру полосы, а сбоку. Думаю, соображает парень. Планирует. По-прежнему одна нога торчит, другая болтается. Рассчитал хорошо. Все правильно. Выпускает щитки. Это нужно. Но когда выпустил щитки, то самолет резко посыпался к земле. Ведь он был весь побитый. Огромная дыра. Сопротивление и так большое, а тут еще щитки. Подъемная сила увеличилась, но сопротивление тоже увеличилось, и он цепляется выпущенной "лаптей" за капонир, стал разваливаться на окраине аэродрома на тысячи деталей. Мотор в одну сторону. Плоскости - в другую. Хвостовое оперение перескочило через кабину и упало, зарывшись в землю. Мы подбежали, стали искать экипаж. Воздушный стрелок Мардер лежал среди обломков с разбитым черепом. Ищем летчика. Где же он? Разбираем обломки, и вот среди них весь в крови лежит Вася...
      К развалинам самолета подъехал командир полка майор Галущенко. Ему доложили, что летчик Фролов и воздушный стрелок Мардер погибли. Он отдал приказ: сегодня же похоронить экипаж с почестями, завтра не будет времени. На другой день рано утром полк всем составом должен нанести по той же цели удар с посадкой на новом аэродроме, который намечался в станице Славянская (ныне город Славянск-на-Кубани).
      Батальонный врач занимался своим делом. Он не докладывал Галущенко, что экипаж мертв. Когда меня вытащили из-под обломков, то он стал в первую очередь щупать пульс. Пульса не было. Врач сделал укол: - Летчика срочно в медсанбат.
      Но на войне, как на войне. Если командир отдал приказ "похоронить", то стали выполнять приказание без всяких рассуждений. Одни пошли рыть могилу, другие делать гробы. Врач же продолжал принимать все меры, чтобы я остался жив. Когда вырыли могилу и сделали гробы, пришли за мной. Но врач сказал, что рановато пришли. Фролов, видимо, будет жить. Вечером похоронили в могильную яму на двоих моего воздушного стрелка, и на другой день, как было запланировано, полк после выполнения боевого задания произвел посадку в Славянской. Я остался в лазарете в Днепровской. При падении самолета я сильно ударился о приборную доску головой. Единственно помню хорошо, что увидел купол церкви и обрадовался, что дома. Но во время полета у меня, видимо, от большой потери крови состояние было такое, будто я нахожусь не в самолете, а на земле. Что было при заходах на посадку - планирование, капонир и все остальное - ушло из памяти после удара о приборную доску.
      В момент же, когда я от линии фронта повернул самолет вправо, стал прикидывать, куда лечу. Если в сторону своих, то надо сесть где-то на поле на фюзеляж и оказать стрелку помощь. Убит он или ранен? Вырванное отверстие в фюзеляже было расположено ближе к его кабине. Но сразу же появилась другая мысль. Если мы летим над территорией противника, что тогда? Ведь приборы-то не работали, да и я не уверен был, что лечу над своей территорией. А время шло. И вот я вдруг увидел купол церкви, обрадовался. После купола ничего не помню.
      Очнулся. Комната с белыми стенами. Глаза заплыли. От удара лицо было изуродовано. Обо всем этом мне рассказывали после выздоровления.
      Молодые годы. Болезни проходят быстро. Примерно через три недели я стал ходить и чувствовал себя сравнительно хорошо. На другой день обратился к врачу с просьбой отправить меня на. попутных автомашинах в Славянскую, где находился наш полк. Врач не возражал, только сказал, что провожатого для меня у него нет и, кроме того, добавил: - Я отпущу тебя, Василий, если проведем одну операцию.
      Я почему-то заволновался, что за операция? Он ответил, что она будет не на теле, а в гараже, где находится гроб, сделанный в тот вечер по приказанию командира полка, когда мы со стрелком разбились на аэродроме. Но я выжил. Врач сказал, что гроб надо сжечь, а затем посетить могилку стрелка. Так мы и сделали. Гроб сожгли. Пошли на кладбище, и я увидел, что земля за эти три недели осела, видно было, что копали могилу на двоих. Принес несколько полевых цветов, положил на могилу, распрощался с врачом, фамилию его сейчас не помню, сел на попутную машину и махнул в Славянскую.
      Между прочим, в Днепровской после войны была встреча однополчан с местными жителями. Я спрашивал, где могилка, в которой в 1943 году был похоронен мой воздушный стрелок Мардер. Никто не смог ответить, и на братской могиле его фамилии не нашел. Ездил в Подольский архив. Читал боевое донесение, в котором говорилось, что при возвращении с боевого задания самолет летчика Фролова был сильно поврежден. При посадке воздушный стрелок погиб, летчик тяжело ранен. Стрелок похоронен в станице Днепровская. Прибыл в Славянскую. Прошел слух: Герой Советского Союза капитан Г.Ф. Сивков с воздушным стрелком С.И. Пластуновым не вернулись с боевого задания. По предварительным данным, подбитый самолет произвел посадку на территории противника.
      Подхожу к КП полка, чтобы доложить о прибытии из лазарета. Дескать, жив и здоров. Готов к выполнению очередных боевых заданий. Вижу, как Ил-2 заходит на посадку. После приземления самолет зарулил не на стоянку, а к стартовому КП. Из самолета выпрыгнули четыре человека. Оказалось, что летчик Николай Калинин произвел посадку на территории противника в поле на шасси, забрал на свой самолет экипаж Сивкова и привез на аэродром. Нет, не выдумана поговорка: сам погибай, а товарища выручай.
      Самолет Сивкова был подбит, мотор отказал в работе. Летчик выбрал площадку и вынужденно произвел на ней посадку. Но не на шасси, а на фюзеляж. Рядом плавни. После приземления Гриша со стрелком Пластуновым выскочили из самолета и убежали в камыши. Но тут над ними пролетел Ил-2 и стал махать крыльями. Затем он развернулся и, кажется, решил произвести посадку рядом со сбитым самолетом. Тогда Гриша выбежал из камышей, показывая руками, что здесь можно садиться. Во втором самолете был Коля Калинин, летчик нашей первой эскадрильи. А Саша Марков - тоже летчик нашей эскадрильи, увидев, что к месту приземления самолета Гриши бежали от дороги немцы, стал их расстреливать из пулеметов и пушек, чтобы дать возможность Коле Калинину забрать Гришу и Пластунова к себе на самолет.
      В этих действиях никакой предварительной договоренности между экипажами не было. Все это происходило стихийно, решения принимались молниеносно и грамотно, хотя, безусловно, с большим риском. Разве Коля Калинин не рисковал, когда на третьем заходе принял решение самолетом оборвать телефонные провода, которые мешали при заходе на посадку на ограниченную полоску земли рядом с камышами. А если бы он этого не сделал, то после посадки самолет выкатился бы за границу этой площадки и увяз в камышах.
      Как бы то ни было Сивков сел в кабину пилота. В этом случае Николай проявил уважение к командиру, предоставив Грише самому взлетать, а сам вниз головой опустился в кабину стрелка вместе с Татаренковым и Пластуновым. Волнение Гриши чуть было не привело к катастрофе. Он забыл переключить винт мотора на большой шаг. А на малом шагу мотор ревет, но скорость не увеличивается. Однако он оторвал самолет от земли и, набирая высоту, улетел с места своей явной гибели.
      Коля Калинин через десять дней погиб геройской смертью, не дожив до присвоения ему звания Героя Советского Союза за смелый и героический поступок при спасении экипажа Сивкова. Мы с Колей были близкими друзьями. Даже наши спальные места были рядом. Обедали чаще всего за одним столом. Болтали по вечерам обо всем, но о войне редко.
      Коля был моего возраста, но говорил всегда очень рассудительно, не спешил делать скоропалительных выводов. И самое главное, на мой взгляд, никогда не ворчал, не занимался критиканством. Не старался обвинить кого-то за потери того или иного летчика или воздушного стрелка. Он не искал виноватых, а всегда выдвигал свое предположение, причем не навязчиво, а в свободной товарищеской дискуссии. Делал это в очень спокойной форме. Тон его высказываний сочетался с его неторопливой походкой.
      Как сейчас помню. После получения задания на очередной боевой вылет мы с Колей шли вместе к самолетам, которые стояли в капонирах рядом, но на расстоянии примерно 80-100 метров один от другого.
      Я по характеру более подвижный, чем Коля. Как-то говорю ему: - Пошли побыстрее. Времени мало осталось. Другие летчики уже садятся в кабины, а мы еще идем.
      Он снял шлемофон, как будто специально хотел показать свои курчавые приглаженные волосы, и говорит: - Вася, не спеши. Успеем.
      При этом он улыбался очаровательно, показывая красивые зубы и поднимая вверх черные брови.
      В разговорах мы вспоминали довоенные годы. Я рассказывал ему о своем текстильном техникуме и о том, как хотел стать художником. Но ни текстильщика, ни художника из меня не получилось, пришлось стать летчиком.