Афера

Стивен Фрей

Афера

Пролог

Февраль 1992 года

Жизнь была хороша. Эндрю Фэлкон надеялся, что ему вот-вот привалит куча денег. Всего пятнадцать месяцев назад он стал самым молодым компаньоном старейшего и наиболее уважаемого на Уолл-стрит инвестиционного банка «Уинтроп, Хокинс и К°» за всю стосорокадвухлетнюю историю существования. Глубоко затянувшись сигарой «Маканудо», Эндрю откинулся на спинку стула с подголовником и неторопливо выдохнул плотную струю дыма в высокий потолок «Рэкет-клаб», традиционного места встреч нью-йоркской элиты. Вообще-то сигар он не курил, но нынче вечером их вкус был приятен ему.

В голове у Фэлкона шумело. Ежегодный ужин компаньонов — первый в его жизни, поскольку компаньоном он стал лишь в прошлом году, — продолжался уже четыре часа. За это время Фэлкон пропустил несколько бокалов с коктейлем «Гленливе» и бутылку каберне к филе-миньон. Как раз в этот момент он заметил, что официанты в белых перчатках откупоривают огромные бутылки шампанского «Дом Периньон».

Чтобы обслужить семьдесят шесть компаньонов, официантам понадобится несколько минут, а Эндрю должен сохранить неколебимое хладнокровие. Совсем скоро начнут распределять годовые премии, и в предвкушении этого мига у всех подводило живот от волнения. Ведь это не обычные корпоративные премии, как говорится, «десять тысяч и поцелуй в придачу». Речь идет о настоящих деньгах, о деньгах инвестиционного банка. Фэлкон потянулся к графинчику с коньяком, стоявшему перед ним на льняной скатерти.

В неярко освещенном зале с панелями из красного дерева столы были расставлены в форме буквы U. Во главе расположился И.Грэнвилл Уинтроп Четвертый, праправнук основателя банка и прямой потомок первого губернатора колонии Массачусетс-Бэй. Другие компаньоны сидели по обе стороны от Уинтропа, в соответствии со сроком службы в банке: старейшины непосредственно слева и справа и так далее, по убывающей.

Место Фэлкона было в самом конце слева, напротив Роланда Томпсона, худого, аристократического вида мужчины тридцати восьми лет, который, несмотря на стопроцентное зрение, носил очки в черепаховой оправе. Томпсон стал компаньоном два года назад. Тогда он едва ли не в одночасье вывел банк в лидеры по кредитным операциям. Однако в нынешнем году — по крайней мере, среди компаньонов циркулировали такие слухи — Томпсон заключил несколько крайне неудачных сделок, обернувшихся для банка крупными потерями. Впрочем, точно знали об этом только Грэнвилл, еще четыре члена Исполнительного комитета и сам Томпсон. Согласно традициям «Уинтроп, Хокинс и К°», сведения о потерях в тех или иных подразделениях банка компаньонам не сообщались. Что, разумеется, не мешало им делиться друг с другом разными предположениями. Эндрю заметил, что Томпсон напился уже в самом начале ужина. Заметил он и то, что за аперитивом никто не стремился поддерживать с ним разговор. Теперь Томпсон набрался так, что едва держался на стуле.

Подразделение, в котором работал Томпсон, было, по слухам, не единственным, где дела шли ни шатко ни валко. Поговаривали, будто прибыль отделов твердых доходов и собственного капитала — двух ведущих подразделений банка — упала по сравнению с оптимистическими показателями предшествующих лет. Первоначальные взносы, гарантированная страховка, торговые показатели в этих подразделениях — все пошло вниз. И стало это результатом того, что президент Соединенных Штатов назвал экономической стабильностью — медленным, но неуклонным ростом. А в инвестиционных банках это называется иначе — анемией. Здесь не любят ничего медленного и неуклонного. Здесь любят темп и изменчивость, что и лежит в основе гигантских прибылей. А их-то в последнее время и нет, почти нет. Эндрю раскурил сигару. Быть может, не стоит ожидать от этого ужина слишком многого.

Фэлкон посмотрел на тех, кто сидел во главе стола. Грэнвилл улыбался своей обычной сдержанной улыбкой чему-то, что говорил ему сосед слева. Точно так же он улыбается, когда ему сообщают новости, причем не важно какие — хорошие, дурные, нейтральные. Вглядевшись в выражение лица Грэнвилла, Эндрю не заметил ничего, что хоть как-то прояснило бы вопрос с премиями. Грэнвилл идеально воплощал тот тип банкира, который на жаргоне Уолл-стрит назывался просто — "Я". Он никогда не выказывал чувств. Потому что иначе можно оказаться в проигрыше.

Эндрю поудобнее устроился на стуле и усмехнулся. За пределами Уолл-стрит Грэнвилл ведет себя иначе. Как правило, никого в банке он к себе слишком близко не подпускает, но для Фэлкона было сделано исключение. За последние четыре года Эндрю все чаще и чаще приглашали в гости на уик-энды в поместье Уинтропа в Ист-Хэмптоне, просторно раскинувшееся вдоль океанского берега, — в то время, когда Фэлкон еще не занимался многомиллионными сделками. Вот тут-то он и увидел Грэнвилла в домашней обстановке. Эндрю узнал, что тот обожает бега с участием чистопородных рысаков: у него в конюшне стояло четыре скакуна. Он владел великолепной коллекцией старинного оружия, а также огромной яхтой с командой из десяти матросов. Иногда они выходили в море на целый день и, вернувшись к закату, сразу садились за роскошный ужин, приготовленный домашней обслугой. А потом Эндрю с Грэнвиллом удалялись в обставленный старинной массивной мебелью кабинет хозяина, чтобы потолковать за бокалом столетнего шотландского виски о бизнесе и политике. Говорили они часами, и Фэлкон мотал на ус все, что скажет и посоветует Грэнвилл.

— Ну и что тут смешного?

Фэлкон обернулся. Вопрос задал Джим Кунковски, глава отдела процентных ставок.

— Ничего, — улыбка сползла с лица Фэлкона. Это было первое слово, сказанное им Кунковски, хотя последние два часа они просидели рядом. Но таковы уж нравы в инвестиционных банках. Говорят, иногда люди годы проводят в одном кабинете — и словом не обмолвятся. Они здесь для того, чтобы делать деньги. И все.

Приятным человеком Кунковски не назовешь. О его буйном характере ходили легенды, а о том, что сотрудники отдела презирают своего начальника, знали все. Но если не считать заканчивающегося года, он заработал банку кучу денег, так что открыто на него никто не позволял себе пожаловаться. Увеличение капитала — вот альфа и омега «Уинтроп, Хокинс и К°», и Кунковски увеличивал его. Однако в нынешнем году дела у него не заладились, и вокруг появились акулы.

— Ничего, — спокойно повторил Эндрю и отвернулся.

Фэлкон откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Отдел, занимающийся слиянием компаний — ведущее подразделение в банке, где Фэлкон и трудился по пятнадцать часов в день, — тоже переживал не лучшие времена. Но собственное положение не внушало Эндрю опасений, хотя вообще-то инвестиционные банки складывали трупы специалистов в этой области штабелями. Начальство любило его.

Грэнвилл Уинтроп недвусмысленно дал это понять не далее как вчера, когда они встретились в роскошном кабинете старшего компаньона на десятом этаже штаб-квартиры банка, расположенной на Уолл-стрит, 72. Оба посмеялись над тем, что кабинет Грэнвилла находится не выше десятого этажа этого здания-небоскреба, ибо как раз до него дотягиваются пожарные лестницы. А дальше, без всякого перехода, Грэнвилл вдруг обрушил на Фэлкона поток комплиментов. «Времена тяжелые, — заметил он, — и все же за минувший год вам удалось вдвое увеличить доходность. За вами несколько важных и солидных сделок, не говоря уж о новых и весьма серьезных клиентах. Мы все гордимся вами. Так держать». Эти слова все еще звучали в ушах Эндрю.

Нет, беспокоиться по поводу премии ему незачем. Она должна быть по крайней мере, на пятьдесят тысяч долларов больше прошлогодней четвертьмиллионной премии, которую он получил как один из вице-президентов. С другой стороны, вдруг подумалось Фэлкону, не исключено, что в ситуации, когда перспективы банка выглядят довольно безрадостно, Грэнвилл мог приравнять свои вчерашние похвалы к эквиваленту годовой премии, во всяком случае немалой ее части. А деньги Фэлкону были нужны, очень нужны. Прошлогодние двести пятьдесят тысяч, к которым следовало прибавить еще стотысячную годовую зарплату, каким-то образом испарились.

Фэлкон открыл глаза и сделал еще глоток коньяка. Хватит ли у него решимости осуществить задуманное? Достанет ли веры в себя? А может, даже если премия окажется меньше, чем он рассчитывает, не дергаться, остаться на месте?

Дождавшись, пока все бокалы наполнятся шампанским, Грэнвилл Уинтроп медленно поднялся. Эндрю смотрел на старшего компаньона сквозь стенку графинчика, по которой медленно стекали капли коньяка. Возможно, стекло искажало облик Грэнвилла, но он выглядел сейчас гораздо старше, чем вчера.

Медленно и важно Уинтроп направился к невысокой трибуне, установленной в углу зала. Время от времени он останавливался и шептал что-то на ухо сидевшим неподалеку компаньонам из высшего звена. Те явно воспринимали его, как коронованную особу, иные поднимались и нервно кивали в ответ на каждое его слово.

Фэлкон огляделся. Вокруг одни мужчины, мужское партнерство — компаньона-женщины в истории «Уинтроп, Хокинс и К°» еще не было; все продолжали переговариваться, но, хотя присутствующие и делали вид, будто не замечали, что Грэнвилл приближается к трибуне, за столом стало гораздо тише.

Компаньонам предстояло узнать, сильно ли ухудшились дела банка в минувшем году, и они явно нервничали. В просторном зале воцарилась напряженная атмосфера, чего, впрочем, Фэлкон — новичок на такого рода сборищах — не ощущал. Обычно собравшиеся, разогретые к этому моменту уже не только спиртным, но и надеждой на хорошее денежное вливание, не вызывавшее сомнений, едва сдерживались от нетерпения. Но сейчас, впервые за долгие годы, доходы, если верить слухам, упали. Насколько резко, большинство компаньонов не знали, но в том, что потери имеются, убеждены были все — об этом шептались в туалетах, немноголюдных залах заседаний, за обедом где-нибудь вдалеке от Уолл-стрит.

И вот теперь всем предстояло выяснить, что в действительности думают о каждом члены Исполнительного комитета — управляющего органа крупнейшего инвестиционного банка в мире. Те, кто находится в фаворе, скорее всего в любом случае получат значительные премии, пусть даже они сами или подразделения, возглавляемые ими, сработали не лучшим образом, — просто потому, что по тем или иным причинам их любят. Скажем, у них влиятельная фамилия. Или они входят в престижный загородный клуб. Или у них жена — переходящий приз, тайно доставшийся в минувшем году кому-нибудь из членов Исполнительного комитета.

А вот те, кто не входит в число фаворитов, вполне вероятно, не получат ничего. В «Уинтроп, Хокинс и К°» это называется «санкцией». Премия не выдается, вообще не выдается. Это означает, что Исполнительный комитет считает вас персоной нежелательной и хочет избавиться от вас. Чтобы вымести мусор из избы, ждали только того момента, когда дела ухудшатся. Таким образом, лишив человека премии, это спишут на экономические трудности. Но на самом деле вам не платят потому, что вы не нравитесь. Этот сигнал означает: убирайтесь. Потому что оборотных средств в «Уинтроп, Хокинс и К°» хватает всегда.

Последний раз санкция применялась в 1981 году, больше десяти лет назад. И хотя на самом деле премия жертве санкции не полагается, банк немедленно выкупает его компаньонскую долю с процентами, за полную цену, а это даже после налоговых вычетов составляет миллионы долларов. Санкция — удар не столько финансовый, сколько психологический. Она свидетельствует о том, что мировая банковская элита не хочет более иметь с вами дела, то есть по той или иной причине вы ей не подходите. И это становится известно всем членам того клуба избранных, который называется Уолл-стрит.

Грэнвилл дошел до трибуны. Эндрю немного подался вперед, наблюдая за тем, как седовласый глава компании с трудом поднимается на возвышение. Ходить Грэнвиллу было трудно всегда. Пуля снайпера раздробила ему в Корее коленную чашечку на правой ноге, и от последствий ранения он так и не избавился. По крайней мере, так утверждала молва.

Грэнвилл поправил стоявшую на трибуне небольшую, на золотой ножке, лампу, извлек из кармана смокинга очки и устроил их на своем длинном аристократическом носу. Как по команде зал погрузился в тишину. Недоговоренные фразы оборвались на полуслове.

Грэнвилл вдруг поднял руку с бокалом шампанского:

— Удачного вам Нового года, господа!

Присутствующие все, как один, с силой стукнули каблуками по полу и вскочили.

— Ура! — Голоса тоже слились в единый выдох, заполняя весь огромный зал.

Кое-кто украдкой взглянул на Фэлкона — не застала ли его врасплох эта традиционная церемония? Но он встал вместе со всеми в нужный момент. Хотя за стенами этого зала принятый порядок никто не разглашал, Эндрю не допустил ни единого промаха. Сей добрый знак указывал на то, что компаньон-неофит умеет добывать внутреннюю информацию, а в перспективе это обещало дальнейшее преуспевание всего сообщества. Для всех его членов получение такой информации — часть работы. Риск, на который приходится идти. Вчера Грэнвилл Уинтроп в своем кабинете сам раскрыл Эндрю все тонкости протокола, но об этом он никому никогда не скажет, потому что источники получения внутренней информации не раскрываются. Таковы правила.

— Господин президент, не будете ли так добры ознакомить компаньонов с основными результатами деятельности банка за финансовый год, истекающий тридцать первого декабря?

— Разумеется, господин председатель, — откликнулся Бен Уэйнгертен, сидевший справа от того места, которое только что оставил Грэнвилл.

Компаньоны, в черных смокингах, в накрахмаленных манишках, с запонками, все еще не опуская бокалов с шампанским, дружно задержали дыхание. Фэлкон почти улавливал, как бьются в унисон их сердца.

Уэйнгертен раскрыл большого формата блокнот в старинном кожаном переплете и начал читать. Голос его был звучен и чист.

— Господин председатель, за год, истекающий тридцать первого декабря, компаньоны заработали, без учета премиальных, которые предстоит выплатить служащим, пятьсот семьдесят четыре миллиона долларов, на шесть процентов меньше, чем в прошлом году.

Пятьсот семьдесят четыре миллиона! Фэлкон ушам своим не верил. Он быстро произвел в уме подсчеты. Получается, что на каждого компаньона приходится больше семи миллионов долларов. И это в неудачный год. Даже если двадцать процентов прибылей забирают пятеро членов Исполнительного комитета и еще пятнадцать уходит на премии служащим не из числа компаньонов, все равно остается почти триста семьдесят пять миллионов. А из этого следует, что каждому компаньону, не входящему в состав Исполнительного комитета, причитается около пяти миллионов долларов. Цифры доходов раскрывались только присутствующим в этом зале, банковским бухгалтерам и федеральному налоговому управлению. Они представляли собой одну из последних больших тайн Уолл-стрит. Несмотря на все усилия, Фэлкону так и не удалось получить доступ к этой информации до того, как он вошел в круг избранных. Теперь, зная все, Эндрю был оглушен. Может, ему стоит еще раз взвесить свое решение?

Компаньоны, казалось, издали общий вздох облегчения. Да, кривая доходов пошла вниз, но не так заметно, как они предполагали. Поэтому не исключено, что никакого кровопускания не последует.

— Благодарю вас, господин президент. — Уинтроп выдержал паузу и обежал взглядом присутствующих. — Ваше здоровье, господа. — Старший компаньон поднес бокал к губам и не отрывался от него, пока не допил бледно-золотистую жидкость до конца.

Его примеру последовали все остальные: все сели, только когда показалось дно. Официанты в белых перчатках вновь наполнили бокалы.

— Уважаемые компаньоны, много времени я у вас сегодня не отниму. Понимаю, содержимое того, что лежит передо мной, интересует вас больше, чем мои слова. — Уинтроп указал на семьдесят шесть запечатанных конвертов. Они аккуратной стопкой лежали на подносе из чистого серебра, установленном на тумбочке рядом с трибуной. — И все же, перед тем как раздать их, следует сказать несколько слов.

Компаньоны неловко заерзали — в тоне Грэнвилла прозвучало некое предостережение.

— Как вы все только что слышали, доходы в этом году уменьшились. Прошу также всех иметь в виду, — Уинтроп выдержал внушительную паузу, — что ваш личный заработок будет значительно урезан из-за высоких налогов на так называемых богатых, который новая администрация протащила через Конгресс.

При упоминании о высоких налогах зал тихо зароптал.

— Однако же и при экономических трудностях, — продолжал Уинтроп, — со снижением прибылей мириться нельзя. Ни в коем случае нельзя.

Ну вот, час пробил. Компаньоны впились ладонями в край стола, особенно пожилые, те, что прошли чистку 1981 года, когда санкции были применены против шестерых.

— Помимо уменьшения доходов, мы столкнулись и с острой потребностью в наличных. Мы завершили переоборудование наших помещений. Установили несколько самоновейших компьютерных систем. И в июле мы купили маркетинговую фирму «Бейтс и Хилгер». А поскольку было решено не включать никого из ее старших служащих в состав наших компаньонов, пришлось заплатить за покупку исключительно наличными. В конечном счете, это приобретение с лихвою окупится. Нам следует выразить признательность нашему новому компаньону господину Фэлкону за проявленную инициативу — а это была его идея — и удачно осуществленную, от нашего имени, сделку. — Грэнвилл кивнул в сторону Эндрю.

Эндрю мгновенно опустил глаза, почувствовав, как на него устремились взгляды присутствующих. Он знал, что не всем была по душе эта самая сделка, главным образом потому, что деньги на нее шли и из их карманов.

— Все это, — продолжал Уинтроп, — требовало наличных. Потому, господа, прошу вас не удивляться, если премии окажутся меньше, чем в минувшем году. Мы в Исполнительном комитете тщательно избегали уравниловки и оценивали ваши усилия только по результату, то есть пошли путем, которого в прошлом избегали благодаря чрезвычайно высоким прибылям.

По залу словно прокатилась волна. Руки собравшихся так сильно впились в край стола, что даже костяшки пальцев побелели. Лица, суровые и сосредоточенные, явно выдавали испытываемое каждым напряжение.

Грэнвилл кивнул официантам. Те мгновенно разделили между собой конверты и быстро, безошибочно вручили каждому.

Фэлкон устремил взгляд на вполне обычный, кремового цвета, конверт, лежащий перед ним на столе. На лицевой стороне было четко отпечатано его имя — то, которое он назвал семь лет назад, поступая на службу в этот инвестиционный банк, то же, что за два года до того назвал в Гарварде, на экономическом факультете, а еще за четыре года — в Пенсильванском университете. Эндрю Уильям Фэлкон. При рождении его назвали иначе.

Жизнь, как ведомо всем на Уолл-стрит, решается за несколько судьбоносных секунд. В эти моменты все, что было раньше — учеба, исследования, подготовка, — либо окупается, либо нет. Ты выигрываешь или проигрываешь. Вот сейчас такой момент и наступил.

Мучительно фиксируя собственное дыхание, Фэлкон глубоко втянул в себя воздух. Несмотря на выпитое, чувства его вдруг предельно обострились, ни единое движение в зале не ускользало от его внимания. Кровь неистово пульсировала.

Справа от каждого из компаньонов стояла светло-голубая коробка от Тиффани — ее поставили туда в самом начале застолья. В коробке лежал серебряный нож для бумаги с выгравированным на нем именем компаньона и датой. Эта дата останется в памяти владельца навсегда, то ли как символ радости, то ли как символ печали. Иные из собравшихся с трудом вспомнили бы день собственной свадьбы, но дни, подобные сегодняшним, из памяти не стирались никогда.

Фэлкон потянулся к коробке, стоявшей рядом с так и не понадобившейся вилкой для десерта, взял нож и снял с гладко отполированного лезвия защитную оболочку из голубого фетра. Вперившись на мгновение взглядом в нож, он решительно повернул к себе конверт лицевой стороной, прицелился острым кончиком в слегка отлепившийся клапан и надрезал небольшой конверт. Бумага подалась легко, и в ту же секунду Фэлкон смутно ощутил, что так же подаются и еще семьдесят пять точно таких же конвертов. Эндрю нервно сглотнул слюну и извлек содержимое — крохотный листок бумаги с напечатанным на нем его именем. Прямо под ним стояла цифра. Фэлкон не сразу разобрал ее — знаки плыли перед глазами. Кровь шумела в голове. Внезапно Фэлкон похолодел. Миллион долларов. Он замигал и вновь всмотрелся в цифры. Один миллион долларов!

Это больше, чем иные зарабатывают за всю жизнь. Это больше, чем мог бы вообразить его отец, рабочий-литейщик, все еще живущий в убогом многонаселенном доме в западной части Филадельфии, том самом доме, где вырос Фэлкон. Пусть не пять миллионов, которые, как подсчитал Эндрю, приходятся в общем итоге на каждого из компаньонов — не членов Исполнительного комитета, но ведь он стал компаньоном всего год назад, а на протяжении этого года банку пришлось выплатить крупные суммы наличными и оставить какой-то резервный капитал, чтобы обеспечивать будущий рост. Да что там говорить, ведь даже в самых престижных юридических конторах Нью-Йорка не все компаньоны, в том числе и старшие, получают такие гигантские суммы. А ведь это люди, работающие в юстиции десятилетиями. Для человека, которому едва исполнился тридцать один год, деньги невероятные. Да, впрочем, для любого это невероятные деньги.

Но никакого смущения, получая такую премию, Фэлкон не испытывал. Он заслужил ее. Исполнительный комитет платит ему так много, потому что он хорошо работал. Нет, не просто хорошо. Очень хорошо. Ему платят столько за то, что одним своим горящим взглядом, ровным голосом и обширными познаниями в области финансов, налогового законодательства и бухгалтерского дела он мгновенно завоевал целую аудиторию, состоящую из администраторов, занятых в корпоративном бизнесе. Ему платят за то, что он наделен природным и каким-то сверхъестественным чутьем на деньги — чутьем, недоступным другим. Наконец, ему платят за то, что он заработал для банка гигантские деньги — в сорок раз больше, чем его премия. Ему заплатили столько, сколько заплатили, потому что его ценят и не хотят отпускать. Кому бы пришло в голову, что Фэлкон откажется от таких сумасшедших денег, особенно учитывая его отношения с Грэнвиллом.

Внезапно Фэлкон успокоился. Этим своим спокойствием он уже успел прославиться в банке. Возбуждение прошло. Миллион долларов — приемлемая сумма, но ему нужно больше. Гораздо больше. И не когда-нибудь, а очень скоро.

— Ах вы, мерзкие ублюдки! — прорычал, вскакивая, Кунковски. Стул с подголовником, на котором он сидел, с грохотом врезался в деревянную обшивку стены.

Фэлкон быстро повернулся на крик. Указательным пальцем Кунковски тыкал в сторону, где сидело начальство. Уинтроп уже вернулся с трибуны на свое место во главе стола.

— Сукины дети! — неистовствовал явно пьяный Кунковски.

Фэлкон искоса взглянул на лежавший перед соседом по столу листок бумаги. Под именем Кунковски не значилось ничего. Стало быть, имелось в виду одно — санкция. Итак, акулы набросились на свою жертву.

— Что вы себе позволяете? Думаете, со мной можно играть, как с куклой?

В зале повисла мертвая тишина. Кунковски не сводил с Грэнвилла остекленевшего взгляда.

Тот кивнул метрдотелю. Казалось, он улыбается, словно что-то рассмешило его. Или улыбка просто почудилась Эндрю.

Неверными шагами Кунковски обогнул угол стола, где сидел Фэлкон, и направился к Грэнвиллу. Несколько старших партнеров при приближении Кунковски поднялись со своих мест, но Грэнвилл сидел, невозмутимо посасывая огромную сигару.

Кунковски, крупный, ростом почти в пять футов шесть дюймов, крепко сбитый мужчина, остановился в десяти шагах от него. Габариты свои Кунковски использовал для запугивания людей — Фэлкон не раз становился тому свидетелем. Ему такие выходки не нравились, и сейчас он с интересом наблюдал за происходящим, чувствуя, что на сей раз демонстрация физической силы не поможет Кунковски.

— Вы, ребята, всегда ненавидели меня за то, что я поляк и католик. — Голос Кунковски неожиданно стал хриплым. — Вы презираете меньшинства.

— Чушь! — Грэнвилл продолжал посасывать сигару. — Вам прекрасно известно, что господин, сидящий справа от меня, Бен Уэйнгертен, президент нашего банка, — еврей.

— Наполовину юрей. — Кунковски проглотил начало слова.

— Вы совершенно пьяны, мистер Кунковски. Возвращайтесь на свое место. — Впервые в голосе Уинтропа прозвучало раздражение.

Хороший совет, подумал Фэлкон. Быстро обежав взглядом стол, он убедился, что санкция применена еще к троим, в том числе Роланду Томпсону. Их унылый вид со всей очевидностью свидетельствовал о том, что они изо всех сил старались скрыть. Но этим троим не хватало смелости Кунковски — или его глупости. Они сидели на своих местах, как пришпиленные. Спорить с членами Исполнительного комитета — чистое безумие. Коли уж санкция объявлена, решения никто и никогда не изменит. Можно продолжать работать в банке сколько угодно, получая те же самые сто тысяч в год, что и остальные компаньоны, но о премии надо забыть. А ста тысяч долларов не хватит на ежегодное обновление гардероба жены, не говоря уж о выплатах за дом, машинах, яхтах и драгоценностях, купленных на прибыль. А если жаловаться или тем более оскорблять этих господ, они способны изрядно затруднить получение компаньонского процента: например, растянуть выплату на долгие годы, постоянно предлагая вам все меньшую и меньшую сумму, — вы ведь нуждаетесь в наличных. Так что лучше уйти тихо, забрать побыстрее свои проценты и поискать работу в каком-нибудь другом инвестиционном банке, помельче.

— Не собираюсь я никуда возвращаться! Не собираюсь молчать, как вам того хотелось бы! — Кунковски повернулся к рядовым компаньонам. — Ну, что же вы? Кому еще воткнули в задницу раскаленную кочергу? Я ведь знаю, не только мне.

Трое с пепельными лицами, те, кого только что вычислил Фэлкон, всячески избегали взгляда Кунковски. Остальные смотрели ему прямо в глаза. Фэлкон похвалил себя за то, что умеет читать по лицам, но эта способность была для него не внове. В конце концов, большую часть своих подпольных расходов он покрывал за счет выигрышей в покер.

— Ну, что же вы, нам надо быть вместе. Только так нам удастся побить этих ублюдков.

Никто не откликнулся.

— Ну, пожалуйста же...

По-прежнему молчание.

И тут Кунковски вдруг понял, что его эмоциональный всплеск был роковой ошибкой. Понурившись, здоровяк вновь повернулся к начальству. Старейшины молча смотрели на него, и Фэлкон ощутил в их взгляде ненависть. Никто еще не позволял себе говорить с членами Исполнительного комитета так, как Кунковски. Они — боги. И боги немилосердные.

Какое-то мгновение Кунковски смотрел налившимися кровью глазами на Грэнвилла, затем прижал к ним ладони. В зале стояла оглушительная тишина, слышны были только рыдания Кунковски и негромкое потрескивание сигары Грэнвилла.

Тишину нарушили шаги четверых здоровенных охранников, которых, повинуясь кивку Грэнвилла, вызвал метрдотель. Но в них уже никто не нуждался. Кунковски был повержен.

Фэлкон наблюдал, как человек распадается у него на глазах.

* * *

Грэнвилл Уинтроп сидел один в небольшой комнате для отдыха на четвертом этаже «Рэкет-клаб», выходившей окнами на Парк-авеню. Покуривая третью за вечер сигару, он задумчиво глядел на огни пробегающих внизу автомобилей. В этот ночной час Нью-Йорк казался таким мирным, особенно в легкой пелене падающего снега.

Фэлкон замешкался на пороге. Разговор предстоит нелегкий. Может, стоило подождать до понедельника? Он шагнул внутрь.

— А, Эндрю, заходите, — спокойно проговорил Уинтроп. — Дверь только за собой закройте.

Все, пути отрезаны. В семьдесят один год Уинтроп сохранил отменное чутье. Даже после всего выпитого — а выпито прилично — от внимания старика ничего не ускользает. Глубоко вздохнув, Фэлкон вошел в комнату. Конверт с премией надежно покоился во внутреннем кармане смокинга.

— Ну, как вам первое причастие?

— Любопытно. Правда, для мистера Кунковски и еще нескольких людей это был весьма неприятный вечер. — За спиной Эндрю щелкнул замок.

— Да, но это было необходимо, — бесстрастно отозвался Грэнвилл. Он не хотел говорить о Кунковски, которого для него больше не существовало.

— Довольны премией, Эндрю? — Голос Грэнвилла звучал так же ровно, но в глазах вспыхнули искорки.

Фэлкон опустил взгляд на мягкий голубой ковер. Грэнвилл всегда сразу берет быка за рога.

— Конечно. Бог мой, ведь есть люди, которые за всю жизнь столько не заработали. — Эндрю подумал об отце. Быть может, в этот самый момент сидит отец в своей квартирке, в обшарпанном двухэтажном доме, по соседству с такими же, как он, смотрит по черно-белому телевизору какой-нибудь старый фильм и кутается в одеяло, потому что нет у него денег отапливать зимой продуваемое со всех сторон жилье больше чем до четырнадцати градусов.

— Ну, там, откуда это пришло, денег побольше будет. Гораздо больше. — Грэнвилл махнул рукой так, словно миллион долларов — мелочь в кармане. — Я старался подкинуть вам еще полмиллиона, но другие члены комитета заупрямились. Банк носит мое имя, однако приходится быть дипломатом. — Грэнвилл умолк и фыркнул так, будто именно дипломатия — самая неприятная сторона его работы. — И все же это почти вдвое больше, чем за всю историю нашей компании получил компаньон со стажем в один год. — Грэнвилл немного помолчал. — Но вы заслужили эти деньги. Заслужили вплоть до последнего цента. — Грэнвилл поморщился, словно с неприязнью вспоминая перепалку с коллегами по Исполнительному комитету из-за премиальных Эндрю.

— Поверьте, я очень признателен вам, даже слов не подберу. — Фэлкон смущенно переступил с ноги на ногу.

Старик внимательно посмотрел на свою юную звезду.

— Наверное, не стоило бы говорить вам этого, Эндрю, — Грэнвилл повернулся к окну и тут же вновь перевел взгляд на Фэлкона, — но вы напоминаете мне меня самого в молодости. Блестящий, настойчивый, решительный и, конечно, любимец женщин. — Уинтроп широко улыбнулся, и морщинки по обе стороны его рта сложились в четко очерченную решетку. — Похоже, ко мне вы никогда не приходили с одной и той же дамой.

Они засмеялись, пожалуй, несколько принужденно, ибо в шутке Уинтропа проявилась явная симпатия к Фэлкону, отчего оба испытали неловкость. Люди вроде Уинтропа редко позволяют себе такую откровенность.