Высокие ставки

Я помолчал.

— А он вам не сказал, почему я решил порвать с ним?

— Из-за какой-то паршивой лишней десятки в счете!

— Нет, все было куда серьезнее, — возразил я.

— Чепуха!

— Спросите у него, — сказал я. — Как бы то ни было, в четверг утром я пришлю за лошадьми три фургона. Шоферы будут знать, как выглядит каждая из лошадей и куда их нужно везти. Скажите Джоди, что, если он снова вздумает подменить лошадей, ему придется заплатить за лишние перевозки самому.

Слова, которыми она меня обозвала, потрясли бы отца Джоди до глубины души.

— В четверг, — повторил я. — Три фургона, в разных направлениях. До свидания.

Неприятно. Ужасно неприятно.

Я мрачно сидел, смотрел по телевизору какую-то пьесу и не слышал ни слова. Без четверти десять зазвонил телефон. Я выключил телевизор.

— Я просто хотел узнать, сэр, как теперь со мной будет.

Раймонд Чайльд. Жокей-стиплер средней руки. Тридцать лет. Довольно серая личность. Ездил он неплохо, но чем чаще я бывал на скачках и чем лучше разбирался в них, тем отчетливее я видел его недостатки. К тому же я был уверен, что Джоди не мог бы так манипулировать моими лошадьми без помощи жокея.

— Я пришлю вам премию за Энерджайза, — сказал я. Жокеи официально получают процент от суммы приза, но владельцы, которые хотят выразить особую благодарность, часто посылают им дополнительные премии от себя.

— Спасибо, сэр... — он, похоже, удивился.

— Я ставил на него и выиграл крупную сумму.

— Разве? — Раймонд удивился еще больше. — А Джоди говорил... Он осекся.

— Я ставил на тотализаторе.

— А-а...

Молчание затянулось. Раймонд прокашлялся. Я ждал.

— Так вот, сэр. Я... э-э... как насчет будущего?

— Мне очень жаль, — сказал я, отчасти даже искренне. — Я благодарен вам за победы, которые вы одерживали. Я пришлю вам премию за Энерджайза. Но в будущем на нем будет ездить жокей, который работает с его новым тренером.

Раймонд ругаться не стал. Он только тяжело вздохнул.

— На самом деле, сэр, я вас понимаю... Это было почти равносильно признанию. Ответить я ничего не успел — он повесил трубку.

* * *

Во вторник одна из моих лошадей должна была участвовать в скачках в Чепстоу, но, поскольку я отказался от услуг Джоди, он не мог ее туда отправить. Все утро я бесцельно бродил по квартире, а днем отправился гулять. Я прошел от Кенсинггон-Гарденс до Тауэра. Холодный, серый, сырой день; над илистыми отмелями, обнажившимися во время отлива, орут чайки. Кофейного цвета река торопится к морю. Я стоял, глядя на Сити с вершины невысокого холма, на котором стоит Тауэр, и думал о тех, кто сложил здесь голову на плахе. Совершенно декабрьское настроение. Я купил пакетик жареных каштанов и поехал домой на автобусе. В среду пришло письмо.

"Дорогой мистер Скотт!

Где и когда?

Александра Уорд".

Пятерку она оставила себе.

* * *

В четверг вечером три тренера подтвердили, что получили моих лошадей. В пятницу я немного поработал, а в субботу поехал на скачки в Челтенхем. Я, конечно, не думал, что меня встретят овацией, но всеобщей обструкции тоже не ожидал.

Некоторые просто ненавязчиво поворачивались ко мне спиной. Некоторые знакомые, говоря со мной, прятали глаза и при первой возможности спешили удалиться. Репортеры исподтишка следили за мной, тренеры держались настороженно, а Жокейский Клуб проявлял холодную враждебность.

Один только Чарли Кентерфильд подошел ко мне, улыбаясь во весь рот, и пожал мне руку.

— У меня что, рога выросли, что ли? — спросил я. Он расхохотался.

— Вы ударили лежачего. Благородные британцы вам этого не простят.

— Даже если этот лежачий ударил первым?

— Слабейший всегда прав. Он повел меня в бар.

— Я провел нечто вроде социологического опроса. Процентов десять полагают, что вас тоже стоит выслушать. Процентов десять придерживаются мнения, что вас надо пристрелить. Что пить будете?

— Шотландское виски. Воды и льда не надо. А остальные восемьдесят процентов?

— Столько благородного негодования, что «Гринпису» хватило бы на несколько месяцев работы. — Он расплатился за выпивку. — Ваше здоровье!

— И вам того же.

— Уляжется, — сказал Чарли.

— Я тоже так думаю.

— На кого бы вы поставили в третьей скачке?

Мы принялись обсуждать сегодняшних фаворитов и о Джоди больше не упоминали. Но потом, когда я остался один, мне стоило большого труда не обращать внимания на всеобщую враждебность. Я поставил по десятке на пару лошадей на тотализаторе и проиграл. Такой уж день выдался.

Весь день мне ужасно хотелось объяснить всем и каждому, что это я был пострадавшей стороной, я, а не Джоди. Но я вспоминал о новых тысячах, которые он непременно вытянет из меня, если я хотя бы заикнусь об этом, и помалкивал.

Гвоздем программы был Квинтус собственной персоной. Он преградил мне путь и громко заявил, что я позорю доброе имя английских скачек. Я подумал, что Квинтус постоянно изъясняется штампами...

— Должен сказать вам одну вещь, — продолжал Квинтус. — Если бы вы не поступили так подло с Джоди, вы были бы избраны членом Жокейского Клуба. Мы рассматривали вашу кандидатуру. Но теперь вам этого не предложат — я об этом позабочусь.

Он резко кивнул и отступил в сторону. Я не двинулся с места.

— Это ваш сын поступил подло со мной.

— Да как вы смеете!

— Можете мне поверить.

— Глупости какие! Нестыковка в вашем счете — результат обычного недоразумения. Секретарь ошибся. Если вы посмеете утверждать, что это было нечто иное...

— Знаю, — перебил я. — Он подаст на меня в суд.

— Совершенно верно! Все деньги Джоди заработаны законным путем.

Я ушел. Квинтус пристрастен, но я знал, что от репортеров я получу прямой ответ.

Я подошел к старшему обозревателю одного из ведущих ежедневников, человеку лет пятидесяти, который писал отрывистым телеграфным стилем и сосал мятные леденцы, чтобы не курить.

— Как Джоди Лидс объясняет то, что я забрал у него своих лошадей? — спросил я.

Обозреватель причмокнул губами и дохнул на меня мятным ароматом.

— Говорит, что он по ошибке взял с вас деньги за работу с лошадьми, которой на самом деле не было.

— И все?

— Еще — что вы обвинили его в воровстве и сказали, что решили сменить тренера.

— А как вы к этому отнеслись?

— Я — никак. — Он пожал плечами и снова задумчиво причмокнул губами. — А другие... Общее мнение — что это действительно была ошибка и что вы, мягко говоря, поступили опрометчиво.

— Понятно, — сказал я. — Спасибо.

— Это все? Вы мне ничего не хотите рассказать?

— Нет, — сказал я. — Извините.

Он сунул в рот еще одну конфету, неопределенно кивнул мне и ушел искать более перспективные темы. Моя история для него была уже вчерашним днем. Он отправился на поиски новых жертв.

Я в задумчивости отправился на лужайку Клуба смотреть скачку. Когда все относятся к тебе как к негодяю — это не очень-то приятно. Последний удар нанесла мне девица, которую я однажды возил в Аскот.

— Стивен, дорогой, — сказала она с кокетливым упреком, — вы просто бессердечный богатей! Бедный малый еле-еле сводит концы с концами. Ну, даже если он и нагрел вас на пару фунтов, что в этом такого? По-моему, вы чересчур неуравновешенны.

— Вы всерьез полагаете, что богатые существуют для того, чтобы всякие Робин Гуды их грабили?

— Чего-чего?

— Да ничего.

Я сдался и уехал домой.

* * *

Вечер прошел куда лучше. В восемь часов я забрал мисс Александру Уорд из дома в Хэмпстеде и повез ее обедать в алый с золотом зал «Кафе-Рояль».

В свете ламп, в тепле и уюте, она оказалась точно такой, как запомнилась мне с прошлой недели. Все та же длинная черная юбка, кремовая кофточка, кремовая шелковая шаль. Все те же золотые сандалии, золотая сетчатая сумочка, без перчаток. Но на этот раз ее каштановые волосы были причесанными и блестящими, на щеках горел румянец, глаза блестели. В ней чувствовалось неуловимое нечто, некая печать породистости, свойственная американкам.

Когда я позвонил в дверь ее дома, она отворила мне сама. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга. Она, полагаю, увидела перед собой крепко сбитого мужчину шести футов ростом, темноволосого, темноглазого, ничем особенно не примечательного. Аккуратного, подтянутого, хорошо воспитанного, в традиционном вечернем костюме.

— Добрый вечер, — сказал я.

Она улыбнулась, кивнула, словно укрепилась в принятом решении, переступила порог и закрыла за собой дверь.

— Тут живет моя сестра, — пояснила она, указывая на дом. — А я у нее в гостях. Она вышла замуж за англичанина.

Я открыл перед ней дверцу машины. Она скользнула на сиденье, я завел мотор, и мы поехали.

— Из Штатов приехали? — спросил я.

— Да. Из Уэстчестера... это рядом с Нью-Йорком.

— Быстро развивающийся небольшой городок? — усмехнулся я.

Она покосилась на меня.

— Вы знаете Уэстчестер?

— Нет. Я только несколько раз бывал в Нью-Йорке. Мы остановились у светофора. Она заметила, что сегодня чудесный вечер. Я согласился.

— Вы женаты? — вдруг спросила она.

— Вы захватили пятерку?

— Захватила.

— Хм... Нет, не женат.

Загорелся зеленый свет. Мы поехали дальше.

— Вам можно верить? — спросила она.

— В этом отношении — да. Я не женат. И никогда не был женат.

— Мне просто хотелось знать, — сказала она мягко, как бы оправдываясь.

— Да нет, все в порядке.

— Ради вашей предполагаемой жены.

— Я понял.

Наконец мы остановились перед «Кафе-Рояль» у цирка Пиккадили. Я помог ей выйти из машины. Входя в ресторан, она обернулась и увидела, как невысокий худощавый человек садится за руль моей машины.

— Он на меня работает, — пояснил я. — Он отгонит машину на стоянку.

Это ее, похоже, позабавило.

— И что, он вот так все время стоит тут и ждет?

— Нет, не все время. По субботам, в выходной.

— И ему это нравится?

— Он всегда просит, чтобы я приходил с дамами. Иначе я отгоняю машину сам.

Войдя в ярко освещенный холл, она остановилась, чтобы еще раз разглядеть, с кем, собственно, она собирается обедать.

— Чего вы от меня ждете? — спросила она.

— Прежде чем я вас забрал, я ожидал, что вы окажетесь честной, прямой и колючей. Теперь, когда мы знакомы уже полчаса, я жду, что вы окажетесь колючей, прямой и честной.

Она широко улыбнулась, блеснули белые зубы, от глаз разбежались лучики.

— Я не это имела в виду.

— Понимаю... А чего вы ждете от меня?

— Безукоризненно джентльменского поведения и приличный обед.

— Фу, как скучно!

— Не хотите — как хотите.

— Бар там, — указал я. — Я согласен.

Она одарила меня еще одной ослепительной улыбкой, младшей сестрой первой, и отправилась в указанном направлении. Она взяла водку с мартини, я — шотландское виски, мы закусывали маслинами и деликатно сплевывали косточки в кулак.

— И часто вы подбираете девушек на улице? — спросила она.

— Только когда они падают.

— В смысле, падших девушек?

Я рассмеялся.

— Нет, не этих!

— А чем вы зарабатываете себе на жизнь? Я глотнул виски.

— Я — нечто вроде инженера. Это прозвучало ужасно скучно.

— Мосты, башни и все такое?

— О нет, ничего столь полезного и долговечного.

— А что тогда?

Я криво улыбнулся.

— Я делаю игрушки.

— Что-что?

— Игрушки. Такие штуки, которыми играют.

— Да знаю я, что такое игрушки, черт возьми!

— А чем вы занимаетесь? — поинтересовался я. — Там, у себя в Уэстчестере.

Она усмехнулась поверх бокала.

— А почему вы так уверены, что я работаю?

— У вас вид такой.

— Я повар.

— Гамбургеры и пицца?

Ее глаза насмешливо блеснули.

— Нет, свадьбы и приемы.

— Метрдотель? Она кивнула.

— Мы занимаемся этим вместе с подругой, Милли.

— А когда вы уезжаете?

— В четверг.

Мне внезапно показалось, что до четверга совсем мало времени. После длительной паузы она сказала почти виновато:

— Видите ли, Рождество на носу. Во время Рождества и Нового года у нас самая работа. Милли одна не управится.

— Да, конечно.

Мы отправились обедать. Ели копченую форель и мясо в тесте. Она прочла меню от начала до конца с профессиональным интересом и уточнила у главного официанта компоненты двух-трех блюд.

— Здесь многое по-другому, — пояснила она. В винах она разбиралась плохо. — Я его пью, когда предложат, но на вкус лучше различаю крепкие напитки.

Официант, подававший вина, посмотрел недоверчиво, но, когда она безошибочно определила, что коньяк, поданный к кофе, — это «Арманьяк», официант проникся к ней почтением.

— А где находится ваша игрушечная фабрика? — спросила она.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.