По рукоять в опасности

— Сегодня утром, — продолжал я, — мне стало известно имя этой женщины и ее адрес. Мне сообщили эти данные в полиции Лестершира. Это они нашли тело Нормана Кворна. Ну а затем мы с матерью поехали к сестре Кворна, потому что миссис Одри Ньютон — так зовут эту женщину — сказала мне по телефону, что у нее остался какой-то список, который передал ей брат. Она хотела отдать список Айвэну, но была согласна, чтобы за ним приехала леди Вестеринг. — Я сделал несколько глотков из своего стакана. — Кто-то из тех, что по ту сторону стены, — а кто, я могу лишь догадываться. — спрашивал миссис Ньютон, не оставил ли ей брат каких-нибудь бумаг, прежде чем отправился за границу. Да, сказала она, оставил какой-то маленький список и больше ничего.

Дядя Роберт ждал, не скажу ли я что-то еще, но я молчал. Тогда он сам спросил меня:

— А что это за список?

— Мне кажется, этот список — указательный столб на пути к горшку с золотыми монетами. Без него просто бессмысленно искать этот горшок.

Сам застыл от удивления.

— Те, что по другую сторону стены, узнают теперь, что список у меня. Раз уж вы спросили, что у меня на уме, так я скажу: я думаю о том, как бы, минуя возможные опасности, отыскать украденные деньги.

— Но, Ал...

— Им известно, что я умею прятать ценности. Я имею в виду рукоять церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда.

— Это моя вина, жаль, что все так получилось. Не надо было мне говорить об этом с Айвэном, когда Пэтси могла нас слышать.

— Теперь уже ничего не изменишь.

— Ты надежно спрятал этот список?

— Полагаю, что да.

— Если я правильно тебя понял, ты считаешь, что одного этого списка уже достаточно, чтобы выйти на украденные у завода деньги?

— Не исключено, что так оно и есть.

— Но, разумеется, Пэтси захочет получить эти деньги, чтобы завод снова прочно стоял на ногах.

— Дело в том, — вздохнул я, — что завод выкарабкается и без этих денег. Между прочим, в какой-то мере благодаря и моим усилиям. Казна постепенно снова пополнится, пенсионеры завода получат компенсацию, бедные несчастные вдовы смогут больше не экономить пакетики для заварки чая, завод сумеет нанять тех работников, которых пришлось уволить, и фирма станет такой же преуспевающей, какой была прежде. Вот почему нет гарантий, что Пэтси или кто-то другой, найдя украденные деньги, захочет использовать их для погашения долгов завода.

Сам испуганно смотрел на меня.

— Теоретически, — сказал я, — через год или два года процветания завод может быть снова ограблен.

— Ал!...

— Тогда заводу придет конец, потому что вторично кредиторы ни на какие уступки не пойдут.

— Но не думаешь же ты, в самом деле, что Пэтси до такой степени нечестна и коварна?

— Пэтси, может быть, и нет, но Сэртис... Люди часто рубят сук, на котором сидят.

— Неужели Сэртис так глуп?

— Достаточно глуп, чтобы продолжать запугивать меня.

— Но Пэтси! Просто не верится...

Дядина доброта мешала ему видеть людские пороки.

— У Пэтси есть люди, преданные ей, люди, восхищающиеся ею и во всем послушные ей. Это Десмонд Финч, Оливер Грантчестер и кое-кто еще, лезущие из кожи вон, только чтобы угодить ей. Взять хоть бы Лоис, горничную матери. Пэтси нашла ей это место, и Лоис прониклась доверием к Пэтси, но вчера, мне кажется, начала догадываться, что за улыбкой ее благодетельницы прячется змеиное жало. Однако у Лоис уже вошло в привычку отчитываться кое в чем перед Пэтси, и я думаю, что сразу Лоис от этой привычки не избавится, так что мне лучше пока не появляться в доме Айвэна. — Но должна же Пэтси понимать, что ты заинтересован в процветании пивоваренного завода, — сказал дядя Роберт, у которого, похоже, поведение Пэтси не укладывалось в голове.

— Двенадцать лет она уже таит обиду на меня. Все эти годы она боялась, что я займу ее место в сердце Айвэна. Теперь-то она знает, что такая опасность ей не грозила. Но я уверен, что она легко поддастся внушению, будто я пытаюсь найти миллионы пивоваренного завода в своих корыстных целях.

— Нет, Ал, не может быть!

— Почему нет? Трезвонит же она всем и каждому, что это я украл «Золотой кубок короля Альфреда». Не знаю, верит ли она сама в это, но не сомневаюсь, что убедить ее в моей алчности нетрудно.

— Но кто оказывает на нее такое влияние?

— Тот, кто заинтересован в этом, кто жаждет направить ее злую волю против меня. Достаточно слегка отвлечь внимание — и фокус удался: следите за моей правой рукой, а тем временем я левой вытаскиваю из вашего кармана бумажник.

— Почему бы тебе самому не сказать все это Пэтси? — хмурясь, спросил дядя Роберт.

Мне стало смешно.

— Не далее как вчера я похвалил ее за все, что она сделала, чтобы достойно похоронить отца, так она моментально заподозрила меня в сарказме. В ее глазах я подлый и злой негодяй, что бы я ни сделал, все — подозрительно. — Я пожал плечами. — Впрочем, я привык к этому. Но как раз сейчас дело усложнилось.

— Она идиотка.

— Сама она так не считает.

Дядя Роберт опять наполнил наши стаканы.

— Как бы мне не опьянеть, — сказал я. — Джеймс говорит, что напоить тебя допьяну — единственный способ выиграть у тебя в гольф.

Однако сейчас у меня были дела поважнее гольфа. Лучше оставаться трезвым, подумал я.

* * *

Я отказался от предложения дяди Роберта переночевать у него и вместо этого снял номер в маленьком отеле, каких в Лондоне, наверное, сотни. В таких отелях останавливаются туристы. На ужин я съел гамбургер и потом отправился бродить по ярко освещенным улицам среди молодых людей с рюкзаками за спиной. Ничто не объединяло меня с ними. Я чувствовал себя старым.

Мобильный телефон был при мне, я позвонил Крису и поговорил с ним, сидя возле фонтанов и бронзовых львов Трафальгарской площади.

— Я дома, — сказал Крис. — У моих пассажирок комнаты с чудесным видом на море. Они в отеле в Пэйгнтоне, в Девоне.

— Как называется отель?

— "Редклифф". Твоя мать не захотела остановиться в отеле «Империал» в Торки, потому что бывала там с сэром Айвэном. «Редклифф» примерно в трех милях оттуда, в окрестностях Тортея. Все женщины, по-моему, остались вполне довольны. Говорили между собой о всяких покупках.

— У моей матери нет при себе чемодана.

— Это я заметил. Что я должен делать дальше? Продолжать слежку за Сэртисом? Самая бесполезная работа в мире искать твоих четверых бандитов.

С залами для тренировки боксеров ему не везет. И вообще, имею ли я представление, сколько их в юго-восточной части Лондона? Увы, нет, ответил я. — Получишь двойную плату, если походишь за Сэртисом весь уик-энд, — пообещал я.

— Отлично, — сказал он. — Ты делаешь успехи.

Смеясь, Крис заверил меня, что если даже Сэр-тис все время будет глазеть из окон своего дома — чего он, конечно, делать не станет, — то редко когда увидит перед ними одну и ту же персону. Перед глазами у него будут велосипедисты, служащие муниципалитета, производящие замеры на дороге, домашние хозяйки, ожидающие автобуса, пожилые джентльмены, прогуливающиеся с собачками, любители пива, сидящие возле пивнушки, и люди, ремонтирующие автомобили. Бритоголового или секретаршу Сэртис не увидит ни разу.

Коневодческая ферма Пэтси и Сэртиса находилась на окраине деревни южнее Хангерфорда. Сам я там никогда не бывал, но хорошо представлял себе это место по рассказам Криса.

После разговора с Крисом я пытался дозвониться домой к Маргарет Морден, но там никто не отвечал. Утром я позвонил ей еще раз и теперь успешно.

— Сегодня суббота, — запротестовала она.

— У меня вечно суббота.

— Ну, разве что дело стоит того, чтобы заниматься им в такой день.

— Как вы отнесетесь к нескольким цифрам и именам, которые Норман Кворн передал своей сестре?

Чуть помедлив, Маргарет спросила:

— Вы говорите о маршрутах и местах назначения?

— Думаю, что да.

— До понедельника мы все равно ничего не узнаем.

Черт бы побрал эти уик-энды, подумал я.

— Я не могу отменить или перенести встречи, назначенные на понедельник, — продолжала Маргарет. — Раньше вторника ничего не получится.

— Тобиас сказал, что улетает в Париж и до вторника в своем офисе не появится.

— В понедельник утром, — сказала Маргарет, — я должна быть в офисе Тобиаса, где встречусь с очень важными банкирами. Скажем, в десять часов во вторник возле банка? Вы принесете эти цифры?

Я поневоле согласился, хотя такая отсрочка казалась мне бесконечной и бесконечно опасной. Впереди, как скучная бескрайняя пустыня на черно-белой фотографии, маячил уик-энд, и оттого звонок дяди Роберта в начале второй половины дня стал для меня настоящей отрадой.

— Ты где? — спросил он.

— В маленькой Венеции, глазею на узенькие лодочки и думаю о том, как бы сесть в одну из них.

Чепуха. Думал я о горах. Туда бы! Да заняться бы, живописью! Ах, как там хорошо!

— Я говорил с Пэтси, — заявил дядя Роберт.

— Кто кому позвонил, вы ей или она — вам? — спросил я.

— Она мне. Впрочем, какое это имеет значение? Пэтси хотела узнать, где ты.

— И что вы ей сказали?

— Сказал, что не знаю. Ал, она говорила со мной так, как будто ее подменили, как будто она вдруг прозрела. Я сказал ей, что ты все время не жалел усилий для ее блага и для блага пивоваренного завода и что она недооценивала тебя, что ты никогда не пытался посеять рознь между ней и ее отцом, а совсем наоборот и что все эти годы она была очень несправедлива к тебе.

— А она что сказала?

— Что хотела бы встретиться с тобой. Ал, поговори с ней. По крайней мере, начало уже положено. — Вы имеете в виду, чтобы я позвонил ей? — спросил я.

— Да. Это был бы первый шаг с твоей стороны. Она сказала, что будет дома всю вторую половину дня. У тебя есть ее телефон? — Дядя продиктовал мне номер Пэтси.

— Не верится мне что-то... — сказал я.

— Дай ей шанс, — взмолился дядя Роберт. — В конце концов, не убудет же от тебя.

— Оливковая ветвь стоит того, чтобы за нее ухватиться, — сказал я.

Через десять минут я позвонил Пэтси.

Тон у нее, и правда, был совсем другой, в этом Сам не ошибся. Пэтси говорила со мной так, будто оправдывалась. Сказала, что мой дядя устроил ей настоящую выволочку за то, что она считала меня своим врагом. И вот теперь она хочет наладить отношения между нами. Что было — то было, сказала Пэтси, но в дальнейшем мы сумеем прийти к взаимопониманию.

— Взаимопониманию? Какому? — спросил я.

— Ну... не будем больше враждовать. Я согласился на перемирие.

Не могу ли я прийти к ним в гости, спросила Пэтси. Спросила робко и неуверенно, как будто боялась моего отказа.

— Куда? — спросил я.

— Ну... сюда.

— Куда — сюда?

— К нам домой, — сказала она и назвала деревню, где находился ее дом.

— Ты в самом деле приглашаешь меня? — спросил я.

— О Александр, твой дядя убедил меня, сколь предвзято я к тебе относилась. Почему бы нам не уладить все именно сейчас? Я сказал Пэтси, что буду в шесть тридцать. После разговора с ней я передал сообщение на пейджер Криса. Вскоре он отозвался.

— Ты по-прежнему около дома Сэртиса? — спросил я его.

— Угадал.

— Есть интересные новости?

— Никаких.

— Пэтси пригласила меня чего-нибудь выпить.

— Чего же? Беладонны? Аконита? Джина с поганками?

— А вдруг это искренне?...

— Она не бывает искренней, ты сам говорил мне об этом.

Я и в самом деле не знал, как быть.

— Думаю, надо принять ее приглашение, — сказал я.

— Неудачное решение.

— Я возьму тебя с собой. Наряд «секретарши» у тебя далеко?

— В машине. Мешок номер пять.

— А что в номерах один, два, три, четыре? — Я засмеялся.

— Бритоголовый, принадлежности мистера Юнга. Принадлежности мистера Аттли.

— А в данный момент?

— В спортивном костюме сижу в машине, взятой напрокат, и разглядываю карту.

— Я прихвачу «секретаршу» по пути в половине седьмого, будь наготове.

— Идет.

Несколько часов я провел, раздумывая над тем, верить или не верить мне в добрые намерения Пэтси. Предлагают ли мне мир или заманивают в какую-нибудь ловушку?

И все же я пойду к Пэтси и возьму с собой Криса, решил я. Надо же когда-то и где-то начать мирные переговоры... Вечером я отыскал на карте деревню, которую назвала мне по телефону Пэтси, и приехал туда, когда уже стемнело. Недалеко от дома Пэтси и Сэртиса «голосовала» на дороге длинноногая фигура в черных колготках.

Я притормозил возле этой фигуры, и Крис нырнул ко мне в машину, обдавая меня запахом дорогих духов и хихикая.

— Есть новости? — спросил я.

— Полчаса назад Сэртис и его миссис вышли из дома, сели в машину и куда-то тронулись. Я поехал в своей машине следом за ними и как раз собирался звонить тебе, как вдруг они свернули в ворота какого-то дома в полумиле отсюда. Там в саду горят среди деревьев волшебные фонари, а возле дома несколько автомобилей. Похоже, собралась какая-то веселая компания. Присоединишься к ней или начнешь с дома Сэртиса?

— С дома, — сказал я.

Вдвоем — Крис на шаг сзади — мы подошли к двери дома Сэртиса. Я позвонил. Мне открыла молодая женщина, рядом с которой стояла Ксения, как всегда, непримиримая, а чуть-чуть позади — двое детей поменьше.

— Миссис Бенчмарк ждет вас, — сказала молодая женщина, когда я назвал себя. — Она просила передать вам свои извинения. Когда она говорила с вами, то забыла, что ее и мистера Бенчмарка пригласили в гости. Это не очень далеко отсюда. Вам надо проехать мимо бара, он останется с правой стороны от вас, и тогда вы обязательно найдете, где это. Там все украшено фонариками. Миссис Бенчмарк сказала, чтобы я сразу позвонила ей, как только вы приедете, и она встретит вас там. Поблагодарив эту женщину, мы с Крисом вернулись в машину.

— Что скажешь? — спросил я.

— Не вешай носа.

Мысленно я не вешал носа. Но, как говорится, вытащили нос — хвост увяз.

ГЛАВА 13

Мы проехали мимо пивного бара и приблизились к дому, вокруг которого горели фонари. Подъездная дорожка к нему была полностью занята машинами, поэтому мы припарковались прямо на обочине основной дороги. Как только мы вылезли из машины, Крис споткнулся и сломал каблук. Чертыхаясь, он принял решение отломить другой каблук, а я, смеясь, направился к дому. Крис держался в нескольких шагах позади меня.

Кусты вокруг как будто светились изнутри.

Вдруг я запутался в какой-то сети и веревках, и неодолимая сила поволокла меня, но не в сторону смутно видневшегося в тени дома, а куда-то в сад, через небольшие, неказистые воротца.

Гирлянды фонариков и больших разноцветных ламп, похожих на груши, подвешенные к деревьям, заливали сад ярким светом. Я оказался под навесом из освещенных ветвей и листьев. Великолепная декорация! Как раз для веселой компании, собравшейся на вечеринку.

Для меня эта вечеринка началась с того, что один из гостей был привязан к стволу клена рядом с гроздью ярко горящих грушевидных красных ламп, освещающих крупные, уже пожелтевшие и покрасневшие листья, образующие балдахин. Самое неприятное, что этим гостем был я сам. Меня, именно меня привязали спиной к дереву. Веревки впивались мне в лодыжки, в запястья вывернутых за спину рук и — что хуже всего — опутывали шею.

На вечеринках, которые я посещал раньше, мне не приходилось встречать этих четверых ублюдков, но они были хорошо мне знакомы, а то откуда бы я знал, что они ублюдки. Один из них был занят тем, что надевал боксерские перчатки.

Обыкновенные боксерские перчатки из красной кожи.

Явилась и вся остальная компания: Пэтси, Сэртис и Оливер Грантчестер. Больше, кажется, никого. Не густо.

У Сэртиса был торжествующий вид. Грантчестер серьезен и деловит. Пэтси чем-то взволнована.

Я попытался осмотреться вокруг. Хотел увидеть, как отсюда выбраться. Увидел немногое. Лужайка, окруженная кустами и освещенная со стороны сада. Ближе к дому она оставалась в тени. Клумба с хризантемами. Маленький пруд с золотыми рыбками. Искусственный ручей, ниспадающий в этот пруд с декоративного нагромождения камней.

Слева от меня — большой дом, темный, но ярко освещена оранжерея, выходящая в сад.

И — Оливер Грантчестер.

Как же я упустил из виду, что у него дом в той же деревне, где живет Пэтси, и что расстояние между их домами — полмили? В записной книжке Айвэна есть адрес и номер телефона Оливера Грантчестера...

Это его, Оливера Грантчестера, без колебаний узнала миссис Ньютон среди лиц, которые я набросал на листке бумаги у нее в доме. Именно он был тем, кто заехал за ее братом, когда Норман Кворн собирался в Испанию.

Я знал, кто будет охотиться за мной, но не учел где. Надо же быть таким идиотом!

Пэтси никогда не изменится. Какого черта я поверил ей?!

Мне хотелось поверить, хотелось положить конец этой долгой дурацкой вражде.

Так мне и надо.

Грантчестер стоял в шести футах от меня.

— Где «Честь Кинлохов»? — спросил он.

Вот так сюрприз! Ему-то зачем это знать? Он подал знак парню в боксерских перчатках, и тот нанес мне удар в живот. О-ох! Да еще я дернулся от боли, и в горло мне впилась веревка. Адова мука!

— Где «Золотой кубок короля Альфреда»? Сумка для гольфа. Шкафчик. Клуб. Шотландия.

Попробуй, доберись туда.

Удар в ребра. Меркнет сознание. Дальше, кажется, некуда, но, похоже, это только начало. Проклятье!

— Айвэн переправил кубок тебе? Где кубок? Спроси у Самого.

Еще один прицельный удар. Мир содрогнулся у меня перед глазами.

Где мой телохранитель, черт бы его побрал?! Сэртис подскочил к Грантчестеру и взвизгнул:

— Где Гольден-Мальт? Пусть скажет, куда он его упрятал!

Бандит в боксерских перчатках — тот ублюдок, что спрашивал меня в горах: «Где это?» Скотина!

— Где Гольден-Мальт? — спросил Грантчестер. Я молчал. Мучительное решение.

Сэртис от нетерпения подпрыгивал, как мячик.

— Заставьте его сказать. Дайте ему покрепче. Еще, еще!

Я отрешенно подумал о том, что предпочел бы, наверное, умереть, чем спасовать перед Сэртисом. У Оливера Грантчестера были другие интересы, чем у мужа Пэтси.

— Где твоя мать? — спросил адвокат. В Девоне, подумал я. Хвала Господу! Удар.

Он, кажется, спятил, если думает, что я отвечу ему.

— Где Эмили Кокс?

Тоже в безопасности, слава Богу. Удар.

— Где сестра Нормана Кворна?

От полученных ударов стало трудно дышать. Я не мог бы сейчас ответить Грантчестеру, даже если бы захотел.

Он приблизился и, остановившись в метре от меня, уже не спросил, а рявкнул:

— Где список? Наконец-то.

Из— за этого списка и разгорелся весь сыр-бор. Оттого меня и били, надеясь, что, пока дойдет до этого вопроса, я сломаюсь и отвечу на него.

— Где список?

Грантчестер всегда недолюбливал меня, видел во мне угрозу его положению при Айвэне. И подозрения Пэтси на мой счет он тоже всегда поддерживал, подливал масла в огонь. Я вспомнил, как он испугался и разозлился, когда Айвэн сделал меня своим доверенным лицом, а не его или Пэтси. Грантчестер ни за что не хотел допускать меня к делам пивоваренного завода. Не зря он боялся этого.

От его громоздкой, тяжеловесной фигуры исходила грубая, беспощадная враждебность. Плевать ему было, изувечат ли меня, превратят ли в кровавое месиво. Грантчестер наслаждался тем, что происходило под этими гирляндами огней. Сам он не прикасался ко мне, но при каждом ударе испытывал что-то вроде экстаза. Он хотел, чтобы я покорился и сдался, но чтобы это случилось не сразу и не очень быстро.

Я заметил удовольствие в его глазах. Видел улыбку на его толстых губах. Я ненавидел его, ненавидел до внутреннего содрогания.

— Говори, — не унимался он, — говори, ну!

Он жаждал моей капитуляции с не меньшим вожделением, чем самого списка, и был уверен, что добьется и того, и другого. Только бы не сдаться, не дать ему насладиться этой изуверской радостью...

— Список, где он?

Боксерские перчатки еще раз прошлись по мне. Лицо, ребра, живот, голова. Не сосчитать...

— Где список?

Какой чудесный сад! Это я уже не думал, а в полубеспамятстве просто видел перед собой.

Упражнение с «боксерской грушей» окончилось. Грантчестер ушел. Четверо ублюдков стояли вокруг меня, наблюдая, не выскользну ли я из их веревок и узлов. Хотел бы я этого, но где там...

Возле меня возникло лицо Пэтси.

— Что за список? — спросила она.

К чему эта хитрость? Она наверняка знает, чего хочет от меня Грантчестер.

Пэтси казалась взволнованной и даже испуганной. Но ведь это она и заманила меня сюда. Хотя какая разница — я сам виноват, что попался на удочку.

— Зачем Оливер спросил, где ваша мать и Эмили? — сказала Пэтси.

Собрав все силы, какие еще оставались во мне, я заговорил, заставляя свой голос звучать твердо:

— Откуда он знает, что их нет дома?

— Александр, — сказала Пэтси с искренним — это я видел — огорчением, — отдайте Оливеру все, чего он хочет, ради Бога, умоляю вас. Это... это... — Она обвела взглядом спутавшие меня веревки, а потом ублюдков, стоявших поблизости, — это... ужасно!

Я мог сто раз согласиться с ней, но мог ли я поверить, что она не знает, чего хочет от меня Грантчестер, ее сосед и питающий к ней дружеские чувства адвокат? Больше я ей никогда в жизни не поверю. Или до конца того, что осталось от жизни.

Оливер Грантчестер вел игру, ставка в которой исчислялась миллионами, но боксерские перчатки не принесли ему желаемого результата. И вот я увидел, как он возвращается со стороны дома и тянет за собой мангал на колесиках.

О Боже, подумал я, только не это.

Я не выдержу, скажу ему все. Знаю, что скажу. Черт с ними, с этими миллионами. Не мои же они, в конце концов.

Грантчестер снял с мангала решетку и приставил ее к опоре. Потом он опять ушел в ярко освещенную оранжерею и принес оттуда сумку с брикетами древесного угля и бутылку с горючей жидкостью. Он высыпал брикеты из сумки в топливную камеру и вылил туда же все содержимое бутылки.

И вот чиркнула и загорелась спичка.

Пламя рванулось из мангала вверх ревущими и трепещущими золотисто-алыми языками. Оно отражалось в глазах Грантчестера, и на миг мне показалось, как будто внутри головы у него полыхает огонь.

Довольный, он парой длинных щипцов поднял решетку и опустил ее на мангал, чтобы накалить.

На лицах четверых бандитов я не видел ни любопытства, ни удивления. Разве что один из них смотрел на огонь и на решетку с отвращением. «Они уже видели это раньше», — подумал я. И видели на моем месте Нормана Кворна.

Норман Кворн... обожженный, в этом саду, с обрывками травы на одежде...

Пэтси, казалось, не понимает, что происходит. Такой же растерянный вид был и у Сэртиса.

Брикеты древесного угля горели ярко.

Я все скажу. Хватит с меня. Все мое тело и так уже изнывает от боли. Глупо и дальше терпеть эту пытку. Всякие там высокие материи вроде стойкости человеческого духа, может, и хороши, когда их изображают на картинах, но не в таких вот милых деревенских садиках вечером во вторую субботу октября.

Нормана Кворна прожгли решеткой до самых ребер, замучили до смерти, но он так ничего и не сказал Грантчестеру.

Я не Норман Кворн. Его миллионов у меня нет, терять мне нечего. Это миллионы Пэтси, будь она проклята!

Грантчестер между тем с наслаждением дождался, пока решетка не раскалилась докрасна, щипцами извлек ее из пламени и плашмя положил ее на траву. Трава зашипела и задымилась.

— Если будешь и впредь молчать, придется положить тебя на эту решетку, — с глумливым сочувствием сказал мне Грантчестер. — Так где список?

Упрямство, стойкость, мужество... Есть ли они у меня? Не знаю. Но я скажу ему все, чего он хочет, пропади он пропадом!

Мое поражение, мое унижение — вот оно, лежит у моих ног, дочерна опаляя траву. Деньги здесь ни при чем, они не имеют значения. Мое решение — дело моей воли. Дело гордости. А цена этой гордости слишком высока.

Скажи ему все... так надо, убеждал я себя.

— Где? Говори, — сказал Грантчестер. Еще секунда — и я скажу. Секунда прошла, другая, третья... Ну же! Нет... Не могу.

Что будет, то будет. Пусть жгут меня...

* * *

Такие отметины останутся навсегда, но я не увижу их, если не буду смотреть в зеркало.

* * *

Раздался чей-то пронзительный крик, и я вспомнил обещание Сэртиса: «В другой раз ты у нас завизжишь». Но кричал не я. Кричала Пэтси.

Это ее тонкий от ужаса голос.

— Нет, нет! Ради Бога, не надо! Оливер, Сэртис! Вы не сделаете этого. Слышите? Ради Бога, не надо...

Сэртис так и не дождался от меня пронзительных воплей. В каких-то атавистических глубинах моего существа, зарождаясь где-то внутри меня и кончаясь рычанием в глотке, жил стон. В нем объединились, слились в единый сплав все мои ощущения и чувства, в нем каждый нерв бурлил всепоглощающим стихийным протестом. Это был даже не стон, а первобытная мука, которая выпала на мою долю.

— Где он? Где он? — доносился до меня голос Грантчестера.

Зря он старался. Это уже не имело никакого значения.

Через минуту, может, две все кончилось.

Или прошло полжизни?

Я не мог уже произнести ни слова, когда все вокруг меня внезапно изменилось.

Что— то захрустело, затрещало, залязгало, и какой-то автобус величиной с пол пассажирского вагона смел ограду и ворота между подъездной дорожкой к дому и садом. На лужайку из автобуса посыпалась орава полупьяных футбольных фанатов в чем-то оранжевом и в развевающихся оранжевых (или так только казалось) шарфах. Затопали тяжелые сапожищи, загорланили хриплые голоса:

— Где тут пиво? Где пиво?

Через поваленную ограду сюда хлынул целый поток оранжевых шарфов. Какие-то хулиганские физиономии и жизнерадостный галдеж:

— Где пиво?

Четверо ублюдков, прижавших к земле мои руки и ноги, решили по-тихому убраться отсюда, благодаря чему я сумел избавиться от решетки и уткнулся лицом в холодную траву. В моем ограниченном поле зрения возникла пара длинньгх ног в черных колготках, и знакомый голос произнес надо мной:

— Боже милостивый! Ал!

А я хотел сказать: «Где тебя носили черти?», но так и не смог.

Ярко освещенный сад до отказа заполнили оранжевые шарфы и рев голосов охотников до пива. Фантасмагория, подумал я. Сюрреализм.

Крис сперва исчез, но тут же вернулся и вылил на меня из какой-то емкости холодную воду. Потом он опустился возле меня на корточки и сказал:

— Твой свитер истлел.

Я хотел сказать ему, что вода лучше огня, но сумел только подумать об этом.

— Ал, — спросил он, — с тобой все в порядке?

— Угу.

На траве билась золотая рыбка, бедное маленькое создание. Золотая рыбка. Значит, Крис облил меня водой из пруда.

Холодная вода. Прекрасная мысль.

Я попробовал приподняться и потерпел неудачу. Крис поспешил на помощь и освободил мои руки, ноги и шею от веревок. Потом он взял меня под мышки и потащил по траве. Вот она — моя цель, маленький прудик. Я вытянулся во весь рост в холодной воде, прислонясь головой к камням, как к подушке. Боже, какое облегчение я испытал!

— Кто тебя так? Скотина Сэртис? — спросил Крис. Гнев клокотал в его голосе.

— Скотина Грантчестер. Крис опять куда-то исчез.

В саду было полно людей. Появились какие-то полицейские. Огромный автобус, желтый, белый, серебристый, высился над всей этой сценой, как гигантское олицетворение хаоса. Я лежал в пруду и наблюдал за снующими вокруг в поисках дармового пива футбольными фанатами, которые злились, что никакого пива здесь нет. Полицейские кого-то хватали и щелкали наручниками. Попались в руки стражей порядка и четверо бандитов, переоценивших возможность скрыться. И еще я видел, как растеряна Пэтси и как веселое настроение Сэртиса сменилось отупением и тревогой.

Какой-то фанат объяснял полицейским, что никому не известная девица угнала автобус, стоявший возле пивного бара, где они собирались немного освежиться. Эта девица вдруг объявила, что где-то поблизости бесплатного пива — хоть залейся. Симпатичная такая, она еще сказала, чтобы мы поспешали в этот сад.

Когда они ушли, вернулся Крис.

— Этот гад Грантчестер пытался улизнуть, — сказал Крис. — Теперь он никуда не уйдет.

— Крис, — сказал я, — тебе лучше слинять отсюда.

— Ты так думаешь? — Полиция ищет молодую женщину, которая управляла автобусом.

Что— то шлепнулось в воду мне на грудь.

Вот оно что — влажно поблескивающий медный кастет. Я смахнул его в воду. Пусть скроется на дне.

Рука Криса на миг сжала мне плечо, и вот уже его темная фигура промелькнула передо мной в последний раз и нырнула из освещенной части сада в тень.

Фарс продолжался. Какой-то здоровенный полисмен в форме велел мне выбираться из пруда. Я не подчинился, и тогда он надел на меня наручники и ушел, не слушая никаких возражений.

Постепенно в саду оказалось много людей, которые не были ни полицейскими в форме, ни футбольными фанатами, а представителями закона в штатском, или — иными словами — в твидовых жакетах с кожаными латками на локтях.

Над головой у меня плескался искусственный водопад. Я поднял руки в наручниках и направил тонкую струйку холодной воды себе на лицо.

Чей— то голос произнес:

— Вылезайте из воды.

Я открыл глаза. Приказ исходил от какого-то полицейского чина. Чуть позади него стояла Пэтси.

Этот полицейский был человеком средних лет. Его голос звучал спокойно, без всякой злости, но вряд ли пребывание в пруду длинноволосого типа в наручниках заслуживало поощрения.

— Вылезайте, — повторил он. — Давайте-ка, давайте.

— Не знаю, сумеет ли он, — озабоченно сказала Пэтси. — Его избили...

— Кто?

Пэтси взглянула на унылые группы людей в наручниках, сидевших на траве. Вид у бедняг был разочарованный — ни тебе пива, ни веселья и вообще чепуха какая-то...

— И у него ожоги, — добавила Пэтси. — Я не сумела остановить их.