Горячие деньги

— Дорогой, почему нет? Он запросто мог это сделать. Фердинанд говорит, он на все способен. Это точно он! Фердинанд говорит, у него даже ружье есть.

Я сказал:

— Артур не стрелял ни в кого из своего ружья. А главное, он не умеет делать часовые переключатели, в то время как любой в нашей семье с детства знает, как они устроены. И, кроме того, у него нет никаких мотивов.

— Ему могла не нравиться Мойра.

— Конечно. Но зачем тогда ему убивать Малкольма, к которому он неплохо относится? Я видел его лицо, когда Артур узнал, что Малкольм жив, в то утро после взрыва. Он искренне обрадовался.

— Все хотят, чтобы это был Артур Белбрук, — упорно продолжала Джойси. — Это он нашел тело Мойры.

— Если бы полиция думала, что это Артур, они не цеплялись бы так со своими подозрениями к Малкольму.

— У тебя готов ответ на все вопросы! — пожаловалась Джойси.

Одно время мне самому хотелось, чтобы убийцей оказался Артур. В конце концов, Мойра тогда так насолила ему с овощами для выставки. Хотя он рассказывал мне об этом совершенно спокойно, да и вообще, кто станет убивать из-за такой мелочи? Артур служил в армии и, может быть, умел обращаться со взрывчаткой. Но со смертью Малкольма он больше потерял бы, чем приобрел, и уж совсем невероятно, что садовник мог выследить Малкольма в Кембридже и поехать за ним на аукцион в Ньюмаркет, чтобы попытаться сбить его машиной на стоянке. Это сделал человек, одержимый нездоровой жаждой убийства. Артур же безмятежно копал свою картошку, ему нравилось поболтать о последних сплетнях, он спокойно ухаживал за собаками. Вообще он был довольно флегматичным и уравновешенным человеком.

Кроме того, тот, кто пытался наехать на отца в Ньюмаркете, знал, что Малкольм наверняка попросит меня подвезти его до гостиницы, и поэтому поджидал на автостоянке. Артур никак не мог такое предвидеть, потому что даже не знал меня в лицо до того, как с ружьем встретил меня в Квантуме, приняв за грабителя. Хоть и с сожалением, я должен был отбросить этот вариант. Это не Артур.

Джойси сказала:

— Дорогой, как ты рассчитываешь преуспеть там, где у полиции ничего не вышло?

— Полицейские не могут сделать то, что сделаем мы.

— Что ты имеешь в виду? Что мы сделаем?

Я объяснил. Малкольм открыл рот. Джойси надолго замолчала.

Наконец она сказала:

— Ну-ка, я повторю все для верности. Ты хочешь, чтобы я позвонила всем родственникам…

Я настойчиво повторил:

— Каждому! Если трубку поднимет муж, ты скажешь ему, а потом попросишь пригласить жену и то же самое скажешь ей. И наоборот.

— Хорошо. Я скажу им, что вы в Австралии, оба. Правильно?

— Да.

— Я буду как будто выплескивать свои чувства. Какое кошмарное выражение, и где только ты его откопал? Я выложу им всю эту ерунду, как будто это совсем не важно, просто как будто это почему-то внезапно пришло мне в голову, правильно? Дорогой мой, надеюсь, ты не думаешь, что я стану звонить Алисии?!

— Ты обязательно ей позвонишь. Скажи, я рассказал тебе, что у нее новый любовник. Она сразу заткнется.

— Дорогой, ты что, в самом деле так думаешь?

— У нее спроси. И… э-э-э… ты не знаешь, полиция до сих пор сторожит Квантум?

— Они сказали Дональду, что, если мы хотим, чтобы там все время был постовой, нужно нанять кого-нибудь самим. Никто не захотел на это раскошелиться, и теперь полиция, наверное, просто наезжает туда время от времени.

— В семье больше ничего такого не случилось с тех пор, как я уехал?

— Нет, ничего нового. Томас ушел от Беренайс, ты слышал?

— Да… Он все еще у Люси?

— Да, дорогой, по-моему, там. Ты хочешь, чтобы я и ему сказала?

— Обязательно.

— Я должна позвонить им, как будто мне просто захотелось поболтать о том о сем, немного посплетничать и потом сказать как бы между прочим, что мне, в общем-то, наплевать, кто убил Мойру, но, по-моему, полиция еще не до всего докопалась. Так? Полицейские никогда бы не додумались заглянуть в записную книжку Мойры, которую она держала в кухне, где-то в этих ее противных беленьких шкафчиках. И если кто-нибудь звонил, когда Мойра была на кухне, а она почти все время там торчала, она записывала их имена в свою тетрадку и отмечала звездочками или обводила кружочками — писала там что-то вроде «Дональд, воскресенье, в двенадцать дня», когда кто-то собирался приехать к ней. Я должна сказать, что полицейским и в голову не пришло бы искать эту тетрадку, но я вдруг вспомнила о ней и подумала, а вдруг она до сих пор где-то там? И я собираюсь позвонить в полицию после выходных и сказать, чтобы они ее поискали. Правильно, дорогой?

— Все правильно.

— И еще я должна сказать, а вдруг она записала там имя убийцы?

— Да.

— Дорогой, но зачем убийце было звонить ей перед тем, как приехать? Чтобы предупредить, что хочет ее убить? Надеюсь, ты так не думаешь?

— Чтобы предупредить, что хочет с ней увидеться. А насчет того, чтобы убить, — не знаю.

— Но почему, дорогой?! С чего ты взял, что убийца ей звонил?

— Понимаешь, Малкольм сказал мне, что Мойра терпеть не могла, когда кто-то сваливался ей на голову без предупреждения. Она настаивала, чтобы перед тем, как приехать, все сперва звонили. Кроме того, эта ее стеклянная теплица с дороги не видна и из окон Квантума тоже. Малкольм заставил Мойру поставить ее где-нибудь подальше, в глубине сада, чтобы эта стеклянная клетка не торчала из-за кустов. Малкольму она не нравилась. И если бы кто-нибудь приехал в тот вечер, не предупредив Мойру заранее, он только поцеловал бы замок — в доме никого не было. А если он договорился с Мойрой по телефону, она сказала бы, что будет в теплице.

— Это разумно, дорогой. И полиция говорила, что Мойра наверняка знала своего убийцу, но я не хочу верить этому, разве что убийцей окажется Артур Белбрук. Она его знала. Все сходится.

— Если ее убил Артур Белбрук, зачем он тогда вернулся и нашел ее тело?

— Дорогой мой, ты уверен, что это не Артур Белбрук?

— Совершенно уверен.

— Ох, дорогой. Хорошо, милый. Ты хочешь, чтобы я начала звонить им завтра с утра, но не раньше девяти часов, и целый день только этим и занималась, пока до всех не дозвонюсь? Надеюсь, ты в курсе, что завтра вечером у меня показательная игра в бридж?

— Только, пожалуйста, дозвонись всем.

— А если кого-то не будет дома? Или никто не приедет?

— Все равно. Если ничего не случится, я перезвоню тебе в понедельник утром.

— Дорогой мой, возьми меня с собой в Квантум!

Я встревожился.

— Нет! Тебе там делать нечего. Джойси, пообещай мне, что останешься дома!

— Дорогой, да не волнуйся ты так. Хорошо, обещаю, что не приеду.

Она помолчала немного и сказала:

— Со старым пройдохой все было в порядке, когда ты его в последний раз видел?

— Лучше и быть не может.

— Знаешь, дорогой, я никак не могу его разлюбить. Только, черт тебя возьми, не вздумай передать ему, что я такое говорила! Уже ничего не вернуть. Только, дорогой, я сожалею лишь об одном в своей жизни — что наняла тогда этого ужасного Нормана Веста выследить Малкольма с Алисией. Если бы у меня была тогда хоть капля мозгов, дорогой, я просто закрыла бы глаза на то, что Малкольм немного погуливал. Но так уж вышло — я была молоденькой дурочкой и не придумала ничего лучшего.

Джойси бодрым голосом сказала мне «пока» и пообещала завтра с утра всем позвонить. Я медленно положил трубку.

— Ты слышал, что она говорила в конце? — спросил я Малкольма.

— Не все. Что-то насчет того, что, если бы у нее были мозги, она чего-то там не стала бы делать или вроде того.

— Не стала бы с тобой разводиться.

Малкольм недоверчиво уставился на меня.

— Она сама настаивала!

— Через двадцать семь лет она поняла, как ошиблась.

Малкольм рассмеялся.

— Бедная старушка Джойси! — и не стал над этим долго раздумывать. — Только, насколько я знаю, Мойра не записывала никого в тетрадку.

— Я почти уверен, что не записывала. Но если бы ты был убийцей, мог бы ты за это поручиться?

Он быстро представил себе это.

— Я бы сильно забеспокоился, услышав то, что скажет Джойси. И я бы всерьез задумался, не съездить ли в Квантум и не поискать ли эту тетрадку, пока Джойси не позвонила в полицию.

— И ты бы поехал? Или решил бы, что раз полиция не нашла ничего такого при обыске сразу после убийства, то никакой тетрадки нет? А если и есть, то там не записано ничего для тебя опасного?

— Не знаю, пошел бы я на такой риск или нет. Наверное, я все же поехал бы. А если бы это оказалось просто дурацкой ловушкой Джойси, я сказал бы, что приехал поглядеть на дом. — Он вопросительно на меня посмотрел. — Мы будем ждать там?

— Да, но только утром. Я сбился с суточного ритма. Не знаю, как тебе, а мне нужно хорошенько выспаться.

Малкольм кивнул.

— Мне тоже. А чего это ты накупил? Каких-то продуктов? — Малкольм заметил пакеты от «Фортнума и Мэйсона» с длинными свертками внутри.

— Все, что может нам пригодиться. Мы поедем поездом и…

Малкольм недовольно замахал руками.

— Только не поездом! Наймем машину с водителем, — он потянулся за своей записной книжкой. — Который здесь час?

Утром мы со всеми удобствами добрались до Квантума, подъехали к усадьбе сзади, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь в поселке.

Водитель испуганно уставился на разрушенный дом с заколоченными окнами, огромным провалом посреди крыши и новенькой табличкой: «Осторожно! Здание опасно!»

— Реконструкция, — объяснил Малкольм. Водитель кивнул и уехал, а мы прошли с пакетами от «Фортнума и Мэйсона» через центральный пролом в стене, в котором вовсю гулял ветер, по коридору, мимо остатков лестницы к детской.

Полы по-прежнему были везде застелены черной пленкой, только она сморщилась и провисла над ямами. Обломки, закрытые пленкой, тихо хрустели у нас под ногами, кое-где на черном пластике были лужицы дождевой воды — наверное, крышу затянули не очень аккуратно. Заколоченные окна и огороженный лесами остаток лестницы создавали неутешительную картину разгрома и запустения. Еще один слой черного пластика наверху между стропилами провисал, как парус.

Бедный дом! Малкольм еще не видел его таким и был очень угнетен. Он посмотрел, как добросовестно полицейские выгребли с первого этажа обломки и как тщательно они заколотили листами фанеры все двери, в том числе и дверь в детскую, и вежливо поинтересовался, чем я собираюсь ее отдирать.

— Наверное, ногтями? — предположил он. Я достал из пакетов кое-какие инструменты.

— На Пиккадилли есть такой славный магазинчик… Бой-скауты прибыли во всеоружии.

Я рассчитывал запросто проделать в фанере дырку — они скорее всего забивали ее четырехдюймовыми гвоздями, так что я прихватил молоток, зубило, пилку и плоскогубцы. И под удивленным взглядом Малкольма я быстренько пробил фанеру и выпилил кусок в рост высотой и в ширину так, чтобы можно было свободно пройти. Не очень ровно, зато быстро.

— Ты ведь не мог все это продумать вчера? — спросил Малкольм.

— Я задумал все еще в самолете. У меня была куча времени.

Я вынул кусок фанеры и поставил у стены. Мы вошли в детскую. Там все было по-прежнему. Когда наши глаза привыкли к сумраку, Малкольм провел рукой по велосипедам. Его плечи печально опустились.

Сейчас было около половины десятого. Если Джойси случайно сразу позвонит тому, кому надо, он может приехать где-то в десять. Можно было ожидать чего угодно. Или совсем ничего.

Малкольм спросил, что мы будем делать, когда кто-то придет.

— У всех есть ключи от кухонной двери, а замки мы так и не поменяли, помнишь? Наш посетитель войдет в дом через ту дверь, а мы обойдем по улице и… э-э…

— Закроем его внутри, — сказал Малкольм.

— В общем-то, да. И мы заставим его признаться. Обсудим, как быть дальше.

Я пошел к кухонной двери — хотел убедиться, что замок по-прежнему хорошо открывается. Отпер дверь. С замком все было в порядке. Я заглянул внутрь — кухня до сих пор была завалена мусором — и снова закрыл.

Я вернулся в детскую и вынул из пакета два зеркала с креплениями, примерно восемь на десять дюймов каждое.

Малкольм проворчал:

— Я думал, ты запасся шампанским, а ты набрал каких-то чертовых пил и зеркал!

— Есть и шампанское, правда, без льда.

— Здесь жутко холодно и без этого проклятого льда! — Он беспокойно ходил из угла в угол по детской, потом устроился в одном из кресел. Мы оба надели на себя все самые теплые вещи, какие у нас были, но промозглая ноябрьская сырость, похоже, оказалась слишком сильным испытанием для пальто из викуны от Симпсона, моей новой кожаной куртки на меху и перчаток, которые я прикупил вчера по этому случаю. Ветер свистел за стенами и в проломе, а сюда не задувал, но согреться все равно было нечем.

Я приспособил одно зеркало на кусок фанеры, а второе — на той же высоте к стене между детской и лестничным пролетом, не прямо напротив дверного проема, а чуть в сторону, к прихожей.

— Что это ты затеял? — спросил Малкольм.

— Так мы сможем увидеть, если кто-нибудь подъедет к дому по дорожке, а он нас не заметит. Ты не пересядешь пока в другое кресло — пока я установлю зеркала под нужным углом? Смотри в то зеркало, что на стене, а я буду поворачивать другое. Хорошо?

Отец поднялся и пересел, куда я просил. А я отнес кусок фанеры подальше и поворачивал зеркало, пока он не сказал:

— Стоп! Вот так. Я отлично вижу дорожку.

Я сел на его место и посмотрел сам. Лучше бы, конечно, взять большие зеркала, но и так было видно. Мы заметим всякого, кто подъедет к дому от дороги.

А если он будет ехать через поля, нам придется положиться на свой слух.

К одиннадцати Малкольму до смерти надоело сидеть здесь и ждать. В полдвенадцатого мы на время открыли дверь в конце коридора, выходившую прямо в сад, сходили в кустики по вопросу, возникшему из-за отсутствия водопровода. В двенадцать мы открыли бутылку шампанского и выпили из пластиковых стаканчиков. «Мерзость какая!» — проворчал Малкольм. В полпервого съели по бисквиту с паштетом.

Никто не приезжал. Стало холодать. Малкольм поглубже закутался в свое пальто и сказал, что это с самого начала была совершенно гадкая затея.

Я должен был пообещать ему, что мы не останемся здесь на всю ночь. Маловероятно, что кто-то решит, что ночью, в темноте, лучше, чем при дневном свете, искать маленький клочок бумаги, который может быть где угодно в огромной комнате. Поэтому я согласился, чтобы шофер забрал нас отсюда около шести вечера. Я бы, конечно, предпочел караулить всю ночь, но весь смысл был в том, чтобы Малкольм тоже был здесь. Если сегодня ничего не выйдет, придется вернуться завтра утром. Малкольм сказал:

— Тот человек, которого мы ждем… ты ведь знаешь, кто это?

— Да… думаю, что знаю.

— Насколько ты уверен, если в процентах?

— М-м-м… где-то процентов на девяносто пять.

— Этого недостаточно.

— Поэтому мы и здесь. Он сказал:

— Эдвин. Это ведь Эдвин, правда?

Я глянул на него искоса, на мгновение оторвавшись от зеркал. Малкольм хотел, чтобы это оказался Эдвин. Он бы смирился с тем, что это Эдвин. Эдвин сам мне это говорил — что Малкольм не удивился бы, если б Эдвин что-то против него замыслил. Я подумал, что Эдвин, наверное, вполне мог бы убить Мойру — в порыве злости он мог окунуть ее носом в дерьмо, потому что открытый ящик с компостом как раз попался ему на глаза. Не знаю, мог бы он решиться сбить Малкольма машиной и хватило бы у него воображения и выдержки, чтобы устроить все остальное.

Я ничего не сказал, и Малкольм начал говорить:

— Если Эдвин приедет… — Но проще было об этом пока не думать.

Стрелки часов ползли, как улитка. Время невыносимо растянулось. Было очень холодно. В половине третьего мы, чтобы хоть как-то согреться, съели пирог с заспиртованными вишнями и запили его кларетом.

— Ересь! — сказал Малкольм. — Нужно было с кларетом есть паштет, а пирог — с шампанским.

— Как на свадьбах? — спросил я.

— Черт бы тебя побрал! — выругался он.

Мне было совсем не смешно. Наша засада, похоже, оказалась бесполезной. Малкольм точно так же, как и я, прекрасно понимал, что сейчас мы можем убедиться в том, чего страстно не желали принимать. Он так не хотел, чтобы кто-то пришел… В глубине души я сам надеялся на это.

В полчетвертого он совсем потерял покой.

— Ты в самом деле собираешься проторчать здесь и завтра?

Я не отрывался от зеркал. Все по-прежнему.

— Надо будет взять с собой из «Ритца» обед.

— А в понедельник? В понедельник я сюда не поеду. — А когда мы только выезжали, он соглашался на три дня. Наверное, это действительно слишком долго.

— Мы можем в понедельник не сидеть до темноты, — сказал я.

— Ты ужасный упрямец!

Я все смотрел в зеркала. Ну, давай же! Приезжай!

— Джойси могла вообще забыть про эти звонки, — сказал Малкольм.

— Не могла.

— Эдвина могло не быть дома.

— В это я могу поверить.

Внезапно на подъездной дорожке показалась светлая машина.

Она ехала, не пытаясь скрываться. Не подкрадывалась потихоньку, подозрительно оглядываясь вокруг. Самоуверенно, не задумываясь, что может угодить в ловушку.

Я напрягся, задышал глубже.

Она вышла из машины, высокая и стройная. Обошла машину, открыла дверцу с другой стороны, достала с пассажирского сиденья коричневую картонную коробку и понесла, прижав к животу обеими руками, как будто ящик с бутылками. Я думал, что она пойдет прямиком к кухонной двери, но она сделала несколько шагов в центральный пролом, глянула вверх и по сторонам, как будто боялась входить дальше.

Малкольм заметил, что я сосредоточенно за чем-то наблюдаю, поднялся на ноги и стал между мной и зеркалами, так что сам все увидел. Я думал, он от такого потрясения замрет на месте и долго не сможет ничего выговорить, но ничего подобного!

Малкольм с досадой сказал:

— О, нет! Что она здесь делает?!!

И прежде чем я успел его остановить, отец порывисто шагнул из детской и сказал:

— Сирена, сейчас же убирайся, ты нам все испортишь!

Я выскочил сразу за ним, ужасно разозлившись. Услышав его голос, Сирена резко обернулась. Увидела Малкольма. Я мельком разглядел ее лицо — перекошенное гримасой, глаза широко раскрыты. Сирена отступила на шаг, поскользнулась на гладком черном пластике и выронила коробку. Попыталась подхватить ее… дотронулась… только подтолкнула вперед.

Я заметил, как ее лицо исказилось от страха. И понял, что в этой коробке.

Я резко дернул Малкольма за воротник — назад, повернул, изо всех сил толкнул на пол, упал рядом — стараясь укрыться за остатками лестничного пролета.

Мы были уже на полу, когда мир разлетелся на тысячи осколков.

ГЛАВА 19

Я лежал неподалеку от двери детской и судорожно ловил ртом воздух. Мои легкие сдавило, воздуха не хватало. Голова гудела от ужасного громыхания, смрадный дым от взорвавшейся бомбы заполнял всю грудь, казалось, даже рот был забит им.

Малкольм лежал лицом вниз в нескольких футах от меня, не подавая признаков жизни.

Воздух до сих пор дрожал, хотя это просто могло мне казаться. Было темно от поднятой пыли. Ощущение было ужасное — как будто меня пропустили через мясорубку. Я чувствовал себя обессиленным и совершенно несчастным.

Стены дома все еще стояли. Но все вокруг снова завалило тоннами обломков. Массивные стены старой постройки выстояли после первой бомбы — они устояли и после второй, которая была на этот раз размером с приличный чемодан.

Я наконец смог вдохнуть. Пошевелился, сбросил с себя груду кусков кирпича и штукатурки, попробовал подняться. Меня тошнило, я был весь измочален. Но, похоже, кости выдержали, не было ни переломов, ни кровотечения. Я встал на колени и так пополз к Малкольму. Он был жив, дышал, из ушей и носа не текла кровь — на большее я не мог пока рассчитывать.

Я медленно, качаясь от слабости, поднялся во весь рост и, пошатываясь, побрел к центру развалин. Как мне хотелось закрыть глаза и ничего этого не видеть! Но все осталось бы по-прежнему. Нужно пережить этот кошмар, раз уж он выпал на мою долю.

Там, где разорвалась бомба, черный пластик напрочь сорвало с пола, везде вокруг его порвало на большие неровные куски. Сирена — то, что от нее осталось, — лежала вперемешку с кусками пыльного битого кирпича и черной пластиковой пленки, клочья ярко-зеленой и снежно-белой одежды, голубые гетры, синие лосины и раздробленные куски плоти, алые кляксы… алая лужа посредине.

Я прикрыл куски тела обрывками черной пленки, спрятав ужасающую действительность от взглядов тех, кто придет сюда неподготовленным. Мне было плохо. Я чувствовал себя так, будто голова у меня набита ватой. Все тело неудержимо дрожало. Я подумал о людях, которые часто имеют дело с подобными кошмарами, — и как они такое выдерживают?

Малкольм застонал. Я сразу вернулся к нему. Он пытался сесть, упираясь руками в пол. У него на лбу быстро наливалась большая шишка, и я подумал, что он скорее всего просто стукнулся головой, когда я швырнул его на пол.

Малкольм горько сказал:

— Господи! Сирена… ох, Боже мой!

Я помог ему подняться на подгибающиеся ноги и вывел в сад через боковую дверь. Мы обошли дом со стороны его кабинета, прошли вдоль фасада. Я усадил его на пассажирское место в машину Сирены. Он спрятал лицо в ладонях и заплакал о своей дочери. Я стоял, опершись руками о машину и опустив голову на холодный металл ее крыши, и чувствовал себя совершенно несчастным, разбитым и неожиданно старым.

У меня не хватило сил даже подумать, как быть дальше, когда на дорожке показалась полицейская машина и медленно, словно неуверенно, поехала к нам.

Полицейский остановил машину и вышел. Он был молод, гораздо моложе меня.

— Из поселка сообщили о новом взрыве… — он вопросительно переводил взгляд с нас на дом.

Я сказал:

— Не входите туда. Свяжитесь со старшим инспектором. Там взорвалась еще одна бомба, и на этот раз есть жертвы.

Потом были кошмарные дни, полные вопросов, формальностей, объяснений, сожалений. Мы с Малкольмом вернулись в «Ритц». Он страшно горевал о потере дочери, которая так хотела его убить.

— Но ты же говорил… что ее не интересовали деньги. Почему… почему же она все это делала?!

Я ответил:

— Она хотела, чтобы все стало на свои места. То есть ей хотелось жить в Квантуме, с тобой. Она мечтала об этом с шести лет, когда Алисия забрала ее у тебя. Сирена, наверное, выросла бы совершенно нормальной милой девушкой, если бы тогда суд оставил ее тебе. Но закон, конечно, отдает предпочтение матерям. Сирена хотела вернуть то, чего ее лишили. Я видел, как она из-за этого плакала, совсем недавно. Это до сих пор было для нее так же важно и необходимо, как в шесть лет. Ей снова хотелось быть твоей маленькой девочкой, она не хотела взрослеть. Она и одевалась всегда по-детски.

Он слушал, широко раскрыв глаза от ужаса, как будто в родном доме устроили себе логово дьяволы.

— Алисия совсем не облегчала ее страданий. Пичкала ее историями о том, как ты от них отвернулся, и не давала девочке возможности повзрослеть — из-за своих собственных полудетских повадок.

Малкольм измученно сказал:

— Бедная Сирена. Ей так не повезло…

— Не повезло…

— Но… Мойра?

— Я думаю, Сирена убедила себя, что, если ей удастся избавиться от Мойры, ты вернешься в Квантум и заберешь ее к себе. Она хотела жить там, ухаживать за тобой — так исполнились бы ее мечты.

— Но это еще не причина, чтобы… Это неразумно…

— Убийцы никогда не поступают разумно. Они действуют под влиянием неудержимых желаний. Непреодолимые порывы, внезапные побуждения, ненормальные поступки. Они не понимают, что творят.

Малкольм беспомощно покачал головой.

Я сказал:

— Теперь уже не узнать, хотела ли она в тот день убить Мойру. Вряд ли Сирена собиралась избавиться от нее именно так — откуда ей было знать, что там окажется этот ящик с компостом? Открытый, будто специально, и как раз под рукой… Если бы Сирена думала тогда убить Мойру, она наверняка прихватила бы с собой какое-нибудь оружие. Не удивлюсь, если она хотела оглушить ее, отнести в гараж и положить в машину — как проделала это с тобой.

— Господи…

— Так или иначе, убрав с дороги Мойру, Сирена надеялась переехать к тебе в Квантум и жить там — но ты не захотел этого.

— Но сам подумай, зачем бы мне это было нужно? Я даже не обратил внимания на ее просьбу. Конечно, мне было с ней хорошо, но я вовсе не хотел, чтобы она жила в моем доме, это правда.

— И, видимо, ты очень недвусмысленно дал ей это понять?

Малкольм задумался.

— Наверное, да… Она все время вертелась под ногами. Задавала массу вопросов. Каждый день приезжала в Квантум. Мне это надоело, и я прямо сказал ей — «нет». Я велел ей больше не приставать ко мне… — Малкольм был совершенно подавлен. — Ты думаешь, как раз тогда она меня и возненавидела?

Я печально кивнул.

— Наверное, тогда. Думаю, тогда она наконец поняла, что ей никогда не получить того, о чем она мечтала всю жизнь. Ты мог сделать ее счастливой и не захотел. Отказался ясно и недвусмысленно. Наотрез. Навсегда. Она поверила тебе так, как никогда прежде в это не верила. Сирена говорила мне, что давала тебе шанс, но ты отверг ее.

Малкольм закрыл лицо руками.

— И она решила тебя убить. А потом уничтожить и весь дом… уничтожить то, чего она никогда не получит.

Я до сих пор не знал, как не знал в Нью-Йорке, не из-за того ли, что я, Ян, снова вернулся к отцу и жил с ним в Квантуме, Сирена решилась на такое ужасающее выражение протеста. Мне досталось слишком многое из того, что Сирена так страстно желала и не получила. Почти уверен, бомба предназначалась не только Малкольму, но и мне.

— Помнишь то утро, когда она узнала, что мы не погибли? Она чуть не упала в обморок. Все подумали, это от радости, но готов поклясться, что как раз наоборот! Она трижды пыталась тебя убить, и ей казалось непостижимым, что ты все еще жив.

— Она, наверное, была… больна? Да?

Непреодолимые и невыполнимые желания… болезнь… Иногда особой разницы не заметно.

Малкольм прикончил бутылку шампанского и взялся за шотландское виски. Постоянный самообман — это, наверное, что-то вроде жеста, костыль доблести против страха. Отец налил до краев свой стакан и стал у окна, глядя вниз, на Грин-парк.

— Ты знал, что это Сирена… тот, кто должен был прийти.

— Точно так же, как любой другой.

— Как ты догадался?

— Я увидел, чем живет каждый из них. Понял, что не так в их жизни. Узнал об их отчаянии и надеждах. Дональд и Хелен очень нуждались в деньгах, но они выбрали самый лучший выход, какой только можно, — они поступили очень отважно на самом-то деле, заложив в ломбарде драгоценности Хелен. Они рассчитывали, что ты поможешь им с гарантией, если удастся тебя найти. От этого очень неблизкий путь до желания тебя убить.

Малкольм отпил глоток и кивнул, не оборачиваясь.

— Люси могла утратить свое вдохновение, но не гордость. Эдвин обидчив, но он не способен на расчетливое убийство, недостаточно решителен. Томас… Томас в отчаянии, но не из-за денег, а из-за отношений в семье. Беренайс его довела до нервного срыва. Он еще долго будет приходить в себя. Не знаю, может ли он даже сам завязать шнурки на ботинках, не то что соорудить бомбу с часовым механизмом, хотя это он придумал эти переключатели.

— Продолжай, — сказал Малкольм.

— Беренайс страдала из-за себя самой и своей несбывшейся мечты, но она считала, что виноват в этом один Томас. Деньги для нее ничего бы не изменили, ей на самом деле нужны были не деньги, ей хотелось родить сына. Убив Мойру и тебя, она бы все равно не получила того, о чем мечтала.

— А Жервез?

— Он разрушает сам себя. На это уходят все его силы. Его просто не хватило бы еще и на то, чтобы убивать кого-то из-за денег. У него нервы совершенно ни к черту. Он пьет. Чтобы сделать бомбу, нужно быть трезвым и спокойным. А Урсулу отчаяние толкнуло к церкви и обедам с Джойси.

Малкольм хмыкнул. Смешок вышел неубедительный.

Мы позвонили Джойси в субботу ночью, когда еле живые вернулись в гостиницу. Поблагодарили за помощь. Она страшно расстроилась из-за нашего молчания о том, что случилось, и, расплакавшись, положила трубку. Утром мы ей перезвонили и все рассказали. Убитая горем Джойси сказала: «А я еще позвонила Сирене первой! Она, наверное, поехала и купила всю эту взрывчатку… не могу поверить. Милая маленькая девочка, она мне так нравилась, когда была совсем маленькой, несмотря на то что я ненавижу ее мать. Какой кошмар!!!»

— Продолжай. Почему ты замолчал? — сказал Малкольм.

— Это не могли быть Алисия или Вивьен, они просто физически не в состоянии тебя куда-нибудь отнести. Это мог сделать любовник Алисии, но с какой стати? Не мог же он думать, что Алисии будет лучше, если ты умрешь? Кроме того, я не представляю себе, чтобы кто-нибудь из них мог собрать бомбу.

— А Фердинанд?

— Этого я тоже не могу представить. А ты? У Фердинанда нет никаких особенных неприятностей, он на прекрасном счету в своей фирме. Нет, только не он. И не Дебс. Вот и все.

— Значит, ты решил, что это Сирена, только путем исключения? — Малкольм повернулся от окна, внимательно всматриваясь в мое лицо.

Я ответил не сразу.

— Нет… Я долго думал обо всех них, об их заботах и тревогах. Вначале, после того как убили Мойру, я тоже думал, как и все остальные, что она поплатилась за желание отсудить половину твоих денег. Это как бы само собой подразумевалось. Но когда я узнал их всех поближе, когда понял, что творится у них в душах за вроде бы приличным и нормальным фасадом, я начал склоняться к тому, что вряд ли в этом деле замешаны деньги… И когда я был в Нью-Йорке, я снова подумал о каждом из них, только не обращая внимания на деньги… и с Сиреной… все сошлось.

Малкольм беспокойно отошел от окна и сел в кресло. Сказал:

— Это не убедило бы полицию.

Я согласился.

— Тебя тоже. Ты должен был увидеть все своими глазами. — Я замолк, вспомнив, что он увидел на самом деле. Его дочь приехала, чтобы взорвать кухню, а не искать там клочок бумаги.