Сид Холли (№3) - Дорога скорби

— Я верила тебе. Он умер бы ради тебя.

Я чувствовал, что мисс Ричардсон и миссис Бетани выслушивают все это в изумлении, не зная, кто я такой и что я сделал, чтобы заслужить такую встречу, но видел я только Джинни, чья долгая привязанность ко мне превратилась в ненависть.

— Ты собираешься выступить в суде и попытаться отправить своего лучшего друга в тюрьму... уничтожить его... свалить... растоптать... Ты предаешь его. Ты недостоин жить.

Эмоции неприглядно исказили ее мягкие черты, слова летели плевками.

Ее собственный сын сделал это. Ее золотой обожаемый сын. В конце концов он сделал из меня предателя, который может обойтись без поцелуя.

Я не сказал абсолютно ничего.

Я ощущал, — сильнее, чем обычно, — горькую уверенность в том, что возмущаться бесполезно. Связанный тайной следствия, я не мог защищаться, особенно потому, что пресса была склонна цепляться к моим возмущенным протестам и клеймить их «хныканьем», «скулежом» и «пожалуйста, учитель, он первый начал...».

После быстрой проверки адвокат подтвердил, что, хотя можно попытаться привлечь к суду одну газету за клевету, привлечь их все невозможно. Шуточки Эллиса не давали основания для судебного преследования, и, к несчастью, то, что я не лишился работы, означало, что я не могу доказать, будто критика повредила мне с финансовой точки зрения.

— Стисни зубы и терпи, — весело посоветовал он мне, и я заплатил ему за совет, который сам себе давал каждый день.

Не было никакой надежды на то, что Джинни услышит хоть что-то, что я могу сказать. Я невесело, но практично стал отступать, намереваясь вернуться позже, чтобы поговорить с мисс Ричардсон и миссис Бетани, и обнаружил, что дорогу мне преграждают двое плечистых молодцов, уже известных владелицам конного завода в качестве полицейских.

— Сержант Смит, мадам, — сказал один из них мисс Ричардсон.

— Да, сержант?

— Мы кое-что нашли, спрятанное в живой изгороди вокруг поля, где была ваша лошадь.

Никто не замечал моего присутствия, поэтому я тихо и незаметно остался в офисе. Сержант Смит принес длинный узкий сверток, который положил на один из столов.

— Скажите, пожалуйста, мадам, это ваша вещь?

Манеры у него были почти враждебные и обличительные. Казалось, он ждет, что ему ответят «да».

— Что это? — спросила мисс Ричардсон без следа вины.

— Вот что, мадам, — сказал сержант с ноткой торжества и развернул грязную тряпку, открывая пару длинных деревянных ручек, оканчивающихся тяжелыми металлическими лезвиями. Секатор.

Мисс Ричардсон и миссис Бетани посмотрели на них, не пошевельнувшись.

Зато Джинни Квинт побледнела и упала в обморок.

Глава 8

Так мы жили в октябре, когда желтеющие листья облетают с деревьев.

Я сидел у постели Рэчел Фернс в огромном оранжевом клоунском парике, с красным накладным носом и веселил больных детей, будучи сам в настроении, далеком от веселья.

— Вы поранили руку? — спросила Рэчел.

— Ударился, — сказал я. Она кивнула. Линда удивилась.

— Когда что-то болит, — сказала Рэчел, — это видно По глазам.

Она слишком много знала о боли в свои девять лет.

— Мне пора идти, чтобы не утомлять тебя, — сказал я. Рэчел улыбнулась без тени сомнения. У нее, как и у других ребятишек в принесенных мной париках, вспышки активности были очень короткими. Посещение было ограничено максимум десятью минутами. Я снял клоунский парик и поцеловал Рэчел в лоб.

— Пока, — сказал я.

— Вы вернетесь?

— Конечно.

Она удовлетворенно вздохнула, узнав, что я вернусь. Линда вслед за мной вышла из палаты на больничный двор.

— Это ужасно, — сказала она. Было холодно. Я обнял ее. Обеими руками. — Рэчел все время спрашивает о вас. Джо обнимает ее и плачет. Она обнимает его и пытается утешить. Она — любимая папина дочка. Она любит его.

Но вы... вы ее друг. Вы заставляете ее смеяться, а не плакать. Она постоянно спрашивает о вас — не о Джо.

— Я всегда буду приходить, если смогу.

Она тихо всхлипнула, уткнувшись мне в плечо, и выговорила:

— Бедная миссис Квинт.

— М-м.

— Я не сказала Рэчел об Эллисе...

— И не говорите, — сказал я.

— Я была груба с вами.

— Нет, ничуть.

— В газетах пишут о вас жуткие вещи. — Линда вздрогнула в моих объятиях. — Я знаю, что вы не такой... Я сказала Джо, что верю вам насчет Эллиса Квинта, и Джо думает, что я дура.

— Заботьтесь о Рэчел. Все остальное не имеет значения.

Она вернулась обратно в больницу, а я в унынии поехал в Лондон на машине «Теле-Драйв».

И хотя я добрался почти на час раньше, чем планировал, решил не заезжать на Пойнт-сквер, поскольку память о нападении Гордона Квинта была слишком свежа, а сразу отправился в бар на Пиккадилли, где договорился встретиться с Дэвисом Татумом. Улыбаясь на миллион, французская леди, командующая в этом баре, организовала мне кофе и сандвич, пока я его ждал. Бар выглядел так, как будто был создан для встреч за ленчем. Здесь было не более шести столиков, бармен, разносящий напитки, и спокойная обстановка.

Я сидел за столиком в углу, спиной ко входу, хотя на самом деле приходили немногие — большинство народу уходило после долгих разговоров и ленча. Я принял ибупрофен и стал терпеливо ждать. В моей профессии иногда приходилось часами ждать, пока хищники не покинут свои норы.

Дэвис опоздал и запыхался — явно бежал по лестнице, вместо того чтобы воспользоваться лифтом. Он с присвистом дышал за моей спиной, потом обошел столик кругом и опустил свои телеса на стул напротив меня.

Он наклонился вперед и протянул мне руку. Я сделал слабое движение навстречу. Дэвис вскинул брови, но ничего не сказал.

Он представлял собой тот случай, когда необыкновенно быстрый разум заключен в совершенно неподходящем теле. У него были толстые щеки, двойной подбородок, заплывшие глаза и маленький рот. Темные гладкие волосы не редели и не седели. Уши у него были прижаты к голове, шея — как у грузчика, костюм в розовую полоску обтягивал обширный живот. Я подумал, что ему затруднительно обозревать некоторые части своего тела. За исключением черепной коробки природа слепила его кое-как.

— У меня плохие новости, — сказал он.

— Что еще произошло? — вздохнул я. Хороших новостей вообще было немного.

— Эллис Квинт взял назад свое признание и вернулся к утверждению «невиновен».

— Взял назад? — воскликнул я. — Как можно взять назад признание?

— Очень легко. — Дэвис усмехнулся. — Квинт говорит, что был вчера потрясен смертью своей матери и что его слова о чувстве вины были неверно истолкованы. Точнее, его адвокаты оправились от шока и передумали. Они явно знают, что вы не смогли опровергнуть алиби Эллиса Квинта в ту ночь, когда было совершено нападение на жеребца в Нортгемптоншире, и думают, что смогут прекратить дело о жеребце Брэккенов, несмотря на «Лендровер» и подробные свидетельские показания, так что они ведут дело к полному оправданию, а не к психиатрическому лечению, и, должен вам с сожалением сказать, близки к успеху.

Он мог не говорить мне, что моя репутация никогда не восстановится, если Эллис выкрутится.

— Если бы я был государственным прокурором по этому делу, то меня бы отстранили за разговоры со свидетелем. Как вам известно, я старший адвокат палаты, в которой работает прокурор по делу Эллиса Квинта. Я виделся с ним и обсуждал это дело. Я могу абсолютно свободно говорить с вами, хотя, вероятно, некоторые могут счесть это неосторожностью.

Я улыбнулся.

— Ну тогда до свидания.

— Я не могу обсуждать с вами дело, по которому мне может случиться допрашивать вас как свидетеля. Но, конечно, я не буду вас допрашивать. Кроме того, мы можем разговаривать о чем-нибудь другом. Например, о последней партии в гольф.

— Я не играю в гольф.

— Не будьте бестолковым, дружище. Вы хорошо схватываете.

Его глаза блеснули из-под нависших век.

— Я видел рапорт, который вы направили в Королевскую прокуратуру.

— В Королевскую прокуратуру?

— Вот именно. Я поговорил с одним своим приятелем. Я сказал, что ваш рапорт поразил меня как своей основательностью, так и твоими выводами и заключениями. Он сказал, что я не должен удивляться. Он сказал, что вся верхушка Жокейского клуба прислушивается к каждому вашему слову. А примерно год назад вы внесли ясность одновременно в два крупных дела, связанных со скачками. Такого не забывают.

— В мае прошлого года, — сказал я. — Вы это имеете в виду?

— Полагаю, да. Он сказал, что у вас был помощник, которого больше не видно. При вашей работе нужен помощник.

— Чико Барнс?

Он кивнул.

— Да. Что-то в этом роде.

— Он женился, — сказал я. — Его жене не нравится то, чем я занимаюсь, так что он ушел. Он преподает дзюдо. Я продолжаю с ним встречаться он дает мне уроки дзюдо, но я не могу требовать от него другой помощи.

— Жаль.

— Да. Он был хорош. Отличный товарищ и способный.

— И его напугали. Вот почему он ушел.

Я был совершенно спокоен.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Я слышал, — сказал он, внимательно глядя мне в глаза, — что его избили чем-то вроде цепи, чтобы он не помогал вам. Чтобы он вообще не занимался расследованием. И это сработало.

— Он женился, — сказал я.

Дэвис Татум откинулся на спинку своего стула, который скрипнул под его тяжестью.

— Я слышал, — сказал он, — что вам тоже досталось и во время доклада руководители Жокейского клуба попросили вас снять рубашку. Говорят, что они никогда ничего подобного не видели. У вас все тело, все плечи были черными от синяков, в ужасных красных полосах. И вы, пряча это все под рубашкой, спокойно объясняли им, как и почему на вас напали, и что один из них, который все это и устроил, — негодяй.

— Кто вам все это рассказал?

— У меня есть уши.

Мысленно я непечатно выругался. Шесть человек, которые видели меня в тот день без рубашки, обещали никогда об этом не рассказывать. Они хотели скрыть ту мерзость, которую я обнаружил в их стенах, и ничто меня так не радовало, как это молчание. Тогда мне было плохо. Я не хотел, чтобы мне об этом постоянно напоминали.

— И где же вы это услышали? — спросил я.

— Не будьте ребенком, Сид. В клубах... в «Баксе», «Турфе», «Гэррике»... там упоминают о таких случаях.

— И как часто... там об этом упоминают? Сколько раз вы слышали эту историю?

Он помолчал, словно советовался с каким-то внутренним голосом, потом сказал:

— Один раз.

— Кто вам рассказал?

— Я дал слово.

— Кто-то из Жокейского клуба?

— Я дал слово. Если бы вы дали слово, вы бы мне сказали?

— Нет.

Он кивнул.

— Я расспрашивал о вас. И вот что мне сказали. Сказали по секрету.

Если это вас так волнует — я больше ни от кого не слышал этой истории.

— Волнует. Это может подать пример другим подонкам.

— А что, на вас регулярно нападают?

— Нет. Физически меня с тех пор пальцем не тронули. — До вчерашнего вечера, подумал я. — Если же говорить о моральных нападениях... Вы читаете газеты?

— Это оскорбительно. — Дэвис Татум вертелся на своем стуле, пока не подозвал бармена. — Джин с тоником, пожалуйста, а вам, Сид?

— Скотч. Воды побольше.

Бармен принес стаканы и поставил их на белые круглые подставки.

— За здоровье, — провозгласил Татум, поднимая свой стакан.

— За выживание, — ответил я и выпил и за то, и за другое.

Он поставил стакан и перешел наконец к делу:

— Мне нужен человек сообразительный, непугливый и способный быстро сообразить в критических ситуациях.

— Таких нет.

— А как насчет вас? Я улыбнулся.

— Я тупой, большую часть времени страдаю от собственных комплексов, и еще мне снятся кошмары. Вы получите совсем не то, на что рассчитываете.

— Я получу человека, который написал рапорт о Квинте.

Я смотрел в стакан и не поднимал взгляда на его лицо.

— Если вы собираетесь сделать маленькому ребенку что-то, что ему не нравится, — сказал я, — например укол, вы сначала рассказываете ему, какой он храбрый, и надеетесь, что он позволит сделать это и не будет сопротивляться.

Воцарилось молчание, затем он усмехнулся. Здесь был какой-то подвох.

— Так что это за работа? — обыденно спросил я. Он подождал, пока четыре бизнесмена подойдут, закажут выпивку и удалятся со своими денежными разговорами за дальний от нас столик.

— Вы знаете такого Оуэна Йоркшира? — спросил Татум. Для новоприбывших он выглядел праздно, но только не для меня.

— Оуэн Йоркшир. — Я пошарил в памяти в поисках этого имени и нашел одни догадки. — Владелец пары лошадей?

— Да. А еще он владелец «Топлайн фудс».

— "Топлайн"... спонсор скачек в Эйнтри? А Эллис Квинт был почетным гостем на ленче, который давала «Топлайн» накануне Большого национального?

— Вот именно.

— Так в чем проблема?

— Надо проверить, не он ли манипулирует делом Квинта ради своей личной выгоды.

— Я слышал, что за этим делом кто-то стоит, — задумчиво сказал я.

— Найдите, кто это и что им надо.

— Попытаюсь. Но почему я? Почему не полиция? Почему не «старина Интернет»?

Он прямо посмотрел на меня.

— Потому что вы включаете в свои услуги молчание.

— Я беру дорого, — сказал я.

— Аванс и дополнительное вознаграждение, — пообещал он.

— Кто платит? — Все будет идти через меня.

— И подразумевается, — сказал я, — что если будут результаты, то они ваши. А предъявлять иск или нет — это тоже будет ваше дело.

Он кивнул.

— Если вы желаете знать, — сказал я, — когда дело дошло до Эллиса Квинта, я вернул своему клиенту деньги, чтобы остановить его самому. Клиент поначалу не поверил, что это сделал Эллис. Я сделал свой выбор. Должен сказать, что вам придется пойти на этот риск.

Он наклонился вперед и протянул свою толстую руку.

— Пожмем друг другу руки, — сказал он и схватил мою с такой силой, что я зашипел от боли. — В чем дело? — спросил он.

— Ни в чем.

Незачем ему знать слишком много, подумают я. Мое доброе имя было превращено в лохмотья, сломанная кость болела, а в перспективе меня ждало препарирование адвокатами Эллиса. Они мной займутся, точно так же, как Джонатаном, моим приятелем с разноцветными волосами.

— Мистер Татум, — начал я.

— Дэвис. Мое имя Дэвис.

— Вы дадите мне гарантию, что не будете рассказывать об этом деле в Жокейском и прочих клубах?

— Гарантию?

— Да.

— Но я же говорил вам... это к вашей чести.

— Это личное дело. Я не люблю шумихи.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Я даю вам гарантию.

Я хотел верить ему, но... Он был уж слишком клубный человек, завсегдатай комнат с темными панелями, полных давно подорванных репутаций и смачно повторяемых тайн: «Только тебе по секрету, старина».

— Сид.

— Да?

— Что бы ни писали газеты, те, к чьему мнению реально прислушиваются, уважают вас.

— И кто же это?

— В клубах легко распространяются слухи, но в наши дни власть имущие там не лгут.

— Власть имущие блуждают кругом, как северный магнитный полюс.

— Кто это сказал?

— Я.

— Нет, я имею в виду, вы это придумали?

— Понятия не имею.

— Власть в наши дни раздроблена, — сказал он.

Я добавил:

— И где есть власть, там необязательно появляться.

Он просиял, как будто сам это придумал. Тут у меня над ухом зашуршала одежда и донесся цветочный аромат, молодая женщина придвинула к нашему столику кресло и с торжествующим видом уселась.

— Вот так так, — сказала она. — Мистер Дэвис Татум и Сид Холли!

Какой сюрприз!

Я повернулся к озадаченному Татуму и сказал:

— Это мисс Индия Кэткарт, которая пишет для «Памп». Если вы ничего не скажете, то прочитаете, что говорили то, чего никогда не думали, а если что-то скажете, то пожалеете об этом.

— Сид, — насмешливо-печально сказала она, — вы не можете не грубить?

Татум возмущенно открыл рот, и я, опасаясь, что он бросится меня защищать, покачал головой. Он посмотрел на меня, затем спросил самым беспристрастным адвокатским тоном:

— Мисс Кэткарт, почему вы приехали сюда?

— Как почему? Чтобы встретиться с вами, конечно.

— Но почему?

Она перевела взгляд с него на меня и обратно. Выглядела она точно так, как я помнил, — безупречная фарфоровая кожа, голубые глаза, четко очерченные губы, черные блестящие волосы. Она была одета в коричневое и красное с янтарными бусами.

— Разве это прилично, когда члена коллегии государственной прокуратуры видят беседующим со свидетелем?

— Нет, — сказал Татум и спросил у меня:

— Вы говорили ей, что мы встречаемся здесь?

— Нет, конечно.

— Но тогда каким образом вы, мисс Кэткарт, оказались здесь?

— Я же вам сказала. Ради репортажа.

— В «Памп» знают, что я здесь? — спросил я.

С тенью недовольства она ответила:

— Я не ребенок. Я действую сама по себе, знаете ли. И как бы там ни было, меня послала газета.

— Это в «Памп» вам сказали, что мы здесь? — спросил Татум.

— Мой редактор сказал мне пойти и посмотреть. И он был прав!

— Сид? — Татум поднял брови.

— Ага, это интересно.

— Кевин говорит, что вы ходили в школу в Ливерпуле, — сказала мне Индия.

Озадаченный Татум спросил:

— Что вы сказали?

— Сид не сказал мне, где он учился, так я это выяснила, — объяснила она и посмотрела на меня обвиняюще. — Вы говорите не как ливерпулец.

— Правда?

— У вас скорее итонское произношение. Откуда?

— Я способный подражатель, — ответил я. Если бы она и в самом деле захотела, она могла выяснить также, что от шестнадцати до двадцати одного года меня почти что усыновил один ньюмаркетский тренер (он-то в Итоне был), который сделал из меня хорошего жокея, своим примером исправил мне речь и научил, как жить, как вести себя и как распоряжаться деньгами, которые я заработал. Он уже тогда был стар и давно умер. Я часто думал о нем. Он все еще открывал передо мной двери.

— Кевин сказал мне, что вы были уличным ребенком, — продолжила Индия.

— Уличный — это положение, а не место.

— А мы колючие, правда?

Черт, подумал я. Я не позволю ей подстрекать себя. Я улыбнулся, что ей не понравилось.

Татум, неодобрительно прислушивающийся к этому разговору, спросил:

— Кто такой этот Кевин?

— Он работает в «Памп», — сказал я ему.

— Кевин Миллс — ведущий репортер «Памп», — заявила Индия. — Он помог Холли и получил по зубам.

— Это больно, — сухо прокомментировал Татум.

— Такой разговор ни к чему не приведет, — сказал я. — Индия, мистер Татум не выступает обвинителем ни по одному процессу, в котором я свидетель, и мы можем говорить обо всем, о чем нам угодно, включая гольф, о котором мы говорили до вашего прихода.

— Вы не можете играть в гольф одной рукой.

Смутился Татум, не я. Я сказал:

— Смотреть гольф по телевизору можно без рук, ног и ушей. Откуда ваш редактор взял, что нас можно найти здесь?

— Он не сказал. Это не имеет значения.

— Как раз в этом вся суть дела, — возразил Татум.

— Это интересно, — сказал я, — потому что все началось с «Памп», которая подняла шум о покалеченных пони в Кенте. Поэтому я и связался с Кевином Миллсом. Мы установили «горячую линию» под девизом из серии «Спасем Asarum europaeum».

— Как вы сказали? — спросила Индия.

— Asarum europaeum, — удивленно повторил Татум. — Так в ботанике называют копытень, полевой цветок.

— Откуда вы это узнали? — свирепо спросила она.

— Я участвовал во всем этом.

— Ох.

— Как бы то ни было, но стоило мне связать Эллиса Квинта, пусть даже мимолетно, с покалеченными жеребцами и с пони Рэчел Фернс, как «Памп» резко сменила направление и начала терзать меня на части в праведном гневе. И я уж точно могу спросить вас, Индия, почему вы писали обо мне так жестоко?

Это ваша обычная манера? Вы так привыкли орудовать топором, что просто не можете иначе? Я не ожидал доброжелательности, но вы... каждую неделю... доходили до крайности.

Судя по виду, ей было неуютно. И она совершила то же самое, за что в одной из еженедельных статеек обозвала меня «размазней»: она начала оправдываться.

— Мой редактор дает мне указания. — Она почти склонила голову.

— Вы имеете в виду, он говорит вам, что писать?

— Да. Нет.

— Так да или нет?

Она переводила взгляд с меня на Татума и обратно. Потом сказала:

— Он требует, чтобы мои статьи вписывались в общую политику.

Я промолчал. Татум тоже. Индия с каким-то отчаянием произнесла:

— Только святые могли дать сжечь себя на костре.

Татум жестко сказал:

— Если я увижу какую-либо ложь или инсинуацию о моем разговоре с Сидом Холли в свете предстоящего суда над Квинтом, я привлеку к суду также лично вас, мисс Кэткарт, и буду настаивать на возмещении морального ущерба.

Так что сами выбирайте свой костер. Гореть вам так или иначе.

Я почти почувствовал к ней жалость. Она встала, ошеломленная, широко открыв глаза.

— Скажите, что нас здесь не было, — посоветовал я. Я не смог понять выражение ее застывшего лица. Она пошла прочь по направлению к лестнице.

— Смутили молодую даму, — заключил Татум. — Но откуда она — или ее газета — узнала, что наша встреча произойдет здесь?

Я спросил:

— Вы ввели данные о том, куда направляетесь, в свой компьютер?

Он нахмурился:

— Я не делаю это сам. Это делает мой секретарь. У нас существует система, которая в случае крайней необходимости может сообщить, где находятся все партнеры. Она сообщает, где можно найти любого из нас. Я сказал своему секретарю, что иду сюда, но не то, с кем я собираюсь встретиться.

Это по-прежнему необъяснимо...

Я вздохнул.

— Вчера вечером вы звонили мне на мой сотовый телефон.

— Да, и вы перезвонили мне.

— Кто-то прослушивает частоту моего телефона. Кто-то засек, что вы звонили мне.

— Черт! Но вы же перезвонили мне. Они не слышали почти ничего.

— Вы назвали свое имя... Насколько защищен компьютер в вашем офисе?

— Мы меняем пароль каждые три месяца.

— Вы используете пароли, которые каждый может легко запомнить?

— Ну...

— Существуют люди, которые взламывают пароли просто ради шутки. А другие выискивают тайны. Вы можете не поверить, насколько беспечно некоторые фирмы обращаются со своей самой секретной информацией. Кто-то недавно залез в мой собственный сетевой компьютер — в прошлом месяце. У меня есть следящая программа, которая сообщила мне об этом. Ничего полезного хакеры найти там не могли, поскольку я не держу в этом компьютере ничего личного.

Но сочетание сведений с моего сотового телефона и вашего офисного компьютера должно было доказать возможность того, что вы встречаетесь именно со мной, кто-то в «Памп» понял это. Поэтому они послали Индию сюда... и вот мы здесь. И поскольку они добились успеха, мы теперь знаем, что они пытались.

— Это невероятно.

— Кто издает «Памп»? Кто определяет политику?

Татум задумчиво произнес:

— Редактор там — Джордж Годбар. Владелец — лорд Тилпит.

— Существует ли какая-либо связь с Эллисом Квинтом?

Он обдумал вопрос и покачал головой:

— Насколько мне известно — нет.

— Есть ли у лорда Тилпита интерес в телевизионной компании, которая делает программу Эллиса Квинта? Думаю, мне стоит это выяснить.

Дэвис Татум улыбнулся.

Рассудив, что поскольку прошло уже почти тридцать часов с той минуты, как Гордон Квинт набросился на меня на Пойнт-сквер, то маловероятно, что он по-прежнему околачивается поблизости с намерением убить меня (следствие по делу о смерти Джинни должно было отвлечь его внимание не в последнюю очередь), а также чувствуя, что я и так прятался постыдно долго, по выходу из бара я взял такси и поехал домой, попросив водителя два раза медленно объехать по кругу находящийся в центре площади скверик.

Все было спокойно. Я расплатился, без малейших неприятностей взошел на крыльцо к парадной двери, открыл ее своим ключом, поднялся на второй этаж и укрылся в тихой гавани своего дома. Никакой засады. Ни единого скрипа. Тишина. Я вынул из почтового ящика несколько запечатанных конвертов и обнаружил послание на факсе. Мне казалось, что минуло много времени с тех пор, как я ушел отсюда, хотя это было только прошлым утром.

Моя сломанная рука болела. Что ж, так и должно быть. Мне случалось с переломами участвовать в скачках — и побеждать; конечно, приходилось это скрывать, поскольку публика склонна ставить только на здоровых жокеев.

Странно, но в пылу скачки повреждения не ощущались. И только когда угасал азарт, возвращалась боль.

Лучшим способом отвлечься от страданий было сосредоточиться на чем-то другом. Я вспомнил номер телефона и позвонил знакомому умельцу, который устанавливал мне компьютеры.

— Дуг, — сказал я, когда жена оторвала его от ремонта машины, расскажи мне о прослушивании мобильных телефонов.

— Я весь в масле, — недовольно отозвался он. — Нельзя было выбрать другое время?

— Кто-то подслушивает мой мобильный телефон.

— Ого, — фыркнул он. — И ты хочешь узнать, как прекратить это?

— Ты чертовски прав.

Он снова фыркнул.

— Мне некогда, — заявил он. — Вот-вот должна пожаловать к обеду теща, а у меня маслосборник забит.

Я не смог удержаться от смеха.

— Пожалуйста, Дуг.

Он смилостивился.

— Я полагаю, что у тебя аналоговый сотовый телефон. Их радиосигналы можно поймать и прослушать. Хотя и трудно. Средний завсегдатай пивнушки сделать этого не сможет.

— А ты?

— Я не средний завсегдатай пивнушки. Я ходячая кризисная служба, оторванная от проверки маслосборника. Я смог бы это сделать, если бы у меня было соответствующее оборудование.

— Что мне с этим делать?

— Все до смешного просто. — Он чихнул и яростно фыркнул. — Мне нужен носовой платок. — В трубке настало неожиданное молчание, затем послышался отдаленный звук безжалостно прочищаемого носа, а потом хриплый голос вновь начал излагать мне премудрости дела:

— Значит, так. Выкидываешь аналоговый телефон и приобретаешь цифровое устройство.

— Что?

— Сид, ремесло жокея явно не дает современному человеку умения выжить в завтрашнем мире.

— Сам вижу.

— Любой, у кого есть хоть немного здравого смысла, — фыркнул он, просто обязан обзавестись цифровым устройством.

— Научи меня.

— Цифровая система, — сказал он, — базируется на двух цифрах, единице и нуле. Единица и ноль пребывают с нами с самой зари компьютерной эры, и никто еще не изобрел ничего лучше.

— Разве?

Он прочувствовал иронию в моем голосе.

— Разве кто-нибудь изобретает заново колесо? — спросил он.

— Э, нет.

— Верно. Никто не может улучшить то, что и так совершенно.

— Это святотатственные речи. — Я всегда получал удовольствие от разговора с ним.

— Ничего святотатственного, — ответил он. — Некоторые истины совершенны с самого начала. E = mc2 и все тут.

— Преклоняюсь. Как насчет моего телефона?

— Сигнал, посланный на цифровой телефон, — продолжил он лекцию, это не один сигнал, как в случае с аналоговым, а восемь взаимодополняющих сигналов каждый из которых несет одну восьмую того, что ты слышишь.

— Вот как? — сухо переспросил я.

— Ты можешь хихикать, сколько влезет, — отозвался он, — но я даю тебе именно то, что нужно. Цифровой телефон принимает одновременно восемь сигналов, их невозможно декодировать — никому, кроме принимающего телефона. Ну, поскольку сигнал поделен на восемь частей, прием не всегда совершенен. Не то чтобы ты слышал треск или звук становился то громче, то тише, как бывает с аналоговыми телефонами, но иногда кусочки слов могут доходить до тебя в перепутанном виде. И все же никто не подслушает тебя: Даже полиция не может прослушивать цифровой абонентский номер:

— Так где я могу взять его? — спросил я, совершенно очарованный.

— Зайди в «Харродс», — посоветовал он.

— В «Харродс»?

— "Харродс" сразу за углом твоего дома, не так ли?

— Более или менее.

— Значит, зайди туда. Или куда-нибудь еще, где продаются телефоны.

Ты можешь оставить тот же номер, по которому тебе звонят сейчас. Тебе надо только сообщить в сотовую службу. И, конечно, тебе нужна SIM-карта. Она, естественно, у тебя есть?

— Нет, — смиренно ответил я.

— Сид! — протестующе воскликнул Дуг. Он снова чихнул. — Прошу прощения. SIM карта — это Subscriner's Identity Module, личный модуль абонента. Ты не можешь без нее жить.

— Не могу?

— Сид, я от тебя в отчаянии. Проснись же наконец, вокруг конец двадцатого века! Технология!

— Я гораздо лучше понимаю, о чем думает лошадь.

Он терпеливо просветил меня:

— SIM карта — это как кредитная карточка. На самом деле это и есть кредитная карточка. В ней проставлено твое имя, номер мобильного телефона и другие детали, и ты можешь вставить ее в любой мобильный телефон, который примет ее. Например, ты у кого-нибудь гостишь в Афинах и у него сотовый телефон, который принимает SIM карты, тогда ты можешь вставить свою карту в его телефон, и тогда оплата будет идти за твой счет, не за его.

— Ты серьезно? — спросил я его.

— Стал бы я шутить, когда у меня такие проблемы?

— А где мне получить SIM карту?

— Спроси в «Харродс». — Он чихнул. — Спроси кого-нибудь, кто путешествует, чтобы зарабатывать на жизнь. Пусть служба поставки обеспечит тебя. — Он фыркнул. — Пока, Сид.

Изумленный и признательный, я занялся своей почтой. Я решил сперва просмотреть, что прислали по факсу.

Там было только написано от руки: «Позвони мне» — и дан длинный номер.

Почерк был Кевина Миллса, но факс, с которого он анонимно послал эту записку, не был факсом «Памп».

Я набрал указанный номер, по которому должен был попасть на сотовый телефон, но в ответ получил только раздражающую инструкцию: «Пожалуйста, перезвоните позже».