Протекционизм и коммунизм

главнокомандующий национальной гвардии Сены;

генеральный прокурор кассационного суда;

генеральный прокурор апелляционного суда Парижа;

префект Сены».

Общественное мнение не меняется в один день. Поэтому я не надеюсь на успех моего обращения к Национальному собранию. Оно не вычеркнет эту статью из закона. Но я выполняю мой долг, так как предвижу (ах, если бы я ошибся!), что эта статья превратит наше отечество в руины и обломки.

Конечно, я не настолько уверен в собственной непогрешимости и знаю, что встречу критику моей мысли со стороны мысли общественной. Поэтому я позволю себе сослаться на убедительные примеры, пройти мимо которых невозможно.

Депутаты-министры. Но ведь это же воспринято от англичан! Именно из Англии, этой колыбели представительного правления, пришел к нам столь иррациональный и противоестественный альянс. Надо, однако, заметить, что в Англии весь представительный режим служит лишь хитроумным способом удерживать власть в руках нескольких парламентских семейств. По самому духу британской Конституции было бы абсурдно закрывать депутатам доступ к власти, поскольку эта Конституция как раз и нацелена на предоставление им власти. Тем не менее мы скоро увидим, какие отвратительные и ужасные последствия имело для самой Англии такое отклонение от обыкновенного здравого смысла.

С другой стороны, основатели американской республики сразу и мудро отвергли этот элемент политических смут и конвульсий. В 89-м году наши отцы сделали то же самое. Так что моя мысль – не сугубо личная, она не есть ни беспрецедентное новшество, ни нечто, не подкрепленное заслуживающей доверия практикой.

Как Вашингтон, как Франклин, как авторы Конституции 91-го года, я не могу не видеть в допуске депутатов в правительство причину, всегда чреватую сумятицей, волнениями, нестабильностью. Я даже не думаю, что можно вообразить себе более разрушительную комбинацию всех сил и всей действий правительства или, если угодно, более жесткую и неудобную подушку в изголовье постели монархов или президентов республик. Ничто на свете не представляется мне более способствующим пробуждению духа партийности, фракционной борьбе, коррумпированности средств информации и публикации, денатурализации печати и устных выступлений; ничто иное так не вводит в заблуждение общественность, которую сначала возбуждают, а потом депопуляризируют специально для нее истинное и популяризируют ложное, чинят помехи управлению страной, возбуждают ненависть на национальной почве, провоцируют внешние войны, разрушают государственные финансы, заставляют, так сказать, изнашиваться и терять уважение правительства, вынуждают падать духом и буквально портят тех, кем управляют, сеют повсюду ложь, одним словом, и портят, выводят из строя весь механизм представительного режима. Я не знаю никакой другой социальной раны, которая могла бы сравниться с этой, и я полагаю, что если бы сам Господь ниспослал бы нам через одного из своих ангелов Конституцию, то было бы достаточно, чтобы Национальное собрание включило в нее эту несчастную статью 79, и тогда божественный дар превратился бы в бич нашего отечества.

Именно это я собираюсь показать и доказать.

Предупреждаю, что моя довольно пространная аргументация будет развертыванием некоего силлогизма, основанного на предпосылке, которую давайте считать признанной всеми: «Люди любят власть. Они обожают ее с таким рвением, что для завоевания или сохранения ее они могут пожертвовать всем, даже покоем и благополучием своей страны».

Никто не станет заранее оспаривать эту истину, основанную на наблюдениях везде и всегда. Но когда я, идя от одного следствия к другому, подведу читателя к моему общему заключению, а именно: правительственные посты должны быть закрыты для представителей, избранных народом, – может получиться так, что, не будучи в силах порвать ни одного звена всей цепи моих рассуждений, читатель вернется к вышеназванному исходному пункту и скажет мне: «Нет, вы не доказали привлекательности власти».

Ну, что ж! Я упорно настаиваю на моем тезисе, якобы лишенном доказательств. Доказательств! Откройте наудачу любую страницу истории человечества! Ознакомьтесь с древней или новейшей историей, церковной или мирской, задайте себе вопрос, откуда берутся все эти расовые, классовые, национальные, семейные войны. Вы всегда будете получать один и тот же ответ: из жажды власти.

При всем при том, разве не применяется закон с какой-то слепой неосторожностью, когда власть сама предлагает людям кандидатуру, задача которой – контролировать, критиковать, обвинять и осуждать саму эту власть? Я отношу сказанное не к каким-то отдельным людям, а к человеку вообще, когда он, в силу безрассудного закона, оказывается в неопределенном положении между долгом и интересом. Несмотря на самые красноречивые хвалы насчет чистоты, беспристрастности и бескорыстности судей я не хотел бы иметь пусть даже совсем небольшое достояние в стране, где судья может конфисковать его в свою пользу. Таким же образом меня не устраивает министр, который вынужден говорить самому себе: «Нация обязывает меня отчитываться перед людьми, которые очень хотят заменить меня кем-нибудь из своих и так и делают, когда обнаруживают у меня пусть даже мелкий промах». Вот и попробуйте доказать вашу невиновность перед такими судьями!

Но жалеть приходится, конечно, не отдельного министра, а всю нацию. Начинается жестокая борьба, в жертву которой приносится все – покой нации, ее благополучие, нравственность и даже глубинные национальные идеи, правомерность и справедливость которых подвергаются сомнению.

Оплачиваемые должностные обязанности, которые, в порядке оговорки об исключении из статьи 28 Конституции, могут исполняться членами Национального собрания в течение срока полномочий Собрания данного созыва, притом исполняться людьми, выбранными исполнительно властью, – эти должности равноценны рангу министра.

О! Здесь кроется огромная опасность, настолько ощутимая, что если бы даже мы не имели в этом отношении никакого опыта и судили о ней априорно, на основе простого здравого смысла, мы ни на минуту не усомнились бы, что такая опасность существует.

Допустим, вы не имеете ни малейшего представления о представительном режиме. Вам переправляют на луну и говорят: «Среди народов, населяющих этот мир, имеется один, который не знает, что такое спокойствие, безопасность, мир, стабильность». «Он никем не управляется?» – спрашиваете вы. «О нет, это самый управляемый народ во вселенной, – отвечают вам. – Вы тщетно будете искать такого же управления на всех планетах, исключая, быть может, землю. Власть, стоящая над этими людьми, огромна, она ужасно тяжела для них и обходится очень дорого. Пять шестых людей, получающих хоть какое-то образование, являются государственными чиновниками. Но в конце концов управляемые, то есть население, получили драгоценнейшее право. Они время от времени избирают своих представителей, которые разрабатывают и принимают все законы, сами раскрывают или закрывают государственный кошелек и заставляют власть согласовывать свои действия и свои расходы с их решениями». «О, какой прекрасный порядок, какая мудрая экономность должны воспоследовать из столь простого механизма! – восклицаете вы. – Конечно, этот народ должен был найти или найдет, пусть даже ощупью, ту самую точку, отправляясь от которой правительство сотворит наибольшее количество благ с наименьшими затратами. Но почему же вы говорите, что этот народ – при таком-то великолепном режиме! – постоянно живет в сумятице и всяких волнениях?» «Вам надо знать, – отвечает ваш чичероне, – что хотя жители луны, эти самые лунатики, очень любят быть управляемыми, еще больше любят управлять. Поэтому они вписали в свою восхитительную Конституцию маленькую статью, затерявшуюся среди множества других статей. Вот ее смысл: к своему праву изгонять министров представители народа добавляют право заменять их другими министрами. Следовательно, если в парламенте образуются партии, ясно очерченные оппозиционные блоки, коалиции, которые, поднимая шум и гам, преувеличивая или вообще ложно преподнося те или иные проблемы, депопуляризируют и сваливают правительство с помощью специально сформированного с этой целью большинства, то руководители этих партий, оппозиционных блоков и коалиций сами становятся министрами. А пока эти новые люди, разнородные по взглядам и характерам, спорят между собой, деля портфели, смещенные министры, ставшие простыми представителями, затевают свои интриги, образуют новые альянсы, оппозиционные блоки, коалиции». «О, осподи!» – восклицаете вы. – Если дело обстоит так, то я совершенно не удивлен, что история этого народа представляет собой историю каких-то жутких и постоянных судорог».

Но вернемся с луны и будем счастливы, если прихватим с собой хоть каплю здравомыслия. И поблагодарим всякого из правого крыла, кто учтет это при третьем чтении нашего избирательного законопроекта.

Да, я рассуждаю априорно. Но уже можно связать мои суждения с реальными фактами, которые мы видим воочию.

Во Франции восемьдесят с лишним парламентов нижестоящего уровня. Их называют генеральными советами. Отношения префекта к генеральному совету во многом похожи на отношения министра к Национальному собранию. С одной стороны, человек, имеющий мандат народа, решает от имени народа, как, в какой мере и какой ценой народом будут управлять. С другой, агент исполнительной власти изучает все то, что должен сделать представитель власти, дает свое согласие на те меры, которые считает исполнимыми и обеспечивает их исполнение. Такая практика повторяется сотню раз в год, повторяется открыто, на наших глазах, и чему она нас учит? Конечно, сердца генеральных советников бьются в унисон с сердцами представителей народа. Правда, среди них очень немногие не стремятся стать префектами, подобно тому как депутат может стремиться стать министром. Но в общем эта идея не приходит в голову советникам по простой причине: закон не делает ранг советника ступенькой в префектуру. Так что и честолюбивые люди (а честолюбивы они почти все) добиваются лишь того, чего реально могут добиться. Перед абсолютной невозможностью огонь желания, не подпитываясь горючим, гаснет. Скажем, дети плачут, желая получить в руки луну, но когда до них доходит, что это никак не получится, они забывают о своем желании. Это относится и к тем взрослым людям, которые говорят мне: неужели вы надеетесь вытравить амбицию из человеческого сердца? Нет, конечно, не надеюсь и даже не хочу этого. Зато очень и очень можно повернуть амбицию на другой путь, убрав неосторожно положенную приманку на прежнем пути. Вы напрасно будете врывать в землю шест в каком-нибудь парке развлечений, никто по нему не полезет, если наверху не будет привязан подарок или приз.

Ясно, что если какая-то систематическая оппозиция, какая-то полубелая и полукрасная коалиция создается внутри генерального совета, то она может изгнать префекта, но не может поставить на его место одного из своих заправил. Однако ясно также, и опыт это показывает, что ввиду такой невозможности подобные коалиции практически в советах не создаются. Префект предлагает свои планы, совет обсуждает их, изучает, определяет их ценность с точки зрения общего блага. Какой-то план одобряется как соответствующий местным нуждам, а иной принимается из личного интереса. Закон не может переделать человеческую натуру, зато избиратели могут выбрать людей с подходящей для них натурой. Но уже то хорошо, что предложения префекта не отвергаются систематически и постоянно, единственно ради того, чтобы навредить ему, чинить ему помехи, свалить его, поставить на его место другого. Такая бессмысленная война, издержки которой несет в конечном счете вся страна, война, часто вспыхивающая в наших Законодательных собраниях, если взглянуть на их историю и на их современную жизнь, никогда не наблюдалась в департаментских советах. Но хотите, чтобы наблюдалась, так, ради опыта? Тогда создавайте эти маленькие парламенты по образцу большого. Введите в закон о генеральных советах маленькую статью примерно такого содержания: «Если та или иная мера, хорошая или плохая, предложенная префектом, отклоняется, префект смещается со своего поста. Тот из членов совета, который руководит оппозицией, назначается на его место и распределяет между своими сотоварищами все важные департаментские должности, связанные с получением общего дохода, сбором прямых и косвенных налогов и т. д.».

И вот я спрашиваю каждого из моих девятисот коллег, осмелится ли он проголосовать за такую статью. Не думает ли он, что тес самым преподнесет стране ужасающий подарок? Можно ли придумать лучший подарок, если желают, чтобы страна агонизировала в тисках фракций? Разве не очевидно, что одна-единственная статья такого рода полностью перевернет дух, характер и стиль работы генеральных советов? Неужели не ясно, что эта сотня учреждений, где сегодня царят спокойствие, независимость и беспристрастность, превратятся в арены борьбы и всяческих интриг? Неужели не очевидно, что тогда любое предложение, исходящее от префекта, не будет рассматриваться по существу и увязываться с общественным благом, а станет полем битвы личных интересов, где каждый будет стремиться лишь к успеху, к победе своей партии. А теперь допустим, что в департаменте имеются газеты. Разве не приложит каждая из воюющих сторон всех своих усилий, чтобы перетянуть их на свою сторону? И разве полемика между этими газетами не будет еще пуще разжигать страсти в самом совете? Разве все обсуждаемые там вопросы не будут искажены и извращены для читающей публики? И вот наступают выборы. Как проголосует такая заблудшая и обманутая публика? Неужели вы не видите и не предвидите, что коррупция и интриги, подхлестываемые пылом борьбы, не будут знать пределов?

Такие последствия пугают вас и потрясают. Представители народа, вы лучше отдадите на сожжение правую руку, чем проголосуете за столь абсурдную и анархичную организацию генеральных советов. Так как же вы поступите? Вы упрямо намереваетесь принять применительно к Национальному собранию всеуничтожающий бич, некий растворитель всего и вся, который вы с ужасом и отвращением отвергаете применительно к департаментским собраниям. Вводя статью 79, вы хотите торжественно провозгласить, что тот самый яд, который вы остерегаетесь вводить в вены страны, вы введете в самое ее сердце, в сердце всего общества.

Вы говорите: это совсем иное дело; полномочия генеральных советов весьма ограничены, дискуссии в них не имеют особого значения, политикой они не занимаются, они не дают законов стране, и в конце концов префектура не есть лакомый кусок, вызывающий вожделение.

Неужели вы не понимаете, что каждое ваше так называемое возражение только лишний раз доказывает мою правоту, светлую как ясный день? Да что там толковать! Неужели борьба будет менее ожесточенной и принесет стране меньше зла, потому что арена борьбы станет шире, поле боя и само его зрелище более видимыми, страсти более горячими, цель борьбы более заманчивой, орудия войны более мощными, более сокрушительными и более способными ввести в заблуждение великое множество людей? Если бывает досадно, когда общественность заблуждается насчет какой-нибудь проселочной дороги, то разве не досаднее в тысячу раз, когда она заблуждается в вопросах мира или войны, равновесия или банкротства, общественного порядка или анархии?

Я утверждаю, что статья 79, применяется ли она к генеральным советам или к Национальным собраниям, есть искусно организованный беспорядок, организованный по одной и той же модели, в первом случае в малом масштабе, во втором – в масштабе огромном.

Однако прервем монотонность наших рассуждений и обратимся к чужому опыту.

В Англии король (или королева) всегда выбирает своих министров из членов парламента.

Мне неизвестно, зафиксирован ли в этой стране письменно принцип разделения функций. Но я твердо знаю, что даже тень этого принципа не проявляет себя в фактах. Вся исполнительная, законодательная, судебная и даже духовная власть принадлежит и служит одному классу – олигархическому классу. И если этот класс как-то обуздывается, то делается это силой общественного мнения; кстати сказать, именно так произошло совсем недавно. А до сих пор английский народ не управлялся, а эксплуатировался, о чем свидетельствуют два миллиарда налогов и двадцать два миллиарда долгов. Если же с некоторых пор финансы страны приведены в кое-какой порядок, то так получилось отнюдь не благодаря смешению властей, а благодаря общественности, которая, даже будучи лишена конституционный средств и способов борьбы, пользуется большим влиянием, а также благодаря обыкновеннейшей осторожности эксплуататоров, которые остановились в тот самый момент, когда из-за своей алчности могли провалиться в пропасть вместе со всей нацией.

В стране, где все ветви власти суть лишь одна и одинаковая эксплуатация в пользу отдельных парламентских семейств, неудивительно, что министерские посты открыты для членов парламента. Удивительно другое, а именно, что такая ситуация установилась именно в Англии, а еще удивительнее, что подобную странную организацию хочет скопировать для себя народ, претендующий на то, чтобы управлять самим собой и притом управлять хорошо.

Как бы там ни было, какой результат получился для самой Англии?

Вряд ли читатель ждет от меня полной истории коалиций, будораживших Англию. Для этого пришлось бы рассказать обо всей конституционной истории этой страны. Но все-таки я напомню некоторые основные моменты.

Вот становится министром Уолпол. Образуется коалиция. Ею заправляют Палтени и Картерет от вигов-диссидентов (которых Уолпол не сумел пристроить тоже в качестве министров) и Уиндхем от тори; подозреваемые в якобинстве, они обречены на почетную, но бесплодную роль служить подмогой всем оппозициям.

Именно в этой коалиции первый из Питтов (после лорда Четема) начинает свою блестящую карьеру.

Поскольку во Франции якобинский дух был еще жив, это давало повод к различным комбинациям в случае враждебных проявлений с нашей стороны. Поэтому Уолпол проводит политику мира. Следовательно, оппозиция хочет проводить политику войны.

«Покончить с коррупцией, которая подчинила себе парламент и волю правительства, заменить во внешних отношениях более гордой, более достойной политикой робкую и исключительно миролюбивую политику Уолпола», – такова двуединая цель коалиции. Я предоставляю самому читателю поразмышлять о том, как называли коалиционеры Францию и как относились к ней.

Нельзя безнаказанно играть патриотическими чувствами народа, сознающего, что он сильный народ. Коалиция много и громко разговаривает с англичанами об их унизительном положении, и в конце концов они поверили в это. Они, тоже громко, призывают к войне. И война вспыхивает по поводу так называемого права на досмотр (военных кораблей и торговых судов).

Уолпол любит власть не меньше своих противников. Вместо того чтобы уйти, он сам намеревается вести операции. Он направляет в парламент билль о субсидиях, коалиция отклоняет билль. Она хотела войны и отказывает в средствах вести ее. Ее расчет таков: война без достаточных ресурсов будет неудачной и опустошительной, и тогда мы скажем: «Это промах самого министра, который начал ее, сам того не желая». Когда коалиция кладет на одну чашу весов честь страны, а на другую – возможность собственного успеха, то честь страны оказывается гораздо легче.

Эта комбинация удалась. Англии не повезло в войне, и Уолпол ушел. Дела взяла в свои руки оппозиция, исключая Питта, но, составленная из разнородных элементов, она никак не может договориться внутри самой себя. Во все время этой междоусобицы Англия терпит поражение за поражением. Образуется новая коалиция. Душой ее становится Пиль. Он обрушивается на Картерета. Когда он был вместе с ним, он хотел войны. Теперь, выступая против него, он хочет мира. Он называет его «отвратительным министром», «предателем», упрекает его в субсидировании войск Ганновера. Спустя несколько лет они снова дружат и заседают рядышком в совете министров. Питт говорит о Картерете: «Я с гордостью заявляю, что своим нынешним положением я обязан его покровительству, его дружбе, его урокам».

И опять новая коалиция ведет к новому правительственному кризису. Министрами становятся братья Пелхемы. Палтени и Картерет создают четвертую коалицию. Они свергают Пелхемов. Но через три дня их свергают самих. Пока парламент занят этими интригами, война продолжается, и очередной претендент, пользуясь сложившейся обстановкой, делает успехи в Шотландии. Но это не заглушает и не гасит ничьих личных амбиций.

Наконец Питт завоевывает официальное положение, довольно скромное. Несколько дней он был членом правительства. Он одобряет все, что раньше осуждал, в том числе и субсидирование Ганновера. Он осуждает все, что раньше одобрял, в том числе и противодействие праву досмотра, на котором продолжают настаивать испанцы. Это последнее обстоятельство послужило ему предлогом для еще одной войны, а сама эта война послужила предлогом для свержения Уолпола. «Опыт сделал меня зрелым, – говорит он на пороге окончания войны. – Теперь я убежден, что Испания права». Наконец в Э-ла-Шапеле подписывается мирный договор, который все ставит на свои прежние места, и в котором нет даже упоминания о праве досмотра, которое разожгло огонь войны в Европе.

Появилась пятая коалиция против Питта. Она не преуспела. За ней возникает шестая коалиция несколько особого характера: половина кабинета борется против другой половины. Питт и Фокс остаются министрами, но тот и другой хочет быть премьером. Сначала они объединяются, но почти сразу начинают борьбу друг с другом. Побеждает Фокс. Питт свергается и тотчас организует седьмую коалицию. Наконец с помощью обстоятельств (а обстоятельствами были разруха и нищета в Англии) Питт достигает своей цели. Он становится фактическим премьером. У него впереди четыре года, чтобы обессмертить свое имя, ибо Джон Буль, то бишь английский народ, начал возмущаться и восставать против всех этих мелких дрязг и битв.

По истечении четырех лет Питт уходит, став жертвой парламентских интриг. Его противники легко одерживают над ним верх, так как непрерывно бросают ему в лицо его же собственные прежние речи. Начинается нескончаемая череда правительственных кризисов. Вернув себе власть на какой-то момент, прямо посреди всех этих перипетий, Питт, полагая, что оказывает очень большую честь, даже слишком много чести, великому Фридриху, предлагает ему альянс, но получает совершенно удручающий ответ: «Очень трудно вступить в сколько-нибудь значимый союз со страной, которая из-за постоянных перемен в управлении не дает никаких гарантий прочности и стабильности».

Но оставим старшего Четэма с его последними днями его печальных битв. Пришло новое поколение, другие люди с теми же именами, другой Питт, другой Фокс, которые по красноречию и гению не уступают своим предшественникам. Однако закон не меняется. Депутаты могут становиться министрами. Поэтому и у нас будут такие же коалиции, такие же опустошения, такая же безнравственность.

Кабинет возглавляет лорд Норт. Оппозиция представляет собой букет знаменитых имен: Бёрк, Фокс, Питт, Шеридан, Эрскин и др.

Четэм в своем дебюте встретился с пацифистским правительством и, естественном, потребовал развязать войну. Второй Питт становится парламентарием во время войны; его роль – требовать мира.

Норт противостоит сыну, как Уолпол противостоял отцу. Оппозиция достигает крайней степени своей ярости. Фокс доходит до того, что требует голову Норта.

Норта свергают, создается новое правительство, в которое входят Бёрк, Фокс, Шеридан. В его состав Питт не включен. Через четыре месяца новая комбинация: в правительство входит Питт, и выходят Шеридан, Фокс и Бёрк. Как вы думаете, с кем Фокс вступает в коалицию? Да все с тем же Нортом! Удивительное зрелище! Сначала Фокс хотел мира, потому что правительство было воинственным. Теперь он хочет войны, потому что правительство пацифистское. Вот и получается, что война или мир служат всего-навсего средствами в парламентской стратегии.

Эта коалиция абсурдна и одиозна, но она побеждает. Питт уходит, Норт приходит. Однако личные амбиции достигли такой точки, что невозможно положить конец правительственному кризису. Он длится уже два месяца. Палаты рассылают послания, граждане направляют петиции, король в замешательстве – ничто не помогает. Депутаты, которые считают себя кандидатами в министры, не отказываются от своих притязаний. Георг III подумывает даже сбросить с себя корону, слишком тяжелую для него, и я думаю, что именно из-за всего этого его постигла жестокая болезнь. По правде сказать, есть от чего потерять голову.

На какой-то миг достигается согласие. Фокс – министр, Норт и Питт – в оппозиции. Но вот снова кризис, снова трудности. Питт побеждает и, несмотря на ярость Фокса, возглавившего другую оппозицию, удерживается на своем месте. Фокс совсем разнуздывается и сыплет грубыми ругательствами. «Я сочувствую, – отвечает ему Питт, – положению моего уважаемого оппонента, мне жаль его мучений по поводу ошибочных надежд, разрушенных иллюзий, разочарования, но я не простил бы себе, если бы такое поведение, такая всепожирающая страсть возбудили во мне иное чувство, нежели жалость. Я предупреждаю, что все эти люди не в силах вызвать во мне гнев, даже презрение».

Не буду продолжать. По правде сказать, эта история не имеет конца. Я привел известные имена, но не для того, чтобы получить постыдное удовольствие как-то опорочить этих крупных деятелей. Просто я подумал, что, ссылаясь на них, я сам буду более убедителен в моем рассказе. Если неосторожный закон позволил так низко пасть людям типа Питтов и Фоксов, то что уж говорить об Уолполах, Бёрке, Нортах?

Особенно следует заметить, что сама Англия была игрушкой и жертвой этих коалиций. Одна коалиция ведет к разорительной войне, другая к унизительному миру, третья проваливает справедливый план репараций в пользу Ирландии, предложенный Питтом. А ведь от скольких страданий, от какого стыда освободил бы этот план Англию и все человечество!

Грустное зрелище наблюдать, как эти государственные деятели вечно противоречат друг другу и занимаются неприглядными пререканиями. Четэм, находясь в оппозиции, провозглашает, что малейший признак успеха Франции в торговле есть ущерб и несчастье для Великобритании. Четэм, будучи министром, заключает мир с Францией и проповедует, что процветание какого-нибудь одного народа есть благо для всех других народов. Мы привыкли видеть в Фоксе защитника французских идей. Таким он и был, когда с нами воевал Питт. Но когда Питт заключал с нами договор 1786 г., Фокс без всяких обиняков твердил, что состояние войны естественно и нормально в отношениях между обеими странами.

К великому сожалению, такие вариации, служащие коалициям лишь в качестве стратегических маневров, всерьез принимаются народами. Они, народы, поочередно умоляют о пришествии либо мира, либо войны, что на руку сменяющим друг друга лидерам, каждый из которых быстро приобретает популярность. В этом заключается серьезная опасность коалиций.

Можно небезосновательно утверждать, что подобные маневры сильно дискредитировали себя в Англии и к ним уже в течение нескольких лет не осмеливаются прибегать тамошние государственные деятели. Это доказывает лишь то, что разрушительные последствия этих маневров раскрыли, наконец, глаза народа, который, научившись на собственном опыте, теперь отвергает их. Я хорошо знаю, что человек по природе прогрессивен, что он всегда в конце концов просвещается, если не благодаря дару предвидения, то во всяком случае благодаря приобретаемому опыту, и что любая институция, имеющая, так сказать, врожденный порок, теряет со временем способность творить зло, ибо до этого натворила слишком много зла. Так неужели нам следует создавать такую Институцию? Не надо думать, что Англия давно избавилась от такого бича. Мы видели, что она до сих пор терпит на себе его жестокие результаты.

В 1824 г., когда финансы Англии находились в почти безнадежном состоянии, ловкий министр Хаскиссон подумывал о большой реформе, которая тогда была очень непопулярна. Хаскиссону пришлось ограничиться несколькими экспериментами, чтобы подготовить и просветить общественность.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.