Мичман Хорнблауэр (другой перевод)

      Он подтащил ящик к борту корабля и выбросил бутылки в море. Видимо, это было какое-то особое вино, и французы решили его выпить, чтоб не досталось англичанам. Хорнблауэру это было безразлично: британский моряк может напиться как казенным ромом, так и марочным кларетом. Он закончил раньше, чем последний француз скрылся в носовой каюте; осталось еще время оглядеться. Он осматривал разрушения, причиненные выстрелом, но свист ветра и непрерывное хлопанье кливера мешали думать спокойно. Все паруса повисли, бриг подпрыгивал, наклоняясь кормой, пока оставленный без присмотра руль не разворачивал его, тогда он терял ветер и резко останавливался, как заартачившаяся лошадь. Математический ум Хорнблауэра приобрел уже немалый опыт по балансу косых парусов на хорошо управляемом судне. Здесь равновесие было нарушено, и Хорнблауэр принялся за задачу о приложении сил к плоской поверхности.
      Тут вернулись его матросы.
      Одно, по крайней мере, было ясно: опасно нависший фор-марса-рей может в любой момент оторваться и натворить бед. Корабль надо правильно положить в дрейф, и Хорнблауэр уже догадывался, как это сделать. Он сформулировал команду как раз вовремя, чтобы никто не заметил его колебаний.
      - Брасопить задние реи к левому борту,- скомандовал он. - К брасам, ребята.
      Матросы послушались, Хорнблауэр бросился к рулю. Он несколько раз стоял у руля, осваивая морскую науку под руководством Пелью, но уверенности в себе так и не приобрел. Рукояти показались рукам совсем чужими - он на пробу робко повернул штурвал. Но все оказалось просто. С развернутыми задними реями бриг сразу пошел лучше, рукояти штурвала подсказывали чутким пальцам, корабль вновь стал логичной конструкцией. Мозг Хорнблауэра завершил решение задачи о действии руля одновременно с чувствами, решившими ее эмпирически. В этих условиях руль можно спокойно принайтовить. Он опустил стропку на рукоять и отошел от руля. "Мари Галант" шла гладко.
      Итак, моряки не усомнились в его компетентности, но, разглядывая перепутанный клубок на стеньге, Хорнблауэр не имел ни малейшего представления, что с ним делать. Однако его подчиненные - опытные моряки, возможно, они десятки раз исправляли подобные повреждения. Первое (и единственное), что надо сделать, это довериться их опыту.
      - Кто из вас самый бывалый моряк? - он старался говорить короче, чтобы не дрожал голос.
      - Мэтьюз, сэр, - сказал кто-то наконец, указывая большим пальцем на татуированного матроса с косичкой, того самого, на которого Хорнблауэр свалился в тендере.
      - Очень хорошо. Я назначаю вас старшиной, Мэтьюз. Приступайте сейчас же и уберите это безобразие на носу.
      Момент был для Хорнблауэра критический, но Мэтьюз спокойно козырнул.
      - Есть, сэр, - сказал он, как будто, так и надо.
      - Сначала займитесь кливером, пока он совсем не измочалился, - сказал Хорнблауэр, заметно осмелев.
      - Есть, сэр.
      - Ну давайте.
      Матросы отправились на нос, а Хорнблауэр на корму. Он вынул подзорную трубу из стропки на полуюте и оглядел горизонт. Видны были несколько кораблей. Ближайшие, которые он мог разглядеть, были призами. Они под всеми парусами, какие могли нести, спешили в Англию. Дальше по ветру видны были марсели "Неустанного", преследующего остатки конвоя. Медленных и неповоротливых он уже настиг, и каждая следующая добыча отнимала все больше времени. Скоро бриг останется один в открытом море, в трех сотнях миль от Англии. Три сотни миль - два дня пути при попутном ветре. Но что если ветер переменится?
      Он положил трубу. Матросы трудились на корме, а он спустился вниз и осмотрел офицерские каюты: две одноместные (видимо, для капитана и помощника), двухместная для боцмана и кока (или плотника). Он нашел кладовую над ахтерпиком, опознав ее по разнообразным припасам; дверь моталась из стороны в сторону, связка ключей торчала в замке. Теряя все, французский капитан вынес ящик вина и не потрудился даже закрыть дверь. Хорнблауэр запер замок и опустил ключи в карман. На него внезапно нахлынуло одиночество - неизбежное одиночество командира. Он поднялся на палубу. При виде его Мэтьюз заспешил на корму и козырнул.
      - Простите, сэр, но нам понадобятся гардели, чтобы снова подвесить этот рей.
      - Очень хорошо.
      - У нас рук не хватает, сэр. Можно мне нескольких мусью взять?
      - Если вы с ними управитесь. И если кто-нибудь из них достаточно трезв.
      - Небось управлюсь, сэр. Что с трезвыми, что с пьяными.
      - Очень хорошо. Приступайте.
      В этот-то момент Хорнблауэр с горьким отвращением к себе вспомнил, что порох в его пистолете наверняка отсырел. Какой позор хвататься за пистолет, не перезаряженный после кульбита в маленькой лодке! Пока Мэтьюз шел на нос, Хорнблауэр опрометью бросился вниз. В капитанской каюте он видел ящик с пистолетами, фляжку с порохом и мешочек пуль. Он зарядил оба пистолета, а в свой заново насыпал пороху на полку, как раз к тому времени, когда из носовой каюты, подталкивая французов, появились матросы. Хорнблауэр расположился на полуюте, широко расставил ноги, сложил руки за спиной и попытался принять уверенный и независимый вид. После часа тяжелой работы гардели приняли вес рея и паруса. Рей был подвешен, парус поставлен.
      Когда работа приближалась к концу, Хорнблауэр очнулся и вспомнил, что сейчас надо будет указывать курс. Он снова бросился вниз, достал карты, измерители и параллельные линейки. Из кармана он извлек мятый клочок бумаги с координатами, который так небрежно сунул в карман в преддверии более неотложной задачи - перебраться с "Неустанного" в тендер. Хорнблауэр с огорчением подумал, как непочтительно обошелся тогда с этим клочком бумаги. Он начал осознавать, что хотя флотская жизнь и представляется переходом из крайности в крайность, на самом деле она - одна сплошная крайность, так что, даже разбираясь с одной чрезвычайной ситуацией, нужно продумывать, как поступить в следующей. Он склонился над картой, рассчитывая местоположение и прокладывая курс. Ему стало неуютно при мысли о том, что это не упражнение под ободряющим руководством мистера Сомса, а вопрос его жизни и репутации. Он проверил выкладки, выбрал курс и записал его на бумажке, чтобы не забыть.
      Так что когда фор-марса-рей подвесили на место, пленных загнали в носовую каюту и Мэтьюз вопросительно посмотрел на Хорнблауэра, ожидая дальнейших приказаний, тот был готов их отдать.
      - Мы пойдем на фордевинд, - сказал он. - Мэтьюз, поставьте кого-нибудь к рулю.
      Сам он стал к брасам. Ветер был умеренный, и Хорнблауэр чувствовал, что под этими парусами его люди смогут вести корабль.
      - Какой курс, сэр? - спросил рулевой, и Хорнблауэр полез в карман за листком бумаги.
      - Норд-ост-тень-норд, - прочел он.
      - Есть норд-ост-тень-норд, сэр, - отвечал рулевой, и "Мари Галант" устремилась к Англии.
      Спускалась ночь, и по всему горизонту не было видно ни одного корабля. Хорнблауэр знал, что они сразу за горизонтом, но мысль эта не скрашивала его одиночества. Столько надо делать, столько помнить, и вся ответственность ложиться на его неокрепшие плечи. Пленных надо задраить в носовой каюте, поставить вахту, даже простая задача найти кремень и огниво, чтобы зажечь нактоузный фонарь, требовала внимания. Поставить на носу впередсмотрящего - пусть заодно присматривает за пленными; другой матрос у руля. Двое пусть поспят, сколько смогут - ставить и убирать любой парус придется авралом. Скудный ужин - вода из бачка и сухари из кладовой. Постоянно следить за погодой. Хорнблауэр в темноте мерил шагами палубу.
      А вы почему не спите, сэр? - спросил рулевой.
      - Я лягу позже, Хантер, - отвечал Хорнблауэр, стараясь не подать виду, что это просто не пришло ему в голову.
      Он понимал, что совет разумный и попытался ему последовать. Спустившись вниз, он бросился на капитанскую койку, но заснуть, конечно, не смог. Когда он услышал, как впередсмотрящий орет в люк, чтобы двое других матросов (они спали в соседней каюте) сменили первых на вахте, то не удержался, встал и вышел на палубу посмотреть, все ли в порядке. Убедившись, что на Мэтьюза можно положиться, Хорнблауэр заставил себя спуститься вниз, но не успел лечь, как новая мысль бросила его в дрожь. Он вскочил на ноги, все его самодовольство улетучилось, сменившись крайней озабоченностью. Он бросился на палубу и направился к Мэтьюзу, сидевшему на корточках у недгедсов.
      - Ничего не сделано, чтобы проверить, не набирает ли корабль воды, он быстро подбирал слова, чтобы не обвинить Мэтьюза, и, одновременно, в целях поддержания дисциплины, не брать вину на себя.
      - Верно, сэр, - отвечал Мэтьюз.
      - Один из выстрелов "Неустанного" попал в бриг, продолжал Хорнблауэр. - Насколько он повредил судно?
      - Точно не знаю, сэр, - отвечал Мэтьюз. - Я был тогда на тендере.
      - Надо будет посмотреть, как только рассветет, - сказал Хорнблауэр. А сейчас хорошо бы замерить уровень воды в льяле.
      Сказано было смело. В течение краткого обучения на "Неустанном" Хорнблауэр узнал обо всем понемногу, поработав по очереди с начальником каждого подразделения. Однажды он вместе с плотником замерял высоту воды в льяле - вопрос, сможет ли он найти его на чужом корабле и прозондировать.
      - Есть, сэр, - без колебаний отвечал Мэтьюз и зашагал к кормовой помпе. - Вам понадобится свет, сэр. Я сейчас принесу.
      Он принес фонарь и осветил лотлинь, висевший возле помпы, так что Хорнблауэр сразу его признал. Сняв лотлинь, Хорнблауэр вставил тяжелый трехфутовый стержень в отверстие льяла и вовремя вспомнил вынуть его и убедиться, что он сухой. Потом он спустил линь, вытравливая понемногу, пока стержень ни стукнул глухо о днище корабля. Он вытащил линь, Мэтьюз приподнял фонарь. Хорнблауэр с замиранием сердца поднес к свету стержень.
      - Ни капли, сэр, - сказал Мэтьюз, - сухой, как вчерашняя кружка.
      Хорнблауэр был приятно удивлен. Всякий корабль немного да течет - даже на "Неустанном" помпы работали ежедневно. Он не знал, следует ли считать эту сухость явлением удивительным или из ряда вон выходящим. Ему хотелось выглядеть многозначительным и непроницаемым.
      - Гм, - само пришло нужное слово. - Очень хорошо, Мэтьюз. Сверните линь обратно.
      Мысль, что "Мари Галант" не набирает воды, помогла бы ему заснуть, если бы ветер резко не переменился и не усилился сразу же по его возвращении в каюту. Неприятные новости принес Мэтьюз, спустившийся вниз и забарабанивший в дверь.
      - Мы не сможем держать этот курс, сэр, - заключил он свой рассказ. - И ветер становится порывистым.
      - Очень хорошо, сейчас поднимусь. Зовите всех наверх, - сказал Хорнблауэр с резкостью, которую можно было бы объяснить внезапным пробуждением, если бы она не была попыткой скрыть внутреннее волнение.
      С такой маленькой командой Хорнблауэр не решался и в малой мере позволить погоде застать себя врасплох. Он вскоре убедился, что все надо делать загодя. Ему пришлось встать к рулю, пока четыре матроса взяли марсели в рифы и все надежно принайтовили. Это заняло полночи, и к концу работы стало окончательно ясно, что ветер дует с севера и "Мари Галант" не может больше идти на норд-норд-ост. Хорнблауэр оставил руль и спустился к картам. Те лишь подтвердили его пессимистические расчеты: этим галсом они не пройдут Уэссан на ветре. При такой нехватке матросов он не мог идти вперед в надежде, что ветер переменится: все, что он читал и слышал, предупреждало об опасности подветренного берега. Оставалось поворачивать. С тяжелым сердцем он вернулся на палубу.
      - Поворот через фордевинд! - Он старался подражать голосу мистера Болтона, третьего лейтенанта на "Неустанном".
      Они благополучно повернули бриг и пошли правым галсом, держась круто к ветру. Теперь они без сомнения удалялись от опасных берегов Франции, но при этом уходили и от родных берегов. Никакой надежды за два дня добраться до Англии. Никакой надежды Хорнблауэру поспать этой ночью.
      За год до поступления на флот Хорнблауэр брал уроки у нищего французского эмигранта: французский язык, музыка, танцы.
      Вскоре несчастный эмигрант обнаружил у своего питомца полное отсутствие слуха и полную неспособность к танцам. Чтобы оправдать свою плату, он решил сосредоточиться на языке. Большая часть пройденного накрепко осела в цепкой памяти Хорнблауэра. Он никогда не думал, что это ему когда-нибудь пригодится, однако, оказалось совсем наоборот. На заре французский капитан потребовал разговора. Он немного говорил по-английски, но Хорнблауэр (стоило ему преодолеть робость и выдавить несколько неуверенных слов) к приятному изумлению обнаружил, что по-французски они могут объясняться лучше.
      Капитан жадно попил из бачка. Он был, естественно, не брит и после двенадцати часов в задраенной носовой каюте, куда его втолкнули мертвецки пьяным, выглядел плачевно.
      - Мои люди голодны, - сказал капитан.
      Мои тоже, - отвечал Хорнблауэр. - Я тоже.
      Говоря по-французски, трудно не жестикулировать. Он указал рукой на своих матросов, потом постучал себя в грудь.
      - У меня есть кок, - сказал капитан.
      Потребовалось время, чтобы обговорить условия перемирия. Французам разрешается выйти на палубу, кок на всех приготовит обед, на то время, что эти послабления допущены, французы обязуются не принимать попыток к захвату корабля.
      - Хорошо, - сказал, наконец, капитан, и как только Хорнблауэр отдал необходимые приказания и французов выпустили, оживленно принялся обсуждать с коком предстоящий обед. Вскоре над камбузом поднялся веселый дымок.
      Лишь тогда капитан взглянул на серое небо, на зарифленные марсели, посмотрел на нактоуз и компас.
      - Встречный ветер для курса на Англию, - заметил он.
      -Да, - кратко отвечал Хорнблауэр. Он не хотел, чтобы француз догадался об его отчаянии и трепете.
      Капитан внимательно прислушался к движениям судна у них под ногами.
      - Что-то она тяжело идет, вам не кажется? - спросил он.
      - Возможно, - отвечал Хорнблауэр. "Мари Галант" была ему незнакома, как, впрочем, и любой другой корабль, поэтому он не имел своего мнения, но и невежества обнаруживать не хотел.
      - Она не течет? - спросил капитан.
      Воды нет, - отвечал Хорнблауэр.
      - А! - сказал капитан. - Но в льяле воды и не будет. Мы же рис везем, вы должны помнить.
      - Да, - сказал Хорнблауэр.
      В тот момент, когда до него дошел смысл сказанного, он с трудом мог сохранить невозмутимый вид. Рис впитывает каждую каплю воды, проникшую в корабль, так что обнаружить течь, замеряя уровень воды в льяле, невозможно - но каждая капля уменьшает плавучесть корабля.
      - Один выстрел с вашего проклятого фрегата попал нам в корпус, сказал капитан. - Вы, конечно, осмотрели повреждение?
      - Конечно, - смело соврал Хорнблауэр. Однако, как только ему удалось поговорить с Мэтьюзом, тот сразу нахмурился.
      - Куда попало ядро, сэр? - спросил он.
      - Куда-то с левой стороны, ближе к носу. - Они с Мэтьюзом свесили головы через борт.
      - Ничего не видать, сэр, - сказал Мэтьюз, - спустите меня за борт на булине, может, я что увижу, сэр.
      Хорнблауэр готов был уже согласиться, но передумал.
      - Я сам спущусь за борт, - сказал он.
      Ему некогда было разбираться, что его к этому побудило. Отчасти он хотел видеть собственными глазами, отчасти - твердо усвоил, что нельзя отдавать приказ, который не готов выполнить сам; но главное, он хотел наказать себя за преступное упущение. Мэтьюз и Карсон обвязали его булинем и спустили за борт. Хорнблауэр повис рядом с бортом над пенящимся морем. Корабль накренился, и море поднялось навстречу - он в момент промок до нитки. Когда корабль наклонялся, Хорнблауэр отшатывался от борта и тут же с размаху врезался в него. Матросы, державшие линь, медленно двигались к корме, давая ему возможность внимательно осмотреть весь борт над ватерлинией. Пробоины нигде не было. Об этом Хорнблауэр и сообщил Мэтьюзу, втащившему его на палубу.
      - Видать она под ватерлинией, сэр. - Мэтьюз сказал вслух то, о чем Хорнблауэр думал. - Вы уверены, что ядро попало, сэр?
      - Да, уверен, - резко отвечал Хорнблауэр. Волнение, недостаток сна и чувство вины до предела напрягли его нервы: он мог или говорить резко, или разрыдаться. Но он уже знал, что делать дальше - он решился еще тогда, когда они втаскивали его на борт.
      - Мы положим ее в дрейф на другой галс и попробуем снова, - сказал он.
      На другом галсе судно накренится на другую сторону и пробоина, если она есть, будет не так глубоко под водой. Хорнблауэр стоял, ожидая, пока корабль развернется; с него ручьями текла вода. Ветер был холодный и резкий, но он дрожал не от холода, а от волнения. Крен корабля помог ему крепче уцепиться за борт. Матросы вытравливали веревку, пока ноги его не заскребли о наросшие на борт ракушки. Так они пошли к корме, волоча его вдоль борта. Сразу за фок-мачтой он обнаружил, что искал.
      - Стой! - закричал он, пытаясь не выдать охватившее его отчаяние. Ниже! Еще два фута.
      Теперь он был по плечи в воде, и при наклоне корабля волны на секунду сомкнулись над его головой, как мгновенная смерть. Здесь, на два фута ниже ватерлинии (даже при этом галсе) она и была - рваная уродливая дыра, почти квадратная, шириной в фут. Хорнблауэру послышалось даже, что бушующее море с бульканьем втягивается в нее, но это могла быть и фантазия.
      Он закричал, чтобы поднимали. Мэтьюз с нетерпением ждал, что он расскажет.
      - Два фута под ватерлинией? - переспросил Мэтьюз.
      - Она шла круто к ветру и накренилась вправо, когда мы в нее попали. Все равно она, видать, как раз тогда и задрала нос. Вдобавок теперь она осела еще глубже.
      Это было главное. Чтобы они ни делали, как бы ни накреняли судно, пробоина останется под водой. А на другом галсе она будет еще глубже, давление воды - еще больше, на теперешнем же галсе они идут к Франции. А чем больше они наберут воды, тем глубже осядет бриг, тем сильнее будет давление воды. Надо как-то заделать течь. Как это делается, Хорнблауэру подсказало изучение книг по мореходству.
      - Нужно подвести под пробоину пластырь, - объявил он. - Зовите французов.
      Чтобы сделать пластырь, из паруса, пропуская через него огромное количество полураспущенных веревок, изготовляют что-то вроде очень толстого ворсистого ковра. После этого парус опускают под днище корабля и подводят к пробоине. Ворсистая масса плотно втягивается в дыру, задерживая воду.
      Французы не очень торопились помогать. Корабль был теперь не их, плыли они в английскую тюрьму, и даже смертельная опасность не могла их расшевелить. Потребовалось время, чтобы достать запасной брамсель (Хорнблауэр чувствовал: чем плотнее парусина, тем лучше) и заставить французов нарезать, расплести и размочалить веревки. Французский капитан стоя наблюдал, как они трудятся, сидя на корточках.
      - Пять лет я провел на плавучей тюрьме в Портсмуте,- сказал он. - Это было во время прошлой войны.
      Хорнблауэр мог бы и посочувствовать, но был озабочен другим, да к тому же промерз до костей. Он не только намеревался вновь препроводить капитана в английскую тюрьму - но, в этот самый момент, замышлял спуститься в капитанскую каюту и присвоить кое-что из его теплой одежды.
      Внизу Хорнблауэру показалось, что звуки - скрипы и стоны - стали громче. Судно шло легко, почти дрейфовало, однако переборки трещали и скрипели, как в шторм. Он отбросил эту мысль, сочтя ее плодом перевозбужденного воображения, однако к тому времени как он вытерся, немного согрелся и облачился в лучший капитанский костюм, сомнений уже быть не могло: корабль стонал, как тяжелобольной.
      Он поднялся на палубу посмотреть, как идет работа. Не прошло и нескольких секунд, как один из французов, потянувшись за новой веревкой, остановился и уставился на палубу. Он прикоснулся к палубному пазу, посмотрел вверх, поймал взгляд Хорнблауэра и подозвал его. Хорнблауэр не притворялся, будто понимает слова - жест был достаточно красноречив. Паз немного разошелся, и из него выпирала смола. Хорнблауэр наблюдал странное явление, нечего не понимая - паз разошелся на протяжении не более двух футов, остальная палуба казалось достаточно прочной. Нет! Теперь, когда его внимание обратили, он увидел, что еще кое-где смола черными полосками выпирает между досок. Ни его маленький опыт, ни его обширное чтение объяснить этого не могли. Но французский капитан тоже во все глаза смотрел на палубу.
      - Господи! - сказал он. - Рис! Рис! Французского слова "рис" Хорнблауэр не знал, но капитан топнул ногой по палубе и указал вниз.
      - Груз! - объяснил он. - Груз увеличивается в объеме. Мэтьюз стоял рядом с ними, и, не зная ни слова по-французски, сразу все понял.
      - Я верно расслышал, что бриг полон риса, сэр? - спросил он.
      - Да.
      Тогда это он. В него попала вода, вот он и пухнет.
      Так оно и было. Рис, впитывая воду, способен увеличить объем в два и даже в три раза. Груз разбухал и раздвигал корабельные швы. Хорнблауэр вспомнил неестественные скрипы и стоны. Это было ужасно - он оглянулся на зловещее море в поисках вдохновения и поддержки, и не нашел ни того ни другого. Несколько секунд прошло прежде, чем он смог говорить, сохраняя достоинство, приличествующее флотскому офицеру в минуту опасности,
      - Чем скорее мы подведем парус под пробоину, тем лучше, - сказал Хорнблауэр. Трудно было ждать, что голос его прозвучит вполне естественно, - Поторопите этих французов.
      Он повернулся и зашагал по палубе, чтобы успокоиться и дать мыслям придти в порядок, но француз следовал за ним по пятам, говорливый, как советчики Иова.
      - Я говорил, мне кажется, что судно идет тяжело, - произнес он. - Оно глубже осело.
      - Идите к черту, - сказал Хорнблауэр по-английски, он не смог придумать французского эквивалента.
      Тут же он почувствовал под ногами сильный толчок, словно по палубе снизу ударили молотом. Корабль разваливался на куски.
      - Поторопитесь с парусом, - заорал он на работающих, и тут же рассердился на себя - его тон явно выдавал недостойное волнение.
      Наконец было прошито пять квадратных футов паруса. Через кренгельсы пропустили веревки и парус потащили на нос, чтобы опустить под бриг и подвести к пробоине. Хорнблауэр снял одежду, не из заботы о чужой собственности, а чтобы сохранить ее сухой.
      - Я спущусь и посмотрю на месте, - сказал он. - Мэтьюз, приготовьте булинь.
      Голому и мокрому Хорнблауэру казалось, будто ветер пронизывает его насквозь, борт корабля, о который он ударялся при качке, сдирал с него кожу, волны, проходящие под кораблем, били его с неистовым безразличием. Но он проследил, чтобы прошитый парус подошел куда нужно, и с глубоким удовлетворением наблюдал, как ворсистая масса стала на место, засосалась в пробоину и глубоко втянулась. Он мог не сомневаться, что течь запечатана крепко. Он крикнул. Матросы вытащили его наверх и теперь ждали дальнейших приказов. Он стоял голый, одурев от холода, усталости и недосыпа, и заставлял себя принять следующее решение.
      - Положите ее на правый галс, - сказал он, наконец. Если бриг затонет, неважно, произойдет это в ста или в двухстах милях от Франции; если нет, он хотел находиться подальше от подветренного берега и неприятеля. Правда, при этом пробоина будет глубже под водой, а значит и давление выше, но все равно это лучше. Французский капитан, видя приготовления к повороту судна, шумно запротестовал. При таком ветре другим галсом они легко доберутся до Бордо. Хорнблауэр, дескать, рискует их жизнями. В затуманенном мозгу Хорнблауэра, помимо его воли, созревал перевод чего-то, что он хотел сказать раньше. Теперь он смог это высказать.
      - Allez au diable, - произнес он, натягивая плотную шерстяную рубашку француза.
      Когда он просунул голову в воротник, капитан продолжал возмущаться, да так громко, что у Хорнблауэра возникли новые опасения. Он отправил Мэтьюза к пленным французам, проверить, нет ли у них оружия. При обыске не обнаружилось ничего, кроме матросских ножей, но Хорнблауэр из предосторожности велел конфисковать и их. Одевшись, он занялся своими тремя пистолетами, перезарядил их и заново заправил порохом. С тремя пистолетами за поясом вид у него был пиратский, словно он еще не вышел из возраста подобных игр. Однако Хорнблауэр чувствовал, что может придти время, когда французы попытаются восстать, а три пистолета - не так уж много против двенадцати отчаявшихся людей, у которых под руками куча тяжелых предметов, вроде кофель-нагелей и тому подобного.
      Мэтьюз ждал его с озабоченным видом.
      - Сэр, - сказал он, - прошу прощения, но она мне не нравится. Она оседает и открывается, я точно уверен. Вы уж простите, сэр, что я так говорю.
      Внизу Хорнблауэр слышал, что доски корабля все так же трещат и жалуются - швы на палубе расходились все шире. Напрашивалось простое объяснение: рис, разбухая, раздвинул корабельные швы под водой, так что пластырь устранил лишь малую течь. Вода продолжает поступать, груз пухнет, корабль раскрывается, как облетающий цветок. Корабли строятся, чтобы выдерживать удары извне, ничто в их конструкции не рассчитано на сопротивление внутреннему давлению. Швы будут расходится все шире и шире, а вода проникать все дальше и дальше в груз.
      - Смотрите сюда, сэр, - неожиданно сказал Мэтьюз. В ярком дневном свете маленькая серая тень заскользила вдоль шпигата, потом еще и еще. Крысы! Что-то страшное творилось внизу, раз они вылезли средь бела дня, бросив уютные гнезда в обильной пище - грузе. Давление, наверное, огромное. Хорнблауэр почувствовал новый толчок под ногами - еще что-то разошлось. У него оставалась еще одна карта, последнее, что он мог придумать.
      - Я выброшу за борт груз, - сказал Хорнблауэр. Никогда в жизни не произносил он таких слов, только читал. - Приведите пленных и приступайте.
      Задраенный люк заметно выгнулся наружу, клинья вышибло, одна планка с треском отлетела и стала торчком.
      Когда французы подняли крышку, из люка полезло что-то коричневое: это внутреннее давление выдавало мешок с рисом.
      - Цепляйте тали и тащите наверх, - сказал Хорнблауэр.
      Мешок за мешком поднимался из трюма, иные рвались, обрушивая на палубу водопад риса, но это было неважно. Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.