Четверг Нонетот (№2) - Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет

– И где это, Нонетот?

– Понятия не имею.

– Я могу арестовать вас за пособничество преступнику в побеге из-под стражи.

– Ее же не арестовали, Роулингс, вы ведь сами сказали.

– Ее, может быть, и нет, а вот вас – да. В машину.

Глава 20

Хоули Ган

В 1983 году лидером вигов стал молодой политик Хоули Ган. В ту пору виги были маленькой партией с весьма невнятной программой, а стремление вернуть к власти аристократию и лишить избирательного права всех, кроме домовладельцев, превратило их в аутсайдеров на политической арене. Милитаристская позиция в вопросе о Крымской войне и желание объединить Британию помогли им получить поддержку националистов, и к 1985 году у вигов насчитывалось уже три представителя в Парламенте. В своих декларациях они опирались на популистскую тактику, выступая, в частности, за снижение пошлин на сыр и разыгрывая герцогские титулы в национальной лотерее. Тонкий политик и умный тактик, Ган стремился к власти всеми возможными средствами.

(А.ДЖ.П.ШВЕЙКЕР. Новые виги: От прозябания к Четвертому рейху)

Я битых два часа пыталась внушить полицейским, что не смогу сообщить им о мисс Хэвишем ничего, кроме адреса. Тем не менее они упорно искали и нашли-таки в пожелтевшем от времени своде законов малоизвестное уложение 1621 года о «допущении развратной персоны к управлению запряженной лошадьми повозкой». Причем слова «запряженная лошадьми повозка» были перечеркнуты, а над ними красовалось выведенное от руки «повозка, движимая лошадиными силами» – видно, совсем отчаялись. На следующей неделе я должна предстать перед судом. Только я собралась ускользнуть из полицейского участка домой, как вдруг…

– А, вот ты где!

Я обернулась, надеясь, что мой стон никто не услышал.

– Привет, Корделия.

– Четверг, с тобой все в порядке? У тебя какой-то помятый вид!

– Побывала в водовороте библиомании.

– Больше не делай глупостей. Сейчас пойдем со мной, ты должна встретиться с супружеской парой, которая выиграла мою викторину.

– Без этого нельзя обойтись?

Торпеддер сурово посмотрела на меня.

– Очень тебе советую это сделать.

– Ладно, – ответила я. – И где они?

– Я… ну… точно не знаю. – Прикусив губу, Корделия взглянула на часы. – Они обещали быть здесь еще полчаса назад, а их все нет. Можешь подождать минутку?

Мы немного подождали, Корделия поглядывала то на часы, то на дверь. Спустя десять минут гости так и не явились. Я откланялась и заглянула в кабинет литтективов.

– Четверг! – воскликнул при виде меня Безотказэн. – Я сказал Виктору, что ты простудилась. Как Осака?

– Очень хорошо. Мне удалось проникнуть в книгу без помощи Прозопортала! Я худо-бедно могу это делать сама!

– Шутишь!

– Нет. Лондэн уже почти спасен. Я видела «Процесс» изнутри и только что побывала на Книговсяческой распродаже вместе с мисс Хэвишем.

– И какая она? – с интересом спросил Безотказен.

– Странная. Никогда не пускай ее за руль. Похоже, внутри книг существует нечто вроде собственного ТИПА-27. Это еще предстоит выяснить. А как здесь дела?

Он показал мне номер «Совы». Заголовок гласил: «В Суиндоне найдена новая пьеса Уилла!» «Крот» объявлял: «Сенсация „Карденио“!» «Жаб», как нетрудно предсказать, открывал номер заголовком: «Крокетную звезду Суиндона Обри Буженэна застукали в ванной с шимпанзе!»

– Значит, профессор Спун установил подлинность рукописи?

– На все сто, – ответил Безотказэн. – Один из нас должен сегодня днем отвезти Скокки-Маусу отчет. А вот и то, о чем ты просила.

Он передал мне пакет с розовой массой и отчет из судебной ТИПА-лаборатории. Я поблагодарила его и со смешанным чувством заинтересованности и растерянности прочитала анализ образца желе, который дал мне папа.

– Сахар, жир, животные белки, кальций, натрий, мальтодекстрин, карбоксиметилцеллюлоза, фенилаланин, сложные углеводородные соединения и следы хлорофилла.

Я пролистала отчет до конца, но не нашла там ничего вразумительного. Аналитики честно ответили на мой запрос. Они провели анализ, но я так и не узнала природу этой дряни.

– Что это значит, Без?

– Откуда мне знать, Четверг? Они пытаются сопоставить образец с известными химическими соединениями, но пока ничего не получается. Может быть, скажешь, где ты его взяла?

– Боюсь, это небезопасно. Отчет по «Карденио» отвезу Скокки-Маусу я – очень хочется смыться от Корделии. Скажи аналитикам, что от их работы зависит будущее планеты, думаю, тогда они засуетятся. Мне во что бы то ни стало надо выяснить, что представляет собой эта розовая слизь.

В вестибюле маячила Торпеддер с двумя ее гостями, которые все-таки нашлись. К несчастью для них, мимо проходил Кол Стокер, и Корделия, жаждавшая хоть как-то развлечь победителей своей викторины, опрометчиво попросила его сказать несколько слов о работе. Выражение ужаса на их лицах и отвисшие челюсти говорили сами за себя. Прикрывшись отчетом о вновь обнаруженной пьесе Шекспира, я проскользнула мимо – пусть сама разбирается со всем этим, как хочет.

На служебной машине я подъехала к обветшавшему, но ныне куда более оживленному Скокки-Тауэрсу. Поместье осаждали репортеры, стремившиеся не упустить ни одной подробности, связанной с сенсационной находкой. На заросшем сорняком гравии стояло с десяток радиофицированных фургончиков, в недрах которых кипела бурная деятельность. Тарелки уставились в небо, транслируя изображение на установленные на дирижаблях передающие станции, в свою очередь отправлявшие его напрямую алчущим новостей зрителям по всему миру. Для обеспечения безопасности привлекли ТИПА-14. Их агенты лениво слонялись по поместью, вяло переговариваясь друг с другом. Речь шла в основном о шимпанзе и Обри Буженэне.

– Привет, Четверг! – окликнул меня дежуривший у парадного входа симпатичный молодой агент ТИПА-14.

Это меня встревожило, ведь я не узнала его. После устранения Лондэна со мной часто по-дружески здоровались совершенно незнакомые люди. Пора бы уж привыкнуть.

– Привет, – ответила я незнакомцу так же по-приятельски. – Что тут творится?

– Хоули Ган проводит пресс-конференцию.

– Да? – Меня вдруг охватили смутные подозрения. – А какое отношение он имеет к «Карденио»?

– Ты что, не слышала? Лорд Скокки-Маус передал пьесу в дар Хоули Гану и партии вигов!

– А какое отношение, – медленно проговорила я, учуяв политическую интригу невероятного масштаба, – имеет лорд Скокки-Маус к этому мелкому правому прокрымскому уэльсоненавистнику?

Агент пожал плечами.

– Может, все дело в том, что он лорд и хочет вернуть себе былые привилегии?

В этот момент мимо прошли двое других агентов, один из них кивнул парню, с которым я разговаривала, и спросил:

– Все нормально, Майлз?

Симпатичный агент ТИПА-14 ответил, что все в порядке, но он ошибался. Все было совсем не в порядке – по крайней мере, для меня. Я понимала, что рано или поздно наткнусь на Майлза Хока, но не настолько же внезапно. Надеюсь, потрясение не сильно отразилось у меня на лице, хотя таращилась я на него во все глаза. Он бывал у меня дома и знал меня намного лучше, чем я его. Сердце бешено забилось, требовалось срочно произнести что-нибудь изысканное и остроумное, но мне удалось выдавить только:

– Астерфобулонгус?

Майлз растерянно посмотрел на меня и слегка подался вперед.

– Извини, ты о чем?

– Да так.

– Четверг, когда я тебе звонил, ты была явно не в себе. Мы вроде бы договорились, а теперь ты против?

Я несколько секунд пялилась на него в тупом молчании, затем промямлила:

– Н-нет, конечно нет…

– Отлично! – сказал он. – Тогда назначим день. Или два.

– Да, – машинально кивнула я. – Да, надо. Мне-пора-пока.

И торопливо зашагала прочь, прежде чем он успел что-нибудь добавить. Только перед дверью в библиотеку я остановилась перевести дух. Когда-нибудь придется поговорить с ним начистоту. И по-моему, лучше поздно, чем рано. Я открыла стальные двери и вошла в библиотеку. Хоули Ган и лорд Скокки-Маус сидели за столом, рядом стоял мистер Свинк, а два охранника расположились по обе стороны от красовавшейся за пуленепробиваемым стеклом пьесы. Пресс-конференция была в самом разгаре, и я тронула за локоть Лидию Сандалик, которая оказалась поблизости.

– Привет, Лидс! – прошептала я.

– Привет, Четверг, – отозвалась журналистка. – Я слышала, вы провели первичную идентификацию? И как?

– Очень хорошо. Отдельные фрагменты не уступают «Буре». Что тут творится?

– Скокки-Маус только что официально объявил, что передает пьесу в дар Хоули Гану и вигам.

– Почему?

– Кто знает? Подожди, я хочу задать вопрос.

Лидия встала и подняла руку. Ган кивнул ей.

– А что вы собираетесь делать с пьесой, мистер Ган? По слухам, за нее предлагали около ста миллионов фунтов.

– Хороший вопрос, – ответил, вставая, политик. – Мы, партия вигов, благодарим лорда Скок-ки-Мауса за щедрость. Мое мнение таково: «Карденио» не может принадлежать какой-то отдельной группе или одному человеку, поэтому партия вигов согласна разрешить постановку пьесы всем желающим.

Журналисты, осознав широту этого жеста, возбужденно зашептались. То был акт ни с чем не сравнимого благородства, особенно со стороны Гана. Более того, хитрец сделал абсолютно правильный политический ход, и пресса внезапно преисполнилась к Хоули симпатии. Как будто не он два года назад предлагал осуществить вторжение в Уэльс, а год назад – ограничить избирательное право. У меня моментально зашевелились смутные подозрения.

Последовало еще несколько вопросов о пьесе, Ган дал на них хорошо подготовленные ответы, как будто превратился из былого экстремиста в заботливого и щедрого отца нации. Когда пресс-конференция закончилась, я пробилась вперед и подошла к Скокки-jyiaycy, который в первое мгновение посмотрел на меня странно.

– Это отчет Спуна об установлении подлинности… – сказала я, передавая ему кожаную папку. – Мы думали, вам захочется на него взглянуть.

– Что? Ах да, конечно!

Скокки-Маус взял папку, просмотрел ее по диагонали, а потом передал Гану, который выказал к отчету гораздо больше интереса. Он даже не взглянул на меня, но, поскольку я явно не собиралась уходить, будто какая-нибудь девочка на посылках, Скокки-Маус представил меня.

– Ах да! Мистер Ган, это Четверг Нонетот, ТИПА-27.

Ган оторвался от отчета, внезапно сделавшись очаровательным и любезным.

– Мисс Нонетот, как я рад! – воскликнул он. – Я с интересом читал о ваших подвигах, и, поверьте мне, ваше вмешательство значительно улучшило сюжет «Джен Эйр»!

Но его деланная любезность меня не обманула.

– Вы рассчитываете поднять рейтинг партии вигов, мистер Ган?

– Партия сейчас переживает процесс перестройки, – ответил он, пронзая меня суровым взглядом. – Старая идеология отринута, и виги с новой надеждой смотрят в политическое будущее Англии. А будущее Англии – за властью мудрого правителя и избирательным правом только для крупных собственников, мисс Нонетот. Слишком долго мы скатывались в пропасть, и все из-за безответственного демократического правления.

– А Уэльс? – спросила я. – Что вы сейчас думаете об Уэльсе?

– Исторически Уэльс является частью Великобритании, – заявил Ган чуть осторожнее. – Валлийцы наводнили английский рынок дешевыми товарами, и пора их остановить. Но я не планирую насильственного воссоединения.

Я несколько мгновений смотрела на него.

– Сначала вам надо прийти к власти, мистер Ган.

Улыбка сползла с его лица.

– Спасибо, что доставили отчет, мисс Нонетот, – торопливо вмешался лорд Скокки-Маус. – Не желаете чего-нибудь выпить перед уходом?

Я поняла намек и направилась к двери. Во дворе остановилась и задумчиво окинула взглядом фургончики прессы. Хоули Ган знал, что делает.

Глава 21

«Дез Ар Модерн де Суиндон»-85

Пренепотребнейший Джоффи Нонетот являлся служителем первой в Англии церкви Всемирного Стандартного Божества. ЦВСБ вобрала в себя понемногу от всех религий, исходя из постулата, что если Бог действительно един, то мишура и суета материального мира Ему совершенно безразличны, а потому унификация верований вполне в Его интересах. Верующие приходят и уходят, когда им хочется, молятся так, как им нравится, и свободно общаются с остальными членами ЦВСБ. Данное течение достигло некоторого успеха, но что на самом деле думает по этому поводу Бог, одному Богу известно.

(ПРОФЕССОР М. БЛАЖЕНСОН, преподобный (в отставке). Всемирное Стандартное Божество)

Я забрала машину со штрафной стоянки, подписав чек, который наверняка не смогу оплатить, поехала домой, перекусила и приняла душ, а потом отправилась в Уорнборо на первую выставку «Дез Ар Модерн де Суиндон», организованную Джоффи. Он просил меня позвать коллег, дабы придать начинанию солидности, поэтому я рассчитывала увидеть там кое-кого с работы. Даже Корделию пригласила, с которой, надо признаться, бывало весело, пока она не принималась строить из себя крутого пиарщика. Художественная выставка проводилась в храме Всемирного Стандартного Божества в Уорнборо, и открывал ее Фрэнки Сервелад. Открытие состоялось за полчаса до моего приезда. Когда я вошла, там собралось уже довольно много народу. Все скамьи убрали, и художники, критики, пресса и потенциальные покупатели толпились вокруг эклектичного собрания произведений искусства. Я цапнула бокал вина с подноса у проходившего мимо официанта, потом вдруг вспомнила, что пить мне нельзя, жадно вдохнула винный аромат и поставила бокал на место. Джоффи, очень эффектно смотревшийся в смокинге и рубашке с воротничком-стойкой, едва завидев меня, бросился навстречу, улыбаясь во весь рот.

– Привет, Дурында! – Он горячо обнял меня. – Молодец, что выбралась. Ты знакома с мистером Сервеладом?

Не дожидаясь ответа, он потащил меня к пухлому человечку, одиноко стоявшему в углу. Брат наскоро представил меня и удрал. Фрэнки Сервелад вел программу «Назови этот фрукт!» и в жизни походил на жабу куда больше, чем на телеэкране. Казалось, он вот-вот молниеносно высунет длинный липкий язык и поймает зазевавшуюся муху, но тем не менее я вежливо улыбнулась.

– Мистер Сервелад?

Он взял мою протянутую руку своей влажной ладонью и крепко пожал.

– Польщен! – хрюкнул он, пытаясь заглянуть мне в декольте. – Жаль, нам так и не удалось убедить вас поучаствовать в моем шоу, но, наверное, вы все равно рады познакомиться со мной лично.

– Как раз наоборот, – заверила я его, вырывая руку.

– А! – сказал Сервелад, улыбаясь в полном смысле слова до ушей. Я даже испугалась, не отвалится ли у него макушка. – Тут у входа мой «роллс-ройс» припаркован. Не желаете прокатиться?

– Лучше пожую ржавых гвоздей, – ответила я.

Но это его вовсе не обескуражило. Он еще шире расплылся в улыбке и сказал:

– Жаль, что такие мощные клаксоны зря пропадают, мисс Нонетот.

Я уже наладилась съездить ему по физиономии, но в этот момент решила вмешаться Корделия Торпеддер.

– Снова за старое, Фрэнки?

Сервелад скривился.

– Чтоб тебя, Дилли, ты мне всю песню испортила!

– Пошли, Четверг, тут полно идиотов покруче, не стоит на этого время тратить.

Торпеддер сменила ярко-розовый костюм на более скромный, но все равно могла засветить пленку с сорока ярдов. Она взяла меня за руку и подвела к одному из произведений искусства.

– А ты порядком поводила меня за нос, Четверг, нечего сказать, – проворчала она. – Десять минут уделить не могла?

– Прости, Дилли. Появилось срочное дело. Где твои гости?

– Ну, – протянула в ответ Корделия, – они оба собирались играть в «Ричарде III» в «Рице».

– Собирались?

– Но опоздали к началу. Очень прошу, встреться с ними завтра.

– Попытаюсь.

– Хорошо.

Мы подошли к маленькой группке. Известный художник представлял благоговейно внимающей публике свою последнюю работу. Публика в основном состояла из критиков, делавших какие-то пометки на полях каталогов. Причем все как один были в черных костюмах без воротника.

– Итак, – произнес один из критиков, глядя на картину сквозь очки в форме полумесяца, – расскажите нам о своем творческом замысле, мсье Дюшан2924.[21]

– Я назвал этот арт-объект «Безликая внутренняя сущность», – тихо заговорил молодой художник, сцепив кончики пальцев и стараясь не встречаться ни с кем взглядом.

Облаченный в длинный черный плащ, он носил бачки, подстриженные так, что при резком повороте головы наверняка выколол бы соседу глаз.

Юноша продолжал:

– В моем арт-объекте, как в жизни, символически отражаются многочисленные слои условностей и ограничений, которыми стесняет и парализует нас сегодняшнее общество. Его внешний слой символизирует защищающий нас снаружи твердый панцирный экзоскелет – жесткий, но тонкий и даже ломкий, а под ним таятся мягкие слои таких же очертаний и почти такой же толщины. Погружаясь вглубь, можно обнаружить множество различных оболочек, каждая из которых тоньше, но не мягче предыдущей. Конец путешествия будет ознаменован слезами, а достигнув центра, мы поймем, что там почти пусто и схожесть внутренних слоев с внешней оболочкой в каком-то смысле иллюзорна.

– Это же луковица, – громко сказала я.

Зрители и искусствоведы онемели от изумления, воцарилась тишина. Некоторые критики посмотрели на меня, потом на Дюшана2924, потом на луковицу.

Я надеялась, кто-нибудь из критиков произнесет нечто вроде: «Спасибо, что обратили на это наше внимание. Мы чуть было не выставили себя круглыми идиотами», – но как бы не так. Они просто спросили:

– Это правда?

Судя по ответу мсье Дюшана2924, предложенная формулировка соответствовала скучной фактической истине, но никоим образом не передавала предметно-изобразительную глубину его творения, и, словно для того, чтобы подчеркнуть свою мысль, он извлек из недр плаща луковую косицу и добавил:

– А теперь я хотел бы показать вам еще один арт-объект. Я назвал его «Безликая внутренняя сущность-два (групповая инсталляция)». Арт-объект представляет собой группу концентрических трехмерных предметов, расположенных вокруг устойчивого ядра…

Корделия оттащила меня от критиков, с любопытством вытянувших шеи, чтобы получше рассмотреть инсталляцию.

– От тебя сегодня одни неприятности, Четверг, – улыбнулась Торпеддер. – Идем, хочу кое с кем тебя познакомить.

Она представила меня молодому человеку в безупречном костюме и с безупречной стрижкой.

– Это Гарольд Гибкинсон, – сказала Корделия. – Агент Лолы Вавум и большая шишка в киноиндустрии.

Гибкинсон с благодарностью пожал мне руку и заявил, что обалденно рад со мной познакомиться.

– Вашу историю просто необходимо поведать широкой публике, мисс Нонетот, – восторженно продолжал юноша, – и Лола мечтает об этой роли.

– О нет, – торопливо ответила я, сообразив, к чему он клонит. – Нет-нет. Никогда.

– Выслушай Гарри, Четверг, – взмолилась Корделия. – Он из тех агентов, кто может заключить очень выгодную для тебя сделку и фантастически поднять популярность ТИПА-Сети. И будь уверена, твои пожелания и мнения будут учтены в сценарии вплоть до мельчайших деталей!

– Фильм? – недоверчиво переспросила я. – Вы что, спятили? «Шоу Эдриена Выпендрайзера» видели? ТИПА с «Голиафом» обглодают ваш сценарий до костей!

– Но мы подадим фильм как фантастический, мисс Нонетот, – объяснил Гибкинсон. – Даже название придумали: «Дело Джен, или Эйра немилосердия». Как вам?

– По-моему, вы оба чокнутые. Прошу прощения.

Я оставила Корделию и Гибкинсона шепотом плести интриги и направилась к Безотказэну, который пялился на мусорный контейнер, набитый бумажными стаканчиками.

– Они хотят сказать, что это произведение искусства? – спросил он. – Это же точь-в-точь мусорное ведро!

– Это и есть мусорное ведро, – ответила я. – Потому оно и стоит рядом с фуршетным столиком.

– Ох! – ошеломленно выдохнул мой напарник, а затем поинтересовался, как прошла пресс-конференция. – Ган борется за голоса, – резюмировал он, выслушав мой отчет. – Оно и понятно. За сто миллионов можно купить хорошее эфирное время для саморекламы, но, отдав «Карденио» обществу, он получит голоса шекспирианцев, а эту группу избирателей ни за какие коврижки не купишь.

Об этом я не подумала.

– Что-нибудь еще?

Безотказэн развернул листок бумаги.

– Да. Вот, пытаюсь понять, в каком порядке завтра вечером выдавать со сцены анекдоты.

– Сколько тебе дали времени?

– Десять минут.

– Дай посмотреть.

Он попытался обкатать свое выступление на мне, но я уклонилась под предлогом соблюдения чистоты эксперимента. Самому Просту все анекдоты казались несмешными, хотя он понимал, в чем соль.

– Начать можно с пингвина на льдине, – сказала я, изучая список, пока Безотказэн делал заметки, – затем перейти к домашней сороконожке. Потом попробуй белую лошадь в пабе и, если сработает хорошо, переходи к черепахе, на которую напали улитки, только смотри, говори с выражением. Затем переходи к собакам в приемной ветеринара и заканчивай тем, который про встречу с гориллой.

– А как же лев и бабуин?

– Хороший анекдот. Можно вместо белой лошади, если сороконожка не сработает.

Безотказэн сделал пометку.

– Сороконожка… не… сработает. Понял. А как насчет охотника и медведя? Я рассказал его Виктору, он так фыркнул – аж всего меня чаем облил.

– Оставь на закуску. Он длинный, три минуты, но не торопись, пусть напряжение растет. И опять же, если публика будет немолодая и консервативная, то я бы отказалась от медведя, бабуина и собак, а вместо них включила бы волкодава и скакунов или два «роллс-ройса».

(№№№№№№№№№№№текст погрызен№№№№№№№№№№№№№№№№№№)

– Бутербродик, дорогая моя?

Мама протянула мне тарелку.

– А с креветками больше нет?

– Сейчас посмотрю.

Я проводила ее в ризницу, где она и еще несколько представительниц Женской федерации готовили еду.

– Мам, а мам, – начала я, направляясь следом за ней в уголок, где абсолютно глухая миссис Хиггинс раскладывала по тарелкам салфеточки, – мне надо с тобой поговорить.

– Я занята, сердечко мое.

– Это очень важно.

Она оставила работу, отложила все в сторону и отвела меня подальше, к изъеденной временем каменной статуе, долженствующей изображать последователя святого Звлкикса.

– И что у тебя за дело такое, даже важнее канапе, о дочь моя Четверг?

– Ну, – начала я, не зная, как бы все это сформулировать, – помнишь, ты сказала, что хочешь стать бабушкой?

– Ах это, – рассмеялась она и собралась вставать. – Я давно заметила, что в булочке есть изюминка, только все ждала, когда ты сама мне расскажешь.

– Минуточку! – Я почувствовала себя обманутой. – Тебе же полагается восхититься и разрыдаться!

– Да я уже порыдала, дорогая моя. Могу я задать нескромный вопрос: а кто отец?

– Надеюсь, мой муж. И прежде чем ты задашь следующий вопрос, я отвечу: его устранила Хроностража.

Она притянула меня к себе и горячо обняла.

– Это я могу понять. Ты встречаешься с ним, как я с твоим отцом?

– Нет, – печально ответила я. – Он живет только в моей памяти.

– Бедняжка! – воскликнула моя мама, снова обнимая меня. – Но возблагодари Бога даже за эту малость – ты хотя бы помнишь его. Многие из нас и того лишены. Просто смутно чувствуют, будто в прошлом у них что-то было… Тебе надо как-нибудь вечерком сходить со мной в Общество анонимных утратотерпцев. Поверь, утраченных куда больше, чем ты можешь себе представить.

Я никогда не говорила с мамой о том, как устранили моего отца. Все ее друзья списывали нас с братьями на грешки маминой бурной юности. Моя высоконравственная родительница воспринимала это не менее болезненно, чем потерю отца. Но мне не хотелось принадлежать ни к одной организации, в названии которой фигурирует слово «анонимный», поэтому я решила немного сменить тему.

– Откуда ты узнала о моей беременности? – спросила я, когда она накрыла мою ладонь своей и ласково улыбнулась.

– Да это же на милю видно. Ты ешь, как волк, и все время смотришь на детишек. Когда на прошлой неделе приехал маленький племянник миссис Сардинос, ты его просто с колен не спускала.

– А что, раньше я вела себя по-другому?

– Никакого сравнения нет. И грудь у тебя пополнела – это платье никогда так хорошо на тебе не сидело. Когда рожать будем? В июле?

Я замолчала. При мысли о неизбежности материнства меня охватило уныние. Когда я впервые узнала о том, что у меня будет ребенок, рядом со мной был Лондэн и все казалось куда проще.

– Мам, а что, если я окажусь плохой матерью? Я же ничего не знаю о детях. Я всю жизнь ловила преступников. Могу с закрытыми глазами разобрать винтовку М-16, сменить мотор в броневике и попасть в монетку с тридцати ярдов восемь раз из десяти. Боюсь, колыбелька у камина – это не по мне.

– Я тоже так думала, когда носила вас, – призналась мама, ласково улыбаясь. – Не зря же я скверно готовлю. Прежде чем познакомиться с твоим отцом и родить тебя и твоих братьев, я служила в ТИПА-3. Да и сейчас порой им помогаю.

– Значит, на самом деле вы с ним познакомились не во время поездки в Портсмут? – медленно проговорился, не уверенная, хочу ли услышать то, что сейчас услышу.

– Да нет же. Это было совсем другое место.

– ТИПА-3?

– Если я тебе скажу, ты ни за что не поверишь, значит, и говорить не стоит. Но пойми одно: в свое время я была счастлива иметь детей. Несмотря на ваши бесконечные детские ссоры и подростковые перебранки, это было замечательно. Когда погиб Антон, мое счастье немного померкло, но в целом быть матерью все равно лучше, чем ТИПА-агентом. – Она на мгновение умолкла. – Но я, как и ты, опасалась, что не готова, что буду дурной матерью. И как я справилась?

Она посмотрела на меня и мягко улыбнулась.

– Прекрасно, мам.

Я крепко обняла ее.

– Я помогу тебе, чем смогу, радость моя, только сразу скажу: никаких пеленок и горшков, и не приглашай меня сидеть с младенцем по вечерам во вторник и в четверг.

– ТИПА-3?

– Нет, – поправила мама. – Бридж и кегли.

Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.

– Все будет хорошо, милая моя.

– Спасибо, мама.

И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.

– Четверг! – воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. – На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! – пробормотал он, уставившись на дверь. – Это же Обри Буженэн!

Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.

– А шимпанзе-то он с собой взял? – полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.

Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.

– И что это, по-твоему, значит, Гарри?

– Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?

Корделия склонилась к ценнику.

– Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?

– Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?

Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.

– Добрый вечер, Брекекекс.

Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.

– Добрый вечер, Четверг, – ответил адвокат. – Это наш друг Зорф.

Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.

– Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, – начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. – И что тут изображено?

– Разве не понятно? – ответил неандерталец.

– О, конечно! – воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. – Это нарциссы, верно?

– Нет.

– Закат?

– Нет.

– Ячменное поле?

– Нет.

– Сдаюсь.

– Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога – всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись – не для вас.

Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.

– Могу я еще раз попробовать? – спросил он, и Зорф кивнул.

Киношник уставился на холст и завращал глазами.

– Это…

– Надежда, – послышался рядом голос. – Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.

Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.

– Так я и думал, – провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.