Сестры Дункан - Безжалостное обольщение

— С домашним заданием вы справились, — похвалил Фуше.

— Это Женевьева, — уточнил Доминик, и глаза его потемнели.

Фуше оттопырил нижнюю губу:

— Очень находчивая дама ваша жена. Поздравляю вас, Делакруа. — Секунду он задумчиво смотрел на огонь, затем вернулся к теме:

— У Наполеона на Эльбе недостаточно судов, чтобы перевезти тысячу двести человек, даже если ему удастся под недремлющим оком Нила Кэмпбела мобилизовать их всех. Так что придется приобрести на материке еще пару кораблей. И укомплектовать их командами.

Доминик понимающе кивнул:

— В Легорне уже стоит мой собственный корабль с командой и есть достаточное количество людей, чтобы составить команду сокращенной численности на еще одном крупном судне.

Ну а приобрести торговый корабль в таком большом порту не составит труда.

— Отлично. — Фуше решительно кивнул — с этим покончено. — Бартолуччи представит вас Бонапарту, который постоянно принимает посетителей. Не вижу причин, почему бы вам и мадам не присоединиться к сонму любопытствующих. Когда увидите его, скажите, что я собираюсь вместо нашего мракобеса посадить на трон Луи Филиппа. Это подтолкнет его. — Хитрый старый лис хмыкнул. — Народ взывает к нему. Стоит Наполеону сделать шаг на французскую землю — и он окажется на гребне волны народного энтузиазма. Но если Бонапарт промедлит, то у французов будет еще меньше причин желать его возвращения.

— А вы это планируете? — спросил Доминик.

— Если Наполеон не поторопится… — Искусный интриган Фуше грустно усмехнулся. — Так, как сейчас, больше продолжаться не может.

— Значит, мы не должны терять времени, — воскликнул Доминик! с полным пониманием этой непростой ситуации. — Я должен поговорить с Бонапартом, выяснить состояние его флота, затем приобрести все, что требуется, и выработать план обхода кораблей, блокирующих… — Он обернулся к Фуше с доверительной и спокойной улыбкой пирата, готового действовать.

— Это все нелегкие задачи, мой друг, — ответил Фуше, будто об этом нужно было напоминать. — Но я нисколько не сомневаюсь в том, что вы выполните их во имя благоденствия Франции. — Доминик при этих словах удивленно поднял бровь, и Фуше хмыкнул:

— Впрочем, благоденствие Франции не ваша забота, не так ли?

— Я торговец, Фуше, — чуть передернув плечом констатировал, Доминик. — Мне хорошо заплатили за работу, и я ее хорошо выполню.

— Это более надежный мотив, чем лояльность и слепой патриотизм, — безо всякой иронии констатировал Фуше. — Я тоже в некотором роде торговец, только получаю не деньгами, а властью.

— Они идут рука об руку, — добавил Доминик, и оба на прощание рассмеялись, почувствовав на мгновение родство между интригой и пиратством, между властью и деньгами.

Доминик еще полчаса совещался на кухне с Сайласом, который и не думал спать, отлично понимая, что события этого вечера незамедлительно повлекут за собой перемены в их жизни. Слуга получил распоряжение закрыть дом, расплатиться за аренду и следовать за месье в Легорн как можно скорее вместе с матросами, которые помогали прислуживать в венском доме. Там они должны присоединиться к команде «Танцовщицы» и ждать дальнейших распоряжений.

Доминик отправился наверх, ему предстояла неблагодарная роль — прервать слишком короткий сон Женевьевы. Но когда он зажег свечу и увидел ее, забывшуюся глубоким сном, решимость пирата поколебалась. Женевьева была в ужасном состоянии, уже когда они вернулись домой, а долгое путешествие в карете по разбитым дорогам итальянского побережья только усугубит его. Хватит ли у Женевьевы сил более двух суток путешествовать в таких условиях?

Можно, разумеется, оставить ее здесь и велеть Сайласу привезти позже. Доминик улыбнулся, представив себе, что сказала бы Женевьева, узнай о сомнениях Доминика. Его фея до конца без колебаний разделила с ним это рискованное дело и не потерпит даже мысли о том, чтобы остаться, она будет яростно, отрицать любое предположение, будто ей не под силу ехать. Ну что ж, на стороне Женевьевы молодость и здоровье. А он постарается, насколько возможно, облегчить ее страдания, пока природа не возьмет свое и Женевьева окончательно не оправится от пережитого. Но до тех пор мадемуазель Женевьеве придется потерпеть. «Правда, нельзя быть уверенным, что терпеть она будет молча», — грустно подумал Доминик, опуская свечу на столик рядом с кроватью. Однако можно дать ей поспать еще чуть-чуть, пока он сам будет одеваться и собирать вещи. Доминик разбудит ее в самый последний момент.

Предрассветный час грозил перейти в утро, когда Доминик решил, что ждать больше нельзя. Саквояж уже привязан на крыше экипажа. Доминик тепло оделся: плотные бриджи, сапоги и сюртук; па стуле был приготовлен толстый шерстяной плащ. Женевьеве Доминик подобрал бархатный костюм для верховой езды на теплой подкладке, сапожки, плащ и муфту.

Женевьева стряхивала с плеча тяжелую руку и, казалось, не слышала, как Доминик настойчиво будит, повторяя се имя. Она пыталась спрятать голову под подушку, чтобы не мешал спать раздражающий свет лампы, но конец был неизбежен. Как только сознание вернулось к ней, неумолимо вернулись и неразлучные спутники похмелья: тошнота, барабанный бой в висках и сухость во рту. Она со стоном перекатилась на спину.

— Имей жалость, уйди и дай поспать.

— Тебе придется немедленно встать, — твердо сказал Доминик, срывая одеяло, — одеться и выпить кофе.

При одной мысли об этом Женевьева почувствовала себя так, словно кто-то вытягивает из нее кишки. Она не могла понять, почему Доминик столь безжалостно с ней обращается. Снова застонав, Женевьева повернулась спиной к свету и свернулась в клубок.

Несмотря на сочувствие к ее страданиям, которые каперу были хорошо памятны по дням юности, он не отступил. Доминик приподнял Женевьеву, и поставил на ноги, на которых она держалась весьма нетвердо и при этом все время трясла головой, отказываясь помогать ему.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я оставил тебя здесь, Женевьева?

— Оставил? — Желто-карие глаза с трудом открылись.

— Да, здесь, — резко ответил он, стягивая с нее ночную рубашку. — Я еду в Легорн. Ты со мной?

— Меня сейчас стошнит, — простонала она и задрожала от холода.

— О Боже, — пробормотал Доминик, — да тебе еще хуже, чем я думал. Сколько же шампанского ты выпила?

При слове «шампанское» Женевьева споткнулась и, налетев на комод, вцепилась в него.

Доминик подошел к двери:

— Сайлас, мне нужна одна из твоих дьявольских смесей! Женевьева заковыляла обратно к кровати и заползла под одеяло.

— L — Если я сейчас умру, — сказала она, — так лучше уж умереть здесь.

— Не умрешь. Ты будешь спать в карете, а уже к вечеру снова станешь человеком. У Сайласа есть средство против тошноты, но от головной боли оно, боюсь, не поможет.

Сайлас появился, неся поднос, на котором стоял большой стакан отвратительно пахнущей жидкости. Он поставил его рядом с кроватью, бросив понимающий взгляд на скрючившуюся Женевьеву.

— Единственное средство от похмелья — это выспаться, — прокомментировал он уже в дверях.

— В данном случае это не для нее, Сайлас. — Доминик взял в руку стакан. — Ну давай, Женевьева. Выпей. Обещаю, от этого ты почувствуешь себя лучше. А если сможешь выпить все залпом, будет не так уж и противно. — Он ободряюще улыбнулся ей.

Женевьева, которая никогда в жизни не была в столь ужасном состоянии и даже не выходила на улицу в такую холодную погоду, жалобно посмотрела на него, закрыла глаза и залпом выпила содержимое. Пока горькая жидкость прожигала ей готовый вывернуться наизнанку желудок, она, дергаясь и извиваясь, молила о смерти. Из глаз ее катились слезы, она хватала воздух ртом, словно выброшенная из воды рыба. А потом произошло чудо. Буря в животе стихла, кислотное жжение прошло, и она поняла, что ее больше не тошнит.

— Это суровое лекарство, я знаю. — Доминик ласково погладил ее но спине. — Я бы не дал его тебе, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Мы должны быть в пути еще до восхода.

Женевьева кивнула, как ей казалось, весьма энергично, и от этого боль в висках усилилась. Она решила, что впредь движения нужно делать только медленные и осторожные. Именно так, медленно и осторожно, свесила ноги, села на край кровати и, наклонившись, потянулась за чулками. В затылке громко забухало, поэтому она постаралась подтянуть ноги к рукам, а не наоборот.

Доминик не удержался от улыбки, наблюдая за тем, как Женевьева пытается обмануть свое похмелье. Губы у нее были сурово и решительно сжаты, глаза широко открыты, словно ее веки приклеились к бровям.

— Давай-ка я помогу тебе, — сказал Доминик. — Ложись в постель.

Женевьева со стоном облегчения вновь опрокинулась на спину.

Он надел ей чулки, аккуратно разгладив и тщательно завязав подвязки. Женевьева тихо вздохнула, и Доминик бросил на нее свирепый взгляд. Казалось, прошло много времени с тех пор, когда они последний раз предавались любви весело и свободно — как в начале, — и это стройное тело вновь показалось ему бесконечно желанным.

С некоторым удивлением Доминик заметил, что, пока он разглядывал Женевьеву, она снова уснула. Между тем заря уже занималась над горизонтом.

Спохватившись, Доминик быстро начал одевать Женевьеву.

Не прошло и получаса, как он укутал ее в плащ, дал в руки муфту и усадил в карету.

Следующие шестьдесят часов остались самым страшным воспоминанием в жизни Женевьевы. Они останавливались, только чтобы сменить лошадей и поесть. Большую часть первого дня она проспала на плече у Доминика. Но ночью Женевьева проснулась, и чувствовала она себя еще хуже, чем раньше, ко всем ее мучениям добавились еще и тряска в карете по разбитым дорогам. Гостиницы, в которых они останавливались, представляли собой обыкновенные постоялые дворы. Просьбу принести воды, чтобы умыться, здесь встречали с полным недоумением, еду, которую подавали, Женевьева находила совершенно несъедобным варевом.

Доминик оставался абсолютно невозмутимым, все эти мелочи его нисколько не трогали, а когда спутница сердилась, или жаловалась, или, как это было не раз, начинала плакать от холода, грязи и прочих неудобств, он лишь гладил и похлопывал ее по плечу, как капризного малого ребенка. И надо сказать, что такое обращение оказывало желаемое действие: Женевьева сразу чувствовала себя виноватой, извинялась, заставляла себя сидеть прямо и с интересом смотреть в окно.

К концу третьего дня карета перевалила через холм, и путники увидели порт Легорн на берегу моря, простиравшегося до французского берега. Когда спустились в белый опрятный городок, Женевьева безошибочно угадала в изящном абрисе корабля, покачивавшегося на рейде, «Танцовщицу», и сердце радостно забилось.

"Танцовщица» была единственным домом, который у нее теперь остался, а никогда еще Женевьева не нуждалась в домашнем уюте, покое и безопасности так, как сейчас.

Глава 23

— Ну, мадам Делакруа, как вам нравится мое маленькое королевство? — Опальный император энергично обвел рукой спускавшийся террасами к голубой бухте сад дворца Мулини.

— Восхитительно, сир! — ответила Женевьева в строгом соответствии с правилами приличий, которые были лишь данью условностям.

Императору-изгнаннику не было никакого дела до этого маленького уголка земли — действительно никакого! В ответ на ее такт и осторожность в глазах его мелькнула искорка благодарности.

Гости собрались на веранде, расточая комплименты правителю Эльбы по поводу красоты и порядка, царящих в его владениях, и любовались видом с террасы, расположенной в очень удобном месте, — ни один корабль не мог войти в бухту, не будучи замеченным отсюда. Все эти люди приехали из Англии, Франции и Италии в жажде увидеть и поговорить с удивительным человеком, который завоевал всю Европу, за исключением маленького ее уголка. А теперь, в изгнании, стал дружелюбным собеседником, охотно рассказывающим о своей жизни.

Но с такими посетителями, как Делакруа, у коих были нужные рекомендации. Наполеон обсуждал совсем иные материи.

Женевьева не принимала участия в ночных бдениях, которые велись в маленьком кабинете, напоминавшем походную палатку, где не было ничего лишнего. Но Доминик доверительно рассказывал ей обо всем, возвращаясь в их шикарно обставленную комнату для гостей. Они не обманывались на счет этого толстого человека с круглым лицом и выразительными глазами, казалось бы, действительно довольствующегося правлением своим маленьким королевством, командованием игрушечными армией и флотом, строительством дворцов и загородных усадеб. В свои сорок шесть лет Бонапарт оставался тем же честолюбивым лейтенантом, каким был в молодости. К тому же амбиции его подпитывались скукой и пережитым крушением надежд, когда в одночасье он был лишен абсолютной власти и всеобщего поклонения.

— Как я понимаю, сэр Нил Кэмпбел отбыл на материк? — невзначай заметила Женевьева хозяину, наблюдавшему за флотилией кораблей в полевой бинокль, который держал у него перед глазами слуга.

Бонапарт улыбнулся:

— Он хочет проконсультироваться во Флоренции с доктором по поводу своего зрения, мадам.

— Я надеялась встретиться с ним, — так же небрежно обронила Женевьева.

— Боюсь, его не будет дней десять или около того. — Суверен Эльбы пожал подложенными плечами. — Но разумеется, мы будем рады, если вы и месье Делакруа останетесь с нами до его возвращения.

— Вы очень любезны, сир. — Женевьева улыбнулась собравшимся вокруг, которые слышали этот на первый взгляд ничего не значащий разговор и не сомневались в том, что и «хозяин» острова, и те из гостей, кто пожелает, будут здесь в момент возвращения сэра Кэмпбела.

— Буду весьма рад. Пойдемте в дом, пора обедать. Становится прохладно. Вы не находите, что ветер свежеет, Делакруа?

Капер прищурился от ветра, трепавшего его темно-каштановые волосы. Исподтишка взглянув на него, Женевьева ощутила уже знакомое волнение. Как она любила смотреть на Доминика, когда он стоял вот так, вглядываясь в море, — голова чуть запрокинута: свободен!

— Думаю, что с юга идет лишь легкий бриз, сир, — ответил он. — Предстоит ясная ночь, луна будет отлично видна.

"Интересно, ясная ночь нам на руку или нет?» — подумала Женевьева. Казалось, на Бонапарта никакого впечатления не произвело сообщение Доминика, и по дороге в дом они говорили о том о сем, словно ничто в этой жизни их не беспокоило. Может быть, безлунная ночь больше подходит для того, чтобы незамеченными пройти через заслоны?

Она незаметно взяла под локоть Делакруа, шагавшего рядом с императором. Доминик улыбнулся и накрыл ладонью ее пальцы Женевьеве стало так тепло от этого прикосновения.

Казалось, что с той последней ночи в Вене Доминик к ней очень переменился.

Капер взял с нее слово, что впредь Женевьева никогда не будет действовать без согласования с ним, когда речь идет о делах, касающихся его, и никогда не будет сомневаться в его готовности помочь, если речь идет о ее безопасности.

Делакруа ничего не обещал ей взамен, но Женевьева определенно чувствовала ауру безопасности, которой капер окружил ее, и ауру нежности, какую прежде чувствовала с ним только в моменты любви. Женевьева не знала, что все это значит, но чувствовала себя во сто крат счастливее. Раз или два в ее мечты вторгались мысли о будущем, но она с легкостью отбрасывала их «на потом». В настоящем было слишком много дел, оно сулило столько счастья! И ничто не предвещало, что можно лишиться того и другого.

Во время бесчисленной, смены блюд за изысканнейшим обедом Доминик поймал себя на том, что каждую минуту смотрит па Женевьеву. Словно ему постоянно необходимо убеждаться: с ней все в порядке, ей не скучно, тарелка ее не пуста и в бокале есть вино. Правда, о последнем беспокоиться не приходилось. Как большинство умных людей, Женевьева умела учиться на собственных ошибках и более не выказывала склонности подвергать себя алкогольному отравлению.

Как всегда, вокруг мадам Делакруа толпились восторженные поклонники, но ее естественное кокетство Доминика больше не злило — теперь он знал, что фея не способна идти до конца. Доминик вздрогнул, вспомнив о том, что приходилось ей переживать в те вечера, когда он топил свои подозрения в бренди, слишком эгоистичный, чтобы понять, что Женевьева никогда не сможет до конца выполнить план, так наивно и бездумно одобренный им. Просто Женевьева изо всех сил старалась стать такой, какой, по ее мнению, капер хотел ее видеть, быть настоящим товарищем в его авантюрах.

Господи, ведь она и теперь именно так рассматривает их отношения! При этой мысли взгляд его затуманился. Доминик знал, что Женевьева его еще не любит. Она слишком молода, слишком неопытна в житейских делах, поэтому и затеял долгую любовную игру, которая ему самому, к великому удивлению, показалась увлекательной.

За Розмари он вовсе не ухаживал — любовь в один миг накрыла их, словно снежная лавина, а с Анжеликой ухаживания были просто неуместны, их не понимают в мире, где единственная цель — доступ к открытому кошельку. Но в нежной, капризной, любовной покорности этой тигриноглазой феи Доминик Делакруа неожиданно открыл для себя новое чувство. Она безупречно вела себя после отъезда из Вены, и ему не составляло труда придерживаться принятого решения.

— Мы встретимся в моем кабинете, месье Делакруа, — прервал его размышления Наполеон Бонапарт, говоривший решительным голосом, по-прежнему вызывавшим безоговорочное повиновение.

Доминику предстояло выполнить рискованнейшую в его жизни миссию, всем участникам которой грозила смертельная опасность, и он не мог позволить себе хоть на йоту утратить ясность мысли и оплошать. Не важно, что ему уже заплатили, не важно, что, когда Наполеон окажется на свободе, миссия капера будет считаться выполненной, независимо от того, что ждет императора в дальнейшем. Доминик почувствовал себя причастным к его судьбе, гордость креола оказалась поставленной на кон. А гордость значила для Доминика больше, чем сколь угодно толстый кошелек. Капитан Делакруа за недолгий срок знакомства с Наполеоном Бонапартом проникся уважением к величию этого человека и сочувствием к превратностям его судьбы. Закоренелый прагматик был побежден.

— Я хотел бы отправить Женевьеву обратно на корабль, сир. После этого я немедленно присоединюсь к вам. — Получив благосклонный кивок в ответ, Доминик пересек комнату и подошел к Женевьеве в тот момент, когда она собиралась отправиться в сад под руку с лордом Джоном Расселом.

— Дорогая, могу я отвлечь тебя на минуту? — Он дружески улыбнулся лорду Джону, и тот поспешил вернуть мадам Делакруа мужу. — Ты должна вернуться на «Танцовщицу», фея, — Доминик говорил по-английски, приглушенно и быстро, чтобы слуги-французы и итальянцы не могли его понять. — Я останусь здесь, провожу императора в бухту, где он сегодня вечером сядет на корабль.

— А почему мне тоже нельзя при этом присутствовать?

— Если случится нечто непредвиденное, я не хочу, чтобы это коснулось и тебя. Сайлас отвезет тебя на «Танцовщицу», а сам вечером примет командование «Святым Духом».

— Это действительно случится сегодня вечером? — Желто-карие глаза весело заблестели. — Даже при ясной луне?

— Уверяю тебя, темная ночь была бы предпочтительнее. Но ветер нам благоприятствует, Кэмпбела нет, и корабли готовы. Завтра может не быть луны, но и ветра тоже. Словом, надо пользоваться тем шансом, какой предоставляется.

— А войска уже погрузились на корабли?

— Надеюсь, это происходит как раз в эту минуту. Гости собираются на экскурсию в горы, чтобы осмотреть место для занятий спортом, так что до вечера никто яз них здесь не появится. А из подданных императора на острове никто и глазом не моргнет, даже если заметит что-то необычное.

— Тогда не должно быть никаких неожиданностей! — сделала вывод Женевьева с присущей ей логикой. — Я бы предпочла остаться здесь, с тобой, и принять участие в волнующем событии.

Глаза Доминика сузились:

— Надеюсь, вы не забыли, мадемуазель Латур, что, плавая на моем корабле, вы безоговорочно подчиняетесь мне.

Женевьева вспыхнула: это замечание разбудило былые воспоминания. Она действительно забыла, что хозяин фрегата — хозяин и всего, что на нем есть. Просто в последние дни у Женевьевы не было повода думать об этом.

— Ну пожалуйста, — умоляющим голосом попросила она, используя другую тактику, которая с новым, покладистым Домиником могла бы рассчитывать на больший успех, но не в данной ситуации.

— Нет. Я не хочу, чтобы ты путалась у меня под ногами.

— Чтобы тебе не пришлось обо мне беспокоиться? Но я не…

— Женевьева!

Побежденная, она сникла. Женевьеве все равно не переломить его, следовательно, глупо нарушать установившееся между ними согласие бессмысленными спорами.

— Тогда я пойду соберу вещи.

— Сайлас уже собрал. Он ждет тебя в спальне. Как только гости отбудут в горы, вы отправитесь в порт, — Доминик вдруг рассмеялся и ущипнул ее за щеку. — Не будь так неутешна, фея. Ты еще много чего увидишь интересного.

— Но я не хочу, чтобы меня убирали с дороги, как беспомощную, — насупилась она. — Я не твоя подопечная.

Его теперешняя терпимость была безгранична: Доминик лишь спокойно повторил:

— Пока ты плаваешь со мной, ты моя подопечная. На земле, полагаю, мы равные партнеры, но на корабле все подчиняются мне. Все. Меня ждет Бонапарт, и будет неловко объяснять свое опоздание тем, что пришлось урезонивать ярую спорщицу, которая не знает слова «нет».

— О, конечно, я понимаю, что это не прибавит тебе авторитета. — Женевьева озорно улыбнулась. — Но ты уверен, что не хочешь пойти со мной? Я могу придумать гораздо более интересные способы провести день, чем сидеть взаперти с Наполеоном или наблюдать за тем, как грузится на корабли его армия.

— Ты распутница, — не без удовольствия констатировал Доминик. — Я вообще-то тоже, но подобные предложения могут помешать мне сосредоточиться на главном. Так что прочь отсюда. Можешь потратить остаток дня на то, чтобы придумать развлечение для меня, когда я вернусь. — Он коснулся пальцем кончика ее носа и зашагал к выходу, но у самой двери обернулся:

— Да, фея, когда будешь придумывать, не скупись на фантазию. — С этим Доминик вышел, оставив Женевьеву в приятном возбуждении, от которого даже стало приятно покалывать кожу.

Спустя час Сайлас посадил ее в ландо у ступенек дворца и, взобравшись на козлы, отпустил вожжи. Нетерпеливо бивший копытом мул тут же тронулся с места.

"Танцовщица» покачивалась на рейде — один из пяти больших кораблей флотилии, изготовившихся к плаванию. Женевьева проворно прыгнула в корабельную шлюпку, ожидавшую у пристани. Шлюпка направилась к грациозному фрегату. Там Сайлас оставил Женевьеву, а сам отбыл на «Святой Дух» — торговый корабль, нанятый Домиником в Легорне.

Женевьева спустилась в каюту, чтобы сменить элегантное платье для дворцовых приемов на простое хлопчатобумажное. Изящные туфли уступили место детским башмачкам. Золотистая копна волос была стянута в узел шарфом Доминика. Приготовившись таким образом, Женевьева вышла на шканцы и заняла там свою обычную позицию — у гакаборта, откуда могла наблюдать за всем, что происходит в гавани, а равно и на самой «Танцовщице».

Ее присутствие на фрегате стало уже таким привычным, что даже боцман относился к девушке с некоторым уважением, показателем чего могло служить признание за ней этого места как законного — хозяин четко дал понять, что сюда нельзя вторгаться никому. Если Женевьеве что-то требовалось — еда, кофе или вода, а Сайласа не было или он был занят своими матросскими обязанностями, ей и в голову не приходило попросить кого-то другого исполнить обязанности камердинера. Она сама заботилась о себе, тихо пробираясь вдоль перил, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Такое поведение не осталось незамеченным и было оценено.

Облокотившись на перила, Женевьева разглядывала стоявшие в гавани корабли, и ей становилось все яснее, что там происходит необычно активное движение. Личный бриг Наполеона «Непостоянный» был перекрашен под английский. Маленькое суденышко сновало в бухте, подвозя к нему последние запасы: печенье, рис, овощи, сыр, солонину, крепкие напитки и пресную воду. Когда Нила Кэмпбела не было на острове, никому и в голову не приходило спрашивать, что происходит. Для островитян Наполеон не был пленником, он ничего не обещал им и распоряжался собственными армией и флотом, как считал нужным. Просто если бы он захотел покинуть остров, французские и британские патрульные суда остановили бы его. Но для этого им сначала нужно было его поймать.

Женевьева с сомнением покачала головой: Доминик был убежден, что им удастся обойти патрульные корабли. Сам Наполеон нисколько не сомневался в успехе — его уверенность базировалась на осознании своей миссии: снова освободить Францию от Бурбонов и восстановить империю. Но наблюдательнице с «Танцовщицы» было видно, что шансы беглецов весьма призрачны. Единственное, на что они могли рассчитывать, так это на то, что план неожиданного побега окружен строгой секретностью, а поэтому ни у кого не возникнет подозрений. Наполеон исподволь готовил свой флот к прорыву, при этом оживленно обсуждая строительство дорог, организацию больниц и новый бюджет Эльбы на 1815 год.

"Он так же лукав и хитер, как старый лис Фуше», — подумала Женевьева и восхищенно улыбнулась. Она знала, что Доминик подпал под чары Наполеона, и понимала почему. И даже думала, что если бы ей позволили присутствовать во время обсуждения их планов, то тоже оказалась бы под обаянием Бонапарта. А так она видела в происходящем лишь продолжение приключения, начавшегося в день несостоявшейся помолвки и дающего возможность находиться рядом с мужчиной, который был в ее жизни всем, без которого…

Стоп, это запретная тема, ей нет места в сегодняшней реальности. Единственной мечтой Женевьевы было каким-нибудь образом стать неотъемлемой частью, невидимой тканью жизни Доминика Делакруа и не поднимать разговоров о будущем: пусть оно придет само собой.

Громкие приветственные крики по левому борту привлекли внимание Женевьевы. Она перегнулась через перила: небольшой тендер, набитый мужчинами в форме жандармов так, что осел почти по самый планшир, качался па волне под кормовым трапом. И жандармы неуклюже — рапиры путались у них в ногах — стали взбираться по качающейся веревочной лестнице. Солнце сияло на их серебряных пуговицах, на золоте эполет и блестящих пряжках.

— Два часа в море — и у них все кишки вывернет наизнанку, — сказал штурвальный у Женевьевы за плечом. — Очень им тогда помогут эти их пижонские мундиры!

Женевьева, которая только раз испытала превратности морской болезни, бросила на него укоризненный взгляд, но штурвальный лишь фыркнул, явно не испытывая угрызений совести, и Женевьева не удержалась от ответной улыбки. Наблюдая, как неловко вновь прибывшие пытаются приспособиться к качающейся под ногами палубе, тесным помещениям и отсутствию привычных удобств, она посочувствовала боцману, который был ответствен за их размещение и устройство. Вернувшись на корабль, Доминик не захочет, чтобы его беспокоили жалобами с той или другой стороны: любой жалобщик будет быстро поставлен на место. А боцман в этом случае неминуемо пострадает от острого языка хозяина.

Два-три любопытных взгляда остановились на ней, но Женевьева продолжала стоять на шканцах в сторонке, пока на закате не появилась целая стая тендеров, плывущая от пристани. Головной тендер направился к «Непостоянному», и император под звуки горнов взошел на его борт. Второй тендер подошел к «Танцовщице». Доминик безо всяких церемоний взлетел наверх по кормовому трапу. Его сопровождали два гражданских лица, которые так же неуверенно держались на качающейся палубе, как и жандармы, и были несколько обескуражены холодной встречей.

Все трое прошли на мостик, и, когда они представлялись так называемой мадам Делакруа, Женевьева едва сдержалась от смеха. Это были мэр Портоферайо и его заместитель. Господа явно с почтением относились к ритуалам, условностям, у них было свое представление о месте женщины — и это место было отнюдь не на мостике фрегата, который вот-вот должен пуститься в славное плавание.

— Где они будут спать? — шепотом спросила Женевьева, когда гости отошли к перилам, чтобы посмотреть на другие корабли флотилии.

— В каюте Сайласа, — ответил Доминик. — Там две койки. Мы отплываем через час, так что времени готовить ужин нет. Посмотри, что можно найти в кладовой, чтобы это не оскорбило их изысканного вкуса.

— Слушаюсь, месье, — ответила Женевьева и, точно подражая Сайласу, приставила пальцы к виску.

— Нарываешься на неприятности, — заметил Доминик. Женевьева покачала головой:

— На неприятности — нет… а на кое-что другое — разумеется. В конце концов, ты же мне обещал. — Она подмигнула ему, и капер хмыкнул.

— Ты бесстыжая распутница, Женевьева Латур. В ближайшие несколько часов я должен обеспечить побег самого известного и тщательно охраняемого человека в Европе, так что единственное, на что ты можешь рассчитывать, — соблазнить меня.

— Это поможет прочистить тебе мозги, — пробормотала она, шаловливо прижимаясь к нему и не обращая никакого внимания на присутствие посторонних.

— Тогда марш вниз. — Доминик резко оборвал ее фривольные заигрывания, взяв за плечо и развернув к лестнице. — У нас очень мало времени.

— Будь посерьезнее, — фыркнула Женевьева, скользя по палубе, в то время как Доминик весьма решительно подталкивал ее.

— Я совершенно серьезен, — ответил он с вежливой улыбкой. — Никогда не был так серьезен. Насколько я помню, это ты начала.

— Но ты должен вести корабль! — Женевьева была взволнована и нервно смеялась, а он тащил ее в каюту, не обращая внимания на напоминание о капитанских обязанностях.

— Ну, поторопись же! — Доминик сел на кровать, быстро снял сапоги и носки, встал, чтобы стянуть бриджи, отбросил сюртук и рубашку на стул и бухнулся в постель, откровенно рассматривая Женевьеву.

Такой неожиданный поворот событий выбил ее из колеи настолько, что она едва справлялась с пуговицами и крючками на платье, а глаза ее между тем скользили по обнаженному телу на кровати — обнаженному и мощно восставшему…

— Ты просто сумасшедший, — выдохнула она, стягивая платье через голову. — А что, если ты кому-нибудь будешь нужен?