Черные Мантии - Королевский фаворит

Может быть, я был не прав. Обязанность гражданина — трудиться постоянно, даже тогда, когда он знает, что его труд бесполезен. Исправьте мою ошибку, дети мои, если только я ошибся. Португалия в опасности: она нуждается во всех своих детях. Поезжайте в Лиссабон! Там, говорят, есть презренный лакей, более могущественный, чем какой бы то ни было знатный вельможа. Раздавите этого недостойного фаворита, но спасите короля. Спасите короля, во чтобы то ни стало, страдайте за него, умрите за него!

Голос старика звучал как в лета его молодости. Его взгляд сверкал странным блеском. Он выпрямился на старинном кресле своих предков.

Молодые люди слушали, опустив голову и со слезами на глазах. При этих благородных и торжественных словах Луи чувствовал, как все, что в нем было добродетельного, поднималось в его душе. Симон уже заранее шептал клятву повиноваться своему отцу.

Граф продолжал:

— Изменники будут вам говорить: мы всемогущи, помогите нам, и вы будете разделять наше могущество, не слушай их, дон Луи. Ложные мудрецы будут говорить вам: король неразумен, король ничего не сделает для счастья и славы Португалии. Симон, ты горячо любишь свою родину, не слушай этих изменнических советов. Будьте оба верны, благородны, и непоколебимы; помните, что вы носите знаменитое имя Сузы. Граф Кастельмелор! — Луи вздрогнул и поднялся. — И вы, Симон Васконселлос! Положите руки на мое сердце, которое через несколько минут перестанет биться и поклянитесь действовать против изменников, окружающих трон Альфонса VI.

— Клянусь! — вместе сказали оба брата.

— Клянитесь, что вы будете защищать короля с опасностью собственной жизни.

— Клянусь, — слабо произнес Луи.

— Дай Бог, чтобы мне представился случай исполнить мою клятву, — с воодушевлением вскричал Симон: — Клянусь!

— А я благословляю вас, дети мои, — прошептал Жуан Суза, голос которого вдруг ослабел.

— Отец, дорогой отец! — вскричал Симон, рыдая и покрывая поцелуями руки умирающего.

— Прощай, Симон, — еще раз повторил граф, — ты будешь благороден. Прощайте, дон Луи, дай Бог, чтобы вы были таким же. Позовите сюда капеллана, теперь я покончил с этим светом.

Полчаса спустя старого графа не стало. Исполняя его волю, вдова и сыновья отправились на следующий месяц в Лиссабон, вместе с донной Инессой Кадаваль.

Впечатление, произведенное на дона Луи словами умирающего отца, было коротко и не глубоко. В день своего приезда в Лиссабон, еще не успев представиться королю, он уже отправился к Конти и постарался распознать характер этого человека. Он без труда открыл, что живейшим желанием фаворита было войти в связь с лучшими фамилиями старинной знати. Он в глубине души был очень рад этому открытию, так как оно облегчало ему возможность войти в сношения с фаворитом.

Глава VI. КОРОЛЬ

Рано утром на следующий день молодой граф Кастельмелор и Симон Васконселлос сели на лошадей, чтобы ехать во дворец Алькантары, где Генрих Мура-Теллец маркиз Салданга, кузен их матери, должен был представить их королю. Они ехали через город в сопровождении большой свиты, соответствующей их богатству и происхождению. Люди останавливались, встречая этот роскошный кортеж, говоря что уже давно не видали двух юных вельмож такой красивой наружности и двух братьев, до такой степени похожих друг на друга.

— Это близнецы Суза, — говорили со всех сторон, — сыновья старого графа Кастельмелора, который удалился от двора из ненависти к проклятым англичанам. Дай Бог, чтобы дети походили на отца!

В конце предместья Алькантары дорогу загородили носилки без герба, которые полностью заняли ворота. Свита Кастельмелора потребовала, чтобы их пропустили, называя по обычаю, все имена и титулы своих господ.

— К черту Кастельмелоров, Кастельреалей, Кастельбаналей и всех остальных гидальго, которые прибавляют к своему имени название своего домишки! Мои носилки не подвинутся ни на волос… Я знаю одного мужика, который назывался Родриго, как собака, которую мне подарил Мантегю граф Сандвич, и в настоящее время этот мужик называет себя герцогом, графом или маркизом… Почем я знаю?.. Кастель-Родриго… Это очень забавно! Мои носилки не двинутся ни на шаг, повторяю вам.

— Вот упрямый негодяй! — вскричал Симон Васконселлос. — Отодвиньте с дороги его носилки.

— Ну! Мой юный петушок! Тот, кто захочет это сделать, найдет, может быть, что носилки слишком тяжелы для этого. Что же касается до этого герцога или графа Кастель-Родриго, то я его изгнал в Терсейра, потому что его имя мне не нравилось.

Младший Суза соскочил с лошади и наклонился к дверце носилок.

— Милостивый государь, — сказал он, — кто бы вы ни были, не советую вам впутываться в неприятную историю. Мы хотим пройти и пройдем.

— Мою шпагу, Кастро! Мои пистолеты, Менезес! — закричал дрожащий от гнева голос. — Клянусь Венерой и Бахусом, мы накажем этих изменников! Ах, зачем здесь нет моего дорогого Конти с дюжиной рыцарей Небесного Свода!.. Все равно, вперед!

При этих словах носилки открылись, и из них, хромая и шатаясь, вышел бледный молодой человек. Едва выйдя, он выстрелил из обоих пистолетов, которые, впрочем, никого не ранили, и с обнаженной шпагой бросился на свиту Кастельмелора.

— Король! Король! Не троньте короля! — закричали в один голос Кастро, Себастьян Менезес и Жуан Кабраль-Баррос, один из четырех придворных профосов.

И как раз вовремя, так как Симон уже вышиб шпагу из рук Альфонса Браганского и требовал, чтобы он просил пощады.

Три спутника короля бросились поднимать шпагу, а Симон, исполненный печального удивления при виде человека, державшего в руках скипетр Португалии, сложил на груди руки и опустил глаза. Что касается Кастельмелора, то он поспешно соскочил с лошади и бросился на колени перед королем.

— Прошу, ваше величество, наказать меня за преступление брата, — сказал он с лицемерной печалью, подавая королю свою шпагу.

— Жив ли я, Кабраль? — спросил Альфонс. — Друг мой, Себастьян Менезес, ты будешь повешен за то, что не взял с собой придворного доктора… Ну, сосчитаем теперь наши раны.

— Я надеюсь, что ваше величество не ранены, — сказал Кабраль-Баррос.

— Ты думаешь? А я полагал, что этот мужик проткнул меня насквозь своей шпагой. Но если это не так, то тем лучше! Будем продолжать наш путь в Алькантару.

— Сир… — заговорил было Кастельмелор.

— Что тебе надо? Это ты меня обезоружил?

— Благодарю Бога, не я!

— Так значит твой брат! Как его зовут? Потому что нынче вы, гидальго, приняли совсем царские замашки: вам мало одного имени для всего семейства. Это очень забавно!

— Меня зовут дон Симон Васконселлос-Суза, — почтительно отвечал Симон.

— Что я говорил? Вот еще человек, у которого одного два имени! Это очень забавно. Ну, дон Симон Васконселлос, и прочая, и прочая, я приказываю тебе никогда больше не показываться мне на глаза. Иди!

— Что же касается вас, граф, — продолжал Альфонс, — вы нам кажетесь человеком, проявляющим к королю подобающее почтение, так что мы вам прощаем, что у вас брат такой неотесанный мужик и попросим Конти, нашего дорогого приятеля Конти, заняться вами. Любите ли вы бои быков?

— Больше всего на свете, сир.

— В самом деле? Значит совершенно так же, как и мы. Ты мне нравишься, граф, садись на лошадь и поезжай за нами.

Кастельмелор сейчас же повиновался, не смея даже бросить взгляд на брата, медленно удаляющегося в противоположном направлении.

« Будь благоразумен, сказал мне мой отец, — думал Симон, — а вот за два дня я уже успел навлечь на себя ненависть короля и его фаворита, не говоря о заговоре, предводителем которого я сделался очертя голову. Относительно Конти я не раскаиваюсь, но король… Увы! Мог ли я думать, что он до такой степени впадает в безумие? Мог ли я думать, что найдутся слуги, до такой степени низкие, что стали бы в этом помогать ему? А мой брат, мой брат, который публично оставил меня! Тем лучше! Воля моего отца будет в точности выполнена, я тружусь и страдаю для короля, для него я умру, если будет надо «.

Думая таким образом младший Суза, в котором наши читатели, вероятно, уже давно узнали мастерового-суконщика, проучившего накануне Конти, все более и более углублялся в тенистые рощи верхнего города, растущие по берегу Таго. Наконец более утешительные мысли положили конец его печали; он видел себя счастливым мужем Инессы Кадаваль, которую он любил, и которая его любила.

« По крайней мере, — думал он, — этой надежды никто не может у меня отнять. Моя любовь будет поддерживать меня в исполнении долга и ободрять в минуты слабости, она поймет меня, и если я умру, исполняя свою задачу, то она будет знать все благородство моего поведения и всю мою самоотверженность. Не все ли равно, если другие станут оскорблять мою память, когда Инесса будет знать тайну моей жизни?.. «

Между тем король продолжал свой путь в Алькантару, очень довольный своим приключением, о котором собирался рассказать Конти.

Приехав во дворец, он потребовал к себе свою собаку Родриго и брата инфанта, дона Педро, что делал всегда, когда был в духе.

— Сир, — сказал ему дежурный камергер, — секретарь вашего величества спрашивает ваших приказаний.

— Моих приказаний? Я приказываю ему никогда их больше не спрашивать, — отвечал Альфонс. Вы увидите, граф, — продолжал он, обращаясь к Кастельмелору, — что Родриго славная собака. Прежде я хотел его убить, потому что он хромал самым безобразным образом, точно в насмешку, так как я не люблю хромых. Но я передумал, и в настоящее время ни за что не согласился бы расстаться с Родриго. Конти ревнует к нему.

Кастельмелор кланялся и улыбался, что, как говорят, есть самый умный способ разговаривать с болтуном. Каким-то инстинктом, которым бывают одарены люди, рожденные быть придворными, Кастельмелор чувствовал, что все более и более приобретает расположение короля и в то же время с каждой минутой узнавал какой-нибудь способ еще более расположить к себе Альфонса. Король взял его под руку и они таким образом прошли всю галерею, ведущую в собственные покои короля.

— Клянусь моей душой! — вскричал вдруг король. — И ты, и я хромаем, это возмутительно. Посмотри!

Кастельмелор покраснел. Король, вследствие происшествия, о котором мы уже говорили, не мог ступить ни шагу, не подражая движениям корабля во время сильной качки. Минута была страшно опасна для придворного новичка.

— Ваше величество, — отвечал наконец Кастельмелор, — вы сказали мне сейчас, что ненавидите хромых. Должен ли я после этого сознаться?..

— Ты хромаешь? Ну, мой милый, я тебе благодарен за твою откровенность. Жизнь хромого должна быть очень печальна, но весь свет не может походить на красавца Нарцисса, и, во всяком случае, для хромого ты еще очень хорош.

Было положительно жалко видеть этого несчастного ребенка, почти урода, говорившего таким образом об одном из красивейших людей, когда-либо появлявшихся при лиссабонском дворе; но если Альфонс грубо ошибался, то делал это вполне чистосердечно; придворные уверяли его, что, как физически, так и нравственно он совершеннейшее существо в свете. Кастельмелор поспешил преклониться перед этим мнимым превосходством своего повелителя.

— Красота, — прошептал он, — на своем месте на троне, и было бы неблагородно завидовать драгоценным дарам в своем короле, данным ему небом.

— Господа! — вскричал король, обращаясь к толпе дворян, ожидавших его у дверей его покоев. — Венера и Бахус будут мне свидетелями, что этот хромой умнее всех вас, взятых вместе. Если мой милый Конти не убьет его в течение недели, то граф очень легко может занять его место… Вы можете поцеловать нашу руку, граф.

И Альфонс с тем достоинством, которое никогда не оставляет вполне королей, отпустил нового придворного.

Дону Луи необходимо было прийти в себя. Поэтому вместо того, чтобы остаться в приемной, он пошел в сад, чтобы собраться с мыслями. Обернувшись, он заметил Конти, пристальный взгляд которого выражал зависть и неприязнь. Круто повернувшись, он подошел к фавориту, почтительно поклонился ему и сказал:

— Не угодно ли будет дону Винтимилья даровать мне несколько минут аудиенции.

— Только не теперь, — сухо отвечал Конти.

— Я так понимаю, — продолжал Кастельмелор, низко кланяясь, но голос его сделался тверже и принял оттенок гордости, — что вы назначаете мне свидание через час, я буду ждать вашу милость в той части сада, которую вам будет угодно указать.

Конти, удивленный этой переменой, поднял глаза на молодого графа, который, не моргнув, выдержал высокомерный взгляд фаворита.

— А если бы я не захотел назначить вам этого свидания? — спросил фаворит.

— Я не попрошу второго.

— В самом деле?

— Я старший Суза, дон Конти.

— И граф Кастельмелор, я это знаю. Я же просто бедный дворянин, но король сделал меня кавалером ордена Христа, губернатором Альгарвии и председателем совета двадцати четырех.

— То, что сделал несовершеннолетний король, может отменить королева-мать.

— Она не осмелится.

— Нельзя рассчитывать, дон Винтимилья, на слабость женщины, которой принадлежит трон. Но за нами наблюдают. Где должен я вас ждать через час?

— В беседке Аполлона, — отвечал Конти.

Кастельмелор раскланялся и вышел в сад.

— Черт возьми! — говорили меж собой придворные. — В один день овладеть вниманием короля и фаворита! Этот деревенщина умнее всех нас!

Глава VII. ОШИБКА

Взволнованный и озабоченный, Конти прошел через толпу придворных, ожидавших когда королю будет угодно их принять, и направился прямо в королевские покои, куда он имел во всякое время свободный доступ.

— Наконец-то я встретил ваше превосходительство! — вскричал Макароне, который стоял во внутренней передней.

— Что тебе от меня нужно? — грубо спросил Конти.

— Я хочу заработать четыреста пистолей, обещанных мне вашим превосходительством, — отвечал падуанец.

— Ты узнал имя, о котором я спрашивал?

— Мне было очень трудно, очень трудно, и я надеюсь, что ваше превосходительство точно так же вознаградите меня, как если бы мое открытие и не было бесполезно…

— Бесполезно? — переспросил Конти.

— Бесполезно в том отношении, что оно запоздало, так как вы уже лучше меня знаете его имя.

— Я тебя не понимаю.

— Разве я ошибся? Тем лучше! Тем не менее мне показалось, что ваше превосходительство разговаривали сейчас с молодым графом Кастельмелором?

— Ну так что же?

— Вы его не узнали? — спросил падуанец с неподдельным изумлением.

— Узнал, кого? Графа! — вскричал Конти. — Ты с ума сошел…

— Честное слово, — холодно сказал итальянец, — у вашего превосходительства плохая память! Но если бы мне, бедняку, кто-нибудь приложил к физиономии такую печать, как та, которая украшает ваше…

— Ни слова больше, не то берегись! — прошептал Конти, побледнев от гнева при воспоминании о сцене, происшедшей накануне. Потом прибавил, как бы говоря сам с собой: — Граф! Это был граф!.. Впрочем, действительно, когда я увидел его, мне показалось… Да, теперь я припоминаю, это он!

Вместо того, чтобы войти к королю, Конти принялся ходить широкими шагами по приемной. Чем больше он размышлял, тем больше терялся в объяснениях этого странного случая: с какой целью Кастельмелор переодевался, для чего нанес столь кровавую обиду ему, Конти, которого боялись самые могущественные люди? А затем, оскорбив его, зачем требовал свидания через час в дворцовом саду.

— Этот сумасшедший Альфонс сказал правду, — проговорил он так тихо, чтобы падуанец не мог слышать его. — Если я оставлю в живых этого мальчишку, он погубит меня. Я не оставлю ему на это времени!

Он подошел к Асканио Макароне и молча несколько мгновений рассматривал его.

— Ты ловкий шпион, — сказал он наконец, — но так же ли ты ловко действуешь шпагой?

— Во Флоренции, — отвечал падуанец, подбоченясь, — я служил маркизу Сантафиоре, у которого жена была первая красавица во всей Италии и который ревновал ее; я убил пять кабальеро в четыре месяца и должен был оставить город, чтобы спастись от виселицы. В Парме, куда я отправился из Флоренции, графиня Альдея Ритти обещала мне тысячу пиастров, если я убью одного ее кузена, который занимал слишком много места в завещании ее мужа, и я заработал эту тысячу пиастров. Во Франции я служил у герцога Бофора, но там люди умеют защищаться, и мое ремесло было слишком опасно. Я приехал в Португалию через Испанию, где мимоходом успел отправить на тот свет одного молодчика, желавшего сделаться зятем алькальда против воли последнего. Я еще ничего не сделал в Португалии, где состою покорнейшим слугой вашего превосходительства.

При этих словах Макароне низко поклонился, подкрутил усы и взялся за эфес шпаги.

— Хорошо, — сказал Конти, который не мог удержаться от улыбки. — Клянусь моими благородными предками, если ты хотя бы вполовину так же хорошо владеешь шпагой, как языком, то ты просто находка. Может быть, ты мне понадобишься. Не оставляй пока этого места, через час я отдам тебе мои приказания.

Сказав это, фаворит собрался удалиться. Макароне подождал немного, надеясь, что тот опустит руку в карман, но видя, что он этого не делает, поспешно бросился вслед за Конти и схватил его руку, которую с жаром поцеловал.

— Я благодарю случай, — вскричал Макароне, — который дал мне такого благородного господина! Я не помню себя от радости! Когда вы говорили со мною, мне казалось, что я слышу голос щедрого маркиза Сантафиоре, моего прежнего патрона, мне казалось, что я ощущаю в руке пригоршню флорентийских дукатов его милости.

При этих словах Конти рассмеялся.

— Ты хитрый негодяй, — сказал он. — На, возьми это в счет будущих благ. Если я буду доволен тобою, то тебе не придется жалеть ни о маркизе Сантафиоре, ни о графине Ритти, ни даже о самом герцоге Бофоре, который слишком хорошо обделывает сам свои дела, чтобы нуждаться в таком мошеннике, как ты.

Он бросил кошелек, который Макароне поймал на лету.

Когда Конти вышел из приемной, Макароне принялся пересчитывать содержимое кошелька.

— Две, четыре, шесть, — шептал он, вынимая на ладонь пистоли, — положительно этот выскочка обходится со мной слишком бесцеремонно… Восемь, десять, двенадцать, четырнадцать… Можно подумать, что он забывает, что имеет дело с дворянином… Шестнадцать, восемнадцать… Он будет это помнить, черт возьми!.. Двадцать… Только двадцать пистолей! Черт побери! Только лавочник может вообразить, что можно быть дерзким за такую дешевую плату! О-о! Вы перемените тон, мой милый, или, вместо того, чтобы убить для вас Кастельмелора, я могу убить вас для Кастельмелора. Вот я каков!

Падуанец спрятал кошелек и стал дожидаться Конти.

Дворец Алькантара, около Лиссабона, был построен в саду, который поэты того времени имели право сравнивать с садами Геспериди. Следуя обычаю этого времени, сад был в большом количестве украшен языческими божествами; беседка Аполлона, место, где было назначено свидание Конти с Кастельмелором, была обязана своим названием богу поэзии, изваянному с лирой и окруженному своими неразлучными сестрами.

Задолго до назначенного часа граф уже бродил около этой беседки быстрыми и неровными шагами, погруженный в свои размышления.

Его озабоченность была не беспричинна. Свидание, которое он заставил фаворита назначить себе, было вызовом, и его надо было подкрепить во что бы то ни стало. Но как? Что мог он сделать, опираясь на мимолетную милость безумного короля, возможно, уже забывшего его; что мог он сделать против человека, давно занимающего первое место возле короля и, без сомнения, решившего не брезговать никакими средствами, чтобы только сохранить свое блестящее положение.

Поэтому Кастельмелор думал предложить мир, прежде чем объявить войну. Его холодный и расчетливый ум подсказывал, что плебею-фавориту недостает поддержки и дружбы какого-нибудь знатного вельможи, и на этом Кастельмелор основывал все свои надежды. Он нисколько не преуменьшал всей шаткости своих предположений, но следуя иным путем, ему всюду пришлось бы встречать Конти поперек своей дороги. Ему пришлось бы, может быть, ждать очень долго или остаться на вторых ролях при дворе. Но, отказываясь следовать суровым добродетелям своих предков, он в то же время сохранил всю их гордость. Он согласен был иметь соперника, надеясь уничтожить его, но не желал иметь начальника.

Он основательно взвесил как выгоды, так и неудобства предстоящей борьбы. Он, конечно, не рассчитывал предложить Конти разделить власть, он хорошо понимал, что какой бы ценной ни была для фаворита дружба Сузы, но все-таки власть есть власть, и с ней нельзя расстаться ни за какие блага. У него был план, который внешне не мог ничем повредить Конти, но который тем не менее, будучи приведен в исполнение, должен был сделать из него, Кастельмелора, человека самого могущественного в Португалии после короля, если только несметное богатство, талант и смелость можно считать верным источником могущества. Правда, этот план одним ударом разрушал счастье его брата Симона, но что значит счастье брата для человека, жаждущего возвыситься.

Таковы были мысли старшего Сузы, когда он, исполненный тревоги и нетерпения, считал минуты в ожидании назначенного свидания. В то время как он таким образом ломал голову, желая отыскать новые средства для борьбы, к которой готовился, судьба неожиданно дала ему в руки такое могущественное орудие, на которое он прежде не мог и надеяться,

Балтазар, трубач королевского патруля, который накануне участвовал в собрании Лиссабонских цехов в таверне Алькантары, хотя и вышел из королевского патруля, но все еще наведывался во дворец, так как тут у него была жена. Поджидая удобной минуты, чтобы увидеться с нею, Балтазар бродил по саду.

Свернув в одну из аллей, он очутился нос к носу с Кастельмелором. При виде дворянина бывший трубач снял шляпу и уже хотел пройти мимо, как вдруг нечаянно взгляд его встретился со взглядом графа. Балтазар вскрикнул от изумления.

« Господин Симон в придворном костюме, — подумал он. — Впрочем, я подозревал это. Вчерашний суконщик напрасно притворялся, я угадал под его простым костюмом человека, привыкшего носить кружева и бархат… но что может он здесь делать?»

Балтазар вернулся назад и, обогнав графа, встал на его пути.

— Здравствуйте, наш храбрый начальник! — сказал он.

Кастельмелор поднял глаза, но увидав незнакомого, с досадой повернулся к нему спиной.

— Э! Господин Симон! — продолжал Балтазар, следуя за ним. — Вы так от меня не уйдете. Неужели это расшитое платье сделало из вас другого человека? Или, может быть, несколько часов сна уничтожили в вас воспоминание о ваших вчерашних друзьях?

При имени Симона граф вздрогнул. Уже не первый раз его принимали за брата, поэтому он легко удержался от удивления и, улыбаясь, повернулся к Балтазару.

— Ты значит меня узнал? — сказал он.

— Э! — весело вскричал Балтазар. — Меня нелегко провести! А к тому же, с каких это пор мастеровые носят такие тряпки?

Сказав это, он вынул из-за пазухи платок младшего Сузы и с торжеством помахал им над головой. Кастельмелор ровно ничего не мог понять, он узнал вышитый на платке герб своего брата, но каким образом попал он в руки этого человека? Не зная к чему это поведет, но, отчасти по любопытству, отчасти по привычке притворяться, он решился принять роль, навязанную ему случаем и не называть себя.

— А! Ты сберегаешь мой платок? — спросил он.

— И буду его вечно беречь, дон Симон! Это — залог отношений между вами и мной, между знатным вельможей и бедняком, залог, который напомнит мне, если я это забуду, что есть на свете дворянин, сжалившийся над простолюдином. И, поверьте мне, что спасший жизнь этому дворянину простолюдин заплатил только небольшую часть своего долга.

« Черт возьми! — подумал дон Луи. — Этот малый спас ему жизнь!.. Куда это попал мой брат?»

— Я очень счастлив, что встретил вас, — продолжал Балтазар. — Вы вступили в очень опасное предприятие. У Конти руки длинные, и кто бы до сих пор на него ни напал, все покончили плохо.

Дон Луи весь превратился в слух. Эти последние слова, так подходившие к его собственному положению, заключали в себе ужасное предсказание; он побледнел.

— Кто тебе сказал, что я нападаю на Конти? — быстро спросил он.

Потом, вспомнив свою роль, он поспешил прибавить:

— Видишь, как я благоразумен: я даже тебя одно мгновение опасался!

— Да, — медленно произнес Балтазар, — вы сегодня благоразумны, не то, что вчера; вообще я вижу в вас и другие перемены, кроме перемены костюма. Но что за дело! Повторяю вам, опасность велика, потому что к услугам фаворита есть очень длинные кинжалы, но нас много и мы поклялись повиноваться вам. Если вы поторопитесь нанести удар, то другие сдержат свое обещание. Что же касается меня, то поспешите вы или нет, я все равно сдержу свою клятву, и дай Бог, чтобы в тот день, когда кинжал убийцы будет угрожать вашей груди, Балтазар мог подставить под удар свою грудь.

Кастельмелор слушал, погруженный в немое изумление. Он смутно понимал, что против фаворита составился обширный заговор, во главе которого был его брат.

« В два дня! — подумал он с невыразимым изумлением. — Нечего сказать, дон Симон не терял времени, и чтобы догнать его, мне придется двигаться быстрее «.

— Мой друг, — продолжал он вслух, обращаясь к Балтазару, — я тронут твоей привязанностью, будь уверен, что она будет щедро вознаграждена. В ожидании лучшего, возьми вот это за ту услугу, которую ты мне оказал вчера…

Граф вынул кошелек и протянул его Балтазару; последний поспешно отступил, потом, вернувшись одним прыжком, положил руку на плечо Кастельмелора и поглядел ему прямо в лицо. Результат осмотра не заставил себя ждать.

Балтазар, одаренный необыкновенной силой, схватил графа поперек тела и в одно мгновение повалил его на землю как ребенка и поставил ему на грудь колено.

— Золото! — прошептал он. — Дон Симон не предложил бы мне золота. Кто ты?

И прежде, чем дон Луи смог ответить ему, он вынул из-под платья длинный кинжал.

— Слушай, — сказал он, — если бы ты знал только мою тайну, то я, может быть, простил бы тебя, но ты украл у меня тайну дона Симона и должен умереть!

— Как? Ты убьешь меня в королевском саду! — вскричал Кастельмелор.

— Почему же нет? — холодно возразил трубач. — Молись!

Но лицо Балтазара выражало страшное спокойствие. Дон Луи видел, что погибает.

— Но, несчастный, — с отчаянием сказал он, — я его брат, брат Симона Васконселлоса.

— Симона Васконселлоса! — повторил Балтазар. — Сын благородного графа Кастельмелора! О-о! Ты, без сомнения, говоришь правду, называя его этим именем, каков отец, таков и сын. Но ты, ты его брат… ты, старший Суза!.. Ты лжешь.

Он поднял кинжал. Дон Луи был храбр, но такая нелепая смерть испугала его.

— Сжалься! — вскричал он раздирающим душу голосом. — Во имя моего брата, сжалься!

Балтазар провел рукой по лбу.

— Его брат! — прошептал он. — Я хочу пролить кровь его брата! Но если я оставлю этого человека в живых, то кто может отвечать за него! Что мне делать? Боже мой!

— Вот посмотри, лгу ли я! — продолжал Кастельмелор, показывая свое кольцо. — Знаешь ли ты герб Суза?

— Нет, — отвечал Балтазар, — но твой герб действительно похож на вышивку на платке дон Симона. Встаньте, сударь, я вас не убью сегодня. Я даже не прошу вас поклясться, что вы не выдадите того, что узнали сегодня, потому что, узнав это, вы поступили бесчестно, и я не поверю вашей клятве. Но я буду наблюдать за вами, и если вы дойдете подлостью до того, что выдадите вашего брата, то мы увидимся, и клянусь вам памятью моего отца, дон Симон будет отомщен!

Балтазар отпустил графа и медленно удалился.

Когда он исчез за деревьями, с противоположной стороны Луи увидел приближающегося Конти, сопровождаемого, по обыкновению, несколькими людьми из королевского патруля.

Глава VIII. СВИДАНИЕ

Кастельмелор желал бы иметь несколько свободных минут, чтобы собраться с мыслями после выдержанного им нападения, но ему не оставалось ничего другого, как поспешить навстречу приближающемуся Конти. Фаворит провел полчаса с королем; он видел, что Альфонс больше чем когда-либо подчиняется его влиянию, поэтому он заговорил с Кательмелором презрительно и свысока.

— Я обыкновенно назначаю аудиенцию у себя дома, — сказал он, — но сегодня мне пришла фантазия снизойти к вашей просьбе. Но говорите скорее, что вам нужно. Мне некогда.

— Сеньор Винтимиль, — отвечал Кастельмелор таким же высокомерным тоном, — хотя я обыкновенно говорю только с людьми моего круга, но мне пришла сегодня фантазия назначить вам это свидание, от которого вы чуть было не отказались. Будьте спокойны, я буду краток, потому что мне некогда терять время.

— Вы верно держали пари! — вскричал, смеясь, Конти. — И хотели посмотреть насколько велико мое терпение?

— Я хотел сказать вам, что вы стоите на доске, положенной над пропастью, и что один мой жест может сломать эту доску и сбросить вас в пропасть.

— Это все? — спросил Конти, который, несмотря на свое притворное спокойствие, невольно почувствовал страх.

Кастельмелор помолчал с минуту. Он быстро изменил в голове план сражения. Тайна, которую он только что узнал, давала ему могущественное средство, и он хотел воздействовать на фаворита.

— Нет, это не все, — холодно сказал он. — То, что я имею вам еще сообщить, не должен никто услышать, кроме вас. Прикажите уйти этим людям.

— Мне кажется, граф… — отвечал фаворит, — мне кажется, что ваша шпага слишком быстро выдвигается из ножен, эти люди не оставят меня.

Дон Луи с презрением улыбнулся и, сняв шпагу, отбросил далеко от себя.

— Прикажите уйти вашим людям, — повторил он.

По жесту Конти солдаты удалились на некоторое расстояние.

— Теперь слушайте, — начал Кастельмелор, — и не перебивайте меня. Вы пользуетесь слепой привязанностью Альфонса VI, это много значит, но против вас ненависть народа и дворянства, а это еще больше. Одно слово, сказанное королевой-матерью, может погубить вас, потому что королева-мать пользуется любовью народа и уважением дворянства; моя мать, донна Химена, подруга Луизы Гусман, и если я захочу, это слово будет произнесено завтра.