Цикл произведений 'Родина'

      - Не понял?
      - Я не знаю, простит меня Господь или похоронит. Похоронит в своей памяти и не вспомнит обо мне, или, может, бросит меня в ад, когда я перейду из мира людей в мир теней. Пока, в этой моей жизни я не сделал ничего положительного. Я только избивал, калечил, убивал. Кого-то оставлял сиротами, кого-то инвалидами, а кого-то просто трупами. Последний год я не видел ничего, кроме смерти. Каждый день приносил новую смерть, и каждый вздох отпускал чью-то душу на небеса.
      - Да, иногда и мои воспоминания больно терзают меня, мучают и грызут мою душу. Но я стараюсь отвлечься, стараюсь думать, что после каждой темной ночи обязательно будет яркий день, и после каждой смерти будет жизнь...
      - Убивая, смотри, к чему это приводит...
      - Убив врага - ты даешь жизнь другу.
      - Иногда, нажимая на курок, я чувствую как пуля покидает ствол и, вылетев на желанную свободу, жадно ищет свою жертву. И тогда вдруг вся моя жизнь проходит перед моими глазами. И плохое, и хорошее... Я наблюдаю себя со стороны, я вижу себя в невидимом зеркале. Вижу и темное, и светлое, вижу мое я. И наблюдая убийства и убивая лично, оставляя трупы врага в разрушенных зданиях или в чистом поле, я знаю, что поступаю правильно. И пусть я привык к убийствам, пусть я уже давно без всяких чувств убиваю человека, я знаю, что делаю это ради жизни своей, ради жизни моих друзей, моих родителей и моих еще не родившихся детей. Убивая, я сам бросаю вызов смерти.
      - Смерть засасывает тебя как мертвая воронка в быстрой реке?
      - Ну... Кэмэл, ты наверно сидишь и думаешь что я - слабак. Что твой взводный, который тебя вырастил и воспитал, - слабак.
      - Да нет...
      - А вот ты подумай, - кто мы такие, чтобы решать, кому жить, а кому умереть, кому страдать, а кому радоваться.
      - Иногда... я стреляю по призракам, мне так кажется... Я вернулся на войну ради пацанов, которые уже больше никогда не воплотят свои мечты в жизнь... Я таких живых видел в госпитале - им гораздо хуже, чем мертвым. Может поэтому мне иногда становиться страшно.
      - А мне не пристало бояться людей, я никого не боюсь, лишь Бога. Когда воздух наполнен пулями, когда воздух пропитан молодой кровью, когда воздух питает смерть, - я спокоен. Но иногда, сразу после боя, слушая тишину и бешеный стук собственного сердца, я начинаю сходить с ума. Ты думаешь, почему офицеры спиваются? Они пьют горькую, чтобы избавиться от боли. И если бы я не пил после боя, я, наверное, сошел с ума и вышиб себе мозги. Я живу такой жизнью, когда каждый день проходит так, будто это мой последний день, будто я собираюсь умереть сегодня. Господь знает....
      - Ты веришь в Бога?
      - А что, кто-то не верит? Когда становится трудно, я имею в виду когда человек уже не в состоянии помочь себе сам, он всегда вспоминает о Боге.
      - Значит, не веришь?
      - Не знаю, но я этого никогда еще в открытую не говорил, верю я или нет.
      - Для чего мы живем? Давать миру больше, чем брать взамен? Тогда, все-таки, зачем нам дана возможность убивать?
      - У меня ответов нет.
      - У меня тоже.
      - А сейчас? Может, Бог следит над нами? За боевиками, за селом, за заложниками, за местными?
      - Ты думаешь, Он позволил бы безнаказанно взять в заложники больных женщин и детей?
      - Не знаю, я не способен думать так масштабно.
      - Что за балаган вы тут устроили? - я не успел заметить, как к нам подошел ротный. - Нюни сидите распускайте! Что измениться от вашей философии?
      - Ничего, тащ сташлетенат.
      - Именно. Даже я, старик, давно понял, что лучшие люди умирают первыми: молодыми, здоровыми, в расцвете сил. Это доказано жизнью, это закон. Мечети горят, самолеты падают, корабли тонут, мужики умирают. Каждый день вокруг меня много смерти. А сколько раз она заглядывала мне в глаза? Афган, Чечня, теперь вот тут еще сижу по уши в дерьме. Слишком многие из тех, кто был рядом со мной, давно на кладбище. И иногда я, находясь на похоронах своих товарищей и глядя, как свежевырытую могилу закидывают землей, думал: "Ну все, все кончено, надо менять профессию...", но чуть позже приходила такая непонятная штука - месть, и я аж трясся от желания быстрее вернуться на войну. Чтобы отомстить.
      - Да мы, че-то, о Всевышнем вот вспомнили.
      - А что Всевышний? Он любит равенство, он не дает преимущества ни добру, ни злу. Он регулирует равновесие. За каждую смерть он дает жизнь, и наоборот. В мире должно быть ровно столько плохого, сколько есть хорошего: соблюдается равенство противоположностей. Природа сохраняет необходимый паритет, необходимый баланс. И своей болтовней вы ничего не измените, ротный взглянул на часы, и устало нахмурясь, толкнул взводного в бок: - Не нравится мне ваши божественные сплетни, вы че, умирать что-ли сегодня собрались? Бога вспомнили! На Бога надейся, а сам не плошай. Кончайте пересуды, и помните: нам никто не поможет кроме нас самих, все что у нас есть - это мы сами. Кому нужна наша жизнь? В первую очередь - нам самим. И вы знаете, как ее сохранить.
      - Убей, или сам будешь убитым? - я воинственно поднял автомат над головой.
      - А ты, я погляжу, не такой тупой, каким кажешься, - засмеялся ротный, осторожно опуская мой автомат.
      - Сами же научили...
      - На свою голову и научили. Ладно, закругляйтесь, а то хуже будет, если салаги услышат ваше нытье, они до смерти обосрутся, а им итак хреново. Вставайте, хватит трепаться, не пристало мужикам. Лучше вон, зикр потанцуйте, для уверенности.
      Ротный ушел дальше, и я, получив молчаливое согласие взводного, отправился на свое место...
      ...Я находился в прострации, в легком полусонном состоянии. Дремал стоя, облокотившись на бруствер, чуть пошатывался, но не падал. В привычку уже вошло - мозг имитирует сон, чтобы тело немного отдохнуло, но сам нисколечко не спит. Дежурит. Вдруг, для меня абсолютно неожиданно, неистово круша опасную и обманчиво тихую дрему, заорал Тагир:
      - Быля! Че тама шевелится? Эй! Духи! Сука, духи! Духи прут!
      Глаза мои автоматически распахнулись, выпуская увеличивающиеся с каждым мгновением непослушные зрачки наружу и, в тот же миг, наблюдая, как Тагир молниеносно выключает предохранитель своего РПК и открывает беспорядочный огонь в поле. Я, уже полностью проснувшись, хватаю автомат, щелкаю предохранителем, дергаю затвор и, видя неясную цель в темноте впереди, стреляю. Весь рожок сразу! Есть - цель поражена! Съежившись, она медленно оседает и неестественно заваливается набок.
      - Вести только прицельный огонь! Помните о боеприпасах! - призывает взводный, активно присоединяясь к нашему пулеметанию.
      Только тут, наконец, картина проясняется - духов много: на первый взгляд около пятидесяти человек, на второй - около ста, на третий - слишком до хера. Двигаются на наши позиции косыми шеренгами в несколько рядов. Что это? Штурм? Западня? Отвлекающий маневр? Пуля, мягко проглоченная земляным бруствером прямо у моих глаз, ответов не дает, зато камнем бросает мое тело вниз, на дно окопа. Тело пружинит, беспечно высовывая голову над бруствером. Ураганный огонь духов вжимает ее назад в плечи и, сильнее, прижимает к груди. Шапка падает, но не до шапки сейчас. Выдергиваю магазин, переворачиваю, втыкаю обратной стороной - два магазина скреплены изолентой в один - и, передернув затвор, осторожно высовываюсь. Плавно жму на курок. Грамотнее. Короткой прицельной очередью. Хорошо. Еще пять раз - хорошо. Магазин пуст. Ничего. Под рукой еще три таких двойных магазина. Предательски дрожит рука. Куда, блин? С четвертого раза, с глухим стуком плюхнувшись на задницу, пытаясь контролировать немеющие пальцы, присоединяю магазин. Наверх! Привет, это снова я! Куда ты лезешь так близко? Жить надоело? Огонь! "До свиданья, Таня, а может быть - прощай! До свиданья, Таня, если сможешь не скучай!" - песня Высоцкого пулей в черную бородатую харю отбрасывает врага на спину.
      - Ё-мое! Ты че, куда, нахрена? - рычит кому-то взводный и, повернувшись, трясет кулаком мне:
      - Тагир вывалился наружу! На внешнюю сторону вала! Прикрой, а я - за ним!
      Бью длинной, рывками, то влево, то вправо, и в обратку. Чуть сзади и правее - серия гукающих взрывов. Из подствольника бьют. Это серьезнее. И страшнее. Слышу крик взводного. Слышу еще серию взрывов. Ничего не вижу. Что за хрень? На дно! Уф, успокоиться, успокоиться. Нервы натянутым стальным канатом - готовы лопнуть. Раз, два, три - все, пора! Вскакиваю, сразу нахожу цель - а ее искать-то и не надо, все здесь, сволочи, рядом, - стреляю. "Бук! Бук! Бук!" - отвечают, и отвечают с РПГ! Кто-то пронзительно кричит. Страшно. Прыгаю брюхом вперед, на вал. Слава Богу, Тагир жив. Протирая пузом землю, он медленно ползет к своему укрытию - не зря, значит, делали. Улыбаюсь: странно улыбаюсь, иронично, шальной улыбкой умалишенного. Психоз. Уф-фф. Перекатившись, стреляю и скатываюсь в окоп. Тагир, дыша так громко и напряженно, что слышу даже я, тоже съезжает в окоп. Молодец, Тагир молодец, жив! А взводного не видно. Где он? Меня осыпает землей. Неприятно. Где шапка? Нащупываю ее, хватаю и давлю на голову, до бровей. Сверху слышу голос взводного, опять улыбаюсь: жив, значит, командир. Рядом кто-то истошно вопит, вопит дико, как сумасшедший. Отвратительный гортанный вопль. От него в ногах - судороги. Ничего, пройдет. В очередной раз меняю опустевший магазин и вспрыгиваю. Стою, стреляю, как загипнотизированный стою. "Брык-брык-брык" - вылетают гильзы. Удивительное зрелище - разрыв гранаты в паре метров от лица. Но я не нагибаюсь, переворачиваю магазин, зацепляю и стреляю. Неясная фигура, передвигавшаяся в нескольких десятках шагов спереди, падает мордой вниз, да еще и что-то там у него взрывается. Вот вам, суки! Хотели смерти? хотели поскорее перейти в следующую, более легкую жизнь? хотели наград за "священную" войну? хотели? Я дарю вам все это!
      - Ты че, охренел? Пригнись, баран! - слова взводного окатывают меня ледяной водой. - Убьют же!
      Ё! И точно, убьют! А, черт с ним, зато я сам сколько успею завалить! Смерть за смерть! Кто больше?
      - Андрюху Комара свалили!- рыдает кто-то из наших. Жаль его, жаль.
      Долбят почти в упор. Трассера, трассера, и посветлело как днем. Заткнись, падла! Ой! Куда так близко! Как голодные осы в весенней атаке на цветник, пули сурово и уверено врываются в землю, едва не задев уха. О, нет-нет! Не хочу вслед за Андрюхой. Забыв о минутном нападке храбрости, прячусь. Чуть не убили! Во дурак, подставлялся как сука! Не, так дальше не пойдет. Надо умнее, коварнее, хитрее. Нам надо не просто победить, нам и самим выжить надо. Выжить. Кому такая победа надобна, если никого не останется.
      - Уходят! Левее куда-то уходят! Сворачивают!
      Бегут? Вряд ли. Тактическая уловка и нас окружают? Силенок не хватит. Значит, хотят ударить с фланга. Не пойдет! Выглядываю очень осторожно: умирать больше не хочется, равнодушие к собственной жизни улетучилось, заигрывать со смертью расхотелось. Карабкаюсь вверх, ползу. Краем глаза замечаю, что ночь изменилась: дым заволок небо и звезды пропали во мгле, ветер превратился в морской штиль, а громкие звуки наполнили уши. Прошло каких-то пятнадцать минуть, а мир так сильно изменился. Мир стал другим. Я стал другим. Надолго? Навсегда? Бью короткой лежа, перекатываюсь несколько раз, выплевываю грязь, и снова - прицельно и короткой. Хорошо. Прицельно и короткой. А наступление духов волнами перекатывается левее и левее; и звуки, картинки, ощущения, эмоции, - все пропадает и теряется в бытовухе уже другого, обычного боя. Теперь будут боятся и переживать те, кто левее. Лишь бы пережили...
      ... Двухчасовое дагестанское побоище закончено. Основная масса духов ушла. Скрылась на территорию Чечни. Там, почти сразу, предгорье, холмы перерастающие в горы, район плохо просматриваемый и не контролируемый, а потому - смертельно опасный. И преследовать духов нам не разрешили, испугались засад. И правильно.
      Наши потери удивительно минимальны - Андрюха Комаров и кто-то из офицеров. Еще один тяжело ранен - до госпиталя, думаю, не доживет. Это просто невероятно, что при таком плотном огне, который велся практически в упор, мы умудрились выстоять. И выжить.
      Прошлись по позициям. Посмотрели на духов. Очередное чудо - ни одного раненого, все убиты наповал. Пятьдесят шесть. Убитых я насчитал пятьдесят шесть. Пятьдесят шесть трупов, среди которых - двое - почти негры. Пацаны сказали, что негры эти - сирийцы. Да мне - хоть заирцы! Уроды! Я несильно пнул одного из них по окровавленным рукам, выбил пулемет, а за одно и зло выместил. Шмонать мы духов не стали. Не барское это дело: десантники такой херней не маются, вот вэвэшники подойдут и займутся своей мышиной возней. А мы посмотрим.
      Делать пока нечего. Ждем команды. Я сижу на ящике из-под патронов. Автомат лежит на коленях. Бушлат расстегнут, от потного, разгоряченного боем тела - пар столбом. Обхватываю руками непокрытую голову - шапка валяется у облепленных грязью ног - трясусь, как больной в ознобе, аж подпрыгиваю. Зубы больно бьются друг о друга, глаза жмурятся, непонятная гримаса сковывает скулы и сжимает рот. Меня передергивает как смертника на электрическом стуле. Мелкая дрожь переходит в крупную и обратно. Нервы, наверное, не в порядке. Такое у меня впервые. Организм мой, почему-то, всегда по-разному реагирует на конец боя. Лечится надо. Я вспомнил госпиталь. Не надо. Надо жить.
      (октябрь 2003)
      * 5. РЯДОВОЙ Андрюха-татарин *
      Небольшое ЧП.
      По приказу командующего Северо-Кавказским Военным Округом, в начале сентября 1999 года наш полк был выведен с места временной дислокации в Республике Дагестан и отправлен в часть, стоявшую в городе ***. Мы были рады тому, что отслужив в Дагестане три месяца, не понесли больших потерь и не принимали участия в самых кровопролитных боях с чеченскими боевиками, захватившими дагестанские села. Хотя, понятие "самые кровопролитные" довольно растяжимо. Мы, например, участвовали в известных событиях на Гребенской заставе. К нам потом даже начальник Генерального штаба генерал Квашнин прилетал. Похвалил. Я слышал, что некоторые военные шишки называют эти события началом второй чеченской. Но политики, как обычно, не желают открывать реальных масштабов трагедии и лично у меня, бои на Гребенской за боевые действия не зачтены. Никакой записи в военном билете нет. Вроде как нет и погибших и покалеченных в тех столкновениях. Вечная им память...
      Приятно, что в Дагестане отношение местных жителей к нам, "федералам", было доброжелательным. Иногда даже "даги" встречали нас на окраинах селений с молоком и хлебом, прямо как в кино про Великую Отечественную. Пацаны говорили, что к мусульманам из числа "федералов" "даги" относятся получше, чем к остальным солдатам: мусульман уважают, братаются. При случае я воспользовался этим и проверил слухи, сказав на блокпосту у села ***, что я родом из Татарстана, за что сразу получил кусок хлеба и связку сухарей из рук какого-то пожилого мужчины, видимо местного аксакала. В Дагестане мы чувствовали себя освободителями, богатырями, людьми, несущими мир в дома потревоженных боевиками гражданских лиц. Но и уходили из Дага с радостью постоянное чувство тревоги за свою жизнь, чувство ответственности за жизнь окружающих сменилось на привычную армейскую рутину - подъем, муштра, отбой. И, главное, на душе спокойно.
      Однако уже 29 сентября батальон из 350 человек под командованием опытного полковника *** был командирован в Чечню. Цель командировки обнаружение и уничтожение групп боевиков по маршруту Моздок - Гудермес Аргун.
      Въезжать в чеченские села гораздо опаснее, чем в дагестанские. Фугасы, мины и другие взрывоопасные подарки могли поджидать нас на каждом шагу. Завалы, засады и кражи имущества - такие последствия кратковременных остановок не особо прельщали нас, поэтому колонна нашей бронетехники проходила села "насквозь" - быстро и без остановок. И, все равно, я успевал заметить, что людей в пройденных нами населенных пунктах практически не было, только укутанные в черное женщины неопределенного возраста, вероятнее всего пожилые. Они стояли толпами вдоль дороги: размахивали кулаками и плакатами с лозунгами различного содержания, кричали и шептались, грозили карой небесной и плевались. Молодые или старые, они все были худыми и высокими, одинаковыми. Довольно мрачная и неприятная картина: женщины в роли магических психологов, выставленных для запугивания "зеленых" (находящихся на службе не более шести месяцев). И ведь молодняк действительно боялся этих женщин-призраков, шарахаясь от них, как от чумных.
      Почти до самого Гудермеса колонна двигалась быстро и уверенно, нападений боевиков или провокаций от местных аборигенов не наблюдалось. Уже в районе села *** случилось небольшое ЧП - поломка одной боевой машины. К сожалению той, в которой находился я. Несмотря на 3 ноября по календарю, погода стояла прекрасная: плюс 15-170С, ясно, видимость отличная, поэтому, в случае остановки всей колонны мы оказались бы бездейственными на прицеле противника. Парализовывать движение колонны было нельзя, это понимали все. Командир колонны, объяснив нам дорогу до ближайшего блокпоста, двинул с остальными дальше. А мы остались.
      В БМП нас было 11 человек: сержант (командир боевой машины), механик, наводчик пушки и все остальные - десант. Четверо ушли в караул, по одному бойцу на каждую из сторон света, а другие занялись ремонтом. Копались в двигателе до конца, пока ночь не установила свои законы. Кто служил в Чечне, знает, что такое провести ночь посреди чистого поля. Ждали всего, что угодно, готовились к худшему. Но ночь прошла спокойно, лишь где-то вдалеке была видна стрельба трассерами.
      Ремонт продолжили с появлением первых лучей долгожданного солнца. Через несколько часов поломка была устранена. Радостно допивая остатки воды и усердно попыхивая последними сигаретами, мы вышли в путь. До темна своих надо было догнать обязательно, поэтому гнали, что есть сил. В бэшке трясло, как майских жуков в спичечном коробке первоклассника. Дым, выхлопные газы, гарь, запах паленой резины - все смешалось и отчаянно заполняло легкие, мешая дышать и хоть маленечко соображать извилинами. "Соображайте своими извилинами" - любимое высказывание ротного, плотно засевшее в мои мозги и почти вытеснившее комбатовское "Я вам что тут, бля?" Смешно.
      Почти весь день ехали без приключений. Успокоились окончательно. Но около 15 часов, со стороны лесного массива по нашей, одиноко двигавшейся машине, был открыт огонь из автоматического оружия. Вахи цокали калашами и пукали подствольниками, угрожающе звеня рикошетом по прохудившейся броне. Пришлось тормознуть и занять оборонительную позицию, волной выплеснувшись из коробки наружу. Мы ответили, задействовав и пушку бэшки. Вахи не отходили. Завязалась перестрелка: автоматные трели сменялись уханьем пушки, одиночки с СВД чередовались с трескотней крупнокалиберного пулемета.
      Экстремистов было человек 30, что гораздо больше чем нас. К тому же, зеленка оказывала вахам свои услуги, почти полностью скрывая их передвижения. Наш радист связался с блокпостом, до которого оставалось-то всего 5-6 км. Те обещали помочь. И, на наше счастье, подмога подошла вовремя, уже через 30-40 минут БМП и БТР, а это 30 бойцов, обрушили на лес всю мощь своего огня. Сопротивление потихоньку умолкало, вахи спешно покидали позиции, уходя вглубь леса. К 17 часам бой был окончен. Успокоились, осмотрелись, обрадовались. У нас обошлось без потерь. Зато боевики, как было видно в бинокль, уносили с собой человек пять-шесть на самодельных носилках. Не знаю, убитые это были или раненые, но приятно, что мы вышли победителями из этой схватки. Дали вахам прикурить.
      Со своими спасителями мы доехали до блокпоста, где нас накормили, напоили, и дали маршрут дальнейшего движения. Мы, сытые и довольные, тронули дальше. А ведь даже познакомиться толком с этими бойцами не смогли, не то, что бы адресами обменяться. Вроде они были ОМОНовцами из какого-то крупного города на Урале. Тогда я ни о чем не думал, сразу уснул без задних мыслей. Устал, наверное. Короче, на войне, как на войне, трудно.
      Еще через сутки мы, выжав из нашего железного коня последний остаток сил, догнали основную колонну и до самого Аргуна доехали более-менее спокойно, а главное - без потерь.
      (19.08.00)
      * 6. ЕФРЕЙТОР Бабай *
      Мы пили с Масхадовым чай.
      Два наших блокпоста стояли возле небольшого населенного пункта Бачи-Юрт, через который проходила федеральная трасса на Гудермес и, дальше, разветвляясь на несколько разбитых дорожек, на дагестанский Хасавюрт. Основное шоссе было добротное: широкое и асфальтированное. Других таких к тому моменту в Чечне, наверное, уже почти и не осталось. Дорога эта имела стратегическое значение для всех армейских подразделений находящихся в данном районе, поэтому посты на ней располагались и выше по карте. Чем больше постов, тем безопасней.
      Может, все было совсем не так, но нам комбат обрисовал именно такую картину. А я своему комбату верил. Там, если не верить, не выжить.
      Расстояние между нашими постами - двойняшками приблизительно равнялось километру. От моего, второго по счету поста, до села оставалось метров восемьсот. Местность была равнинная, и сельская окраина просматривалась довольно хорошо, а в бинокль, при желании, можно было детально разглядеть любые относительно крупные постройки по всему периметру села. Хорошая видимость вселяла уверенность, ведь любое мало-мальское движение на дороге и возле нее, мы могли своевременно засечь и приготовиться к встрече гостей. Причем, гостей не всегда желанных.
      Для официального приема горячих свободолюбивых чеченских парней, в нашем распоряжении имелась "скатерть-самобранка". То есть, мы могли сами успешно обороняться и, естественно, браниться изо всех сил. Что мы и делали. Особенно удавалось второе - бранились много, с неподдельным рвением и на разных языках многочисленных народов необъятной Родины. Два бронетранспортера, две зенитки и гранатомет АГС, а так же автоматы АКС с подствольными гранатометами у каждого из двадцати двух бойцов второго батальона оперативного назначения двадцать второй бригады ВВ МВД РФ, делали свое дело исключительно добросовестно, исправно поливая огнем обнаглевших противников. Однако, при нападении крупного отряда боевиков, способного окружить и уничтожить пост, наше сопротивление оказалось бы тщетным. Но тут, словно Чип и Дейл, к нам на помощь устремлялись армейцы, дислоцированные на полуразрушенной заброшенной ферме времен советских колхозов "имени десяти лет без урожая". На ферме, недостроенной неподалеку от села, командование поселило около тысячи вооруженных до зубов бойцов, готовых уничтожить любое бандформирование отсюда и до Гудермеса. Напрямик, через поле, до фермы ехать не более трех километров, а это всего десять минуть на бэтэре. К тому же, между фермой и постом скрывалось отлично закамуфлированное снайперское гнездо, откуда, в случае чего, могли нанести точечный удар по самому слабому месту противника. Врезать по заднице.
      Снаружи пост казался этаким квадратным бетонным монстром сто на сто метров, с выпирающими зубами зениток и бэтэров. А изнутри все выглядело более уютно. Два блиндажа, две палатки для хозяйственных нужд и туалет, "типа сортир", делали серые будние дни срочной вэвэшной службы в приветливом чеченском крае более обнадеживающими и даже яркими. Командовал этим парадом майор ***, человек в самом расцвете сил и умений. К слову, просто хороший мужик. А я, ефрейтор не по своей вине, был назначен начальником караула, а фактически выполнял обязанности "замка".
      Мне вообще повезло. Школу закончил на одни пятерки и мог получить золотую медаль, но учитель военного дела неожиданно влепил мне в аттестат четверку и, со словами "солдата из тебя не выйдет", увел драгоценную медаль из-под носа. Институт я закончил хоть и не с красным, но с твердым дипломом студента-отличника. Военной кафедры в институте не было, поэтому военкомат призвал меня на службу в звании рядового и на один год. Спокойно отслужив восемь месяцев, я, не желая отставать от родной бригады, решил поехать в командировку на Северный Кавказ для участия "в операции по наведению конституционного порядка на территории Чеченской Республики". В последнюю ночь перед отъездом из части, меня вызвал комбат и, разлив чайку, предложил никуда не ехать.
      - Тебе служить всего пару месяцев осталось, образование есть, вся жизнь впереди. Разрешаю в командировку не ездить. Стреляют там. Убьют еще ненароком, - говорил он, глядя мне прямо в глаза, - а ранят, жениться не сможешь, так и помрешь холостым.
      На что я, переполненный никому ненужным героизмом, ответил:
      - Если и убьют, то только всех вместе. Я от своих братков не отстану. Нехорошо. Кем я буду, если я живой приеду, а они, не дай Бог, не живые.
      Довольно ухмыльнувшись и еще раз заглянув мне в глаза, комбат неторопливо, словно растягивая буквы, произнес:
      - Хо-ро-шо. Хре-ен с тобой. Я предлагал. Хорошо. Ладно. Поехали.
      И мы поехали.
      С первых дней августа и по декабрь месяц 1995 года я проходил службу на разных участках невидимого чеченского фронта. В основном, приходилось ошиваться в городе Гудермесе или его окрестностях. Стояли на блоках, ходили на зачистки. Кормили вшей, голодали, худели, болели, стреляли, но выживали. Служили, одним словом. Отдавали дань Родине, "великой и могучей России".
      В день отлета из аэропорта "Северный", когда легкий декабрьский морозец указывал на начавшуюся зиму, я в последний раз посмотрел на чеченское небо. Вертолет с пацанами из нашей бригады, прощально нахмурив облака, ушел в сторону "Гудэра". Они ушли, а я не мог насмотреться на небо. В Чечне небо особенное. Когда в горячке боя падаешь вниз головой, то боишься открыть глаза, - а вдруг что не так. Но вот когда глаза медленно, неохотно, открываешь, то первое, что видишь - небо. Разное небо. Синее в белое облако, красное в пламени пожара, черное во вспышках трассеров, серое в дымке тумана. Небо. Одно большое счастливое небо. Счастливое потому, что если видишь его, значит живешь. Пока еще живешь. В эту минуту испытываешь огромный прилив энергии, радости, счастья. Счастья. Потом за это счастье становится стыдно. Ведь кто-то из друзей уже не смог увидеть небо. Последнее небо...
      В этот ясный сентябрьский день небо над нашим блоком было чистым и безоблачным, почти прозрачным насквозь. Я, как дежурный начальник караула охранения, вышел на улицу и, вяло прислонившись к бетонному монстру ограждения, устало уставился в горизонт. Пытался найти подвох, но ничего подозрительного не видел. Глаза мои, требуя сна, самопроизвольно закрывались, а я, последними усилиями воли, старался их вытаращить наружу, выкатывая зрачки вперед, на сколько это возможно дальше. Не спать! Ночью была слышна стрельба в районе соседнего поста. Вероятно, их обстреляли. Но нас, слава Аллаху, не тронули. Заснуть такой ночью мы не смогли в любом случае, вот и выходило, что не спали уже около двух суток. Спать хотелось страшно. Но, приказ - есть приказ, и никуда от него не денешься, вот и стоишь. Не знаю, сколько я так простоял, может час, а может, и все три. Уже почти в полностью отключенном состоянии я заметил новый синий УАЗ-462, на большой скорости мчавшийся в нашу сторону. Не успел я как следует опомниться, как машина, за считанные минуты преодолев остаток расстояния до поста, резко затормозила и, неприятно взвизгнув шинами, остановилась в метре от бетонки, заграждавшей дальнейший путь. Я вышел за ограждение и, с автоматом наперевес, шагнул навстречу открывающейся двери. Только тут я заметил ярко-зеленую эмблему на передней правой двери УАЗика. Эмблему Независимой Ичкерии! Палец правой руки автоматически обнял спусковой курок АКСа, а я мгновенно очнулся от сладкой полудремы, в которой все еще пребывал. Стараясь сохранять спокойствие, я бросил пытливый взгляд внутрь машины. Несмотря на почти тридцати градусную жару, крыша и боковые стекла с УАЗика сняты не были, поэтому почти ничего интересного я и не увидел. Да и отражение палящего солнца била от лобового стекла прямо на меня, мешая заглянуть поглубже в салон. За то время, что я разглядывал машину, водитель успел выйти и сделать шаг в мою сторону. Огромный, как сибирский медведь, одетый в потертый камуфляж, мужчина поздоровался первым.
      - Задаравствуйтэ!- торжественно подняв правую руку вверх, он потряс своим здоровым, величиной со спелую дыню кулаком.
      По первому произнесенному слову стало понятно, что водила - не чечен. Акцент не тот, грузинский какой-то, или абхазский, или таджикский, но нохчи точно так не разговаривают.
      - Здрасте! - удивленно дернул я подбородком в ответ на его жест.
      Лицо мужика почти полностью скрывали огромные солнечные очки и густая черная борода мусульманина. На надвинутом на глаза зеленом берете блестела кокарда с изображением ичкерийского герба - серого, во всех смыслах, волка. По бокам виднелись белого цвета надписи на арабском. "Молитвы!" - почему-то сразу подумал я.
      Ми должны проехат зидэс! Вот мой разрешение на бэзпрыпатцвеный праез. картавил водила.
      Хорошо, но я должен осмотреть автомобиль. Приказ,- я развел руки в стороны, мол тут приказ виноват, а не я, - приказ у меня такой.
      Ти знаешь пра мараторий? - повысив голос и поменяв тон на более жесткий, угрожающе вопрошал незнакомец, - Эта типа перемирий. Ми можем передвигаться по этой месту гдэ захотим. Давай, дальше ехать будэм, а?
      Хорошо, хорошо. Будем. Все я знаю. И как вы этот мораторий соблюдаете, тоже знаю. Но ничего поделать не могу. Надо осмотреть! - почти срываясь на крик настаивал я, - Приказы не обсуждают, а выполняют!
      Ладно, смотри машина! Там все нармално! - слегка ударив кулаком по капоту, наконец согласился водила, - Сматри, харашо сматри!
      Дверь машины резко открылась, и тут я увидел начальника штаба вооруженных сил Ичкерии Аслана Масхадова! Он вылез из машины и спокойно, как будто знает меня сто лет, поздоровался и важно протянул какое-то удостоверение. Эта бумаженция, за подписью одного большого штабного генерала, действительно разрешала Масхадову проезд по территории, контролируемой федеральными войсками. Я внимательно осмотрел одного из главных наших противников в этой несуществующей войне. Пожилой, но крепко сложенный мужчина лет пятидесяти, с удивительно безмятежным выражением лица, устало смотрел на мой автомат. Без усов и без бороды, Масхадов больше был похож на простого российского прапорщика, чем на командира войск противника.