Дочь

      Я еще не знала тогда, что ни один олквей никогда не сдается и всегда доводит дело до конца. Целыми днями он ходил вокруг, подкапываясь под мое основание, и обнаружил все-таки одно место, которое я не позаботилась как следует прикрыть защитными оболочками. Все три составные части панциря были здесь как на щупальце. Я знала о существовании этого слабого места, но я никогда не думала, что он докопается так глубоко.
      И вот убийца ушел окукливаться.С наступлением лета он выполз из своей норы. Но прежде чем напасть на меня, он съел все мои посевы, опрокинул мои панцирные клетки и сожрал всех находившихся в них подвижных, потом он, выкопав мои усики, сжевал и их, и поломал мою водопроводную трубу.
      Но когда он оборвал все яблоки с моего дерева и проглотил их, мои нервы затрепетали. Прошлым летом я доставила к дереву через сеть подземных усиков некоторое количество ядовитого минерала. Этим я, конечно, загубила усики, которые переправляли яд, но мне удалось скормить корням незначительное количество этого препарата -- селены, как Отец называл его. Я отрастила еще больше усиков и подвела к дереву больше яду. В конце концов, дерево прямо разбухло от этого зелья. Однако я подкармливала его так медленно, что оно выработало что-то вроде иммунитета. Я сказала "что-то вроде", потому что в действительности дерево очень даже болело.
      Должна признать, что заимствовала эту идею из одной из Отцовских небылиц, которую от отстучал орземеем, чтобы не раздражать Мать. Небылица рассказывала в подвижном -- о женщине, как утверждал Отец, хотя меня понятие о женском подвижном слишком бьет по нервам, чтобы говорить об этом. Так вот этого подвижного надолго усыпили с помощью отравленного яблока.
      Олквей,видимо, никогда не слышал этой истории. Его вырвало, только и всего. Оправившись, он забрался наверх и взгромоздился на верхушке моего купола. Он оторвал от меня большой импульс-стержень и, вставив в дыру свой яйцеклад, принялся вливать тонкой струйкой кислоту.
      Я перепугалась. Нет ничего ужаснее, чем лишиться возможности вести передачи и совсем ничего не знать, что происходит в мире за пределами панциря. Но в то же время именно таких его действий я и ожидала. Поэтому я постаралась унять свои расшалившиеся нервы. В конце концов, я ведь знала, что олквей подберется к тому месту. Как раз по этой причине я и сместила свой мозг в сторону и приподняла довольно объемный желудок поближе к верхушке купола.
      Мои сестры поднимали меня на смех из-за того, что я так много времени уделяла своим органам. Они довольствовались общепринятой процедурой роста до обычных Материнских размеров. Пока я все еще наполняла водой из ручья свою желудочную полость, мои сестры уже давно согрели свои полости с водой и вовсю лакомились вкусной горячей тушенкой. А я тем временем питалась множеством фруктов и сырым мясом. От такой еды меня иногда тошнило. Однако извергнутая пища была хорошим удобрением для посевов, так что внакладе я не оставалась.
      Как известно, когда желудок заполняется водой полностью и после этого наглухо закрывается, жар нашего тела согревает жидкость. А поскольку жар никуда не выходит -- разве что когда мы вбрасываем или выбрасываем через диафрагму мясо и овощи,-то вода доходит даже до кипения.
      Ну да вернемся к моему рассказу. Когда подвижный расправился кислотами и с костью, и с медью, и с железом и проделал большущую дыру размерами как раз с него, он нырнул в нее, чтобы пообедать.
      Полагаю, он предвкушал встретить обычную беспомощную Мать или девственницу, оцепеневшую от ужаса и безропотно ожидающую, когда ее съедят.
      Если он и предвкушал, то теперь его самого, наверное, затрясло от страха. В верхней части моего желудка находилась диафрагма, которую я вырастила, имея в виду величину вполне определенного хищного подвижного.
      Правда, была минута, когда я испугалась, что сделала размеры отверстия недостаточно большими. Я заглотила его наполовину, но никак не могла протолкнуть через губы его заднюю часть. Плотно застряв в моей глотке, он рвал когтями мою плоть, раздирая ее в клочья. Мне было так больно, что я раскачивалась взад и вперед, и думаю, что даже потрясла свой панцирь в его основании. И все же я, несмотря на крайнюю нервозность, собрала все силы для борьбы и энергично глотала. О, как тяжело я глотала! И когда меня уже чуть не вырвало им обратно сквозь ту дыру, через которую он пришел, что означало бы мой конец, я наконец сделала один гигантский судорожный глоток и пропихнула его внутрь.
      Моя диафрагма закрылась. Теперь я бы ни за что не открыла ее снова, сколько бы он ни кусался и ни плескал своими обжигающими кислотами. Я была решительно настроена на то, чтобы удержать этот кусок мяса в своей тушенке. Такого большого куска не перепадало еще ни одной Матери.
      О, как он сопротивлялся! Но недолго. В его открытую пасть хлынула кипящая вода, заполняя собой дыхательные полости. Ему не было никакой возможности взять образец того кипятка и выползти наружу, чтобы окуклиться вокруг него.
      С ним было все кончено -- и каким же вкусным он оказался!
      Да, знаю: меня стоит поздравить, а сведения о том, как справиться с олквеем, следует передать каждой из нас, где б она ни жила. Только не забудьте добавить, что победой над нашим извечным врагом я отчасти обязана подвижному. Такое признание может подействовать на вас слишком ошеломляюще, но что было, то было -- он действительно помог одержать победу.
      Откуда ко мне пришла идея разместить свою тушеночную полость прямо над дырой, которую олквей обычно пробивает на верхушке наших панцирей? Да все оттуда же -- из небылиц Отца, рассказанных мне на азбуке орземей. Я тебе как-нибудь расскажу ее, когда немного освобожусь. После того, как ты, милочка, выучишь наш секретный язык.
      Начну тебя учить прямо сейчас. Сначала...
      Что такое? Вы трепещете от любопытства? Что ж, прекрасно, дам-ка я вам некоторое представление о данной небылице, а потом продолжу свои занятия с этой новенькой.
      Итак, жили-были олквей и роетей ленькихмаей росятпоей...