Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Золотая сетка

ModernLib.Net / Детективы / Эстрада Корреа / Золотая сетка - Чтение (Весь текст)
Автор: Эстрада Корреа
Жанр: Детективы

 

 


Корреа Елена Эстрада
 
Золотая сетка

      Дуракам счастье.
      К этой теории сводится вся практическая часть, которую я собрался здесь изложить.
      Ибо она описывает немыслимую историю, произошедшую с нами, историю, в которую не поверил бы ни на грош, не окажись я ее участником.
      Предварительно лишь хочу прояснить вопрос по поводу дураков. Он меня сильно занимал на подготовительном факультете МГУ, когда мы, разномастные иностранцы, изучая язык, читали русские сказки. Непременно в них Иван-дурак с завидным постоянством обставлял на сто очков всех мудрецов. Это-то постоянство и заставило меня задуматься: а так ли прост мой тезка, русский Иван?
      Будучи математиком, то есть человеком скрупулезно логическим, я стал анализировать материал и пришел к выводу: дурковатость Ивана равна его нестандартности, он мыслит иными категориями, которые принимаются за глупость людьми, привыкшими к стереотипам. Это можно сравнить с хакерством, когда команда умных дядечек ставит умную защиту, а мальчишка без намека на растительность, ковыряя в носу, при помощи какого-нибудь финта, не предусмотренного как раз по причине очевидной нелепости, проникает в навороченный банковский сервер и оставляет надпись "здесь был Вася".
      Вообще же русский Иван-дурак в качестве феномена нестандартной математической модели заслуживал, по моему мнению, изучения самого тщательного, систематического и разностороннего. Он служил весьма частой темой для дискуссий за пивом у троих неразлей-вода приятелей, студентов матфака МГУ: кубинца Маурисио Иснады по кличке Кувалда, Максима Канталупы, в третьем поколении омосквиченного хохла, и покорного вашего слуги, родом из Перу и по имени, вообразите, Иван Гусман.
      Мода была одно время в наших широтах на русские имена. Мой покойный отец только следовал моде. Фамилия Гусман звучит у нас примерно так же, как Иванов в России.
      Однако, к моему удивлению, и в России сыскалось немало моих однофамильцев.
      Причем в еврейских кругах Москвы эта фамилия встречается даже чаще, чем Иванов.
      А поскольку я имею, будучи на три четверти испанцем и на четверть индейцем кечуа, усредненно-южную внешность (средний рост, смуглявость, черные волосы и задумчивый нос), то все со мной не особо близко знакомые таки держали меня за еврея. Русский язык у меня (предмет моей гордости!) не просто хороший, а щеголеватый, не у всякого природного русского такой. На письме давно уже не принимают меня за иностранца. А не истребленный до конца акцент так легко прятать за специфическим выговором, да еще когда вставляешь типичные словечки и фразочки, которых я успел уйму нахвататься от Абрама Моисеевича Штеренгорца, о котором разговор ниже…
      А еще я отзываюсь на кличку Абак, и отзываюсь не без удовольствия, поскольку горжусь своей способностью считать без помощи калькулятора.
      Забавно я с моим длинным носом и квадратными очками смотрелся в компании ближайших приятелей… Маурисио Иснада чудом остался доучиваться в Москве тогда, когда остальных кубинцев почти поголовно сдернули домой, не дав закончить курса, когда новые русские власти перестали любить Фиделя Кастро. Красавец мулат, метр девяносто два и плечи не про всякую дверь, и сложен как греческий бог. До поступления в университет наш Кувалда работал в цирке, но не силачом, как можно было подумать, исходя из мускулатуры, а акробатом, нижним в номере. Что делает нижний? Стоит, расставив пятки, на арене, и ловит на плечи того, кто называется второй номер, потом на плечи второму закидывается с доски третий, потом четвертый, и последним повисает, как попало (а сколько потов и шишек скрывается за внешней легкостью такого "как попало!") тщедушный клоун в лоскутных штатах.
      Роскошная афиша с этой пирамидой все пять лет висела у Маурисио над койкой в общежитии, а теперь, увеличенная до размера метр на полтора, красуется у меня в гостиной.
      Вопреки расхожей поговорке "сила есть – ума не надо" вовсе не плохо учился наш Кувалда, и по части нестандартных математических ходов имел свое понятие.
      Максим тоже смотрелся импозантно. Внешность имел нордическую – светлоглазый блондин ростом метр восемьдесят девять и мастер спорта по биатлону, юморист и на первый взгляд раздолбай. Пришел учиться Максим лишь тогда, когда понял, что спортивная карьера себя исчерпала. Учился с прохладцей, как многие очень способные люди, и выручала его фантастическая память и склонность к парадоксам – как общефилософским, так и математическим.
      На почве любви к парадоксам мы и сошлись, несмотря на то, что оба красавчика учись кусом старше. Но я пришел в студенты великовозрастным и на первом курсе оказался гораздо старше вчерашних школяров. Что поделать, если никто не оплачивал мою учебу, и для того, чтобы окончить курс, я должен был пять лет работать, копя грош к грошу?
      Моя карьера началась коридорным в гостинице Майами, в этом самом испаноязычном городе США. Даже без знания языка можно было обойтись на первых порах. Потом-то уж, когда выучил язык (смею заверить, мой английский ничем не хуже моего русского, только за еврея никто не принимал), начал подниматься по карьерной лестнице.
      Но поскольку начинал не то что с низов, а вовсе из подвала, с отрицательной величины, так сказать, то, в конце концов, обнаружил, что на учебу в хорошем университете накоплю лишь годам к сорока. Это мне не очень улыбалось. Можно было, конечно, вместо Гарварда учиться в Мичиганском Колледже. Или учиться и работать одновременно…
      Но я хорошо помнил, что это за каторга, я так оканчивал лицей в Лиме после смерти отца. А поскольку в это время в Москве подули новые ветры, и стало возможно учиться в первоклассном учебном заведении, не изображая из себя боевика "Сендеро Люминосо", а лишь честно заплатив – я так и сделал. Тем более что за шесть лет, включая первоначальное обучение языку, платить пришлось лишь столько, сколько в Гарварде за год.
      Вчерашние школьники в русском университете – основная по количеству, но не самая лучшая часть студентов. Они идут учиться в основном потому, что в спину толкают папа с мамой, учеба им обуза, и поговорить с ним особо не о чем.
      Публика постарше кучковалась отдельно. И поскольку рыбак рыбака видит издалека, я скоро оказался в одной компании с этими красавцами. Всем троим было ближе к тридцати, чем к двадцати, все знали, почем фунт лиха, каждый на свой манер, все имели склонность к философскому взгляду на вещи (который, как известно, приходит с годами) и к математическому анализу житейских явлений.
      Ах, блажен, кто был студентом! А если не согласен, значит, студентом не был. Ах, сколько пива утекло под философские дискуссии! Сколько было перетискано девчонок под звуки ламбады, необыкновенно популярной в начале девяностых!
      Но все хорошее имеет свойство кончаться. В девяносто четвертом мои друзья получили дипломы. Кувалда прощался с нами, вытирая слезы: его аспирантура, как сказал Максим, "накрылась пыльным веником" по милости дона Фиделя. Сам Максим остался без дела – в стране, где кризис все крушил, с работой большие проблемы.
      Квалифицированный математик должен был или за гроши преподавать в школе, или забыть про свою ученость и во все тяжкие пускаться в коммерцию.
      Максим выбрал второе, и я его в этом поддерживал – материально, поскольку у меня еще кое-что осталось из сбережений. Несколько челночных рейсов в разные места заложили некий фундамент, но основная удача выпала в так называемый "черный вторник". Когда все в перепуге втридорога скупали доллар, я, взвесив и прикинув, продал большую часть того, что имел, и Максим, глядя на меня, тоже. В результате мы получили сверху двести двадцать процентов, хотя дело было не без риска. Но я был уверен, что выгорит. Да, получился хороший нестандартный ход.
      Потом подошло мое время получать диплом и думать, как быть дальше.
      С этого-то, собственно, и началась история.
      Возвращаться домой в Перу смысла я не находил. Я предвидел проблемы с работой. В родимом сонном Сан-Лукасе наверняка было занято место учителя в единственной гимназии. Рыскать в поисках места в Лиме, не имея за давностью лет ни одного мало-мальски надежного знакомого? Наняться ради твердого заработка управляющим в магазин? Ну, нет. В Перу кризис стоял обложной, затяжной, продолжительный, как осенние дожди. И хотя мои соотечественники обнаружили нетрадиционный подход к делу, избрав президентом японца, еще не скоро там найдется приличное место для человека с элитным (особенно в наших масштабах) математическим образованием. Да и вообще, отвык я за столько лет от нашего захолустья.
      Уехать в Штаты и постараться сделать карьеру там? Можно, конечно. Но там способных мальчиков со всех концов мира пруд пруди. Чтобы пробиться в преподаватели, хотя бы в ассистенты со скромной оплатой, надо иметь за душой что-то основательное. Желательно диссертацию с чем-то оригинальным. У меня же наработки имелись только самые общие… Деньги на аспирантуру, в принципе, имелись. Но не имелось точного представления, над чем работать. А потому я, игнорируя намеки на то, что делаю глупость и теряю время, решил взять от учебы тайм-аут. Не подавать же мне официально в качестве темы для диссертации Ивана-дурака из сказки!
      И вообще, русского Ивана стоило изучать скорее в жизни, чем в университете.
      Потому-то я отложил мысль об аспирантуре и сосредоточился на том, как бы остаться в Москве и чем бы в ней заняться.
      Насчет "чем заняться" проекты были: давно уже Максим подбивал меня открыть магазинчик. Предприятие требовало больших предварительных расходов, у него одного не хватало денег, а на паях все могло бы получиться в лучшем виде. Насчет "как остаться" тоже имелся проверенный ход: женитьба. Но если в партнере по бизнесу я был уверен, то надежного партнера по браку, хотя бы фиктивному, не имел. Конечно, желающих выйти замуж за иностранца было – только свистни. Но я не имел желания оказаться ощипанным, как кур в поговорке, вот в чем дело…
      И тогда Максим сказал, узнав о моих терзаниях:
      – Обстряпаю я тебе это дело. Близкая родственница, надежный человек, неглупа и собой недурна. Думаю, согласится Машка. Я с ней сам предварительно поговорю.
      Одно только: она с "хвостом".
      – Малыш? Тоже невидаль, женщина с ребенком.
      – Ребенок-то ребенок, но не совсем ее и не совсем малыш.
      – Это еще как?
      И Максим поведал, что при его двадцатишестилетней двоюродной сестре с той же украинской фамилией Канталупа живет брат Николай, на пятнадцать лет моложе. Одна мать, разные отцы.
      – Малый не прост, до чего деловой поросенок! И он действительно ей брат, а не детский грех.
      Брат или сын, мне-то что. Хоть бы и родила в пятнадцать, нашли, чем удивить.
      Главное, что если так опекает ребенка, значит, человек ответственный. И Максим за кого попало ручаться не стал бы, родня там или не родня. Я согласился на встречу и переговоры.
      Дня через три Максим появился у меня, сопровождая даму. Жгучая брюнетка с чем-то неуловимо азиатским в лице прошла в мою одинокую келью и приветствовала меня на залихватском испанском. Это и была Маша, Мария.
      Она не смотрелась на свои двадцать шесть и, хоть не показалась красавицей сразу, была очень симпатична. Небольшого роста, коротко стрижена и сложена хорошо, и не худышка. Но мне еще никто не сумел доказать, что манекенщица толщиной с карандаш лучше девушки, у которой все при всем. Добавьте чувство юмора, хорошо подвешенный язык и непринужденные, уверенные манеры. Так что я даже попенял другу, отчего он скрывал такое сокровище. Максим развел руками:
      – Не имел возможности представить кузину за наличием ее отсутствия в Москве.
      Оказалось, Мария (она, оказывается, терпеть не могла, когда ее называли Машей!), окончила институт иностранных языков, тогда еще имени Тореза. По окончании получила контракт на пять лет на Кубу. Она была специалистом супер: английский, французский, итальянский и испанский. Но поскольку влиятельной родни не имела, то заграница ей досталась не престижная. В те времена все перли посмотреть капитализм, а Куба с лозунгом "Социализм или смерть" уже не котировалась.
      Девчонка, однако, не привередничала, получила прикомандирование к какому-то геологическому проекту и поехала. При этом она сумела взять с собой маленького братишку, оформив над ним опекунство на том основании, что оба родителя инвалиды.
      Я тихо заподозрил, что ей это не даром обошлось. Но спрашивать не стал.
      О Кубе Мария вспоминала с нежностью, за пять лет лишь раз навестив свою страну и родню. Но кончился контракт, испортились отношения между странами, экспедицию свернули. Вместе с братом она оказалась в переменившейся до неузнаваемости Москве. Водворилась у деда с бабкой в Кучино и стала присматривать себе работу.
      Для специалиста с такой квалификацией найти работу в Москве, где на каждом шагу встречались офисы совместных предприятий, найти работу труда не составляло.
      Однако, устроившись в какую-то контору, она обнаружила, что все переводчицы обязаны иметь смежную профессию из числа древнейших. Это настолько подразумевалось, что никто не счел нужным предупредить новенькую, и в результате, набив какому-то боссу морду, Мария ушла со скандалом.
      – Сильно ты его? – поинтересовался я.
      – Так, слегка, чисто символически.
      – Знаем мы это "слегка"! – хихикал Максим. – Она в детстве меня так колотила!
      Сама маленькая, а ручонки как молоточки!
      – А что прикажешь делать, если слов не понимает? Я не ханжа, но я ведь и не проститутка!
      Невольно я посмотрел на нее с уважением. Я знал, что в московских фирмах среди молодых служащих женского пола лечь под начальника не считается не то что чем-нибудь зазорным, но даже и из ряда вон выходящим. Скорее за глупость посчитают как раз отказ. Но, так или иначе, Мария осталась ни с чем и пришла обсуждать со мной деловое предложение относительно фиктивного брака.
      – В принципе согласна, но с одним условием. Берете меня в долю в вашей лавочке.
      Я не с пустыми руками, за пять лет сумела прикопить немного баксов. Мне же надо жить и Кольку кормить! Штампом в паспорте сыта не будешь.
      Денег было у нее не густо, но условие устроило. Мария мне сразу понравилась. В ней почувствовались сразу и житейская хватка, и ум, и добропорядочность, а главное – упругая, почти осязаемая энергия. И, как мне показалось, она знала толк в нестандартных ходах, хотя в математике была ни бум-бум. Согласитесь, это так нестереотипно – расквасить нос миллионеру вместо того чтоб вытянуть из него деньжат! Я подумал, что это типичный ход Ивана-дурака. Она же не обдумывала поступок, замахиваясь на начальственное рыло, это было решено и взвешено давно в глубине души, что на наглость надо давать отпор. А результат импульса получился блестящий: она вышла за меня замуж.
      Но это потом. А тогда, признаюсь, был просто очарован.
      Занимал меня также вопрос о ее брате. С этой вихрастой, ушастой и конопатой личностью я первым познакомился из всей невестиной родни. И поскольку мой шурин в немыслимой истории, произошедшей с нами, оказался полноправным действующим лицом, да к тому же на одной из первых ролей, стоит о нем сразу рассказать подробнее.
      Я увидел его впервые погожим деньком у парка Горького, где он прогуливался вместе с ожидавшей меня сестрой. С виду показался типично русским Колькой: рыжеватые вихры от макушки в разные стороны, на нос словно нарочно кисточкой насажали светло-желтых точек, великоватая кепочка, тормозя на оттопыренных ушах, наезжает на глаза, серо-зеленые, блестящие и плутоватые. И смотрели эти глаза оценивающе и цепко, так что становилось слегка не по себе.
      Он сам с независимым видом подал руку и представился как Нико. Испанский его звучал как прирожденный – неудивительно, учитывая, что пять из своих одиннадцати он провел в испаноговорящей стране. Английский был похуже, хоть Мария усиленно с ним занималась. Вот русский как раз хромал, особенно по части грамматики, и это тоже неудивительно, поскольку на Кубе он учился не в посольской или консульской школе, а в местном примарио (начальная школа на Кубе – прим. автора). Сестру, смуглую брюнетку, он если чем и напоминал, так только манерой: непринужденно-уверенной, не по годам.
      Впоследствии я обнаружил, что он со всеми взрослыми держал себя как ровня.
      Причиной этого было, конечно, то, что он рос не с родителями, а с сестрой, которая сюсюкать не любила и не вела себя с ребенком, как с маленьким. Минимум опеки, максимум самостоятельности и ответственности и море любви, тщетно скрываемое. Души Мария не чаяла в младшем брате.
      Результат такого воспитания впечатлял.
      Конечно, Колька был слегка задавака. Но он знал, насколько опережал своих забалованных сверстников. Я не говорю о двух иностранных языках и умении обращаться с компьютером (этим-то как раз никого не удивишь на нынешней Москве!).
      Для него не было проблемой приготовить поесть, причем не только себе, убрать, постирать (каждый ли взрослый мужчина этим может похвастаться?), пришить себе пуговицу или что-то смастерить с помощью пилы, молотка и так далее. А самое главное, он четко ориентировался в проблемах, его нежному возрасту несвойственных. Так, например, он с хода уяснил суть договора между мной и Марией и вздохнул:
      – Жалко! Нет, дело стоящее, спорить не с чем. Ее, дуреху, жалко. По-настоящему когда ей теперь замуж? У ее ровесниц дети со мной в одном классе учатся, а она все со мной возится.
      И все это на сочном кубанито, какого я после Кувалды и не слыхивал. Мы в это время сидели за мороженым, и на нас оглядывались со всех сторон. Наверно, колоритно смотрелся маленький русачок в компании двух лиц "южной национальности".
      Вскоре после того, как познакомился я с Нико, представилась возможность узнать, откуда на лице славянки Марии такой восхитительный азиатский налет. После того, как мы подали в загс заявление и документы (кое-что пришлось раздобывать в посольстве, но это не составило труда), меня пригласили в Кучино. В дом, где моя нареченная жила с дедом и бабушкой.
      Мария, обычно деловая и спокойная, немного мялась и беспокоилась, заехав за мной в общежитие:
      – Понимаешь, Иван, они оба такие старозаветные… их надо понять – они жили совсем в другое время… они и в толк не возьмут, что мое замужество – не настоящее. Ты не мог бы им об этом не говорить? После регистрации мы можем жить отдельно, тебя я ничем не стесню. Не хочу я огорчать стариков. Максима я предупредила, а Колька – могила! Идет?
      Да, разумеется, идет, подумал я, и лишь пожал неожиданно твердую ладошку.
      В трехкомнатной квартире в Кучино было необыкновенно уютно, как бывает лишь в жилье, где много лет гнездятся амуры и ангелы. Такой уют стоял, наверное, стоял в обиталище Филемона и Бавкиды.
      Первым предстал передо мною небольшого роста, совершенно седой и до невозможности бравый старик – дед Федор. А из-за его плеча выглядывала пожилая персиянка в нарядном полосатом платье и шароварах, представленная как бабушка Зюльма; и одного взгляда на почтенную даму хватило с избытком, чтобы понять, откуда у Марии такие смоляно-черные волосы, высокие скулы, миндалевидные глаза и брови, похожие на узкие стрижиные крылышки.
      Очаровательная пара встретила меня как родного. С роскошным азиатским угощением, с бутылкой "свойского" фантастической чистоты, настоянного на почках черной смородины, с надписью на самодельной этикетке "Слеза зеленого змия".
      Сначала разговор шел чинный: кто я, что и как. Но стоило деду Федору немного клюкнуть, как у него, словно у бравого солдата Швейка, истории потянулись одна за другой, одна другой заковыристее. И придумывать ему ничего не надо было.
      Чего стоил как раз к случаю пришедшийся рассказ о его женитьбе! Подозреваю, что он был за много лет тщательнейшим образом отрепетирован и обкатан. Но для каждого нового слушателя исполнялся с новым воодушевлением, оригинально и свежо, будто вчера все произошло.
      А было так. В сорок девятом году Федор Канталупа в качестве техника поехал в какую-то экспедицию в Таджикистан. Что искали – не важно. Важно, что экспедиция поставила палатки недалеко от местного селения, километрах в двух, и довольно часто приезжие люди бывали там. То в магазин, то на почту, – мало ли! И за глиняной оградой одного из домов в центре поселка могли полюбоваться на румяную, длиннокосую красавицу, что порхала во дворе, щебеча и распевая, как птичка.
      Полюбопытствовали у местного почтмейстера, знавшего по должности все и всех, что за певунья, и получили ответ:
      – Нравится? А купите! -???
      Насладившись произведенным впечатлением, почтмейстер рассказал, что отец красавицы, какой-то не особо даже дальний его родственник, хотел по стародавнему обычаю продать дочь замуж. "Советская власть, сынок, там была в самой легкой форме, как нефтяная пленка на луже. А копни поглубже – дичь и глушь тысячелетние!" За жену мужу надо было платить выкуп – калым, и тесть, пользуясь красотой дочери, заломил неслыханную цену. Шутка ли – двенадцать тысяч теми еще деньгами!
      У зятя столько не нашлось – лишь половина запрошенного. Старик подумал-подумал и решил дело так: шесть тысяч на бочку, зять может ходить к ним ночевать на правах мужа, но домой к себе может забрать, лишь уплатив вторую половину.
      Однако случилось так, что приходящий зять, поночевав таким образом с полгода, вдруг решил, что положение его не устраивает, и отказался от невесты. Скандал вышел большой. Деньги старик не отдал, а с дочкою возникли проблемы. Поскольку скаредный папаша не желал упускать своего, он назначил за девчонку, побывавшую в наложницах, цену в шесть тысяч. Это показалось местным женихам дороговато, и отец, каким скупердяем ни был, цену оказался вынужден снижать – пять, четыре, три тысячи… Семнадцатилетняя красавица Зюльма цвела, как роза, за глинобитным забором, который специально сделали пониже. Но это не помогло, и отметка сползла до уровня в десять раз ниже первоначального,- всего тысяча двести рублей.
      Тридцатидвухлетнему, по военному несчастью вдовому и тогда еще не седому Федору чаще всех находилось дело пройти мимо того забора. Когда цена упала до предела, он как-то в компании вечерком сказал начальнику экспедиции вроде как в шутку:
      – Виктор Иваныч! Ты на нас получаешь кормовые тысяча восемьсот в месяц. Выкупил бы, что ли, красавицу в счет пайка, а?
      На что под всеобщее ржание начальник, все понявший на свой лад, ответил:
      – Если, Федор, вас месячишко покормить на шестьсот рублей, ни одному никакой красавицы не захочется!
      Посмеялись и забыли. Но в октябре месяце, когда свернули работы и выдали зарплату за весь сезон, Федор во время суеты сборов вдруг исчез. Его уж обыскаться успели, чуть ли не собрались тронуться без него, как заметили на дороге, ведущей от поселка, две фигуры. Это оказались Федор собственной персоной и та самая певунья в верблюжьем платке и стеганом дорожном халате В руках у нее был совсем небольшой узелок с бельем – ничего больше не дал сквалыга папаша.
      Встретили их вытаращенными глазами.
      – Федор,- вкрадчиво спросил начальник,- это ты ее на всю экспедицию купил или как?
      – А не фигушки ли вам, Виктор Иваныч? – отвечал Федор. – Не хотели выкупить на казенный счет, теперь умойтесь!
      И показал документ, в котором на русском и таджикском было написано: Зюльма Канталупа.
      Потом было почти полвека жизни душа в душу и трое сыновей, из которых старший стал отцом Марии. Я его, кстати, так ни разу и не видел: со второй семьей жил где-то в Самаре.
      На ее мать я посмотрел. Один раз. Этого хватило. Все стало понятно. И почему девчонка едва из пеленок жила у деда с бабкой. И почему мальчишка при живых родителях жил сиротою, на руках сестры, а фактически у тех же стариков, которым он по крови был никто, только по душе и по безмерной доброте обоих. И, конечно, почему отец Марии двух лет не прожил с женой.
      Второй муж, Колькин отец, был глухонемой. Все именно этим и объясняли то, что он так задержался. Мол, стоит ей открыть рот, так сразу хочется зажать уши. А ему-то и незачем.
      – Маменька моя,- объясняла Мария,- бывший комсомольский работник. Это даже не публика такая, это каста или племя, они все со своим прибабахом. Комсомолка, активистка и просто красавица, как в том фильме говорили. А еще у нее любимая побасенка: " Вот у нас в райкоме комсомола был кожаный диван, так, когда его решили на другое место передвинуть, из-под него столько презервативов вымели!" Ирина Анатольевна в неполные пятьдесят была фигуриста, широкобедра, статна и хорошо ухожена, и было в ней что-то эдакое… Как падре говорил в забытом детстве: "Грех прямо из глаз брызжет". Совершенно фантастическая смесь прелюбодейства и ханжества, и даже со мной пыталась заигрывать, с видом невинной проститутки в церкви.
      Образование педагогическое, в школе ни пять минут не проработала, из Кучинского горкома комсомола плавно перетекла в горком партии. Светская жизнь: субботники-воскресники, собрания-заседания, конференции-пленумы, с обязательными попойками и почти в обязанность вменяемыми флиртами. "Облико морале" от этого не страдал, поскольку все делалось в режиме шито-крыто, никакой информации вне тесного круга. Когда же вся партийно-комсомольская лавочка затрещала по швам, дама не без ловкости устроила себе фальшивую инвалидность и ушла на пенсию вместо того, чтобы остаться без работы. Впрочем, привычной суеты она лишиться не могла и продолжала изображать бурную деятельность в местном отделении зюгановской партии.
      Не то, что она оставалась идейной коммунисткой. Она ею никогда не была. У нее мозгов не хватало не то что Маркса читать, даже "Историю партии". Но вполне хватало хитрости интриговать и держаться на плаву, и пользоваться всеми положенными благами и привилегиями.
      Словом, теща моя была из тех женщин, кто ставит общественное выше личного, и дети ей были категорически противопоказаны. Да она себя и не обременяла мещанскими заботами и домашней рутиной.
      Мужья ей тоже были для приличия. Поэтому один сбежал очень быстро. Другой, глядя на ее тирады, плутовато ухмылялся в рыжую бороду и хлопал себя по уху.
      Мишаня, тесть, хорошо читал по губам и потому отличал разговор по хозяйству от политбесед на любую тему. Колькин папа был созерцатель и любитель слегка клюкнуть, резчик по дереву, прекрасный столяр и плотник, неплохой домохозяин при вечно отсутствующей жене. Очень хорошо всегда ладил с падчерицей, не давая мамаше пилить девчонку ни за что, просто потому что под руку подвернулась. Сына любил и, будучи вовсе не таким простаком, каким обожал себя показывать, понял, что отпустить ребенка с надежной сестренкой в тропики будет ему во благо.
      Но о тесте подробнее потом. Он тоже играет в истории, которая еще не начиналась, роль большую и чрезвычайно положительную.
      Родня, в общем, была сама по себе, а дела – сами по себе. Без лишней помпы, устроив свадьбу, мы принялись хлопотать насчет магазина. Дело оказалось весьма кляузным, и проканителились бы мы с ним долго. Но Мария представила мне вскоре старого друга (читай: бывшего любовника) своей матери по имени Абрам Моисеевич Штеренгорц, на вопрос о национальности отвечавший с развеселой улыбкой:
      – Фг`анцуз!
      У него были роскошные седые кудри, глаза в плутоватых морщинах и такой же меланхолический нос, как у меня. Лет французу было примерно шестьдесят пять, и большую часть из них он был исполкомовским работником. Знал всех и вся, ходы и выходы, к кому с чем пойти и кому сколько дать.
      Первым делом почтенное дитя Израиля посоветовал мне "организовать" российский паспорт, сам взялся провернуть это дело и в фантастически короткий срок принес документ с орлом, в котором я числился как… Иван Атаульфович Гусман.
      – Послушайте, – спросил я, – вы меня по национальности тоже французом записали?
      Мария и Максим умирали со смеху: в графе "национальность" действительно было написано "еврей".
      – Таки зря вы, детки,- укоризненно покачивал кудрями старый Абрам, – еврей, он и в Африке еврей, и в Перу тоже, да не обидятся твои, Ванюша, родители. Это же универсальная национальность! Записал бы я тебя перуанцем или потомком великого инки, к примеру, да каждая собака цеплялась бы: почему это ты российский гражданин, да чего тебе тут надо, да нет ли тут вражеских происков, да мало что!
      Приметным быть хорошо, если ты артист. Но у нас разговорный жанр специфический, а чиновники склоны придираться к каждой букве. Не спорь, сынок: сахар белый! Ты это еще оценишь.
      Ну, я не комплексовал ни по поводу нации, ни по поводу необрезанности новоявленного иудея, над чем потешались вволю все мои семейные. Дед Федор особенно поддразнивал Марию… Мы никому не говорили, что брак фиктивный. Знали об этом Максим и Колька. И те премудро помалкивали.
      Для магазина там же в Кучино получили в аренду (опять-таки не без помощи Штеренгорца) помещение какой-то упраздненной за ненадобностью конторы: угол старого двухэтажного дома, помещения на первом и втором этажах, просторно и запущенно.
      – Второй-то этаж зачем?
      – Таки берите, детки, годится! Это же почти задаром!
      Сумма взятки превышала сумму арендной платы в энное количество раз. Тут действовал закон обратной пропорциональности.
      – Послушайте,- сказал Максим, обойдя верхнее комнаты, расположенные фонарем, – а может, нам здесь поселиться?
      Идея показалась здравой, тем более все равно нужно было жилье. Из общежития нам с Максимом волей-неволей приходилось выселяться. Мария, скрывая от своих, что живет со мной врозь, приткнулась у какой-то подруги, и это тоже не могло тянуться долго. А мы были публикой неприхотливой, и то, что удобств поначалу было меньше минимума, никого не смутило. Тем более что стояло лето, и даже отсутствие двух-трех оконных рам не могло испортить настроения.
      Закипела работа по отделке торгового помещения внизу: штукатуры-маляры, плотники-электрики, и все мы были заняты по уши и по уши измазаны в известке, краске и всякой дряни.
      Наверху Мишаня, гугукая и урча, при помощи сына ладил рамы, сооружал из досок замечательно удобную мебель и приводил в божеский вид наше жилье.
      Мария в шароварах, явно позаимствованных у бабушки, невозможного какого-то фасона блузе без рукавов стряпала на целую орду народа и была ослепительно хороша, о чем я никогда не забывал ей напомнить. И целовал в щечку, изображая примерного мужа, и с каждым разом процедура эта нравилась мне больше и больше. А потом однажды я поцеловал ее за ушком, и все, что мне за это было – быстрый взгляд из-под стрижиных крылышек. И взгляд этот не был недовольным.
      Никому не будет интересно, если я стану подробно описывать три сумасшедшие недели. Все продирали глаза с солнцем, вечером падали от усталости с ног и забыли, как называются дни недели, потому что выходных не было все равно. Важно, что к концу этого сумасшествия на первом этаже организовался такой уютненький продуктовый магазинчик, сравнительно недорогой и укомплектованный всем, от жвачки и мороженого до водки и сигарет, под вывеской "Иван да Марья" (идея Абрама Моисеевича). А наверху о прежней конторе напоминал только дубовый паркет полов: там разместились четыре комнаты с мебелью из ольховых досок, кухня с электроплитой (поскольку газа не предусматривалось), и некоторые удобства. Ванны не было, только душ, но мы не придирались: есть где помыться, и ладно.
      Перед открытием решили дать себе немного отдыха. Ездили купаться на озеро Тарелочка, жарили кур на вертеле и дурачились как могли. Вернулись домой поздно, и разбрелись по постелям. Но только я хотел гасить свет, как в дверь постучали, и вошла Мария.
      Она переоделась в полосатое коротенькое платьице, ноги были босы, а в руках держала бутылку красного монахора из магазинных запасов, два стакана и яблоко.
      – Иван, сегодня кончается наш медовый месяц. Ты не находишь, что это надо отметить?
      Без церемоний подвинула меня и уселась на край кровати. Поставила стаканы на тумбочку, яблоко вручила мне и ловко вынимала пробку, орудуя складным ножичком и зажав бутылку между колен. Сама налила и подала стакан – деловито, почти буднично.
      Скажете, заранее можно было догадаться, чем дело закончится? Я не был так уверен.
      Я никогда не пользовался у женщин особым успехом и вообще оцениваю свои мужские данные как скромные среднестатистические.
      Но мул меня в детстве кованым копытом не лягал.
      Я принял стакан и сказал любимое присловье деда Федора, когда он поднимал очередную рюмочку:
      – Есть предложение – нет возражений!
      Поскольку в горле еще раньше пересохло, опрокинул стакан залпом.
      – Дорогая моя, а вино-то горчит.
      Удивилась, отхлебнула:
      – Нет вроде бы… дешевка, конечно, но полусладкое. Так и написано.
      – Мало ли что написано! Все равно горько, подсластить надо!
      Тут уж и догадываться не надо было. Месяц назад на свадьбе нас этим извели.
      Особенно дед Федор, который от души забавлялся неподдельным смущением невесты.
      Мария отставила стакан и наклонилась для поцелуя.
      Ах, маленькая негодяйка, подумал я, она ведь за этим сюда и шла. На ней даже белья был половинный комплект. То есть никакого бюстгальтера, а одни кружевные трусики, эластичные и тугие, она из них выбиралась, как змейка из шкурки.
      Я совсем не супермачо. Но я не знаю, что со мной сотворил скуластый маленький дьяволенок. От нее оторваться было невозможно. И если я изобразил что-то из ряда вон на широком деревянном рундуке, застеленном сверху поролоновым матрасом и гордо именуемом кроватью, причины ищите не во мне.
      Когда-нибудь я возьмусь за дело и докажу, что тело женщины описывается совершенной математической функцией, причем значения функций могут быть произвольны. Высокие и маленькие, полные и худые – не в этом суть. Суть состояла в том, что именно эта женщина подходила мне с феноменальной, фантастической точностью, словно мы были две половинки одного яблока. Может, того самого, за которое праотца и праматерь человеческого рода взашей выгнали из райского сада.
      Никогда я не был избалован женским вниманием, как уже говорил. Но и невинным за тридцать лет по нашим временам мало кто остается. Было мне, с чем сравнивать. В том числе с тем, что казалось совершенством. И теоретических знаний было выше головы. Но к чертям собачьим полетела вся теория. И в сиреневых блаженных облаках я плавал, как вдруг мелькнула в них электрическим разрядом мысль:
      – Господи боже, да она же моя жена!
      А Мария хохотала, блестя ровными зубами, поскольку я сказал это вслух:
      – Ну конечно, дорогой, разумеется! – и придвинулась поближе. – Знаешь, Иван, я все это время наблюдала за тобой и подумала, что нечестно было бы оставлять тебя на монашеском положении, коль скоро покинула тебя дама сердца.
      Она это знала, сто пудов, что от Максима. Грудастая португалка Кристина Кейрос не была дамой сердца. Строго научная личность, наука у нее, редкий случай для женщины, стояла на первом месте. И когда требовала своего неискоренимая природная сущность, она обращалась ко мне за помощью. Конечно, подобного рода помощь Кристина могла получить от кого-то более привлекательного – с ее-то бюстом! Но, очевидно, боялась, что слишком сильное увлечение пойдет во вред научным изысканиям. Так или иначе, она вернулась в Лиссабон и, по-моему, благополучно забыла про меня на второй день по приезде.
      И я тоже не сильно плакал. Хотя был ей благодарен.
      – Забудь! Я же теперь счастливо женат.
      – Пустое все это, Абак.
      И замолчала.
      – Почему пустое?
      – Потому что когда женились, рассчитывали на деловое партнерство, так? Чего я совсем не хочу, так это навязываться. Я просто… посочувствовала тебе как мужчине и немножко себе как женщине. Можешь посчитать это дополнительным пунктом к нашему договору. С одним условием: в эти игрушки играем до тех пор, пока одному из нас не надоест. А как надоест – каждый спит в своей постельке, и никаких претензий по этому поводу.
      – Готовишь почву для отставки и развода?
      – Почему так сразу? Думаешь, я не могу надоесть? Право личности на свободу неприкосновенно. А мы ведь свободны, не так ли?
      Говорила она, даже посмеиваясь. Но я понял, что за этим стоит. И не стал выяснять, кто разбил ее сердце, и с чьего голоса она повторяла эти убийственные слова. Меня это не интересовало. Главное, не приходилось уже уговаривать Марию выйти за меня замуж. Я надеялся, что уговорить ее со мной не разводиться будет проще. Поэтому вместо вопросов молча стал ее утешать, как умел.
      Это занятие требует уйму сил, как утешителя, так и утешаемого. Так что утром Максим, ввалившись по старой привычке без стука, застал голубков в гнездышке, спящими, в обнимку. Охнув, он тут же вывалился обратно и в захлопнутую створку постучал.
      – Да! – крикнул я, натянув Марии одеяло до макушки.
      В дверь просунулась голова с пылающими ушами.
      – Прошу прощения, месье-мадам, вставать пора. Сегодня у нас что-то вроде премьеры, так что протирайте глазки.
      Потом он убрал голову и уже из-за двери пробубнил:
      – Ребята, я за вас так рад, вы не поверите, как!
 

******************

 
      Если имеешь магазин и хочешь получать с него нормальную прибыль, надо вертеться как белка в колесе. Мне торговое дело вообще напоминало велосипед: держишься в седле, пока крутишь педали. А не то дело труба, и в эту трубу ты и вылетишь.
      Поначалу экономили на персонале, были сами за шофера, экспедитора, грузчика. Мы с Максимом на немецком дизельном фургончике днями рыскали по оптовым рынкам и базам. Мария, знать не знавшая, что такое обратная сторона прилавка, осваивалась под руководством старика Штеренгорца, который взялся ее консультировать по всем вопросам совершенно бесплатно и вообще к нам зачастил: ему нравилась наша легкомысленная компания. Старикан был чрезвычайно деловой и оборотистый, но не все же для дела, надо что-то и для души!
      Жили вчетвером: с нами прочно обосновались Максим и Колька. Никто Кольке даже не намекал на то, что надо бы переехать к родителям. Если бы я намекнул, сразу попал бы во враги и предатели. Да и рассудить, на что ему к такой мамаше? А папаша навещал частенько, брал с собой по делам, но потом неизменно водворял в наш "фонарь", норовя по вечерам зависнуть подольше за чаем и разговорами с сурдопереводом в исполнении того же Кольки или Марии, превосходно усвоившей язык жестов.
      А потом у Миши Конкина (у Кольки, естественно, была та же фамилия) появилась официальная причина быть у нас столько, сколько заблагорассудится.
      Комната, отведенная под кухню, столовую и гостиную, была грандиозных размеров: примерно пять на восемь. Здесь во время ремонтно-восстановительного аврала Миша поставил верстачок, запас кое-какие материалы и инструменты. Здесь никто не закатывал истерик по поводу скрипа пилы или шарканья наждака, вызывавших у тещи мигрень, здесь можно было сколько угодно пускать виться по полу кудрявую стружку или насыпать сугробики опилок от токарного станка. На этот случай Колька имел здоровенную швабру. А если настырные опилки заползали в жилые комнаты, просто в ход пускался пылесос.
      В общем, Миша на пустой половине огромной, как танцкласс, залы устроил мастерскую. Скорее даже студию. Он когда-то окончил хорошее художественное училище и умел не только строить рундуки. Скоро наше новое жилище охранял уютный домовенок, появившийся на свет из подобранной в лесу коряги. А в магазине учредили для него особую витринку. Мария называла ее "леший угол", по имени главного персонажа. Из подручных средств там изображался уголочек леса, очень живо и реалистично, а реалистичнее всего – сценки из жизни мелкой нечистой силы.
      Декорации и фигурки менялись, на сюжеты Миша оказался неистощим, и ребятишки не отлипали от "лешего уголка", пока мамаши затаривались.
      Своеобразную коллизию являл мой тесть с Абрамом Моисеевичем. Официально считалось, что его отношения с тещей закончились раньше, чем на ней женился мой тесть. Неофициально это было далеко не так. Мария во всяком случае была полностью осведомлена о течении интриги. Глупо было бы подумать, что Миша, вовсе не дурак и прекрасный физиономист, как все глухонемые, этого не знал. Но к моменту водворения нашего семейства в "фонарь" давно уже Штеренгорц был в ауте.
      Миша же, похоже, давно понял, что за птица его супруга, и на появление за чайным столом "молочного брата" реагировал с завидным спокойствием. И Штеренгорц знал, что Миша все знает. И тоже вел себя дипломатом, то есть делал вид, что никто и не пукал.
      Истина же заключалась, как ни странно, в том, что прожженный старый еврей Ирину Анатольевну любил. Трудно было поверить, что можно много лет, пусть и не совсем безответно, любить такую вздорную и, в общем-то, глупую даму. Наверно, лишь по принципу схождения крайностей. Но когда Ирина Анатольевна была свободна, он, естественно, был женат, а развод для чиновника тогда был равнозначен отставке.
      Теперь он был вдов, но дама сердца занята. Или просто охладела. Сердце красавицы склонно к измене. Но Штеренгорц остался верен в душевной склонности, опекал по мере возможности детей, и именно он со своими связями поспособствовал тому, что Колька с сестрой смогли пять лет прожить на Кубе вместе.
      Что мне делать с собственной душевной склонностью – вот был вопрос! Ответ тоже был – пользоваться, пока дают пользоваться. Мария относилась ко мне по-человечески хорошо. Хорошие соседи, веселые друзья… надежные партнеры. За скобками почти мужской дружбы и деловых разговоров оставались ночные визиты из спальни в спальню. Иногда она приходила ко мне, а чаще я к ней, потому что оставаться без нее уже не мог. "Небольшое взаимно приятное дополнение к нашему договору", как же. Я по отношению к ней стал как наркоман. Господи боже мой, что она со мной творила! Мы были друг с другом так, что ближе не придумаешь. И при этом такая дистанция, что все готовые сорваться признания застревали где-то между зубов.
      Доступ к телу беспрепятственный. Далее – запрещен.
      Я рассуждал: многие мужья имели не больше того, что имею я. Уповал лишь на то, что скоро не надоем, если буду терпелив. Радикально изменило бы ситуацию, только если Мария оказалась бы в положении. Но сам об этом даже не заикался, а надеяться, что взрослая женщина попадет в "положение" нечаянно, было бы глупо.
      Так оно и катилось шариком – без слов.
      Производственная сторона жизни и материальная база тем временем потихоньку наладились. Я давно и хорошо был знаком с торговой работой, какое-то время ушло на освоение местной специфики, а потом все покатилось само собой. Стало появляться время для работы математической половины мозга, до той поры почти отключенной за бездействием. Я как-то стал вспоминать, что не определился с темой диссертации.
      И вот тут-то оно и началось. Вмешалась в судьбу Ее Величество Математическая случайность.
      Однажды мы с Максимом должны были двигаться куда-то порознь, он на машине, я своим ходом. Чтоб не разминуться, договорились о встрече на углу одного уютного скверика. Но Максим запаздывал, а в это время начался дождь, да такой, что под деревом было не спастись. Оглянулся вокруг – ни навеса остановки, ни кафешки, а единственное убежище, где можно спрятаться – стеклянный павильончик "Спортлото".
      Я никогда раньше не интересовался лотереей. И в ту минуту, отфыркиваясь в мокрые усы, как тюлень, я не понимал, какой зигзаг сотворила судьба, заведя меня не в какую-нибудь чебуречную, а в эту застекленную будку.
      Честно говоря, я и не в первую минуту об этом не заподозрил. Я просто разглядывал висящие по стенам таблицы статистики. Кончался сентябрь, и ватманы были заполнены на три четверти по всем системам: 5:36, 6:45, 6:49, 7:56. То есть, конечно, каждая имела свое название, но я по привычке извлекал из всего цифровую суть.
      Потом по той же привычке начал штудировать одну из таблиц, помню, 5:36, не без удивления поймав себя на том, как пытаюсь упорядочить кажущийся хаос произведения лототрона и продолжить вертикальную колонку цифр, предугадывая выпадения номеров на следующую неделю. Впрочем, этим занимались в павильончике все, кроме нескольких случайных, зашедших переждать дождь прохожих. Прикинул "на глазок" действие теории вероятности на отрезке натурального ряда из тридцати шести чисел, цикличность выпадений в грубом приближении и записал то, что показалось самым подходящим.
      – И что у тебя, парень, вышло? – спросил меня кто-то сбоку. Я оглянулся – там сидел старик в потертой кепке, просторном клетчатом пиджаке и таких же точно роговых очках, как у меня. Я это сразу заметил – несоответствие одежды и очков, которые стоили в несколько раз дороже всего наличного гардероба. Конечно, несоответствие это было неспроста. Но я по этому поводу ничего говорить не стал, сел рядом со стариком и показал ему бумажку из блокнота.
      – Так-так-так, – сказал он. – Семерка у тебя идет сто процентов?
      Помню, вероятность выпадения семерки была, в самом деле, выше, чем остальных, что я и подтвердил:
      – Да, семь, восемь и тридцать два, а остальное как получится.
      Вместо ответа старик достал из папки несколько заполненных, но еще не сыгранных бланков лотереи "Счастливая пятерка" – те самые 5:36, выбрал один и подал мне.
      Там красовались, отмеченные крестиками, те же самые 7, 8, 32 и еще два каких-то.
      – Давно играешь и где? – спросил старик, уставив на меня свои очки. Он был сильно близорук, просветленные немецкие линзы тянули на восемь-девять диоптрий.
      – Вообще никогда и нигде не играл и не играю.
      – Не разводи конспирацию, дорогой. Я вижу, как ты работаешь с цифрами.
      Я пожал плечами.
      – Дело ваше, верить, не верить. С цифрами работать умею, потому что когда-то профессионально учил математику. Прогноз этот сделал исключительно от нечего делать, потому что на улице льет, а мне на этом углу надо дождаться друга.
      Причем объявляю таки вам, что это не есть работа с цифрами. Это грубая прикидка наобум святого Лазаря.
      – Ну таки ты, дорогой, не выбрасывай, – старик, усмехаясь, слегка спародировал мое выражение. – Сыграй на удачу святого Лазаря, судя по тебе, пятак-другой тебе не проблема. Возьми вот, – и подал чистый бланк и ручку.
      Цифр у меня было девять, я отметил пять и замялся, не зная, что делать с остальными.
      – Раскрутку будешь делать или по развернутой бить?
      Но я не понял, о чем он.
      – Э да ты и впрямь чалдон! Отмечай все, играй по коду неполного развертывания.
      Опять я ничего не понял. Но деньги требовались совсем небольшие, я сыграл карточку и хотел уж было выскочить на улицу, где заметил подъезжавший фургончик с Максимом, но старик ухватил меня за рукав.
      – Парень, ты не пропадай. Приходи сюда, когда можешь. Поглядим, какова твоя удача. Я тут часто бываю, а если не окажусь, спроси у Любашки, – он указал в сторону операторши – Ивана Ивановича.
      – Меня тоже Иваном зовут, – сообщил я заинтригованный.
      – Вот и хорошо, что тезка! Чует мой нюх, что сметаной пахнет!
      На том и расстались.
      Прошло, однако, недели две, прежде чем я опять очутился на углу с павильончиком "Спортлото". Карточка, изрядно замусолившаяся за полмесяца, болталась в записной книжке, и я решил ради любопытства "проверить удачу".
      Краснощекая Любаша при моем появлении подняла настоящий переполох.
      – Молодой человек! Вас Иван Иваныч спрашивал разов сорок, а вас все нет! Да вы хоть знаете, что выиграли?
      Действительно, в таблице результатов стояли те самые "стопроцентные"7, 8, 32, и, кроме того, не входившая в число лидеров, но все же отмеченная 4. Любашка все охала:
      – Две недели как выиграл и хоть бы хны! Наши б уже и деньги получили, и сыграли бы два раза еще. Иван Иваныч! Да куда он запропастился, только что был тут! Ну, подождите чуть-чуть, если есть время, они далеко не уйдут. Перекусить выскочили.
      – Что, Иван Иваныч тут частый гость?
      Женщина махнула рукой:
      – Не то слово. Они тут все прописанные, весь ихний профсоюз. Я им так и говорю: кровати поставь, вы и ночевать тут будете.
      И в это время четверо во главе с самим Иваном Ивановичем зашли в павильончик.
      Цепкие глаза старика сразу остановились на мне:
      – Иван! Я уж ждал, ждал, все жданки съел. Смотри на него такого, куш сорвал, и не чешется!
      – И много я выиграл?
      – Нет, вы его еще и послушайте! Он и не знал, сколько выиграл! Ну, давай разберемся…
      Взял мою карточку.
      – Четыре угадано, по шестнадцатому коду, до хрена! С тебя на пиво.
      Почти два миллиона теми еще, неденоминированными. Для ясности – около восьми тысяч баксов. Недурная сумма для случайной ставки меньше девяноста тысяч. Я еще подумал, что если бы был пенсионером, обрадовался бы куда больше.
      – Дуракам счастье, Иван Иваныч.
      – Трепи больше! – отрезал он. – Бывает, конечно, и дураку везет, но случай в медицине чрезвычайно редкий. На моей памяти раза три-четыре, а я играю от начала "Спортлото".
      Это звучало так же гордо, как "от сотворения мира", и поневоле я посмотрел на компанию с интересом. А старик поволок меня за стол:
      – Время есть? Садись с нами. Мы тут уже работаем. Выкладывайте, у кого что.
      Равиль, ты первый. "Лотто миллион", поехали.
      Равиль был пожилой и почти однорукий татарин: от левой ладони отходил единственный указательный палец.
      – Два номера на повтор, – лаконично доложил он и придвинул бумажку.
      – Толя!
      Толя тоже был в годах, в потертом камуфляже и со следами армейской выправки. Он тоже положил на стол листок с рядом цифр.
      – Валера?
      Валера был самый молодой, около сорока. Так же деловито, без слов, предъявил свой листок.
      – Юрий Палыч, что у тебя?
      Но Юрий Палыч, небольшого роста и предпенсионого возраста мужичок, оказался недисциплинированным. Вместо того, чтобы показать требуемое, он сунул мышиный нос в чужие листки и зашуршал ими:
      – Равиль, чего, сдурел? В четвертый раз восьмерку на повтор? И пятнадцать – да никогда пятнадцать не идет после такого расклада! Ты, Валерка, чего, богатый – четырнадцать чисел? У тебя больше восьми не берут, и то во второй ряд!
      Валерка посмотрел на говоруна с молчаливой ненавистью, а старик и вовсе оборвал:
      – Показывай!
      Тот пошарил по карманам и извлек листок. Иван Иваныч посмотрел по очереди все, что подали, и задержался на последнем:
      – Юрий Палыч! А это не с прошлой недели?
      Тщедушный обиделся:
      – Ну вот! Равиль вечно одно и то же приносит, а я что, виноват, если мне так дало?
      – Если дало – полбеды, – покачал очками старик, – а беда в том, что, сдается мне, ты брешешь.
      Я склонялся к тому же наблюдению, но встревать в чужие разборки не стал. Только Иван Иваныч отмолчаться не дал и спросил:
      – Тезка, а ты что скажешь?
      Я ответил:
      – Играть не думал даже и не готовился. Дайте несколько минут.
      И все время, пока я прикидывал вероятности, кругом стояла почтительная тишина. В пять цифр уложиться не удавалось, и я опять написал девять.
      Старик прямо выхватил блокнотный листок из-под рук.
      – Так-так-так! Восьмерка совпала, пятнадцать совпало, – понял, Равиль?
      Одиннадцать и сорок – а дальше что?
      – Что, что! – влез Юрий Палыч. – Считать умеет, по нечетным исключительно! Сорок один, сорок три, сорок семь, сорок девять! Да когда оно такое было?
      Я пожал плечами. Склочный мужичонка был неприятен, но Иван Иваныч смотрел вопросительно.
      – Мне так дало.
      – Откуда? – не унимался балабол.
      – Хоть бы таки и от верблюда, – съязвил я. – Всем дает каким-то образом, а мне вот так.
      Я уже просек незамысловатую терминологию.
      – Уел! – засмеялся Равиль и погрозил левой рукой: она у него словно нарочно на это была приспособлена.
      – А если без смеха, сынок, почему?
      – Если без смеха, – объяснил я,- это объяснить вкратце таки довольно затруднительно. Кто-нибудь знает, что такое периодичность консеквенции отрезка натурального числового ряда?
      Это впечатлило.
      – Где тебя так выражаться научили? – спросил Равиль.
      – На матфаке МГУ, – ответил я чистую правду.
      – Там у вас все такие умные? – поинтересовался Юрий Палыч.
      – За остальных не ручаюсь, а меня за дурака пока не держали, хоть и Иван.
      – И ты всегда так бьешь? В смысле, всегда так выигрываешь? – продолжал допытываться тщедушный.
      – Первый раз в жизни играл.
      У бедолаги, наверно, пересохло в горле, он ерзал на стуле, блестел воспаленно глазками, поглядывая то на меня, то на Ивана Ивановича, который, безусловно, был боссом этого профсоюза. Старик, однако, и ухом не повел на его выразительные намеки. Вынул из папки чистый лист бумаги и сказал:
      – Давайте работать.
      Посидев минут сорок, с минимальными разъяснениями, я понял систему профсоюзной игры. Дело было поставлено на широкую ногу. Играли разные системы, но больше всего 6:49, "Лото миллион". Играли развернуто и на суммы, которые трудно было ожидать от людей, одетых довольно скромно. Но я посмотрел еще раз на роговые очки босса – очкам эти суммы соответствовали.
      Итак, эти четверо приносили по несколько цифр, которые, как им казалось, могли выпасть в следующем тираже. По три цифры от каждого старик брал в конечный "главный" вариант из двенадцати чисел, по ему одному ведомому критерию определяя, что именно имеет больший шанс на выпадание. Один, впрочем, критерий был понятен: если та или другая цифра попадала в независимые вычисления двух или более игроков, оно автоматически попадало в карточку. Что до остальных приемов – я их постиг куда позже.
      Потом составлялся еще один вариант из двенадцати чисел. Этот вариант составлялся более произвольно, и числа, попадавшие туда, подлежали коллективному обсуждению.
      При этом босс категорически не хотел брать то, что предлагал Юрий Палыч.
      – Балаболище! Неделю лодыря гонял, потом высосал из пальца что попало и приволок!
      Не болтай, я вижу, работал человек или нет. Валерка работа, Толя работал, Равиль узкий специалист, а ты ерунду принес! – и вдруг повернулся ко мне:
      – Ваня, играешь с нами? Что, если мы используем твои сороковые номера?
      – Пожалуйста, не жалко.
      – Нет, не о том речь, чтоб ты номера подарил. Давай с нами в долю. Платишь пятую часть билета и получаешь пятую часть выигрыша. Ты при деньгах, с выигрыша сыграть – святое дело. Идет?
      – Соглашайся! – запел Юрий Палыч. – Вместе вернее. Не один, так другой, в свою очередь все угадывают, попеременно. У профсоюза вхолостую не бывает!
      Старик поглядывал уничижтельно:
      – То-то и оно, что попеременно! Ты давно уж на чужом горбу катаешься.
      – А что, что? Не брал ничего, что ли? У всех бывает!
      – Один раз пятерку взял. Было дело, но когда?
      – Зато сколько взяли!
      – Зато потом это все уже выбросили, считай. Не готовишься, как двоечник, нахлебником стал. Когда последний раз получал шары? Забыл? То-то!
      "Получать шары" означало, объяснил Иван Иваныч, особую премию за верно угаданные номера. Следовательно, балабол давно работал вхолостую.
      Работа продолжалась развертыванием нескольких вариантов из восьми и десяти чисел и большого количества простых вариантов, и я посчитал, что сумма, нужная для оплаты карточек, превышала мой собственный выигрыш.
      Тем временем закончились расчеты, Иван Иваныч собственноручно заполнил внушительную стопку, подсчитал на калькуляторе и объявил мою долю. Получалось порядочно.
      – У меня с собой нет столько наличных.
      – Тю! – присвистнул старик. – Вот чалдон, право слово. У тебя же карточка с собой. Ею можно расплатиться за ставку. Давай знаешь как? Сколько тебе причитается? Один девятьсот восемьдесят, почти два? В игре твоя доля, – посмотрел на калькулятор, – пятьсот семьдесят. У нас деньги с собой. Давай карточку, и я тебе выдам… – он начал подсчитывать, но я его опередил:
      – Один четыреста десять.
      Равиль выстави большой палец на здоровой руке:
      – Во даешь! Счеты ходячие.
      – Абак, – поправил я татарина, – прозвище мое такое.
      Потом в почти молитвенном благоговении компания сидела за столом, пока Иван Иваныч стоял к нам спиной, а Любашка трещала терминалом, обрабатывая карточки.
      Потом принес стопку, проверил отметки терминала и сказал:
      – Все свободны до послезавтра.
      Я хотел было уйти вместе с остальными, удивляясь про себя, зачем потратил столько времени и денег. Денег, впрочем, жалко не было, все равно шальные. Но Иван Иваныч опять взял меня за рукав, как в прошлый раз, и хотел усадить на стул:
      – Ты, тезка, если не торопишься, останься.
      Но я торопился. Максим меня уже крыл на все бока, нагружая в одиночку мешки и коробки. Я пообещал:
      – Приду послезавтра.
      – Но рассчитывай так, чтоб я после работы мог с тобой потолковать один на один.
      А еще лучше,- он черкнул номер на бумажке,- позвони, Ваня, будет о чем поболтать.
      На оставшиеся деньг я купил серебряные сережки с зелеными камушками. Меня уверяли в магазине, что это настоящие изумруды, но я в драгоценностях не разбираюсь. Я просто подумал, что серебро и зеленые камни хорошо подойдут к смоляно-черным волосам Марии.
      Коробочку затейливо перевязали бантом, я принес ее вечером в комнату и положил прямо в ладонь.
      – Что это? – она подняла черные глаза с выражением некоторого даже недовольства.
      – Посмотри, – предложил я.
      Она проворно распустила бантики, открыла футлярчик… я ждал благодарности, хотя бы даже дежурной, подарок делался от души. Но нахмуренная азиатка захлопнула футляр и спросила:
      – Зачем?
      Приходилось отвечать.
      – Все мужья дарят подарки любимым женам.
      – Только не тогда, когда женился по необходимости. Или по случаю.
      – Теперь у меня в тебе совсем другая необходимость. А случаи бывают и счастливыми.
      Она вспыхнула.
      – Если у нас с тобой штамп в паспорте и если я с тобой сплю, это не означает еще, что… что…
      – Что мы муж и жена?
      Неожиданно она заплакала. Плакала горько и беззвучно, только слезы текли по щекам.
      Я опустился на колени и вытирал ей лицо носовым платком, который она же наутюживала мне. Будь я проклят, думал я, я не виноват, что не меня она хотела видеть своим мужем.
      – Я не знаю, кто он. Только кто бы он ни был, он не стоит твоих слез. Если он не остался с тобой, он не знал, чего лишился. Значит, и плакать не о ком.
      Если Мария думала, что мне надоест и я уйду ужинать, она здорово просчиталась.
      Никуда я не собирался уходить и не ушел, пока щеки не высохли. Я дождался, пока она сердито высморкалась и проворчала:
      – Долго ты будешь на коленях стоять? Я тебе не икона богородицы.
      – Пока не наденешь сережки и не пойдешь на кухню меня кормить. А то так и умру с голода у твоих ног.
      Так и сделали, и присоединились к Максиму и Кольке, которые коротали вечер за беседой: пиво у одного и чай с лимоном у другого. Колька учил великовозрастного родича иностранным языкам. Макс один был у нас, по выражению деда Федора, "немтырь".
      Остальные чередовали в разговорах английский, испанский, русский и международный язык жестов глухонемых.
      За ужином я поведал, откуда взялись деньги на подарок. Даже Мария развеселилась.
      – Здорово, – размечталась она. – Ни суеты, ни напрягов с нашей лавочкой не надо, устроим игру в лотерею по-научному. Пять минут посчитал, сделал ставку, и стриги купоны. А в промежутке пей шампанское. Благодать!
      – А ну как продуем? – развел руками Максим – Пей, сестренка, пиво с таранкой, шика меньше, зато надежнее!
      Позвонить старику я как-то не собрался. Но через два дня, как обещал, заглянул в павильончик. День был воскресный, я ожидал встретить компанию в сборе, но с Иван Иванычем сидел один Валерка с таким видом, будто выслушивал отеческое внушение.
      И, похоже, так оно и было.
      – А. тезка! Что, и теперь скажешь, что счастье дуракам?
      – А что, таки привалило?
      Валерка округлил глаза.
      – У тебя что, телевизора нет? Ты что, тиража не видел? Ты что вообще по вечерам делаешь, братан?
      – Зачем мне телевизор, если я молодожен? А что, выигрыш?
      – Поздравляю! Четверка,- перешел сразу к главному старик. – Сыграли два твоих сороковника, Валеркина тройка и повтор от Равиля. И еще кое-что прошло в раскрутке, так что четверок море. Вон Валерка собрался стиральную машину жене купить. И купит, если не зайдет по дороге пивка попить.
      Мрачный малый помрачнел еще больше.
      – Полгода как одну минералку! Это вы, Иван Иваныч, меня так, для профилактики песочите.
      Стало быть, насчет внушения не ошиблись… Валерка ушел с честно заработанным "шаром".
      А старик приступил ко мне:
      – Ты, Ваня, как на самом деле считаешь, вычислил ты что или повезло?
      – А вы как думаете?
      – Я не думаю, я тут знаю кое-что. Во-первых, на новенького везет частенько. Во-вторых, можно сказать, я игрок уже профессиональный. Я играю примерно столько, сколько тебе лет. Всякого повидал. Эти деньги считаются легкими. Как бы не так! Кто только на моей памяти за ними не гонялся! Когда начиналось "Спортлото", десять тысяч выигрыша стоили больше, чем сейчас, может быть, сто миллионов. Желающих на такой кусок уйма находилась, и математиков там хватало, уж ты поверь. Кандидаты-доктора, профессора и чуть ли не академики. Сколько было разработано всяких систем! И все до одной на поверку оказались туфтой, пустым переводом денег.
      – А вы всегда выигрывали?
      – Не всегда и не сразу, и старуха моя на меня ворчала. Но последние пятнадцать лет, сынок, я постоянно в плюсе. При образовании в семь классов, заметь. Я опираюсь на практику и на специфические приемы работы. Могу поспорить, что вся твоя высокая математика тут гроша ломаного не стоит. Ты, хоть и не завзятый игрок, математикой своей маскируешь интуицию. Согласен?
      Тут-то я и подумал, что нет лучше материала для работы по статистическому анализу и статистической прогностике, чем лотерея. И отвечал, уже размышляя на эту тему:
      – Вы правы и неправы одновременно. Правы, что если б с помощью каких-то функций можно было бы вычислить выпадение шаров, все лотерейные конторы закрылись бы.
      Рассчитать можно некоторые параметры, чем добиться увеличения шансов. Интуиция – это тоже метод расчета, только способ расчета не выходит на уровень сознания и остается в подсознании, из-за чего результат кажется озарением. Ваши специализированные методы, мне кажется, того же корня. Нащупали функцию практически, но даже не поставили задачу сформулировать ее. Результативность повысилась процентов на пятнадцать, но и это уже дало огромный плюс. Всю гармонию интуиции, поверьте, можно проверить алгеброй.
      – Сынок,- сказал старик проникновенно, – меня зовут Иван Иваныч Скобелев.
      Посмотри, если не веришь, – и он протянул карточку водительского удостоверения.
      С какой бы стати я не верил, что он Иван Иваныч Скобелев? Но карточку взял.
      Двадцать четвертого года рождения, плешь просвечивает через серые волосы, очки даже на фотографии увеличивают до безобразия серые, буравчиками, глаза.
      – Посмотрел? Вот запомни: я буду не я, если твоя математика в данном применении хоть чего-нибудь стоит.
      Но меня уже разбирал азарт. Я не гнался за лотерейным счастьем, я и так на жизнь зарабатывал. И так нашел бы, где взять на изумруды для любимой. Но ставилась под сомнение моя профессиональная пригодность, вкупе с мыслительными способностями.
      Такое стерпеть, если считаешь себя стоящим мужиком – позор.
      – У вас красивое простое имя и знаменитая фамилия, Иван Иваныч. Жалко будет вас этого лишать. Ну, а уж если я не докажу, что математика есть королева наук и в данном конкретном применении чего-нибудь да стоит, я тоже переменю имя.
      – Чудак, ты как это доказывать собрался?
      – Пара недель на подготовку. После этого в течение месяца я буду играть в этом павильоне, определенную сумму каждую неделю. Карточки можете держать у себя и проверять лично. В течение этого месяца выигрыш должен превысить расходы.
      Большего я сказать пока не могу. Все же я не игрок, я математик. Я играю не чтобы выиграть, а чтобы подтвердить теоретический расчет. Если вас заинтересует методика – дам книги. Хотя с семью классами, не обижайтесь, разобраться будет трудновато.
      Хмыкал, щурился, почесывал за ухом Иван Иваныч Скобелев. Потом изрек:
      – Дельное предложение, тезка. Сразу видно, мужик! Но тоже видно, что не практик.
      Одного месяца будет мало. Четыре тиража – не показатель. Бывают, знаешь, полосы везения и невезения. Но если ты сыграешь два месяца так на так, без потерь, я зауважаю математику. Если нет… Кстати, как тебя по батюшке и так далее? Пока фамилию не пришлось менять.
      Я вынул из бумажника российский паспорт, раскрыл на первой странице и подал, наблюдая, как вытягивается квадратное лицо старика. Иван Атаульфович Гусман – это вам не хухры-мухры. Хотя, если рассудить, и хуже бывает.
      Вообще, я оценил услугу мудрейшего Абрама Моисеевича. Даже на мудреное отчество не обращали внимания ни в одной инстанции, ни в одном кабинете. Тем более что соответствующий выговор я скоро наработал.
      – Кто ж ты, Ваня, по национальности? – спросил оторопело Скобелев.
      – Фг`анцуз, – ответил я голосом Штеренгорца. Старик перевернул страницу и взглянул с явным облегчением.
      – А у нас говаривали про вашего брата – иерусалимские казаки. Ой, не обижайся!
      – А, який же я казак, – вспомнил я Максимову побасенку, – колысь голым задом ежака не задавлю… Не на что обижаться, Иван Иваныч, правдой не задразнишь.
      Старик поднялся со мною вместе и вызвался подбросить "до нужного места". Я согласился, поскольку был без колес. Он подвозил меня на потертом "Москвиче" давнишнего гола выпуска, хотя я подозревал, что в заначке премудрого деда хватило бы и на "Мерседес". На костюмчик подороже того, что на нем был. Однако единственно дорогая вещь, какую он себе позволил, были очки. И машина, годами явно старше меня, ни одним суставом не пискнула за всю дорогу.
      По-моему, после этого о человеке уже ничего рассказывать не надо.
      Старик меня подкинул до Новогиреева, где я садился на кучинскую электричку. Он пытался разговорить меня "за жизнь" – кто я и чем занимаюсь. Но я беседу поддерживал минимально. В голове уже жужжало и щелкало: мозговая мясорубка готовилась перемолоть поставленную задачу.
 

**********************

 
      А задачка заставила сосредоточиться. И не одного меня. Приехав, я рассказал дома, в какое пари ввязался, и попросил небольшой помощи.
      – Что скажет собрание акционеров?
      Максим поморщился.
      – Оно тебе надо было? Верных денег там не заработаешь, лотерея, она лотерея и есть. Пусть и не теряешь ты ничего – ну, по мелочи, если вовсе не попрет, а времени уйдет уйма. Или ты рассчитываешь взять "на шарапа", как в тот раз?
      Насчет "не теряешь ничего" Максим сказал к тому, что на эксперименты я ни копейки не брал из общей кассы. Два "сороковника" обеспечили меня финансами на все два месяца. Вот насчет времени у Макса были претензии резонные: коль скоро я начинал заниматься другим делом, основная работа по магазину падала на него.
      "На шарапа" я не рассчитывал. Максимову правоту признал. Но не сдался:
      – Хорошо, буду заниматься как все, в свободное от основной работы время. Тут не в том дело, чтоб сшибить деньги или переменить деду фамилию на Иванов. Магазин дает деньги стабильно, замечательно. Но скучно, как любая нелюбимая работа. И хочется мне немного порезвиться. А тут такая математическая загогулина под моим почти еврейским носом. А у меня математические извилины в мозгу отсыреют, если не напрягать периодически. Работу свою я делать буду, но лотереей все равно займусь. В порядке хобби.
      Максима это успокоило.
      – Хобби? Это хорошо. Как говорится, каждый человек имеет право налево. Валяй.
      Мария вообще как-то проигнорировала наш спор. Единственным загоревшимся идеей игры по-научному был Колька. Он стал моим добровольным ассистентом во всякое свободное от школы время.
      Итак, я приступил, прихватив с собою всю прошлую статистику "лимона", как называл косноязычный Валерка "Лото миллион".
      Для начала загрузил все в компьютер и попробовал вычислить периодичность и последовательность выпадения номеров, так называемую консеквенцию, не на глаз, а как полагается.
      Результаты озадачили. При том, что ряд состоял только из сорока девяти чисел, а статистика шла за три года, с октября 92-го по октябрь 95-го, распределение выпадений было неравномерно. Некоторые номера выходили довольно часто, а некоторые – считанные разы, и это перекашивало вычисления. Я подумал было, что это вызвано нехваткой материала и три года мало для проверки распределения. Ведь по теории вероятности, если достаточно большое количество раз вытряхнуть по шесть шаров из барабана, в итоге получится, что все выпадали примерно одинаковое количество раз.
      Тогда я решил искусственно нарастить статистику и дал компу задачу: из ряда в сорок девять номеров произвольно выбрать шесть и повторить это сто пятьдесят раз.
      Скоро цифры уже светились, и вот тут-то я офигел. В компьютерном варианте царила строгая однородность, и каждое число повторялось то же самое n раз, что и все прочие. А в реальной статистике за те же сто пятьдесят или чуть побольше раз властвовал разброс. Двойка или четверка выпадали в три раза чаще, чем, например, сорок шесть.
      Колька сидел при мне верным адъютантом.
      – Что ты репу чешешь? Мухлюют, сто пудов, в твоей лотерейной конторе. Сунут какую-нибудь гайку в шар, и нате, пожалуйста!
      Но я не мог допустить мысль о мухлевке настолько примитивной. Перед тиражом несколько заинтересованных лиц из числа постоянных игроков осматривали шары и сам лототрон, и уж они-то гайку не пропустили бы. Тиражная комиссия состояла из людей посторонних, правда, совершенно некомпетентных. Конечно, где деньги, там обман, но уж какой-нибудь похитрее, чем гайка в шаре.
      Тогда я устроил сам себе лототрон. Купил набор для игры в русское лото, с карточками и номерами на бочонках. Карточки мне были ни к чему, из номеров я выбрал первые сорок девять, засунул их в горлышко двухлитровой пивной баклажки, и велел Кольке вытряхнуть оттуда шесть любых номеров. Записал их, засунул обратно. Добросовестно перетряс и велел повторить процедуру. И так сто четыре раза.
      Потом бегло разобрал то, что получилось, и у меня "зачесалась репа".
      Структура выпадения из "пивотрона" почти в точности совпадала со структурой выпадения реальной статистики.
      – Значит, не мухлюют, – сказал Колька с оттенком уважительного удивления.
      Если мухлевали, то какой-то более тонкой манерой. Оставив вопрос о возможных передергиваниях, мы с Колькой стали в подробностях исследовать результаты "экспериментальных данных" на предмет частоты, повторяемости и последовательности выпадений. Все подтвердилось: одни номера попадали через два-три тиража или вообще шли "на повтор", другие же выходили неохотно, раз через шесть-семь. Каждая цифра имела свою цикличность.
      Пока мы все это выясняли, приспело время первой ставки. Я подготовил ее как смог – двенадцать номеров почти наобум. Угадал только три и крепко продулся.
      Иван Иваныч посмеивался:
      – Ах, быть тебе, Ваня, Ивановым!
      На другую неделю я переменил тактику. Не стал делать развернутый вариант. При попадании хотя бы четырех цифр он давал большой выигрыш, если этого минимума не было – вместо выигрыша светил крупный проигрыш. Двенадцать чисел при полном развертывании дают в сумме 924 варианта по одной тысяче каждый. А я на второй раз сыграл сотни две простых вариантов, комбинируя три-четыре наиболее вероятны цифры с другими по мере убывания вероятности.
      В итоге все шесть игравших в тираже чисел явились в этих двухстах вариантах.
      Неудивительно, поскольку фактически я использовал весь ряд. И в одном проценте случаев, то есть в двух вариантах, совпали по четыре. Что в итоге окупило затраты раза в полтора.
      Старик уже не хихикал – внимательно посмотрел по порядку карточки все до единой и сказал:
      – Делаешь успехи, сынок.
      На третью неделю я задумался, почему цифры 10 и 43 любят выпадать несколько раз подряд, после чего надолго выпадают из игры. Потратив еще несколько дней, я обнаружил, что цифра 46 чаще всего выпадает на следующий тираж после 49, 35 после 9 и еще массу наблюдений подобного же рода. Правда, в абсолютном выражении это пристрастие было не подавляющим, 35 шли за девяткой в восьми процентах случаев, а в остальных девяноста двух гуляла как попало.
      Ах, старые добрые Кузнецов, Демидов, а также Марк Сканави и прочие! (Авторы учебников математики для вузов – прим. Автора) Сказал бы я им поправки к закону распределения, ведь даже задача попадалась такая, на вероятность выигрыша лотерейного билета! Математическое ожидание как числовая характеристика случайной величины? Знаем, тоже проходили. И знаменитое первое следствие тоже помним: "несколько взаимно независимых случайных величин…" и далее в том духе, что в лотерею целенаправленно не выиграть, может только повезти, но в итоге все равно прогоришь.
      И они были безусловно правы, что подтверждали все компьютерные модели. Такие задачи, в принципе, решались как немонотонные математические последовательности.
      Но описать такую формулу из расчета 6 из 49 – это задача для титана. До скончания века в самый раз. Так что я ограничился математическим описанием с некоторыми поправками в данных. Причем плотность вероятности на отдельных участках возрастала до так называемой "жирной точки".
      И при том я был уверен, что уйма народа делала это до меня, поскольку такие формулы доступны любому школьному учителю. А лотерейные фирмы как процветали, так и процветают.
      Придя в павильончик в очередной раз, я сказал Скобелеву:
      – Подаю документы на перемену фамилии! Вы были правы: расчет не подменяет предвидения.
      – Слепой сказал, посмотрим, – проворчал тот и, как всегда, внимательно изучил все до единой карточки. Потом мигнул пальцем Толе и Равилю:
      – Посмотрите-ка!
      – Хитрый шайтан! – сказал Равиль и погрозил, как всегда, левой. – Уже передернул нашу раскрутку!
      Неправ он был. Ничего я не передергивал. Только правило конвергенции никто не отменял. Если есть какая-то стоящая идея, разными путями к ней будет приходить много народа. Все великие открытия делались не по разу. Профсоюз Ивана Иваныча и я пришли к одной схеме: один развернутый вариант, правда не из двенадцати, а только восьми цифр, и дополнения из простых вариантов.
      – Толково сделано, – сказал Толя. – Ваня, возьмешь опять.
      Юрий Палыч, как двоечник на контрольной, вытянув шею, не глядя, переписывал цифры с моей карточки. Выглядело это с его стороны совсем несолидно, но я не стал бы связываться. Однако Иван Иваныч с завидным для его лет проворством подскочил и схватил плагиатора за ухо, усугубив тем самым комическое сходство со школяром.
      – Дед, ты что? – взвыл бедолага. – Ошалел?
      – Сам ошалел, совесть потерял! Кто второй месяц ни хрена не приносит? Кто наши номера Косте-громиле продавал? Сядь и нишкни. С тобой отдельный разговор, вылетишь ты в два счета за эти штуки.
      – Нет, как это вылетишь? – завертелся обиженный Юрий Палыч. – У нас и так народа некомплект, потому что Димку ты, Иван Иваныч, отшил, а Ваня пока на проверке и будет играть, нет ли – неизвестно. И потом, мои деньги в общем котле не кончились!
      – Ваню не замай, как не он у тебя списывает, а ты у него номера воруешь, а за это по шее полагается, и ты знаешь. А твои пять лимонов выну и отдам. Что скажешь, Толя?
      Толя был, как я уже знал, казначеем профсоюза и правой рукой босса. Отставной военный, большой аккуратист, вел безразмерной величины тетрадь, в которой записывалось, сколько сыграли, сколько получили (со знаком плюс или минус), сколько кому выплачено из общей добычи (как у пиратов Карибского Моря!) и какая сумма осталась в резерве. Тридцать процентов выигрыша шло на специальную банковскую книжку. Оттуда брались деньги на игру, если долго не везло и оборотные средства иссякали. А если сумма превышала определенную отметку, излишек распределяли между компаньонами в какой-то пропорции, которая раз от раза менялась в зависимости от успехов того или другого игрока.
      Точных сумм я, конечно, не знал. Но, судя по тому, что тратилось на еженедельные ставки, профсоюз не бедствовал. Начиналось же все с пятидесяти тысяч с носа, еще в девяносто втором, в год начала "Лото миллион", когда Иван Иваныч организовал в то "анонимное общество" Равиля и Толю, старых "спортлотошников".
      Какими-то неведомыми путями старик, неоспоримый авторитет, пришел к выводу, что наилучшим образом такое общество функционирует, если в нем шесть членов. Но когда я впервые появился в павильончике, профсоюз переживал, если можно так выразиться, кадровый кризис. Заседания проводили пятеро, и скоро численность грозила уменьшиться до квартета. Потому что Толя присоединился к боссу:
      – И правда надоел, старое помело. Вон Валерка как пиво бросил, так и машинку стиральную жене купил, а почему? По номеру железно каждую неделю. Мы тут стараемся, а он на халяву хочет.
      – Ну вы что, вы что! – замахал руками обвиняемый во всех грехах. – Невезуха одолела! С кем не бывает!
      – Не везет тому, кто сам не везет, – резюмировал грозный босс. – Терплю еще месяц. А что до некомплекта, знаешь сам: только свистни. Таких, как ты – косой десяток.
      Явившись через неделю на привычное уже рандеву, я знал уже, что выиграл, хотя и совсем немного. Общий счет оставался пока не в мою пользу, потому что в первой развернутой ставке уж очень много потерял. Но положение начало выправляться, так что начал я с шутки:
      – Иван Иваныч, не взять ли вам фамилию Гусман? Говорят, к везению?
      Иван Иваныч был, однако, не в духе.
      – Замолчи насчет везения,- отрезал он. – Что работал – сразу видно. Но работа на другой манер. Ты, Ваня, погоди пока с данными: у нас заседание месткома.
      И при этом как-то хмуро посмотрел на соседний стол. Там сидели два молодых человека. Оба выглядели очень стильно, но стиль был контрастным.
      Один был типичный "бык", таким же точно платил налог наш магазинчик. Они все на одно лицо, и лицо это было, по выражению Максима, в три дня не оплюешь – такой оно ширины. Необыкновенно толстая морда плавно переходила в необыкновенно толстую шею и далее – в необъятно крутые плечи. "Бычья" униформа тоже выдерживалась строго: с головы до пят затянут в турецкую кожу, ботинки на подошве с протектором. С шеи свешивалась цепь такой толщины, что хоть на велосипед, а на мясистых пальцах сидели золотые блямбы в количестве девяти штук.
      Ничего занимательного на морде написано не было, только выражение туповатой настороженности. "Погляди вокруг себя – не надул ли кто тебя?" Второй молодой человек был ростом повыше, раза в два потоньше и вид имел безукоризненно холеный, англизированный через посредство дорогого твида и суперэлегантного галстука, ужасно деловой и несколько томный. Нежное лицо с розовой кожей пыталось изобразить олимпийское спокойствие и даже подобие высокомерия, но удавалось это не очень хорошо. Незабвенный Кувалда сказал бы о нем, прищурившись презрительно:
      – Maricon!
      Что ни говорите, это слово куда шире и ёмче, чем его литературный русский перевод. "Педераст" означает только сексуальную ориентацию. Maricon, помимо этого, классифицируется как хлюпик, хныкса, человек неосновательный и ненадежный.
      Одним словом, пидор. И этот перевод получается абсолютно точным.
      Оба молодых человека неотрывно смотрели на наш стол, где Иван Иванович проводил обычную еженедельную "раскрутку": мордатый мерно, как всамделишный бык, пережевывал свой "Орбит" без сахара, томный по временам нервно теребил папочку.
      Раскрутка закончилась. Старик собрал бумаги и дал обоим знак подсаживаться к нам.
      Валерка услужливо сдвинул два квадратных столика, как в кафе.
      – Ну что там у тебя, Костя? – спросил Иван Иванович.
      Костей оказался бык. Он подал целую стопку бланков, пальца в два толщиной.
      Старик свистнул:
      – Костя, у меня в глазах рябить будет! Ты дай свои стопроцентные, и я скажу, будет у тебя сегодня толк или нет.
      – Дак не бывает стопроцентных, Иван Иваныч! – развел бык златоковаными конечностями.
      – А с чем мне тогда дело иметь? Ты к нам в профсоюз хочешь? Ты наши порядки знаешь? Пять чисел еженедельно, и чтоб хоть одно было верным. Что я, буду это все перелопачивать? У тебя есть деньги играть одному. Играйте и выигрывайте!
      – Дак у вас вернее, Иван Иваныч.
      – Вернее, потому что четверо приносят по одному числу. Выверенному, точному! А у тебя что? Всю таблицу Менделеева собрал. Не годится нам такое! В общем, в течение месяца пять чисел и из них одно верное, и тогда у тебя есть шанс. А так…
      Ваня, хочешь посмотреть? – обратился он неожиданно ко мне.
      – Зачем? – я был удивлен.
      – На случай обнаружения чего-нибудь ценного.
      Но я отказался. Тогда он протянул пачку второму парню:
      – Дима, хочешь оценить качество работы?
      Томный Дима поправил золотые очки.
      – Безусловно, компания "Лотто миллион" будет процветать благодаря таким людям, как наш друг Константин. Это типичная бессистемная работа, рассчитанная на чистую случайность. Впрочем, о расчете тут говорить не приходится.
      Холеными пальцами он перелистал пачку и отодвинул хозяину едва ли не брезгливо.
      Затем расстегнул кейс и извлек оттуда нечто похожее на египетский папирус.
      Бумажный свиток метра в полтора длиной был покрыт рядами цифр.
      – И что? – спросил старик.
      – Это моя усовершенствованная система игры, – объяснил Дима.
      Иван Иваныч, привстав, обозревал исписанную полосу.
      – Так-так, так-так… Что скажете, вожди?
      Мы молча таращились на эту цифирь. Кто-нибудь, может, что-то и понял, но я – ничего.
      – Мура, – изрек Костя.
      – Это универсальная система игры, которая действует при выпадении любой комбинации из шести номеров,- сказал Дима, уничижительно глядя на неотесанного конкурента. Фраза предназначалась Косте, однако я из нее понял, о чем речь. Но молчал, поскольку меня пока не спрашивали.
      – Не бывает такого,- сказал основательно Толя. – Все мечтают построить такую сетку, невод, понимаешь, золотых рыбок ловить. Ты на прошлой такой сетке сколько денег ухлопал? Десять лимонов. Сколько взял? Две четверки. Сколько над тобой смеялись? До сих пор Любашка хихикает. И вот нате-здрасьте, полгода не прошло, уже что-то новое родил. Ты это хоть проверил?
      – Ну… я закончил недавно. Два последних тиража система себя окупала.
      – А до этого?
      – Я же сказал, недавно закончил. Как я проверю?
      Старик подвинул папирус ко мне.
      – Ваня, ты бы мог это проверить своими математическими методами?
      Дима протестующе вскинул руки:
      – Нет-нет! Компьютерному анализу игровые системы категорически не поддаются.
      Практически, игры лотерейного типа относятся к немногим феноменам, которые не поддаются математическому расчету. Алгеброй проверить гармонию игры невозможно.
      Если бы имелся точный стандартный алгоритм выигрыша – его открыли бы давным-давно.
      – А сам пытаешься то же самое сделать,- поддел Толя. Бывший артиллерист в математике оказался подкован неплохо и холеного Диму явно терпеть не мог.- Системы эти – а я их перевидал уйму – все как раз искали этот алгоритм.
      – Но ведь и ваша методика с попыткой вычислить, а не наугад играть – тоже попытка системы. Иначе бы вы с закрытыми глазами ставили точки на листах. Не так ли?
      – Попытка угадать тем или иным способом завтрашний вариант – это одно, – не сдавался Толя, – мы здесь на этом все, можно сказать, собаку съели. Но сделать что-то универсальное – самонадеянность.
      – Ша! – оборвал препирательства старик. – Нам годится все, что работает. Ваня, будет работать эта штука?
      В этот раз спросили меня, и я ответил:
      – Принципиального ответа дать не могу, не думал над этим. Но могу дать хороший совет, как проверить именно эту сетку на работоспособность, не тратя на это много времени и денег. Купите набор от лото, возьмите первые сорок девять номеров, ссыпьте в посуду с узким горлом – пивная баклажка подойдет, и организовывайте тиражи сами. Достаньте шесть номеров, проверьте расклад в сетке.
      Потом сложите их обратно и повторите столько раз, сколько заблагорассудится.
      Дима ужасно рассердился.
      – Профанация! Причем грубейшая профанация. Я, как вам, наверно, известно, сотрудник администрации компании "Лото миллион". Я знаю оборудование, на котором производятся тиражи. Это французские усовершенствованные лототроны, которые обеспечивают абсолютную, практически стерильную случайность выпадений. А то, что вы предлагаете – кустарщина, самодеятельность и халтура.
      Он даже порозовел от гнева. Но Скобелев глядел на него с усмешечкой, да и меня в моем ничтожестве он не убедил.
      – Правильно, самодеятельность и кустарщина. Где ж я возьму французский лототрон?
      Однако мой пивотрон вовсе не халтура. Я проверял на комьпьютере систематику выпадений: разницы практически никакой. Так что рекомендую не брезговать.
      Засим оскорбленный в лучших чувствах Дима собрал свой папирус и удалился, получив то же напутствие, что и Костя:
      – Пять номеров и хотя бы один верный!
      А мне напоследок сказал:
      – Подумай насчет системы, Ваня. Димочка этот фуфло человек и никудышний игрок.
      Но он работает в самой контре и кое-чего нахватался. Системами он все уши прожужжал. Говорит, многие люди их создавали, но, ясен пень, пользовались сами.
      Конечно, если можно придумать такую вещь, ее будут держать под страшным секретом.
      Конечно, имея такую сетку, озолотеет любой придурок. А как тебе кажеся, не слишком ли хорошо, чтобы быть правдой? Или это задача для гения? Я, сынок, играю очень давно, и счет потерял, сколько мне их показывали, систем этих. Я и сам, был грех, пытался что-то лепить. У меня это оказалось туфтой. А вот ты подумай: это в принципе возможно?
      Сразу я ответить не мог и обещал подумать.
      Математика игры меня к этому времени увлекла всерьез. Не соблазн выигрыша. Я все-таки был относительно обеспеченным человеком. Нет, конечно, не богатым. Но меня жадность не одолевала. Я по-латински легкомыслен: необходимое есть, даже немного сверху, а рвать жилы из-за лишнего не в нашем обычае. Я занялся лотереей, можно сказать, из любви к искусству, из-за возможности посоревноваться с Его Величеством Случаем, математического начала. Я не Костя и не Юрий Палыч. Я не мечтал хапнуть. Но вести комбинацию два месяца и не потерять ничего – это было равнозначно выигрышу, по определению коммерческой лотереи.
      Максиму я пересказал разговор насчет системы. Друг мой разволновался не на шутку.
      – Абак, если можно сделать такую сетку, она будет золотой сеткой!
      – Уже слышал. Жадность обуяла?
      – Эх! – он поморщился. – Знаешь, как достала уже вся коммерция! А времени прошло всего ничего, представь, как это достанет через год, два, пять! Не торгаш я, и ты, кстати, тоже. Даже не математик, в отличие от тебя. Ну да, у меня неплохо пошла эта наука. Но ведь я не ученый. Я спортсмен и стрелок. Если бы этим можно было прокормиться, вернулся бы в спорт. С большим удовольствием – в качестве тренера для мальчишек. Но кому сейчас надо тренировать мальчишек? И куда, к черту, денусь я с этой стрельбой? В киллеры меня уже начали приглашать, знаешь?
      Ладно, в киллеры я ни при какой погоде не соблазнюсь, хоть настолько-то я человек порядочный. Торговля – это относительно чистая экологическая ниша, которая многих приютила в нынешнем бардаке. Но и только. А тут… Абак, ты, в отличие от меня, математик настоящий. Не сушеный догматик, который будет всю жизнь подтверждать равенство на все стороны Пифагоровых штанов. Ты настоящий, творческий, парадоксально мыслящий математик. Ты и в аспирантуру не пошел из-за того, что там неизбежно голову повяжут теми же Пифагоровыми штанами. Так почему бы тебе в качестве неформальной, для души, темы не взять разработку беспроиргышной системы игры? Работы там, как я понимаю, хватит и на хорошую докторскую. Степени она, конечно, не даст. Но даст свободу заниматься тем, чем хочешь заниматься.
      Ты понимаешь, что меня зацепил коммерческий эффект. Только не думай, что я бессовестный. В киллеры не пошел и пашу, как могу, настолько честно, насколько жизнь позволяет. Ворочаю коробки с тобою на паях. Честно сказать, мне сейчас стыдно, что я тебя от глупой ишачьей работы сразу не освободил. Но не вечер же еще, можно нам на паях предпринять некое научно-практическое изыскание? Не гожусь я тебе в подметки, но чему-то и я учился, на подхвате быть смогу. В качестве младшего партнера для черновых разработок. Финансово это безопасно: до вложения денег можем опробовать систему многократно, до получения гарантий. Это законно, поскольку у нас даже налоги с выигрыша не платятся. Это не аморально, поскольку все нам проигрывающие добровольно вверяют судьбу лототрону. Чего еще тебе надо?
      Не без удивления я выслушал эту тираду. До сих пор Максим относился к моему занятию как к хобби, отдыху от "ишачьей работы". Это пока мотивировка была чисто спортивная. Но коммерсант он всегда был куда лучший, чем я, и потому раньше почуял запах денег.
      Однако в математике всегда был сильнее я. Тут он не льстил.
      Я сказал:
      – Ты недооцениваешь сложность этой работы. Шансы должны быть стопроцентными, так?
      Единственное, что поддается хотя бы условному вычислению – консеквенция, последовательность. И то, знаешь ли, относительно. Она повышает шансы процентов на пятнадцать. Где я возьму остальные восемьдесят пять? Всей моей науки хватает только чтобы напропалую не просаживать. Едва концы сведены с концами, а вначале еще и крупно проиграл.
      – Да ведь ты только начинаешь… Черт! А старый хрыч этот, Иван Иваныч? Он же хвалился тебе, что пятнадцать лет не проигрывал! С семью-то классами! Он что-то знает или что там у него за душой?
      – Огромная практика и, по-видимому, в значительной степени интуиция.
      – Интуиция, Иван, обычно на практике и основывается. Если я регулярно тренируюсь, я интуитивно попадаю в десятку. Стоит пару недель не походить на стрельбище – интуиции как не бывало. Ну что, добро? Пивотрон и Колька в нашем распоряжении.
      Пробуем?
      Разговор происходил тем же вечером на той же кухне, при общем присутствии. Но если Колька был в полном восторге, то Мария с женской практичностью остудила пыл:
      – А жить на что? Кто магазином заниматься будет?
      – Проза жизни, – скривился Максим. – Будем, будем мы заниматься магазином.
      Синица в руках – святое дело.
      Максиму я тоже сказал, что подумаю. Это тоже не обязывало ни к чему.
      В эту неделю я опять выиграл. Опять немного – превышение над расходами на тираж тысяч на сто. Общий баланс был уже почти нулевой.
      – Дружище, – сказал Иван Иванович, – мне пора документы подавать. Перемена фамилии – это у нас дело мешкотное, даже теперь. Не сомневаюсь в твоей конечной победе.
      Сам-то я знал, что по строгому счету уже победил. Судите сами.
      Если лотерейная компания оставляет на свои нужды около сорока процентов собранных сумм, а остальное пускает на выплату выигрышей, потеря этих сорока процентов запланирована, предопределена. И если потери игрока меньше этой величины, значит, теоретически он в плюсе. А если деньги практически не теряются – значит, эти сорок процентов я уже сделал. А уж если больше, значит, имел полное право обсуждать со стариком, будет он Петровым, Сидоровым или Гольдбергом для экзотики.
      Заседание выдалось тихим. У Кости с Димой босс взял листочек, посмотрел недовольно и сказал:
      – Не особо… Но как вы есть экзаменуемые, принимаем без обсуждения. Играть это, упаси боже, не станем, играйте сами. Я только гляну завтра, что у вас попало.
      И, как уже повелось, отпустив всех, взялся за меня. Долго молча перебирал карточки, отвлекался и думал о чем-то, сняв очки. Потом снова надевал их и изучал листочки. Я ждал.
      – Знаешь, что я тебе скажу, Ваня? – изрек он, наконец. – Я тебе скажу, что на этом листочке пахнет выигрышем. Прямо тебе скажу – пахнет! Но ты его понюхаешь и не получишь, потому что у тебя здесь кое-что лишнее, а кое-чего не хватает. И у меня в связи с этим сомнение: нарушить чистоту эксперимента или оставить все как есть?
      – А что бы вы хотели?
      – Хм… ладно, эту карточку оставь, как есть. Дай чистую. Вот смотри: это оставляем, это долой, а вот здесь я добавлю одну-единственную цифру. Сыграй, и посмотрим, какая разница между тобой и мной.
      В варианте из десяти чисел он убрал три, одну поставил – совершенно неожиданно для меня, ибо эти 17 у меня в раскладе даже не фигурировали. Я сыграл и положил в карман к остальным.
      На другой день вечером в магазине сводили еженедельный "дебет с кредитом", когда ворвался вихрем Колька и, вопя "Ура!", стал изображать в подсобке что-то вроде гопака вприсядку. Потом схватил меня за руку и, бешено вскидывая на ходу ногами, поволок наверх, в мою комнату.
      Там на столе были разложены карточки текущего тиража. Его только что показали по телевизору. У стола стояли Мария, с озадаченным лицом, и Максим, непривычно бледный.
      На карточках карандашом были подчеркнуты выпавшие номера.
      Отдельно лежала карточка, заполненная Иван Иванычем.
      Из восьми сыгранных чисел пять были подчеркнуты. И в том числе стариковы семнадцать. Было, отчего Кольке ходить вприсядку.
      Но это Колька. Я почувствовал себя щенком, которого ткнули носом в собственную лужу.
      Максим тоже знал, что это за карточка.
      – Ну что? – спросил он. – Результаты уже объявляли. На четырнадцать тысяч баксов в этой бумажке. Как будешь делить? Твоих цифр четыре, одна его, ему двадцать процентов, а твое остальное. Так?
      – Ты посчитал, сколько там было бы без этой его цифры? – поинтересовался я. Не знаю, так ли зловеще звучал у меня голос, как он впоследствии мне приписывал.
      Тот прикинул:
      – Баксов восемьсот будет.
      Тогда я заорал:
      – Какие, к черту, двадцать процентов? Ты что, не понял? Я же пересказывал тебе разговор! Меня как мальчишку утерли! Как последнего сопляка!
      Колька "не въехал" и спросил деловито:
      – А раз был уговор, значит, все отдавать?
      На мальчишку орать было стыдно, и я постарался ответить как можно спокойнее:
      – В деньгах тут, что ли, дело! Я бы сам ему еще столько же заплатил, чтоб только узнать, откуда он взял это семнадцать!
      И объяснил ученику пятого класса, что по теории консеквенции цифра семнадцать на этот тираж нигде, никаким образом не "давала", как говорили игроки.
      Некоторое время в комнате стояла угрюмая тишина, и все смотрели на меня. Тоже, нашли надежду и опору! Но если и мог кто сказать что-нибудь существенное, так это только я. И я сказал:
      – Половину выигрыша я ему отдам. Может, и больше, если запросит. Но я должен все узнать про это семнадцать и откуда оно взялось. Можете считать, что я бык и мне показали красную тряпку. Для меня это дело чести. Неделя у меня на то, чтобы попытаться это сделать. Максим, что скажешь, если на неделю я брошу магазин?
      – Переживем, – сказал тот, и глаза заблестели кровожадным блеском. – Неделю или сколько там тебе надо. Попросим помочь Абрама Моисеевича. Переживем, потому что чует мое сердце, Абак: если ты это прояснишь, ключ к сетке у тебя в руках!
      И с похоронно-торжественным видом пошел вниз, к недоделанному "дебету с кредитом".
      Таким образом, я засел за изучение числа семнадцать и всего, что с ним было связано. Колька сидел около меня дни напролет (эта неделя совпала с осенними каникулами) и ожесточенно грохотал "пивотроном". Погода на улице стояла дрянная, тоскливая, и это действовало угнетающе.
      Дело, однако, надо было делать независимо от погоды и настроения.
      Для начала я выбрал из статистики все варианты с нужной цифрой и обнаружил, что их совсем немного. Номер этот был не из самых ходовых, статистики для обработки не хватало. Потому я обратился к услугам шурина и ворчал на него нетерпеливо:
      – Скоро ты мне достанешь то, что надо?
      – Да нету твоего кола с кочережкой, – оправдывался мальчишка, – а все лезут дуськи да гуси-лебеди!
      – Это что? – я не освоился с терминологией лотошников, и все эти дуськи, горбыли, табуретки и топорики меня путали.
      – Два и двадцать два, – пояснил Колька. – Они лезут часто и часто парой. Если два достал – двадцать два сам выйдет.
      Я решил оставить семнадцать – за эти дни ни в чем не повинное число успел возненавидеть – и проверить Колькино утверждение по поводу "Мы с Тамарой ходим парой".
      Колька подождал, погромыхивая баклажкой, когда я дам команду продолжать. Потом ему надоело, он взял книжку и устроился у меня на лежанке читать. Потом заклевал носом и пошел спать.
      Он проснулся в семь утра и босиком, в трусах и майке, пришлепал в мою комнату.
      Лежанку он застал неразобранной, а меня – с красными глазами за компьютером. На тумбочке стоял пустой кофейник. Я еще разбирался с гусями-лебедями и всем, что они за собой потянули. Разбирательство предстояло долгое, но принцип был заложен.
      Выключив экран, я повернулся к шурину:
      – Колька, а скажи, чего бы ты сейчас твоя душенька желала?
      – По-настоящему или понарошку?
      – Конечно, по-настоящему.
      – Ну-ну… он устремил в потолок глазенки. – В середине учебного года каникулы на месяц. Чтоб в Москве дрянь-погода, а мы на месяц в тропики.
      – Сделаю, – сказал я.
      – Врешь небось, – сморщил нос недоверчивый родственничек.
      – Сделаю, – повторил я. – Помнишь, что говорил всегда Абрам Моисеевич? "Обещал оторвать ребенку голову – таки оторви! Или не порть авторитет взрослого.
      – А когда? – поинтересовался плут.
      – А когда хочешь?
      – В марте месяце, у нас тут все расквасит, а мы на Варадеро – попы греть!
      – Прохвост! Ты бы хоть спросил, за что тебе такое счастье.
      – А за что?
      – Не скажу.
      – Значит, не сделаешь.
      – Сделаю!
      – Что, сплел сетку?
      – Еще чего! Это, старик, работа на несколько месяцев. Но методику работы подсказал ты. Нечаянно.
      Разумеется, он это сделал нечаянно. Многие сотни раз он вытряхивал фишки из горлышка баклаги и свежим детским взглядом подметил ту закономерность, что два и двадцать два часто выпадают вместе. Скажем, процентах в пятнадцати случаев.
      Подозреваю, что то же самое, но на большем количестве случаев наблюдений за тиражами подметил Иван Иваныч.
      Господа профессионалы и любители! Альфа и омега успеха в игре – наблюдение за статистикой. Оттуда идут все премудрости и вся интуиция. Не верьте в сон, чох, приметы и подсказки судьбы. Будьте просто внимательны. Особенно к тому, что лежит на поверхности.
      Больше я на эту тему не скажу ничего. Потому что суть явления, которое я назвал консиденцией (от латинского concidencia – совпадение, и не ищите в словарях, это мой личный термин) до того проста, что еще пару слов – и любому олуху станет ясно. Я уверен, что этот велосипед в массовом порядке изобретали все мало-мальски квалифицированные игроки.
      Само по себе это явление еще не в состоянии преподнести вам Джек-пот. Но умение им пользоваться повысит шансы еще процентов на пятнадцать. А кто соображает, тот поймет, что сто процентов случайности – это одно, восемьдесят пять – другое, а семьдесят, с учетом классической консеквенции – вовсе третье. И предстояло еще делать подробные таблицы на оба явления.
      Но это я отложил на потом. Сначала надо было выспаться. А до того, как выспаться, зайти к Марии. Потому что вчера вечером в горячке я забыл это сделать.
      Обычно часов в одиннадцать я стучал ей в дверь и заходил, не дожидаясь, пока ответят. Она читала, лежа на кровати – такой же лежанке, изделия Мишани. Они очень были удобны, эти рундуки, и для хранения вещей, и для сна, и для любви.
      Короб, на совесть сбитый, не скрипел ни при каких обстоятельствах. При моем появлении Мария откладывала книгу и отодвигалась к стенке, давая мне место. Это повторялось неизменно каждый день, кроме тех – четырех или пяти в месяц – когда она разводила руками и говорила лукаво: "Йок, джана!" Это означало по-таджикски "нет, дорогой". Поболтав немного, я отправлялся восвояси. Когда "йок" заканчивалось, она сама заходила ко мне, приветствуя: "Хоп, джана!". И все повторялось сначала.
      И вот эта традиция оказалась нарушена, ай-ай-ай, какая с моей стороны беспардонность! Мужчинам свойственно иногда увлекаться работой и забывать обо всем, даже о женщине, даже о самой любимой. А женщинам свойственно на это обижаться. И, несмотря на небритость и предрассветный час, я отправился к Марии, велев Кольке кофе намолоть, раз все равно проснулся.
      Дверь не была заперта – такого у нас не водилось. В комнате стоял сумрак. Мария лежала, закутавшись в одеяло, как в кокон, глаза сладко склеены сном, и пахло от нее немножко медом. Может, это крем у нее был такой. Неважно! Важно, что это от Марии пахло медом.
      Я потихоньку потянул за одеяло и чуть не рассмеялся – во сне она все равно придерживала край руками. Дернул еще раз. Мария, не просыпаясь, высвободила из-под одеяла руку, нащупала меня, сидящего на краю… и то ли вздохнула, то ли пробормотала: -…эль…
      Сомнений не было: трехсложное испанское имя, с окончанием на "эль". Таких много.
      Мануэль? Самюэль? Даниэль? Какая разница, как его звали? Внутри собрался жесткий комок. Что делать? Уходить?
      Ну, нет. Если был такой придурок по имени Микаэль, или как его там, которому не был нужен запах меда от смуглых рук и брови, похожие на узкие стрижиные крылышки, и много что еще, что скрывалось в женщине со вселенским именем Мария, – провалился он к чертям, туда ему и дорога. А я умнее. Я никуда не уйду.
      И я начал целовать персиковые щеки, и вздернутые к вискам уголки глаз, и лоб, полускрытый черными непослушными волосами, стараясь не поцарапать кожу теркой позавчерашней щетины. -??? Ты совсем сумасшедший? Спросила она изумленно.
      – Угу, – отвечал я, зарываясь ей куда-то в ухо и делая вид, что задремываю.
      – Ты феноменальный мужчина и феноменальный сумасшедший, – продолжала она убежденно. – Вообще ты, Иван…
      Не знаю, что за комплимент она хотела мне отвесить. Я уснул, как провалился, и не помню ровнехоньким счетом ничего. Обидно даже.
      В этот день я проспал до обеда прямо в комнате Марии. Остаток времени потратил на то, чтобы постараться привести в математическое состояние все экспериментальные данные. (Кто забыл школьный курс алгебры, дальше может пропустить.) Что классическое определение вероятности неприменимо к лотерее, меня не удивило.
      Любой второкурсник знает, насколько ограничено его использование из-за того, что случайность в стерильном виде, вопреки утверждению Димы, явление исключительное.
      Случайность же есть закономерность иного, неочевидного порядка. Неисследованное и потому неуправляемое.
      А поскольку, согласно тем же Кузнецову и Демидову, случайное событие зачастую есть результат неполной информации о данном явлении, я постарался использовать всю полученную информацию с наибольшей полнотой.
      Итак, выпадение четырех и более шаров с заданными номерами можно рассматривать как произведение n событий, где n больше/равно 4 и меньше/равно 6. Формула полной вероятности такого выпадения
 

4 2

 

C* C

 

43 6

 

____________________

 
       6_
 

C 49

 
      Если не учитывать дополнительные факторы, равные полной ерунде.
      Но поскольку по теории умножения вероятностей вероятность совмещения событий А и В есть произведение вероятности одной из них на условную вероятность другой, поскольку некоторые условия появления на свет божий из лототрона того или иного номера известны и поскольку определение 2 этой теоремы не исключает зависимости событий – это другой вопрос.
      Итак, по формуле полной вероятности вычислить, какие цифры появятся после тех, что выпали в предыдущем тираже, – это довольно индивидуальная вероятность. А потом проверить на предмет умножения вероятности их совмещение, используя свежеразработанные, полукустарные таблицы консиденции.
      Я принялся за работу. Колька таскал с кухни термоядерной крепости кофе и горький "Гвардейский" шоколад. К вечеру, часам к девяти, была готова формула, дававшая приличную вероятность четырех чисел в ряду из двенадцати. При этом не использовалось ничего сложнее биноминального коэффициента Ньютона. До схем Бернулли или теоремы Лапласа, или прочей тяжелой артиллерии, приготовленной для взлома закономерностей лототрона, дело не дошло. Зависимость случайностей свела на нет целесообразность использования формул "случайности в стерильном виде", и снова я "чесал репу": система оберегала себя от проникновения устойчиво и надежно. Пощипывать по краям – это пожалуйста; а добраться до сладкой серединки – шалишь. Тут должна уже иметься счастливая случайность. То есть закономерность такого порядка, что добраться до нее – вопрос чистой удачи.
      Но я ведь не жадный. Меня боле чем устраивал выигрыш полтора к одному, если он стабилен. Так и сообщил Максиму, который извелся весь в эти дни. Еще бы, работал за двоих и болел за меня, как за лошадь на скачках. И он одобрил скромность:
      – Курочка по зернышку клюет и сыта бывает. Только проверить на стабильность – и с песнями вперед.
      Сам он дотошно повторил мои расчеты исходя из тех же данных. Но цифры в конечном итоге у него получились почему-то другие. И я посоветовал другу попусту не рисковать. Раз мы партнеры и тянем этот невод сообща, что ему рисковать деньгами, излишков которых еще не образовалось?
      Назавтра была уже среда – "присутственный день", как посмеивалась Мария.
      Побритый и наутюженный, явился я на "профсоюзное собрание", приготовив на ожидаемые насмешки Ивана Иваныча тираду о том, что лес боится не того, кто много берет, а того, кто часто ходит.
      Но насмешек не последовало. Франтом придя в павильон и напустив независимый вид, я вдруг обнаружил на лицах старика и прочих выражение совершенно похоронное.
      – В чем дело, народ?
      Ни слова не говоря, Иван Иваныч протянул мне основной бланк, сыгранный профсоюзом на прошлой неделе. Я взглянул и все понял.
      В этой карточке и в той, что Иван Иваныч переделал из моей, совпадали только три цифры: пресловутые 17 и еще две какие-то, не помню уже. В профсоюзной игре использовалась цифра, не попавшая ко мне – 33, "жиды" по лотошной терминологии, в итоге из выигрышной комбинации угадали всего четыре номера. А мои 4 и 18, давшие в итоге куш, не фигурировали вообще.
      – Убил, – сказал мрачно Иван Иваныч. – Без ножа зарезал! Как это ты, а? Старый я дурак! Ах, дурак! На пенсию пора, Ваня. Ты подумай! Была у меня в голове четверка эта, – но не взял в вариант. Ах, осел я, осел!
      – Не убивайся, – утешил я его. – Издержки профессии. Я вот тоже думал насчет тридцати трех. Но у меня к этой цифре предубеждение. (Старик слабо усмехнулся: лотошные термины тоже знал.) Иван Иваныч, делимся по справедливости: Одна пятерка ваша. Идет?
      – Идет, – вздохнул он. – Сынок, справедливо, но не утешает. Если бы я внимательнее изучил твои номера, – ты же не жался! – если бы не форсил перед тобой, я бы эту же пятерку сам взял. Только не говори, что деньги те же. Деньги те же, да только форс не тот. Ты понимаешь, о чем я.
      – И я о том же! Если бы не жался и дал "жидов", делили бы сейчас Джек-пот.
      Только вздохнул с присвистом сзади Юрий Палыч.
      – Знать бы, где упасть, – махнул рукой Скобелев. – Что упустили, то упустили.
      Отнесем на издержки производства и на то, что сами виноваты. Ну, давайте жить дальше. Что принес?
      И в наглую переписал мою карточку, хотя сам такого никогда не одобрял. Даже обсуждения не было – так расстроились. Просто сдублировали мой вариант.
      Старик снова предложил меня подвезти.
      – Что с деньгами-то делать будешь?
      – Сделай заначку на будущее. Полоса везения может закончиться.
      Я не был согласен.
      – Пятерку поймать – это везение. А четверку можно рассчитать. Вы же не тычетесь наугад?
      "Москвичок" нырнул на обочину и встал.
      – Не поделишься, сынок? Не волнуйся, не прошу халявы. У меня тоже кое-что за душой имеется. Без моей циферки не было бы твоей пимпочки?
      – Верно. Но, между прочим, в пролете я бы не остался все равно. Надежнее и безопаснее брать понемногу, но постоянно.
      – А еще говорят, французы любят шампанское?
      – Нечего меня подковыривать! – рассердился я. Нашел листок и написал на нем формулу стандартного интеграла вероятности.
      Старик посмотрел квадратными глазами из-под квадратных очков.
      – Что за дребедень?
      – Основа любой лотереи.
      – Сынок, Дима меня чем-то похожим уже пугал. Ну и вышел пшик, как всегда.
      – Мелко плавал Дима. Основа не есть конечное решение. Лотерея есть сочетание закономерностей и случайностей различных порядков. Единой формулой их не возьмешь. Нужен комбинационный подход. Есть формула наибольшей вероятности – по ней можно играть, не теряя деньги. Но что касается рецепта джек-пота – его таки нет в природе. Точнее, есть, но это закономерность уже иного порядка, который рассчитывать не научились. И пятерка где-то посередине.
      – Сынок, – вдохновенно сказал Иван Иваныч, – что ты там говорил про комбинационный подход? Разные ведь есть способы. Я не проигрываю столько лет – значит, мой подход твоего стоит. А если мы их скомбинируем – все у нас держитесь!
      Минуты две я размышлял. Методы старика явно кое-чего стоили, поскольку я подозревал, что он давно имел на вооружении что-то вроде моей консиденции.
      – Хорошо, – сказал я. – Секретов держать не буду. В следующую среду принесу книги и устрою ликбез исходя из семи классов образования. Адаптирую как-нибудь.
      И напоследок, у платформы, утешил старика:
      – Иван Иваныч, работали вместе и за выигрышем вместе поедем.
      В следующую среду, когда мы встречались на привычном месте, весь профсоюз пребывал в состоянии приподнятом. Несколько десятков мелких выигрышей дали больше двухсот процентов, и гнусил один жадный Юрий Палыч:
      – Я-то настроился, думал, по науке каждую неделю по пятерке будем снимать…
      – А кто это – мы? – осведомился Толя.
      – Ну, мы… профсоюз.
      – Иван тебе что – крепостной или нанятый мозгами шевелить?
      Балабола терпели только из-за отсутствия замены. Обо мне разговор даже не шел.
      Все понимали, что если у самого получается настолько недурно, смысла с кем-то объединяться у меня никакого. Я не любитель выяснять отношения, чего почти невозможно избежать в любой команде. И если я разок прокатил всех на горбу за просто так, то впредь благодетелем оставаться не собирался.
      Костю и Диму "заслушали и обсудили" еще до моего прихода. У "быка" было "глухо, как в танке", потому что работал он, по словам татарина, методом слепого тыка.
      Дима за две недели дважды приносил по искомой цифре – но этому никто не радовался.
      – Как же не хочется дела иметь с этим голубчиком от слова "голубой", – сокрушался Иван Иваныч. – Дрянь болотная! Кстати, Ваня, он уже знает, что на нашем терминале взяли пятерку и что взял ее ты. Он визитную карточку оставил, вот – старик протянул перламутровую картоночку Я смотреть не стал. Пока профсоюз заканчивал дела, сыграл свой вариант и просто ждал, когда босс освободится. Мою папку распирало от. "Краткого курса высшей математики".
      Однако ликбез не удался.
      Расположившись за дальним столиком, я уже объяснял старику общие принципы вероятности, и это он схватывал лихо: сколько лет он с этим явлением работал, не задумываясь об основаниях и положениях, и ко многому пришел эмпирическим путем.
      Но как только дело дошло до простейших символов и формул, старик стал тормозить и наконец совсем застопорил.
      – Тезка, брось свой талмуд. Ничего я в нем не пойму, хоть ты им меня по башке тресни.
      – Значит, учитель из меня неважный.
      – Брось! Это ученик у тебя с усохшими мозгами. Восьмой десяток разменял, а школу закончил, когда твоих мамы с папой на свете не было. За парту мне поздно, а нахрапом взять тут думать нечего. Владей своей премудростью сам. А моя – вот она.
      Она у меня, брат, попроще.
      И старик извлек из своего портфельчика стопку тетрадей и книгу в пластиковой обертке.
      Я раскрыл книгу и чуть не упал со стула. Многолетней давности издание именовалось "Как играть в Спортлото".
      Нет, коллектив авторов вовсе не был кучкой шарлатанов. Они советовали играть систематически. Но это были системы… ну как бы это назвать…
      Вот, например, советовали правое поле перекрывать вариантами по типу: 123456, 234567, 345678 и так до конца. Чтобы выиграть по такой схеме, надо ждать миллион лет.
      Другая система советовала отмечать один вариант и играть его длительное время: мол, когда-нибудь попадет. Лет эдак через двести пятьдесят.
      Подобным хитростям, основанным на классическом определении вероятности, числа не было.
      – Сколько ж вы, Иван Иваныч, на этом денег угробили?
      – Заплачено, брат, за науку! Все я тут перепробовал досконально и пришел к выводу: нарочно путают, чтоб деньги с народа слупить по заданию партии и правительства. Но кое-какое рациональное зерно я ухватил: я стал искать закономерности.
      "Вот оно, – подумал я, – закономерности в случайном." Меж тем мой собеседник положил на середину две объемистые амбарные книги. На обложке одной из них было написано: "Первый исход", другой – "Второй исход". Я открыл первую.
      В ней были расписаны таблицы, определяющие порядок выпадения номеров. Сорок девять разделов, в которых после выпадения номера такого-то следует скорее всего ожидать выпадение номера этакого с вероятностью в столько-то процентов, по убывающей. Это не был расчет. Это были наблюдения за много лет, за сотни и сотни тиражей, за тысячами падений нумерованных шариков. Объяснения феномену не давались, обобщения не делались. Словно вышивальщица бисером, терпеливо, год за годом, старик набирал это панно острой иглой наблюдательности, и скрупулезно уточнял результаты каждый год. Это было нечто вроде таблицы Лапласа для данной серии вероятностей. Кое-где я замечал расхождения его результатов со своей таблицей консеквенции, и обозначения шли не в дробях, а в процентах, но в целом картина сходилась. Я только охнул:
      – Старина, это же каторжная работа! Я это рассчитал по формуле в сутки.
      – Не понимаю я этих кудрей,- махнул рукой Иван Иваныч. – По-моему, оно надежнее.
      А с той заумью на моей памяти один ты толка добился.
      – С одним этим и я б не добился ничего.
      – Так и у меня это не все!
      И я открыл тетрадь с надписью "Второй исход".
      Там была… моя таблица консиденции. По-другому оформленная, но я об эти числовые ряды уже глаза намозолил.
      – Такое и у меня есть.
      Старик посмеивался.
      – Это слишком просто, чтоб я один оказался такой умный. Одно невдомек: почему-то мало народа догадывается. Но только и это еще не все.
      И выложил третью тетрадь, тоненькую, с надписью на обложке: "Подвохи".
      Оригинальный термин… Я развернул тетрадь, посмотрел на цифры, поставленные парами и тройками… и ничего не понял.
      Иван Иваныч от моего замешательства пришел в восторг, хихикал и потирал руки.
      – Не все вам, грамотным, нас, стариков, учить! Догадайся!
      Но я "чесал репу" и не понимал, в чем подвох.
      – Даю подсказку: "семнадцать" взял отсюда.
      Но и это ничего не прояснило. Я взмолился:
      – Ладно, уели таки вы меня, уели! Что это?
      – Это, Ваня, когда по всем приметам должен идти один номер, он не выходит, а вместо него выходит заменитель. Я частенько дублирую верные номера подвохами. Но тут уж никаких расчетов, никаких кудрявых формул. Голое чутье. Можешь списать, я добрый.
      – Иван Иваныч, вы что? И таки даром? Оно же стоит бешеных денег. Ваша математически неграмотная работа по объему и уровню исследований тянет на хорошую диссертацию.
      – Наплюй, – сказал старик сумрачно. – Ты малый правильный. Сколько у меня было случав, как с твоей пятеркой? И редкий-редкий раз находится среди сукиных детей порядочный человек, чтоб поделиться. Не то чтоб я жадный такой – плевать, я себя и старуху обеспечил. Из принципа вредно становится! Видел, как у нас над номерами дрожат? А ты на той неделе вариант отдал не глядя. Не заикнулся даже ни о чем. И знаешь, этим ты меня, тезка, убил. Наповал и окончательно. Ты, сынок, только и будешь игроком, потому что игра не терпит жадных. Костя жадный, Дима еще хуже, и никогда к ним масть не пойдет. А к нам пойдет. Потому что мы за мастью гонимся, а не за деньгами, ну ты понял, о чем я, не знаю, как там оно по-научному.
      А может, ты такой, потому что не русский прохвост. И кстати, прости за иерусалимского казака, не от ума я это ляпнул. В общем, бери подвохи. Остальное, вижу, у тебя есть. Остальное – это основа. Но это – изюминка в хлебе. Сам ты видел, как это работает.
      Но я тетрадь не взял.
      – Мне так неинтересно.
      – Какого тебе еще рожна горячего? – фыркнул Скобелев.
      – Понимаете, я не жадный, но таки я еще и не игрок совсем. Я математик. Строго математик. Я занялся игрой из спортивного интереса, не из-за денег. Мне интересно, чтобы я думал сам. Вы, по сути, делали ту же работу, что и я. Но вы не знаете, почему выпадают друг за другом цифры, а я знаю. Вы нашли подвох, то есть взаимозаменяемость цифр, но не знаете, почему они друг друга заменяют. Это уже совсем другой уровень закономерности. И я хочу его просчитать.
      Иван Иваныч хмыкнул.
      – Сделаешь докторскую и будешь доволен, спортсмен. А нас без хлеба оставишь на старости лет.
      – Таки вы зря. Даже ежику понятно, что подобные вещи не идут в открытую публикацию. Уверен, что все это было открыто много раз разными людьми независимо друг от друга. Но все держали открытие при себе, и в результате мы изобретаем велосипед.
      Скобелев помолчал немного, поскреб обложку тетради ногтем, вздохнул.
      – Ваня, не два ли мы с тобой дурака? Люди рвутся к этим вещам заработать денег, возьми хоть того же Диму, или Юрий-Палыча, да они бы зубами ухватились за бумаги эти, и хапать стали бы ртом и задницей, прости господи! Жрать бы им в три горла.
      А мы? В цифирки играем, старый да малый.
      – Иван Иваныч, да пусть все говорят, что дуракам счастье! Иван – он дурак и есть, два Ивана – дурдом ходячий. Это как в сказе: пусть они умные, все равно мы всех обставим, потому – Ивану это по должности положено.
      – Обставим, говоришь? – Глаза старика заблестели. – Тогда, Иван мой умный, один тебе совет, или может, просьба. Да я об этом уже говорил… Сетка! Мне она оказалась не по зубам. Ты, конечно, голова, но и я еще из ума не выжил. Вот когда поедем за выигрышем, я захвачу свои наброски. Не халява, Ваня, совместная работа у нас будет. Не забудь записать тогда меня в соавторы диссертации.
      Через день мы поехали получать наличные деньги. Мелкие выигрыши выплачивала Любашка – на это хватало того, что играли прочие посетители. "Я вас тут всех за Костиков счет содержу!" – язвила она, когда мордоворота не было поблизости. Но случалось, что не хватало на выигрыш и дурных Костиковых денег. Мы встретились в Новогиреево и на невзрачном зеленом "Москвичонке" поплелись через всю Москву, забитую пробками по случаю первого снегопада, в главную контору на Пятницкой.
      Просто, почти бедно одетого старика в европейски обставленном офисе встретили как старого знакомого: не первый раз он пощипывал из этого стога. Но меня, как оказалось, в этом месте тоже знали. За дверью узорного стекла с табличкой "Старший бухгалтер", у стола с шикарным компьютером и другими признаками респектабельности нас встретил не кто иной, как томный мальчик Дима.
      – Давно, давно вас ждем, Иван,- нежная ладошка попыталась изобразить рукопожатие.
      – От души поздравляю. Вам, Иван Иваныч, появился опасный соперник.
      Глаза старика, увеличенные сильными линзами, щурились, как у кота.
      – Пустое, Дима! Нас Костя один прокормит. А мало ли таких Костиков?
      – Достаточно. Значит, вы считаете, что на всех хватит? Вы, как бы сказать, показываете ему сюда дорожку?
      Как-то странно он спрашивал, и я поспешил поставить все на свои места, сообщив, что у Ивана Иваныча свой бубновый интерес и третья доля в выигрыше. У Димы от такой новости съехали набок очки и порозовели уши, но спрашивать он ничего не стал. Начал оформлять документы на выплату и с особенным вниманием изучал мой паспорт: имя, отчество, фамилия, год рождения, прописка. Фиктивная, естественно, прописка, в месте, где я ни разу не бывал, за три года вперед уплатив старушке – божьему одуванчику. Даже сунул нос в штамп загса. Хотя зачем ему?
      Заполнив квитанцию, Дима отдавать ее мне не спешил.
      – Иван, вам не передавали мою визитку?
      Я про эту карточку и думать забыл и извинился.
      – Ну, неважно, если я вас все равно увидел, да еще по такому приятному поводу.
      Не могли бы мы поговорить?
      И стрельнул глазами на Скобелева. Тот поднялся и вышел: секретничайте, давайте, мол! А Дима рванул с места в карьер:
      – Иван, у меня к вам деловое предложение. Вы играете в доле со стариком? Он, конечно, самородок, но неграмотен до ужаса, – закончил чуть ли не церковноприходскую школу. Я слышал, что вы математик-профессионал. Я же заканчивал тот же МГУ, но экономфак. Я профессионально умею анализировать цифры, так же как и вы. Не хотите объединить со мной усилия?
      – В чем?
      – В поиске универсальной системы игры.
      – Опять сетка?
      – Назовите ее так. Скажу, не хвастаясь, что уже продвинулся до известной степени.
      – Ничего об этом не слышал.
      – Скажем так, я свои успехи не афиширую. Вы как математик знаете, что такая работа требует времени и постоянного совершенствования. Объединив наши усилия, мы могли бы создать уникальный инструмент.
      – Если у вас есть успехи, зачем вам моя помощь?
      – Для ускорения работы. Расчеты громоздки и непросты.
      – А зачем вам, Дима, сетка?
      – Что за вопрос! – он был слегка шокирован. – Вы игрок, и спрашиваете такие вещи!
      Поневоле я вспомнил недавний разговор со стариком.
      – Я, Дима, игрок недавний, и то случайный. Я математик-аналитик, специализировался на теории вероятности. Мне просто скучно забрасывать каждый раз один и тот же невод. Я на каждую игру делаю расчет, исходя из текущей статистики. И результат меня устраивает.
      – Особенно если смотреть на сегодняшнюю цифру в ведомости… Но все же, не боитесь вы, что попадете в "черную полосу", невезуху, грубо говоря, и потеряете все?
      – Исключено. Я не зарываюсь. А теряют все, только когда зарываются. Это свойственно игрокам, но я-то не игрок. Вон Иван Иваныч – тоже не зарывается и не проигрывает годами.
      – Ах, у него чутье на номера буквально звериное!
      – Ну, не сказал бы, что он на уровне инстинктов. Я видел его за работой, знаю методику. Ничего сложнее арифметики, но эффективно! Исписывает каждую неделю гору бумаги, но результат вы знаете.
      – Но это ж столько мороки каждую неделю! Головная боль, страх ошибиться! Вам не хотелось бы обеспечить себе жизнь без риска?
      Он совсем разошелся, вожделея халяву: щеки пошли пятнами, скулы натянулись.
      Не люблю жадных.
      – Если вам, Дима, думать напряг, играйте в "Русское лото".
      С этим я его и покинул.
      В кассе мне выдали пластиковую карточку "Виза". В ближайшем банке я снял треть суммы и перевел на такую же карточку Скобелеву. Старику приходилось иметь дело с виртуальными деньгами. Разговор с Димой я передал от слова до слова и в качестве комментария получил пару хороших матюков.
      – Куда тебе? – спросил он, когда процедуры закончились. – На Ярославский? Или давай тебя отвезу домой, в твое Кучино.
      Но я не хотел ехать домой сразу. Я назвал адрес одного ювелирного салона на Садовой. Там я купил серебряное колье в виде цветочной гирлянды с зелеными камушками. Эксклюзивное изделие некоего мастера Капырины, как значилось на этикетке. Мастер Капырина свое дело знал хорошо и ценил свой труд недешево. Но если есть возможность подарить моей Марии самое лучшее, это надо сделать. Ей не шло золото и необыкновенно шли зеленые камни – к глазам и волосам, а черненое серебро прямо льнуло к смуглой коже. Я ловил себя на мысли, глядя на цветочный чекан, что если бы умел, то сам изготовил бы ей что-то подобное. Ну изготовить не умею, сумею хоть подарить…
      Держа в руках длинный бархатный футляр, я то открывал его, то закрывал. Иван Иваныч поглядывал искоса из-за баранки.
      – Это ты жене?
      – Жене.
      – Давно женат?
      – Полгода.
      – Блондинка, брюнетка?
      – Жгучая!
      – Красавица, наверно?
      – С ума сойти!
      – Сходи, сынок: так-то с ума сходить еще никому не вредило…
      Он довез меня до дома и высадил у входа в магазин – сам догадался, что это мой магазин. Я не конспирировался от старика.
      Ноябрьские ранние сумерки окутывали дом. Светило единственное окно – на кухне.
      По лестнице плыл запах кофе. Мария была одна. Максим мотался по базам, как собачий хвост, Колька уехал к деду Федору. Замечательно. И платье на ней было зеленое, фасон его неопровержимо свидетельствовал о своем тропическом происхождении.
      – Как дела? – спросила она, скашивая глаза на бархатный футлярчик.
      – Плакать не будешь?
      – Не буду, – потупилась и наигранно надулась.
      – Тогда повернись спиной и закрой глаза.
      Она послушно подставила полуголую спинку. Мудреная застежка плохо поддавалась.
      Потом, положив ладони поверх глаз, чтоб не подсматривала, подвел к зеркалу в коридоре. Отпустил глаза и включил свет.
      Выглядело даже лучше, чем я думал. Положительно, ничто не могло быть для нее слишком хорошо.
      – Нравится? (Короткий кивок, глаза опущены в пол). Тогда, мама Мария, поцелуй муженька!
      Ей и хотелось, и не хотелось, она даже попыталась спрятать лицо, застенчивая притворщица. В конце концов мы оказались целующимися в коридоре перед зеркалом.
      Я, как глухарь, перестал и видеть и слышать, когда привел в себя негодующий мальчишеский фальцет от двери:
      – Маленькие, что ли, закрываться надо! – и звук хорошего подзатыльника. Это дед Федор учил мальца хорошим манерам. Сам старик был слегка смущен, и Мария тоже,- встрепенувшись, поправила платье (черт, когда это я успел задрать подол? Сам не помню), вся пунцовая, побежала дедушку встречать.
      Пили на кухне кофе с пирожными и коробок сладостей снарядили бабушке Зюльме. И еще я подковыривал над шурином: что, завидки взяли? А вот женись сам! Колька отругивался беззлобно. Мария хвасталась подарком деду.
      Удивительный был вечер. Объяснение без слов. Шажок от женщины – моего хорошего товарища к моей женщине. И не серебряное колье тому причиной. Это мы поняли. И разговоров на эту тему не заводили.
 

**********************

 
      Началась зима – противная, с резкими перепадами температуры, то морозная, то слякотная. На жизнь жаловаться было грешно – на погоду разве что. Магазин благополучно пережил годовой отчет и вообще торговал очень бойко, поскольку покупатели, как везде в мире, смекали быстро разницу в цене, хотя бы и грошовую.
      В каморке, приспособленной под контору, царствовал Абрам Моисеевич: взял на себя всю бухгалтерию. Я же чем дальше, тем меньше уделял внимания предприятию и после непременного утреннего рейса по оптовым рынкам садился за компьютер.
      Максим тоже мне помогал, хотя с магазином был занят куда больше моего. И напрасно на себя ворчал – "голова еловая". Он вовсе неплохо соображал, уж всяко дело лучше Димы. Принципы объяснять ему не надо было, по готовой схеме работал четко, перелопатил массу черновой работы, оставляя мне время и силы работать над этими самыми принципиальными схемами. И, конечно, над текучкой. По части текучки он "плыл": каким-то непостижимым образом при использовании одних и тех же формул у него возникали совершенно иные цифры, чем у меня. Цифры Максимовы "не шли", как говорил Иван Иваныч, и он махнул рукой, делая то, что получалось, и уяснив мой категорический запрет на самодеятельность в игре.
      Слушал он меня беспрекословно. Если в магазине наши доли шли на равных, то в лотерейном предприятии он был младшим компаньоном. Покладистым, исполнительным, не создающим проблем. Он исправно получал свою третью долю. Скажете, его интеллектуальный вклад не стоил трети? Возможно. Но он обеспечивал надежный тыл, и это дорогого стоило. Я же говорил, я не сквалыга.
      Еще одним полноправным компаньоном стал Колька. Не удивляйтесь. Во-первых, принцип консиденции дал все-таки он. Во-вторых, энтузиазм его был беспределен и вера в меня тоже. В-третьих, это был формальный повод выделять деньги Марии, которая к нашему лотерейному предприятию никаким боком не относилась. Сестра являлась официальным опекуном, так что отказаться от братнего заработка права не имела. Доля девочки в магазине была небольшой, денег у нее самой было не густо.
      Подарки подарками, а с чем она останется, если, не дай бог, я ее около себя не удержу? Оставлять Кольку на жалованье я мог сколь угодно долго. Макс давно "въехал" в ситуацию и всячески подыгрывал.
      Да, не получал больше всех старший компаньон. Но я всех предупреждал: Иван – дурак. Не знали, что ли?
      Со стариком Скобелевым мы наладили плотное сотрудничество. В павильончике я предъявлял вариант, давал в "профсоюзную" кассу несколько номеров. Не "фуфло", а добросовестные номера, два или три точных – постоянно. Остальные добавляли кто что мог. Пятерок больше не было, но четверок набиралось море, и коллектив благоденствовал.
      Потом Иван Иваныч уединялся со мной, брал мои номера, доставал тетрадку с "подвохами" и начинал колдовать. На самом деле, эти "подвохи" были уяснением каких-то закономерностей на подсознательном уровне. Но как оформить это понимание сознательно, оставалось вопросом.
      Совместную карточку мы играли не у Любашки. В двадцати минутах езды располагался еще один павильон, где скучала, периодически подремывая, ворчливая пожилая армянка. Дважды в течение декабря мы брали с ним пятерки, к тихому бешенству розовощекого Димы. В приеме в "профсоюз" ему отказали, и херувимчик от бухгалтерии не без оснований винил в этом меня. У него не очень-то ладилась одиночная игра, и видя стабильность выигрышей, как профсоюзных, так и личных, так что перепадало даже Юрию Палычу, терзался завистью. Я тогда уже заподозрил, что он не прочь при случае мне подгадить, но прикинул – а чем? Вроде нечем…
      Оказалось, что я просчитался. Но об этом потом.
      Тучи сгустились сначала со стороны другого соискателя. Костя, игравший по принципу чистой вероятности,- чем больше вариантов, тем больше возможность сорвать Джек-пот (он говорил: Джек-кот, и получалось даже забавно). Теоретически верно, практически бесполезно и разорительно. При такой игре на выигрыш четверки играется около трех тысяч вариантов. Даже бандитских доходов не хватало просаживать такие суммы. И мордоворот, отчаявшись, видимо, поймать за хвост Джек-кота самостоятельно, пустил куцые мозги по накатанной дорожке. Если нельзя честно выиграть, надо попробовать отнять.
      Однажды в среду, как обычно, я зашел в павильончик и застал там картину чрезвычайную. Костик словно бы размножился почкованием. У входа и по углам отиралось с полдюжины здоровенных рож в коже и с злотыми цепями, среди которых самого Костика почему-то не наблюдалось. Постеснялся, наверное. А за сдвинутыми столиками, где обычно заседал "профсоюз", помимо обычной компании во главе с Иван Иванычем красовалась новая личность. Причем такого свойства, что я не стал подсаживаться, а подошел к Любашке и сделал вид, что проверяю карточки перед игрой. И слушал, о чем говорили за спиной – определенно, это стоило послушать, даже если и не сначала.
      – Или тебе, дед, не подходит предложение?
      Предложение, которого я не слышал, состояло в том, что профсоюзу дают деньги на игру, из выигрыша вычитаются расходы, остальное на тридцать процентов принадлежит профсоюзу, на семьдесят – благодетелю.
      Благодетель по всем приметам стоял на две ступени выше "быка" Кости. Это было видно из подобострастия "шестерок", из его манер и одежды. Одет был дорого и элегантно – пальто от Версачи распахнуто, костюм под ним за тысячу баксов, не меньше, апоплексическую шею облегает крахмальный воротничок, подпираемый немыслимым галстуком. На отечном лице сорокалетнего примерно борова маленькие глазки под очками в золотой оправе. Никаких аляповатых блямб и цепей, настоящие бриллианты в булавке, запонках, кольце. Мода русского мафиози средней руки. Не из таких, которые жмут руки политикам на благотворительных мероприятиях и заказывают на дом шоу-звезд, а из таких, кто видит подобный шик лишь в сладких снах и не брезгует никаким способом добыть копейку. Вот ему доложили о "бесхозном" предприятии, и он пришел посмотреть, что с него можно поиметь.
      Иван Иваныч его знал и обращался по имени.
      – Марик, игра есть игра. Ты попробуй, дай кому-нибудь денег, отправь в казино и скажи: три сотни с выигрыша твои, остальное мне? Лототрон – та же рулетка, только номера по-другому организованы. Там шарик скачет по номерам, тут номера прямо на шариках выскакивают, только и разницы. Это не лавочка, гарантированного дохода быть не может. В игре гарантированный доход только у карточных шулеров, и то пока чайник не начистят.
      – Ха! А что ж вы играете?
      – А что ты ходишь в "Блек-джек"?
      – Так вы ж выигрываете!
      – Ты тоже… иногда.
      – Но вы же регулярно!
      – Ты на такие крохи е согласишься. Мы-то тут собрались, тюха, матюха и колупай с братом,- три пенсионера от делать нечего и Валерка-алкаш, чтоб опять в запой не ввалиться. Нам, Марик, на убожество наше бог подает. Тебя он тоже, посмотрю, не обижает – так не занимался бы крохоборничеством!
      – Курочка по зернышку клюет, – изрек поименованный Мариком. – Положим, я тебе поверил. А где тот очкарик, который играет по науке?
      – Димочка? Не был сегодня. Он в конторе сидит.
      – Что он говорил там про систему? Беспроигрышную?
      – Спроси у него самого. Я лично думаю, туфта. Я перевидал таких систем за свою жизнь уйму, и все они были туфта. Конечно, если бы кому удалось сделать такое, был бы он король. Но на поверку, сынок, все оказывалось фуфло. Димочкину систему я тоже видел. Она тоже фуфло. Авторитетно подтверждаю. Да посуди хоть так: будь она хоть мало-мальски работоспособной, разве он ее кому-нибудь показал бы?
      А я лично думаю, система вообще невозможна.
      – Откуда такая уверенность?
      – Еще ни дна лотерейная контора не закрылась.
      – При чем тут "закрылась"?
      – Вот смотри. Предположим, изобрел ты такую систему. Что ты делаешь после этого?
      – Играю каждую неделю и стригу свою капусту.
      – Что из этого проистекает?
      Марик пожал плечами.
      – А что? Все путем.
      – Не путем. Сколько можно выиграть в лотерею? Сколько в нее сыграют минус сорок процентов конторе. Лохи со всей России несут деньги и играют наобум, ожидая удачи. Играют до тех пор, пока видят, что кто-то где-то выигрывает, – тут, там, в Тмутаракани где-нибудь. Как только публика заметит, что выигрыш уходит в одну точку, что она делает?
      – А что?
      – Бросает играть, и выигрышный фонд падает. А учитывая, что кроме твоего стабильного выигрыша просто по закону лотереи все равно какие-нибудь лохи имеют свои случайные выигрыши, система вообще может оказаться нерентабельной.
      – Почему?
      – Потому что она требует больших затрат. Димин вариант рассчитан миллионов на двадцать пять – заметь, вложить, а не получить. Конечно, четверка по такому раскладу может попасть, шансы процентов тридцать. Конечно, полсотни четверок по двести тысяч – чистый барыш. Но как выигрывать будешь не ты один, то пирог делится на большее количество частей и соответственно части будут меньше, не по двести, а по сто тысяч, к примеру. Тогда – убыток, хоть и угадал. Арифметика такая.
      Марик чесал переносицу, обмозговывая "арифметику". Она показалась, видимо, убедительной. Он поднялся и, не удостоив сидящих прощанием, пошел к выходу.
      Потом уже с порога обернулся:
      – Если у этого умного, у Димы, что-нибудь стоящее выйдет, ты мне шепни. Ты сообразишь, если стоящее.
      "Быки" в цепях убрались вслед за хозяином. Я подсел к столу на свое место.
      Старик переводил дух. Валерка проникновенно матерился. Остальные молчали.
      – Хороша лекция, Иван Иваныч, – сказал я. – Все заранее обдумано?
      – Как не обдумано! Спасения нет нигде от этих паразитов. Трепнул ему, конечно, Костя, за что я его продинамил. На выстрел, гад, к нашему столу не подпущу! Вы, ребята, языками не чешите. В этот раз пронесло. Но не дай бог узнает сукин сын про большой выигрыш – с живых не слезет.
      Предупреждение было – серьезнее некуда, и мы со стариком удвоили бдительность.
      Следующие два выигрыша получал у Димы Максим. Еще один – глухонемой Миша с Колькой, который был за переводчика. Миша попросил за услугу неограниченный кредит на пиво, каковой ему и был предоставлен вместе с обещанием не выдавать супруге источник благодати.
      А еще одним следствием предупреждения стало, что я начал приглашать старика для работы к нам домой. Работа продвигалась, мозговая атака постепенно намечала контуры золотой сетки.
      Соавторов фактически было четверо. При дележке шкуры неубитого медведя Скобелеву отвели четверть, а на остальную компанию он поглядывал с усмешкой. Меня он знал, с Максимом был тоже знаком, и усмешку вызывал в основном Колька. Без его вихров не обходилось ни одно обсуждение, мой ассистент, лаборант и младший научный сотрудник, в исключительном ведении которого находился пивотрон. Они со стариком были чем-то схожи: одинаковый уровень образования, одинаково цепкий глаз на мелочи и закономерности.
      Помимо соавторов, частенько присутствовал зритель – Миша. Закончив свою работу в мастерской, убрав опилки и стружки, приносил в импровизированную математическую лабораторию баклажку, а то и две, с аппетитом, не торопясь, наливал в глиняную кружку, соблазнял работающих, давая понюхать пену, предлагал отхлебнуть. Иногда на его уговоры поддавались, чаще все же отказывались. Он не обижался, паясничал, как гном-переросток, и хорошо понимая речь по губам, время от времени вставлял реплики. Жестикуляция (хотел сказать: речь) у него была богатая, четкая и ясная, выражения читались и понимались мгновенно. И чувство юмора у Миши было отменное.
      Долго мы работали, плели ту сеть и так и этак. Слишком маленькая не давала улова, слишком большая оказывалась очень дорогой и нецелесообразной (работал выведенный стариком закон уменьшения выигрыша при увеличении их количества). Путем проб и ошибок пришли к тому, что строить систему надо на принципе неполного развертывания, по стандартным кодам. Они удешевляют варианты и при меньшей рентабельности обеспечивают большую надежность. Например, при игре по коду 58 в комбинации из двенадцати номеров играло 132 варианта вместо полных 924-х, с соответственным уменьшением цены. При этом, угадав четверку, имеем вместо 28 выигрышей от 6 и больше, в зависимости от расположения цифр. Соотношение затраченного и полученного примерно то же, но гораздо больше шансов на получение.
      Это как рыболовный подсачок растянуть в снасть, именуемую "телевизор" – тот же эффект.
      Набор таких развернутых вариантов, частично перекрывающих один другого, составлял порядочный невод. Едва закончив, бросились проверять.
      Нетерпение сменилось разочарованием: неводе зияли дыры. Несколько четверок, разбросанных там и сям и не окупавших даже на четверть предполагаемые затраты.
      Колька бросил баклажку и сказал:
      – Халтура, братцы, вышла!
      Тогда я взялся за таблицу консиденции и перелопатил ее снова. Я провел диагональную раскрутку каждого варианта и проверил, насколько играют друг с другом все элементы. В этих-то расчетах дыры и обнаружились: первые цифры комбинации не всегда "дотягивали" до второй половины. А если комбинация содержала больше двенадцати номеров, "провисала" середина.
      Обнаружить дыры – это одно, придумать, как их перекрыть – совсем другое.
      Подозреваю, на этом спотыкалось большинство составителей систем даже при наличии таблиц консиденции.
      Кончилось дело тем, что я выбросил распечатку с изготовленным вариантом и начал по новой.
      В этот раз я задал размер из десяти номеров, и довольно долго мы с Максимом ковырялись, тщательно подбирая комбинации, шлифуя точность совпадений. Выпили с Мишей баклажку пива – на счастье, высыпали в мокрую еще емкость шары и кликнули Кольку. Начался штурм.
      В этот раз снаряды разрывались ближе и ближе к вражеской крепости… Четверки стали попадаться чаще, окупаемость повысилась. Но шансы "пополам" не удовлетворяли: только-только не проиграть, а выигрыша и не видно.
      Все приуныли, даже Колька. Не утешала даже успешная текущая игра. Мы были настроены, как хакеры на Пентагон, и вдруг – такое "обломись".
      Тогда я снова выбросил распечатку и взял размер базовой комбинации в девять цифр.
      Сделал. Проверили. Полезли новые дыры. Теперь варианты не перекрывали друг друга.
      Как сказать попонятнее? Представьте сеть, состоящую из тысяч лифчиков от бикини.
      Что туда поймается? Ничего, даже если они на грудь большого размера.
      В последней попытке я устроил "лесенку". Первый вариант сделал длинный, с последующей диагональной раскруткой по десять цифр, и – гениальная идея Максима – продублировать "висящие" цифры середины с правого края. Это заняло довольно большой объем определенного заранее бюджета; а остаток лимита заполнили вариантами из девяти, восьми и семи чисел, полное развертывание, без кода.
      Если долго мучиться, что-нибудь получится, как пела несравненная Алла Борисовна.
      Конечно, не факт. Но эта комбинированная структура заработала. Не щадя ни Кольки, ни баклажки, проверили ее несчетное количество раз. Явных провалов е обнаружилось. Стали проверять на реально выпадавшей статистике, старых и новых тиражах: раз, второй… По меньшей мере не прогорает, даже с учетом падения размеров выигрышей.
      Собрались на военный совет расширенного состава. Даже Мария пришла ради такого события, а Миша запасся тремя баклажками. Постановили: сыграть.
      Заполнили бланки, разделили на четыре стопочки, каждую стопочку предосторожности ради решили играть на отдельном терминале. Одну – Иван Иваныч на привычном месте у Любашки. Другую – Максим в каком-то закоулке в метро, в неуютном, но бойком месте. К армянской бабушке отправился я сам, а Колька с Мишей поехали в центр, куда-то на Шаболовку, где мой рыжебородый тесть заприметил киоск "Спортлото" неподалеку от одного пункта, где продавали на разлив дивное "Очаковское" пиво. Я Мише в отношении пива вполне доверял: после пяти кружек он был свеж и ясен, а больше не пил, объясняя, что смак теряется.
      Кольке страх как хотелось полной самостоятельности, и он извертелся на пупе, доказывая, что и один справится с нехитрой в целом задачей. Его урезонил только факт, что несовершеннолетние, пусть сколь угодно шустрые, к игре не допускаются.
      Так что пошли с папашей.
      Но выпендриться Кольке все равно не терпелось. Он принял у отца конверт с карточками и деньгами и расположился на столе операторши. Вот тут и возник наряд милиции с требованием рассказать, что делает оголец в неподходящем для него месте.
      Не будь папаши, дело закончилось бы плачевно и для денег, и для Кольки.
      Московскую патрульную милицию я не люблю, впрочем, большинство москвичей – тоже.
      Однако Мишина борода имела странное умиротворяющее свойство, она внушала спокойствие и располагала к благодушию.
      Вообще он выглядел импозантно и положительно: среднего роста, плечистый, осанистый, от физической работы статный, несмотря на любовь к пиву и возраст "за полтинник", с уютной розовой плешкой в рыжем обрамлении. Борода окладистая, закрывающая ворот, во время работы могла наловить опилок и стружек, но после работы ухожена и расчесана как должно. Миша показал документы, погладил Кольку по вихрам, а уж тот перевел, как сумел, а умел куда как бойко. Криминала не прослеживалось, однако сержанты еще понаблюдали за процедурой сдачи карточек и расчета, а потом за тем, как глухонемой берет в забегаловке пару пива, сок и пирожные. Миша в сознании ответственности момента не стал даже пить пять кружек, так и ограничился двумя, несмотря на прозрачные намеки знакомого бармена.
      Это было в субботу. До четверга все как на иголках сидели. Иван Иваныч в среду, на "профсоюзном" собрании, заметно волновался и делал привычную работу невнимательно.
      И вот тираж в прямом эфире, девочки прыгают с какими-то крашеными мочалками, наконец шары выкликают. Колька, Максим и я, сталкиваясь лбами, проверяем выигрышные номера по распечатке, а Иван Иваныч висит на телефоне, и Мария воркует со стариком самым уютным и домашним образом, словно с дедушкой.
      Подвели итоги: расходы и прибыль соотносились как один к полутора. Выпала простая разбросанная комбинация, четверок в нашей системе было море, но у остальных игроков – тоже. В результате сработал закон уменьшения выигрышей.
      Иван Иваныч был разочарован.
      – Вот черт, я ждал пятерку!
      Я такого пессимизма не одобрял, разделяя скорее его же собственное здравое мнение о том, что систему нельзя "прокатывать" постоянно. Меня устойчивость выигрыша устраивала больше, чем хапок. Максим в принципе со мной соглашался. Но старика одолело искушение Кости – поймать Джек-кота. Получив порядочно денег от мелких выигрышей, он размечтался о главном призе. Отчасти из-за того, что "кот" бывал порой жирным, отчасти из-за тщеславия – "могем, ребята!" Он попросил распечатку сетки для подробного изучения, и я дал – несмотря на неодобрительное ворчание Максима.
      – Пусть смотрит. Может, что дельное внесет. Он же математик хоть и стихийный, но прирожденный.
      – Ага, и сыграет это без нас.
      Я "чесал репу", прежде чем ответить.
      – Можно доверять и не доверять, но я доверяю. Это первое. Второе, ты думаешь, на Диминой конторе свет клином сошелся? Возьми какую угодно страну в любой части света, найди мне хоть одну, где нет в том или ином виде игры в шесть из сорока девяти. А коснись дело страны побогаче, знаешь, какие там призовые фонды? Пусть старик щиплет эту копну. А мы можем пойти на выпас в такие заповедные луга! Та же Америка: там полмира играет, и бином Ньютона Клинтон, будь хоть трижды дурак, отменить не в состоянии!
      Эта мысль привела одного моего компаньона в мечтательное состояние духа. Другой же, конкретно Колька, воспользовался моментом, чтобы напомнить в сорокатысячный раз, что ему была обещана премия в виде внеплановых каникул за границей и что во время этих каникул как раз и можно "буржуев пощипать".
      Я обещания не забыл. Конечно, месяц в середине учебного года – это жирно будет, но пару недель на теплом море шурин точно заслужил. К тому же надо было съездить домой, познакомить маму с новой родней… В общем, скоро четыре билета "Аэрофлота" направления Москва-Гавана-Лима лежали в столе, а Максим организовывал Абраму Моисеевичу бригаду помощников.
      Миша попросился пожить у нас, присмотреть за квартирой и отдохнуть от супруги.
      Он расположился в комнате сына, однако я заметил, что он там не курил и даже баклажки пивные оставлял в мастерской. Миша очень любил единственного и позднего сына, и тот платил ему той же монетой, и называл "стариком", и относился к старику с милым напускным панибратством. Однако уважал серьезно: "Шлангом прикидывается, под дурачка косит, а сам себе на уме!" Я не сомневался ни в справедливости Колькиной характеристики, ни в Мишкиной честности. И когда оказалось, что на карточки, сыгранные Мишей и Колькой на Шаболовке, падает львиная доля выигрыша, не колеблясь отправил обоих получать.
      Когда эта колоритная парочка – заскорузлый глухонемой мужичище в тулупе и вертлявый мальчишка, в котором за версту видать сорванца, вторично появилась в элегантном кабинете Димы, у того отвисла челюсть. Я его понимал. Одиночный выигрыш, пусть даже крупный, ничего не означает. Два наводят на мысль, что это может быть не случайно. Но представление о том, что выигрыш может быть рассчитан, в воображении Димы однозначно не вязалось с мужиком, у которого только что солома из бороды не торчала. Колька, вернувшись, со смаком описывал, как "у этого пидора челюсть отвисла и по яйцам стукнула".
      Две недели спустя после первой пробы мы вновь сыграли сетку. Иван Иваныч в этот раз внес некоторые поправки на текущую статистику. Я не возражал. Я знал уже, на что способны его подсознательные поправки к научной методике.
      Сыграли по-прежнему пополам: Скобелев и наша компания.
      В это время пошла новая игра – "счастливая пятерка", 5:40. Я с удовольствием переключился на нее. Особенности поведения цифр связаны с тем, что их количество меньше. Зная основные закономерности, я расщелкал "пятерку" как орех при помощи одного Кольки за неделю и набросал для нее сетку в общих чертах. Из дома практически не вылезал: отчасти из-за занятости, отчасти из-за того, что на самом исходе решила взять свое зима и зарядили морозы. Выбирался на профсоюзное собрание и чтобы сыграть свою долю сетки. А вернувшись, застал на кухне за чаепитием Мишу и Кольку, который прямо из себя выпрыгивал: не терпелось рассказать новости.
      Сладкая парочка, папаша и сынок, ходили играть в одно и то же место, где лотерейный павильон был под одной крышей с пивной. Народу в среду там было много, многие игроки "для улучшения варения котелка" заказывали по кружечке и располагались со своими карточками за столиками, где всегда было чисто и сухо.
      Там же пристроились и Миша с Колькой, заняв очередь на терминал. На столе лежала стопка карточек, заполненных дома, и несколько кем-то оставленных чистых бланков.
      И в это время остроглазый мальчишка заметил Диму, появившегося в своем зеленом долгополом пальто за стеклянной перегородкой. Заметил он краем глаза и то, что Дима сам их увидел и постарался спрятаться за спинами игроков, благо было их много. И, моментально приняв решение, принялся жестами растолковывать отцу, чего хочет.
      К тому времени, как Дима занял удобную наблюдательную позицию, у бородача в медвежьих лапах был маркер, и он сосредоточенно ставил точки на чистых бланках, укладывая их в общую стопку. Заполнил, подровнял пачку, опустил маркер в карман, сделал сыну знак "айда за мной" и пошел к терминалу. Диме не было видно, как бородач, повернувшись к нему спиной, сунул в недра тулупа верхние свежезаполненные карточки. Так что если раньше могло показаться, что этот глухонемой – подставное лицо, теперь эти подозрения казались неосновательными. А уходя, Колька проследил, как Дима подошел к бармену. Пива попить или?
      Оказалось – или. Миша на другой день его расспросил, при посредстве Кольки, разумеется. Бармен был с Мишей знаком, поскольку тесть мой в этой пивной заседал не первый год, и сам, увидев старого клиента, подозвал его. Не скрывал ничего, поскольку скрывать было нечего. Расспрашивал его Дима, но бармены московские народ ушлый и лишнего не ляпнут, особенно если за так. Кто? Столяр, краснодеревщик, говорят, хороший. Появлялся с рабочим ящиком по вечерам, и некоторые клиенты его знают, здороваются. Мальчишка? Сын, последнее время с ним ходит, видно, к делу приучает. Играет? Тут двое из трех играют, тоже невидаль.
      По крупной? Может, и так, а мое какое дело? Что еще знаю? Ну, разговоров не разговаривал, человек он, знаете ли, уж больно молчаливый!
      С этим Дима из бара и отчалил.
      Мишина рука оказалась легкой: опять в тех бланках, которые он относил, оказался самый большой куш. Пять номеров выпали в развернутой комбинации из восьми чисел.
      Три пятерки и четверок море. Иван Иваныч пританцовывал не по-стариковски:
      – Подбираемся, подбираемся к середке! Мы им покажем, где раки зимуют!
      Раки зимовали, попрятав усы от мартовского мороза, в обрывистых берегах чистой речки Пехорки. Я по здравом размышлении настоятельно попросить компаньонов на месяц воздержаться от дальнейшего использования системы. Хорошенького понемножку.
      Следующий день был праздничный – восьмое марта. Поэтому случаю, с охами и вздохами, решено было нанести визит теще. Ирина Анатольевна, прихорашиваясь перед зеркалом, жеманно и притворно обрадовалась нашему визиту и совершенно непритворно – авоське со всякой всячиной, не скаредно укомплектованной на магазинном складе. Ахая и охая, пристраивая все к своему месту, теща нестерпимо болтала о том о сем, о компании давних, еще с комсомольских времен, подруг, которые ждут ее к застолью, а потом…
      – Представьте, звонят мне сегодня часов в десять. Открываю, а там стоит такой лощеный, самодовольный, холеный франт из этих самоновейших русских, – фу-ты ну-ты!
      Зеленое пальто до пяток, золотые очки, как у кота из мультика круглые, папочка этакая у него… У меня сердце взыграло. Я не скрываю, что ненавижу подобную публику! И вот, воображаете себе, фитюлька эта расфранченная, на педика похожая, томным голосом спрашивает Конкина Михаила Афанасьевича. А я в сердцах заявляю ему, что нет такого! И захлопываю дверь. С треском! Оглушительным! И только потом доходит, что это мог быть клиент. Они, знаете ли, часто передают на Мишу рекомендации друг другу. Мастер он старого закала, не то, что нынешние…
      Нашего оторопения она не заметила, а мы оторопели, поскольку в описанном хлыще невозможно было не узнать Диму. Кое-как досидев из вежливости, пока Ирина Анатольевна соберется, мы вывалились на улицу, проводили тещу, а тестя прихватили с собой и отправились к нам. Мы собирались укомплектовать еще кошелку с подарками и проведать бабушку Зюльму, но отложи на вечер: дело требовало обсуждения. Максим заработал кофемолкой. Обычно это была Колькина работа, но у Кольки руки были заняты: помогал отцу с нами разговаривать.
      – Откуда он знал адрес, Иван?
      – Это-то проще всего. Он писал паспортные данные, заполняя квитанцию. Не проверял, но уверен, что к божьему одуванчику, где я прописан, тоже заглянули.
      – Зачем?
      – Он видел, как Миша самостоятельно играл – гений ты малолетний, Колька! Он знает, сколько Миша выиграл. Он будет его сманивать на совместную игру. Видишь, даже не досидел до того, как будет оформлять выигрыш, загорелось немедленно. Уж он самородка не упустит. Будешь самородком дальше, Миша?
      Тесть ухмылялся широко и довольно: быть самородком ему нравилось. Он тоже хотел "об себе повоображать" и делал это со вкусом и юмором.
      В среду Дима появился в павильончик к Любашке раньше обычного времени и, отведя в сторону Ивана Иваныча, начал расспрашивать о его знакомствах среди сильных игроков и в частности, о новеньком:
      – Личность такая приметная, перепутать ни с кем невозможно. Здоровенный, рыжая борода, глухонемой, предпенсионого возраста, и всегда при нем сын, лет десять-двенадцать мальчишка, переводчиком. Прописан в Кучино, но там не живет. Столяр или плотник, мастеровой, в общем.
      – И что он тебе? – Иван Иваныч был серьезен, как черепаха.
      – Что?! Он месяц подряд берет такие суммы каждую неделю! Больше, чем вы всем профсоюзом, вместе с Иваном. Больше, чем любой другой. Везение тут исключено!
      Или он не то, что кажется, или за ним кто-то есть. Играет в разных местах, но чаще всего на Шаболовке, в пивбаре. Карточки заполняет сам, по крайней мере я это видел лично. Постарайтесь припомнить, может быть, вам скажет что-то фамилия – Конкин?
      – Артист такой есть, Шарапова играл, – припомнил старик.
      – Ах нет, артист такой есть, конечно, но Конкин – фамилия того субъекта. Я же видел его паспорт – Конкин Михаил Афанасьевич. Не слышали? Решительно ничего?
      Жаль.
      Миша расплывался от счастья, узнавая о таком бурном интересе к своей особе, и жестами изображал, что он по поводу этого интереса думает, недвусмысленно и смачно, так что хохотали мы до колик все, включая Иван Иваныча.
      В пятницу он, как обычно с Колькой, отправился в контору и предъявил Диме то, что играл перед его глазами за неделю с небольшим до того.
      У Димы в тот раз не то что челюсть отвисла, глаза вылезли из очков.
      Миша уже как бы и не был Миша. Опилок в его бороде уже не наблюдалось.
      Наблюдались тщательные парикмахерские усилия как за этой примечательной частью его волосяного покрова, так и за всеми прочими доступными обозрению. Плешку прикрывало от мороза настоящее английское кепи. Темно-синий костюм стоил полторы тысячи баксов. Из жилетного кармана скромно, с несуетным достоинством, выглядывала золотая часовая цепочка. Матовым сиянием светились ботинки. А пальто…
      В общем, Дима мог в свое длиннополое высморкаться. После лицезрения этого портновского шедевра ему ничего больше не оставалось.
      Дня за три до того я снабдил Марию своей карточкой, отдал в ее руки отчима и брата, объяснил задачу и велел патронов, то есть денег, не жалеть. Миша как художник и натура артистичная имел неплохой вкус. Мария уже к тому времени поняла, что есть оригинал и что подделка. Оставшееся время ушло на то, чтобы войти в образ. В результате перед ошалевшим бухгалтером стоял то ли почтенный профессор, то ли коммерсант не последней руки, в сопровождении дорого и модно одетого чада. Справедливости ради сказать, чаду было по барабану, во что оно одето. Лишь бы чисто и не рвано, к этому он был привередлив. Воспитание Кубы, где с одеждой был напряг и каждую тряпку носили, пока она не расползалась от ветхости.
      Так что у завистливого Димы и лицо побледнело и руки подрагивали, – все приметил глазастый Колька. Бухгалтер не торопился, выписывая документ. Когда закончил, не сразу подал. Сперва обратился к мальчишке:
      – Молодой человек, можно узнать вас по имени? Николай, переведи, пожалуйста, несколько слов отцу – это ведь отец, да? Фамильное сходство, знаете ли…
      Поздравляю вас, уважаемый Михаил Афанасьевич. На последний месяц или чуть больше вы наш самый успешный и стабильный игрок. Как вы полагаете, это у вас такое необыкновенное везение?
      Колька перевел ответ скрупулезно:
      – Везет дуракам и новеньким. Я вроде уже не новенький. Что, рожа дурацкая?
      – Что вы, у вас очень самобытная, настоящая русская внешность. В игре я сам профессионал с неплохим образованием. В этом смысле я могу сказать, что на одну удачу полагаться невозможно. Но самородки на Руси не переводятся. Я приглядывался к вашей манере: видна рука профессионала, особенно в разработке.
      Не сочтете неделикатным, если я спрошу: вы играете единую систему или делаете разработки на каждый тираж?
      Миша, собственно, в переводчике не нуждался, хорошо читая по губам. Но он добросовестно смотрел на Колькину жестикуляцию. Потом изобразил руками и лицом нечто, без перевода любому ежу понятное, закончив тираду поднесением к Диминому носу кулака. Кулак Мишани явно выбивался из имиджа, поскольку многолетние ежедневные упражнения с деревом и инструментом не способствуют белизне и нежности рук. Тем более весомо он выглядел перед девичьим личиком бухгалтера.
      Забрав бумагу на выигрыш, Миша посмотрел на сына, и тот перевел:
      – Знаете, папа посчитал ваш вопрос неделикатным.
      С тем и покинули контору, направившись в банк. Диму оставили в состоянии, близком к прострации. Люди до такой степени завистливые с невероятным трудом переживают чужие успехи.
      Подошел срок нашего отъезда. Колькина классная дама упрямилась и возражала против того, чтобы отпускать парня: по русскому языку не все гладко, он и так больше иностранец, чем русский, а вы хотите сдернуть посреди ученого года почти на три недели? Но поделать ничего не могла, а утихомирили ее букет цветов и кошелка "восьмомартовского" набора, хоть и врученного с некоторым опозданием, но принятого с благосклонностью. Оставили Абрама Моисеевича командовать магазином, Мишу в помощь, и полетели.
      Что такое после длительного отсутствия вернуться в маленький прибрежный городишко Сан-Лукас? По контрасту с суетливыми столицами – размеренная, кажущаяся почти сонной жизнь. Рыбаки поутру уходят в океан и возвращаются вечером с уловом. Лавочки с двенадцати до двух закрыты, все равно покупателей нет, все спят после обеда, устроившись в холодке, учителя и ученики, клерки и конторщики, негритянки с табачной фабрики и индейцы в кожевенных, шляпных и прочих мастерских. Все обо всем узнают со скоростью сверхзвуковой. Если у врача подали к обеду лишнее блюдо, город судачит о том, что ему аптекарь дал взятку, чтоб выписывал лекарства подороже.
      Раз от раза наезжая в Сан-Лукас с промежутком в три-четыре года, я каждый раз замечал, как мало в нем меняется. Народ там живет такой – индейцы кечуа и метисы, чоло, сам такой, знаю, наш брат никуда не поторопится без нужды, а испанцы тоже всем сродни, сами такие же. По крайней мере, по маленьким городкам только такие и живут. Телевизоры, правда, теперь у всех, а детей стало, естественно, меньше.
      Компьютеров на город десятка два… может, больше или меньше, не важно. Главное, скорость распространения новостей осталась все той же.
      Если к Альбертине Перейра де Гусман приехал сын с русской женой и двумя ее братьями, все, кому степень родства или знакомства позволяли сделать визит, сделали это непременно. Сначала сестры с семьями, потом тетки и дядья, потом друзья и кумовья, потом просто знакомые. Мы терпели, потому что мама от этого цвела: любила и ценила внимание. Может, потому, что никогда не была им избалована.
      Моя мама – замечательная мама, и я ее люблю. Добрейшая женщина, и у нее в достатке любви и заботы. Но предупреждаю, чтоб не ждали от нее слишком многого.
      Она очень старозаветна и ко всему незнакомому относится с таким недоверием…
      Старший сын в семье, тем более всегда помогавший деньгами – большой и уважаемый человек, его решения не оспариваются. Но мама без энтузиазма отнеслась к моей женитьбе. Во-первых, к русским относились вообще по старой памяти с опаской. Во-вторых, мама мечтала о невестке из числа наших смугляночек, тех, кого О`Генри в "Королях и капусте" назвал волоокими и скудоумными. Может, зря О`Генри обижал наших девчонок. Они симпатичны, смешливы и хорошо воспитаны. Но они катастрофически толстеют после двадцати пяти, и я не припомню ни одну, которой пошло впрок образование большее, чем начальная школа. Говорить с ними о чем-нибудь отвлеченном большая проблема, все равно переведут на героев любимых сериалов.
      А Мария терпеть не могла сериалов, и разговаривать с ней сестрам оказалось затруднительно, несмотря на превосходный испанский. И вообще, на мамин взгляд, моя жена была слишком мало похожа на женщину и слишком сильно – на мальчика, слишком проворна в движениях, слишком уверена в суждениях, говорит с мужчинами на всякие заумные темы – это порядочной девочке даже неприлично, политика и всякие гадости… Настороженное отношение свекрови Марию нервировало, но, слава богу, ума хватило отношений не выяснять.
      От этой настороженности, от надоедных вечерних визитов уехали мы вскоре в Тепету, к моей бабушке. Пляж пляжем, а по горам я тоже соскучился, обожая бабулю без меры.
      Старая Чепилья в свои семьдесят была седа, крепка и дальнозорка, и чувство юмора с годами не иссякало. У бабушки не было заморочек на тему – о чем прилично разговаривать женщине, о чем нет, – хоть на ушах ходи, лишь бы не во вред соседу.
      Поэтому нас встретили с распростертыми объятиями. Посмотреть на русских тоже набилось народу полно – когда еще русские попадут в захолустный горный поселок?
      Но чопорность не свойственна кечуа в неофициальной обстановке. Потеребили и оставили в покое.
      Колька сразу стал общим любимцем – где он им не становился, сорванец? Он выучил два десятка слов на кечуа и мгновенно освоился среди местной ребятни, словно тут и жил всегда, а бабушка старалась подсунуть кусочек послаще.
      Впрочем, дело обстояло ровно наоборот. В Тепете отродясь богачей не водилось, мать моей матери, почти неграмотная чистокровная индианка, жила более чем скромно. Ходила в домотканине, носила круглую войлочную шляпу и не любила обуви, командируясь по большей части босиком. Довольствовалась малым и ничего никогда не просила, но если давали – не отказывалась и принимала с благодарностью. Ей не зазорно было взять от одного внука и раздать другим. С тем большим удовольствием мы с ней делились чем бог послал.
      А послал он нам не скупо. Мы частенько, забравшись повыше в предгорья и любуясь фантастическим видом на океан, посиживали, обсуждая дела. Главное из них мы сделали до Сан-Лукаса.
      По приезде в Перу мы ненадолго остановились в Лиме. Походить по старому городу, вспомнить прежние времена, осмотреть колониальные дворцы и соборы. А главное, наведаться в "Мундиаль триколор", где играли не только собственно "Мундиаль триколор", но и все мне известные системы цифровых лотерей, а также принимали ставки на футбольные и бейсбольные матчи, лошадей на скачках, политиков на выборах и остальное в том же роде.
      Там-то мы и сыграли свою систему; она обошлась на всех в одиннадцать тысяч долларов, и я поеживался при мысли, что вдруг вкрадется какая-то случайность, местный колорит, не взятый в расчет… Максиму тоже было не по себе. Один Колька оставался спокоен, как танк, и был неотразим в самоуверенности:
      – Вы что, мужики? Первый раз, что ли? Не дрейфь!
      "Мундиаль триколор" выдает тиражи ежедневно. Мы ждали результатов, а заодно решили отпраздновать день рождения Марии: ей исполнялось двадцать семь.
      Тут меня осенила идея. Я захватил несколько карточек "Триколора" и походя их заполнил. Но не так, как заполнял бы при обычном расчете на текущий тираж. Я сыграл по системе, какой часто пользовались игроки в Сан-Лукасе, ибо город "Триколором" болел. И не только наш город. Эта игра с центром в Венесуэле охватывает, насколько я знаю, всю Латинскую Америку от Мексики до Аргентины.
      Система была непроста. Заключалась она в следующем. Если вам приснился черный кот, играйте цифру 4. Если лошадь – 1. Стервятник в небе означал сочетание 7 и 2.
      Я видел объемистые тетради, от корки до корки исписанные такими предсказаниями, с разработкой номеров "Триколора" от 1 до 99. Поскольку в этой игре выпадают восемь цифр, а выигрыш начинается с четырех, комбинации встречались премудрейшие.
      Стакан с молоком означал хорошо известное сочетание 2 и 22. Попробуйте еще догадаться, вправду этот стакан приснился или примерещился в результате самовнушения?
      И бытовало в этой системе одно место, ничуть не более рациональное, но очень милое и забавное. В дни рождения кого-то из близких людей полагается играть на их счастье, используя для этого даты рождения, или цифры из паспорта, или, кто особо сведущий, нумерологию имени, и ставили свечку "святому Лазарю с костылем" за здоровье именинника.
      Я отметил: 27 (возраст), 23 (день рождения), 3 (месяц), 6 и 9 (год рождения).
      Потом переписал потихоньку шестизначный номер паспорта, разбил на три цифры и тоже отметил. Потом один вернулся в "Триколор" и эту единственную карточку сыграл. Служащий, у которого перед этим мы играли другую игру на крупную ставку, покосился с любопытством, но в расспросы пускаться не стал. И церковь поблизости нашлась, и статуэтка хромого тоже, и свечки. В гостиницу вернулся быстро и никому ничего не доложил.
      Вечером мы уже дежурили у телевизора в гостинице. Тиражи "Мундиаль триколор" из года в год, изо дня в день в одно и то же время передаются по двум главным каналам. Переворот, землетрясение, светопреставление – тираж будет. Это железно.
      "Триколор" выдал: 4,6,9,23,27. Номера Марии! Ее личные. Те, что из документа, не сыграли. Пять из восьми.
      Едва дождался, когда выдадут тираж нашей "шестерки", и выложил листок с "Триколором" перед женой.
      – Это что, новая игра? – не вдаваясь в математические изыски, Мария понимала, чем занимаются ее мужчины.
      – Твоя удача в чистом виде.
      Колька и Максим отвлеклись от проверки "сетки" и бросились разглядывать листок.
      – Когда это ты вычислял?
      – Ничего не вычислял. Наобум святого Лазаря.
      Макс присвистнул:
      – Ну и сколько тянет это счастье за всего ничего?
      Шального выигрыша там не было. Всего около тысячи долларов. Но факт налицо: чистая удача. Я чувствовал себя дураком. Может, теории вероятности на самом деле не существует?
      Но когда ребята подсчитали все, что застряло в "сетке", я почувствовал себя реабилитированным. На одиннадцать тысяч, ушедших на игру, пришлось пятьдесят две тысячи выигрыша. Почти четыреста процентов сверху.
      Я не поверил. Я проверил. Я думал: что-то не то, обычное соотношение – один к полутора, половина вложенного сверху. Но ошибки не было. Может быть, это была удача Марии. А может, и нет… Засветилась одна идея, но проверку я отложил на потом.
      – Дели шкуру, босс, – потирал руки Максим. – Как делим, если играли без старика?
      – На троих, как пол-литру, – приговорил я. – И Кольке отдельно на карманные расходы, чтоб не дергать нас по всякой мелочи.
      На другой день я отправил мальчишек слоняться по городу одних. Сам же с Марей отправился по тихим улочкам Лимы, там, где не толпились туристы. Показал лицей, где, едва сводя концы с концами, все же закончил курс. Показал полуподвальный ресторанчик, где работал всем подряд – от официанта до поломойки и ночного сторожа, потому что спал тут же, в закутке за кассой, расстелив на лавке тюфячок и там же держа немудреные пожитки.
      Это было в первый год после смерти отца. Мать, оставшись с пятерыми, мал мала меньше девчонками, хлебала нужду в Сан-Лукасе. А я зубами вцепился в возможность получить образование, понимая, что если упущу шанс, другого не будет. На несколько месяцев я поселился в этом полуподвале. Лишь утром уходил на занятия.
      Все остальное время вертелся, как заводной, под каменной сводчатой крышей вместо неба, оплачивая учебу и экономя крохи для отправки домой. Боже мой, как я пережил эти несколько месяцев? Когда я спал? Как умудрялся что-то запоминать? До сих пор не знаю.
      После семестра автостопом добрался до Сан-Лукаса и все каникулы проработал на рыболовецком причале. По крайней мере рыба не переводилась в доме… Мать с надеждой поглядывала на меня, – вдруг я останусь и помогу кормить семью?
      Я не остался. Сердце у меня поскрипывало, как корпус старой посудины у причала в положении "на прижим", но я не остался. Я не думал, что сильно облегчу жизнь девчонок и матери, поставив крест на своем будущем. Можете меня осудить, кто хочет, но в сентябре я снова был в Лиме.
      Попробуйте с семьей сводить концы с концами на пенсию погибшего на дороге водителя грузовика… Шестнадцатилетняя Каридад, на год всего моложе меня, в ту же осень вышла замуж за вдовца, тридцативосьмилетнего хозяина мебельной мастерской. Четырнадцатилетняя Коринна, бросив школу, пошла в няньки. Мать стала работать уборщицей в банке и уходила из дома ни свет ни заря. Три младших – Эмма, Даниэла и крошка Беатрис, управлялись дома по хозяйству.
      В подвал я не вернулся. Последний год я зарабатывал, бегая по урокам и занимаясь с балбесами и тупицами, изредка – с нормальными детьми, пропустившими много занятий по болезни. Тоже не сахар, но после подвала и это сошло за рай. Жил на правах таракана на чердаке одного старого дома – попустительством привратника, у которого учил сына: бедняк бедняка поймет.
      Окончил лицей с отличием – дорого далась моя первая ступень. Потом по рекомендации одноклассника получил место гувернера в семье богатого коммерсанта.
      Там надо было готовить к переэкзаменовке скороспелую дочку, которой какая учеба, замуж невтерпеж! Она уговорила родителей совместить необходимое зло с приятным – то есть поехать на отдых в Майами, но захватить с собой учителя.
      Так я попал в Штаты, – а иначе кто бы меня туда пустил! Эта страна не любит босяков, и денег на билет у меня тоже не было.
      А в Майами через несколько недель, поняв, что от безмозглого мяса ждать успехов в учебе не приходится, я свел знакомство в местной латиноамериканской общине. В Майами латинос куда больше, чем янки, а остолопов и остолопок с меня было более чем достаточно. А потом пошло, поехало…
      – Зайдем? – спросила Мария, указав на дверь.
      Мы зашли и заказали мясо на углях и красное вино.
      Хозяин был тот же самый и возился на том же месте за стойкой. И ниша темнела за кассой, сзади его спины. Но у меня не явилось желания вспоминать с ним былое.
      – Зачем ты все это мне рассказывал? – спросила Мария.
      – Чтобы ты знала, откуда явился человек, с которым тебе придется жить ближайшие лет сорок.
      – Ты этого и правда хочешь?
      – Правда этого хочу. Трудно было понять, что ли?
      – Нет, это совсем не трудно. Эти подарки, и еще то, что ты ни единой ночи не давал мне заснуть одной, кроме когда я была не в форме.
      – И еще одной, когда заработался.
      – Зато потом свое наверстал. Ты по жизни такой супермачо?
      – Ничуть. Просто ты меня так вдохновляешь. Может, я тебя – не очень?
      – Ты идеальный муж. Но я… я не ощущаю себя как твою жену. Мы вместе живем, вместе спим, но…
      – Но когда ты меня обнимаешь, ты закрываешь глаза, и тебе кажется, что я – это он.
      Мария опустила глаза.
      – Я ничего с этим не могу поделать.
      – Ничего не нужно делать. Пока оставь все так, как есть. Примерь себе внимательнее новое имя, новый образ, покрутись с ними перед зеркалом, привыкни.
      Так ли уж плохо – увидеть в этом зеркале донью Марию де Гусман?
      Мария отпила из узкого высокого бокала. Вино по цвету было такое же, как то, с которым она пришла в мою спальню теплым вечером поздней весны. Я вспомнил мягкий полосатый шелк и невообразимые трусики, и что-то снова перевернулось внутри.
      – Ладно, упрямый Гусман, – сказала она. – Ты взял меня измором. Я сдаюсь.
      Упрямый Гусман, объявляю, что согласна быть твоей женой.
      – Сеньора можно поздравить? – услышал я голос над ухом. Сзади стоял официантик – мальчик лет семнадцати с мешками под глазами от недосыпа, с улыбкой петушка, изрядно ощипанного, но непобежденного. Так, наверно, выглядел в свое время и я.
      – Дружок, подойдет ли такой красавице фамилия Гусман? Не слишком ли это просто для доньи Марии?
      – Сеньор, Гусман – это просто, элегантно и со вкусом. Донья Мария де Гусман, безусловно, очень благородно звучит.
      Я сунул руку в карман и нащупал там пачку песо – долларов на пятьсот крупными купюрами. Повернувшись так, чтобы мальчика не было видно со стороны прилавка, я опустил пачку в карман его куртки. Старый Хесус и в прежние времена следил, чтоб официантам на чай не перепадало слишком много. Но и тогда находились способы его провести.
      А вечером был пир горой в другом ресторане, куда как подороже. Праздновали день рождения Марии. Не сказали мы мальчишкам, что мы празднуем заодно и вторую, в этот раз настоящую, свадьбу. Мария сказала, незачем их смешить, и так всем весело. А я побоялся сглазить.
      Мы в этот день не играли. Но тираж "Триколора" по телевизору посмотрели, но Максим, записав шестерку, не поленился проверить. И присвистнул даже.
      – Иван, ты знаешь, что было бы, не поленись мы сегодня сыграть?
      – Что?
      – Восемьдесят тысяч зеленых. Выигрыши тут – офонареть можно.
      Такие настроения следовало решительно пресекать. И я отрезал:
      – Жадность фраера погубит. Хочешь знакомства с местными мариками? Ты это себе обеспечишь. А тут не Москва. Тут никто не будет думать, что можно извлечь сейчас и что потом. Тут все решается сиюминутно, и слишком удачливый игрок может просто исчезнуть. И не станут даже вид делать в полиции, что ищут. Сетку теперь играем только на обратном пути! Если хочешь, позанимайся текучкой.
      – Когда ею заниматься, от тиража до тиража выспаться не успеваешь, – заныл Макс.
      – А что, тутошние братки так опекают местную контору?
      Пришлось просветить родственника и на этот счет. Лотерейная компания, пятьдесят лет работающая в одном формате, не будет мухлевать с шарами. Но местному филиалу может надоесть изо дня в день выплачивать слишком большие суммы одному и тому же слишком умному клиенту. Братки тут тоже имеются, нравы вольные, так что не стоит дразнить гусей.
      – Акулы империализма, – бурчал Максим. – А я-то думал, только у нас беспредел!
      И в итоге мы грели зады на щедром солнце и рассуждали обо всяких умных вещах. В том числе о том, почему сетка оказалась "уловистее", чем в Москве.
      Я перед отъездом из Лимы взял полную статистику на 6:49 и 5:40, с указанием количества и размером выигрыша по каждой категории. Благо что все было в электронном варианте. И на досуге рассчитал таблицы консеквенции и консиденции, сравнив их с московскими.
      В таблицах разница была незначительна. Основное отличие лежало в принципе распределения пула, то есть денег, предназначенных для выплаты игрокам. Если в Москве основная масса шла на шестерку и пятерки, то в Лиме щедрее всего финансировали именно четверки, третью категорию. А поскольку именно они составляют основу добычи системы, это очень хорошо объясняет наши выигрыши.
      – Значит, все ясно, – сказал Колька, возникавший словно из ниоткуда всякий раз, как я начинал разворачивать компьютер. – Тех же щей, пожиже влей, все дела.
      – Не все, – возразил я шурину. – Объяснить надо вот какую штуку: почему тут Джек-пот берут примерно каждые две недели, а в Москве – ничего подобного. Скорее, даже не это. Первый год брали шестерку примерно с той же периодичностью – раз в десять-двенадцать тиражей. А потом все, стоп, в прошлом году выпадала всего один раз, и в нынешнем еще не было ее. Вот я и думаю: в чем подвох?
      – С подвохами ты к Ивану Иванычу, – проворчал Колька, досконально посвященный во все наши дела. – Их у него тетрадка целая.
      – Что-что? А, да-да, тетрадка… тетрадка… Колька!! – заорал я! – Гений ты наш малолетний!! Я тебя в Оксфорд учиться отправлю!
      Все-таки Колька сотрудник полноценный и незаменимый. Во-первых, объясняя ему, сам все поймешь. А во-вторых, не забитые лишней премудростью мозги имели обыкновение подмечать всегда что-то, чего мы сами, умные и взрослые, не видим в упор.
      Итак, картина выходила простая. Большую часть пула переводят в Джек-пот. Он раздувается до огромных размеров и привлекает еще больше ловцов. И при этом с помощью какой-то уловки, методики подвохов удерживается на плаву, и никто его не может поймать.
      – И ничуть не удивительно, если потом этого кота сажает на поводок кто-то, посвященный во всю систему,- сказал срочно призванный на военный совет Максим. – Только он, точнее они, потому что в одиночку это не провернуть, должны путать шары, а в таблицах расхождения практически нет.
      – То-то и оно, что при грамотной замене их, расхождений этих, не будет видно. "Подвохи" Иван Иваныча, таблица взаимозаменяемости – забыл, о чем Колька напомнил? И работает кто-то грамотный, раз знает такие тонкости.
      – Может, это сами хозяева мухлюют? – задал резонный вопрос Колька.
      – Не думаю. Самим хозяевам это не надо. Для лотерейной компании репутация – это все, подпортить ее – обрубить сук, на котором они сидят. Они с тиража имеют около сорока процентов верных, и из-за хапка могут лишиться верного дохода на много лет вперед. Оно им надо? Нет, скорее это в конторе собрались несколько кадров и решили, что жить на одну зарплату скучно.
      – Давай-ка напросимся с тобой на тираж, – изрек Максим. – Если они в конторе все такие, как тот Димочка, ни гроша ломаного за их честность не поставлю.
      Поприсутствовать на тираже было недурной идеей. Хотя бы посмотреть, что за люди имеют доступ к оборудованию. И если они так умны, как кажется, обнаружить подмену будет ой как не просто. Куда труднее, чем теоретически вычислить.
      И я закрыл ноутбук до возвращения в Москву.
      Потом мы вернулись в Лиму, пожили там два дня перед отлетом и дважды забрасывали сетку. Когда мы с Максимом получали выигрыш во второй раз, я заметил на улице несколько парней специфического вида. С виду они ничем не напоминали Костю.
      Народ у нас все же в массе помельче. К тому же в Лиме не прижилась мода на толстые цепи и перстни-блямбы. Наши "быки" предпочитают дорогие серьги в левое ухо, – у одного здоровенная жемчужина болталась на длинной цепочке и то и дело попадала за воротник. За нашим такси в аэропорт увязалось два "Шевроле". Эскорт отстал только у входа в международный терминал.
      – Видели? – спросил я у компаньонов. – Чтоб у меня не хорохорились без спроса.
      Нас спас лишь немедленный отлет. Слишком удачливых тут считают законной добычей.
      В Москву мы прилетели уже людьми более-менее состоятельными.
 

**********************

 
      Московский апрель встретил ветром и сыростью. Мы рано утром вернулись в нашу запылившуюся квартиру, откуда уже успел выветриться запах кофе, заменившийся на запах пива, тарани и табака, и завалились спать.
      Выспавшись, Максим пошел вниз принимать отчет у Абрама Моисеевича. Мария на кухне взялась за стряпню, Колька вооружился шваброй и начал уборку. А я стал названивать Ивану Иванычу.
      Но его телефон упорно молчал. Молчал он и на следующий день, и я забеспокоился.
      Если старика не было дома, трубку поднимала его жена, заправская домоседка. А тут – тишина.
      Третий день была среда. Я явился в павильончик в ожидании расспросов и сам намеревался узнать, как дела.
      В павильоне были в сборе все, кроме Ивана Иваныча. Место его у стены, под таблицами статистики, пустовало, а остальные сидели с похоронными выражениями на лицах. Сердце у меня так и екнуло.
      – Что случилось?
      – Пропал старик, – брякнул сокрушено Валерка.
      – Как пропал? Умер, что ли? Он как будто не болел.
      – Какое болел, какое умер! – взорвался Толя. – Ты что, с луны свалился? Ах, да тебя не было. Ну, садись и держись за стул крепче.
      Я сел и выслушал новости. Хорошо, что я сел.
      Двадцать восьмого марта был сорван Джек-пот, копившийся в течение года и составлявший примерно миллион двести тысяч долларов. Сорвал его Иван Иваныч, сыграв один, без профсоюза. Там каждый, кроме групповой, вел и собственную игру.
      Так что никто не удивился, когда он выложил Любашке кучу карточек. А среди них попалась одна, буквально бриллиантовая.
      Мало того, в этот же день был взят Джек-пот в новой игре "счастливая пятерка".
      Это тоже был Иван Иваныч.
      На следующей неделе в "Лотто миллион" снова был взят первый приз, на этот раз, правда, маленький – Джек-котенок. Тут авторство Ивана Иваныча было предположительное, поскольку карточку играли не у Любашки. Но уточнить предположение возможности не представилось. Старик, ежедневно проводивший не давно насиженном месте по несколько часов, не появился. Впервые за много лет.
      Зато нарисовался Костя, не появлявшийся у Любашки со времени памятного визита Марика, и интересовался Иваном Иванычем. Интерес пиковый вышел, потому что старика предъявить никто не мог. Покрутился, понюхал и смылся.
      Потом появился Дима. Дима был цветом в тон своему зеленому пальто, только пожелтее. Дима тоже искал Ивана Иваныча. Причем он был почти в истерике, и круглые очки сидели косо. Он пробыл в павильоне чуть не полдня, а вдруг старик появится. Походкой разбитой клячи Дима удалился.
      На другой день эти визитеры – в поисках старика, разумеется, – пересеклись в павильоне, но удалились вместе.
      Диму больше не видели. Несколько раз заглядывал Костя, – с независимым видом подходил к терминалу, играл какую-то свою белиберду и уходил. Конечно, шпионил.
      Но без особой надежды на успех, для очистки несуществующей совести.
      Потом он появляться перестал. Толя, еще раньше оборвав телефон, не поленился съездить на квартиру. Никого, конечно, не застал, но засек во дворе "девятку" с двумя знакомыми личностями. Глаз у бывшего артиллериста был пристрелянный, он узнал сопровождавших Марика "быков".
      Общая сумма выигрыша составила примерно миллион восемьсот. В зеленых.
      А старик как в воду канул. Спустя неделю (это Равиль проверял) караул у подъезда сняли. По этому поводу мнения разделились. Юрий Палыч и Валерка сокрушенно предполагали, что Ивана Иваныча "заловили", вытрясли деньги и убили.
      – Сейчас за пол-литру убьют, не то что за такие деньжищи!
      Равиль и Толя, знавшие Скобелева не один год, были настроены более оптимистично.
      "Лег на дно, как подводная лодка".
      Так или иначе, профсоюз осиротел. Любашка даже всплакнула – к ее круглому, румяному лицу это так не шло! Со Скобелевым за столько лет она уже почти сроднилась.
      Мне она непритворно обрадовалась. Вытерев слезы, она поведала свои новости.
      Оказывается, Дима в один из приходов ее обо мне расспрашивал: куда этот-то делся?
      Она ему сказала то, что я ей сказал: уехал за границу, проведать родню.
      – А где родня-то? – полюбопытствовала она.
      – Где, где – в Иерусалиме! Мы оттудашние казаки.
      Свою еврейскую легенду я поддерживал неукоснительно.
      – Ваня, этот хмырь болотный велел, если ты появишься, немедля звонить ему. Не добром это пахнет, да еще связался с мордой этой, Костей. Езжал бы ты обратно в свой Иерусалим, там, поди, спокойней нашего. А я скажу, что ни сном, ни духом. А?
      – Люба, – сказал я, – у меня нет желания ехать в Иерусалим, из которого я только прибыл. Звоните тому болотному хмырю и не бойтесь: кишка его тонка меня слопать.
      И Костику тоже в одном месте не кругло, потому – сила есть, умом обделен. Звони!
      Любашка повеселела и убежала звонить. Иван Иваныч с каждого выигрыша делал ей подарок, незамысловатый, в виде купюры того или иного достоинства – "внуку на гостинчик". Я эту повадку перенял, только давал не внуку, а внучке. Любашка деланно отмахивалась, говорила, не наградили еще внучкой, но деньги брала – "копить на приданое". Зарплата у оператора терминала не ахти какая. Но я не склонен думать, что ее расположение к нам было вызвано подачками. Любашка "по жизни" была добрейшей душой.
      У профсоюза дела шли неважно. Лишившись организатора игры, они не могли сами раскрутить вариант из уже имеющихся цифр. Деньги-то еще были, но два тиража подряд команда проигрывала, и теперь все с надеждой посматривали на меня.
      Осиротели! Точнее не скажешь.
      – Что там у вас? – спросил я у них как само собой разумеющееся. Они подоставали листки. Все почти как всегда, только отбор и расстановку цифр делал "на глазок", поскольку пропустил четыре тиража и не делал правильного расчета.
      Мы еще закончить не успели, как появился Дима на пороге. Он зашел за стойку и ждал.
      Толя, как обычно, сыграл готовую разработку и вернулся на место. Я шепнул, чтобы расходились по одному. Сам остался последним, делая вид, будто что-то доделываю для себя. Как я и ожидал, Дима подсел ко мне тут же.
      Цвет лица у него явно испортился.
      Начал он без предупреждений и даже не поздоровался:
      – Полагаю, вы в курсе дела?
      – А то! Приезжаю такой отдохнувший, загорелый, а тут как пыльным мешком по голове. Ай старик, хорошо он вам пощипал перья! Димочка, чего вы охаете, будто он эти деньги вытащил чуть не из ваших внутренностей?
      И по тому, как его передернуло, понял, что мы с Максимом, похоже, попали в точку.
      – Вы на самом деле не знаете, куда старик мог скрыться?
      – Что, вы играли пополам, а он удрал с деньгами? Я в Москве второй день, новости знаю в самом общем виде. Профсоюзники и те не в курсе, что с боссом.
      Дима немного помолчал, прежде чем ответить:
      – Играли мы не пополам, но пятая часть от почти полутора миллионов должны были достаться мне.
      – А Костя и компания при чем?
      – Ах, эти… Сам-то я как его найду? С такими деньжищами ничего не стоит уехать в тот же Иерусалим (ага, скормила ему Любашка еврейскую легенду) или еще куда подальше… Да и от этой банды, скажу вам честно, толку ни шиша. Упустили старого черта глупейшим образом!
      Врет, подумал я. Врет, потому что ни при какой погоде Иван Иваныч с этим гадом играть не стал бы, ни пополам, ни в пятой доле. Ежу понятно, что-то тут не так.
      А вслух сказал:
      – Вот что делают большие деньги с человеком. Мы с ним на пару играли много раз, и никогда никакой мухлевки. И вот на тебе! Так вы, Дима, натравили на него костоломов?
      Дима заламывал руки в отчаянии:
      – Такие деньги и так бездарно ушли из-под носа! Я так долго за ними охотился!
      – Понимаю, поскольку сам уже стал завзятым игроком. Можете на меня надеяться, Дима. Как только узнаю что-нибудь, поступлю по справедливости.
      Подколки в моих словах не заметил, нахлобучил кепочку на голову и ушел. А я бросился к Любашке.
      – Иван Иваныч что, правда играл с Димой?
      – У меня – никогда.
      – Старик много играл в одиночку?
      – Много, куда больше, чем всегда.
      – По развернутой системе?
      – Много развернутых вариантов по десять, по девять. А, вот еще, если интересно: всю голову Дима продолбил про какого-то глухонемого, допытывался, не играл ли он со Скобелевым. Я про глухонемого слышала, он обычно играет у Васьки на Шаболовке и иногда у Наргиз, это вы знаете где.
      – Ладно, замнем про глухого, он тут ни при чем… Спасибо, Любаша.
      Значит, Иван Иваныч что-то переделал в моей сетке, обеспечив ей убойную точность.
      И сыграл без нас.
      – Ваня, ты что? Воды тебе дать? Или валерьянки? Ты весь белый!
      Побелеешь тут.
      – Люба, старик влип по-крупному. Он жив, хотя не знаю, насколько здоров, и сюда не появится.
      Валерьянкой добрая Любашка меня таки напоила. С больной головой и тяжелым сердцем я отправился домой.
      На компаньонов новость произвела впечатление самое удручающее.
      – Что мы – работали, работали, а он один хапнул и слинял! – кипятился Колька.
      Но я объяснил:
      – Во-первых, то, что мы сделали, имеет эффективность несоизмеримо меньшую. Он добавил что-то, что позволило бить без осечки. И мы знаем, что это, мы это вычислили, это что-то из его подвохов. Помните семнадцать? Это из той же оперы.
      Три Джек-пота по заказу! Господи боже мой, Колька, тебе как профи должно быть понятно, что это значит, а потому – не пыли. Нас опять утерли как сопливых.
      Во-вторых, он каким-то образом понял, что Джек-кота уже собираются ловить. Он его буквально выхватил из-под носа у этой компании, Димы и еще не знаю кого, что с ним. Не знаю достоверно, но посмотрите, так и окажется, когда вся история прояснится! Жди старик нашего приезда, чтобы сыграть вместе, застали бы не полтора миллиона, а в сто раз меньше.
      В-третьих, сорвав куш, он не мог нас ждать, чтобы поделиться. Его караулили, как сурка, и шею свернули бы точно так же. Дело нешуточное. За его домом устроили слежу, а теперь и нам надо смотреть, не посадили бы на хвост кого-нибудь.
      – Может, бросит все и уехать? – подала голос Мария. Прежде она в наших совещаниях никакого участия не принимала. – Пусть та сетка, которая у нас, не такой шедевр, но она работает. Если не жадничать, она со временем нам даст столько же или больше.
      – Это мы в конце концов и сделаем. Но не прямо сегодня. Нам надо выяснить досконально, с какого боку тут припутан Дима. А для этого надо подождать несколько недель или даже месяцев. К тому же я предполагаю, что Иван Иваныч постарается выйти с нами на связь. Для этого нам тоже надо сидеть на месте. И наконец, у нашего юного дарования учебный год. И внеплановые каникулы закончились. Так что будем заниматься лавочкой, играть для вида и ждать.
      На том порешили. Никто не смог предложить ничего более умного, и Миша подтвердил это великолепным жестом.
      Дни потянулись скучные. На тиражи я раза два сходил и бросил. Если там и путали шары, то делали это хорошо. Я, по крайней мере, на глаз это не мог определить.
      Скорее вычислить математически, а поймать за руку и доказать – увы.
      Математическая логика как раз четко подсказывала, что подстраиваются сбои. Но я решительно ничего не мог определить по методике мухлевки.
      Максим сказал:
      – Не, це ж я такий хохол упэртый, я ж это дело раскушу, – и продолжал каждую неделю ездить, как нанятой.
      И вот однажды вернулся с открытием:
      – Ты знаешь, два шара не липнут к стенкам, а держатся все время в середине барабана!
      Я отнесся к сообщению недоверчиво. С чего бы шарам пренебрегать правилами центробежного движения?
      – Это как?
      – Как, как! Висят они там, как на нитке!
      Нитки, конечно, никакой быть не могло. Но в этом тираже не вышли два стопроцентных номера, при том, что попали четыре, им сопутствующие. Шла классическая с виду разбросанная комбинация в пределах одного консидентного ряда.
      Поскольку этот ряд длиннее простого варианта из шести чисел, номера могут взаимозаменяться. Я это всегда имел в виду и раньше не обратил бы внимания. Но после всего вышеизложенного явился хороший повод "почесать репу".
      Или это закономерность неисследованного порядка, то есть случайность, или кто-то приступил к выращиванию нового жирного кота и делает это так мастерски, что все можно свалить на случайность.
      И кто он, этот мастер? Точнее, мастера, Дима говорил про пятую часть неспроста.
      Значит, кроме него там в доле еще четверо.
      По здравом размышлении я решил, что их личности меня не интересуют. Они явно были умнее Димы, и если дело раз сорвалось, с философским отношением к делу начали затевать его еще раз. Меня интересовала их методика, и то, как они устраивают подвох.
      И тут я вспомнил снова Иван Иваныча. Неужели он был одним из этих? Логично, что сорвал бы куш не сотрудник конторы, а постоянный, хорошо известный профессиональный игрок. Конспирацию-то им надо блюсти. Нет святых на этом свете, а те, кто занимается игрой на деньги, можно сказать, по долгу службы трутся около самого черта.
      Но это соображение опровергалось, с одной стороны, тем, что могли неведомые умники не платить пятую долю старику, а взять любого человека за небольшие деньги и представить его счастливчиком. А с другой стороны, это не стыковалось с тем, что говорила Любашка. Старик играл сетку, именно мою сетку с какими-то своими поправками, играл ее в одиночку, и на карточку из сетки выпал наибольший выигрыш.
      Стало быть, старик просто перебежал дорожку этой теплой компании. Неизвестно, обиделись они все или только один Дима. Нет, я всех понимал и не без злорадства сочувствовал. Позеленеешь тут, когда из-под носа уводят добычу.
      Причем я был уверен, что Дима предпринял розыски сбежавшего Джек-кота самостоятельно, не посоветовавшись с остальными. Остальные, полагаю, до смерти боялись связываться с бандитами. У них дело выгорало куда вернее, и уж верно нашлось бы немало мариков, желающих его прикарманить. Но бедный наш бухгалтер, от жадности потерявший голову, об этом не подумал. Не подумал даже о том, что его стопроцентно кинули бы при дележе добычи, если бы удалось найти Скобелева, а уж это и ежу понятно.
      Я в то время видел бухгалтера каждую неделю. Как-то само собой получилось, что профсоюз перешел под мое начало. Мне это, в принципе, и не очень нужно было, управлялся и сам неплохо и дальше мог бы. Но помимо желания вышло – сел на хозяйское место и начал делать хозяйскую работу.
      Игра пошла прежним порядком. Дисциплина стояла безукоризненная, и даже балабол Юрий Палыч присмирел и носил номера, приближенные к действительности. А однорукий татарин Равиль совершенно непонятным для меня способом выдавал повторы, то есть те номера, которые выпадали в предыдущем тираже, но, по его мнению, должны были выпасть вновь. Повторы, при ограниченном количестве цифр, были делом нередким. Иногда случалось, один и тот же номер выходил подряд три-четыре тиража.
      А иногда повторялись две-три, а то и четыре цифры предыдущего тиража, и тут однорукий бил без промаха.
      Каким образом он это вычислял, он и сам не знал. Видимо, тут работало что-то на уровне подсознания. На прочие, не повторяющиеся цифры его премудрость не распространялась. Когда Равиль разводил рукой и культей и говорил: "По моей части ничего сегодня нет", все вздыхали и начинали выкладывать свои "среднепотолочные".
      Игра шла, как Толя выражался, "штатно", то есть беспроигрышно. Благодаря этому обстоятельству мы с бывшим подполковником артиллерии еженедельно лицезрели Диму в его офисе. Радости это особой не доставляло. Зелень и желтизна постепенно сходили с некогда розовых щек, но прежнего холеного вида юноша не имел.
      Забыл сказать, что почти сразу же после возвращения из Перу я записался на прием в американское посольство. Я просил открыть визу для себя и своей семьи.
      Пожилого янки привели в умиление мои манеры, мое произношение, а решающим образом – суммы на счетах. Счетов было три, мой, Марии и Максима. Было видно, что янки прикинул на мозговом калькуляторе, растаял и сказал, что все будет о`кей.
      В этом я не сомневался. Появившись через месяц, я понял по разговору, что он запрашивал о моей персоне в Майами. Поскольку во всех странах для полиции хороший иностранец – это такой иностранец, который не доставляет хлопот, и поскольку я не числился замешанным ни в какой истории, проблем не возникло. С Марией и Колькой тоже. Заминка вышла с Максимом, поскольку он не был прямой ближней родней – двоюродный брат. Но спасло дело, во-первых, то, что в спортивную бытность Максим Канталупа раза два ездил в Америку, и всякий раз без приключений. А во-вторых, что бывший спортсмен тоже не оказался босяком и изъявил желание на паях со всей родней внести свой вклад в процветание Америки.
      Максим начал было ставить свою игру. Но махнул рукой: ничего у него решительно не выходило. Кажется, мы танцевали от одних и тех же цифр, в нашем распоряжении были одни и те же формулы и таблицы. Но почему-то у нас никогда не совпадало больше четырех цифр. Раз прохлопал деньги, другой, потом бросил. Потом как-то спросил за кофе:
      – Иван, я так и не пойму, за что ты мне платишь треть. Моя реальная доля – процентов десять. Ты же основную работу тянешь на себе. Со Скобелевым пополам, это ясно почему, старик самородный гений. Колька – ясно почему. А я?
      Благотворительностью занимаешься?
      – Типа того. Знаешь, Скобелев тоже мог бы работать сам. Но он держал весь профсоюз, который без него пшик один. Ему комфортнее с ними и жилось, и работалось, хотя и один не пропал бы. И я не пропал бы один. Но мне с вами удобнее и комфортнее жить. И с тобой тоже, великовозрастный ты охламон. Знаешь, почему?
      – Почему?
      – Потому что ты хоть и не Иван, как мы со Скобелевым, а дурак такой же. Кто умный скажет, что ему зарплата велика? Пусть остается так, как есть, пока на Шипке все спокойно.
      Порывался играть самостоятельно и Колька. Кольке, однако, я дал укорот. Если Максим, человек более деловой, чем азартный, понял, что дело не клеится, и остановился, то Колька по малолетству склонен был зарываться и, дай волю, повторил бы подвиги Кости. Запретить заниматься семейным ремеслом я не мог, но лимитировал число вариантов и поставил под строгий контроль Миши, поскольку помимо Миши он играть не мог. А так лишь добавлялось с десяток карточек к моей персональной игре, которую за меня держал на Шаболовке тесть, соблюдая мою конспирацию.
      Ни шатко, ни валко, прошло два месяца со времени нашего возвращения. От Скобелева не было ни слуху ни духу. Я стал подумывать, что пора бы уже было уезжать. Учебный год у Кольки кончился. Лавочка находилась под надежным присмотром Абрама Моисеевича, и, собственно говоря, мы в ней уже не нуждались как в источнике существования. Прикрытие, позволяющее не объяснять никому, вплоть до тещи и деда с бабушкой, что мы давно живем на деньги от игры.
      Штеренгорц знал, но уж на этого-то француза положиться можно было. Я оформил его управляющим, так что он все дела мог вести без меня. Его-то сроду никто в Кучино обидеть не подумал бы. Он же пообещал клятвенно обеспечить деду Федору и Зюльме-ханум разницу между жизнью на пенсии и нормальной, Мишане – бесперебойно пиво, Ирине Анатольевне – конфеты и ветчину.
      Оставалось дело за визами, но и их мы получили в первых числах июня, съездив вчетвером в посольство.
      На этом мы и прокололись. Кто мог знать, что у Димы возникнут дела на том же месте в тот же час? И гнида эта, Димочка, увидел нас из машины. В лицо он не знал одну Марию. Всех остальных видел порознь и независимо друг от друга, но всех помнил более чем хорошо. И, разумеется, все "в одном флаконе" навели его на некоторые размышления. Меры последовали незамедлительные.
      Два дня спустя Миша сыграл разработку на 5:40. У него в этот день была работа в городе, и Колька, естественно, увязался с ним. Вечером пришли оба в знакомое место на Шаболовке, посидели за пивом и пирожными и двинулись до дома.
      Сопровождение заметили по дороге от метро "Новогиреевское" до одноименной железнодорожной платформы. Село оно им "на хвост", очевидно, от самой Шаболовки, но обнаружить слежку в метро – это надо уметь, а они не умели. Лишь на открытом месте заметили четверых характерного вида парней и, посовещавшись, пришли к выводу: Дима сообщил Косте, где играет удачливый глухонемой, а тот решил отобрать карточки, в которых наверняка есть пожива. В общем, почти правильно, упустили только момент, что Дима связал уже с нами обоих Конкиных. Но это мало что меняло в ту минуту.
      На платформе ребятки рассредоточились и потерялись, так что отец с сыном подумали, не показалось ли им, и ослабили бдительность. Этому способствовали пиво с лимонадом, приведшие их в укромное местечко. Но отхожие места при железнодорожных платформах – туда в любом случае надо ходить с оглядкой. Миша проверил обстановку и пустил сына вперед, а сам постоял, оглядывая окрестности.
      Тут – то эти четверо и возникли, как из-под земли.
      Но у Миши в руках был ящичек с инструментами, и из этого ящичка высовывались два топорища: одно большое, другое поменьше. Не глядя, он потянул большее и перехватил топор поудобнее в руке.
      Ребята замялись и стали переговариваться, не стесняясь, но Колька-то глухим не был. Он выбрался из уборной, встал за отцовскую спину, взял маленький топор и бестрепетно приготовился увидеть то, что последует.
      Миша поставил сына под левую руку и пошел напролом.
      Мальчики и попятились. Драться-то, конечно, они должны были уметь хоть немного, иначе какие же они "быки". И противника оценивать тоже. Здоровенный мужик, ни капли страха в полинялых голубых глазах, топор держит ловко, привычно и ясно ежику, что если рубанет, то как следует. Голову под топор совать "быки" обычно не любители. Так что волей-неволей им пришлось расступиться, и Колька, развернувшись, шел пятом, чтоб предупредить отца в случае нападения сзади.
      Так они вышли на платформу, где было многолюдно: народ валил домой в пригород по окончании рабочего дня. Эскорт затерялся в толпе.
      Тащить домой "хвост" не хотелось. Надеяться на то, что сами отстанут, не стоило.
      Конкины пристроились к подошедшему поезду. Толкотня, давка, Мишаня, стреляя глазами направо и налево, делал вид, что рвется к дверям. Потом вдруг резко свернул и, таща Кольку за собой, шмыгнул за станционную будку.
      Я представляю, как матерились "шестерки", потому что из четверых трое оказались уже в вагоне, битком набитом, и выбраться из него уже не могли, поскольку поезд тронулся. Четвертый, оставленный сзади для страховки, оказался в одиночестве.
      Вгорячах он метнулся за объектом преследования за угол кирпичного строения.
      Зря он это сделал. За углом его встретили – нет, не топором, но вполне квалифицированной плюхой. Потом отец с сыном, спрятав топоры во избежание неприятностей, быстренько добрались до стоянки такси и приехали домой "с ветерком".
      Новость ошарашила. Я в принципе согласился с выводами ребят. И с тем, что наводку, кроме Димы, дать некому. И приписал это к его счету.
      Ясно было из этого одно: оба Конкина, и старый, и малый, из игры выбывали.
      Колька ныл и куксился:
      – Ну как же? Я же ни на столечко не испугался!
      "Зато я испугался"! – отрезал Миша. – "Олух! Только дураки ничего не боятся. Не боишься? Значит, дурак".
      Сам он благоразумно решил вообще несколько дней в Москву не ездить и переждать.
      Что и было одобрено.
      Уже совсем на ночь глядя, часов в десять, позвонил Абрам Моисеевич.
      – Николенька, друг мой юный, меня сегодня доконал-таки какой-то твой приятель.
      Он целый день тебя домогался.
      – Какой приятель? – пробурчал расстроенный Колька.
      – Чести не имел быть по чину представленным. Но просили настоятельно передать, что по важнейшему делу Сережа будет часов в девять.
      Сереж в Кучино пруд пруди, и после такого денечка было не до ребячьей суеты, поэтому поблагодарили Штеренгорца за заботу и пошли спать, забыв про настырного приятеля.
      И напрасно. Утром, еще не доходя девяти часов, этот Сережка снова нарисовался.
      Его привел опять-таки Абрам Моисеевич, когда Колька на кухне исполнял свою обязанность – молол кофе.
      – Николенька, получите своего нетерпеливого друга. Он вчера выщипал мне всю макушку, а сегодня вознамерился проесть образовавшуюся плешь.
      И ушел, оставив в кухне Кольке совершенно незнакомого паренька тех же примерно лет.
      – Ты, что ли, Колька? – спросил он сумрачно. – Дело есть.
      – А ты, значит, Серега? Кофе будешь? Нет? Ну и зря. Какое такое дело?
      Тут Серега снял с шеи шнурок с какой-то хитро свинченной ладанкой, раскрыл ее, достал бумажку и отдал.
      Колька бумажку развернул и сделал круглые глаза. Потом он заложил в рот два пальца и свистнул оглушительно, что в доме вообще-то категорически возбранялось.
      Зато все пулями вылетели на кухню, где парень одной рукой схватил связника за рукав, а в другой держал секретное донесение.
      Оно было кратким. Номер телефона и приписочка: "абоненту 424". Ничего больше, даже подписи. Да в ней не было и нужды. Даже Колька с одного взгляда узнал руку Скобелева: "4" у старика была неподражаемая, словно перерисованная с печатной.
      Посланец, к которому мы приступили с расспросами, был краток и точен. Записку эту ему дал дед в очках, не в Кучино, а в Москве. Разыскать велел именно пацана и передать записку ему лично. Безошибочный нестандартный расчет – кто из взрослых обратит внимание на междусобойную ребячью возню! И мы вчера не обратили, и Марик с Димой, стопроцентно, купились бы на этот трюк.
      – Заплатил сто тысяч и сказал, что там, куда записку надо доставить, дадут еще столько же.
      Я дал двести, и гонец, до соплей довольный, ссыпался по лестнице чуть не через голову.
      – Жив курилка! – вздохнул облегченно Максим. – Где ж он есть-то? Это номер пейджера. Он домой не поехал, наверное?
      Дурацкий вопрос, не требующий ответа.
      – Даже если сняли наблюдение в подворотне, все равно у соседей периодически спрашивают, не появлялся ли старик. Деньги он забрал, можно не экономить и снять квартиру.
      – Кстати о деньгах, – зацепился Максим, – тебе не кажется, что часть этого выигрыша – твоя или даже наша? Какие бы чудеса старик не творил по части разгадывания подвохов, без квалифицированно сделанной основы у него долгие годы ничего не выходило. Если бы тут кое-кто не сделал каторжную работу… Что скажешь?
      – Полагаю, то же самое, что мог бы сказать и он сам. Иначе незачем ему было бы и обнаруживать себя перед нами.
      – Чего ж он не позвонил-то? – встрял Колька. – Развел страсти, вылитый Штирлиц.
      Телефон-то наш он знает.
      – В том дело, дружочек, – сказал я, отвечая не столько ему, сколько Максиму, – что он предполагал, что за нами могут следить, во-первых, и прослушивать телефон, во-вторых. В первом ты, кажется, убедился. Второе сложнее, поскольку в этом пруду Марик не самая большая рыба. Но под два миллиона зеленых – это кусок, ради которого могут подсуетиться. Если бы нас выследили, подсадить жучка – дело техники. Телефон параллельный с магазином, а там проходной двор.
      – А давайте подождем до вечера, отключим аппарат в магазине и позвоним, – предложила Мария.
      Идею не одобрил никто. Если бы нас выследили, дело не ограничилось бы "жучком", у выхода тоже залег бы дозор, как у Иван Иваныча на старой квартире. И ждать до вечера никому терпения не хватало.
      Звонок после некоторых препирательств поручили Кольке. Он должен был сообщить операторше пейджера для абонента 424, что на наш телефон следует звонить с одиннадцати ночи до семи утра. Что и было проделано с самым торжественным видом.
      Все дела валились из рук в этот день. А вечером, по укоренившейся уже привычке, сели смотреть розыгрыш тиража. И вот, нате вам здравствуйте: "Счастливая пятерка" взяла Джек-пот. Одна из тех карточек, что пытались отнять у Миши на станции "Новогиреевская".
      Миша хмыкал и разводил руками. Максим и Колька тоже "чесали репы": как получить выигрыш, если у конторы, как пить дать, будут караулить? Бросать деньги жалко было – не ворованные же они! Потом пришло в голову, что вместо нас никто деньги не может получить. Если карточку предъявить может любой, то чек – только тот, на кого он оформлен, а с кредитной карты снимет деньги только тот, кто знает код.
      – Может, я получу? – спросил Максим. – Я тоже играл на Шаболовке иногда, почем Дима знает, кто выиграл?
      Я был склонен считать, что таки знает. Если Любаше было приказано следить за профсоюзной и моей лично игрой, то Вася с Шаболовки наверняка получил такое же указание насчет глухонемого с мальчишкой.
      Самое толковое предложение внес Миша, посмотревший на наши разговоры: "Горит оно – получать немедленно? Думаешь, весь месяц дежурить станут? Позже получу!" Позже – это означало после нашего отъезда из Москвы. До него оставалось чуть больше недели, если не случится ничего неожиданного, с нами или Иван Иванычем.
      Звонок от него раздался в полдвенадцатого.
      – Иван Иваныч, дорогой, вы там как?
      – Ваня, твой телефон не на прослушке?
      – Проверяли: жучка нет, параллельный отключен. Откуда вы? Что за чудо сотворили с сеткой? Какие у вас с Димочкой дела, что у него к вам претензий куча с лишним?
      – Никаких с этой гнидой дел, – отрезал Скобелев. – Претензии – это его проблемы.
      Я ему ничего не должен. Тебе да, должен по существу кое-что. Ты на юге в этом году уже был, как насчет того, чтобы прокатиться на север?
      – Куда?
      – Сынок, мы решили, что нам со старухой в Москве вредно оставаться. Короче: я звоню из Архангельска. Записывай номер телефона и расписание рейсов. И смотри не приведи "хвоста".
      Адреса не дал. Я и не спрашивал. Мы уже серьезно ко всему относились.
      Я сказал Кольке и Марии:
      – Пакуйте чемоданы, поедете в Архангельск.
      Мария удивилась:
      – Он же, кажется, хотел видеть тебя?
      – Он и вам обрадуется, особенно Николаю. У нас с Максимом тут еще дела, мы еще пару раз мелькнем перед глазами, пусть нас пасут. А вы тем временем незаметно уедете, и старик вам отдаст все, что хотел отдать мне. Вероятно, он даст вам денег, возможно – много, на его усмотрение. Сами не просите ничего. Кроме того, я полагаю, что он вам передаст свой вариант системы. Ребятишки, эта вещь стоит куда больше тех двух миллионов баксов, что старик взял. У вас в руках будет сокровище. Берегите его пуще денег. А еще больше берегите себя. Поэтому – осторожность и еще раз осторожность.
      В Москву вы из Архангельска не поедете. Визы у всех на руках, документы в порядке. Я закажу билеты на Майами из Петербурга. Вы прилетаете во Флориду раньше нас. Я скажу название гостиницы, где вы остановитесь. Мы с Максимом появимся через день, сориентируйтесь и встречайте нас. Пользуйтесь тем, что вас никто не знает.
      Мария кивнула и ушла паковаться. Колька прыгал от восторга, как козлик. Он не заподозрил по малолетству, что я просто их выводил из-под огня. В Москве стало небезопасно, да еще как. Пусть самые уязвимые члены команды улепетнут с добычей.
      А мы с Максом отвлечем внимание и прикроем. На что-нибудь мы мужики.
      Вот Мария это поняла. Не возражала, не противоречила. Сказала только:
      – Уж вы поосторожнее, мальчики… тоже берегите себя, ладно, Иван? Хорошо?
      Все мафии мира я бы порвал, как Тузик грелку, за это беспомощное "Хорошо".
      Улетели они в воскресенье.
      В понедельник вечером Мария звонила нам с Максом на телефон деда Федора, куда мы к назначенному времени заглянули "на огонек": все хорошо, на улице солнышко высоко в десять вечера, Наталья Петровна пирожками обкормила, передаю трубу Ивану Ивановичу.
      Старик не обиделся, что я не сам приехал. Он-то с пол-намека понял замысел:
      – Правильно, что долой их из Москвы. С глаз долой от этой банды. Ваня, я вручаю компаньону Кольке таблицу поправок к твоим расчетам и всю вашу долю. Взял я знаешь сколько, но были большие потери и расходы. На вашу долю шестьсот тысяч.
      Устраивает?
      Меня более чем устраивало. Но меня прямо распирало узнать, почему Дима на Скобелева зол, и я его об этом спросил.
      – Они химичили с большим призом, а я его увел из-под носа.
      – Думаете или уверены? – я хотел подтвердить собственные подозрения.
      – Я не думаю, я знаю! – Рассердился даже старик. – Я из-за этого в такой детектив попал, думал, костей не соберу!
      История Ивана Иваныча, которую я услышал несколько позже, заслуживает отдельного подробного рассказа.
      В то время как мы отправились к синему морю, высоким горам радоваться жизни, Скобелев пребывал в настроении самом рабочем.
      Взяв таблицы, составленные нашей троицей, он внимательно и долго их изучал. Все варианты, все комбинации были ему в лицо известны: старые знакомцы, с которыми он работал столько лет. Классические комбинации, построенные на принципе наибольшей вероятности совпадения в одном ряду определенного набора элементов.
      Попросту: малообразованный, но сметливый Иван критически проанализировал многомудрое построение двух выпускников факультета вычислительной математики и пришел к выводу: слишком хорошо. Слишком гладко, слишком правильно, "по-немецки сделано", и нее хватает в этой правильной, математически выверенной системе загвоздки, нелогичности, подвоха.
      Ну, а коль скоро речь зашла о подвохах, то тут со Скобелевым равняться было некому не то что на Москве – по всей России. Иван Иваныч достал свою тетрадочку, крутил, вертел, примеривался. Потом взял "сетку" и переписал по-своему. Он заменил некоторые цифры тем, что называл "текущий подвох на эту неделю". То есть внес сиюминутные поправки на последний тираж. И недолго думая сыграл двумя порциями: половину у Любашки, половину у сердитой бабки Наргиз.
      Потом он таким же манером обработал мою наскоро сделанную сетку на "пятерку" и тоже сыграл.
      Расчет у старика был скорее подсознательный, под Иванушку-дурачка: внести в правильный расчет некоторую сумятицу и посмотреть, что из этого выйдет.
      Вышло нечто оглушительное. Сначала Иван Иваныч даже не поверил. Раза два протирал очки и щипал себя за уши. Все сходилось… Под коленками у него зачесалось, а в затылке заныло. Небывалая удача сулила небывалую головную боль.
      Он хорошо знал компанию Марика и вообще нравы и повадки подобных компаний. Эти повадки, по-моему, нигде не отличаются разнообразием и сводятся к простейшему действию прикарманивания – любыми способами. Он знал, что о выигрыше станет известно рано или поздно и его начнут "трясти". Убить тоже могут,- за гораздо меньшие суммы убивали людей, а того чаще – выколачивали из них деньги.
      И Скобелев, так же как и я несколько позже, кинул мыслью вокруг себя – где его слабое место?
      Дочка с мужем и внуками жила на другом конце Москвы. У родителей не бывала с незапамятных времен, старики сами навещали потомство. Их адреса и телефона не знали ни соседи, ни коллеги по профсоюзу. А не знают – не продадут. С этой стороны все было спокойно. "Значит, взяться могут лишь за наши старые кости. А нас со старухой не больно-то угрызешь" Первым делом он снял квартиру достаточно далеко от прежней и сразу переселил туда Наталью Петровну. Ей он отдал оба варианта сетки и все свои записи. Жена хорошо понимала, что ей попало в руки. Почтенная дама была в курсе всех мужниных дел.
      Потом он завел себе пейджер, тот самый, который с такими предосторожностями нам переслал.
      Потом пошел в банк, где обычно получал деньги для профсоюза, и арендовал там два сейфа рядышком. Один был на его собственное имя. Второй был на два имени: к этому второму сейфу могла иметь доступ его жена. Этот ящик оставался пустым. В верхний ящик он положил несколько тетрадок со старыми текущими расчетами и большую "холстину", склеенную из пяти листов бумаги. "Холстина" содержала в себе множество цифровых рядов – по десять, девять, восемь и семь в каждом. Структура была в целом та же, что и в сетке, но набор цифр был совершенно бессистемным.
      Теория вероятности в чистом виде.
      Потом старик, рисковая голова, сделал еще один расчет подвохов и снова сыграл этот "примененный к текущей ситуации" вариант сетки.
      И снова Джек-пот, размерами, правда, гораздо меньше предыдущего, который копился почти год, но стоивший для Скобелева не меньше чем первый, жирный. Этот второй выигрыш доказывал, что первый не был случайным. И как бы в довесок – выигрыш в ежеквартальном розыгрыше пяти шаров.
      Сердце у старика сладко ныло, как у влюбленного мальчика. Но голова работала не переставая, и додумалась старая голова до решения парадоксального, но единственно верного: "Господи боже мой, унесу ноги живым из всей этой кутерьмы – брошу играть к чертям собачьим"!
      Дима в это время ищейкой шнырял по терминалам, выясняя, кто это управляется с деньгами конторы так ловко. Ни у Любашки, ни у бабки Наргиз ничего он не добился, поскольку старик приручил и ворчливую старую армянку, но выигрыш выпал именно на Любашкином терминале, и ему априори уже было ясно, чья работа. По крайней мере это касалось большого Джек-пота. Остальные выигрыши он брал в разных местах, где его не знали.
      Впрочем, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Это знает каждый первоклассник. Когда Иван Иваныч появился в кабинете у изведшегося за две недели Димы, он предъявил карточки, означающие, что касса конторы облегчается почти на два миллиона долларов.
      Глядеть на Диму было жалко и гадко.
      – Иван Иваныч, – простонал он, – так нельзя!
      – А что? – отвечал Скобелев небрежным тоном, чувствуя, как между лопатками гуляет холодок. – Знаете же, что мне везет иногда!
      – Врете, – сказал Дима ненавидяще. – Это не везение, это система. Не бывает четыре Джек-пота подряд на одном везении. Вы открыли какую-то систему и не желаете делиться!
      – Это не система, это методика, – знаешь ли, я начал играть, когда вы, Дима, пешком под стол ходили!
      И тогда Дима рванул напрямик:
      – Вы, Иван Иваныч, взяли не свое. Мы с ребятами этот Джек-пот пасли почти год, мы разработали способ безошибочный – думаете, вы только с тем еврейчиком усатым умные? Мы на этой неделе планировали его снимать, а вы пришли и схавали, черт бы вас побрал! Вся ерунда, вторая, третья категория – ваши, но большой Джек-пот – наш. Вы взяли не свое, отдайте.
      Старик чего-то подобного ждал. Нездоровую зелень прежде розового личика он стазу же приметил.
      – Довольно странно вы, Дима, рассуждаете. Знаете сами, и отлично знаете, что приз, пока его не сняли, ничейный и любой имеет на него право. А уж коли я его взял, значит, он мой. По всем правилам и документам. Вы на него претендовали? На него знаете сколько народа претендует? Если у вас есть верный метод путать шары, не жадничайте и не ждите слишком долго. Жадность фраера сгубила, дорогой.
      Играйте и выигрывайте. А я вам ничего не должен.
      – Вы играли систему, – полуутвердительно, полуугрожающе сказал Дима. – Вы играли наверняка!
      – А что, нельзя? – поинтересовался Скобелев. – Вы тоже играли наверняка, а я ведь даже не крапленой колодой, а по-честному! Делайте, Дима, свое бухгалтерское дело. Вы не можете не выписать мне выигрыш, иначе я подниму шум на всю контору, а тут сидят не только ваши подельники, но и начальство с контролерами.
      Единственное, что могу сказать вам в утешение: получив благополучно эти деньги, я выйду из игры. В буквальном смысле слова.
      Видимо, утешение было слабое. Дима хотел эти деньги здесь и сейчас. И едва старик, получив чек, закрыл за собой дверь, предпринял решительные меры.
      В результате этих мер Иван Иваныч, подойдя к стеклянным банковским дверям, краем глаза уловил сзади какое-то движение. Он приостановился, поправил очки и вгляделся в зеркальную поверхность. Скобелев был чрезвычайно близорук, из-за чего в свое время не попал на войну, но не слеп и вооружен прекрасными немецкими стеклами. Этого оказалось достаточно, чтобы рассмотреть незнакомую быкообразную морду сзади, а подальше – еще одну, но уже хорошо знакомую. Это был, конечно, Костик. Объяснить его появление Иван Иваныч мог единственным логическим образом:
      Димочка, гнида, навел.
      Но отступать было некуда. Скромно одетый старик в супердорогих очках решительно толкнул дверь-вертушку и вошел в зал.
      В банке его знали давно и хорошо, операторша звала по имени-отчеству.
      – С добычей, Иван Иваныч?
      – Мамонта ухлопал. Давай, Танюша, свежевать и разделывать, – и протянул ей бумагу.
      – Что прикажете сделать?
      Старик посмотрел назад. Костя маячил за дверями, второй бандит о чем-то толковал с охранником, глаз не сводя с объекта наблюдения.
      – Танечка, мне надо разбросать это на несколько пластиковых карт. Одна – шестьсот тысяч, четыре – по двести пятьдесят, две по сто. Тысяч пять наличными и все, что останется, на отдельную карточку.
      Процедура была долгая. Получив наконец просимое, он незаметно спрятал все карточки, кроме последней. Ее он крутил, вертел, то подносил к глазам, то клал на стол, то похлопывал по толстой пачке долларов.
      Потом под пристальным взглядом мордатого шпика пошел в то отделение банка, где находились сейфы клиентов. У атлетического сложения девицы в униформе и с пистолетом получил два ключа. Первым открыл тот, что был на двух хозяев. Не задерживаясь, опустил все пластиковые карточки, кроме двух. Потом открыл тот, который был его единоличным. В нем лежали бумаги. Положил туда карточку на сто тысяч, поторопился закрыть, отдал ключи девице и вышел на улицу, уже зная, что его ждет.
      А ждал его крепкий захват за руку. Справа стоял незнакомый "бык", заламывая старческую ладонь. Прямо перед ним стоял Костя, скосив глаза на кончик носа.
      – Какого хрена? – спросил старик.
      – Не понял? Отдавай пимпочку, дед.
      – Со мной пять штук зелени. Хватит?
      – Смеешься? Дима сказал, ты срубил немерено. Где карточка?
      – В сейфе.
      – Неси. Васек с тобой. Для гарантии.
      Двинули. Девица с кобурой встала. Она была на полголовы выше Васька.
      – Куда прешь?
      – Люсик, я это, – проворковал конвоир.
      – А-а… забыли что?
      – Типа того.
      – Не положено, вообще-то.
      – Ты чо, золотце! Свои же!
      Девица махнула рукой:
      – Дуйте, только быстро!
      И все. Вся российская банковская надежность. Пока знакомства выше правил, не бывать России Америкой. Я Америку не особенно люблю. Но там тоже есть кое-что стоящее. Банковская надежность, например.
      Иван Иваныч взял ключ от своего единоличного ящика и чувствуя дыхание громилы на затылке, открыл сейф.
      Васек по-хозяйски взял то, что в нем лежало.
      – Пошли назад. Спасибо, Люсик, с меня причитается вечером.
      Скобелев надеялся, что на этом все может закончиться. Напрасно. По выходе он попал в лапы Костика. Немного отведя старика в сторону, он его обыскал.
      Обнаружил вторую карту и деньги.
      – В банкомат! Так, коды давай, живо! Жми сам!
      Иван Иваныч нажал. Запросил десять тысяч. Зашуршали банкноты и… перестали падать. На экранчике высветилась надпись, извещавшая, что деньги в аппарате кончились.
      – Во, бля! – вздохнул кто-то за спиной, и Иван Иваныч ощутил, что публики прибавилось.
      Костя двинул к другому банкомату.
      – Жми!
      В этом банкомате денег было больше, но на втором разе и они закончились.
      Старик в который раз вспоминал поговорку про фраера и радовался, что не пожадничал. Он рассчитывал, что хоть в этот-то раз все. Напрасно.
      Под плотным конвоем его провели на другую сторону улицы, где стоял какой-то невиданный огромный автомобиль. Скобелеву, ясно, было не до того, чтобы разглядывать марку. Салон был на восемь мест, кресла в три ряда, задний ряд дверей не имел, старика туда засунули, откинув сиденье ряда впереди. Он оказался изолирован от выхода тремя здоровенными спинами.
      Костя, сидевший посередине, сразу сунул нос в бумаги – ему не терпелось.
      – Дима, пидор холеный, думает, один умный? Деньги вам, мне отдайте бумаги, вам с ними не разобраться нипочем! – пропел он гнусным голосом, перемежая речь связками и междометиями. Опускаю их для гладкости изложения. Любой желающий может добавить по своему вкусу. – Разберемся! А если накладка какая выйдет, есть у кого спросить. Некоторые очень гордые у нас были, не хотели работать за проценты. Теперь будут работать за по шее получить.
      Тут старик приуныл. Он видел через окно автомобиля, как в дверь банка вошла пожилая сухопарая женщина, одетая добротно, но скромно. Наталья Петровна, родом из беломорских рыбаков и зверобоев, дама была отнюдь не трепетная. Всю войну от начала до конца она прошла снайпером. А это предполагает некоторые особые качества в характере. Выдержка там стоит на одном из первых мест, насколько говорил Максим. А также дисциплина и умение выдерживать баланс между риском и выигрышем. Иван Иваныч предупредил жену, что его наверняка будут караулить у входа и устроят "терку" – переговоры. Для того и был приготовлен "заячий огород".
      Вы не знаете, что такое "заячий огород"? Его устраивают крестьяне, страдающие от набегов разных длинноухих на репку, капусту, морковь и так далее. Огород обносится забором, но где-нибудь рядышком те же самые капуста, репа и морковь высаживаются в небольшом количестве безо всякой защиты. Естественно, нахлебники на них пасутся безвозбранно; но пока на "заячьем огороде" есть хоть листок, за забор настоящего, большого огорода ни один грызун не лезет.
      Вот таким "заячьим огородом" были у Ивана Иваныча две карточки с немаленьким количеством долларов и стопка бумаг. Основной пластиковый урожай собрала Наталья Петровна. Она быстро управилась с жатвой и удалилась в сторону метро, бросив единственный скользящий взгляд в сторону лимузина, все еще припаркованного напротив банковских дверей.
      Старик, проводив жену взглядом, только вздохнул. Ситуация складывалась хуже, чем он рассчитывал. Иван Иваныч предполагал, что получив две карточки со значительной суммой денег, фальшивую сетку и наличные, рассованные по карманам одежды, бандиты успокоятся и его просто выкинут. На худой конец побьют, но убивать – какая необходимость? Но если его решили взять в плен, дело швах. После первой игры лже-сетка себя разоблачит, а истинное количество "капусты" на "заячьем огороде" если Костя не знает, так Дима знает досконально. Или деньги выбивать начнут, или в сердцах пристрелят, просадив на игре свои. В любом случае гроша ломаного за свою шкуру Иван Иваныч Скобелев поставить бы не рискнул.
      Конечно, старина перепугался. В жизни не веривший ни в бога, ни в черта, попытался припомнить "Отче наш". Стал читать, сбился… и решился довериться судьбе и случаю. Старый игрок цену случаю знал хорошо, но больше положиться было не на что. "Подвернись хоть что-нибудь, господи! А уж я не упущу".
      Машина тронулась по слякотной Москве, ехала медленно, застревая в пробках. На пленника не обращали внимания – водитель занят своим делом, остальные переписывали листки "холстины". Иван Иваныч уж стал думать, а не разбить ли ему заднее стекло… Но вдруг машина замедлила свой ход в очередном заторе, и старик отбросил эту завиральную идею, поскольку с левой стороны возник собственной персоной Его Величество Случай.
      Случай имел вид милицейского УАЗика, битком набитого молодцами в униформе, при автоматах – во всеоружии закона, так сказать.
      Что сделал бы средний американец в такой ситуации? Он стал бы стучать в стекло, орать и привлекать внимание. Безусловно, внимание американских полицейских он привлек бы. Но на московскую специфику надо делать свои поправки. Поэтому русский Иван Иванович, скорчившись у стекла, начал делать милиционеру неприличные жесты.
      Один из сидевших в УАЗе поднял глаза на невзрачного старика в супердорогой машине, нахмурился… В этот момент светофор мигнул, поток машин хлынул, УАЗ остался позади, и у старика екнуло сердце. Однако Случай благоволил своему старому паладину. В следующем заторе снова милицейский "бобик" оказался слева и чуть сзади от лимузина. Белобрысые брови сержанта не успели разгладиться, и Скобелев, ловко орудуя руками, изобразил нечто такое, что их и вовсе свело в одну линию, а уши начали розоветь.
      Когда машины продвинулись еще на несколько десятков метров, милицейский джипчик плотно пристроился сбоку-сзади. К окнам повернулось несколько лиц. Скобелев припоминал вдохновенные композиции, которые строил на пальцах Миша. Они были, конечно, неподражаемы, но Ивана Иваныча воодушевляло отчаяние. Он перещеголял своего глухонемого приятеля и при этом постарался дать понять, что все изыски и намеки относятся непосредственно к белобрысому прыщавому парню напротив. Парень это понял, и краснота с ушей переползла на всю физиономию.
      В это время громила за рулем обратил внимание на милицейскую машину, прилипшую рядом. Иван Иваныч сложил руки на животе. Костя отвлекся от бумаг и стал смотреть на пленника. Но тот сидел неподвижно.
      УАЗик то заезжал вперед, то отставал немного. Однако перед самым светофором он на два корпуса протиснулся вперед и скрылся из вида. Костя издал ругательную тираду от облегчения. Иван Иваныч совсем пал духом.
      Но едва проскочили угол – "бобик" снова возник чуть впереди, и, подрезая слева, вынудил лимузин принять к тротуару и остановиться.
      Как горох, милиционеры посыпались из машины, держа автоматы. Дружное возмущенное бляканье было игнорировано. На счет раз были едва не сорваны с петель дверцы. На счет два выкинуты наружу пассажиры. На счет три как репку выдернул Скобелева с его места тот самый белобрысый сержант.
      – Какого черта, старый хрыч?
      Выражался он не совсем так. Набор связок у московских громил и московских милиционеров примерно одинаков. Кому надо, досолите по вкусу.
      Краем глаза Скобелев увидел, как Костя схватил за рукав того, кто командовал, и полез в карман недвусмысленным жестом. Пан или пропал! И со всех, давно уже не могучих сил, заехал старик в багровую скулу и заорал:
      – Ненавижу, ментяра, сучий потрох!
      После этого в памяти Ивана Иваныча наступил временный провал. Он потом божился, что не помнил, как попал в милицейскую машину и главное, как уместился там.
      Очнулся старик в проходе между двумя скамеечками, установленными на месте задних сидений. Пол покачивало, машина ехала. Ребра ныли. В воздухе висел нестерпимый мат.
      И вдруг ругань смолкла. Белобровый сержант, более всех горячившийся, бросил почесывать ушибленную скулу и удивленным голосом, уже без междометий, спросил:
      – Дед, ты что лыбишься? Гляньте, гляньте на него. Расцвел, как майская роза. Дед, ты дурной?
      Поправив сбившиеся очки, Иван Иваныч спросил проникновенно:
      – Мальчики, эти громилы что, отстали?
      Сержант выглянул в заднее окошечко:
      – Не-а, сзади плетухают. Тебя что, повязали? – злость в голосе сменилась любопытством и даже сочувствием.
      – Как пить дать. Я тебя, сынок, не зашиб?
      Тот еще раз погладил скулу:
      – Есть маленько. Чуть сильнее, и фингал бы засветил.
      – Что ты хочешь от человека на восьмом десятке! Бес попутал на старости лет.
      Давай меня, сынок, на десять суток за хулиганство. А то я и столько не проживу.
      А с меня на пластыри и на пиво.
      Сержант посмотрел за окно, на старика, потом снова на окно и снова на старика.
      – Имеем проблемы, папаша?
      После этого все оказалось просто. Машина приехала в окружное отделение милиции.
      Лимузин громил прикатил следом. Но пока Костя метался туда-сюда, отыскивая знакомых в чужом месте, получивший по морде сержант Петя отпросился у начальства, подогнал к какому-то выходу свою "копейку" и никем не замеченный высадил Скобелева у станции метро. Тот напоследок успел пошарить по карманам и собрать то, что не удосужились выгрести увлеченные шальными деньгами мордовороты.
      Сержант отказываться не стал. Сказал, если что, подвезет теперь на машине получше.
      На этом Иван Иваныч испарился. Пропал с горизонта, уехав в Архангельск, где у родственников жены купил хороший бревенчатый дом, и "лег на дно".
      Сообщать что-либо нам в наше отсутствие он побоялся. Он хорошо представлял себе, как взбесится Марик, когда поймет, что его одурачили. И каких горячих перепадет Косте. И что они предпримут, если в их руки попадет какая-нибудь зацепка. Наше отсутствие было на руку. Мы сами, появившись, разыскивали его вполне убедительно, так что и Дима ограничился простыми расспросами. Звонить не решился, боясь "жучков".
      Но дать знать о себе он все равно хотел. И выигрышем поделиться хотел, и прихвастнуть, разумеется, не терпелось. И, я полагаю, просто успокоить нас, потому что по ситуации подумать можно было все, что угодно, вплоть до самого грустного исхода.
      И вот спустя пару месяцев, когда все успокоилось и из квартиры убрали шестерку, сидевшую на телефоне, Иван Иваныч рискнул появиться в столице. Домой не поехал, устроился на квартире. Сначала хотел отправить сарафанного гонца, потом подумал и послал гонца малолетнего. Рассудил логически, что ребячья возня привлечет меньше внимания, чем бабья суета. За нами не следили – точнее говоря, еще не выследили. Но нестандартность решения мы оценили. Дальнейшее известно.
      Такова была детективная одиссея Ивана Иваныча. Моей только предстояло развернуться. Не особенно прельщало участие в таком приключении, но деваться было некуда.
      В очередную среду я появился у Любашки и в последний раз провел заседание профсоюза. То есть я-то знал, что это последний раз, а они – нет. Немножко это попахивало предательством. Но их-то шкурам пока ничто не угрожало.
      А по мою уже точили когти и зубы. Костя, сидевший за соседним столиком, отойдя в угол, стал звонить по сотовому телефону. Потом он сел на место, и минут через двадцать рядом с нами материализовался как из воздуха Димочка. Он к этому времени слегка поправился и посвежел видом, и был элегантен, как всегда, в летней офисной униформе – галстук поверх белой рубашки с коротким рукавом. Но глаза из-под круглых очков по-прежнему лихорадочно блестели.
      Вежливо Дима поздоровался и спросил, какие дела, нет ли новостей. Я ответил, что никаких, и тоже был чрезвычайно вежлив. Желание заехать в морду было чрезвычайное. Но это скорее повредило бы делу, чем помогло. Костя сидел рядышком, а я не Брюс Ли и драться толком не умею. И склонности к рукопашной не имел никогда. Не мое оружие кулаки.
      Сыграв профсоюзную игру, я достал самым тщательным образом просчитанные карточки "Счастливой пятерки" и отдал их Любашке. Дима стоял за ее спиной, беззастенчиво копируя номер той, с которой моя игра. Спрятав ручку, поинтересовался:
      – Давно ли вы играете в "Пятерку", Иван?
      – Сразу, как только она пошла, – ответил я. Аппарат трещал громко и беспрерывно.
      Любашка держала ушки на макушке, но Любашка лишнего не скажет, а Косте беседы слышно не было. – Но сам играть не ходил, только расчеты делал. Играл за меня один знакомый, ханыга и пивосос отменный. Он же и деньги получал, так что вы его знаете. Его ни с кем не спутать: рыжий и глухонемой.
      Дима всплеснул руками, но как-то не очень убедительно:
      – Ах, боже мой! Мог бы я догадаться! Чтоб медведь сиволапый так мог работать с цифрами!
      Он знал про Мишу. Знал, сукин сын.
      – Насчет сиволапого зря. В математике не силен, но себе на уме. Он зато очень хорошо обращается с топором, и это таки ему очень пригодилось. С неделю назад у него очень жестко пытались отнять карточки. Рубить топором не пришлось, попугал только, плюху кому-то дал, но после этого случая забастовал.
      А вот это для Димы было новостью. Он вопросительно стрельнул глазами в сторону Кости. Я пожал плечами: может быть, но не доказать. И добавил:
      – Ждите в понедельник, Дима. Сам приду получать.
      Сыгранные профсоюзные билеты отдал Толе. Он спросил:
      – Почему?
      Обычно карточки оставались у "босса". Я ответил:
      – Почему бы не у тебя? Все равно ведешь финансы, вот давай и проверяй их сам.
      Толя хотел что-то спросить, но сзади маячила плечистая фигура… Ну ничего, все он понял позже.
      Как только я вышел из павильончика, за мной пристроились двое с банками пива.
      Костя в машине страховал поодаль, даже не особо стесняясь. Белыми нитками шита была вся слежка. Но я не скрывался.
      Я поймал такси и назвал адрес крупного туристического агентства. Две "шестерки" дружно кинулись в Костикову иномарку. Оба торчали у входа, растопырив уши, когда я заказал тур на два лица в Иерусалим с билетами на ближайший понедельник. Когда я выходил, один торопливо записывал номер рейса и время отправления.
      Обратно я не торопился. Сел на метро, сделал две пересадки на кольцевой и вышел на ВВЦ. В принципе, не имело значения, где выходить, лишь бы подальше от Кости с "Фордом" и в месте, где машину в полминуты не поймаешь. По этой причине не годились окрестности рынков, вокзалов и прочие бойкие места, где такси и частников-бомбил пруд пруди. А вот Звездный Бульвар был очень удобен. Буквально через сто метров попался одинокий неторопливый таксомотор. Нащупав в кармане стодолларовую бумажку, я махнул ею перед капотом "Волги", и та замерла, как конь на скаку.
      Преследователи были в десятке шагов сзади. Увидев мой маневр, они побросали банки с пивом и рванули вслед, но я успел шлепнуться на сиденье и рявкнуть:
      – Пошел!
      Машина рванулась с места в карьер, руки чиркнули по дверце, кто-то упал, но тут же вскочил. Пока эта парочка пыталась срочно поймать тачку, таксист – прохиндеистая такая рожа – сориентировавшись в ситуации, свернул в один переулок, в другой, шмыгнул в противоположную сторону, зарулил куда-то во двор и подождал минут пятнадцать. Никого. Поощрив догадливого водилу еще одной стодолларовой бумажкой, я был с ветерком доставлен по наугад сказанному адресу где-то в Измайлове. А уж оттуда обычным порядком, второму таксисту не переплачивая – в Кучино.
      Потянулись бесконечные часы в раскаленной от зноя квартире. Было тихо и пусто без Колькиного мельтешения, грустно до тоски в комнате Марии, где пыль начинала садиться на прикроватную тумбочку и пестрый самодельный абажур лампы. Молча мы пили с Максимом полуночный кофе в кухне, ставшей разом неуютной и черной.
      Временное жилье, где обустраивались наспех и не собирались слишком долго задерживаться, странным образом приросло к сердцу.
      Максим ушел спать, а у меня сна не было ни в одном глазу. Нет-нет, кофе ни при чем. Вдоволь повертевшись с боку на бок, я пошел в комнату жены. Можете смеяться над тем, что я сделал. Я нашел в шкафу ее старое полосатое платье, то самое, шелковое, черное с желтым, в котором она ко мне пришла впервые ровно за год до того, с высокими и узкими стаканами и красным вином. Положил это платье поверх подушки и тогда уснул, убаюканный знакомым непередаваемым запахом. Ладно-ладно, скажите, что я дурак. Я это и сам знаю. Но от этого никому плохо не станет.
      Максим утром пришел меня будить – хотел позвать на Тарелку искупаться и платье, конечно, видел. Я так и ждал, что отмочит что-нибудь. Он предложил купить резиновую куклу, натянуть ей черный парик и нарядить в это платье.
      – Callate la boca y no jodas mas, Maricon.
      Он понял. Он прилично понимал по-испански, несмотря на то, что никогда целенаправленно его не учил А матерился по-испански с подачи циника и балбеса Кувалды виртуозно. Но в ответ не завернул ничего такого и про платье больше не вспоминал.
      Вернулись под вечер и скорее по привычке, чем из необходимости включили телевизор – посмотреть тираж. Профсоюзные карточки я отдал Толе и ему же собирался отдать потом две таблицы на "пятерку", консиденции и консеквенции.
      Может, у него такие были, а может, и не было. Во всяком случае, некоторая подпорка профсоюзу, вновь оставшемуся без босса. А свои карточки на "Пятерку" проверил, опять-таки по привычке, сам.
      Лучше бы я этого не делал. В одном из вариантов, сыгранных у Димы на глазах, снова оказался Джек-пот.
      – Кранты нам! – сказал Максим. – Это бомба! Не бог весь какие там деньги, и не в них дело. Но два Джек-пота подряд – это бомба, и Дима теперь с живого тебя не слезет, если доберется, не дай бог: подумает, что новая система.
      – Наплевать! – рассердился я. – Мы что, у бога теленка украли, что всем должны?
      – Теперь нам главное – не попасться.
      – Старик не знал, где и как его будут ловить, а я знаю. А ты знай, подыгрывай, и улизнем, и дело будет в шляпе.
      Это я сейчас понимаю, что мы с Иваном Иванычем, как два Ивана-дурака, молодой и старый, выпендривались друг перед другом, кто хитровыделаннее. Сейчас я, наверно, не стал бы ввязываться в эту историю и поступил бы как-нибудь попроще. А может, и стал бы. Отчего нет, если все с рук сошло благополучно?
      В субботу я заехал к Толе. Отдал карточки с Джек-потом, велев ему сказать, что это профсоюзная игра. Отдал таблицы и рассказал, как ими пользоваться. И сказал, чтобы меня не ждали.
      – Не поминайте лихом: я в землю обетованную. Где манна с неба падает и Христос по воде ходит.
      – Чудак ты, Иван, – покачал головой Толя. – Первый раз такого вижу. Чего тебе не сидится?
      – Не видишь, что ли, как жареным запахло? Дима стакнулся с Мариком, Иван Иваныч от них тягу дал и я удираю. И не высовывайся особенно с этими таблицами. Это, по правде, далеко не все. Но больше нельзя: если вам слишком повалит, будут такие же кранты, как и нам со стариком. А на бедность хватит.
      В воскресенье пили пиво с погрустневшим Мишей и паковали чемоданы. Много вещей брать с собой не стали,- что тащить барахло через море! Но полосатое платье я уложил.
      В понедельник заглянули попрощаться к деду Федору и Зюльме-ханум. Максим с минимальным багажом отправился прямо в Шереметьево, а я, захватив с собой несколько листов с "обманкой", поехал к Диме.
      Перед конторой я ожидал увидеть пару лоботрясов с банками пива. К некоторому даже разочарованию, их там не оказалось.
      Дима ждал как на иголках.
      – Иван, я в курсе насчет Джек-пота на "пятерку".
      – Запишите на профсоюзный счет. Толя придет на той неделе.
      – Пусть Толя придет получать, а меня не проведете. Я знаю, что это ваша работа, как все, что делал последнее время профсоюз. Второй Джек-пот подряд на "пятерку"!
      Лопнуть мне, провалиться мне, если это не система! Та же самая, которую применял Скобелев. И не пытайтесь втереть мне очки насчет чистого случая. Таких случаев не бывает.
      Я выдержал эффектную паузу.
      – Дима, что вы имели в виду под системой?
      – Универсальную Систему. Сетку.
      – Что вы на ней помешались? Мура ваша сетка. Я на эту тему, кажется, высказывался. Скажу даже больше. Я пытался сделать такую сетку. Я много сильнее вас в математике и в особенности в расчетах, и я старался. Признаюсь, я даже сыграл ее пару раз зимой. Дима, я едва вернул свое! Это крохоборство от лени, сетка. Методика текущего расчета бьет куда верней, чему вы, кажется, свидетель.
      Тут мой собеседник слегка оживился:
      – А что вы сделали с расчетами? Бросили?
      Я снова сделал вид, что замялся.
      – Перед отъездом я отдавал это Иван Иванычу.
      В ответ раздался горестный стон:
      – Наверняка старый черт это сыграл! Иван, тогда получается, старый каналья обокрал не только меня, но и вас!
      – У меня претензий нет. Я же говорил, что два раза зимой прокатывал сетку, и никто не заметил этого. Если он ее переделал, то тоже ничего не могу предъявить.
      Хотел бы я знать, что он с ней сделал! Это ноу-хау разорило бы любую контору. Но, Дима, при чем получаетесь тут вы?
      Дима, однако, вместо ответа куда-то полез и развернул на столе большую "холстину".
      – Узнаете руку? Это то, что вы писали?
      – Нет, конечно. Почерк не мой.
      – Это достали Мариковы придурки из банковского сейфа старика. Не знаю, какими путями, но достали, уже недели две спустя после пропажи старого хрыча.
      Я сделал вид, что изучаю холстину.
      – Да, почерк его. У него четверка очень характерная. Говорите, добыто из банка?
      Не верится. Они что, ограбили тот банк, ячейку вскрыли? Чушь! Скорее, пошарили дома, нашли какую-то разработку. Очевидно, это не сетка, иначе ее вам бы не отдали. Попытались сыграть, потеряли деньги и отдали вам. Будь на месте этого листа хотя бы моя бездарная слабенькая поделка, шиш вы ее получили бы. И вообще, Дима, использовать банду Марика в ваших целях – все равно, что прочищать дымовую трубу ураганом. Сто к одному, что кинут.
      – Но я и не собирался брать деньги!
      – Вы не получили бы ничего. Старик обвел их вокруг пальца, но вам это не получится. Вы что, не знали, как Марик собственной персоной пожаловал оценить, какие дивиденды может дать контроль над игрой?
      – Когда это было? У них мозги куриные, что было больше месяца назад, не вспомнят.
      – Только если дело не касается денег. Выгоду свою они и через сто лет припомнят.
      И, кстати, сами опасайтесь выиграть слишком много. Вы-то от них не удерете. И, кстати, вопрос, на который вы не ответили: каким образом Скобелев оказался вашим должником?
      – Не ваше дело, – огрызнулся он.
      – Мое, коль скоро есть подозрение, что он использовал мою работу.
      Я добивался того, чтоб он проговорился "подвешенных" шарах. Не тут-то было.
      – Если окажется, что вы каким-то образом причастны к делу, могу и с вас ответа потребовать.
      – Господи помилуй, за что?
      – За то, что перехватили мою добычу.
      – Протрите глазки Дима. Меня и в Москве-то на ту пору не было. Все это знают.
      – Все, кому вы это сказали! Никто ничего не знает про вас. После того фокуса с рыжим глухонемым я не удивлюсь, если окажется, что все было разыграно как по нотам. Вас, уважаемый, не видно, не слышно, старый хрыч играет вашу сетку, уводит из-под носа два миллиона баксов, втихомолку вы их делите, и делаете вид, что я тут ни при чем! А что? Черт меня побери, меня эта версия привлекает! А иначе с чего бы вы были так спокойны?
      Я не ответил, – что волноваться, даже если он и копал где-то рядом, смысла в этом все равно никакого уже не было. Но Дима перевел дух и пустился дальше вскачь:
      – Я не требую даже денег – знаю я вашу породу, не расстанетесь (ага, намек на паспортные данные…). Но я имею полное право предложить сделку. Оставьте деньги себе, отдайте мне сетку. Я хочу вернуть свое.
      – Дима, у вас галлюцинации. Бред на почве жадности. Ваше оно никогда не было – Джек-пот, который старик увел, надо было снимать раньше, если у вас к тому были технические возможности. Сетки у меня нет. Если бы и была, вам ее не видать, как своих ушей. Отдать потому что – с какой стати? А натравили бы костоломов Марика – эти все заберут, получите кукиш с маслом. Чао, Дима, лечитесь от нервов.
      Даже обманка не понадобилась. Около подъезда по-прежнему никого не было. Стало быть, братва не в курсе моих саамы последних дел, после покушения на Мишаню Дима перестал их информировать. Да, в товарищах согласья нет. А я-то раскошелился, заплатил шоферу не скупясь, чтоб ждал меня с открытой дверцей напротив дверей.
      Ну, береженого бог бережет, как говорил Абрам Моисеевич.
      В Шереметьево шофер, следуя указаниям, затесался в гущу машин на стоянке.
      Аэропорт был последним местом, где меня могли перехватить, и сто процентов гарантии, что встречу подготовили. Где ждут? У входа, во-первых, и у стойки, где регистрировался рейс на Израиль. Рейс этот тоже был заячьим огородом.
      Естественно, я не собирался ни в какой Иерусалим. Отправление этого рейса было назначено минут на сорок позже того рейса на Майами, которым мы действительно собирались лететь.
      Если благополучно миновать засаду у входа, – а в ее наличии и сомневаться было глупо – изловить человека в зале, где туда-сюда снуют сотрудники охраны и видеокамеры на каждом шагу, куда сложнее. Однако же не вовсе невозможно. В момент объявления начала регистрации в зале, полном народа, поднимается этакое завихрение, сутолока. В толпе беспечной отпускной публики можно сцапать кого угодно. Сунуть под нос тампон с хлороформом или ткнуть в мягкое место иглу с транквилизатором. После этого выведут под ручки и увезут. То, что все будет запечатлено на камерах охраны, пост фактум мне не поможет.
      Поэтому Максим с двумя небольшими баульчиками ждал меня в хвосте той очереди, что жаждала флоридского солнца и моря. А я ждал подходящего момента, чтобы проскочить в зал ожидания.
      Подходящий момент возник в виде кортежа, возглавляемого машиной со звездно-полосатым флажком. Судя по всему, это была делегация денежных тузов такого ранга, что их сопровождал сам посол и изрядное количество свиты. Самое то, что надо. В свите всегда туча охраны, и дорогу перед проходом чистой публики выметают как метлой.
      Конечно, эти летят чартерным рейсом и в общем зале болтаться не будут. Но это меня уже не интересовало.
      Я втерся в толпу сбоку, на той периферии, где с рациями в руках сгустилась русская охрана. При таких делегациях охрану ставят очень квалифицированную. Одет я был так, что меня могли принять за слегка отставшего потомка Ротшильда. Но это был трюк на публику, а не на охрану.
      Я уже видел знакомые лица у дверей – непрошеные эскорт-услуги под командованием Костика, и постарался плотнее вдвинуться в облако, окружающее денежных тузов.
      Тут же меня ухватили за локоть с нежностью кузнечных клещей и на неплохом английском поинтересовались, принадлежу ли я к делегации. Судя по ухватке, в принадлежности к делегации меня не подозревали.
      Я уже приготовился к следующему этапу – блиц-беседе, за время которой мог бы миновать Сциллу с Харибдой под ручку с охранником. Или вызову наряда милиции.
      Это меня тоже устроило бы. Документы в порядке, билет при себе, дефицит времени оправдывает спешку, придраться не к чему. А то, что не уступил дорогу Рокфеллеру и К – это еще не криминал.
      Но случай решил другое. Откуда-то из средних кругов облака, кучковавшегося вокруг богатеев вдруг меня окликнули:
      – Хеллоу, мистер Гусман! Собираетесь в нашу компанию?
      Это был тот самый посольский янки, что оформлял документы для всей нашей компании и проникся такой симпатией ко мне лично. Охранник, разумеется, его знал и тотчас выпустил мой локоть, а я шмыгнул поглубже в облако и забалаболил:
      – О да, мистер Локлир! Ведь я же еду в Америку! Я человек молодой и энергичный, ваша страна на таких стоит. Кто знает, может быть, через некоторое количество лет я действительно буду идти в гуще этой компании и вы будете меня сопровождать, как этих почтенных господ?
      Янки улыбался, показывая великолепно начищенные зубы:
      – Увы, сэр, я в таком возрасте, когда о карьере заботиться поздно. Но будь я помоложе, я бы непременно попросил вас припомнить давнее знакомство и подыскать местечко потеплее где-нибудь на солнечном берегу! – Он рассмеялся и фамильярно взял меня за локоть, как раз за место, изрядно помятое охранником. Благо, под тонким альпаковым пиджаком зреющего синяка, способного испортить впечатление от безупречного прикида, видно не было. Так что я и не поморщился и продолжал нести так любимую американцами ничего не значащую светскую белиберду. Наверно, приятно было со мной пройтись так под ручку: я выглядел, как сказали бы те же самые американцы, гораздо дороже, чем стоил, куда дороже, чем сам мистер Локлир.
      Вход в аэропорт приближался. С правой стороны, где я шел, дежурил сам Костя и с ним еще двое. Один из них попытался подвинулся было ко мне, но куда там! Охрана отсекла его, не то что играючи, но даже почти не заметив. Меня лишь взглядом проводили и двинулись в сторону регистрационной стойки. Я освободился от липучего захвата.
      – Благодарю, мистер Локлир. Прогуляться хотя бы сто пятьдесят шагов в столь блистательной компании было незабываемо. Но пока, увы, большего я недостоин.
      Всего наилучшего!
      В продолжение всей церемонии прощания с меня глаз не сводил Максим, нетерпеливо топтавшийся позади какого-то новорусского выводка, отправлявшегося на курорт.
      Очередь у стойки не прошла и наполовину: я слишком рано появился.
      Делать нечего, я достал свой билет в Тель-Авив и пошел туда, где регистрировали пассажиров на этот рейс. Там еще никого не было, и справившись для вида у девицы в форменной микроюбке, с озабоченным видом пошел болтаться по огромному залу, поминутно поглядывая на часы и делая вид, что кого-то жду. Болтался с таким расчетом, чтобы близко ко мне никто незаметно не подобрался. Двое, а может, и больше, выпасали, следуя на параллельных курсах, сам Костя облокотился о стойку, разглядывая ножки девицы в форме. Девушки с тонкими и кривыми ногами решают эту проблему двумя способами: или скрывают их, нося брюки и длинные юбки, или отвлекают внимание, насколько возможно, укорачивая подол, а иногда еще делая сзади разрез, так что о кривых коленках уже не думают, а думают, сверкнут ли в разрезе трусики и какого цвета они будут. Излишне говорить, что девица у стойки относилась ко второму типу. Костя, поигрывая блямбами на пальцах, что-то ей говорил и косил глазом в мою сторону нагло: мол, врешь, не уйдешь, раньше или позже сода подойдешь, потому что деваться тебе больше некуда!
      Очередь рейса на Майами мало-помалу втягивалась в накопитель. Пока пухлая матрона проталкивала в проход трех пухлых деток, я не спеша – в который раз за бесконечные четверть часа – пересек зал. Бочком прошмыгнул к стойке впереди нарочно замешкавшегося Максима, подал документы и одну из сумок багажа.
      Два опекуна, так бездарно прохлопавшие мой маневр, дернулись было следом. Дорогу им преградили девяносто килограммов накачанного тела и улыбка а-ля Монна Лиза.
      Попытка оттолкнуть Максима с дороги закончилась неудачей: проход он закрыл не хуже пробки. За его широкой спиной я прошел всю процедуру со скоростью, уместной скорее при ловле блох. Проходя через ворота, я заметил, что уже спешил от израильской стойки Костя, у которого габаритов вполне хватило бы на Максима. В другом месте поединок мог бы выйти на славу. Но регистраторша нажимала уже кнопочку, и в проходе мгновенно материализовались четверо бравых ребят из охраны.
      Охрана в Шереметьево вышколенная, надо признать. Максим же в рукопашную не рвался и с невинным видом вслед за мной Проше в накопитель.
      – Мы их сделали, Абак!
      Признаться, я тоже тогда так подумал.
      Мария с Колькой прилетели в Майами из Петербурга на сутки раньше, чем мы с Максимом из Москвы. Это-то нас и спасло, что мы путешествовали вразнобой и за моими женой и шурином не было слежки. Без проблем они прошли контроль, сели в такси и добрались до гостиницы, которую я им указал: недорогое и приличное заведение. В Майами столько гостиниц, что даже в разгар сезона найти место нет проблем, и у "Дона Рафаэля" встретили приветливо. Я сам стоял за стойкой портье и помню все ухватки – номер для миссис и ее брата – будьте любезны, ах, большой номер, ах, приедут муж и еще один брат, великолепно, апартамент с тремя спальнями на четвертом этаже, оплата карточкой вперед – просто замечательно.
      Колькой с самого начала владела одна идея, еще с самого Архангельска владела.
      Подремав пару часов и подкрепившись, он, вооруженный этой идеей, стал атаковать сестру:
      – Давай прямо сегодня, не дожидаясь ребят, прокатим сетку. Абак с Максом приедут, а у нас золотая рыбка на крючке! Все равно они тут собрались ее играть, днем раньше, днем позже! Даже без поправок, ту, которую в Лиме играли, а?
      Иван Иваныч, провожая из Архангельска, дал им свой вариант системы, немного расширенной и подправленной. Делать поправки на текущий момент, как практиковал старик – что, собственно, и обеспечивало убойную точность – наш вундеркинд не мог. И статистики не было, и умения не хватало, и это он знал при всей своей самонадеянности. Но ужасно хотелось покрасоваться большим и умным. Колька всегда был чрезвычайно деловым поросенком.
      Мария довольно долго колебалась. Но чертенок, ее братец, не унимался и буквально выволок сестру на улицу. Им еще пришлось побродить в поисках подходящей лавочки.
      Этих лотерейных контор было, жаловалась Мария, – "как собак нерезаных"! Они обошли пять или шесть терминалов, и мальчишка в каждом рвался с хода в бой, но старшая сестра выясняла предварительно, куда попали.
      Они искали предприятие покрупней. В маленькой лотерейной конторе не было смысла играть по-крупному. Нашли наконец заведение, совсем не напоминавшее московские павильончики: никаких там пивнушек или остановок по соседству, скорее похоже на отделение банка средней руки: жалюзи, кондиционер, столики, стойки, поставленные так, чтоб никто к соседу не подглядывал.
      Николай развернул ноутбук. Забыл сказать, что он ко дню рождения получил ноутбук, довольно дорогую игрушку. Мой четырехкилограммовый "Макинтош" ему оказался, конечно, тяжел, и он купил маленький "Палм", с гораздо меньшими возможностями, но мальчишке хватало. Он скатал туда уйму статистики, таблицы и сетки, хоть мне это и не особо нравилось. Но парень возразил вполне резонно, что в большом массиве цифровых данных и цифровых рядов разной длины вычленить сетки и догадаться, что это такое, не под силу постороннему. Колька сидел, кум королю и сват министру, раскрыв элегантный маленький чемоданчик, и заполнял карточки, свесив ноги с круглого табурета.
      Мария, знавшая по опыту, что работа предстоит длительная, запаслась журналами и уселась в кресло подальше. Попалось что-то про моду, она увлеклась и отвлеклась.
      – Мэм?
      Перед ней стоял служащий конторы – трехметрового роста негр с карточкой-бэйджем у кармана.
      – Что случилось? – спросила она, не увидев никакого явного повода для беспокойства.
      – Собственно, ничего, мэм, – замялся негр. – Только вот этот мальчик, с позволения спросить, это ваш ребенок?
      – Это мой брат, если вам интересно, – ответила она. – А в чем дело?
      – В общем, ничего, кроме того, что наши правила запрещают принимать от несовершеннолетних ставки больше десяти долларов. А ваш брат хочет сыграть на сумму пятнадцать тысяч или около того. Вот мы и решили поинтересоваться, как вы к этому относитесь.
      – Спокойно, – ответила Мария. – Пусть он делает то, что делает. Вот моя карточка для оплаты. Надеюсь, меня вы не заподозрите в том, что я несовершеннолетняя? И была бы очень благодарна, если бы вы сообщили, где и когда можно узнать результаты тиража и как выплачиваются выигрыши.
      Негр повеселел и стал ухмыляться.
      – Мэм, вы так уверены в выигрыше? – спросил он, принимая карточку.
      – Два к одному, – отрезал подошедший Колька. – Хотите пари? Два моих бакса против вашего одного, что наши деньги вернутся с прибылью.
      Негр еще шире ухмыльнулся с высоты своей колокольни.
      – Да я не против, сэр. Слушайте радио сегодня в девять вечера, а наш терминал с десяти утра уже открыт. Как там у вас насчет двух баксов? Я свой с сегодняшнего вечера пристрою на видное место.
      Остаток дня бродили по городу, как сонные мухи, потому что сказывалась разница во времени в восемь часов. Рано легли в постель и тираж, естественно, проспали.
      Утром вскоре после десяти они вошли в дверь вчерашнего лотерейного заведения.
      При виде нашей парочки там поднялся переполох. Все служащие, сколько их было, во главе с трехметровым, выскочили из-за стоек и в почетном карауле выстроились перед Колькой и Марией. Трехметровый держал в руке новенькую долларовую купюру.
      – Сэр, – высокопарно начал он, перегнувшись к Кольке чуть не вдвое, – позвольте это вам вручить. Я проспорил и отдаю вам этот доллар так же честно, как наша компания отдает вам ваш выигрыш. Признаюсь честно, я не поверил, что такой юный джентльмен может так крепко держать в руках поводья удачи. Я судил по внешности и ошибся.
      – Внешность обманчива, как сказал ежик, слезая с сапожной щетки. (Самое вредное, эту пошлость он произносил без запинки и тени стеснения). Не будете ли вы любезны оформить выигрыш на имя моей сестры, миссис Гусман? Ведь я, как вам известно, несовершеннолетий.
      Мария, наблюдавшая за сценой со стороны, говорила: "Столько в нем было спеси, что по макушке дать хотелось". Но несолидно как-то давать по макушке такому вундеркинду, и Мария по макушке только погладила, отдавая свой паспорт для заполнения документа на выплату трехметровому.
      Улов составил, по странной прихоти случая, как раз вдвое больше того, что Колька сыграл. Копейка в копейку, то есть цент в цент вдвое. И это обстоятельство больше, чем размер выигрыша, повергло в изумление сотрудников терминала.
      – Не могли бы вы, сэр, дат автограф? – спросил трехметровый. Юный прохвост, глазом не моргнув, взял только что полученную хрустящую бумажку, вывел на ней маркером Nik Konkin и вручил верзиле.
      Потом я этот доллар с автографом видел в этом терминале под стеклом в рамочке.
      Но это потом. Потом я ему и сказал, что я думаю про такой наглый выпендреж. А тогда Колька с форсом пожал трехметровому руку и распрощался под возгласы: "Играйте и выигрывайте"!
      Шоу было хоть куда.
      Отпраздновав вдвоем в какой-то кафешке удачное начало и перепробовав там с дюжину разных пирожных в попытке найти что-то похожее на московские заварные, поехали нас встречать. Поехали намного раньше времени. Болтаться вдвоем по городу им уже надоело.
      – Макса и Абака в компании не хватает, – авторитетно заявил Колька. – Ты как хочешь, а я по ним соскучился.
      – В аэропорту торчать тебе веселее? – спросила Мария. Ей не хотелось признаваться брату, что она тоже соскучилась.
      – Читать газеты на лавочке ты и там можешь, – отрезал парень. – Поехали, давай.
      И сестра подчинилась, хоть и ворчала по дороге на капризы и мальчишеское нетерпение.
      Эти капризы нас и спасли.
      Пока Мария с кипой чтива, уютно устроившись на диванчике в зале для встречающих, коротала время, Кольке не сиделось. Он без особой цели слонялся туда-сюда, таращился на разноцветные киоски и торговые автоматы, разглядывал публику и слушал, о чем говорят. Говорили по преимуществу на испанском и английском. И когда в эту привычную для Майами чресполосицу вклинилась русская речь со множеством типично московских междометий, мальчишка насторожил локаторы и придвинулся поближе.
      То, что он разглядел, ему не особенно понравилось. Трое переговаривающихся парней напомнили Кольке компанию, пытавшуюся подловить их с отцом у новогиреевского сортира. Цепи и блямбы для русского громилы такая же униформа, как для перуанского серьга в ухе. И, конечно, междометная форма речи. Смысл разговора приходилось вылущивать, как орех из скорлупы. Он оказался прост, братки кого-то ждали, и один объяснял остальным, откуда выйдут пассажиры московского рейса и во сколько примерно этот рейс надо ожидать.
      – А зачем мы так рано? – поинтересовался один из инструктируемых.
      – Лучше на два часа раньше, чем на три секунды позже, – оборвал старший. – Хочешь заработать? Жди.
      – Как их в Шереметьево прохлопали? – поинтересовался другой. – Там все куда проще.
      – Марик за это уже всем фикстулу вставил. Эти двое дали ложную отмашку. Брали билеты в Израиль, а сами шмыгнули на другой терминал. Кто знал, что они скинут на Майами? Так что они подлетают сюда, и наша задача не зевать.
      Колька заинтересовался и забеспокоился. Он не знал о хитрости, на которую я пустился, но имя Марика ничего доброго не сулило. Боком-боком, делая вид, что жутко заинтересован часами и калькуляторами, разложенными в витрине, парень подобрался к самой компании. Он заговорил по-испански с продавщицей, безошибочно определив в ней кубинку, и купил какую-то совершенно ненужную ерунду, а ушки тем временем держал на макушке.
      – Значит, мы должны этих двоих встретить и изолировать до приезда Марика или кого-то из его помощников?
      – Верно рассуждаешь.
      – Что они, его на деньги кинули?
      – Толком не знаю. При них должны быть какие-то бумаги, зашифрованные цифровым кодом. Как я понял, эти бумаги и нужны. Но те, кто их везет, тоже нужны. Если упустим, пеняйте на себя: огребем по полной вместо заработка.
      Информация о цифровом коде Кольку насторожила еще больше. Догадки замелькали в вихрастой маленькой головенке. И догадки эти были подтверждены немедленно.
      – Какого хрена Марик даже фото нам не сбросил? Если склеим не тех, расхлебывать долго придется.
      – Фото у него самого нет. Версия возникла неожиданно, детальной разработки не было. Это не прокуратура, протокол с фотографией заводить. Для бестолковых еще раз повторяю. Один – лет тридцати, в очках, с усами, типичная еврейская физиономия, волосы черные, длинный нос. Рост вот так (жест на уровне своего плеча). Прикид дорогой, на пар штук баксов костюмчик светло-песочного цвета, из альпаки. С ним здоровенная орясина моих примерно габаритов, тех же примерно лет, блондин, джинсы и клетчатая рубаха, по-видимому, он охранник. Высматривайте эту парочку, не думаю, что в самолете они переодевались. Фамилии на всякий случай скажу, хоть к контролю паспортов мы тут не подберемся: еврей – Гусман, бык при нем хохол Канталупа.
      Тут у мальчишки зачесалось в макушке. Догадываться, собственно, стало уже не о чем. Он посмотрел на часы: до рейса минут сорок, плюс еще время на формальности.
      Непрошеный эскорт замолк, потом заговорил обо всяких пустяках. Колька решил дальше около них не маячить. Он вернулся к сестре, углубившейся было в чтение, и поделился с ней наблюдениями.
      Мария испугалась. Кто угодно испугался бы. Естественно, она понимала, что нас надо предупредить. А как?
      – Встану прямо у стойки и скажу, что слежка ждет.
      Однако Колька по части нестандартных выходов оказался сильнее. Незамутненная предрассудками детская фантазия, как говорят многие ученые, есть предпосылка гениальности. И мальчишка дал волю фантазии.
      В аэропорту, при американской системе безопасности, похитить человека, а тем более двух, проблематично. Даже около аэропорта очень трудно, потому что секьюрити полно и на автостоянке, и на парковке такси, и на остановке автобусов.
      Скорее всего, рассуждал Колька, как всякий мальчишка, знаток боевиков и детективов, нас с Максом собрались заловить в городе, проследив за такси, и если не предупредить, то влипнем все, как мухи. И влипли бы, потому что бдительность оба утратили, оторвавшись от преследователей в Москве и решив, что все позади.
      Как-то вовсе я не подумал о том, что русские "братки" везде проторили дорожку, не хуже китайцев, армян или досточтимого еврейского племени, к которому я самозвано примкнул. А телефон изобрели давно… Но вернемся к делу.
      Итак, Колька пришел к неоспоримому выводу, что надо нас предупредить прямо в аэропорту. Но идея пролезть к самому терминалу внаглую ему не понравилась.
      Соваться на глаза и показывать, что еще кто-то ждет тех же самых пассажиров? Нет.
      – Марики эти про нас не знают и хорошо, если б и не узнали. Абак жил тут столько лет и наверняка знает хорошие укромные места. Где нас искать, тоже знает. Одним ребятам испариться проще. А если, не дай бог, чего, тогда мы подключаемся и зовем полицию. Дурачье дело нехитрое – на рожон переть. Если все влопаемся, кто выручит?
      – Умник мой, – сказала Мария, – как же ребят предупредить и на глаза-то этим козлам не попасться?
      – Думай, голова, картуз куплю, – проворчал Колька, почесывая макушку "для стимуляции мозговых извилин".
      И извилины зашевелились. Не берусь сказать, какой ассоциативный процесс происходил под рыжими вихрами, но неожиданно мальчишка собрал все газеты, закупленные сестрой, расправил и сложил аккуратно и сказал:
      – Да, без картуза не обойтись. Подожди, я сей момент. Дай денег, бумажек пять по сто.
      Мария беспрекословно подчинилась, не успев даже спросить, что затеял братец – с такой стремительностью он исчез. А побежал Колька в ту сторону, где у газетного стенда стояла молоденькая девчонка в форменном кепи и комбинезоне.
      – Мисс, не продадите ли мне вашу кепку?
      Мисс, лет пятнадцати от силы, посмотрела скептически:
      – Может, тебе еще и комбинезон?
      – Не мой размер, – отмахнулся мальчишка. – Ну, если не продать, то хоть одолжите на часок. Вот, сто долларов в залог. Нет, вот двести. Очень надо, мисс!
      Девица, подумав самую малость, сняла кепку. Она оказалась великовата, козырек наезжал на лоб, и мисс собственноручно подтянула ремешок. Потом он попросил несколько газет пообъемистее и, экипированный таким образом, вернулся к сестре.
      Сидя как на иголках, дождались они объявления о прибытии рейса из Москвы.
      С замирающим сердцем Колька натянул кепочку, взял кипу прессы и пошел к коридору, откуда выходили пассажиры московского рейса. Он успел посмотреть на повадки мальчишек-газетчиков, которых по летнему времени в Майами пруд пруди, засновал среди пассажиров, стараясь не попасть на глаза аэропортовским секьюрити. Свой товар он расхваливал на чистейшем испанском и успел, войдя в роль, продать кому-то номер "Коррео де Майами", и вертелся на пупе, не сводя глаз с прохода, и добился того, что мы его заметили, еще не войдя в зал, из "зеленого коридора". Первый его заметил Макс.
      – Смотри, Абак – Колька дурью мается.
      Колька дурью маяться, конечно, был горазд, но не на такой манер, и я насторожился. Мой шурин всегда старался изображать человека солидного, значительного, хозяина жизни, любил важничать и выпендриваться. И вдруг – продавать газеты? Что-то тут не так. И я скомандовал:
      – Макс, неси чемоданы и даже не гляди в его сторону.
      И, глядя поверх голов, сделал парнишке жест:
      – Дай газету!
      Колька также, почти не глядя на меня, достал газету:
      – Суперновости, сеньор! Мафия бессмертна! Смотрите вторую страницу!
      И ушмыгнул куда-то в сторону, секунды лишней не задержался.
      Я осторожно развернул газету. На второй странице было написано от руки: "Cuidate Maricones!" Слово Maricones было подчеркнуто на две трети. Марик. Вот так. Оставалось только посмотреть по сторонам и, конечно, обнаружить пару личностей не вполне американской внешности.
      На самом деле их было не двое, как я заметил, и даже не трое, как видел Колька.
      Ежу понятно, что по такому раскладу их должно выходить на охоту хотя бы вдвое больше. Но я не хуже их знал, что в аэропорту не возьмут. Это даже не Шереметьево.
      Краем глаза я наблюдал, как Колька втерся в толпу, сдернул кепочку и выбросил в урну ненужные уже газеты. Потом разглядел Марию, побледневшую под загаром, с широко раскрытыми глазами, в "тропическом" зеленом платье. Очень хотелось улыбнуться ей, помахать рукой. А еще лучше – расцеловать. Но это удовольствие приходилось откладывать на потом.
      Макс уже все понял.
      – Что делаем?
      – Пойдем, возьмем машину напрокат. Держись за мной, я помню, где тут что.
      Действительно, расположение служб в аэропорту не изменилось за годы моего отсутствия. И дежурные улыбки те же, ровная линейка машин, охрана, видеокамеры.
      Зеленый "Мерседес-280", ключи прикреплены к миниатюрному кожаному башмачку.
      Униформированный служащий ставит сумки в багажник. Максим, войдя в роль заправского камердинера, распахивает передо мной дверцу и садится за руль.
      Поехали.
      – Думаешь, оторвемся? – спросил Максим. – Эта коробчонка даст двести пятьдесят, а дороги тут, говорят, недурные.
      На это я не надеялся и так и сказал. Вряд ли у братков машины хуже. Гонки на скорость сразу привлекут внимание полиции. Ничего, что мы перед флоридской полицией чисты как ангелы. Полиция тут различает американцев и не-американцев, мы с бандитами Марика им на одно лицо и запросто можем угодить с ними в один флакон, то есть кутузку. Местных фараонов без острой нужды беспокоить не стоило.
      – А делать-то что? – спросил снова Макс. Он уже вырулил на шоссе, и прямо за самым бампером пристроился здоровенный "Гранд Чероки". Автомобильные пристрастия тоже оказались на редкость устойчивы, независимо от географических координат. В салоне сидело шестеро.
      – У них одна машина, – приставал Максим, – может, проскочим где-нибудь под светофор? Или под шлагбаум на переезде? Где тут есть подходящее местечко сбросить "хвост"?
      Компаньон нервничал.
      – Успокойся и держи умеренную скорость, пятьдесят примерно миль. До города едем спокойно, на шоссе нас точно не тронут. Да и в городе мы в безопасности, пока не выйдем из машины, а бензина у нас полный бак. Понимаешь, стоит им начать прижимать нас автомобилем, сразу же полиция это дело пресечет. Они тут до ужаса законопослушные, особенно если это бесплатно, и сообщить копам о непорядке на улице тут считают за доблесть. А проскочить под шлагбаум на переезде можно только в старом боевике. В Америке любой дурак знает, что на пересечении железной дороги и шоссе есть либо тоннель, либо виадук. И даже там, где стоит полосатая палка, под нее не проскочишь. Потому что когда та палка опускается, из проезжей части поднимается чуть не на полметра что-то вроде металлической ступеньки. И на светофорах хамить тут уже давно отучили.
      – И что нам теперь, кружить по солнечному, черт его побери, Майами и ждать, пока кончится горючка?
      Об этом я и сам думал.
      – У тебя наличные доллары есть?
      – Две с чем-то тысячи.
      – Давай сюда. Я сплоховал и наличных не запас, у меня сотни две всего.
      – Что, есть план? – оживился компаньон.
      – Кое-что имеется. Сейчас доедем до перекрестка, сворачивай налево, а дальше я покажу.
      Часа полтора мы добирались до этого места. Американским городом тут и не пахло.
      Узкие улицы заасфальтированы кое-как, повсюду вылезает щебень, "Мерседес" на выбоинах скрежещет, задевая ухабы днищем. Дома в один-два этажа лепятся тесно друг к другу – кирпичные, бетонные вперемешку со сколоченными из досок.
      Кокосовые пальмы и апельсиновые деревья выглядывают из-за плоских крыш, на которых развешаны сушиться простыни и рубахи. Бродит удравшая из курятника пеструшка, слышен откуда-то поросячий визг. Типичная картина латиноамериканского захолустья. В этом пригороде Майами можно было годами не слышать ни одного слова по-английски, и я имел основания полагать, что за семь лет ничего тут не изменилось. Более того, в этих палестинах весьма неодобрительно относились к тем, кто говорил только по-английски, и такая публика в означенные палестины без нужды не показывалась не то что ночью, но и среди бела дня.
      Был разгар рабочего дня, но народа под навесами веранд было полно: кумушки в качалках обмахивались веерами, ребятишки ордой гоняли обруч – забава, в англоязычной Америке позабытая давно, мужчины курили, сидя у порогов. В палестинах всегда много безработных не оттого, что нет работы (была бы шея, хомут найдется), а от созерцательного взгляда на жизнь. У латиноамериканцев пока не наблюдается массовой истерии под названием "Успех любой ценой", что так одолевает янки-англосаксов. Зачем надрываться, чтобы нажить миллион? Лучше иметь на хлеб и табак и благоденствовать у скромного порога, пуская кольца дыма, поплевывая, переговариваясь о том, о сем с таким же созерцателем-соседом и собственно созерцать неторопливо все происходящее на улице.
      Нас созерцали внимательно. Не каждый день на этой улице появлялся "Мерседес" под конвоем дорогого джипа. Впрочем, нельзя сказать, что братки уж так плотно нас конвоировали. Они отстали шагов на пятьдесят, но догоняли потихоньку. Джип куда лучше "Мерседеса" приспособлен к таким мостовым.
      А вот и то, что я искал. Обширный навес пивнушки. Под ним за одним из столов стучат костями доминошники, рядом десятка два зевак.
      – Макс, разворачивай машину так, чтобы загородить проезд. Бери ключи и пойдем туда.
      Сути маневра он сразу не понял, но подчинился без разговоров. Длинный лимузин перекрыл узкую улицу. На маленькую площадь, где располагался навес пивнушки, стало можно пройти только пешком.
      Доминошники и зеваки дружно выставили на нас глаза. Это не москвичи, которых можно дурачить усреднено-южной внешностью. Мой недостаточно курносый нос никого не ввел в заблуждение, все безошибочно признали во мне своего брата чикано.
      Косились на мой костюмчик, слегка не подходивший к стилю заведения. Знакомого лица ни одного. Семь лет – немалый срок… но это дела не меняло. -!Hola, queridos amiguitos!(Привет, дорогие дружочки!) Сколько лет, сколько зим!
      Куда все подевались? А где старая перечница Пиментель?
      Рохелио Пиментель, хитрый, раскосый будто китаец, родом из Панамы, как встарь, маячил за стойкой.
      – Хуанито! – завопил он. – Хуанито, сукин ты сын! Сколько лет, сколько зим! Ты никак выбился в люди, паршивец этакий!
      Старик всегда категорически отказывался называть меня Иваном.
      – Давно, давно по нашим местам не видали, чтоб кто-то так забурел! Из какой чертовой дали ты явился, что я тебя лет пять не видел? А костюмчик! Да вся моя лавка столько не стоит!
      – Семь, семь лет как один денек, – отвечал я, обнимая старика прямо через прилавок и искоса поглядывая на то, что творилось на улице. Джип доехал до зеленого "Мерседеса" и остановился. Какое-то время, минуту или две, он так и оставался: совещались, что делать. Потом дверцы хлопнули: все шестеро выбрались наружу.
      – Хуанито,- спросил бывалый и догадливый Пиментель,- это с тобой?
      – Со мной только Макс, вот он, он мой шурин. А те блондинчики не со мной. Им завидно, что я богаче их и могу поставить выпивку всем старым приятелям. Они говорят, что я все равно вонючий чернозадый чикано и что все мы недоумки.
      Братки неторопливо, вразвалочку пересекали площадь перед пивнушкой. Американцы никогда бы не полезли на рожон так нагло в этом трущобнике. Но русские братки этой части Америки не знали. А я знал.
      – Хуанито, – проворковал старик, – хорошо, что ты помнишь старую дружбу. Мы ее тоже не забывали.
      И подмигнул косым своим глазом. "Братки" уже поднимались по ступенькам. Наверно, у кого-то был ствол, а может, и не один. Вт они зашли на помост, миновали стол и зевак…
      И вдруг что-то взорвалось, когда Макс уже принял боевую стойку, а ближайший "бык" был в двух шагах. На русских громил накинулись со всех сторон громилы мексиканские, кубинские, пуэрториканские. Драться они были не дураки, имели численный перевес и горели энтузиазмом латиноамериканской солидарности. Братков лупили долго и со вкусом, не дав воспользоваться имевшимися пистолетами, и под конец уложили штабелями у стены. Ни цепей, ни печаток, ни других излишеств на них уже не наблюдалось, подозреваю, что бумажники так же испарились.
      Ражие ребятки, не переводя духа после побоища, сразу уничтожили его следы – подняли столы и табуреты, собрали костяшки домино, выяснили очередность и как ни в чем не бывало, застучали ими. О свалке напоминали только шесть сложенных на плетеных ковриках тел.
      – Не переусердствовали? – спросил я хозяина. Тот вылез из-за стойки, посмотрел, пощупал:
      – Ни черта не станется! Я перенесу их в подвал, Хуанито, и раньше вечера не выпущу.
      – Угости ребят, старина, – я протянул деньги.- У них, небось, глотки пересохли.
      – Пошел ты! – отрезал он. – Уберись со своими сраными деньгами. Нахватался от гринго? Забыл, что за удовольствие начистить морду гринго у нас сами приплатят?
      Старина Рохелио положительно не менялся.
      – Не пыхти, старая перечница. Мне-то хоть пива дашь? А постучать в домино меня по старой памяти пустят?
      Хозяин достал кружку, а за столом уже один парнишка услужливо поднимался, освобождая место.
      – Панчито! – рявкнул Пиментель. – Сядь на место немедленно! Если этот пройдоха сядет играть, он не встанет с этого места до завтра, будь уверен. Никому, слышишь, никому на моей памяти ни единого раза не удалось обыграть Хуанито Гусмана по кличке Абак, ни в домино, ни в карты. Это я помню еще с тех пор, как он писал для меня сраные бумажки для налоговых инспекторов.
      Кружку-другую пива со старым знакомцем я пропустил, рассказав по ходу свои дела.
      Мол, учился в России, женился и устроился там, имею неплохую торговлю (одобрительный взгляд на костюмчик), а эти ребятки тоже русские и хотели себе долю за здорово живешь. Пиментель кивал. Он таких историй навидался уйму, рэкет во всей Латинской Америке явление повседневное, так же как и в тех местах, где латиноамериканцы скопом поселяются. И деньги я ему таки всучил.
      – Пиментель, случается по нашим палестинам, что кому-нибудь надо позарез. Тебе не надо – такому человеку и отдашь. Тут, собственно, немного. Так, что в кармане оказалось.
      Взял. Не знаю, что он с ними сделал. Я его знал долго, но предсказать мог не всегда.
      Спустя часок, напутствуемые наилучшими пожеланиями, мы сели в машину. "Чероки", едва не утыкавшийся в бок нашего "Мерседеса", непостижимым образом испарился.
      Подозреваю, что владельцу пришлось раскошелиться на новую. Краденые машины в этих закоулках пропадали без следа, чтобы вынырнуть где-нибудь в Никарагуа.
      Со вздохом облегчения Максим запустил двигатель, умудрившись не слишком набраться пива от гостеприимства Пиментеля:
      – Абак, ты здорово рисковал. Почем ты знал, что эта лавочка за столько лет не закрылась? Старый хрен, твой приятель, мог помереть или по-иному переменить место жительства. А твои собратья по расе могли и не полезть за тебя в драку из соображений латинской солидарности.
      – Если бы эта лавочка закрылась, дальше в этом квартале есть еще пяток таких же пивных. В старые времена я за хозяев, туговато соображавших в местных законах, заполнял налоговые бумаги. Довольно ловко заполнял, платили неплохо. Если эта пивнушка закрылась бы, пошел бы в другую. Если бы хозяин оказался бы незнакомым, это дела не меняло бы. И тут расчет был как раз на латинскую солидарность. В любой попавшейся пивной мне стоило только облокотиться на доминошный стол, сказать кодовую фразу "эти янки говорят, что мы вонючие чикано", и результат обеспечен. А драки тут не боятся, в чем ты, кажется, убедился. Знаешь, чем зарабатывают на пиво местные доминошники? В безобидных случаях – вышибалами в барах, мордобойцами по заказу, телохранителями в борделях и сутенерами на полставки, мальчиками по вызову, продавцами марихуаны под маркой таксистов. В более тяжелых случаях возможно все. Законопослушных трущоб не бывает.
      Через час мы были в отеле, где Мария и Колька извелись в ожидании. Мария прямо в дверях кинулась ко мне на шею, бледная и заплаканная. Колька с важным видом хотел подать Максиму руку, но тот не дал изобразить значительность – подхватил, как маленького, и самым несолидным образом болтал Колька в воздухе ногами.
      Мы порядком проголодались, обед велели подать в номер и за обедом устроили военный совет.
      – Вам не кажется, что нас тут слишком горячо встретили? – спросил Максим риторически. Возразить было нечего, и даже Колька не только не возражал, но и выдал предложение по существу.
      – Махнем в Калифорнию! Ну, приедет Марик, он что, по всем Штатам будет нас разыскивать? Америка – она большая!
      – Может, и будет, – возразил я. – Америка велика, да затеряться в ней не так просто. Тут все насквозь просматривается и простреливаетя. Нас занесли в компьютер в прокате машин? Нас зарегистрировали в отеле? Это Америка, тут все запротоколировано, а раз так, то все дело времени. Искать будут, на другое не надейтесь. Колька, ты думаешь, ты один умный? Ты знаешь, что за бомбу перекатал в свой "Палм". И если Марик дурак, то Дима догадается, что и как надо вычленять.
      Братки почуяли Большую Халяву и с хвоста не слезут.
      Вывод: из компьютерной Америки надо удирать в глушь. Как насчет того, чтоб пожить у бабушки в Тепете? По-моему, вам там понравилось.
      – Понравиться-то понравилось, – заметил Максим, – но ведь мы и оттуда ноги уносили. Забыл?
      – Это когда провожали, а встречать-то никто не догадается. Будем сидеть тихо-мирно, а денег хватит лет на сто.
      – Тепета хорошее место, и бабушка твоя прелесть, – сказал Макс, – но насчет ста лет ты загнул. Месяц, два, и будет.
      – Иван, нам можно бездельничать, – подала голос Мария, – а с ребенком что делать?
      Ему учиться надо. А что из себя представляет школа в Тепете? Четырехклассная типа церковноприходской. Обосновываться надо из расчета на учебный год, с приличным учебным заведением. Коля, ты ведь не хочешь остаться неучем?
      Колька глядел с тоской. Учился он не то что плохо, но без энтузиазма. Я стал "чесать репу". Поселиться в Лиме не годилось. Мало ли кому попадешь на глаза, хоть это и немаленький город. На случайностях и вероятностях я собаку съел. И в Сан-Лукас не хотелось. Лицей там, конечно, имелся. Но на этом достоинства моего родного города кончались. И меня там ждала бы непрерывная головная боль отношений мамы с Марией. Свекровь невестку невзлюбила, классика семейного жанра. Радости мало! И с удивлением я понял, насколько отвык от страны, гражданином которой официально являлся.
      Можно было с равным успехом выбрать для жительства любой город южнее Рио-гранде наобум, как говорится, святого Лазаря. В большом кипучем городе, где легко завести ни к чему не обязывающие знакомства или обойтись без них. Где Мария может ходить по магазинам и кино. Где Колька без натуги включится в обучение на испанском. А Макс, усовершенствовавшись в языке, может распушить хвост и обмурлыкивать местных обольстительных кошечек.
      Эти идеи я и изложил вслух.
      – Одобряю,- сказал Макс. – Прости, Абак, твое Перу – такое захолустье мирового масштаба!
      Я не спорил, но ждал конкретных предложений. Предложения получились неожиданные.
      – Поехали на Кубу! – в один голос воскликнули Колька и Мария.
      – Почему бы и нет? – поддержал Макс. – Я по Кувалде соскучился. И с визами нет проблем.
      Мне потребовалось время, переварить идею. Она показалась неплохой. Нас встретит надежный человек, знающий все ходы и выходы. Компьютеризации нет, транспорт плохой, местное население лояльно к иностранцам, на которых мало-помалу начал возрождаться туристический бизнес, да и просто можно затеряться в испаноязычной среде. И половина нашей команды хорошо ориентируется на местности. Почему бы и нет?
      – Ладно, – сказал я, – уговорили. Звоните Кувалде и заказывайте билеты не откладывая.
      – Прямо сейчас? – спросила Мария.
      – Чего тянуть? – пробурчал Макс. – Что до меня, я б завтра же отсюда уветрился.
      Или даже сегодня. С меня сегодняшнего хватит.
      – И хорошо, если на этом закончится, – каркнул я.
      – Убью, – пригрозил Макс. – Так на ближайший рейс?
      – Притормози, – остудила его Мария. – Как надолго мы туда собираемся? Неделя, месяц, год? Мальчики, вы латынь не учили? Как там будет – все свое ношу с собой?
      Куба райское место, но если мы туда более или менее надолго, нам надо вот именно все тащить с собой, как улитки дом на горбу тащат. Мне не верите, спросите Кольку.
      Колька не особо раздумывал.
      – Мыла надо, – изрек он авторитетно. – Макс, там мыла ни за какие бабки не купишь. И шампунь. Утюг тоже проблема (старшая сестра согласно кивала, загибая пальцы). Да, можете ржать, ребята, но пару пачек стирального порошка прихватить надо. А то и трусов с носками постирать нечем будет. Особенно если заедем куда-нибудь в провинцию, где нет долларовых шопов. А если возвращаться на старое место в Ольгин, так надо девчонкам подарки купить, лент, кружев, и еще по мелочи кое-чего…
      Мальчишка внезапно порозовел, и я вспомнил Кувалдины байки о Кубе и ее дефицитах, из которых одним из острейших был дефицит женского нижнего белья.
      Однажды огромная очередь собралась у магазина, где по карточкам прекрасный пол отоваривали принадлежностями для упаковки их прелестей. Толпа собралась человек в семьсот, и на всех, естественно, не хватило. Дамы подняли шум и гам и никак не желали расходиться. Вынужден был приехать какой-то чин из муниципии и уговаривать разъяренных женщин разойтись. Мол, это коварные гринго душат остров Свободы, и стоит немного потерпеть, а там на всех хватит.
      И тогда вся толпа, сколько их было, разного возраста, цвета и комплекции, дружно, словно по команде, повернулись к агитатору и задрали подолы.
      Ход для митинга весьма нестандартный.
      – Нет, конечно, – говорил циник Кувалда, – зад вообще в женщине первое дело. У нас ценятся зады крутые, ядреные, это называется "попа телевизором". Вот представь, что к заду, например, сеньориты Кейрос привесили "Рекорд" с диагональю пятьдесят один сантиметр, не "Фунай" и не "Сони", у них экраны плоские, а зад плоский не должен быть ни под каким соусом… или бельем. Нет, с задами у наших баб в полном ажуре. Но белье! У нас такое называют matapacion – убийца страсти. Линялое, рваное, заплатанное. А кое-кто и вовсе с голым задом, и уж эти по такому раскладу оказались в выигрыше.
      Мы с Максимом смеялись и поддразнивали: собрал всех своих любовниц в одном месте и выставил их оценить, чья задница круче. Однако Мария и Колька подтвердили воин голос: так и есть.
      И, стало быть, чемоданы надо было упаковывать основательно. К тому же и сами чемоданы купить следовало, а то мы поехали налегке. И, кстати, разговор о белье навел меня на мысль проверить, какое белье на моей жене, что я по ней соскучился и что день был бесконечный и утомительный.
      И я скомандовал отбой.
      Следующий день был ознаменован вакханалией покупательства. Колька и Мария погрузились в это занятие с головами, так что чемоданы по мере заполнения составлялись в штабели. Они за годы на Кубе обросли друзьями, приятелями, знакомыми, и не хотели лишать себя удовольствия появиться с кучей подарков. Уйму вещей заказал безумно нам обрадовавшийся Кувалда. В том числе, по просьбе своей мамы доньи Лауры, большой телевизор "Панасоник". Запомните этот предмет багажа.
      Он потом… ладно, вперед забегать не буду. Встречать нас в Гаване следовало, пожалуй, с грузовиком.
      Провожать с грузовиком было некому. Когда мы стали собираться в аэропорт, оказалось, что кроме зеленого "Мерседеса" потребуется еще машина. Мария вызвала такси.
      – Вы, ребята, в "Мерсе", а я в такси с Колькой.
      Она собралась раньше, такси уже подошло, погрузилось, а мы немного замешкались.
      Макс сказал, чтоб поезжали: мы догоним через несколько минут.
      И тут Колька, уже садясь в машину, вдруг вспомнил, что забыл в номере коробку с набором для рукоделья, предназначенный в подарок его какой-то подруге. В коробке имелись: ножницы, набор иголок, вязальных спиц, пяльцы, катушки и мотки ниток ля вязания и вышивания и большущий пакет крупного разноцветного бисера. Судя по набору, Колькина подруга была особой домовитой и хозяйственной. Оставить без этого великолепия мальчишка ее не мог. Сестра заворчала – мол, времени уже нет, – но он все равно выскочил из такси.
      – Ты поезжай, а я бегом. Ребята еще в номере, я коробку захвачу и с ними пристроюсь.
      А нас в номере уже не оказалось. Но горничная, подав забытую коробку, сказала, что "сию минуточку ушли". Колька припустил было по коридору, твердо надеясь нас догнать. И замер, как конь на скаку.
      Навстречу шла плотная группа ребят удивительно знакомого облика и походки, и походка эта не сулила ничего хорошего. Более того, некоторые из парней имели следы недавних крепких побоев, а в одном остроглазый мальчишка узнал главу компании, которая поджидала нас в аэропорту двое суток назад и которой так славно перепало во славу латинской солидарности. Еще один мордатый "бык", правда без следов знакомства с латиноамериканской общиной Майами, тоже показался знакомым, и пошевелив извилиной четверть секунды, Колька вспомнил и его. Это был один из четверых, окруживших их с отцом у новогиреевского сортира.
      Тут уж и шевелить мозгами было незачем, чтоб понять: прибыла подмога из России.
      Нас вычислили. Тем самым способом, которого я опасался: через зеленый "Мерседес", взятый напрокат. Американская компьютерная, чтоб ей пропасть, система. Все они знают и всем поделятся, если это не составляет коммерческой тайны. В компьютерной модели общества самое слабое звено – это человек, особенно американский. Средний американец прост как грабли и предсказуем, как арифмометр.
      Но это к слову.
      У Кольки в голове устройство имелось посложнее. Оно, это устройство, не дало команду задать стрекача, пока не увидели. Оно просчитало, пока орава проходила по коридору полтора десятка шагов, что вот сейчас они дойдут до номера. Нас не обнаружат. Спросят у горничной. Она скажет то же, что и ему. Нас с Максом постараются перехватить в гараже, точно так, как это пытался сделать он сам. И успеют, если не задержать. Надо не дать им сразу стучать в номер. Отвлечь хоть на две-три минуты.
      Как? Просто. Если он узнал громил, как пить дать, они его тоже узнают. Особенно тот, кто их с Мишаней выслеживал.
      И Колька подождал на месте, пока компания приблизилась, пока не увидел на лице гримасу узнавания и не услышал характерные, подтверждающие это узнавание возгласы, и лишь тогда повернулся и побежал. И тут же сзади услышал дружный топот: его преследовали.
      Из коридора хорошо была видна стеклянная дверь, выходящая на угловую лестницу. В сторону этой лестницы мальчишка и припустил со всех ног, так что преследователи думали, что именно туда он и торопится.
      Но он торопился не туда. В самом конце коридора, там, где кончалась многоцветная ковровая дорожка, влево вел неприметный арочный проход. Там находилось просторное служебное помещение. Раздевалки и курилки горничных и коридорных, шкафы с бельем, уборочным инвентарем, узел водоснабжения с пожарным краном и много что еще. А самое главное, там была расположена еще одна лестница и два служебных лифта. Постояльцы ими не пользовались. Один был пассажирский и соединял служебные помещения всех этажей. Второй, маленький и квадратный, спускался к кухне и был предназначен для тележек с обедами, заказанными в номера.
      Постояльцам ни к чему знать об этой подробности устройства гостиниц. Но мне она была известна с тех времен, как я сам в курточке с галуном и дурацкой круглой шапочке разъезжал со столиком-тележкой. И Кольку я просветил на этот счет мимоходом, сообщая к случаю подробности своей биографии. Так что парень знал, куда бежать, и, почти не сбавляя скости, шмыгнул в закоулок.
      Помещение оказалось, как на грех, пустым. Ни одна мулатка в переднике не заваривала себе кофе, ни один дежурный вымогатель чаевых в каскетке не курил в уголке, как по закону всемирной подлости, некому было поднять переполох. Колька захлопнул дверь, не сомневаясь, что символический замок преследователей не остановит, – разве задержит, и то ненадолго. Он подскочил к лифтам и вызвал оба.
      В дверь начали грохотать, задергали ручку. Но Колька опустил "собачку", и теперь замок можно было только сломать, но не открыть. Дверь, соответственно, тоже.
      Лифты уже распахивали двери. Проще всего было вскочить в пассажирский. Еще проще – удрать по лестнице. Я бы, например, именно так и сделал. Но не Колька. Колька сообразил по-своему.
      Прислушиваясь к треску и скрипу двери, он, просунувшись внутрь большого лифта, нажал кнопку двенадцатого этажа и выскочил обратно. Лифт захлопнулся и пустой поехал вверх. Затем он влез в маленький, грузовой, закрыл за собой решетку, которой такие лифты непременно снабжаются. Затем вынул из коробки, которую все это время прижимал к груди, пакет с бисером, раскрыл его и, высунув руку через решетку, высыпал граммов двести стеклянных шариков на скользкий кафельный пол.
      Затем, вывернув руку до невозможности, нажал кнопку, закрывая кабину, и едва успел вдернуть ее обратно, чтоб не прищемило. В два маленьких глазочка ему были видны пол, усыпанный бисером, и нижняя часть двери, открывшейся наконец. Толпа ввалилась в подсобку.
      Именно ввалилась и повалилась. Скользкие бусины на скользком кафельном полу создали эффект подшипника или конька. Ноги у братков разъехались, и они повалились друг на друга, – "как мамаево побоище, ей-богу!" Колька, наблюдая в свои две дырочки, заметил, что догонявших стало меньше, и подумал, что кто-то все же остался обыскивать номер. Он сообразил верно, но не все. Два человека остались у двери номера караулить. Четверо побежали перекрывать лестницы, нашелся кто-то грамотный среди братков. Так что я со своим вариантом имел все шансы влипнуть. Со вторым вариантом тоже. Один из ребяток на четвереньках добрался до лифта и каким-то образом сумел его остановить. Я переспрашивал потом Кольку раз, другой, – отвечал, что сам этого, естественно, не видел, определил это по репликам громил. Кабину остановили, вернули, открыли, убедились, что она пуста, и выразили свое отношение к этому.
      – Ничего, – сказал один из побитых. – Не уйдет, оба выхода перекрыты. Пошарьте по шкафам, а потом айда оттуда.
      Мальчишка съежился на дне своего укрытия, хотя через глазки разглядеть его было невозможно. И в это самое время (говорят, младенцев бог любит) пол лифта под ним дрогнул: с кухни нажали кнопку вызова.
      На кухню лифт и прибыл. Когда дверца распахнулась, перед мальчишкой предстала толстая-претолстая тетка в халате и колпаке. Настроена она была сурово и спросила, что это за поросенок едет там, где не положено? Колька выбрался из кабинки и, не умея толком соврать по-английски (по-русски или по-испански, верно, не оплошал бы), и был за ухо через всю кухню препровожден в коридор. Там он сориентировался в сторону подземного гаража и рванул со всех ног. Нас застать уже не надеялся: времени прошло уже много. Но надо же было выбираться и догонять нас!
      В гараже тоже маячили знакомого типа фигуры. Колька остановился было в замешательстве. Потом подумал: а, пан или пропал! И двинулся вперед, прикрываясь машинами и опорными колоннами. Подобравшись поближе, прислушался. За колонной говорили по сотовому телефону.
      – Ищем, ищем, щас… мелкий? Не видали. Не,не. На выходе пацаны секут. Ага, на хвост и проследить. Ага, пока.
      Колька оставался невидимым за колонной. Он понял, что нас не нашли. Но то ли мы успели опередить преследователей, то ли прячемся где-то? Народа в гараже сновало много, но Колька боялся попасться на глаза не тем. Надо было бы еще и спросить кого-нибудь о нас. И Колька пытался на глазок определить, с кем можно было бы заговорить по-испански, потому что его английский мог выдать.
      И вдруг сердце у парнишки екнуло. Из глубины подземной стоянки не торопясь приближались два пожилых негра в спецовках – автослесари, которые имеются в любом себя уважающем гостиничном гараже. И эти двое переговаривались между собой жестами: один из негров был глухонемой. А язык жестов глухонемых схож во всем мире. Колька понял что-то об уровне масла и еще какую-то автомобильную дребедень и решил, что старики и потом договорят, а ему упускать шанса не следует.
      Он подошел поближе и постучал одного по локтю. Зажал коробку между колен, чтобы не мешала, и спросил, не видали ли они зеленый "Мерседес-280". "Был такой, уехал".
      Парнишка всплеснул руками: "Ой, я потерялся"! Он не стал вдаваться в подробности погони и засады. Потерялся – и все! Сестра думала, что он с мужчинами, мужчины – что он с сестрой. Негры переглядывались между собой – "может, тебя отвести в полицейский участок, там что-нибудь придумают"? Колька ответил, что это хорошо, но лучше бы ему догнать своих в аэропорту. Он достал деньги и пояснил, что у него с лихвой хватит на такси, но он не знает, как объяснить шоферу, куда ехать.
      Тут он встретил полное понимание. За руку бедного потерявшегося ребенка отвели в угол, где стояли гостиничные машины, и тот из негров, который не был глухонемым, объяснил даме за стойкой ситуацию. Если бы у Кольки не было денег, могли бы возникнуть проблемы. Но проблем не возникло. Мальчишка с коробкой был водворен на заднее сиденье. Когда машина проезжала у "поста" при выезде, он просто свалил свою коробку вниз и встал на четвереньки, собирая обратно рассыпавшиеся сокровища. Если кто-нибудь и заглянул в окно, то увидел бы только тощий зад в модных полосатых штанах, неизвестно кому принадлежащий, а на переднем сиденье – дородного старого негра.
      В аэропорт его доставили быстро и без приключений.
      Мы в это время сорванца едва хватились. Мария стояла около своей кучи чемоданов, мы с Максом принялись выгружать к ней свои, и вдруг она охнула и спросила:
      – Мальчики, а где Коля?
      Мы на нее уставились:
      – А разве он не с тобой?
      Тут-то она и рассказала про забытую коробку. Мы уже хотели разворачиваться и гнать "Мерседес" обратно, с риском опоздать на рейс, но вдруг прямо к нам не без шика подкатил серебристый "Форд" и потерявшийся мистер Конкин собственной персоной выскочил на тротуар, держа в руках ту самую коробку. Мария попыталась было его обнять, но он отмахнулся и выпалил:
      – Мужики, ходу скорее! Мариковы громилы в отеле, я еле смылся от них!
      Два раза повторять не пришлось. Мы и так торопились как могли.
      Громилы в аэропорт явились в большом количестве, с дюжину, не меньше. Более того, явился сам Марик и при нем Костя. Как они улаживали дела с визами, вопрос остается открытым. Впрочем, это дело не мое.
      Но мы к их появлению уже сдали в багаж все наши чемоданы. Мария и Колька, пропущенные вперед "в качестве женщины и ребенка", уже прошли паспортный контроль.
      – Абак, ты следующий, я, как всегда, затычкой.
      В это-то время они и появились. Слава богу, что не раньше. Но Колька здорово их запутал, они искали его по всей гостинице, пока не вернулся толстый старый негр и не доложился даме у стойки, что сдал мальца с рук на руки семье. Тут уж братки подхватились и рванули следом. Что б им опоздать! В конечном итоге они отделались бы гораздо легче.
      Но кому в одном месте чешется, тому там надо перцем намазаться. Марик остановился поодаль, а Костя еще с одним другом направился к нам.
      Он облокотился о стойку почти с тем же победительным видом, что недавно в Москве.
      Второй достал фотоаппарат и по-наглому стал нас снимать.
      – Иван, отдай сетку.
      Макс тронул за плечо:
      – Нечего с ним разговаривать, пошли.
      – Послать успею. У нас время есть?
      – Минуты три.
      – Ну и ладушки. Этого хватит. Костя, ты что же невежливо – ни привет, ни здрасьте? Отдай ему то, не знаю что, и прямо с разбега?
      – Не траляля, жидовская морда. Не отдашь, хуже будет.
      Ценное сведение: инкогнито не раскрыто.
      – И что именно я должен тебе отдать?
      – Придуриваешься? Объясняю для шибко умных. Универсальная система игры. Сетка.
      Допер?
      – Почему ты думаешь, что она у меня? Старик свою забрал с собой, обвел вас вокруг пальца и всучил фуфло, я потом у Димы его видел. Просадили много?
      – Старик свалил, но и тебе кое-что оставил. Иначе что играл три дня назад пацан сопливый, когда тебя тут не было?
      Ах, паршивец Колька! Я ему, невзирая на мужество и героизм, проявленные при нашем спасении, выдал хорошую головомойку за инициативу. Он обиделся, до него не дошло. Теперь дошло задним числом: здешние резиденты русской мафии проверили по терминалам, где и с каким успехом играли русские. Бумажку с автографом я сам видел, и остальные тоже разглядели. Фамилии Конкин и Гусман у них были на слуху.
      Теперь расхлебывай…
      – А я, Костя, не бегаю за чужим умом, своего хватает.
      – А нам плевать, кто сетку делал: ты или дед.
      – А с какой стати я должен тебе свою работу отдавать?
      – Отдашь сейчас – треть с оборота. Не отдашь – хуже будет.
      – Как это?
      – Отдашь за здорово живешь.
      – А тебе яйца не виноград? Тебе не сказали, как тут некоторые меня искали?
      Самому хочется? Напугал ежа голой задницей.
      Костя от такого разговора даже кепочку сдвинул на затылок – до того опешил. С ним так давно уже никто не хамил. Кроме начальства, разумеется.
      – Рожа корявая, – сказал он проникновенно, – ты что, того?
      – Дружище, ты тут не в России. И я не должен ничего ни тебе, ни Диме, ни кому бы то ни было. Совет тебе на прощание: иди учиться. Московский университет, факультет вычислительной математики. Умный будешь, сам сетку напишешь, тогда и пользуйся на здоровье. Прощай!
      И развернулся спиной, а Максим отсек его, став в позицию затычки.
      Кольке сказал, что если еще раз выпендрится, за уши выдеру.
      Мария была встревожена:
      – Они же и в Гавану за нами попрутся!
      Но я не велел паниковать:
      – Этот рейс последний за день. А там нас Кувалда встретит и устроит лежбище.
      На том и успокоились.
 

***********************

 
      Кувалда встретил нас сразу за стойкой контроля. За голову схватился при виде количества барахла, а потом расхохотался:
      – Я-то думал, будете смеяться над моим грузотакси! А оно как раз кстати!
      Но смеялись мы до упаду: предприимчивый приятель спроворил нам вместо такси советский грузовик, "Газон".
      – Какая вам легковушка! А тут самое оно: барахла-то сколько!
      Мы закидывали барахло в кузов, кроме привезенного в подарок телевизора: его я водворил в кабину на сиденье и лишь при этом обнаружил, что к коробке привязан талон не от моего билета.
      – Макс, ты телевизор забирал?
      Он легкомысленно махнул рукой:
      – Я смотрел на последние цифры, а они, видишь, одинаковые. Телевизоры же одной марки. И не вспомнят те, с кем перепутали.
      Я посмотрел: кто-то из Кито привез такой же "Панасоник", какой мы тащили из Майами. Я даже мельком припомнил то, что на ленте конвейера таких коробок стояло целых три. И тоже махнул рукой: что их менять, и правда одинаковые, и правда не вспомнят. Ох, если бы так и было! Но об этом потом.
      Вот так, впятером поверх груза в кузове, триумфально въехали мы на Остров Свободы. Московские гаишники от такого в осадок бы выпали, а здешние и ухом не вели: не к такому привыкли. По нужде закону применение. Грешно и глупо ставить человеку в вину то, что он виснет на подножке, если до дома двадцать километров, а следующий автобус то ли через полдня, то ли вообще его не будет.
      Кувалда дурачился, балагурил, представил нас своей маме, угостил шикарным обедом, то есть скорее ужином, а сам нет-нет да и поглядывал на нас с Максимом, пытаясь угадать, что нас заставило поднять задницы? Он знал, что в Москве у нас осталась небольшая, но вполне процветающая лавочка. В отпуск, что ли?
      В этом духе он примерно и высказался, когда мы остались одни. Объяснения он получил исчерпывающие. Нам требовался надежный человек, а надежному человеку надо доверять.
      – Ньо! – только и сказал Кувалда. Жалко, меня с вами не было. Я бы вписался в компанию, я же по этой части тоже кое-чего стою. А то, знаешь ли, насточертела жизнь по карточкам. Социализм или смерть- не слишком роскошный выбор.
      – Смотри, – предупредил я, – компания наша вместе с деньгами нажила кучу приключений на свои задницы. Можешь считать, что мы тебя в компанию уже пригласили. Но у нас там, сзади – стая бульдогов. Догонят – больно покусают. И тебя за компанию к нашей компании, прости за каламбур.
      – А это мы посмотрим, – ухмыльнулся здоровенный красавец мулат и посмотрел на свои кулаки, сложенные на столе. Из-за них он и был назван Кувалдой В общем, со старым другом столковались без проблем и по справедливости. На Кубе слишком специфические условия жизни, чтобы можно было там затеряться без надежного местного проводника.
      – Найдешь такое место, где можно переждать несколько месяцев, может быть, год?
      Лечь на дно, как по-русски говорится.
      Кувалда ухмылялся:
      – У нас говорят: забананиться. Ну, знаешь, как живет специальная лягушка в банановом стебле: хорошо, тепло, сыро, сытно, и никто не видит. Ну, так это запросто. Снять дом на пляже где-нибудь в Баконао. Там их вдоль побережья видимо-невидимо, таких домиков, и в каждом по такой вот семейке, жаждущей уединения. Жизнь почти дармовая, наблюдение минимальное. Русские туда не ездят, они тусуются в местах покруче, вроде Варадеро. Девчонки, правда, черноваты, но попки!
      Кто о чем, Кувалда о бабах.
      – Я пас, я женат. Нет, такая глушь не годится Мальчишке нужна школа.
      Маурисио помрачнел.
      – Это сложно. Даже не представляешь, до какой степени. Вы даже не представляете, сколько придется пройти бюрократических процедур! Уйма контор, в каждой сидит вот по такой морде, каждая морда требует свои справки, каждая из которых противоречит всем остальным и себе самой. Раньше ваш мальчишка эти препоны прошел, потому что он имел статус. Член семьи советского специалиста – таких уйма. А сейчас? Просить вид на жительство? Матерь божия Дель Кобре, вы представляете эту волокиту? Мало того, вы засветитесь в посольстве, туда при таком раскладе не миновать заглянуть, а также в управлении миграции, и там тоже обивать пороги. А куда пойдут первым делом братки, начав вас искать? Ну-ка, с двух попыток? Правильно, посольство и управление миграции. И это именно те места, где уже завелись компьютеры.
      В общем, Иван, брось затею со школой. Пусть лучше мальчишка пропустит год.
      Парень, как я погляжу, не безмозглый. Учебники я ему соберу, и пусть занимается самостоятельно. Неужели так трудно объяснить ученику второй ступени, что непонятно, и надавать по макушке, если будет отлынивать?
      Это был замечательный ход из разряда нестандартных. Мы его сразу оценили, особенно Колька,- несмотря на угрозу лично его макушке. Мария засомневалась было – порядок есть порядок. Но мы ее убедили. К великой радости братца, в припадке восторга сделавшего стойку на небитой пока макушке и дрыгавшего в воздухе ногами.
      И в это время раздался негодующий вопль с многоярусными причитаниями. Вопила и ругалась донья Лаура, Кувалдина мамаша, стоя на просторной лоджии. Квартира располагалась на первом этаже, от земли пол лоджии отстоял хорошо если на два метра, и ни решеток, ни остекления в таком простонародном районе столицы не полагалось. Собственно, в таких квартирах нечего было красть. Но тут – нашлось.
      Пока младший Кувалдин брат с азартом настраивал новый телевизор, его мама, оценив габариты и крепкую конструкцию упаковочного картонного ящика, напихала его всякой всячиной и вынесла на лоджию, плотно прикрыв. Потом занялась своими делами, потом зачем-то снова вышла на лоджию – а нового сундука со старой рухлядью нет, как не было!
      Под горячую руку всем попало: воришке, позарившемуся на коробок, правительству, у которого народ так обнищал, что тащит у соседа перегоревший утюг и две пары стоптанных башмаков, упрятанных в импортную картонку, Америке за эмбарго, России за пособничество мировому империализму – никого не обидела, не забыла. Виртуозно ругалась, любо-дорого послушать, собралось полквартала сочувствовать и внимать.
      Посмеялись и мы, посочувствовали и не восприняли происшествие всерьез. Кому, господи боже мой, придет в голову жалеть о старой подметке?
      Если бы еще в подметке дело было!
      Воспользоваться гостеприимством доньи Лауры мы не могли. Даже не потому, что орда из четырех человек – это многовато для просторной гаванской квартиры и радушной хозяйки, наслышанной о студенческих приятелях сына. Мы бы точно поместились и точно не отяготили, но куча иностранных гостей непременно привлекла бы внимание стукаческого органа под названием "Комитет защиты революции", "Сomite de defense de revolution", CDR сокращенно, сэ-дэ-эре.
      Я от души люблю кубинцев, как собратьев по Латинидаду. Но с прискорбием признаю, что на каждой улице находится по нескольку человек, из убеждений или по призванию шпионящие за соседями в пользу властей. А местные власти считают, что проживание иностранцев просто так в гостях развращает местное население.
      Иностранцам разрешается жить в частном секторе, только если хозяева жилья платят государству за это мзду. Можно принимать хоть родню из-за рубежа, хоть вовсе незнакомых людей, доставленных из аэропорта за процент знакомым таксистом.
      Главное, чтоб была книга, в которую записываются имена постояльцев, их количество, сроки проживания, и чтоб с этого шел налог. Книги, конечно, периодически проверяют. Этак раз в квартал.
      Но с налогами мухлюют везде. Поэтому записывают прибытие гостя не в тот же день, а неделю-другую спустя, если не живет под боком какой-нибудь стукач. Если гость пожелает жить инкогнито, он может записаться под любым именем. Полиция не будет без особого повода лезть к иностранным туристам, которые на Кубе вроде священных коров. Следят бдительно только за бывшими соотечественниками, вернувшимися погостить в родные пенаты. Русские, немцы и всякие прочие шведы могут жить спокойно, лишь бы деньги водились, и чтоб быть выдворенным с благословенных берегов, надо учинить что-нибудь из ряда вон. Или начать квакать о правах человека. Но отдыхающим бюргерам чужие права до одного места, а своих им хватает.
      И никаких компьютеров.
      Так что Маурисио тут же, не утруждая маму застиланием постелей, подыскал для нас жилье.
      До сих пор упрекаю себя в том, что поддался на провокации и не настоял на скором отъезде из Гаваны. Тихо подозреваю, что если бы мы на другой день убрались бы куда-нибудь в Гуаму или Виньялес, в нашем повествовании можно было бы ставить точку. Макс, правда, в ответ на мое ворчание похлопывает меня по плечу и говорит снисходительно:
      – Абак, дружище, ведь все обошлось!
      Это он, как все хохлы, задним умом крепок! По мне, трагикомедия хороша только в кино. В жизни балансировать на грани между героем анекдота и жертвой преступления не так уж и забавно. И практически всех неприятностей можно было избежать, не задержись мы в этом сумасшедшем городе. Но эти, черт их подери, неженатые стоялые жеребцы! В Гаване начинались карнавальные действа с почти голыми танцующими девчонками и всеобщим весельем. Предприятия города переходили на особый график: четыре дня работы, три – круглосуточное светопреставление, чтоб все успели поучаствовать, поскольку длилось это в течение месяца. Кувалда как настоящий кубинец был от этого мероприятия без ума. А Максим столько наслушался от друга про всяческие карнавальные проказы, что и у него свербело в одном месте поучаствовать. И никак я не мог втолковать им, что не веселиться мы приехали, а прятаться, что карнавал и на другой и на третий год будет тем же карнавалом, – куда там! Парням загорелось развлекаться "здесь и сейчас".
      – Абак, – доказывали они мне наперебой, – здесь нет никого, кто зарегистрировал бы наше прибытие и пребывание. Нет машины, по которой нас засекут. Мы носа не показывали ни в одно официальное учреждение. Как нас будут искать в двухмиллионном городе, который к тому же весь на ушах стоит? Где та зацепка, по которой нас могут выследить? Да и вообще, будут ли следить? Встретить нас могут только случайно, и шанс на это – почти никакой.
      Напрасно я напоминал шалопаям, что уж им-то следовало бы по-иному относиться к случайностям. Куда там!
      А самое главное, из-за чего я уступил, было видимо изменившееся лицо Марии. Она не настаивала ни на чем, нет. Она сама и не принимала участия в разговоре.
      Хохотала до упада, когда мальчишки соблазняли меня всякими прелестями карнавального времени. А когда я серьезно и местами даже резко стал им возражать, пригорюнилась, нахохлилась, как московский воробушек зимой, а потом и вовсе отошла к окну, глядя сквозь жалюзи на темную, плохо освещенную улицу.
      И я дал себя уговорить. Дурак Иван, одно слово.
      Маурисио снял для нашей компании меблированную квартиру в районе Плайя.
      Собственно говоря, хозяйка приходилась ему какой-то родней, и как родным нам и обрадовалась, несмотря на то, что мы вались с чемоданами в час куда как не ранний.
      Социализм социализмом, но в это время режим Фиделя начал давать кое-какие поблажки и уступки частнособственническим инстинктам. Уйма открылась маленьких ресторанчиков и кафе – "Паладар", и очень много жителей стало зарабатывать, сдавая жилье туристам, не желавшим по тем или иным причинам остановиться в гостинице.
      У нас особенная причина не светиться по гостиницам состояла в том, что в них обитало большое количество русских, и наши преследователи (а что они отстанут, я даже не надеялся, несмотря на разуверения друзей), появившись, неизбежно остановились бы в одной из них. Куда им деваться!
      Будь Марик побольше калибром, его бы наши относительно скромные доходы не заинтересовали. Будь он поменьше калибром, ему бы оказались не по зубам поиски за границей. А так ему кажется, что мы добыча вполне аппетитная и доступная. Да к тому же обидели мышку, написали в норку – какой-то еврейского замеса интеллигент из-под носа увел кусок. А все везение – оно до поры.
      Но до поры бог миловал.
      Квартира была просторная: огромная гостиная, три спальни, на кухне можно в футбол играть. С одной стороны – вид на Флоридский пролив с высоты четвертого этажа. Ветерок гонял по волнам белую пену, продувал насквозь воздушное, открытое жилище, избавлял от зноя. Он проникал за кедровые жалюзи только к обеду, когда солнце стояло над самой макушкой.
      Колька сказал, ныряя на крахмальные простыни:
      – Спать буду, пока морда опухнет!
      Не вышло у него это дело. Ни девяти не было, когда возник на пороге Кувалда в сопровождении младшего брата Сирила. Братец, лет восемнадцати, паренек побелее на кожу и полегче сложением, был украшен отменным синяком. На пороге, завернутый в покрывало, стоял тот самый телевизор.
      – Представляешь, – бушевал Кувалда, – приспичило кому-то так, что в дом полезли!
      В черном, рожи завязаны – прямо черепашки ниндзя! Ну, Сиро не той закалки, чтоб отдать за здорово живешь новый мамин телевизор! А потом и я подоспел. Им мало не показалось. Но мама сказала, чтоб пока он постоял у вас. А то первый этаж, и решеток нет. Так что будете сегодня просвещаться: смотрите "Меса редонда".
      И установил "Панасоник" на тумбочке, положив рядом все бумаги к нему. Дотошная донья Лаура даже багажный корешок вложила в инструкцию. Посмотрели мы "Меса редонда", невозможно подхалимскую и ужасно "р-революционную" передачу. Все дружно плевались, кроме меня: им осточертело, а я-то слушал "на новенького".
      Любопытно было послушать вживую Коня, как называла за глаза Фиделя вся Куба.
      Честно, не впечатлил. Много демагогии и мало логики.
      Пришла тетушка Хеновева, хозяйка. Опрятная темнокожая толстуха под шестьдесят, похожая на добрую кормилицу из бразильского сериала. За совсем небольшие не то что по американским, но даже и по московским меркам деньги она брала на себя уборку, стирку, готовку и все прочее, что составляло пансион. Жила она в том же доме, но на первом этаже, переехав к дочери "в тесноту, да не в обиду", чтоб сдавать свою туристам и являться по первому зову при необходимости. Ее булочки и кофе были бесподобны, в чем мы убедились немедленно, а также вся прочая стряпня, в чем убедились немного позже.
      Вечером того же дня я позвонил Ивану Ивановичу по мобильнику. Удобную эту вещь надо было раньше иметь всем, тогда Кольке не пришлось бы ломать комедию с переодеванием в газетчика. При побеге из гостиницы он тоже не помешал бы, только вот заботливая сестренка положила дорогую игрушку себе в сумочку. Но лучше поздно, чем быть окончательным дураком, и теперь каждый компаньон имел свой при себе, а чтоб не заморачиваться с платежами, сразу положил каждому на счет по изрядной сумме.
      Иван Иваныч выслушал внимательно про все наши приключения и решение пересидеть тихо одобрил.
      – Я вот тише воды, ниже травы, и пока бог милует нас со старухой.
      И пошли дни, в общем, бездельные. Стоял тропический июль. Спасаться от зноя можно было разными способами. Например, не вылезая из воды на пляже. Или за пивом болтая о чем-нибудь приятном в подвальном баре с кондиционированным воздухом. Или сидя дома, где в любую жару гулял прохладный сквознячок. Слушали музыку или смотрели телевизор, тот самый.
      По нему не только политическую дребедень передавали, но и кино показывали, и новости случались. Одной из самых громких была – взрыв в гостинице "Ривьера", через несколько дней после нашего прибытия. Событие из ряда вон, и ничего хорошего в таких происшествиях не бывает. Потом еще несколько дней подряд шли "разборы полетов" следствием.
      Но, разумеется, главным балаганом для меня оставалась "Меса редонда" и поддакивающий всем начальникам шут, который ее вел, с постоянно кивающей, как у фарфоровой собачки в машине, головой. Она шла в разное время, и если мы оказывались дома, я этого развлечения не пропускал.
      И вот на другой или третий день после взрыва гостиницы Макс, хуже всех говоривший по-испански и потому не вслушивавшийся в текст передачи, обратил внимание на то, что музыкальная заставка перед ней стала звучать чуть-чуть иначе.
      – Они, что ли, в трауре? Говорили, что взрыв произошел как раз в момент начала передачи, и что будто бы бомба была как раз в телевизоре запрограммирована на этот сигнал.
      Сказал и забыл. Но Колька обратил внимание и на следующий день подтвердил: изменился звук, добавились какие-то писки и шорохи.
      Опять не придали значения этой ерунде, но на другой день были в гостях, и уже я сам прислушался: по-разному звучали музыкальные заставки на "Рекорде" бывшей сослуживицы Марии, кубинки Долорес, и нашем "Панасонике".
      Как есть ерунда. Но что-то меня заставило на другой день внимательно слушать все звуки из телевизора. На заставке "Меса редонда" он как-то странно свиристел, будто играл одновременно две мелодии.
      Я в этой технике не особенно силен. Но тут, почесав репку, я решил, что не побоюсь выставить себя в случае чего подозрительным маньяком, и попросил у Кувалды, днюющего и ночующего у нас (благо, не особо обременен был делами аспирант и младший преподаватель), отвертку.
      Удивился, но сбегал к тетушке Хеновеве и принес просимое.
      Я уже говорил, что не особо разбираюсь в этой технике. Но где что и для чего, в общих чертах понимаю. И лишнее обнаружил довольно быстро.
      Это оказался увесистый, на два килограмма, кусок взрывчатки. Я только догадывался, что это должна быть взрывчатка, сам ее отродясь в руках не держал, но Кувалда, отбарабанивший в армии положенные два года, признал что-то похожее на гексаген. Детонатора, правда, не было. Какой же придурок повезет бомбу со вставленным детонатором? И было еще устройство со спичечную коробку, оно-то и свиристело параллельно с заставкой "Меса редонда". Был бы детонатор, включило бы.
      Нет детонатора, свистит вхолостую. Такая вот самоделка.
      Обалдевшее семейство следило за мной, как за фокусником, вынимающим кролика из шляпы. Взрывчатку и механизм запуска, правда, свинтил Кувалда. Он лучше остальных знал, как с этим обращаться.
      – А дальше что с этим делать?
      Это Макс у меня спросил, но сам же и ответил:
      – Утопить все вместе, и телевизор и взрывчатку.
      – Концы в воду?
      – Типа того.
      Но возразил неожиданно Кувалда:
      – Ребята, не подумайте, что я такой патриот социалистической родины. Но, во-первых, от близнеца этого ящика погибло народа уйма. Криминал налицо, а мы, как ни крути, замешаны. Свидетели минимум, потому что в бумажке, вот она – и он потряс куском зеленой картонки, – имя транспортировщика. По номеру грузового талона владелец билета вычисляется за две секунды!
      Я могу не любить социализм и Фиделя, но если они, шлюхины дети, меня невзлюбят, мне придется туго. Тут, мои дорогие, принято бить своих, чтоб чужие боялись. К тому же, Макс, во-вторых, вот ты рот раззявил, взял чужой коробок, а ведь на том, что остался у террористов, бирка с номером тоже осталась. И не факт, что ее уничтожили, и не факт, что не доберутся до этой команды подрывников. Доберутся, знаю я наших бульдогов, дайте только время. И в какой заднице мы будем?
      Против логики не попрешь, прав был Кувалда.
      – Уехать отсюда поскорей, – поежилась Мария. – Пока никто ничего не проведал.
      А вот тут уже я возразил:
      – Мы-то свалим. А Маурисио? Он-то тут как гвоздем пришит, ему свалить не выйдет.
      В любом случае он под самым большим ударом стоит. Что, бросим?
      – Ну так придумай что-нибудь!
      Эта реплика прозвучала в унисон на четыре голоса.
      И я стал думать.
      Подумав, я отмел как практически невероятную возможность того, что неведомые террористы не уничтожили багажный талон. Если настолько не соблюдают конспирацию, значит, профнепригодны, а профнепригодным не удалось бы устроить взрыв. Таким образом, ниточка к нам с этой стороны отсекается. Можно было бы и концы в воду.
      А с другой стороны, народа погибло много, и совесть не вся пропита Вязаться с местной охранкой… Тогда уж не с полицией, а с контрразведкой. Это серьезная публика. Полиция – что с нее взять, начнет нас первых подозревать, трясти и таскать на допросы. Того гляди, кончится депортацией. А у нас так славно все уже устаканилось, и вроде даже Мариковы подручные со следа сбились.
      Или по крайней мере отстали.
      – Так мы и сделаем: и невинность соблюдем, и ребенка заведем. -???!
      – Маурисио, у тебя есть какой-нибудь знакомый стукач?
      – У нас этого добра как у сучки блох!
      – Тогда найди такого, которому все это нежданное счастье можно подкинуть.
      Главное, чтоб нас сдали не в полицию, а к серьезным людям Понимаешь, о чем я?
      Хмыкнул Кувалда.
      – Лучше я знаю вариант – все можно человеку рассказать, и не сдаст.
      Тут уж глаза вылупили мы с Максом:
      – Какой такой, к едрене фене, стукач получается? У него, случайно, пиджак не прорезан, чтоб крылышки выпускать?
      Мария хихикала:
      – Мальчики, это Куба, тут и не такое бывает!
      – Зачем ей пиджак прорезать, – отвечал Кувалда, – если она отродясь их не носила и вообще предпочитает полуголый вид?
      – Твоя баба? – с хода просек ситуацию Макс.
      – И да и нет. Она женщина, можно сказать, общественная.
      – Проститутка, что ли?
      – Ну, – замялся Кувалда, – не совсем. Она танцовщица в "Тропикане". А до этого была в цирке акробаткой. Оттуда я ее и знаю, и уж поверьте, знаю, как облупленную.
      Танцовщица в "Тропикане" – этим сказано было все. Это означало хорошо образованную, воспитанную, умеющую поддержать беседу и деликатно промолчать, обязательно смуглую и сумасшедшее красивую профессионалку. Они были легальными, неофициально разрешенными проститутками, они стоили очень дорого, подобно японским гейшам или гетерам высшего разбора в древней Греции.
      И все до единой проходили проверку на политическую благонадежность, и всем вменялось в обязанность сообщать, если что-то кое-где порой. А иначе – прощай, "Тропикана", красивая жизнь в нищем городе и заграничные гастроли, откуда труппа возвращалась ополовиненной. Девчонок расхватывали, как горячие пирожки. Нет, не по борделям, не найдете вы в Европе кубинку в борделе. Этих девочек брали замуж, не смущаясь прошлым. А на их место выстраивалась очередь из претенденток, и уж конкурс там был – куда любому институту!
      Такова была и Зорайда Васкес, тридцатидвухлетняя обольстительница, замечательная танцовщица и акробатка. Нет-нет, на самом деле она была артистка, какую и в европейский цирк взяли бы. Мы специально пошли посмотреть на нее в "Тропикану".
      И пригласили к столу. Кувалда представил нас, и мы поболтали с полчаса.
      Макс сразу очаровался – фигура такая, что я его понимаю. Я-то больше смотрел в глаза и слушал, что и как говорит. И уверился в правдивости характеристики, данной Кувалдой: "Если ты сам не гад – не сдаст ни в жизни!" Потому что в перьях и блестках сидел перед нами, отбросив напускную томность, такой простой и честный пацан, что любо-дорого. Не девчонка, мальчишка, с мальчишеской любовью к авантюрам и риску, к опасным трюкам, с мужским пристрастием к адреналину в крови.
      Это не все, далеко не все мужчины могли разглядеть, тем больше по ней сходя с ума: успеху ее завидовали и вдвое более молодые.
      Кувалда пригласил ее на другой день к нам и выложил все как есть про телевизор и его начинку. И про наше желание стоять в сторонке.
      – А копается с этим пусть твой кузен Мартин.
      Мы уже были просвещены насчет того, что кузен Мартин Васкес служил именно в контрразведке в звании капитана.
      – А! – махнула она рукой. – Мартина услали в Сантьяго, там он сейчас служит. А между прочим, это хороший повод дать ему вернуться в столицу. Давайте дружно придумаем, как у меня очутился этот коробок, и я отошлю братцу письмо. Или позвоню. Почему, спросят, кузену, а не по ведомству? А какая разница, все равно по тому же ведомству получается. А какой спрос с меня, шлюхи? А уж братец припылит, и найдет, как примазаться. Добро, договорились!
      Очень скоро мы пили кофе в гостиной с высоченными потолками, какие часты в Старой Гаване. Обшарпанный дом с колоннами, антикварная мебель. Ее просто не меняли лет пятьдесят, а то и больше. И телефон был старомодный, настенный, с рогатыми держателями для трубки, времен еще до диктатора Батисты. Зорайда разговаривала со своим кузеном в Сантьяго.
      – Ну не мыло, но что-то на него похожее. Вес? Килограмма два, наверно… ты что стонешь? Хорошо-хорошо, под кровать поставлю… зеленая картонка, что-то от авиабилета. Устройство? Это ты меня спрашиваешь? Я в этом разбираюсь, братик, гораздо хуже, чем ты в кружевном белье. Не разбираешься в кружевном белье? А я разбираюсь в электронной ерунде? Не ерунда? А я почем знаю?! Короче: дело семейное, можно сказать. Мне принесли и попросили тебе передать. Почему тебе? А потому что пол-Гаваны знает, кто кузен Зорайды Васкес! Желаешь взяться сам, я к твоим услугам. Не желаешь, звоню Педрито. Перезвонишь через пять минут? Хоть через пятнадцать, я не спешу. И попробуй только сказать, что я сделала все не как полагается!!!
      Она повесила трубку на рогатые рычаги.
      – Родня родней, а друзья друзьями. Я ему не сказала, что у меня завтра как раз начинается командировка с одним немцем. Недели две меня тут не будет, некого ему будет допрашивать. Он собрался развернуться с тем барахлом, что в коробке, один, – ему ж выпендриться надо! Зачем делиться с кем-то, вдруг звездочек на всех не хватит? И отмазка есть – дело-то семейное. Притом у нас есть предписание о сохранении инкогнито агентуры. К такому делу, ясно, это не относится, но если нарвется братишка на коллег, можно сыграть под дурачка. У нас это, знаете ли, часто проходит! Знаете, почему? Дураков много. А умному дураком притвориться куда легче, чем наоборот.
      Так что, детки, – заключила она философски, – можете отдыхать и развлекаться в свое удовольствие. "Хэ-дос" прикроет ваши задницы.
      "Хэ-дос" – G-2 – кубинская контрразведка. Контрразведка вообще крыша солидная. В случае чего она вполне прикрыла бы нас от Марика с компанией. Тем более, что я бдительности не терял. И просил не распространяться никому относительно наших причин появления на острове. Приспичит, попросить помощи можно не то что у чужой контрразведки, у черта самого. А пока не приспичило – обойдемся. Пока мы туристы, и все.
      Вышло, однако, не совсем по-нашему. Капитан Мартин позвонил через десять минут и был краток донельзя.
      – Сестренка, по-семейному тут не обойдешься. Прищеми свою роскошную попу, сейчас к тебе приедет Педрито. Расскажешь ему про добровольных помощников.
      – Что про них рассказывать, вся честная компания сидит у меня! -????
      – Они сами все расскажут твоему Педрито!
      А тот, легок на помине, нарисовался на пороге, едва Зорайда положила трубку. Он, наверно, мчался по городу с сиреной и мигалками, если только не ждал где-то за углом. Невзрачный такой на вид, вроде меня, тоже с усами, в очках, и нос длинноват. Только постарше немного, ближе к сорока, чем к тридцати.
      Для него большое количество публики в квартире было сюрпризом: видно, не успел предупредить коллегу капитан Мартин.
      – Ола, крошка! Кто из них подложил мину под твою прекрасную попу?
      – И ты про попу? Убью без пистолета!
      – Но уж очень она у тебя хороша! Дорогие друзья, называйте меня майор Педро или просто Педро, кто не любит обращения с чинами. Зорайда, где она там, твоя бомба?
      Та полезла под кровать, снова явив на всеобщее обозрение тугой, мускулистый зад.
      Когда она оттуда вылезла, коробку приняли двое словно из воздуха возникших парней, в отличие от майора Педро, в униформе. Майор взглянул бегло, не вдаваясь в подробности, велел унести. По-свойски подсел к столу, сам налил кофе.
      – Дорогие друзья, я представился, вам бы тоже стоило. Как кого зовут, кто у вас тут за главного и как, самое интересное, эти штуки все попали к вам?
      За главного выступил Кувалда, в качестве единственного кубинца в компании. Так понравившийся мне с хода нестандартностью протокола майор Педро не особенно удивился ни русским, ни перуанцу – поскольку, само собой, я выехал из России по своему подлинному паспорту. Всем пожал руки, а ладошку Марии немного задержал в руке:
      – Сеньора Гусман, мы не могли случайно видеться раньше?
      – Могли, майор, за пять лет на Кубе наши пути могли пересечься не раз!
      Она вкратце объяснила, где работала. Майор покивал: друзья друзьями, но и за советскими специалистами тоже приглядывали для верности.
      Представив всех на предмет кто есть кто и кем кому доводится, Кувалда перешел к главному, начиная с того момента, как Макс взял в аэропорту чужую коробку. Майор изредка перебивал вопросами.
      – Так сколько было телевизоров? Ваш и еще два? Интересно! И в первый же вечер сперли коробку, а потом залезли в дом за "Панасоником"? А сколько было тех черепашек-ниндзя? А твой брат не отказался бы попытаться вспомнить хоть что-нибудь о том, как они выглядели? А вы уверены, что в квартиру Хеновевы Ривери никто не лазил? А, ну да, иначе этого подарка нам не оставили бы. Значит, прохлопали момент, когда вы перевозили телевизор. А как потом не отследили? Всю неделю к маме не показывался? Ну ты обормот! Сеньор Канталупа имеет музыкальный слух? А сеньор Гусман оказался самый бдительный? Мое уважение, сеньор: были бы вы кубинец, позвал бы на работу к нам. Кто догадался втянуть в это дело женщину? Ты?
      Дважды обормот. Не знал, куда позвонить? Тоже мне кумовство-приятельство!
      При этих словах дверь открылась, и на пороге нарисовался сам кузен Зорайды, капитан Мартин Васкес. Я тогда подумал, что он использовал телепортацию или одолжил у какой-нибудь местной ведьмы помело. Второе оказалось ближе к действительности: прилетел на военном самолете. Смуглый, как и кузина, красавчик успел на сладкое: обсуждать, что нам дальше с этим всем делать.
      – Господа, если уж вы сами решили сотрудничать с нами против наших террористов, мы можем рассчитывать на дальнейшую вашу помощь?
      Итог было спрогнозировать так же легко, как ежедневный тропический ливень. Нас брали под плотный колпак. Передвижения не стеснялись, но согласовывались. И кто бы куда бы ни направлялся, за каждым незримо следовало наблюдение, даже если Кольке вздумалось сбегать в "Коппелию" за мороженым. То, что пытались достать дважды, могут попытаться достать и в третий раз. Прохлопали? Поможем, Маурисио с Максом предписали пару раз навестить донью Лауру. Хеновеве, так и быть, простят отсутствие регистрации на нас, но в ее квартире будет недремлющий пост.
      Где будет еще минимум десяток, нам, понятно, докладывать никто не собирался. Но любому ежику понятно, что они будут, и я хихикал про себя. Ау, Марик, где ты со своей оравой? Ни один криминальный авторитет не может тягаться со спецслужбой, если, конечно, она не коррумпирована. Но к данному случаю это не относится.
      Терроризм с политической подкладкой – не проституция и не наркотрафик. И уж задницы нам прикроют на совесть.
      А ответственным за это дело назначался капитан Мартин Васкес. Из Сантьяго, куда капитана перевели из столицы в ходе "планомерной ротации кадров" и где он тосковал безмерно, его вернули в столицу пока что в порядке прикомандирования. С шансом вновь вернуться в столицу. Если, конечно, отличится. Можно было не сомневаться, кузен прекрасной Зорайды станет копытом землю рыть.
      К маменьке Маурисио сходил в компании с Максом. Сирил беседовал и с капитаном Мартином, и с майором Педро… Безуспешно. Ну, выяснили, что трое было мужчин с замотанными в платки лицами, два низкорослых, один повыше. Все трое должны были на лицах носить следы побоев в виде синяков.
      – Пол-Гаваны арестовывать можно по этим приметам! – ругался майор Педро. – Синяки! Еще бы месяц спустя про них вспомнили!
      Конечно, занимались этим делом и гораздо более высокие чины и инстанции. Как пить дать, сводки с нашими именами лежали на столах полковников и генералов. Но уже не касалось это нас непосредственно, и наше дел оставалось телячье – проводить время как ни в чем не бывало.
      И снова потянулась вечная сиеста, блаженное ничегонеделание. Мы проводили время как примерные отпускники, дни проводя по большей части у моря, а вечера – или в гостях по старым знакомым Марии, или чаще – где-нибудь в кафешке с живой музыкой.
      Только не Кувалда и Макс. Как только кончалось "детское" время, после одиннадцати примерно, они испарялись. Не могу сказать, что в направлении вовсе неизвестном. "Тропикана", "Ла Руэда", – да мало ли в городе было злачных мест!
      Появлялись под утро и со следами помады. А с пятницы по воскресенье, когда бурлила толпа на набережной и прилегающих улицах, могли и вовсе не прийти домой, несмотря на мои внушения.
      Карнавальный климат расслаблял и лишал осторожности. Пожалуй, из всей компании один я вспоминал об опасности, которая еще нависала. Но и я поддался общему поветрию. Прошел месяц со времени вашего приезда на Кубу, и кроме приключения с бомбой, ничто не нарушало спокойствия. Все реже я смотрел по сторонам и все чаще – на Марию.
      А она расцвела и посвежела, она напоминала розу, пересаженную из вазона в открытую почву. Как она танцевала! Кумбия, сальса, меренге – танцы, про какие в Москве и не слыхивали и про которые я сам давно позабыл, в суете, заботе о деньгах, мелькании цифр, наслоении иных языков. И теперь вспоминал, что сам я тех же корней, что бамба и кумпарсита требуют тех же широких юбок с оборками и звонких каблуков, что суть их одна. Суть их – любовный призыв, взаимное заманивание и противоборство, дикарская ясность чувств и желаний, то, что никакое образование, никакой космополитизм не смоет, не отменят никакие правила хорошего тона. Тот не мужчина, которому не кружит голову вызов древний, как мир.
      И я старался не оплошать. Когда заносило нас вечером на Малекон, знаменитую набережную, где танцы кипели, как суп в котле, я снимал очки, засовывал их в карман рубашки и нырял с головой в общий водоворот.
      Без очков я вижу плоховато, признаюсь, близорук. Не настолько, чтоб быть беспомощным, но эти три с половиной диоптрия смазывают контуры окружающего мира, особенно вечером, при электрическом свете или вовсе в потемках. Но танцевать они мешали, норовя слететь, и вообще, как говорят, темнота – друг молодежи.
      Зачем я их тогда достал? По толпе проталкивался негритенок с корзинкой, он продавал кулечки-фунтики с соленым арахисом. Я собрался расплатиться и не вспомнил, в каком кармане у меня песо, а в каком – доллары. Достал очки и посмотрел. При этом все равно продолжал пританцовывать – музыка дергала за ноги, и случайно посмотрел на Марию.
      Наверно, я отдал мальчишке монетку не из того кармана, судя по его скорости испарения. Мария танцевала с закрытыми глазами, и по щекам катились слезы. Она не видела, как я надевал очки и как снимал их. А я не стал спрашивать, что за рану растревожил карнавал. И не моя вина, что это выяснилось довольно скоро.
      Если Кувалда и Макс вовсю кобелировали по ночной Гаване, и им никуда не хотелось, то об остальных такого сказать было нельзя. Колька ныл и просился в Ольгин к друзьям, нам с Марией надоел город. И я надавил на компаньонов: девчонки везде хороши, а тут нам пора и честь знать.
      Согласились нехотя, но назначили дату отъезда в Ольгин.
      И тут, как холодный душ, звонок от Ивана Иваныча:
      – Ваня, эти морды лазят по Архангельску! Я видел тут и Марика самого. Он меня, правда, не видел, иначе я бы я с тобой не разговаривал. Знаешь, что я думаю? Что они обломались с тобой, поскольку там вам не тут. А тут они у себя дома, и ко мне могут подобраться в любой момент.
      Я подумал примерно так же.
      – Иван Иваныч, загранпаспорт у вас есть?
      – А вот тут проруха на старуху вышла… Нету у нас загранпаспортов с Натальей.
      – Напрасно не позаботились. Теперь вот что: машина у вас там есть?
      – Новехонькая! Купил себе "бобика", дороги тут плохи.
      – Я понимаю, что долго и тяжеловато вам будет, но постарайтесь для себя: до Москвы поезжайте на машине.
      – Чтоб не светить ни в аэропорту, ни на вокзале?
      – Именно так. Приезжайте в Кучино, найдите Штеренгорца. Он в два счета спроворит вам паспорта. И давайте-ка к нам в компанию. И встретим, и устроим, и ягод послаще клюквы найдем. Только жену предупредите, чтоб не ревновала к здешним вертихвосткам.
      Побольше полутора тысяч километров на "Уазике" для человека за семьдесят – не шутка, однако ж за двое суток добрались старики до Кучина, по-прежнему избегая заезжать в свою городскую квартиру. В Кучино и остановились, благо мерзости запустения в нашем обиталище не наблюдалось. Там плотно прижился Миша. И хоть обитал он в основном в мастерской и Колькиной комнате, хоть выветрился запах кофе, вытесненный ароматами стружки, лака и прочего, грязью и пылью жилище не зарастало.
      Старика с женой тесть встретил по-приятельски, все три дня развлекал их разговорами, которые Иван Иваныч уже очень хорошо понимал. Три дня, потому что ровно столько понадобилось шустрому французу Штеренгорцу на оформление заграничных паспортов.
      Не двух, а трех: на наше удивление, с ними попросился и сам Миша… С ним я, понятное дело, по телефону пообщаться не мог. Мне Иван Иваныч перетолмачивал: мол, захотелось посмотреть, что за места, где его ребятишки столько лет прожили, и вообще отдохнуть, отпуск устроить.
      Я ничего не имел против того, чтоб Мишаня провел отпуск с нами, и ничего такого не заподозрил. Это Мария помрачнела и сказала:
      – Чует сердце, опять мамуля фортель какой-нибудь выкинула. То ли новый любовник, то ли со Штеренгорцем опять связалась?
      Она хорошо знала мамулю. Оказалось – опять. Раз зашла Ирина Анатольевна в мастерскую к мужу, другой раз зашла, повстречав оба раза старого воздыхателя, а потом стала через раз заходить в кабинет Абрама Моисеевича на первом этаже.
      Сплетен тесть слышать не мог, а ситуацию просек из-за виноватого выражения на лице француза. По жене определить ничего не мог: с неё все скатывалось, как с гуся вода, и прежнее выражение проститутской невинности на свежем лице… Не стал Миша скандалить и лица бить. Просто объяснил Штеренгорцу, что уезжает, а они – как хотят. И жену даже не предупредил. Только попросил поберечь инструменты, заботливо упакованные, положил на карточку все бывшие у него деньги, и собрал чемодан поосновательнее. Благо в аэропорт ехали на том же "бобике" с архангельским номером, три дня простоявшим на задах магазина и туда же водворенным до возвращения хозяина тем же Штеренгорцем, не побоявшимся проехать через всю Москву на чужой машине без доверенности.
      Иван Иваныч в Москве, по моему совету, тоже запасся мобильником и положил порядочно денег, чтоб хватило надолго. Взяв билеты, позвонил мне:
      – Ваня, вылетаем завтра чартерным рейсом, прилетаем в Сантьяго. До Гаваны ничего, хоть убейте – туристический сезон, говорят, будь он неладен. На другой конец острова вам переться – не слишком я вас гружу?
      – Что вы, Иван Иваныч, нам и самим в столице надоело, хотели куда-нибудь в тот же край. Так что не волнуйтесь, ничего страшного. Встретим. Тут у нас на Шипке все спокойно.
      Этого спокойствия оставались считанные часы.
 

*************************

 
      Прилетев в Гавану на другой день после нас, братки потеряли нашу компанию из вида. От служащих аэропорта они узнали, что компанию из двух мужчин, женщины и ребенка встретили и увезли. На этом розыск слегка увял, поскольку за пределами аэропорта не знали, куда ткнуться: их-то никто не встречал. Ни знакомых, ни транспорта, ни знания языка и порядков.
      Посовещавшись, решили расселиться в разные гостиницы и проверить, нет ли нас в числе постояльцев. Проверив все отели и получив отрицательный результат, запросили подмоги. Встретив немного спустя внушительный десант обрадовавшихся командировке в тропики коллег, стали патрулировать все злачные туристические места в расчете на то, что рано или поздно мы там появимся. Несколько человек поехало на Варадеро, остальные "утюжили" Гавану. Почему-то остальные местности немаленького острова никто не принял в расчет.
      Между прочим, рассудил Костя, возглавлявший бандитский десант, верно. Сколько угодно раз мог столкнуться с ними Макс в той же "Тропикане". Но до поры бог миловал. Вместо этого приключилось происшествие, отвлекшее от нас внимание братков: один из них пропал.
      Пропал, как в темную воду ушел, словно растворился в ночной Гаване.
      Будь на месте братков обыкновенная туристическая группа, дали бы знать в милицию, и нашли бы пропавшего в два счета. Но Костя предположил худшее: что пропавший малый напоролся на нас и был похищен или даже убит. Ставить под удар добычу? Ни в жизнь! И еще несколько дней поиски, теперь уже коллеги, проводились исключительно своими силами. Только убедившись в тщетности попыток, Костя позвонил боссу и доложил обстановку.
      Еще через несколько дней пришло новое подкрепление. Дима скоропостижно ушел в отпуск и рванул в тропики. Но основной силой был не он. Возглавлял компанию из полутора десятков человек некто Станислав Вячеславович, или просто Стас.
      Пронырливый, хитрый тип из бывших партработников. Стас долго жил на Кубе еще в советские времена, знал язык и порядки, имел связи. В более позднее время какой-то из деятелей мафии рангом повыше Марика, побывав на острове и приметив в туристических места огромное количество проституток, подумал: а нельзя ли этих девочек прикарманить? И послал Стаса на разведку. Стас с удовольствием поболтался среди девочек с месяц и доложил, вернувшись, то, что знал и до поездки: проституция на Кубе крышуется государством, иностранных инвестиций в эту отрасль не ждут.
      Стас знал, кого надо ловить, но не знал, зачем. Зачем – это только двое знали:
      Дима и Костя. Остальные поимщики, во избежание соблазна, не были информированы.
      Первым делом было выяснение судьбы пропавшего собрата или его тела. Стас навел частным образом справки в полиции, но там о пропавшем русском ничего не слыхали и посоветовали поискать по борделям.
      Результата это не дало, и дать не могло. Официальные бордели как бы не существовали. На деле мотельчики, именуемые повсеместно "Ла посада", повсеместно же исполняли обязанности борделей. Все об этом знали, и все делали вид, что не знают. Конечно, все они были подконтрольны.
      Однако наряду с "Ла посада" практиковало огромное количество индивидуалок, которые в собственном смысле этого слова проститутками не были.
      По какому-то непостижимому демографическому перекосу на Кубе соотношение женского и мужского пола таково, что на каждых двух мужчин приходится три женщины. В возрастных группах моложе сорока это соотношение еще хуже, так что, по выражению Кувалды, впору двоеженство вводить.
      Но Куба не исламская страна, а католическая, полигамии там не практикуется, и даже не все мужики гуляют от жен. Куда деваться бедным, обездоленным женщинам, если жгучая тропическая природа требует? Своих мужчин не хватает, зато есть приезжие, пусть ненадолго, но от горькой жизни… Как там у Франсуа Вийона: "Тащи хрыча и шкета, блондина и брюнета". Не ради денег – плата зачастую символическая.
      Просто мужчиной попользоваться.
      Так что бывалый Стас не сомневался, что пропавший живехонек, только его, по местному выражению, "подолом накрыли". Оставалось только материться: розыски предстояли те еще.
      С неделю, если не больше, прошло, когда это частное детективное расследование привело братков в дом в районе Нуэво Ведадо.
      Надо сказать, что обычный дом в Нуэво Ведадо – это вилла, утопающая в зелени, с обширным участком земли. Район застраивался в начале века состоятельными людьми, а после революции в нем жили либо партийно-правительственные бонзы немалого ранга (сам Рауль Кастро не счел такой дом ниже своего достоинства), либо обедневшие потомки тех, кто обустраивал усадьбу.
      Владельцы дома, в который явились незваные гости, очевидно, принадлежали ко второй категории. Сад разросся роскошно; но в самих постройках явственно замечалось обветшание и запустение. Побелка облупилась с круглых колонн фасада, то же самое происходило с краской на оконных жалюзи. Из ограды местами выкрошились камни, на дорожках, мощенных кирпичом, зияли выбоины.
      Решетчатая дверь не была заперта. Озираясь кругом, пяля глаза на антикварную мебель и мраморные цветные полы, братки во главе с плешивым Стасом, который единственный знал, куда идти, двинулись через анфиладу комнат.
      Все дружно застыли, когда откуда-то донеслись звуки песни: послышалось что-то родное. Разудалый голос на русском горланил "Не жди меня, мама, хорошего сына".
      С соответствующими междометиями незваные гости вывались в патио – внутренний закрытый дворик – и обнаружили там идиллическую картину. Пропавший и почти похороненный парень в трусах и кепке, с мастерком в руках, заделывал дыры и выщерблины в сильно пострадавшей от непогод задней стенке. Судя по размерам починки, занимался он этим давно, и внутренность патио совершенно утратила очарование заброшенности.
      – Андрюха, мать твою, – сказал Костя прочувствованно, – ты что, сдурел? Шабашить подрядился?
      Андрюха обернулся и улыбнулся рассеянно и мечтательно.
      – А, ребята, вы… Простите, что не предупредил.
      – Что ты тут делаешь, бодлива мышь? – спросил Стас. – Мы город перерыли, черт-те что не передумали, матери собрались похоронную писать, пропал, мол, без вести!
      Неделю на олуха ухлопали, а ты тут – чем занимаешься?
      Андрюха продолжал улыбаться глуповато.
      – Вы меня, ребята, простите… я того… завязал.
      – Браток, – заволновался Костя, – это что за чертовщина?
      – Не, не чертовщина… я того… женюсь. -???!!!
      В ответ на многоступенчатые выражения изумления, недоумения и негодования Андрей обратился куда-то в сторону и позвал, как проворковал:
      – Клара! Клара, лапочка, пойди сюда на минутку!
      Из кухни, затянутой, словно занавеской, вьюнком с голубыми раструбами, явилась хозяйка, и все невольно ахнули.
      Это была грандиозная мулатка лет двадцати пяти, рослая, статная, с грудями, торчащими вперед, как две торпеды, осиной талией, безукоризненными ногами, а "телевизор" попы имел диагональ дюймов тридцать пять и совершенно невероятную крутизну округлений.
      Андрей посмотрел на свое сокровище, и глаза его подернулись туманом, а блаженная улыбка расплылась до ушей.
      – Не, братва, убейте меня на этом месте, я никуда отсюда не двинусь.
      – Чем заниматься-то будешь, дурило? – спросил Костя с последней надеждой. Но практичный Андрей ответил на удивление осмысленно:
      – Тут с хавчиком плохо, прямо как у нас до перестройки. У Кларочки на задворках курятник маленький есть, а места – хоть сам телись. Я бы все расширил, наседок бы завел, поросят раздобыл, свинку… Я сам из Петушков, я по хозяйству сноровку имею. Хавчик тут – золотое дно, а за скотиной ходить никто толком не умеет.
      – Не пойму никак, – сказал Костя. – Чего ты в своих Петушках не остался свиньям хвосты крутить? Чего ты в люди выбивался, чего ради перся сюда? Вернуться к курам-свиньям?
      – Мужики! Мужики, ну где я в Петушках найду такую женщину??!!
      Этот вопль души всех пронял, поскольку женщина впечатлила. Уже более миролюбиво братки стали расспрашивать беглого собрата, где и как, собственно, он на нее запал.
      История оказалась потрясающе проста.
      Андрюха утюжил Малекон и в каком-то из баров попросил холодного пива. Пиво принесла высоченная мулатка в кружевной наколке, кружевном переднике поверх мини-юбки и с головокружительными ногами.
      Первым делом Андрей заметил ножки. Потом по ножкам поднял глаза выше, выше…
      Когда его взгляд дошел до талии, он еще дышал, хотя и с трудом. Но когда официантка, поставив бокал, повернулась и пошла к стойке, роскошные полупопия, украшенные сверху юбки кружевным бантом передника, стали писать восьмерку в воздухе при каждом шаге. И тут Андрюха дышать перестал. Амур всадил в него свою стрелу безжалостно, и по самое оперение.
      Парень просидел в баре до закрытия, забыв про все и про всех. Ни по-испански, ни по-английски ни слова браток не знал. На его счастье, во всех школах Кубы раньше преподавали русский язык, и сеньорита не все успела позабыть со времен безоблачного детства.
      Красотка ни капли не стала возражать против того, чтобы крепкий русский парень с совершено ошалевшим взглядом проводил ее до дома, набрав в буфете полную корзину деликатесов. Тем более что жила в огромном доме одна. А собравшись на другой день на работу, не стала будить обессиленного воздыхателя.
      Андрей же, выспавшись, пошел осматривать хоромы. Запустение и отсутствие мужской руки сразу бросились ему в глаза. К тому времени, как донья Клара вернулась со смены, он развил бурную деятельность. Разыскал какие нашлись инструменты, емкости, обнаружил полмешка цемента, завалявшиеся где-то в кладовке, собрал обломки кирпичей, сваленные по захламленным сараям.
      Подозреваю, что в первый момент глаза у красотки стали вовсе круглыми. Но как бы то ни было, энтузиазм и хозяйственное рвение были оценены по достоинству.
      – Дурак ты, – сказал Костя. – Деньги кончатся, и на нет оно сойдет, все твое счастье. Позвонишь тогда в Москву, пришлем тебе на билет.
      С тем и ушли. Могу, однако, сообщить сразу, что в прогнозе Костя, как всегда, ошибся. Через год Маурисио поинтересовался, что стало с этим парнем: не уехал ли?
      Ничего подобного: женился официальным образом, попросил вид на жительство.
      Насчет поросятника у него не вышло, но маленькую птицеферму в центре столицы он таки завел. Дом отделал своими руками, как игрушку, и жил припеваючи, беря на постой туристов, а красотка Клара ходила с пузом.
      Для него единственного эта поездка в тропики удалась.
      Ну, а когда нашлась пропащая душа и выяснилось окончательно, что он не наша жертва, а одного шалопутного мальчишки с крылышками и луком, вплотную взялись за наши поиски. Плешивый Стас знал не только, кого искать – он знал, как надо искать. Через кого, главным образом. Он был знаком с огромным количеством проституток: не тех элитных из "Тропиканы", а обыкновенных, уличных. Он размножил наши с Максом фотографии, сделанные Костей в Майами, и распространил среди девочек с приложением пары долларов к каждой и обещанием пары сотен (для Кубы бешеные деньги!), если по обнаружении объект будет передан кому-нибудь из постоянно дежуривших братков.
      Я даже и не в претензии на девочек. Они знать не знали, что речь пойдет о головах. Так, разыскивают загулявших земляков… Попасть под юбку на Кубе дело обыкновеннейшее.
      Проявление закона всемирной подлости состояло в том, что все происходило в последний день нашего житья в Гаване. Были уже куплены на завтрашнее утро билеты на самолет в Сантьяго, уложены чемоданы и заказано такси. Но ребяткам захотелось напоследок прогуляться. Ох, знать бы, где упасть…
      Но судите сами: мы болтались в Гаване месяц, и ни одного намека на слежку не видели. Потом при известии от Скобелева даже я расслабился немного, решив, что нас потеряли и решили вести поиски в родных российских пределах.
      Ну-с, объект Макс в компании субъекта Кувалды был засечен в знаменитом баре "Ла Бодегита", в котором любил в свое время посиживать Хемингуэй. Сейчас там посиживает тьма-тьмущая туристов, соответственно девочек столько же, соответственно нашлась проинструктированная и побежала доложить по инстанции.
      И случилось так, что ближайшим приемным пунктом информации оказался Дима. Он базировался не очень далеко в заведении с простым названием "Эль патио", что означает "Дворик". И Дима имел в этой истории свой собственный бубновый интерес.
      Получив сведения, он пожелал удостовериться, что они верны. Он хорошо говорил по-английски, так что мог сам с девочками объясниться, в отличие от братков, вступавших в контакт с ними преимущественно половым путем. Он сразу опознал Макса. Насчет Кувалды не стал особо гадать: около туристов всегда возникают туземцы, и этот из тех же.
      С ябедой девчонкой расплатился, не стал жаться. Кувалда и Макс пили коктейль "Мохито" из кокосового ореха и были навеселе. Боюсь, им бы не помогло, будь даже они трезвыми. Привычки оглядываться вокруг не имели ни тот, ни другой. Я вот, даром что в очках, не прохлопал бы, когда Дима посадил напротив одного из братков, которого Макс в лицо не знал. А сам Дима в это время вызвал из гостиницы машину с шофером. Шофер из местных, прохиндеина, очень грамотно "сел на хвост" такси, на котором приятели вернулись домой. Шофер же узнал и номер квартиры, в которую оба поднялись.
      Что делала при этом наша стража? Ничего не делала, наблюдала только. Русские завернули навестить русских – это не то, что они высиживали. Хотя зафиксировали все, конечно, добросовестно. И начнись вдруг тарарам, конечно, возникли бы.
      А так – попали, как говорится, ни за рубль двадцать.
      Время было не позднее, около восьми вечера. Ребята пришли, попросту, помыться, переодеться и от дневной программы развлечений перейти к вечерней.
      Они даже намылиться не успели, когда раздался звонок в дверь.
      Мы никого не ждали. Вообще у нас гости бывали редко, а внезапные – только при явлении братьев Иснада с телевизором. Даже телефон звонил не часто. Тетушка Хеновева имела свой ключ и не имела обыкновения возникать на горизонте после четырех пополудни.
      Поэтому я крикнул:
      – Un momentico! (секундочку!) – и вытащил из душа Маурисио. Тот натянул штаны на голое тело и пошел открывать.
      На Диму это произвело впечатление: огромный мулат, весь мокрый и в штанах с мокрыми пятнами, с кулачищами едва не в Димину голову, хватает его за воротник, вдергивает в квартиру и спрашивает, какого дьявола ему надо. Спрашивает на очень энергичном испанском, правда, вся энергия пропала впустую. Испанского Дима не понимал, зато на вежливом английском попросил позвать мистера Канталупу.
      Поскольку ему точно известно, что мистер Канталупа находится здесь.
      Подоспел Макс, тоже взъерошенный и мокрый. Узрел Диму, подвешенного к стене в прихожей.
      – Suelta el gallo! (отпусти петуха!) – потребовал он, и Кувалда послушно разжал пальцы, дав пленнику возможность соскользнуть со стены и ощутить под ногами твердую опору.
      – Я вообще-то хотел видеть Ивана Гусмана, – нервно сообщил Дима, поправляя воротник и очки.
      – А больше ты ничего не хочешь? – осведомился Макс.
      – Это вам нужно не меньше, чем мне, – отвечал незваный гость. На частного детектива бухгалтер походил неважно.
      Парни переглянулись. Маурисио, как был босиком и полуголый, выскочил на разведку.
      Лестница оказалась чиста. Машина с тремя пассажирами стояла у подъезда одинешенька. Непосредственной опасности не наблюдалось, о чем Кувалда и доложил мне, благоразумно не высовывавшему носа. Не очень красиво выглядит, конечно, но какой я супермен? Не моя это роль. Я предпочел изобразить крутого босса и велел Кувалде Диму привести.
      – Однако, у тебя секьюрити, Иван,- сказал Дима вместо "здрасьте", озираясь на свой конвой. Двое верзил, блондин и мулат, возвышались у него по сторонам, словно башни.
      – Олухи, – сказал я. – К сожалению, не секьюрити, а компаньоны. А некоторые даже слегка родственники. А не то погнал бы в шею. Ведь этот они привели хвоста?
      – Ну да, – сказал Дима. – И ты бы оказался на них в гораздо большей претензии, если бы хвостом оказался не я, а Костя. Может, я сяду? Как-то у вас невежливо: сначала висеть заставляют, потом стоять…
      – Может, уложить сразу? – съязвил Макс.
      – Нет, я уж лучше посижу, – огрызнулся бухгалтер. – Я бы вам кое-что рассказал для начала, а вы бы решили, стоит зубоскалить или нет.
      Ну, тут возражений не имелось – выслушали мы его. Половину истории мы знали и сами, только, разумеется, с другого конца. То, что Марик не поскупился на полноценный десант, было новостью тем более неприятной, что мы уже перестали такую подлянку ждать. И анекдот о пропавшем громиле мы услышали тогда же.
      – Ладно, Дима, посмешил, и баста. Что у тебя по делу?
      – Как это что по делу? А я что, не по делу говорю?
      – Нет, пока одно предисловие.
      – Ну хорошо. Отдаешь мне сетку – не то фуфло, что подсунул в Москве, а реальную сетку – и я позволю вам отсюда выбраться.
      – Гляньте на него, люди добрые, как он заговорил! Тебе самому еще надо будет отсюда выбраться. Причем с сеткой проблем куда больше будет, чем без нее. С тобой Костик знаешь что сделает, если узнает, что ты попытался его обойти? А если узнает, что обошел – умножь это на десять.
      – Не ваша забота, как я тупорылого этого обойду. Все, выследили вас, Иван, ты понимаешь? С живых не слезут, если мы с тобой сейчас не договоримся. А со мной, конечно, могут эти дуболомы справиться. Но учти, со мной в машине трое, если я не вернусь, – он посмотрел на часы,- минут через десять, – они тут же сигнализируют Костику.
      – Тогда вали прямо сейчас. И запомни: тут вы не на своей территории. Попадетесь – мало не покажется.
      – Ты-то что, в Иерусалиме у себя?
      – Ха-ха три раза, Дима. Как говорили в какой-то пьесе, нас много на каждом километре. Давай, пошел отсюда.
      Бухгалтер, однако, не спешил. Посмотрел как-то озадаченно и изрек напоследок:
      – Ну ты наглый! За наглость дам тебе отсрочку до завтра, до восьми утра. Вот мой телефон. Не позвонишь – сам дурак.
      С этим и отчалил.
      Капитан Мартин позвонил спустя минуты полторы после его ухода. Ответил Кувалда: русские, с которыми были трения по бизнесу. Капитан был в общем в курсе российского рэкета и не стал на ночь глядя учинять расспросы. Тем более к его делу впрямую не относящиеся.
      Утром в половине восьмого мы уже летели в Сантьяго. Никто, разумеется, и не собирался звонить Диме.
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

29.11.2008


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12