Ящерица - Цугуми

Я улыбнулась и затем поведала ему историю с ямой, как мне её со слезами на глазах рассказывала Ёко. Кёити слушал, не говоря ни слова. Мой голос смешивался с шумом волн, ветер приносил с собой холодные водяные капли, которые падали на наши щёки, и перед нами вдруг возник образ Цугуми.

– Более выдающейся девушки и быть не может, – сказал Кёити, еле удерживаясь от смеха. – Интересно, о чём она думала, когда рыла эту яму?

– Да, действительно о чём?

В ту ночь, когда это случилось, я была так расстроена и мне было так жаль Ёко, что я глубоко не задумалась о случившемся. Но, анализируя поступок Цугуми сейчас, его целенаправленность и извращённость, я поняла, что всё это свойственно характеру Цугуми.

– Когда я думаю о Цугуми, то обнаруживаю, что мне в голову приходят гигантские проекты, – неожиданно сказал Кёити, и это прозвучало как откровение. – Мысли незаметно для меня самого переходят на такие крупные понятия, как человеческая жизнь, смерть и тому подобное. И это не потому, что у неё слабое здоровье. Когда смотришь ей в глаза, наблюдаешь за её образом жизни, тобою без особой на то причины овладевают какие-то торжественные чувства.

Я хорошо понимала его настроение. Мысли Кёити проникли в самую глубину моего замёрзшего тела и согрели сердце. Само существование Цугуми связывало нас с чем-то большим.

Почувствовав вновь уверенность в себе, я сказала:

– Это лето было прекрасным. Но у меня странное чувство, что оно пролетело как одно мгновение, а, с другой стороны, длилось неимоверно долго. Хорошо, что ты был с нами. Я думаю, что и Цугуми, несомненно, была счастлива.

– Я думаю, что она выздоровеет, – сказал Кёити, и я с уверенностью кивнула в ответ.

Мне показалось, что высокие волны и сильный ветер поколебали берег, на котором мы стояли. Я смотрела на ночное небо, как будто собиралась пересчитывать загоравшиеся на нём звёзды.

– До этого она уже не раз ложилась в больницу. – Мой голос смешался с темнотой.

Кёити смотрел на море, и он выглядел настолько хрупким, что, казалось, ветер может унести его с собой. Я никогда не видела его таким несчастным и одиноким.

Цугуми уже скоро не будет в этом городе, и их только зародившаяся любовь примет новые формы. Всё это, видимо, мелькало в голове Кёити, но эти мысли невозможно было выразить словами. Нельзя было забыть, как совсем недавно мы могли видеть эту пару и двух собак, гуляющих на этом самом берегу. Эта картина навсегда останется в наших сердцах.

Мы ещё долгое время молча стояли на берегу и смотрели в морскую даль, чувствуя, что понимаем друг друга.

Накануне своего отъезда в Токио я посетила Цугуми в больнице.

Учитывая её несносный характер, тётя договорилась, чтобы её поместили в отдельную палату. Подойдя к палате, я постучала, но, не получив ответа, открыла дверь.

Цугуми в этот момент спала. Её кожа, как и раньше, светилась матовой белизной, но она выглядела сильно истощённой. Закрытые глаза с длинными ресницами, разметавшиеся по подушке волосы, её чистая красота создавали настолько сильное впечатление, что возникал образ «спящей красавицы», но мне стало страшно на неё смотреть. У меня даже мелькнула мысль, что Цугуми, которую я знала, уже исчезла.

– Проснись, – потрепала я её по щеке. Цугуми застонала и открыла глаза. На меня смотрели ее большие, сияющие, как драгоценные камни, глаза.

– Что случилось? Я ведь спала, – сказала она гнусаво и протёрла глаза.

Я облегчённо вздохнула и улыбнулась:

– Я пришла попрощаться, так как мне пора возвращаться в Токио. Выздоравливай скорее.

– О чём ты говоришь? Бессердечная… – Её голос прозвучал ужасно, как будто она собрала все свои силы, чтобы произнести эти слова. Определённо, она не могла даже сесть и продолжала лёжа сердито смотреть на меня.

– Это всё твоя вина, и ты получила то, что заслужила, – рассмеялась я.

Цугуми выдавила из себя подобие улыбки и затем сказала:

– Я говорю это только тебе. Мне, видимо, конец. Я определённо умру.

Я ахнула, поспешно села на стул около кровати и наклонилась к Цугуми.

– О чём ты? – возмутилась я. – Они говорят, что тебе постепенно становится лучше, но иногда могут возникнуть кое-какие отклонения. Тебя держат в больнице, потому что боятся, что, как только тебе станет немного лучше, ты опять что-нибудь выкинешь. Они используют больницу как своего рода психиатрическую клинику, это не имеет никакого отношения к жизни и смерти, возьми себя в руки.

– Нет, в этот раз всё по-другому, – сказала Цугуми с серьёзным выражением лица. Её взгляд был задумчивым и мрачным, каким я его никогда не видела. – Ты понимаешь, что я говорю. Речь не идёт о жизни или смерти человека. У меня больше нет желания жить, абсолютно нет… До сих пор такого я действительно ни разу не испытывала, – прошептала она слабым голосом. И спустя некоторое время продолжила: – Я никогда не была настолько ко всему безразлична. Как будто у меня внутри что-то оборвалось. До сих пор я никогда не думала, что могу умереть, однако сейчас мне страшно. Хотя я и хочу взбодриться, но ничего не получается, я только раздражаюсь… Я лежу ночью и думаю об этом. Если ко мне так и не вернётся моё обычное настроение, то я умру. Сейчас во мне нет никаких эмоций, и такое случилось впервые в моей жизни… Я ни к кому не испытываю ненависти, и я превратилась просто в маленькую больную девочку, прикованную к постели. И сейчас я понимаю настроение той девочки, которая со страхом наблюдала, как один за другим опадают листья с дерева за окном. По мере того как я слабею, окружающие начнут относиться ко мне как к ненормальной, а я, как подумаю, что постепенно буду превращаться в прозрачную тень, начинаю сходить сума.

Я стала что-то говорить, но замолчала, потрясённая тем, что Цугуми в этот раз, кажется, говорила серьёзно и что подобное настроение у неё действительно никогда раньше не возникало. Я была также озадачена высокомерной манерой её высказываний. Может, она боялась, что её любовь к Кёити потерпит неудачу? Может, она не в состоянии перенести то, что сказала ей Ёко? Я осознала, что на самом деле, как сказала сама Цугуми, энергия, которую всегда излучало её тело, какой бы высокой температуры у нее ни было, на этот раз стала исчезать.

– Послушай, если ты можешь так говорить, значит, всё будет в порядке, – сказала я Цугуми, которая в этот момент с беспокойством смотрела на небо.

– Если это так, то было бы хорошо, – ответила она, глядя на меня.

С детских лет тысячи, десятки тысяч раз всматривалась я в её кристальной чистоты глаза, и мне казалось, что сейчас я видела в них только правду. Они были наполнены глубоким сиянием, которое было обращено в вечность.

– Конечно, так и будет, – подтвердила я.

Но я испугалась того, что Цугуми впервые испытывала мучения, от которых страдают обычные люди. Если она утратит свой особый темперамент, то она и правда может умереть. Но я не могла сказать этого вслух и встала.

– Ну, мне пора идти.

– Я не могу этому поверить! – закричала Цугуми.

Я хотела спокойно расстаться, как это бывало в детстве, и направилась к двери. Выходя, я обернулась:

– Ну, до встречи, – и вышла в коридор. Вслед мне полетели её слова:

– Дура, негодница! Ты меня, может, больше не увидишь. Университет для тебя важнее? Бессердечная. Поэтому тебя никто не любит…

И тому подобное неслось мне вслед, пока я шла по больничному коридору.

Когда я вышла на улицу, уже наступил вечер. В воздухе ощущался запах соли, приносимой ветром с моря, которое со всех сторон окружало город. Возвращаясь домой, я чувствовала, что мне хочется плакать.

Следующий день выдался совершенно безоблачным, и жаркое солнце светило как в середине лета, однако в его необычно прозрачных лучах уже ощущалась осень.

Вся атмосфера завтрака, приготовленного тётей Масако, как всегда закупившей утром на рынке свежие морепродукты, с мучительной остротой врезалась в память моего сердца.

– Ничего не поделаешь, но Цугуми не сможет проводить тебя, Мария, – с улыбкой сказала тётя Масако таким же тоном, как если бы она спросила: «Ёко, тебе дать ещё добавки?». Так что в это солнечное утро я вновь и вновь убеждала себя в том, что с Цугуми всё будет в порядке.

Тётя Масако собрала два пакета маринованных овощей и другой снеди, завернула их в белую ткань и велела, чтобы я передала это матери.

Когда настало время отъезда, тётя и дядя вышли, чтобы попрощаться. Ёко сказала, что проводит меня до остановки автобуса, и взяла с собой велосипед.

– Спасибо за заботу, – поблагодарила я дядю и тётю.

– Приезжай к нам в пансион, – пригласил дядя, а тётя добавила:

– Какое было прекрасное лето!

В этот яркий солнечный день мне казалось, что я с легким сердцем оставлю позади гостиницу «Ямамотоя». Всё выглядело как всегда, когда я выходила из неё, чтобы купить кока-колу, и хотя бы один раз оборачивалась, чтобы взглянуть на неё издалека. Обернувшись и теперь, я увидела, как дядя и тётя вошли внутрь.

И мы с Ёко зашагали к остановке. Сощурив глаза от яркого солнца, которое светило прямо в лицо, невысокая Ёко часто касалась моего плеча своими распущенными волосами, и у меня складывалось такое ощущение, что все происходящее является сценой из какого-то кинофильма.

Вдоль узкой дороги к остановке автобуса тянулись ряды старых гостиниц, перед которыми всё ещё росли уже засыхающие на солнце цветы. Жаркий полдень этого приморского города навсегда останется в моей памяти. На остановке мы присели на каменные ступени билетной кассы и съели по мороженому на палочке.

Этим летом мы с Ёко на наши карманные деньги уплели бесчисленное количество мороженого. Цугуми часто безжалостно вырывала его из рук Ёко и быстро поедала, вынуждая её заплакать.

Сентиментальные чувства со странной остротой пронзили моё сердце. Меня ослепила мысль, что эти люди, этот город вот-вот исчезнут из моего мира.

Прикрыв глаза ладонью, Ёко взглянула на небо и сказала:

– Это, наверное, моё последнее мороженое в этом году.

– Нет, определённо у тебя будет причина поесть ещё, – рассмеялась я.

– Как-то не будет уже настроения. В следующем месяце мы переезжаем, а я всё ещё не могу с этим смириться, думая, что это ко мне не относится.

Посмотрев на меня, Ёко улыбнулась, хотя бы внешне немного успокоившись. Похоже, что она была полна решимости сегодня не плакать.

– Двоюродные сестры на всю жизнь остаются двоюродными сестрами, где бы они ни были, – произнесла я.

– Да, это так. И сестры на всю жизнь остаются сестрами, – хихикнула Ёко.

– Цугуми в последнее время какая-то странная. Может, она не хочет переезжать? Или, может быть, в последнее время она перегорела? – сказала я, и это прозвучало больше как вопрос.

– Да, можно и так сказать. Действительно, в чём-то она изменилась. Похоже, что она всё время о чём-то думает. Перед Кёити она, как всегда, ведёт себя обычно… Однако послушай. Иду я к ней в больницу, стучу в дверь, ответа нет. Тогда я молча открываю дверь. Цугуми с удивлением смотрит на меня и с шелестом что-то прячет под одеяло. «Что ты делаешь? Ты должна отдыхать», – говорю ей я. Так вот, я вышла на минутку из комнаты, чтобы наполнить чайник кипятком. Когда я вышла, она это снова достала, и я поняла, что она что-то пишет.

– Пишет? – Удивилась я.

– Да, что-то пишет. Если она будет так изматывать себя, то никогда не поправится, даже если и смогла бы… Интересно, о чём она всё время думает?

– Температура у неё высокая?

– Да, к вечеру поднимается, а утром падает, и так повторяется каждый день.

– Что же она может писать? Стихи или роман? – покачала я головой. У меня как-то не укладывались в голове понятия «Цугуми» и «писать».

– Я так и не могу понять, что творится в её голове, – улыбнулась Ёко.

Я, видимо, никогда не забуду отменную манеру поведения Ёко и её благородную мягкость. Куда бы ни забросила меня судьба, каким бы человеком я ни стала, в моём сердце вместе с Цугуми будет постоянно присутствовать как её бледное отражение образ Ёко.

Я необычайно отчётливо, как будто через видоискатель фотоаппарата, видела окружающий меня родной город и спокойно вдыхала его воздух.

Автобус медленно подошёл к остановке.

Несмотря на яркий полдень, я до самой посадки в автобус не могла избавиться от охватившего меня чувства печали. Глядя из окна автобуса на удаляющуюся фигуру Ёко, которая отчаянно махала рукой, мне страшно захотелось, чтобы Цугуми была здесь с нами. Своей колоритной индивидуальностью она бы развеяла нашу печаль, поиздевалась над нашими грустными лицами и ядовито похихикала бы.

В Токио шёл дождь.

Когда я высадилась из автобуса недалеко от нашего дома, мне всё вокруг показалось странным, как бы подвешенным в воздухе. Было ли это из-за дождя и пронизывающей до самых костей прохлады, или из-за людской толпы? Скорее всего, причина была в моём душевном состоянии. Хотя я вернулась домой, всё вокруг воспринималось мною как нечто далёкое, как пейзаж, который я когда-то видела во сне. Но моё тело было полно энергии после месяца, проведённого на море, где я дышала солёным морским воздухом.

Выйдя на серую от дождя улицу, я почему-то без особой причины подумала: «Теперь начинается моя настоящая жизнь».

Спускаясь по лестнице с вещами, я увидела свою мать.

– Мама, неужели? – удивилась я и направилась к ней.

Мама, опустив на землю корзину с покупками, широко мне улыбалась:

– Я пошла за покупками и решила встретить тебя. Небось, зонтика-то у тебя нет?

– Конечно нет.

– Тогда пошли домой вместе.

Когда мы оказались рядом, я почувствовала, что присутствие матери приблизило меня на один шаг к реальности.

– Хорошо провела время?

– Да.

– Мария, ты совсем чёрная.

– Каждый день была хорошая погода.

– Цугуми завела себе бойфренда? Отец очень удивился.

– Да-да. Они провели всё лето вместе и очень подружились.

– Цугуми вновь попала в больницу?

– Да, но до этого она какое-то время чувствовала себя хорошо.

– Этим летом она, наверное, перенапряглась, – тихо прозвучал голос матери, когда мы продолжили наш путь под одним зонтиком вдоль торговой улицы. В моей душе всё яснее оживали воспоминания жаркого прошедшего лета, и со всё большей теплотой я думала о Цутуми. Влюблённая Цугуми и её ослепительно улыбающееся лицо.

– Отец так ждал тебя. Может, ему сегодня удастся раньше прийти с работы. Я тоже по тебе очень скучала, Мария. Сегодня приготовлю твои любимые кушанья, – сказала мама с улыбкой.

– Да, я буду страшно рада домашней еде после такого перерыва. И нам есть, о чём поговорить, – обрадовалась я, но подумала, что не буду рассказывать историю с ямой. И о том, насколько Кёити любил Цугуми, и о слезах Ёко. Это всё были сокровища моего сердца, которые нельзя передать словами.

Итак, моё лето подошло к концу.

Письмо Цугуми

После возвращения в Токио я некоторое время пребывала в какой-то рассеянности.

В университете, естественно, было полно студентов, всё ещё находящихся под впечатлением от летних каникул. Мы первое время вели себя как дети, только что пришедшие в школу. Однако с кем бы я ни разговаривала о летних каникулах, сознавала, что провела их иначе, чем все остальные. Я определённо находилась совсем в другом мире.

Мощная энергия, излучаемая Цугуми, жаркое солнце, берег моря, новые друзья – всё это наслаивалось одно на другое и создавало атмосферу, в которой мне ещё не приходилось бывать. Это был для меня более живой и могущественный мир, чем сама реальность. Я уподобилась солдату, грезящему о родных местах непосредственно перед своей смертью.

Но теперь под слабым сентябрьским солнцем Токио во мне не осталось даже и следов этого мира, и если бы меня спросили, как я провела летние каникулы, то я смогла бы только ответить: всё время была на родине, жила в гостинице, которой владеют мои родственники.

Для меня это лето собрало воедино всё то прекрасное, что было в прошлом.

И каждый раз, когда я так думала, то задавала себе вопрос: чувствует ли это и Цугуми?

Однажды отец сломал себе ногу. На складе фирмы он доставал с высокой полки, стоя на лестнице, тяжёлые папки с документами и сорвался вниз. Когда я и мама в панике прибежали в больницу, отец лежал в кровати и виновато улыбался. Про отца можно сказать, что, будучи сильным человеком, он легко мог переносить физическую боль, но тяжело страдал от эмоциональных стрессов.

Приободренные, мы вернулись домой, а через два-три дня мама вновь пошла в больницу со сменой белья, а я осталась дома одна.

Как раз в это время зазвонил телефон. У меня было предчувствие, что это должен быть неприятный звонок, и перед глазами возникло лицо отца. Я медленно сняла трубку.

– Алло. – Однако это оказалась Ёко.

– Тётя и дядя дома?

– Нет. Папа сломал ногу и сейчас в больнице. Мама как раз пошла к нему. Вот как не повезло ему, – рассмеялась я.

Но Ёко промолчала и затем сказала:

– Что-то странное происходит с Цугуми.

Я молчала. Мне вспомнилось белое лицо Цугуми, когда я в последний раз была в больнице. Тогда она утверждала, что скоро умрёт. Значит, действительно предчувствия никогда её не обманывают.

– Странное? – наконец вымолвила я.

– До последнего момента врачи говорили, что всё будет в порядке, но со вчерашнего дня она почти всё время без сознания. У неё высокая температура, и состояние резко ухудшилось.

– Её разрешают навещать?

– Сейчас нет. Но я и мама всё время находимся в больнице.

Голос Ёко звучал спокойно, и чувствовалось, что она ещё не способна поверить в самое худшее.

– Всё понятно. Завтра утром я еду с первым поездом. Независимо от её состояния мы будем по очереди дежурить около неё.

Мой голос в противоположность тому, что творилось в моей душе, звучал спокойно и убедительно, как будто я давала клятву.

– Ты сообщила Кёити?

– Да. Он сказал, что сразу приедет.

– Ёко, – сказала я, – если что-нибудь случится, сразу позвони мне, хоть ночью.

– Да, я поняла. – И она положила трубку. Когда я рассказала о звонке вернувшейся из больницы маме, та предложила поехать вместе, сказав, что отца завтра выписывают.

Я перенесла телефон в свою комнату и поставила его около подушки… Вдруг он зазвонит? В эту ночь мой сон был каким-то поверхностным, в полудрёме проносились отрывочные картины прошедшего лета, и я всё время ощущала присутствие телефона, который вызывал неприятные холодные ассоциации с покрытой ржавчиной металлической массой.

Во сне появлялись то Ёко, то Цугуми, но даже в этих раздражающих разрозненных сценах появление Цугуми вызывало у меня священное и приятное чувство. Цугуми, как всегда с недовольным лицом, разглагольствовала о чём-то на берегу моря или в гостинице, а я, испытывая беспокойство, была рядом с ней. Как всегда, я была рядом с Цугуми.

Лучи утреннего солнца светили мне прямо в закрытые глаза, и я со стоном проснулась. Телефон не звонил. С волнением думая о Цугуми, я раздвинула шторы. Было великолепное утро. Осень действительно наступила. Голубовато-фиолетовое небо простиралось, насколько хватало глаз, деревья равномерно раскачивались на ветру. Всё было наполнено запахами осени, и перед глазами открывался бесшумный, прозрачный мир.

Я уже давно не видела такого яркого утра и некоторое время смотрела на до боли красивый, открывшийся из окна вид.

Мы не знали, как обстояли дела у Цугуми, но за завтраком решили всё же поехать к ней.

В это время раздался звонок от тёти Масако.

– Ну, как у вас там дела? – спросила я.

Тётя прореагировала немного сконфуженным тоном и рассмеялась.

– Всё в порядке? – переспросила я.

– Дело в том, что ничего такого страшного не было. Ей сейчас лучше. Похоже, что мы всё преувеличили, – ответила тётя.

– Это действительно так?

У меня было такое чувство, что все силы покинули меня.

– Вчера к вечеру ей неожиданно стало очень плохо. Такого уже давно не было, и мы сильно перепугались. Доктора тоже были очень встревожены и сделали всё возможное. Они сами были поражены волей к жизни, которую проявила Цугуми. Был момент, когда никто не мог сказать, чем это кончится. Но сегодня утром она спит так спокойно, как будто всё вчерашнее было вымыслом… Со здоровьем Цугуми до сих пор разное случалось, но такого ещё не бывало. Конечно, может произойти любая неожиданность, однако… – со смирением, но бодро сказала тётя Масако и продолжила: – Простите, что мы подняли такой шум. Если что случится, мы сразу позовём вас на помощь. Мария, ты можешь сегодня не приезжать, лучше спокойно отдыхай. Ещё раз извините, что заставили вас так волноваться.

– Хорошо, что всё так обернулось, – обрадовалась я.

Вздохнув с облегчением, я почувствовала, как что-то тёплое обволокло моё сердце, как будто кровь вновь начала циркулировать в застывшем теле. Передав телефон матери, я вернулась в свою комнату и вновь залезла в кровать. Я закрыла глаза и, с удовольствием слушая доносящиеся издалека звуки голоса мамы, задремала. На этот раз сразу же пришёл крепкий сон, глубокий и приятный.

Спустя несколько дней днём позвонила Цугуми. Как только я подняла трубку, как из неё донесся голос Цугуми:

– Привет тебе, недотёпа.

Внезапно я поняла, что не могу себе представить, как я могу потерять этот дорогой для меня голос, к резкому и высокому звучанию которого так привыкла. Из трубки слышался многоголосью гам, выкрикивание чьих-то имён, детский плач.

– Это что? Ты из больницы? Как ты? Всё хорошо? – спросила я.

– Да, я чувствую себя уже хорошо. Здесь больница. Но разве такое могло случиться?

Цугуми начала говорить бессмысленные фразы:

– Несомненно, та дурацкая медсестра неправильно поняла адрес и отправила письмо. Ужасная тётка.

– О чём это ты, Цугуми, – спросила я, подумав, что жар ударил ей в голову.

Ничего не ответив, Цугуми замолчала. Это молчание слишком затянулось, и я представила себе фигуру Цугуми, соединив в единое целое её облик, который я наблюдала в различных ситуациях, её развевающиеся волосы, горящий свет в глазах, тонкие запястья. Очертания её лодыжек, когда она ходит босиком, совершенно белые зубы, когда она улыбается. Волевой профиль со сдвинутыми бровями, когда она хмурится. Взгляд, обращенный к морю.

– Послушай, я ведь должна была умереть, – неожиданно чётким голосом промолвила Цугуми.

– О чём ты говоришь? Ты бодро ходишь по коридору больницы, и как ты можешь говорить, что ты умираешь? – рассмеялась я.

– Дурочка, я действительно чуть не умерла. Сознание было уже далеко, впереди был виден яркий свет, и я хотела к нему идти. Но умершая мамочка сказала: «Туда нельзя идти…»

– Это всё враньё. Чья это мамочка умерла? Я обрадовалась, что Цугуми спустя длительное время впервые, казалась, оживлённой.

– Это действительно враньё. Но болезнь становилась всё более опасной. Я слабела с каждым днём и серьёзно думала, что в этот раз мне не выбраться. Поэтому я написала тебе письмо.

– Мне? Письмо?! – от удивления я даже вскрикнула.

– Да, это так. Мне даже сейчас стыдно. Я ведь выжила… Медсестра уже отправила письмо, и вернуть его назад я уже не могу, как бы этого ни хотела. Даже если я и попрошу тебя, получив письмо, выбросить его не вскрывая, с твоим дурным характером ты обязательно его прочтёшь. Так что хорошо, читай его, – сказала Цугуми.

– Так что мне делать? Читать или не читать?

Цугуми написала мне письмо… От одного этого моё сердце затрепетало.

– Хорошо, прочитай, – смеясь, заявила Цугуми. – У меня в этот раз было ощущение, что я уже умерла. Поэтому то, что написано, наверное, соответствует действительности. Не исключено, что в дальнейшем я буду понемногу меняться.

Я не поняла, что этим хотела сказать Цугуми, однако мне показалось, что где-то в глубине души я начала осознавать происходящие в ней перемены и на мгновение замолчала.

– Ой, идёт Кёити. Я передаю ему трубку. Пока, – неожиданно сказала Цугуми.

Я попыталась несколько раз позвать её, но она, видимо, уже ушла. Всё, что я услышала, это был голос Кёити:

– Немедленно иди в свою палату… – Затем послышалось его «алло», но он определённо не знал, с кем говорит.

Цугуми, как всегда, повела себя своенравно. Наверняка она сейчас быстро идёт по коридору в свою палату, неся с королевским достоинством своё маленькое тело. Горько усмехнувшись, я сказала в трубку:

– Алло.

– А, это ты, Мария? – рассмеялся Кёити.

– Что, с Цугуми было совсем плохо? – спросила я.

– Да, но, похоже, сейчас она чувствует себя удивительно бодро. Некоторое время к ней даже никого не пускали, было ужасно. Мы страшно волновались, – рассказал Кёити.

– Передай Цугуми привет. – Затем я невольно поинтересовалась: – Послушай, Кёити, когда Цугуми переедет в горы, ты думаешь, вы расстанетесь?

– Что будет дальше, трудно сказать. Но мне не верится, что я в будущем смогу встретить такую яркую личность, как Цугуми. Она по-настоящему хороша. Потрясающая девушка. Это лето я никогда не забуду. Если мы и расстанемся, она на всю жизнь останется в моём сердце. Я в этом уверен, – сказал Кёити спокойным тоном и продолжил: – К тому же в следующий раз вместо гостиницы «Ямамотоя» наш отель всегда будет к вашим услугам. Вы можете в любое время приезжать сюда.

– Да, мы все теперь чем-то связаны между собой благодаря этому лету.

– Наверное, так и есть, – рассмеялся Кёити. – Подожди, в вестибюль как раз вошла Ёко с букетом лилий. О, она налетела в коридоре на больного и сейчас извиняется перед ним. Вот она подошла. Ну, пока. Я передаю ей трубку.

– Алло, кто это?

Отвечая Ёко, я подумала, что получается как на параде, они идут один за другим. Сев на стул и глядя на небо за окном, я разговаривала с Ёко. Послеполуденное солнце освещало все углы нашей комнаты. Я чувствовала, как спокойная решимость без особой на то причины медленно наполняет меня. В дальнейшем я буду жить здесь, в этом доме.

Марии

Всё произошло так, как я говорила. Когда к тебе придёт это письмо, ты, наверное, будешь уже ехать сюда на мои похороны. Получается, что это настоящий «почтовый ящик привидения».

Я не люблю, когда похороны бывают осенью, это очень грустно.

В последние дни я только и писала тебе это письмо. Написав, рвала его на кусочки и снова начинала. Почему только тебе? Я всегда считала, что в моём окружении только ты способна правильно судить о моих словах и понимать их. Сейчас, когда я, похоже, реально стою на пороге смерти, написать тебе письмо стало единственным желанием моего сердца. Мне делается тошно, когда я представляю, как все будут стоять вокруг меня, попусту лить слезы и говорить, каким хорошим человеком я была в их понимании. Кёити достоин внимания, но любовь – это борьба, и до самого конца нельзя показывать свою слабость.

Почему ты, несмотря на твою трезвость мышления, можешь воспринимать мир таким, какой он есть. Для меня это непостижимо.

И ещё об одном. Когда меня в этот раз положили в больницу, я начала читать роман «Мёртвая зона». Сначала я просто хотела убить время, но роман захватил меня, и я залпом прочитала его до конца. Моё состояние всё время ухудшалось, и в тот момент это была для меня искренняя книга, ибо её главный герой, молодой человек, так же всё время слабел. Он попал в автомобильную аварию, был полностью искалечен и умирал, отвергнутый всеми. В последней главе он пишет прощальное письмо отцу и любимой девушке, письма из «мёртвой зоны». Прочитав их, я не могла не заплакать. И я почувствовала зависть к герою этой книги, который написал эти письма, зная, что кто-то получит их. Поэтому я и пишу это письмо.

Когда я недавно рыла яму, чтобы сбросить в неё то ничтожество, я много думала. Когда занимаешься физическим трудом, хорошо думать, чтобы убить время. В ту ночь, когда всё случилось, я слушала эти дурацкие причитания Ёко, которые она произносила со слезами на глазах, и поняла, что она будет всё время обо мне заботиться, не выходя ради этого замуж. И тут мне показалось, что я чётко увидела, что же я из себя представляю. Я поняла, что я не больше чем бледная маленькая девочка, которая устраивает истерики и ведёт себя своенравно, несмотря на то что все окружающие с трудом поддерживают её слабое здоровье. Вероятно, я и дальше буду продолжать оставаться такой. Это совсем не означает, что я стала заниматься самоанализом, ибо и до сих пор достаточно сознавала это.

Просто когда из-за физического состояния сознание как бы отдаляется, рассеянно думать об этом было до странности приятно, так как я чувствую, что в ближайшие дни могу умереть. Что ни говори, вырыть такую яму, вероятно, было бы чрезвычайно трудно даже здоровому человеку. Это была тяжёлая операция, достойная завершения моей жизни.

К тому же, так как я рыла в саду соседнего дома, то ни в коем случае это не должно было быть обнаружено. Работала я только ночью и понемногу уносила землю. Земля была твёрдой и я во многих местах порезала свои руки. Каждый день я наблюдала, как зачинается летняя утренняя заря. Наблюдала со дна ямы.

Глядя из узкого пространства ямы, я видела, как постепенно светлело небо и исчезали звёзды. Устав до изнеможения, я передумала о многом. Чтобы мать не заметила грязной одежды, я одевала купальный костюм и поверх него один и тот же грязный жакет и работала. Я заметила, что не могу вспомнить, плавала ли я в море в купальном костюме. Во время уроков плавания я только изучала движения и фактически не могу плавать далее кролем. По дороге в школу, взобравшись на холм, я каждый раз задыхалась и, насколько помню, никогда не участвовала в длинных церемониях перед началом занятий. В то время я никогда не обращала внимания на мелочи, которые происходили вокруг меня, а смотрела только на голубое небо.