— Да, это большой парень сказал, точно. А за которым я гнался, он тонул бы — и то «помогите» не мог бы крикнуть… Совсем выдохся…
— Так что же именно сказал тот, большой? Не припомните ли в точности? — Маршалл опять наклонился вперёд, внушая глуховатому сторожу, чтобы он вспомнил услышанное.
Джарвиз закрыл глаза, наморщил лоб, повернулся здоровым ухом к директору, словно пытался снова услышать сейчас те слова.
— Ну, помнится, вроде чтоб скорей хватать телевизор. Только дождь хлестал, громыхало, так что наверняка не скажу.
— Да, разумеется, — сочувственно проговорил Маршалл и, словно адвокат, который задает наводящие вопросы свидетелю, продолжал гнуть свое: — Но телевизор они ведь не тронули, так? Даже не входили к ту комнату?
— Верно…
— И телевизор слишком тяжелый, громоздкий, его так просто не унесешь, тут без машины не обойтись, как по-вашему?
— Оно конечно…
— Что ж тогда, по-вашему, они имели в виду? Минута была критическая — вы вот-вот схватите одного из них, — с чего бы им в такую минуту обсуждать, как украсть телевизор?
Короткое, насыщенное сомнениями молчание.
— Не знаю, мистер Маршалл, — промолвил наконец сторож. — Откуда ж мне знать? — Он уже немного растревожился, не понимая, то ли защищаться, то ли нападать. Ведь он сделал все, что мог: гнался за воришками, и все, что услышал, доложил. Чего еще от него хотят? Что он еще мог сделать? Сказать мальчишке, мол, повтори, что кричал, а я запишу?
— Он крикнул слово «хватай», да?
— Вроде так. А потом чего-то про телевизор… «держи телевизор». — И вдруг голос его зазвучал на пол-октавы выше: видно, все это время в подсознании шла работа и вот на поверхность всплыло еще что-то. — Да, «держи», точно, что-то вроде «держи телевизор». — Еще одно важное слово эхом отдалось в закоулках памяти, и Джарвиз с торжеством выпрямился. — Да, «держи», — сказал он. — «Хватайся, держи телевизор», или вроде того.
— А что мальчишка в это время делал? Тот, который это крикнул? — Маршалл скупо, но с удовольствием улыбнулся.
— Руку он протянул этому, который поменьше, чтоб схватился за руку. И сразу его перетащил через ворота…
— Ну конечно! — Маршалл встал порывисто, картинно, победоносно, словно искусный адвокат, одержавший победу в суде. — Он хотел, чтобы тот ухватился за его руку или держался за нее, верно? А? «Держи»? «Держись»? — Он подбоченился, весело улыбался, блестя глазами. Будь это на сцене, Джарвиз непременно вскочил бы с криком: «Конечно! Конечно! Вы угадали! Вот это да, сэр!» Но ведь сторожу тем самым весело растолковали, что он и глух и глуп. И в ответ он только и сумел нехотя выдавить из себя негромкое:
— Да вроде так оно и есть.
— Но ведь не станет же он называть мальчишку «телевизор»? «Держись, Телевизор». Чепуха какая-то, да? — уже не опасаясь своей радости, не скрывая ее, продолжал директор.
— Джарвиз озадаченно кивнул.
— Тогда, может быть, вы слышали что-то другое? Слово могло означать телевизор, и вам, вполне естественно, так и запомнилось — «телевизор»? Ну, скажем… «телек»?
Сторож с минуту подумал. А потом изобразил на лице этакое вежливое «меня-теперь-уже-ничем-не-удивишь» выражение, с каким всякий раз, уже не надеясь понять, слушал, как на него кричит по-немецки жена. Вот и сейчас он совсем был сбит с толку. Чего все-таки директор добивается?
Маршалл мерил шагами небольшой кабинет — то перед Джарвизом, то позади него — и сложенными очками постукивал по ладони.
— А может быть, он крикнул: «Держись, Телек!» — тогда в этом как будто уже есть смысл? Или какое-то другое, похожее имя? А? Что-нибудь вроде «Терик»? Уменьшительное, как «Терри»? — Маршалл опять подошел к столу, остановился и пытливо посмотрел на сторожа — как тот отнесся к его словам, — но теперь он уже нимало не сомневался в своей правоте. — А? Терри — Терик!
Наконец-то Джарвиз понял, что к чему. Конечно. Точно. В этом есть смысл. В этом и впрямь есть смысл. Не то что в телевизоре. Он кивнул, крепко сжал и скривил губы — верный знак, что соглашается он не с ходу, а поразмыслив. Ох, и головастый этот Маршалл! Недаром он директор, а простофиля Джарвиз всего только сторож.
— Да, сдается мне, смысл есть, — раздумчиво сказал он. — Да, что верно, то верно… только если мальчишку и впрямь звать Терри…
Маршалл кивнул, улыбаясь, но уже иной, серьезной улыбкой:
— А если и вправду так, мистер Джарвиз, если и вправду так, тогда, разумеется, тут есть смысл, и еще какой, согласны? Куда больше смысла, чем кричать что-то насчет телевизора.
— Да, вроде так. Только…
— Да?
— Только если они дружки. Тогда это уж точно. — Джарвиз опять задумался. — Конечно, дружки, а как же? Вместе на такое дело пошли, и один другого поджидал, через ворота пособил перелезть. Это только близкие дружки так делают…
— Да, разумеется. Я думаю, вы правы. Так могло быть, только если они дружки. — Директор со вздохом надел очки и посмотрел на панку с надписью «Теренс Джон Хармер» — полное, непривычное имя Терри, которое и натолкнуло на мысль о другом сокращенном имени. — Вот видите, это-то меня теперь и мучит.
Джарвиз не понял. Но, в сущности, от него и не ждали понимания. Маршалл снова устало опустился на стул, в последний миг почти уронил на него свое тело, как перед тем телефонную трубку — на рычаг. Да, нелегкая, ответственная у него работа: насколько проще Джарвизу — он имеет дело с вещами, не с людьми.
— Да, я думаю, скорее всего так оно и есть, мистер Джарвиз… — Что ж, если обладать особым даром, естественно, что приходится им воспользоваться. И надо досконально знать ум подростка, чтобы суметь в такой истории докопаться до истины, подумал Маршалл и вздохнул с полным сознанием своей умудренности и ответственности. — Пойдите, мистер Джарвиз, смажьте синяк на щеке мазью. И скажите миссис Бейкер, как только вернется Терри Хармер, пусть пошлет его ко мне…
12
Когда Терри возвращался с транзистором в школу, сквозь облака неожиданно пробился весенний поток солнечных лучей и обдал его ласковым теплом. Вдруг, впервые в этом году, ему почти по-летнему пригрело макушку, на минуту он даже забыл обо всем случившемся; обгоняя одна другую, замелькали мысли о предстоящих днях: будут поездки в машине с открытыми окнами, и новые плавки, и можно будет позже ложиться спать, и ходить в легкой хлопчатобумажной курточке. Его омывало сейчас то же ласковое тепло, как накануне в ванне, и наполняло такое редкое, такое мимолетное ощущение довольства. Как при ярком солнце неприметны среди дня фары, так на несколько счастливых мгновений словно бы померкли в его лучах все сложности, что еще мучили Терри. Точно целебный бальзам, оно утоляло боль. Обнимало, точно возвратившийся друг.
Его тревожила мысль о Лесе, но, шагая по сухому тротуару за своей отчетливой тенью, он твердил и твердил себе, пока наконец не поверил, что никогда больше его не увидит: Леса просто нет, он исчез, как исчезает его, Терри, тень, попадая в тень большого дома. По сути, Лес теперь остался один. Разве все остальные не разбежались, не рады были унести ноги? Разве не остались они после налета с пустыми руками? Какое же теперь им дело до всей этой истории? Да никакого, конечно. И не к чему им ради Леса преследовать его, Терри. Этот Мик все время поддевал Леса, старался взять над ним верх. А черный парнишка, и Футбольная башка, и коротышка Белобрысый, они были заодно с Лесом, только когда надо было пинать Терри, нападать на него. Ну да, они, конечно, побаивались Леса из-за ножа, но выгоден был этот налет только Лесу. Нет, этот ужасный урод Лес теперь не страшен, до Терри ему не дотянуться. Получил транзистор, и хватит с него. Пускай спасибо скажет, что его не выдали. А на второй транзистор пускай не надеется. Транзистор вернется туда, откуда взят. Мысли эти утешили Терри, и он уверенно, чуть ли не посвистывая, шел но улице; а Лес становился все бесплотней, бесплотней, как рассеивающийся при свете солнца страшный сон. При таком ласковом солнышке нет места тревогам. Лишь когда Терри свернул к воротам школы, солнце скрылось за облачком, по стоянке для машин прошел зябкий ветерок, но Терри на него внимания не обратил и побежал к дверям школы. Теперь почти все уже позади, подумал он.
Но, как ему предстояло узнать, в жизни ничего не предугадаешь, она полна неожиданностей; не успеешь привыкнуть к какой-нибудь мысли, как приходится от нее отказаться. Он-то радовался, что возвращается героем. Но всего несколько секунд отделяли его от новых неприятностей. Когда он вошел в школу и старательно вытирал ноги о коврик, он вдруг понял, что такое дурная слава.
Спиной к аквариуму, поодаль от кабинета мистера Маршалла, стоял мистер Джарвиз и разговаривал с миссис Бейкер; он размахивал руками, изображал, как кто-то кого-то хватает и тащит; был он взбудоражен, говорил торопливо, сбивчиво. Но, увидев в руках Терри транзистор, умолк на полуслове и враждебно уставился на удивленного мальчика. Секретарша резко обернулась — куда это смотрит собеседник? — и ее взгляд, точно язык муравьеда, скользнул с транзистора на густо краснеющее лицо Терри.
— Извините, — сказала миссис Бейкер и ушла к себе в комнату.
Сторож скрестил руки на груди и, все еще глядя на Терри, неодобрительно покачал головой, словно говорил: «Этого следовало ожидать». Что ж, подумал Терри, это понятно, ведь мистер Маршалл еще не объяснил всем, как обстоит дело.
Вострая физиономия секретарши снова показалась в дверях.
— Пожалуйста, иди скорей, — сказала она. — Мистер Маршалл тебя ждет.
Хоть Терри и не считал себя виноватым, но, подходя к двери кабинета, почувствовал себя маленьким и несчастным. Мимо секретарши он шел, словно мимо открытого холодильника. Джарвиз, все еще в некотором изумлении, отвернулся от него и смотрел на аквариум, а миссис Бейкер уставилась на него, словно какой-то бродяга вырос перед ней на дороге. В последнюю секунду она отступила и пропустила его.
— Проходи прямо в кабинет, — сказала она, подняла брови и поглядела на Джарвиза, будто спрашивала, что же это творится на свете, но все-таки прошла вслед за Терри к себе в комнату и громко, досадливо поцокала языком, когда дверь за ней закрылась неплотно.
Второе свидание Терри с мистером Маршаллом, как и первое, началось в молчании. Терри поставил транзистор на письменный стол и скромно отступил с видом человека, не ищущего похвалы, но все же гордого тем, что сдержал слово. Мистер Маршалл со всех сторон обошел транзистор. Приподнялся на носках и посмотрел на него сверху, пригнулся и взглянул на него на уровне стола. Не заметив никаких вмятин, пригляделся поближе — нет ли где царапин. Наконец убедился, что с виду все в порядке, и включил, чтобы проверить звук.
— Аминь, — ясно, нараспев прозвучал в кабинете мелодичный голос.
Директор выключил транзистор и хмыкнул.
— Так, с этим покончено, — коротко сказал он. — Благодари свою счастливую звезду, что не должен будешь платить за починку…
Терри кивнул и проглотил слюну. Что это он такое говорит? А если б транзистор оказался испорченным? Разве ж это его вина? Ведь Маршалл знает, его заставили взять эту машинку, значит, должен понимать, не его вина, если бы с ней что и случилось.
— Ну, а как насчет второго транзистора? Того, который унес твой друг? Как ты собираешься его вернуть?
Тон директора изменился. В голосе уже не слышалось лицемерной слащавости, как двадцать минут назад, когда за недостатком улик он словно бы поверил Терри Хармеру. Теперь в голосе прорвалось гортанное рычание человека глубоко оскорбленного.
Терри в замешательстве помотал головой:
— Понимаете, сэр, я не знаю, где транзистор. И не знаю, где живет этот парень. И он совсем не мой друг, я ведь вам говорил… — На глаза опять навертываются слезы, и в горле ком, голос, того гляди, прервется: его не поняли. Что же это такое? Что стряслось за эти двадцать минут?
— Ты мне много чего наговорил, Хармер, и я… я имел неосторожность тебе поверить! — Маршалл приподнялся на носках и возвысил голос в приливе неподдельного гнева. — Я выслушал тебя, Хармер, и поверил тебе на слово. И ты, видно, считаешь меня круглым дураком, если я проглотил эту басню насчет ножа и угроз и как тебя заставили унести транзистор домой…
Терри едва ли расслышал последние слова. Голова закружилась, все поплыло перед глазами, и он вдруг услышал, что кричит на директора, словно дома, на Трейси:
— Это правда! У него правда был нож, и он меня заставил! Заставил! Клянусь жизнью моей мамы!
То был невольный, неудержимый крик, внезапный, как взрыв.
— Не смей на меня кричать! И не кощунствуй! Больше ты меня не проведешь своим враньем!
Терри уже не видел лица директора, только разинутый рот, очки да вздувшуюся, в багровых пятнах шею.
Терри тоже хотел было опять закричать сквозь слезы, но где уж ему было прорваться сквозь более громкий, быстрый, властный крик директора:
— Этот парень — твой друг-приятель, мне это известно. И напрасно ты отпираешься, только себе же делаешь хуже. Я не маленький. Умею отличить правду от вранья, меня и сотня таких лгунишек не проведет.
Отчаяние охватило Терри, он зарыдал. Он уже не мог выговорить ни слова, у него вырывались долгие, громкие, невнятные завывания, он изо всех сил прижимал кулаки к глазам, тщетно пытался преградить постыдный поток слез. Но директор все кричал, не давая ему возможности оправдаться, стращал, словно Лес, и голос его был как нож.
— Думаешь, ты всех перехитрил, да? И ты и твои дружки? Неплохо придумано! Стакнулся с компанией отпетых хулиганов и решил нажиться на школьном имуществе. А если поймают, можно соврать, что тебя заставили! Так вот что я тебе скажу. Не верю ни единому слову. Ни единому. — Директор снова посмотрел на карточку, на которой было написано «Теренс Джон Хармер». — Хулиганы не называют свою невинную жертву уменьшительными именами, мой милый. Так называют только дружков. Дружков! Приятелей! И не разыгрывай невинного, меня не обманешь! — Он отступил на шаг, тяжело перевел дух, поправил галстук, посмотрел через стол на жалкого мальчишку — лицо чумазое, натертые кулаками глаза опухли, плечи трясутся, словно пытаясь сбросить непосильный груз.
— Ч… Ч… Ч… — Всякий раз за этим звуком следовал всхлип, мешал выговорить слово.
— Ничего не понимаю!
— Ч… Ч… Чушка! — Наконец-то Терри сумел это выговорить между всхлипами.
— Что-что? — У директора даже вздрогнули уши, казалось, он прижал их, точно разъяренный тигр.
— Он почти все время звал меня «Чушка».
Но мистер Маршалл уже самодовольно покачивал головой, больше похожий теперь на игрушечного пса в заднем стекле автомобиля.
— Нет, Хармер, мне известно другое. — И вдруг перестал покачивать головой, бросил ему через стол резкий, прямой вопрос: — Называл он тебя уменьшительным именем? Да или нет?
— Да, сэр, — бесконечно горестно и понимающе признался Терри.
Теперь все проясняется, вот отчего директор заговорил по-иному, вдруг стал ему врагом. Должно быть, Джарвиз сообразил насчет этого проклятого «Терика» и рассказал ему. Но ведь он, Терри, и сам не понимает, почему Лес тогда так его назвал, что ж тут объяснишь кому-то другому?
— Понимаете, сэр, он толкал меня все время, называл Чушкой. — К Терри пришло второе дыхание. Он теперь не всхлипывал и говорил спокойно, вразумительно, как настоящий лгун. — Но раза два он назвал меня «Терри» и только один раз, когда я перелезал через ворота, назвал «Терик». А почему, я не знаю. Он все время звал меня «Чушка». Правда, сэр! — Спокойствие вдруг опять ему изменило.
Теперь все зависит от того, поверит ли ему директор. Но нет, его не переубедишь, и опять Терри судорожно всхлипнул, глаза наполнились слезами. Ему не доверяют, не верят — эта боль была ему внове. По сравнению с ней домашние размолвки — сущая безделица.
Недоверие сокрушило его. Все вдруг стало безразлично — как же тогда жить дальше, по каким законам, если ему не будут верить? Видно, Маршалл совсем его не знает, раз мог подумать, будто он такое устроил по своей воле. Ну и ладно, теперь уже все равно. Будь он поближе к двери, он запустил бы проклятым транзистором в окно или в тупую башку Маршалла. И наплевать! Пропади они все пропадом! Мама с папой знают, никакой он не вор!
— Так вот, слушай, Хармер, что я тебе скажу, — проговорил директор, глядя в горящие глаза мальчика, — а потом можешь вернуться в класс. Если ты хочешь, чтобы я тебе поверил, что ты в самом деле не друг того парня, тогда скажи, кто он. — Директор опять приподнялся на носки, словно по грудь был погружен в неспокойные воды. — Не верю я, будто ты ничего про него не знаешь, кроме того, что мне рассказал. — Теперь он заговорил тише, ровным голосом: — Но если ты боишься его больше, чем меня, если ты и правда оказался в таком трудном положении, как сказал, — а я нисколько этому не верю, — тогда не выдавай его, а просто пойди и скажи ему от моего имени: если транзистор не будет возвращен, мы весь город перевернем вверх дном и все равно узнаем, кто он. И вот что еще ему скажи. У меня в шкафу есть так называемая инвентарная опись. Это список школьного имущества. И за каждый предмет, который числится в этом списке, положено отчитаться. Отчитываться должен я. А там числится один транзистор, за который я отчитаться не могу! Так вот, скажи это своему дружку. Все проще простого, Хармер: на карту поставлено доброе имя школы, и если я ошибся и твои россказни правда, тогда либо верни второй транзистор, либо назови того парня. Решай сам. Ты меня понял? — Директор стоял непреклонный, свысока глядел на Терри и ждал ответа.
— Понял, — услышал он наконец.
— Тогда ступай. Я и так потратил на эту историю достаточно времени…
Но Терри уже повернулся к дверям. Подчиниться он вынужден. Но вот уважать — это дело другое.
…Оказалось, очутиться на улице в час, когда положено быть в школе, и тяжко и одиноко. Точно солдат, сбежавший из плена, идешь по вражеской территории один-одинешенек, и в каждом встречном взгляде чудится угроза. Каждый, кажется, того гляди, скажет: «Эй ты, мальчик, ты почему не в школе?» Хорошо бы умело захромать или набраться нахальства забинтовать голову, вроде как выставить справку от врача, — вот, мол, почему ты на улице в неурочный час. Плохо напороться на незнакомого любителя совать нос куда не надо, но еще хуже встретиться с кем-нибудь из знакомых. Вдруг столкнешься с соседкой, миссис Джонсон, «Здравствуй, Терри, ты куда? Ты разве сегодня не учишься?» Или сзади подъедет в своей большой машине дядя Чарли. «Ого, у иных вся неделя сплошное воскресенье!» А еще того хуже, если Маршалл увидал, что он удрал из школы, и позвонил Питерсу, чтобы тот пустил по его следу полицейскую патрульную машину. И Терри жался к невысоким заборам, а когда проглядывало солнце, уходил в тень и старательно притворялся, будто идет по Фокс-хилл-род к малолюдной пустоши и вправду по какому-то делу.
Стоило Терри выбраться из кабинета директора, где можно было задохнуться от недоверия и угроз, и он недолго думая решил в класс не возвращаться. Он прекрасно понимал, что его там ждет. Если он не раздобудет второй транзистор или не назовет преступника, во время переменки где-нибудь в углу двора его излупят. Да и вообще, когда на тропу войны вышел сам Маршалл, тут уж не до краснокожих индейцев. Кому охота сидеть под перекрестным огнем злых, ненавидящих взглядов? От такой вот переделки только и можно, что бежать. Ему уже не впервой. Когда оказываешься один против превосходящих сил противника, особенно выбирать не приходится, убеждал он себя.
Удрать было довольно просто. Желание уйти возникло, когда понуро, еле волоча ноги, он выходил из комнаты секретарши в вестибюль — и вдруг увидел, как мирно светит во дворе солнце, отражаясь в запыленном ярком глянце машин. Но он знал: бежать через стоянку нельзя — Маршалл тут же его углядит, а уж чего-чего, но новой погони никак не хотелось: все тело еще ныло после вчерашнего вечера. Нет, всего лучше пройти коридором до своего класса, миновать его и выйти другим ходом, предназначенным для учеников. Тогда Маршалл подумает, что он вернулся в класс, а мистер Эванс — что он все еще у директора.
Уходя из кабинета, Терри заметил — до перемены по часам оставалось еще два скачка стрелки, а там — еще четверть часа перемена, когда никто его не хватится. Он как раз успеет выйти прежде, чем все ринутся из класса. Итак, быстро, но вовсе не крадучись, не опасливо, прошел он к выходу как раз перед самым звонком, а с этой минуты стал просто первым, кто выбежал играть.
Но вот он и на улице. А куда теперь направиться? Самое естественное, раз он попал в такую переделку, кинуться к маме на работу. Она поймет. Она поддержит и защитит. Она обнимет его, прижмет к себе и скажет — все обойдется. Но, подумав еще, он сообразил, как трудно будет до нее добраться на большой фабрике: смотря по тому, что требуется производству, ее переводят с одного конвейера на другой, и потом, если он и доберется до нее, товарки после не дадут ей проходу, замучают расспросами. То же будет, если пойти к отцу, на кабельный завод, — правда, о том, чтобы кинуться к отцу, он всерьез не думал ни минуты. Лучше пускай отец узнает все от мамы. Конечно, всегда можно пойти к бабушке Хармер, но ей нипочем не разобраться во всех подробностях, которые придется рассказать. Тогда, выходит, остается дядя Чарли. Он-то, наверно, поймет, и найдет выход, и поддержит — не отвезет сразу назад в школу, не станет звонить отцу. Но вот тут-то и закавыка — отцу совсем не понравится, что Терри посвятил дядю Чарли в семейные неприятности. Отец не любит, даже когда дядя Чарли приезжает на чай и иной раз так рассмешит маму, что она хохочет как сумасшедшая. Нет, бежать к дяде Чарли не годится. И потом, дядя Чарли, он такой: он незаменим, когда все ладится, когда ты на коне, а когда проиграл, ему лучше и не рассказывать. Так что под конец Терри решил — идти не к кому, надо ждать, пока вернется с работы мама. А значит, надо еще как-то убить большую часть дня.
Дома сейчас никого, сообразил он. Можно пойти домой и там переждать: смотреть телевизор или лежать на постели. Ключ у него свой — это на крайний случай, а сейчас как раз и есть крайний случай. Непринужденно, как ни в чем не бывало, он вошел в дом, и лишь тогда его вдруг ударило: а ведь ему тут сейчас не место. Он стоял, смотрел, как на витраже борется с бурей кораблик, и неожиданно перед его мысленным взором возник Питерс. Ведь как только ему сообщат, что Терри исчез из школы, он мигом сюда примчится, верно? Пожалуй, еще и Маршалла притащит или мистера Эванса, а то и отца. Нет уж, это совсем ни к чему. Больше всего, прежде всего и нужней всего спокойно поговорить четверть часа с глазу на глаз с мамой. Это самое главное. Потом пускай рассказывает папе. И уж тогда ему сам черт не страшен. А пока мама не вернулась с работы, надо затаиться и ждать. Вот только где? Дома не спрячешься. Если кто-нибудь из соседей видел, как он вошел, пускай увидят, что он вышел, не то, если кто-нибудь из школьного начальства за ним явится, они весь дом перевернут, а найдут его.
Значит, остается пустошь. Лощина. Новые дома хороши после школы, а когда там еще работают строители, туда не сунешься, да и дорога туда — мимо школы. А больше деваться некуда. В парке полным-полно придирчивых служителей в широкополых коричневых шляпах, и уж от них не отвяжешься, пока они не добьются, чтоб ты вел себя именно так, как положено по правилам. Прищучат тебя этими своими правилами, точно бумажку наколкой на палке, — а может, есть и такое постановление, что школьникам запрещено находиться в парке в часы занятий. В общем, хочешь не хочешь, надо идти в лощину. Там, по крайней мере, можно поболтаться и так подгадать, чтоб вернуться домой в одно время с мамой.
Он все ей расскажет, и тогда, кто бы что ни говорил, наконец-то все уладится.
Он постоял в кухне, длинно, тяжко вздохнул. Печальная она какая-то, кухня, когда ты в ней один. Пусто, тихо, лишь упорно капает вода из плохо закрученного второпях крана да честно урчит холодильник — здесь все ждет, готовое зажить полной жизнью, когда соберется вся семья. Терри вдруг пробрала дрожь; странное чувство охватило его, чувство, с которым нельзя мириться. Словно все остальные умерли и теперь надо справляться одному — убрать в шкафчик подсохшие чашки, вымытые и оставленные здесь мамой, ответить на деловое письмо, прислоненное к чайнице, подмести пол, на котором рассыпаны кукурузные хлопья, оставить на крыльце записку молочнику, сколько нужно молока. Опять его пробрала дрожь, и, отгоняя эту печальную, навязчивую мысль, он почувствовал, какое счастье, что это все неправда. Бывает, повздоришь со своими, бывает, все надоедают друг другу, ссорятся и ругаются. Но все это между собой, в пределах семьи, все ограждено любовью. А без семьи ему никак нельзя — теперь он это поневоле понял; пока еще нельзя; а иные люди, вот как дядя Чарли, без семьи, наверно, и вовсе не могут. Сбежав из дому, он тем самым пробовал одолеть еще одну ограду. Терри тяжело вздохнул. Чтобы он опять полез на эту ограду, должно теперь случиться что-то посерьезней, чем стычка с воображалой Трейси.
Никогда еще время не ползло так медленно, как сегодня в лощине. Оказывается, это очень нудно — просто ждать, чтоб оно прошло. Первый час-другой было еще терпимо, хватало, чем себя занять: от каждого голубого автомобиля, едва он появлялся на шоссе, на горизонте, Терри поспешно нырял в можжевельник, в каждом, кто проходил мимо эстрады, ему чудился полицейский, и надо было прятаться. Но время шло, полицейские автомобили вновь и вновь обращались в машины коммивояжеров, воображаемые полицейские сбрасывали маски и опять становились пожилыми дамами, и Терри поуспокоился, прогуливался на солнышке и ждал, когда в очередной раз пробьют часы на здании Кооперации.
Он пулял в муравьев, вязал петли из длинных трав, а в промежутках уже сто раз перебрал в уме все, что произошло, но одна мысль все возвращалась, она отпечаталась в сознании, точно неотчетливый снимок, сделанный подле крышки сточного люка в глубине лощины. Лес. В половине пятого Лес будет ждать там, чтобы забрать транзистор. Не будет этого, но к тому времени, когда часы пробили два, Терри поймал себя на другой, все крепнущей мысли, и чем дальше, тем больше она его привлекала. Разве сам Маршалл не подсказал ему верный способ выпутаться из этой скверной истории? Разве не сказал — надо либо вернуть второй транзистор, либо назвать Леса? Он предлагал сделку, совсем как полицейские в телефильмах. Мысль эта, поначалу отвлеченная, переросла в твердое намерение. Почему бы не пойти к Лесу и не попросить… нет, потребовать, чтобы он вернул транзистор? Даже если Лес откажется, можно ему сказать, как он, Терри, его до сих пор оберегал. И пускай тогда пораскинет мозгами — ведь рано или поздно его поймают.
Чем больше Терри об этом думал, тем ясней ему становилось, что так и надо сделать. Старик Маршалл намекнул — мол, у Терри маловато мужества. Он сказал так в нервом разговоре, тогда же, когда сказал, что верит ему. Что ж, это будет мужественный поступок, верно? Ему все-таки совестно, что и говорить, втайне он совсем не уверен, достойно ли себя вел вчера вечером — слишком уж быстро сдался, — но разве такой смелый поступок не оправдает его? И даже если ничего не выйдет, можно будет честно все рассказать маме и папе. По крайней мере, в этой скверной истории будет что-то, чем можно гордиться.
И его разом взяло нетерпение — скорей бы! Как, бывало, он ждал двоюродную сестренку сперва у окна, выходящего на улицу, потом выбегал за ворота и в конце концов оказывался на автобусной остановке, так сейчас ноги сами вели его вниз по лощине, к сточному колодцу. И хотя Лес велел ему прийти к половине пятого, но когда уличные часы проснулись и пробили три, Терри уже сидел на металлической крышке колодца и прислушивался, как глубоко внизу бурлит вода после вчерашнего ливня.
Лес придет только через полтора часа, а может, и вовсе не придет; впереди долгое напрасное ожидание, и, просидев десять тягучих минут, Терри подумал: лучше, пожалуй, пойти домой, к маме, а уж потом вернуться и потолковать с Лесом. Только есть тут одна загвоздка: когда он придет домой и родители узнают, в какую он попал переделку, он будет уже себе не хозяин. К Лесу его, конечно же, не пустят. Это все равно как с ездой в машине. Придется ехать в броневике, и за рулем будут родители, а чтобы искупить свою вину, он должен поехать один и вести машину сам. Терри ударил ногой по гладкому круглому камешку. Поступить так, сяк, накосяк — надоело ему раздумывать, так ли лучше или эдак. Что ж, может, после и правда стоит положиться на своих — пускай управляют им, как сочтут нужным. Но только сперва он в последний раз попробует сам исправить то, что натворил.
Нетерпеливое желание действовать по-своему росло, и в половине четвертого, подгоняемый неожиданной догадкой, что Лес, наверно, не в школе, а бродит где-нибудь поблизости, Терри ступил на вражескую территорию, осторожно двинулся по окружающим доки улицам. Лес ведь, кажется, говорил — на уроки не пойдет, будет искать покупателя на транзисторы. Что ж, ему и сейчас нужен покупатель, даже для двух транзисторов. А может, он волнуется, что его чуть не поймали, и думает, кто-нибудь сейчас ходит по школам, ищет налетчиков. В Нейпире, может, и махнули бы рукой на пропажу, но Лес уже знает, что Фокс-хиллская школа Нейпирской не чета. Да, конечно, попробуем поискать Леса, оно того стоит. Все равно ничем более толковым сейчас не займешься. Ведь если разыскать Леса прежде, чем мама вернется с фабрики, его, Терри, вина станет поменьше, правда? Ведь если он сумеет возвратить транзистор прежде, чем все расскажет дома, всем будет легче, правда?
Хотя накануне Терри натерпелся страху, хоть был он и потрясен и избит, он все же примерно помнил, куда его волокли. Смутно, но помнил, где начинается высокая ограда доков, еще туманней припоминалось, где стоит старый дом. Можно, по крайней мере, немного поболтаться в тех местах — а вдруг встретишь Леса. Не сказать чтоб Терри больше не боялся. Лес поистине злой дух, сила, с которой нельзя не считаться; но из-за налета вся дальнейшая жизнь Терри в Фокс-хиллской школе теперь под угрозой, и это куда страшней, вот почему Терри ощетинился, осмелел и искал встречи с этим большим опасным парнем. Он исполнился вдруг той же решимости, которая накануне вечером погнала его, разъяренного, на пустошь, и вот, опустив голову, он упрямо идет по неровному тротуару, но исподлобья зорко приглядывается, не видно ли какой-нибудь приметы.
