Гибель Айдахара (Золотая Орда - 3)

      Не помнила еще Русская земля, чтобы под стяги одного князя собиралось такое огромное воинство. Ранее принято было ходить в походы только с дружинами, состоящими из воинов обученных; ныне же, помимо них, собрался под рукой Дмитрия Ивановича народ незнатный: кузнецы и кожевники, гончары и медники, пахари и бортники, смолокуры и прочий люд. Многие из них никогда не держали в руках меча да и не имели пока его, надеясь на косы, топоры да рогатины, с которыми привыкли ходить на лесного хозяина - медведя. Словно ложка дегтя в бочке меда было известие, что не прислали своих полков в московское ополчение княжества Тверское, Смоленское да и многие другие. На треть бы могли увеличить они войско Дмитрия Ивановича, добрую могли бы сослужить службу, но князья эти свои обиды ставили все еще выше дела общего, а потому людей своих не пустили и решили ждать, чем дело кончится, надеясь, в случае победы Мамая, свалить Москву и получить от Орды новые милости.
      А люди со всех концов земли Русской шли и шли в Москву. Днем и ночью пылали горны, был слышен перезвон молотов и наковален. Из Коломны, Тулы, Устюжны и других городов по тряским лесным дорогам катились возы, нагруженные мечами и саблями, наконечниками для копий и стрел, кольчугами и щитами.
      На совете близких к Дмитрию Ивановичу князей и бояр было решено собрать все дружины в Коломне на успенье, к 15 августа.
      Пристально следил за приготовлениями московского князя Мамай. В стане русских были его люди, и они не мешкая доносили обо всем, что там делалось.
      Подойдя к Дону, золотоордынское войско остановилось. Отсюда Мамай отправил своего посла к князю Дмитрию Ивановичу. Он знал, что о его приближении на Москве уже известно, и, кто знает, быть может, та грозная сила, которую он привел, напугает русских князей и они согласятся вновь покориться. Поэтому Мамай велел требовать, чтобы русские отказались от битвы и дали обет платить Орде дань в прежнем размере.
      Князья ответили твердым отказом. Однако в скором времени дорогой ордынского посла заторопился в ставку Мамая верный человек Дмитрия Ивановича - Захарий Тютчев. Вез он для хана богатые дары, "злата и серебра много". Хитер был посол князя. По дороге удалось ему проведать о том, что поступившие на Мосвку сведения о союзе между ханом, Литвой и Рязанью верны. Не мешкая послал он к Дмитрию Ивановичу гонца. Выходит, что не лгал рязанский князь Олег Иванович, сообщая на Москву о том, что склонил его на свою сторону Мамай и что надлежит ему в нужный момент соединить свою дружину с полками великого литовского князя Ягайло и ударить по московскому войску с тыла.
      "Кони ржут на Москве, звенит слава по всей земле Русской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпухове, стоят стяги у Дона Великого на берегу, звонят колокола вечевые в Великом Новгороде... Съехались все князья русские к Дмитрию Ивановичу..."
      Все, кто собирался в эти дни под стяги московского князя, недобрым словом поминали и рязанцев, и их князя Олега. Вся Русь забыла на время о своих обидах, копя силу, чтобы одолеть наконец ненавистную Орду. И великим позором виделась и боярину, и рядовому ратнику Олегова измена, его тайное решение соединиться с Мамаем. Негоже было так поступать. Не худородным князьком был Олег. Знатностью рода мог потягаться он с московскими князьями, потому что родоначальником рязанских князей был Ярослав Святославович, внук Ярослава Мудрого.
      Конечно, всякому своя рубаха ближе к телу. Но ведь хорошо знали на Руси, чем заканчивались такие рассуждения. Косоглазая, жадная Орда раздевала княжества поодиночке. И уже не о рубахе приходилось тогда думать, а о том, чтобы хоть как-то сохранить животы свои и своих близких.
      Так неужели гордый и строптивый Олег Иванович решил, что он умнее других и сможет обмануть Мамая и, предав людей русских, тем самым отведет беду от своего княжества? А может быть, заиграли дрожжи старой обиды? Ведь когда в 1237 году двинул свои силы на Русь Батый, он прежде всего обрушился на приграничное Рязанское княжество и ни один из русских князей не откликнулся, не поспешил на помощь. Сама Рязань встала грудью на жестокого врага, и тысячи ратников сложили в неравной битве свои головы. Долгие годы потом вздымал ветел к небу пепел и золу с обезлюдевшей, залитой кровью рязанской земли.
      Крепок русский человек памятью. На Рязани хорошо помнили те черные дни, помнили мученическую смерть своего князя Юрия Игоревича. И та память заставляла все время коситься на северные русские княжества и стараться решать свои дела обособленно, надеяться только на себя, на свою хитрость да на чудо.
      Когда еще ордынская рука дотянется до других, а у рязанцев проклятая степь была под боком, и не только сам хан мог прийти, но и даже всякий темник позволял себе творить что ему вздумается. С такими княжеская дружина могла справиться легко, да всегда жила опаска, что подумает и что станет делать ордынский хан, если посечь его воинство. Ничего не скажешь, тяжка доля Рязанского княжества.
      Обо всем этом судили и рядили в эти дни и простые ратники и князья, и бояре, собравшиеся со своими дружинами под руку великого московского князя. Только Дмитрий Иванович хранил молчание, не порицая и не оправдывая князя рязанского, словно насовсем отринул его из своего сердца.
      Дивно и непонятно все это было. Ведь кому-кому, а Рязани первой надо было бы стать под руку Москвы, чтобы навсегда избавить себя от ордынского произвола. Вся Русь ненавидела Орду, а у рязанских людей та ненависть должна была быть во сто крат большею.
      Конечно, были у Рязани и свои тяжбы с Москвою. Много лет делили и не могли поделить Лопасню. Но дела эти были внутренними и не вели к разорению обоих княжеств.
      И сам Олег Иванович люто ненавидел Орду и как ни хитрил, как ни изворачивался, а, бывало кончалось его терпение, и своим мечом рубил он им же сплетенную паутину. Так было, когда в 1365 году ордынский князец Тогай стремительным набегом захватил и пожег Рязань. Олег Иванович позвал тогда на помощь дружины пронские и козельские. Догнал Тогая у Шишевского леса и жестоко порубил его воинство.
      Как ни смотри, что ни думай, а сама Рязань, в одиночку, никогда бы не справилась с Ордой, не отучила бы от набегов в ее земли, от грабежей и насилия. Большой силой становились княжества только тогда, когда объединяли свои дружины. И это видел всякий, кто хотел видеть. Разве бы испугался, разве бы запросил мира литовский князь Ольгерд, когда вместе с ордынскими туменами в 1370 году он решил идти на Русь, да увидел перед собой в едином строю полки московские и рязанские?
      Но полного единения никогда не было между князьями. И Дмитрий, и Олег были молоды. За спиной у каждого стояли свои советчики - бояре, и никто не хотел признать старшинство одного княжества над другим. Споры из-за Лопасни и Коломны то затихали, то снова разгорались.
      В эти дни, рассуждая об измене Олега, вспоминал кое-кто в Кремле, что было время, когда рязанцы, свирепые и гордые люди, до того вознеслись умом, что в безумии своем начали говорить друг другу: "Не берите с собою доспехи и оружие, а возьмите только ремни и веревки, чем было бы вязать робких и слабых москвичей".
      И вспоминали еще про то, чем все это кончилось, когда сошлись московская и рязанская дружины на поле брани при Скорпищеве: "Тщетно махали рязанцы веревочными и ременными петлями, они падали как снопы и были убиваемы, как свиньи. И так Господь помог Великому князю Дмитрию Ивановичу, и его воинам: одолели рязанцев, а князь их, Олег Иванович, едва уехал с малою дружиною".
      Но вспоминали люди не только плохое, но и доброе. Вспоминали, как в одном строю бились и москвичи, и рязанцы на реке Пьяне против мурзы Арапши и чашу горькую испили там вместе, как потом посекли степняков темника Бегича на реке Воже и погнали его прочь с Русской земли.
      Те же, кто был горазд умом и подалее смотрел, не сорили словами, а больше слушали да приглядывались к тому, как поступит, что велит сделать Дмитрий Иванович. Шептались кое-где, что схитрил князь рязанский. И вовсе не Мамаеву сторону он держит, а не пошел с дружиною в Москву, чтобы не оставить беззащитной рязанскую землю. Будет Олег разводить турусы да убаюкивать лисий ханский ум словами сладкими до той поры, пока подойдет со своим войском Дмитрий Иванович к месту битвы, и тогда рязанцы придут и вместе со всеми встанут под его державную руку, под боевые стяги.
      Хранил упорное молчание великий князь московский Дмитрий Иванович. И даже не подумал что-нибудь сделать, чтобы помешать Олегу рязанскому сноситься с Ордою. А ведь мог помешать.
      Кто может знать, кто может сказать, о чем думают князья? Все смешалось, все перепуталось на Русской земле...
      В ясный тихий день вывел свои полки из Кремля московский князь. Через Никольские, Фроловские и Константино-Еленинские ворота могучей рекой вылились они на запруженные народом московские улицы. По обычаю, жены прощались с мужьями "конечным целованием", потому что не каждому суждено было вернуться после страшной сечи, а что будет она такой, в войске князя знали. Не на малую брань шли - все, что у Орды было, двинула она на землю Русскую, всю силушку свою великую, и потому встали против нее впервые так заедино многие русские люди. Каждому было ведомо: не будет победы, не будет и жизни.
      Едва миновав городские посады, войско Дмитрия Ивановича разделилось на три части. Великий князь повел свои полки к Коломне по серпуховской дороге, белозерские князья пошли по болвановской, остальное войско двинулось по брашевской.
      В Коломне, на Девичьем поле, князь провел своим полкам смотр и в каждый назначил князей и воевод. Все имеющееся в наличии воинство было разбито на десятки, сотни и тысячи.
      Не мешкая выступила русская рать в поход. Полки шли берегом Оки на запад, туда, где впадала в нее река Лопасня. По пути к Дмитрию Ивановичу постепенно присоединялись другие князья и бояре, и среди них был окольничий Тимофей Васильевич Вельяминов.
      Далеко вперед, в безбрежную, открывшуюся вдруг степь уходили сторожи конные разведывательные отряды, состоящие из воинов опытных, отважных и сметливых. Им надлежало вызнавать, где находится и что замышляет хан Мамай.
      25 августа, совершив переправу через Оку, на южную ее сторону, москов-ский князь двинул свое войско к Дону. У переправы остался с малой дружиной только Вельяминов, для встречи и указания пути продолжавшим подходить с разных сторон отрядам пеших и конных воинов.
      Непонятно для многих вел себя Дмитрий Иванович. Путь, начертанный им для войска, огибал рязанские земли, хотя безопаснее было бы с такими огромными силами подмять под себя Олега Ивановича, вступившего в сговор с Ордой, и тем обезопасить свой тыл. Однако, кроме непонятного, виделся в действиях князя и глубокий смысл. Теперь, если бы и захотели, не просто было объединиться дружинам рязанским и литовским.
      Хотя и с большой осторожностью, но стремительно шло русское войско.
      Передовые отряды, высланные в глубь степи, приносили добрые вести Мамай не ожидал скорого подхода русских полков. Все чаще вспыхивали между московскими и ордынскими разведчиками яростные короткие схватки, предвещая скорую битву.
      6 сентября Дмитрий Иванович остановил свое войско на берегу Дона.
      Только много дней спустя узнает Мамай, как нелегко было решиться московскому князю перейти Великий Дон, какие горячие споры, какие страсти кипели вокруг этого решения. И сказал тогда Дмитрий Иванович тем, кто стал под его стяги:
      - Лутче было не идти противу безбожных сил, нежели, пришед и ничто не сотворив, возвратитися вспять. Пойдем ныне, убо в сей день за Дон и тамо полодим головы стоя за братию нашу.
      После совета за одну ночь через Великий Дон были наведены мосты и отысканы броды. 7 сентября все русское войско перешло на южный берег Дона, близ впадения в него речки Непрядвы. И тотчас же запылали позади русских полков переправы, подожженные по приказу Дмитрия Ивановича: обратного пути, в случае поражения, не будет.
      ***
      Сощурившись, весь подавшись вперед, смотрел Мамай на лежащую перед ним низменную равнину. Отсюда, с Красного холма, отлично была видна тускло поблескивающая излучина Дона. Высокие черные столбы поднимались над подожженными русскими мостами. Северный ветер ломал столбы, изгибал их, и сизые клубы дыма текли в татарскую сторону.
      До самого конца надеялся Мамай, что русские не решатся переступить Дон и в самый последний момент запросят пощады, покорно склоня перед ним головы. Теперь же сомнений не оставалось - битва предстоит жестокая. Русским отступать некуда - позади широкий полноводный Дон, справа - быстрая Непрядва, слева - речка Смолка.
      Ну что ж! Тем лучше! Русские князья сами уготовили себе гибель. Раз и навсегда можно будет покончить с ними. Тысячу лет станут восхвалять степные певцы подвиг хана и приравняют его к великому Бату.
      Шевельнулась в душе тревога, но сейчас же сменилась раздражением и злобой. До сих пор не привел почему-то свои полки рязанский князь Олег, застрял где-то в пути великий литовский князь Ягайло. Ничего! Когда Мамай покончит с князем московским, он непременно разорит земли рязанские и двинет свои тумены на коварного литовца. Ханы не прощают измены. Пусть, как и прежде, все трепещет перед Золотой Ордой.
      С Красного холма было хорошо видно, как строились, готовились к битве русские полки. Вечернее солнце все ниже опускалось к краю земли, и розовый туман стелился над степью.
      Опытным глазом воина Мамай без труда определил, что у русских около ста тысяч конных и пеших воинов. Значит, численный перевес был на его стороне.
      С жадным любопытством следил хан за тем, как готовилось к битве войско московского князя: в центре встал большой полк, вперед выдвинулись передовой и сторожевой, обычное место которого позади главных сил. Теперь место сторожевого занял запасной. Справа и слева от большого полка встали полки правой и левой руки.
      Без суеты выстраивалось русское войско. Мамай прислушался. Слитный, тяжелый гул тысячи голосов был подобен рокоту вздыбленных ветром волн. Он катился грозным валом над степью и разбивался о подножье Красного холма.
      Снова мелькнула злая мысль о Ягайло и Олеге рязанском. Что задумали коварные гяуры? С Олегом все понятно. Он боится Орды, но не менее страшны для него и свои, русские, а вот почему медлит литовец? Ему ведь даже во сне снится гибель русского войска? Что же тогда он не спешит, а ведет все время свою дружину поодаль от московских полков? Разведчики донесли, что теперь он вовсе остановился в однодневном переходе от места предстоящей битвы русских с ордынцами. Не в ворона ли решил играть великий литовский князь? Это было похоже на правду. И Русь ему ненавистна, и Орда. Сила у Ягайло немалая. Быть может, задумал он дождаться того часа, когда увидит на поле брани истекающего кровью победителя и, двинув на него полки, одним махом покончит с обоими своими врагами?
      Солнце коснулось края земли, и красные щиты русских воинов, соединенные в одну бесконечную стену, особенно отчетливо стали видны на серой осенней равнине. С тоскливым, пронзительным криком метались в светлом вечернем небе испуганные кулики. Пришло время вечернего намаза. Все мусульмане, что были в войске Мамая, опустились на колени, обратив свои лица в сторону Мекки. Более ста тысяч молитв, торопливых и жарких, полетели одновременно к небу. И наверное, из-за этого аллах не сумел понять, о чем они, потому отвернул свое лицо от правоверных. Но никто в этот последний вечер, накануне битвы, о том не знал - ни хан, ни простой воин...
      ***
      Ночь наступила рано. Она была по-осеннему холодна, и в темном небе ярко и пронзительно горели бесчисленные звезды. Отпустив после полуночи из своего шатра мурз, беков и темников, Мамай, зябко кутаясь в бараний полушубок, вышел на улицу.
      Ночь дышала тревогой. В русской стороне было тихо, и хану вдруг сильно захотелось поверить в чудо, поверить, что войско московского князя неслышно снялось и ушло за Дон, но он знал, что это не так,- высланные вперед разведчики уже давно бы принесли ему эту радостную весть.
      Хан обернулся. В его лагере было неспокойно. Даже в темноте угадывал он, как суетились внизу люди, как спешили куда-то всадники и натужно скрипели колеса арб. Редкие огоньки костров слабо мерцали в ночи. Все здесь привычно, все знакомо. Воин-степняк не думает накануне битвы о смерти, он верит, что завтрашний день станет для него днем богатой добычи. Так повелось со времен Чингиз-хана, так будет вовеки, если завтра аллах дарует им победу. О мертвых скоро забудут, и степь пришлет в войско новых джигитов, жадных до добычи и уверенных, что за них думает великий хан.
      Завтра, на рассвете, начнется битва, и если победа будет за ним, Мамаем, ему больше не страшен никакой Тохтамыш. Удача смахнет его с лица земли, и вся Золотая Орда отныне будет принадлежать одному властителю - хану Мамаю.
      Мамай опять посмотрел в русскую сторону. Неодолимая сила влекла его туда, где лежало поле, на котором сойдутся завтра в смертельной схватке две огромные и яростные силы. Куликовым полем называют его русские. Завтра травы, все живое и даже сама земля превратятся здесь в прах под копытами коней, под ногами людей. Кровь обильно польет поле. И даже через много лет будет всходить на нем лишь чахлая, неживая трава да белеть омытые дождями черепа и кости павших.
      Тихо ступая, придерживая на груди полушубок, Мамай начал медленно спускаться с холма. Два великана туленгита из личной стражи молча последовали за ханом.
      Мамай поднял лицо к небу. Холодно и колюче глянули в его глаза звезды. Он вдруг подумал, что, если бы сейчас потребовалось всю землю превратить в прах ради завтрашней победы, он не стал бы раздумывать и приказал бы своим воинам сделать это. Ради власти, ради золотоордынского трона, сыновья убивали отцов. Так имеет ли после этого хотя бы какую-то цену жизнь сотен тысяч воинов - своих и чужих?
      Мамай вдруг замер. Ему послышался отдаленный топот коней. Он остановился и стал ждать. Замерли за спиной туленгиты, сжимая в руках копья. Где-то в вышине, между звезд, тоскливо и протяжно закричала совка. Мамаю показалось, что в темноте мелькнули неясные тени, потом почудились приглушенные человеческие голоса. Не оборачиваясь он протянул в сторону туленгитов руку, и один из них, угадав желание хана, вложил в нее лук и длинную оперенную стрелу.
      Мамай привычно и сильно натянул тетиву. С тонким свистом улетела во тьму стрела, в ту сторону, где ему почудились человеческие голоса. Хан ждал крика, стона, топота копыт, но вокруг по-прежнему было тихо. Он облегченно вздохнул. Выходит, что все ему померещилось. И, хотя опасности никакой небыло, сделалось вдруг неуютно и одиноко в ночном поле. Мамай вдруг спросил себя: зачем пришел сюда? - и не нашел ответа. Он повернулся спиной к невидимому во тьме русскому войску и торопливо стал взбираться на холм к своему шатру.
      Не знал Мамай, что через два года, перед самой смертью, вспомнит он эту ночь на Куликовом поле, и неясные тени во тьме, и выпущенную наугад, в русскую сторону, бесполезную стрелу. И вспомнит рассказ русского купца, похожий на правду и на полуправду одновременно, как накануне битвы выезжали на поле великий князь московский Дмитрий Иванович и Дмитрий Боброк-Волынец, чтобы послушать, о чем поведает им родная земля. Приложив ухо к земле, услышат они крик и плач русских и татарских жен и поймут, что немногие вернутся с битвы. И еще будет дано им знамение свыше о близкой победе...
      Ссутулившись над крошечным костром, разведенным прямо посреди шатра, просидит всю долгую осеннюю ночь в одиночестве Мамай, терпеливо ожидая наступления утра.
      Он не заметил, как задремал. А когда открыл глаза, увидел, что наступает рассвет. Зыбкий, тусклый свет просачивался в шатер. Мамай торопливо вышел на улицу.
      Непроглядный, чадный туман закрывал весь мир, и не было видно ни земли, ни неба. Голова у хана закружилась, и он вытянул вперед руки, боясь упасть.
      Где-то внизу, у подножья холма, уже проснулся и гомонил разноязыкий стан. Сквозь влажную, непроницаемую завесу тумана долетал едва уловимый запах гари - воины готовили еду.
      Мамай с тревогой посмотрел в русскую сторону. Там по-пержнему стояла тишина, но он понял, что тишина эта обманчивая - просто густая черная пелена тумана глушила всякие звуки.
      Хлопнув в ладоши, Мамай приказал посыльным собрать к нему в шатер мурз, беков, темников и батыров.
      Ожидание близкой битвы возбуждало. Движения Мамая сделались резкими, глаза сузились и смотрели теперь холодно и остро. Ушли сомнения и тревоги, мучившие его всю ночь.
      Совет на этот раз был коротким, потому что каждый хорошо знал, что и как ему надлежит делать.
      ***
      И в русском стане давно не спали. Полки занимали отведенные им с вечера места, строились, выравнивали ряды. Глухо перекликались в мокром, холодном тумане голоса, бряцало железо, храпели и ржали кони.
      С русской стороны, из-за Дона Великого, налетел ветер, и пелена тумана начала отступать в татарскую сторону, открывая Куликово поле. Глянуло с неба наконец осеннее солнце, и в его холодных, негреющих лучах тускло заблестели мокрые от росы остроконечные русские шлемы.
      Звонко запели трубы, протяжно заиграли зурны, рассыпали свою частую и тревожную дробь барабаны.
      Туман уходил все дальше от русских полков, и, наконец, открылось подножье Красного холма.
      По склонам его медленно и грозно скатывались основные силы Мамая -конница. Воины, одетые в черные доспехи из буйволовой кожи, сидели на черных конях. В центре ордынского войска плотным, литым строем шла генуэзская пехота. Положив длинные копья на плечи идущих впереди, сомкнутыми рядами двигались они в русскую сторону.
      Еще раз обвел глазами свое войско великий московский князь Дмитрий Иванович. Все полки были готовы к битве, и над каждым, указывая место, где находится поставленный во главе его удельный князь или воевода, ветер развевал знамя.
      На виду у всего войска Дмитрий Иванович снял с себя великокняжеское платье и доспехи и передал их юному боярину Михаилу Бренку, сам же надел платье простого воина.
      - Становись, боярин, под княжеское знамя и береги его. Мне же не годится быть позади своих воинов.
      Подчиняясь воле Дмитрия Ивановича, Михаил надел золоченые княжеские доспехи и встал под черный, расшитый золотом стяг.
      Кто-то из воевод попытался отговорить князя от его задумки.
      - Не становись впереди биться, но стань сзади, или на крыле, или где-нибудь в другом месте!
      Лицо князя было бледным и строгим. Он оглянулся вокруг и увидел тысячи устремленных на него глаз. Голос его зазвенел:
      - Да как же я скажу кому-нибудь: "Братья, встанем крепко на врага!" - а сам встану сзади и лицо свое скрою? Не могу я так сделать, чтобы таиться и скрывать себя, но хочу как словом, так и делом прежде всех начать и прежде всех голову положить, чтобы прочие, видя мое дерзновение, так же сотворили с многим усердием!
      Дмитрий Иванович тронул своего коня, и воины вокруг расступились, открывая ему дорогу туда, где стоял передовой полк.
      ***
      Два огромных войска остановились друг против друга на расстоянии полета стрелы. С вершины холма, сидя на гнедом коне, облокотившись на луку седла, Мамай наблюдал за тем, что происходило на Куликовом поле. Обветренное, коричневое лицо его было непроницаемо, и никто в этот миг не мог бы угадать, что делается в его душе.
      А хану вдруг стало страшно. Недобрые предчувствия стиснули сердце. И он с суеверным страхом подумал, что это не к добру. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного. Отвага и дерзость руководили всегда его поступками. Сейчас, казалось бы, бояться было нечего - воинов у него было больше, чем у московского князя, да и русские сами устроили себе ловушку, оставив за спиной широкий Дон. Мамай верил, что нет такой силы, которая смогла бы противостоять его стремительной коннице, а конные полки русских сумеют остановиться своими копьями смелые генуэзцы, ведь недаром привел он их из Крыма сюда, где встречаются лес и степь. Хан знал силу русских пеших полков и потому решил противопоставить им достойную силу.
      До рези в сощуренных глазах вглядывался Мамай во все происходящее на Куликовом поле. Сейчас, по давней традиции, должен был начаться поединок между самыми сильными и ловкими воинами русского и золотоордынского войска.
      Ожидание тяготило. Хан знал воина, который выйдет с его стороны. Много поединков было в жизни батыра Челубея, и ни разу он не изведал горечи поражения. И сегодня во что бы то ни стало он должен был победить. Что лучше победы Челубея вдохновит воинов? Каждый увидит в ней перст судьбы и волю аллаха.
      Из рядов золотоордынцев с визгом вырвался вдруг на открытое пространство всадник и, осадив коня, подняв его на дыбы, крикнул:
      - Эй, внук Калтали Имана <Калтали Иман - так в Орде называли московского князя Ивана Калиту.>, я до сих пор не вижу твоего богатыря, который бы осмелился встпуить в поединок с моим! Чего ты ждешь?! Или тебе стало страшно?!
      Мамай узнал во всаднике батыра из кипчакского рода кенегес Кенжанбая, отчаянного воина и задиру.
      Мамай не слышал, что ответили русские Кенжанбаю. Батыр резко крутанул своего коня на месте и помчался к золотоордынскому войску.
      Словно порыв ветра прошел по русским полкам. Стоящие впереди пешие воины раздвинули ярко-красные щиты, и вперед неторопливо выехал всадник, одетый в монашескую мантию. Был он огромен, широкоплеч, русобород. Простой темный шлем был надет на его большую тяжелую голову, в руке он держал копье с коротким древком.
      Кто-то из мурз, бывавших ранее на Москве, негромко сказал:
      - Это Пересвет. Он человек главного русского муллы Сергия Радонежского...
      Мамаю вдруг показались знакомыми эти имена. Он вспомнил - о них сообщал живущий на Москве преданный ему человек, булгарский купец. Этот Сергий Радонежский из Троице-Сергиева монастыря благословлял князя Дмитрия Ивановича и его войско на битву с золотоордынскими войском, он же и дал князю двух своих иноков-богатырей Пересвета и Ослябю, разрешив им при нужде нарушить монашеский обет и взять в руки оружие.
      Хан хищно ощерился. Теперь он видел, как и от его войска отделился огромный всадник на черном коне.
      - Челубей! Челубей! Че-лу-б-е-е-ей! - эхом долетели до него голоса с поля.
      Грудь золотоордынского воина закрывала крепкая сетчатая кольчуга, надетая поверх стеганного из войлока жилета, на голове был низкий черный шлем с пучком птичьих перьев.
      Какое-то время выехавшие для поединка воины горячили коней, то поднимая их на дыбы, то заставляя крутиться на одном месте. Великая тишина нависла над полем, и показалось Мамаю, что на миг даже остановилось в небе нежаркое осеннее солнце.
      И вдруг, словно повинуясь неведомому приказу, воины бросили своих коней навстречу друг другу. Припав к гривам скакунов, выставив перед собой острые жала копий, плотно прижав к бокам локти, они, казалось, неслись по полю быстрее ветра.
      Ударились кони, встали на дыбы, пытаясь укусить один другого или ударить крепким как железо копытом, вылетели из седел всадники, глубоко вогнав в грудь друг друга копья. Конь Пересвета, потеряв седока, умчался в сторону русских полков, конь же Челубея с пронзительным ржанием заметался по ничейной земле.
      Тысячеголосый крик, похожий одновременно на стон и на рычание смертельно раненного зверя, метнулся к синему небу и, отразившись от него, как от каменной тверди, рассыпался над землей. Золотоордынская конница черной лавиной покатилась на передовой полк.
      Удар был страшен. Русские пешие воины не отступили, только вмиг, словно от ураганного ветра, поредел их строй. Острыми наконечниками копий вспарывали они животы татарским коням, а там, где нельзя было повернуться с копьем, рубились саблями, сбивали всадников тяжелыми палицами. С лицом, залитым кровью, в измятых ударами доспехах, вместе со всеми дрался великий московский князь Дмитрий Иванович. И каждый воин мог его видеть...
      "И была брань крепкая и сеча злая, и лилась кровь, как вода, и падало мертвых бесчисленное множество от обеих сторон, от татарской и русской. Не только оружеим убивали, но и под конскими ногами умирали, от тесноты великой задыхались, потому что не могло вместиться на поле Куликовом, между Доном и Мечей, такое множество сошедшихся сил" - так напишет потом летописец, свидетель той сечи.
      А битва набирала силу, и от туч пыли, вставшей до неба, стало гаснуть солнце.
      Несмотря на отчаянное сопротивление русских полков, татары все ближе подходили к тому месту, где под черным, вышитым горящим золотом стягом стоял в богатом великокняжеском одеянии Михаил Бренко. Вот уже и ему пришлось обнажить свой меч и шагнуть навстречу врагу. Подрубленное чьей-то саблей упало на миг княжеское знамя, исчез, словно утонул в бурлящей реке, всадник, которого золотоордынцы принимали за князя.
      На помощь большому полку, состоящему в основном из ополченцев, пришли владимирские и суздальские дружины воеводы Тимофея Васильевича Вельяминова. И сейчас же над головами сражающихся вновь взвилось великокняжеское знамя.
      Отлично видел Мамай с вершины Красного холма, что, несмотря на то что воины его продвинулись далеко вперед, центр русского войска не сломлен. И тогда, все так же сохраняя на лице бесстрастное выражение, он приказал ударить по русским полкам, стоящим от центра по правую сторону. Но и здесь его конница, подобно валу, обрушившемуся на скалистый берег, оставляя на поле убитых и раненых, откатилась к подножью Красного холма.
      Битва шла уже несколько часов, но никто бы не смог с уверенностью сказать, чье войско более близко к победе. Мамай понимал, что долго так продолжаться не будет. Воины устали, они изнемогают от жажды, и, если сейчас хотя бы на небольшом участке битвы обозначится успех русских, может произойти самое худшее... Велик соблазн у золотоордынского воина, сидящего на коне, повернуть его вспять и умчаться в степь, русским же отступать некуда - позади Дон. У русских нет иного выхода, кроме как победить или погибнуть.