Меч Истины - Седьмое Правило Волшебника, или Столпы творения

– Добрый вечер! – Он приветственно поднял шляпу и улыбнулся.

– Добрый вечер! – ответила Дженнсен и заставила себя улыбнуться в ответ.

Похоже, это получилось у нее правдоподобно, обыкновенно. Хотя ей самой вовсе так не казалось…

Тем не менее он уже не боялся ее, как было в прошлый раз. Его движения стали более уверенными. И Дженнсен с надеждой подумала, что на него так подействовала ее улыбка.

– Глядя на вас я решил, что вам стоит выпить.

Дженнсен нахмурилась, не сразу догадавшись, о чем это он, и мужчина перевел взгляд на Себастьяна:

– У вас же носы красные от холода. Давайте я куплю вам эль, сегодня такая студеная ночь!

Опередив Себастьяна, готового было согласиться, она отказалась:

– Спасибо, не надо. Нам надо идти… Нас ждут кое-какие дела. Но мы вам очень благодарны за приглашение. – Она заставила себя снова улыбнуться. – Спасибо!

Мужчина пристально смотрел на нее, и она занервничала. Самым странным было то, что и она с решимостью смотрела в его голубые глаза, сама не осознавая причины такого поведения. В конце концов она отвела взгляд, кивком пожелала громиле спокойной ночи и продолжила свой путь к двери.

– Он не показался вам знакомым? – прошептала она Себастьяну.

– Показался. Мы видели его на улице, когда шли к дому Латеи.

Дженнсен оглянулась, всматриваясь в толпу:

– Так оно и есть.

Она была уже возле самой двери, когда мужчина, почувствовав ее взгляд, обернулся. Их глаза встретились, и он улыбнулся. И как будто все люди в таверне исчезли. На лице громилы играла улыбка вежливости, но Дженнсен бросило в холод, и все вокруг зазвенело, как бывало всегда, когда она слышала в голове тот мертвый голос. В чувстве, которое вызвал взгляд мужчины, было что-то пугающе знакомое. Как будто она видела его в глубоком сне, который полностью позабыла, а сейчас моментально вспомнила. И это его появление в реальной жизни заставило ее вздрогнуть…

С облегчением она вышла в ночь. Они поспешили по заснеженной улице, и Дженнсен пришлось закрыть капюшоном плаща лицо, защищаясь от резкого ветра. Ее бедра обжигало холодом. Хорошо, что конюшня была недалеко, но Дженнсен знала, что там будет лишь краткая передышка. Им предстояла длинная холодная ночь, но выбора не было. Слишком близко были люди Ричарда Рала…

Себастьян пошел разбудить хозяина, а Дженнсен протиснулась в конюшню. Фонарь, свешивающийся с потолка, давал достаточно света, и она направилась к стойлу, где эту ночь проводила Бетти. Здесь не было ветра, от тел лошадей шло тепло, вокруг царил сладкий запах сена и опилок, и было уютно, как на небесах.

При виде Дженнсен коза жалобно заблеяла, как будто боялась, что ее здесь оставят одну. Дженнсен опустилась на одно колено и обняла Бетти, от чего та радостно завиляла смешным хвостиком. Дженнсен ласково поглаживала ее шелковые ушки, а Бетти стояла, прикрыв глаза. Лошадь из соседнего стойла положила голову на перегородку, словно хотела лучше разглядеть свою соседку.

Дженнсен поглаживала жесткую шерстку на крутом боку Бетти.

– Хорошая девочка, – приговаривала она. – Я тоже рада тебя видеть, Бетти.

Дженнсен было десять, когда родилась Бетти. Коза была единственным другом ее детства и за время, проведенное вместе, терпеливо выслушала сотни историй обо всех страхах девочки. А когда у козы стали пробиваться рожки, Дженнсен, в свою очередь, приходила к своей верной подруге почесать их. Бетти практически ничего не боялась, за исключением одного – расставания.

Дженнсен рылась в своем заплечном мешке, пока ее пальцы не нащупали морковку. Вечно голодная коза пританцовывала от нетерпения, а ее хвостик подрагивал в предвкушении угощения. И наконец, пожевывая морковку после тяжких мук непривычной разлуки, она потерлась макушкой о бедро Дженнсен.

Лошадь в соседнем стойле, глядя светлыми умными глазами, мягко заржала и помотала головой. Дженнсен улыбнулась и дала лошади морковку, похлопав по лбу, украшенному белой звездочкой.

С улицы донеслись голоса, и Дженнсен поняла, что пришел Себастьян с хозяином конюшни, оба притащили седла.

Они положили свою ношу на загородку стойла Бетти. Коза все еще побаивалась Себастьяна и беспокойно отступила на несколько шагов назад.

– Простите, помешал встрече подруг, – сказал хозяин, указывая на козу.

– Спасибо за заботу! – Дженнсен почесала у Бетти за ухом.

– Невелика забота. Ночь-то еще не кончилась, – мужчина переводил взгляд с Себастьяна на Дженнсен. – Почему вы собрались ехать ночью? И зачем вам покупать лошадей? Особенно в такой час…

Дженнсен похолодела. Она не ожидала, что ей придется отвечать на вопросы, и не приготовила заранее ответы.

– Это из-за моей матери, – спокойно ответил Себастьян. Его взгляд подтверждал сказанное. – Мы получили известие, что она тяжело заболела. Я не уверен, что мы успеем. И я не прощу себе, если… Нет, я думаю, мы приедем вовремя. Иначе и быть не может.

Подозрительное выражение на лице мужчины исчезло. Дженнсен поразилась, насколько убедителен был Себастьян. Она попыталась повторить его уверенный взгляд.

– Понимаю, сынок. Извини, не знал. Чем я могу тебе помочь?

– Каких лошадей вы можете нам продать?

Мужчина поскреб небритый подбородок:

– Козу оставите?

Себастьяново «да» и «нет» Дженнсен прозвучали одновременно.

Хозяин удивленно переводил взгляд своих больших темных глаз с одного на другую.

– Бетти нас не задержит, – сказала Дженнсен. – Она не будет отставать.

Себастьян моментально сориентировался:

– Я думаю, коза пойдет с нами.

С разочарованным видом хозяин показал на лошадь, которую Дженнсен чесала за ухом.

– Расти уже познакомилась с вашей козой. Продам ее, она не хуже других. Ты высокая, она тебе подойдет.

Дженнсен кивнула в ответ. Бетти, будто понимая, о чем идет речь, проблеяла свое слово.

– У меня есть сильный гнедой конь, как раз для твоего веса. Хочу предложить его тебе вместе с Расти.

– Почему ее зовут Расти[1]? – спросил Дженнсен.

– Здесь сейчас темно и плохо видно, но она целиком рыжая, с белым пятном на лбу.

Расти кивнула Бетти. Коза ответила ей, лизнув в морду, на что лошадь мягко фыркнула.

– Значит, Расти, – сказал Себастьян. – А другая?

Конюх почесал щетину и кивнул головой в знак согласия:

– Пойду приведу Пита.

Когда они вернулись, Пит приветственно обнюхал плечо Расти. Дженнсен это понравилось. В ситуации, когда опасность крадется по пятам, она совсем не хотела, чтобы ко всем прочим испытаниям добавилось еще одно – скакать на лошадях, враждебно настроенных друг к другу.

Все правильно: два человека торопятся по делам. Ведь при смерти мать…

К тому же скачка на лошади с закрытыми попоной коленями обещала быть более комфортной, чем путешествие пешком. На лошади будет тепло, и ночь пройдет более сносно. Для Бетти, привыкшей постоянно отвлекаться по сторонам – естественно, на все съестное, – у них была приготовлена длинная веревка.

Дженнсен не знала, сколько Себастьян заплатил за лошадей и упряжь, да это и не волновало ее. Это были деньги убийц, и ей хотелось от них отделаться. Единственное, что имело для нее значение – быстрее уехать.

Хозяин конюшни придержал тяжелую дверь, и они выехали в холод ночи. Лошади, обрадованные возможностью поразмяться, несмотря на позднее время, энергично двинулись по улице. Повернув голову, Расти удостоверилась, что Бетти бодро трусит за ними по обочине.

Прошло немного времени, и они оставили позади последний городской дом. Редкие облака ползли по небу, то и дело загораживая восходящий месяц, однако он светил достаточно ярко, чтобы превратить покрытую снегом дорогу в шелковую ленту, скользящую меж темных деревьев.

Неожиданно веревка натянулась. Дженнсен посмотрела через плечо, ожидая увидеть, что коза пытается дотянуться до молодой веточки. Но все оказалось по-другому: Бетти сопротивлялась дальнейшему движению, упиралась, пританцовывая, ее копытца оставляли в снегу глубокие рытвины.

– Бетти, – грубо прошептала Дженнсен, – ну же, вперед! Что такое? Вперед!

Что такое для лошади – вес козы? И Бетти потащилась по заснеженной дороге, несмотря на все свои протесты.

В тот момент, когда лошадь Себастьяна, переступив, чуть толкнула Расти, Дженнсен поняла, в чем дело. Они догоняли шедшего по дороге мужчину. Его темная одежда сливалась с тенями деревьев, поэтому они и заметили его не сразу. Лошади не любят сюрпризов, и Дженнсен похлопала Расти по шее, дав понять, что мужчину не стоит бояться. Однако Бетти ничто не убеждало, и она постоянно меняла направление движения, насколько позволяла веревка.

Дженнсен, наконец, разглядела путника. Это был тот самый крупный блондин, с которым они столкнулись в таверне, предложивший угостить их выпивкой. Проезжая мимо, Дженнсен остановила на мужчине свой взгляд. Как бы холодно сейчас ни было, ей почудилось, будто приоткрылась дверь в бесконечно стылую вечную ночь преисподней.

Незнакомец и Себастьян на ходу обменялись кратким приветствием. Поравнявшись с мужчиной, Бетти ринулась вперед, натянув веревку и стремясь как можно быстрее увеличить расстояние между ними.

Grushdeva du kalt misht.

Дженнсен прерывисто вздохнула, как после приступа удушья, и обернулась, глядя широко раскрытыми глазами на мужчину. Ей показалось, будто эти слова произнес он. Но это было невозможно: странные слова звучали у нее в голове.

Себастьян ничего не заметил, а она не стала ему рассказывать, чтобы он не принял ее за сумасшедшую.

С полного согласия козы Дженнсен пришпорила лошадь.

Перед тем как скрыться за поворотом, она в последний раз обернулась. В лунном свете было видно, как странный мужчина, глядя на нее, ухмыляется.

Глава 13

Когда мать позвала его, Оба скидывал с сеновала охапки сена.

– Оба! Где ты? Спускайся!

Оба скатился с лестницы и быстро стряхнул с одежды солому, приводя себя в порядок, прежде чем предстать перед сердитым взглядом.

– Что случилось, мама?

– Где мои лекарства? И твои тоже? – Ее свирепый взгляд скользнул по полу. – Я вижу, ты до сих пор все еще ковыряешься с сеном. Я не слышала, как ты пришел домой вчера вечером. Что тебя задержало? Посмотри на этот столб в ограде! Ты до сих пор его не закрепил? Что ты делал все это время? Неужели я должна напоминать тебе о каждой мелочи?

Оба не знал, на какой из вопросов ему следует отвечать в первую очередь. Мать всегда так поступала, сбивая его с толку, прежде чем он ответит ей. Если он говорил, запинаясь, она оскорбляла и высмеивала его. Но после всего случившегося прошлой ночью ему казалось, что при встрече с матерью он будет чувствовать себя более уверенно.

Однако при свете дня перед матерью, похожей на грозовую тучу, перед ее свирепой атакой, он привычно ощущал себя униженным, маленьким и никчемным. Вернувшись домой, он почувствовал себя большим. Важным. А теперь как будто съеживался. Ее слова по капле убивали в нем силу.

– Знаешь, я был…

– Ты бездельничал! Вот что ты делал – бездельничал! Я жду здесь лекарство, у меня болят колени, а мой сын Оба-придурок пинает камни на дороге, забыв, зачем я его послала.

– Я не забыл…

– Тогда где мои лекарства? Где?!

– Мама, я не принес их…

– Я это знала! Я знала, что ты потратишь деньги, которые я тебе дала. Я работала, как лошадь, а ты потратил их на женщину! Ты распутничал, вот чем ты занимался, распутничал!

– Но, мама, я не тратил их на женщину.

– Тогда где мои лекарства? Почему ты не принес их, как я тебя просила!

– Я не смог, потому что…

– Ты говоришь, что не смог, придурок! Тебе только и нужно было сделать, что сходить к Латее…

– Латея мертва.

Ну вот, он сказал это. Все было кончено, и к тому же при свете дня.

Мать широко раскрыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Никогда раньше ему не приходилось видеть ее столь немногословной, столь потрясенной. Ее челюсть просто отвисла. Обе это понравилось.

Он достал из кармана монету, которую решил вернуть, чтобы мать видела: он не истратил ее деньги. Не нарушая столь редкое в этом доме молчание, он передал монету ей.

– Латея… мертва… – Мать уставилась на монету, лежащую на ладони. – Что значит мертва? Она заболела?

Оба покачал головой. В нем росла уверенность.

– Нет, мама, ее дом сгорел, а она погибла в огне.

– Ее дом сгорел… – Брови матери поползли навстречу друг другу. – Откуда ты знаешь, что она умерла? Латея не из тех, кого можно застать врасплох при пожаре. Она – колдунья.

Оба пожал плечами:

– Когда я пришел в город, услышал шум. Люди бежали к дому Латеи. Ее дом был охвачен пламенем. Вокруг собралась огромная толпа, но огонь был столь силен, что не было никакой возможности что-либо спасти.

Последнее было до некоторой степени правдой. Он вышел из города и направился домой, потому что посчитал: если до сих пор никто не обнаружил пожар, то, возможно, его не обнаружат и до утра. Он не хотел быть тем, кто первым закричит «Пожар!». Исходя из случившегося, это могло показаться подозрительным, в особенности с точки зрения его матери. Она была чертовски подозрительной женщиной (одна из ее отвратительных черт!). И Оба собирался рассказать ей историю, которая подойдет к любому пожару: пылающие руины, обгорелое тело…

Однако, возвращаясь домой – чуть позже того, как Дженнсен и ее попутчик Себастьян обогнали его, – он услышал крики людей, возвещавших о пожаре в доме Латеи. Оба бежал по темной дороге вместе с остальными. Так что причин подозревать его в чем-либо не было.

– Возможно, Латея избежала огня, – голос матери звучал так, будто она пыталась убедить скорее себя, чем его.

Оба покачал головой:

– Я остался, надеясь, как и ты, мама. Я знаю, ты бы хотела, чтобы я помог ей, если у нее беда. Я хотел сделать все от меня зависящее. Поэтому и опоздал домой.

Это, впрочем, тоже было правдой лишь частично: он стоял вместе с толпой, глядя на огонь, прислушиваясь к разговорам. Он жадно впитывал догадки, сплетни, предположения.

– Она – колдунья. Огонь не может застать врасплох такую женщину.

Мать высказала подозрение. Оба это заметил.

– Когда огонь горел уже не очень сильно, мужчины забросали его снегом и смогли пробраться через дымящиеся деревяшки. И нашли кости Латеи.

Оба вынул из кармана обгорелую кость, протянул матери. Она глядела на это безжалостное доказательство, но так и не взяла его. Удовлетворенный произведенным эффектом, Оба положил свое сокровище обратно в карман.

– Она находилась в центре комнаты, одна рука поднята над головой, будто она пыталась пробраться к двери, но задохнулась от дыма. Люди говорят, что от дыма люди падают, и тогда огонь берется за дело. Видимо, это и произошло с Латеей. Ее свалил дым. И когда она лежала на полу, огонь спалил ее до конца.

Мать пристально смотрела на него, губы ее маленького подлого рта были плотно сжаты. В первый раз ей было нечего сказать. Оба прочитал ее взгляд, в нем не было ничего хорошего. Он мог сказать, что у нее в мыслях. Вернее – кто… Ублюдок, сын Даркена Рала, почти королевских кровей.

Она пошла прочь, ее руки, зловеще сжатые в кулаки, медленно скользнули вниз.

– Я должна идти прясть для господина Тачмана. А ты убери с пола весь этот бардак, слышишь меня?

– Хорошо, мама.

– И еще почини столб, прежде чем я вернусь и увижу, что ты целый день пробездельничал.

Несколько дней Оба потратил на то, чтобы отчистить с пола смерзшийся навоз, но мало продвинулся в своем деле. Холод стоял такой, что слой льда только нарастал. Казалось, от него никогда не избавишься, это все равно что раскалывать гранитные глыбы или не слушать монументальное распоряжение матери.

У Обы было много домашней работы, и он не мог ее не делать. Он поправил столб и починил петлю на двери хлева. Животным тоже следовало уделить внимание, а еще требовалось переделать сотню небольших дел.

Во время работы он обдумывал конструкцию камина. Его можно будет пристроить к стене между домом и сараем, раз она уже существует. Мысленно он уже подносил к ней камни, строя подобие очага. Он уже присмотрел большой камень, который можно использовать в качестве пода. И все это он тщательно посадит на известковый раствор. Когда Оба что-нибудь обдумывал, он вкладывал в это всего себя. И никогда не оставлял начатое на половине.

Внутренним зрением он рисовал, как будет удивлена и счастлива мать, когда увидит, что он построил. И тогда она поймет, что сын заслуживает уважения. Наконец-то она узнает, что он – стоящий человек. Но до постройки камина ему предстояло сделать еще много всего другого.

А пока перед ним маячила знакомая работа. Поверхность смерзшегося навоза напоминала поле битвы. Она была испещрена дырами, выбоинами, где он пытался обнаружить слабое место – воздушную пробку или вмерзшую солому, – чтобы отколоть хотя бы кусок. Когда раздавался треск и возникала трещина, его наполняла уверенность, что ему наконец удастся расколоть эту внушительную ледяную могилу, но каждый раз его постигало разочарование. Оба не ленился, хотя скалывать слой за слоем, понемногу, стальной лопатой, было очень долго.

Неожиданно ему пришло в голову, что человек такой значимости, как он, не должен терять время на столь грязную работу. С трудом можно представить, что уборка навоза может быть занятием человека, который в будущем станет кем-то вроде принца. В конце концов, он знал, что является важной персоной. Человеком, в жилах которого течет кровь Рала. Прямым потомком, сыном человека, управляющего Д’Харой – Даркена Рала. Во всей округе нет человека, который бы не слышал о Даркене Рале, отце Обы.

Так или иначе, он поставит свою мать перед фактом, который она от него тщательно скрывала. Но пока он не мог придумать, как провернуть это дельце, не открывая ей, что Латея бросила ему в лицо эти сведения перед тем, как он вышиб из нее дух.

Запыхавшись от очередной чрезвычайно мощной атаки на смерзшийся навоз, Оба отдыхал, положив запястья на рукоять лопаты. Несмотря на холод, по его спутанным светлым волосам тек пот.

– Оба! – В сарай зашла мать. – Стоишь, болван, бездельничаешь, ни о чем не думаешь… Что ты за человек? Оба, ты придурок?

Она остановилась. Ее узкий рот сморщился, а нос, казалось наполз на него.

– Мама, я всего лишь перевожу дыхание, – Оба показал на пол, усеянный обломками льда, доказательствами его напряженных усилий. – Мама, я же работал, в самом деле.

Она не посмотрела на пол. Она пристально смотрела на него. Он ждал, уже зная, что ее занимает нечто большее, чем смерзшийся навоз. Он всегда заранее знал, когда она собирается отыграться на нем, чтобы он почувствовал себя дерьмом – как то, на котором он стоял. Из темных щелей и скрытых нор вокруг маленькими черными глазками глядели на них крысы.

Критически обведя его взором, мать достала монету. Она держала ее между большим и указательным пальцами, что должно было означать не стоимость, а значение этой монеты.

Оба был немного озадачен. Латея мертва. Поблизости больше нет ни одной колдуньи; никто из знакомых не мог приготовить лекарство для матери или для него. Он покорно протянул ладонь.

– Посмотри на нее, – скомандовала мать, бросив монету ему на руку.

Оба вынес монету на свет и тщательно ее изучил. Он знал: мать ждет, что он увидит нечто необычное, но ничего особенного не видел. Поворачивая монету, он время от времени посматривал на мать. Потом также тщательно изучил и вторую сторону монеты, но так ничего и не заметил.

– Да, мама?

– Ничего необычного, Оба?

– Нет, мама.

– У нее нет царапины на ребре.

Оба на мгновение задумался, а потом снова осмотрел монету, теперь уже более внимательно разглядывая ребро.

– Нет, мама.

– Это та монета, которую ты мне вернул.

Оба кивнул головой. У него не было причин отрицать это.

– Да, мама. Это монета, которую ты мне дала для Латеи. Но я же сказал тебе, что Латея погибла в огне, и я не смог купить лекарство. Вот поэтому я и вернул тебе монету.

Раскаленный взгляд матери готов был испепелить его, но голос прозвучал поразительно холодно и спокойно.

– Это не та монета, Оба.

Оба ухмыльнулся:

– Да нет же, мама.

– У монеты, которую я тебе дала, на ребре была царапина. Вот здесь я ее пометила.

По мере того, как мысли проносились у Обы в голове, улыбка медленно сползала с его лица. Он пытался придумать, что бы такое сказать, чтобы она поверила. Не мог же он ответить, что положил монету в карман, а потом достал и вернул другую – ведь у него никогда не было собственных денег. Мать прекрасно о том знала, она бы и не позволила ему иметь их. Она думала, что он, придурок, обязательно их потратит.

Но сейчас у него были деньги. Судьба так распорядилась, что он заполучил все деньги Латеи. Он вспомнил, как в спешке собирал монеты, выпавшие из карманов колдуньи, включая и ту, которой только что с нею расплатился. А когда откладывал монету, чтобы вернуть матери, то и не подозревал, что она пометила ту, которую дала ему. И, к сожалению, вернул ей совсем другую.

– Мама, ты уверена? Может, ты всего лишь собиралась пометить монету… Может, ты забыла.

Она медленно покачала головой:

– Нет, Оба. Я специально пометила ее. Так что если бы ты потратил ее на выпивку или женщин, я бы об этом узнала. Пошла бы, нашла ее и узнала все, что ты делал.

Пронырливая сука!.. Не верить собственному сыну!.. Что это за мать, в конце-то концов!.. Какие у нее могли быть доказательства помимо исчезнувшей малюсенькой царапины на ребре монеты? Никаких!

– Но, мама, ты скорее всего ошибаешься. У меня нет денег, ты ведь знаешь. Откуда же у меня может быть другая монета?

– Вот это я и хотела бы знать, – ее глаза были пугающими.

Он с трудом переводил дыхание под ее пронзительным испытующим взглядом. Однако голос ее по-прежнему оставался спокойным:

– На эти деньги я велела тебе купить лекарства.

– Но как я мог это сделать?! Латея умерла. И я вернул тебе монету.

Она стояла перед ним с такой уверенностью, будто это дух мщения прибыл из мира мертвых. Или дух Латеи вернулся, чтобы поговорить с убийцей. Но Оба не верил в такую возможность. Назойливая колдунья хотела убить его. А мать скорее всего пытается отнять у него недавно обретенное ощущение собственной важности.

– Ты знаешь, почему я назвала тебя Обой?

– Нет, мама.

– Это древнее д’харианское имя. Ты знал об этом, Оба?

– Нет, мама. И что же оно значит?

– Оно имеет два смысла: слуга и король. Я назвала тебя Обой в надежде, что когда-нибудь ты станешь королем. Или же, в противном случае, ты будешь хотя бы слугой Создателя. Придурки редко становятся королями. И ты никогда не будешь королем. Это была просто глупая мечта новоиспеченной матери… Значит, остается слуга. Кому ты служишь, Оба?

Оба прекрасно знал, кому он служит. И потому он должен стать непобедимым.

– Где ты взял эту монету, Оба?

– Я же сказал тебе, мама… Я не мог купить тебе лекарство, потому что Латея погибла при пожаре в собственном доме. Возможно, твоя метка стерлась, пока монета лежала у меня в кармане.

Казалось, она обдумывала его слова:

– Ты уверен, Оба?

Он кивнул в надежде, что ее мысли наконец-то уйдут от подмены монеты.

– Конечно, мама. Латея умерла. Поэтому я и вернул тебе монету. Я не смог купить лекарство.

Мать подняла бровь:

– Да, Оба?

Она медленно вытащила руку из кармана платья. Он не видел, что у нее в руке, но почувствовал облегчение, думая, что наконец-то обвел ее вокруг пальца.

– Да, мама. Латея умерла, – ему понравилось, как он сказал это.

– И ты не смог купить лекарство… Ты ведь не должен врать своей маме, не так ли, Оба?

– Так, мама, – он выразительно кивнул головой.

– Тогда что это? – Она повернула руку и показала бутылку с лекарством, которую Латея дала ему прежде, чем он разделался с нею. – Я нашла это в кармане твоей куртки, Оба.

Оба уставился на бутылку. Все-таки проклятая колдунья отомстила ему. Следовало убить ее сразу же, до того, как она дала ему эту предательскую бутылку с лекарством. Он совершенно забыл, что положил ее той ночью в карман куртки, намереваясь выбросить в лесу по дороге домой. Однако то новое и важное, что он тогда узнал, заставило его совершенно позабыть об этой чертовой бутылке.

– Думаю… Думаю, это должна быть старая бутылка…

– Старая бутылка? Да она же полная! – Голос матери напоминал лезвие бритвы. – И как это тебе удалось заполучить бутылку с лекарством у женщины, которая умерла, и дом которой сгорел? Как, Оба? И каким образом ты вернул другую монету, а вовсе не ту, которую я тебе дала, чтобы расплатиться? Каким образом? – она шагнула к нему – Каким, Оба?

Оба отступил. Он глаз не мог отвести от этого проклятого зелья. И не мог встретить свирепый взгляд матери. Он знал, что под этим несущим смерть взором у него из глаз брызнут слезы.

– Ну, я…

– Что «ты», Оба? Что «ты», грязный развратный придурок? Ты – гнусное лживое ленивое ничтожество! Ты – жалкий подлый ублюдок, Оба Шолк.

Оба поднял глаза. Он был прав – она пыталась заставить его наткнуться на ее смертоносный взгляд.

– Меня зовут Оба Рал, – ответил он.

Она даже не вздрогнула. И Оба понял, что она специально приводила его в бешенство, чтобы он выдал себя. Это было частью ее плана. И имя «Рал» само по себе выдало, как Оба узнал его, рассказало матери обо всем. Оба похолодел. Мысли путано носились в голове, как крысы, которым наступили на хвост.

– Духи прокляли меня, – сказала мать, обдавая его дыханием. – Я должна была сделать то, что Латея мне советовала. Я должна была освободить всех нас. Ты убил ее! Ты, отвратительный ублюдок! Ты, презренный лжец…

Оба замахнулся лопатой, вложив в это движение всю свою силу и мощь. И сталь зазвенела, как колокол, ударившись о череп матери.

Та осела, как мешок с зерном, уроненный на землю.

Оба быстро отскочил, опасаясь, что она бросится вперед, быстро, как паук, и схватит его за лодыжку своим маленьким ртом. Он был уверен, что она в состоянии так поступить. Подлая сука!..

Как ужаленный, он ринулся вперед и стал наносить удары, один за другим, в этот ненавистный лоб, в этот ненавистный нос, в этот ненавистный рот… Одним ударом он выбил ей зубы, и она уже не могла по-паучьи схватить. Он часто представлял ее паучихой. Черной вдовой…

Звон стали повис в прозрачном воздухе сарая, медленно, очень медленно замирая. А потом тишина тяжелым покрывалом окутала все вокруг.

Оба спокойно стоял с поднятой к плечу лопатой, в любой момент готовый нанести новый удар. И внимательно смотрел на мать. Чуть розоватые слезы вытекли из ее глаз, прямо на смерзшийся навоз.

И тогда, в припадке безумия от ужаса и ярости, Оба прыгнул вперед и снова стал наносить удары. Раз за разом он поднимал лопату и опускал ей на голову матери. Лязгающие звуки ударов стали о кость эхом отдавались в сарае. Крысы, наблюдавшие за происходящим своими крошечными черными глазками, россыпью бросились по своим норам.

Оба, шатаясь, повернулся, чтобы глотнуть недостающего воздуха. Тяжело дыша, он смотрел, как мать распласталась на куче смерзшегося навоза. Ее руки были широко раскинуты, как будто она молила об объятьях. Трусливая сучка!.. Будто к чему-то готовится. Или пытается что-то исправить. Словно этим можно загладить все его годы, проведенные в рабстве…

Теперь ее лицо было другим. На нем появилось странное выражение. Крадучись, Оба подошел поближе, чтобы рассмотреть. Ее череп был раздроблен, как брошенная о землю спелая дыня.

Это было так странно, что Оба с трудом смог собрать свои мысли: мама… ее голова… разбитая дыня…

Для большей уверенности он ударил ее снова. Раз, другой, третий… Затем отступил на безопасное расстояние, держа наготове лопату. А вдруг вскочит и начнет опять кричать на него!.. Это будет в ее духе. Подлюга сумасшедшая!..

В сарае было тихо. Он увидел пар от собственного дыхания, расплывающийся в морозном воздухе. Пара от дыхания матери не было. И грудь ее не двигалась. Алая лужа вокруг ее головы медленно просачивалась сквозь навоз. Некоторые выбоины, над которыми он недавно усердно трудился, были полны жидким содержимым этой странной головы, похожей на стукнутую об землю дыню.

Поняв, что мать больше не будет говорить ему гадости, Оба почувствовал себя увереннее. Возможно, она, не будучи достаточно умной, пошла на поводу у Латеи, которая внушала ей ненависть к собственному сыну. Две женщины правили его жизнью. Он был всего лишь беспомощным слугой этих двух гарпий.

К счастью, наконец он стал непобедимым и освободил себя от обеих.

– Ты хочешь знать, мама, кому я служу?.. Я служу голосу, сделавшему меня непобедимым. Голосу, который помог мне избавиться от тебя!

Матери было нечего сказать. Наконец-то, впервые за долгое время ей нечего было сказать!..

Оба усмехнулся.

Потом вытащил свой нож. Теперь он стал другим, новым человеком. Человеком, преследующим интеллектуальные интересы. Конечно, когда они появляются… И сейчас он решил посмотреть: что такое любопытное и необычное может оказаться внутри его сумасшедшей матери.

Обе нравилось узнавать новое.

Кушая замечательный завтрак – яичницу, поджаренную на очаге, который он начал строить для себя, – Оба услышал, как во двор въехал фургон. Это произошло спустя неделю после того, как его гнусная мамаша в последний раз открыла рот.

Оба подошел к двери, с треском распахнул ее и остановился, продолжая кушать и разглядывая задок только что подъехавшего фургона. Оттуда слез мужчина.

Это был господин Тачман, обычно привозивший шерсть. Мать пряла, а господин Тачман ткал из этих ниток. Последнее время Обу занимало столько нового, что он совершенно забыл о нем. Оба взглянул в угол, чтобы проверить, сколько ниток было уже готово. Оказалось, что мало. С краю стояли тюки шерсти, ожидая своей очереди. Увы, с последнего привоза до печального конца мать успела слишком мало!..

Оба не знал, что делать. А господин Тачман уже стоял возле двери, заглядывая внутрь дома. Это был высокий мужчина, худой, с большими ушами и крупным носом. Оба знал, что господин Тачман нравился его матери. Наверное, ему удавалось отсосать яду из ее зубов. И немного смягчить ее. Это была интересная теория, о ней стоило впоследствии немного подумать.