Тайный дневник Марии-Антуанетты

      – Но у французской короны много собственных драгоценностей. Золотые шкатулки, бриллианты вашей матери и бабушки, картины, статуи, наконец…
      – Я распродаю ценности короны в течение вот уже шести лет и начал заниматься этим еще до того, как стал королем. А раньше много чего продал мой дед. Многие произведения искусства, выставленные на обозрение, на самом деле являются лишь копиями. И очень многие драгоценности – подделки, стразы.
      – Вы не имели права без спроса брать то, что принадлежит мне.
      Он впервые поднял на меня глаза.
      – А если бы я попросил, разве вы отдали бы мне свой драгоценный камень?
      – Нет. Никогда.
      – Естественно. Вот почему мне пришлось украсть его. Меня заверили, что сделанная копия – высочайшего качества. Я думал, что вы ничего не заметите. Я бы ни за что сам не предложил заложить «Солнце Габсбургов», если бы Некер не был знаком с человеком, который уже давно мечтал заполучить его. Женевец, богатый биржевой торговец. Он предложил уплатить все проценты по нашим долгам в обмен на бриллиант. В то время я еще надеялся, что у нас будет возможность расплатиться с ним и выкупить бриллиант, через год или два. Теперь я в этом сомневаюсь.
      Я пришла в неописуемую ярость. Я была очень зла на Людовика, на месье Некера, на министров, которые ненавидели i меня и, должно быть, пришли в полный восторг оттого, что составили план, как лишить меня любимой драгоценности.
      – Я хочу получить его назад, – вот все, что я смогла сказать в тот момент. – Найдите возможность сделать это, каким угодно способом.
      Я повернулась и ушла, оставив Людовика одного, живое воплощение вселенской скорби. Я вернулась в свои апартаменты, все еще кипя от гнева и возмущения, и мне потребовалось несколько часов, чтобы успокоиться хотя бы немного. Вызвав к себе Лулу и Софи, я отдала необходимые распоряжения относительно ведения моего хозяйства.
 
       13 января 1781 года.
      Я много думала о том, как Людовик обманул меня и заложил «Солнце Габсбургов». Но потом поняла, что веду себя чересчур эгоистично и думаю только о себе.
      Да, Людовик оказался обманщиком. Ему следовало прийти и честно объяснить, почему у него не осталось другого выхода, кроме как заложить бриллиант. А ведь он еще и дождался, пока я уеду на край земли, в Швецию, и только тогда осуществил задуманное. С другой стороны, я ведь тоже не была безгрешна, путешествуя с любовником и наслаждаясь временем, проведенным в его объятиях. И хотя вероятность этого была неизмеримо мала, и я рисковала публичным скандалом. В самом деле, не будь Аксель столь осторожен во время наших любовных утех, я могла бы подвергнуть опасности самое существование династии. Милая матушка, если бы она была жива и узнана правду обо мне и Акселе, непременно обвинила бы меня в супружеской измене и предала порицанию Комитета нравственности.
      Отец Куниберт заявил бы, что мне прямая дорога в ад.
      Людовик вор, обманщик и слабодушный человек. Но и я неверная жена, столь же лживая, как и он. И я тоже проявила слабость, поддавшись своей любви к Акселю.
      Получается, что мы оба виновны, и винить можем только самих себя.
 
       14 января 1781 года.
      Вчера я исповедалась, после чего направилась к Людовику, который как раз прилег отдохнуть. Я обняла его и сказала, что прощаю его за то, что он заложил «Солнце Габсбургов». Я также попросила у него прощения за ошибки и слабости, которые проявила по отношению к нему.
      Он разрыдался в моих объятиях, да и я немного всплакнула. По правде говоря, я очень привязана к Людовику и жалею его за то, что ему приходится играть неблагодарную и насильно навязанную роль короля.
 
       18 января 1781 года.
      Аксель со своим полком отправляется в Америку. Перед отъездом он пришел попрощаться, и мы оба знали, что, быть может, более никогда не увидимся. Многие офицеры погибают в бою или умирают впоследствии от ран и болезней. Еще больше их остается увечными на всю оставшуюся жизнь.
      – Любовь моя, то, что я собираюсь сказать, может шокировать вас, – сказал мне Аксель перед уходом. – После того как я покину вас, серьезно обдумайте мои слова и запомните их. Дело вот в чем: Людовик болен. Его умственное здоровье оставляет желать лучшего. Такие люди очень непостоянны и неустойчивы, и их якобы безупречное здравомыслие может пойти прахом в любую минуту. Не так давно это произошло в Англии с королем Эдуардом, и очень легко подобное может случиться и здесь. Если Людовику станет хуже и доктора решат, что ему следует отойти в сторону, чтобы на трон сел принц Станислав, я хочу, чтобы вы помнили, что вас и принцессу-цесаревну, – так он всегда называл Муслин, – всегда ждет теплый прием в Швеции. У меня.
      Он вручил мне небольшой лист бумаги. На нем была написана фамилия военного поставщика в Париже. Аксель сказал, что я всегда могу передать ему сообщение через этого человека. А в случае безотлагательной необходимости я всегда могу отправиться ко двору короля Густава, который с радостью даст мне приют.
      – Иосиф тоже будет рад видеть меня у себя в Вене, – напомнила я Акселю.
      – Если только отношения между Австрией и Францией не улучшатся, я бы настоятельно советовал вам отправиться к шведскому двору.
      Прощание с Акселем ранило мне душу – сердце мое разрывалось от тоски и печали, но я была рада, что он уезжает и на какое-то время уходит из моей жизни.
      Я постараюсь не слишком скучать о нем и не слишком беспокоиться о его безопасности, и не думать о его мягких любимых глазах, его ласковых руках, его страстных поцелуях – я изо всех сил постараюсь быть хорошей и верной супругой.
      Я буду очень стараться.
 
       10 марта 1781 года.
      Щеки у меня порозовели, и я снова стала похожа сама на себя. За прошедшую неделю я очень проголодалась и отправила Эрика в Швецию, чтобы он привез мне оленьего сыра, который я полюбила, пока была в этой стране. Я бы приказала ему привезти и морошки, вот только для нее сейчас не сезон.
      Людовик принес мне корзинку своих любимых пирожных со сладким кремом и миндальными орехами в сахаре, покрытых густой шоколадной глазурью. Вместе мы съели их все до единого, и, естественно, потом нас обоих стошнило.
 
       21 марта 1781 года.
      Я снова беременна. Пока об этом еще никто не знает, если не считать доктора Буажильбера, Софи, Лулу и, конечно, Людовика. Граф Мерси, у которого имеются собственные осведомители при моем дворе и который постоянно пытается выудить дополнительные сведения у доктора Буажильбера, тоже, вероятно, догадывается об этом, потому что, завидев меня, улыбается с заговорщическим видом.
      Мы скоро объявим о моей беременности, может быть, уже в следующем месяце.
 
       22 апреля 1781 года.
      Через несколько месяцев к нам с визитом снова должен прибыть Иосиф. Он очень доволен тем, что я жду ребенка, и говорит, что на этот раз обязательно должен быть мальчик. Ах, если бы я еще получила весточку от Акселя!
 
       12 мая 1781 года.
      Шарло заявился в Маленький Трианон в своем зеленом экипаже и предложил отвезти меня на скачки, но я отказалась, сказав, что поездка наверняка будет беспокойной, и что я боюсь потерять ребенка. Он побыл у меня некоторое время и выразил свое восхищение реставрационными работами, которые я затеяла наверху. Я переделываю несколько комнат в древнегреческом стиле. Шарло рассказал мне о потрясающих экспериментах, проведенных месье Монгольфьером. Этот досточтимый господин способен поднять в воздух гигантский шар из полотняной материи, который некоторое время парит над домами и полями, а потом снова опускается на землю. Шарло горит желанием привязать себя к этому шару и подняться вместе с ним.
 
       3 июня 1781 года.
      Наконец-то я получила известия от Акселя. Он жив и здоров, некоторое время назад воевал в Каролине, где британцы захватили несколько важных городов. Сейчас он в Вирджинии.
 
       20 июня 1781 года.
      Сегодня за обедом Муслин вздумала распевать песенку о братце Жаке и бросила тарелку с супом в свою няню. Я уже говорила ей, что скоро у нее, быть может, появится маленький братик или сестричка (о Боже, только не это!), и эта новость чрезвычайно ее расстроила. Она почти все время капризничает и не слушается.
      Если бы матушка была здесь, то пришла бы в ужас от моей неспособности повлиять на собственную дочь. Мама всегда была тверда со мной и моими братьями и сестрами. Если мы плохо вели себя, нас на несколько часов ставили в угол на лестничной площадке, связав за спиной руки, а после наказания на ужин мы получали лишь хлеб с молоком. Конечно же, я могу отругать или упрекнуть Муслин, но не проявляю при этом должной строгости, а о том, чтобы оставить ее без еды или как-то иначе ограничить ее свободу, и речи быть не может. Мне остается только надеяться, что она когда-нибудь перерастет. Людовик говорит, что он был совершенно неуправляемым ребенком. Скорее всего, Муслин пошла в него. Неужели и следующий ребенок будет столь же непослушным?
      Людовик отправился охотиться и собирать растения в Компьенский лес, взяв с собой только Шамбертена, секретаря и камердинера. Он приглашал с собой и меня, но я отказалась.
      Я знала, что король попросту забудет обо мне, а я буду сходить с ума от скуки. Он воображает, будто я стану помогать ему! собирать травы, а потом мы вместе будем читать книги о лесной флоре. Как же мало он меня знает! И это после стольких лет совместной жизни…
      Я сказала ему, что должна подготовиться к приезду Иосифа.
 
       1 июля 1781 года.
      Сегодня я получила большую пачку писем от Акселя! Он писал мне каждую неделю, но не имел возможности отослать письма вплоть до апреля, когда ему представилась возможность отправить их с офицером, возвращавшимся во Францию на борту корвета «Валькирия». У берегов Бреста корабль налетел на мель, и офицер утонул, но какой-то солдат нашел с низку писем и отправил их в Версаль.
      Сначала я прочла письма по порядку, а потом перечитала их по нескольку раз. Аксель скучает по мне. Ему пришлось многое пережить, и он беспокоится, что, в конце концов, британцы выиграют эту войну. Я бережно храню его письма и плачу, читая их.
 
       2 августа 1781 года.
      Приехал Иосиф, и, к моему неописуемому удивлению, привез с собой Карлотту!
      Я не поверила своим глазам, когда во внешний двор замка тяжело въехал большой дорожный дилижанс и оттуда на камни мостовой ступил Иосиф, постаревший и важный, настоящий император. Он подал руку и помог выбраться из экипажа очень толстой богато одетой даме. Я пристально вгляделась и поняла, что это Карлотта, которую я не видела уже одиннадцать лет!
      Я подбежала к ним и крепко обняла обоих, от радости забыв, что я уже на шестом месяце беременности и должна быть очень осторожна, поскольку ношу наследника престола – или, во всяком случае, очень надеюсь на это. Мы обнялись, всплакнули, снова обнялись и опять немножко поплакали.
      В облике Иосифа, надевшего золотистый плащ, пенсне и серый парик, появилась торжественная важность, которой не было, когда он приезжал сюда в прошлый раз. Он больше не похож на беспутного молодого гуляку и теперь напоминает, скорее, добродушного старого дядюшку. В нем заметны признаки усталости и нечеловеческого напряжения, что совсем неудивительно, учитывая, что ему пришлось пережить. Он командовал полком в войне с Пруссией, он закрыл глаза матушке на смертном одре, он принял из ее рук бразды правления и взвалил на свои плечи весь груз ответственности за империю.
      Карлотта, которая, я должна признать, растолстела до безобразия, обзавелась четырьмя подбородками. Одета она очень безвкусно. Пожалуй, стоит призвать ко двору Розу Бертен и заказать ей новый гардероб для моей сестрицы. Волосы у моей сестры поредели и уложены в какую-то кошмарную прическу. Когда я привела ее в свои апартаменты, фрейлины зашушукались и принялись обмахиваться веерами, чтобы скрыть улыбки. Карлотта, помимо всего прочего, превратилась в желчную и пессимистически настроенную особу. В этом она очень похожа на матушку.
      Я распорядилась, чтобы одна из нянек привела Муслин, и Иосиф с Карлоттой принялись выражать свое восхищение принцессой.
      – Она очень похожа на тебя, когда ты была совсем маленькой, – заявил Иосиф, которому было уже тринадцать или четырнадцать лет в то время, когда я родилась, и который хорошо меня помнит. – Маленькая светловолосая непоседа.
      Муслин – очень красивый ребенок, у нее светлые вьющиеся волосы и небесно-голубые глазенки. Сыпь у нее прошла, и кожа выглядит белой и гладкой. Она очень любит, когда ею восхищаются, но закатывает ужасную истерику, если кто-либо не обращает на нее внимания или, хуже того, перечит ей.
 
       5 августа 1781 года.
      Иосиф отправился в Компьен охотиться вместе с Людовиком, и у меня появилась возможность побыть наедине с Карлоттой. Поначалу она вела себя как старшая сестра, вознамерившаяся поучить младшую жизни, но спустя несколько часов сломалась, расплакалась и призналась мне, что очень несчастна. Она разругалась со своим мужем, и тот удалил ее от себя. Она вернулась в Шенбрунн и с тех пор живет там под опекой Иосифа. Но в Вене ей одиноко и тоскливо, она чувствует себя чужой и страшно скучает по детям.
      Ее супруг привел во дворец любовницу, которая заменила ему Карлотту. Это, конечно, стыд и позор, но никто не смеет и слова сказать об этом. У Карлотты острый язычок, и ее никак нельзя назвать украшением двора, так что, насколько я могу судить, все только вздохнули с облегчением, когда она уехала, – не считая ее детей, разумеется.
      Я была тронута тем, что она сохранила вязаный кошель, который я подарила ей, когда была беременна Муслин.
 
       11 августа 1781 года.
      Шарло пригласил в Версаль изобретателя месье Монгольфьера, чтобы тот запустил свой замечательный воздушный шар. Он сделан из льняного полотна и очень велик – никак не меньше настоящей бальной залы. Под шаром сложили костер из соломы, разожгли огонь, и очень медленно – прямо-таки волшебным образом – гигантский мешок начал заполняться дымом, после чего поднялся в воздух! Подгоняемый ветром, он пролетел над садом и поплыл дальше, становясь все меньше и меньше, пока, наконец, не упал вдалеке за деревьями. Веревки шара запутались в их ветвях.
      Шарло в полном восторге. Он умоляет разрешить ему привязаться веревками к шару, чтобы подняться в воздух вместе с ним. Иосиф хочет пригласить месье Монгольфьера в Вену, чтобы тот продемонстрировал полеты на своем шаре австрийскому Институту науки. Людовик же задал месье Монгольфьеру множество вопросов относительно его изобретения. Почему он поднимается в воздух? Почему никто не додумался до этого раньше? Почему шар так быстро опускается обратно? Он все расспрашивал и расспрашивал бедолагу, пока тот, наконец, не взмолился о пощаде и не потребовал оставить его в покое.
      Мы чудесно провели время. Посмотреть на удивительное зрелище собралась целая толпа зрителей, большинство из которых вели себя по отношению к нам очень уважительно. Хотя нашлись и такие, кто выкрикивал оскорбления, а один бродяга далее плюнул на мои туфли. Погода была прекрасная, день выдался очень теплый, и в синем небе не было ни облачка. Я пожалела о том, что не взяла с собой Муслин. Может быть, когда-нибудь наступит день, когда она сама полетит на таком воздушном шаре. Может быть, к тому времени это станет настолько привычным и обыденным делом, что летать на нем сможет каждый. Только представьте себе небо, в котором полным-полно разноцветных воздушных шаров!
 
       13 августа 1781 года.
      Я призналась Иосифу в том, что Людовик заложил мой бриллиант «Солнце Габсбургов». Так хорошо иметь брата, которому можно довериться, особенно теперь, когда Аксель далеко, а я хранила свою тайну на протяжении многих месяцев.
 
       25 августа 1781 года.
      Я простилась с Карлоттой и Иосифом, и теперь мне очень грустно. Карлотта выглядит не в пример лучше в модных платьях и с высокой прической, которую Андрэ украсил поддельными алмазными заколками. Должна признаться, что мой парикмахер – настоящий мастер своего дела. Сестра подарила мне амулет, который нужно положить под подушку, чтобы он защитил меня и моего ребенка от черной магии, если кто-нибудь решит применить ее против нас. Мы крепко обнялись, и я заплакала. Иосиф тоже прижал меня к груди и пожелал легких родов.
      – Как только ребенок родится, отправь ко мне скорохода, – настойчиво попросил он. – Отправь сразу же, не медли ни минуты. Мы с нетерпением будем ждать от тебя хороших известий.
      – И не забудь надеть пояс Святой Радегунды, когда у тебя начнутся схватки! – окликнула меня Карлотта из дилижанса. – Мама была бы рада.
      – Хорошо, конечно, – сквозь слезы пролепетала я, и тяжелый дорожный экипаж, переваливаясь на камнях, выкатился со двора на дорогу.
      Вслед ему клубилась пыль.
      Я скучаю по ним. Я скучаю по дому. Наверное, сколько бы я ни прожила во Франции, в глубине души я навсегда останусь австрийкой, которая оказалась в неласковой ссылке вдали от того места, к которому стремится сердце.
 
       14 сентября 1781 года.
      К нам пришло сообщение, что Аксель со своими войсками движется навстречу британцам, чтобы атаковать их в Вирджинии. Я беспокоюсь об Акселе: здоров он или ранен? Многие офицеры попали в плен к британцам.
      Но я знаю, что где бы он ни был и чем бы ни занимался, он думает обо мне.
 
       17 сентября 1781 года.
      В Версаль прибыл доктор Сандерсен, чтобы наблюдать меня и присутствовать при родах. С собой он привез крупную и сильную шведку-акушерку. При виде доктора я ощутила, что у меня подгибаются колени, потому что в памяти моей еще живы были воспоминания о боли, страхе и чувстве удушья, которые я испытала, рожая Муслин. Однако когда он приветствовал меня почтительным поклоном и поцеловал мне руку, я немного успокоилась, вспомнив, что он оказался очень умелым врачом. Вспомнила я и его слова, с которыми он обратился ко мне тогда: «Мы сможем сделать это вместе?» После этого я вдруг ощутила твердую уверенность в том, что все закончится благополучно. И действительно, вдвоем мы принесли в этот мир мою любимую Муслин.
      Людовик ворчит, что доктор Сандерсен очень уж высоко ценит свои услуги. Я отвечаю, что благополучное появление на свет будущего короля Франции стоит любых денег.
 
       26 сентября 1781 года.
      Доктор Сандерсен распорядился, что с сегодняшнего дня я должна оставаться в постели, поскольку он ожидает, что в ближайшие нескольких недель у меня начнутся схватки. Я получила еще одну пачку писем от Акселя! Слава Богу, он жив. Недавно он был болен, но теперь с ним все более-менее в порядке. Генерал Рокамбо несколько раз направлял его к генералу Вашингтону для участия в совещаниях, потому что он хорошо говорит по-английски. Аксель пишет, что генерал Вашингтон – очень хладнокровный человек. Насколько я могу судить, эта черта свойственна далеко не всем американцам. Мистер Франклин, когда был здесь, показался мне очень живым и очаровательным человеком, и он понравился всем. Я встречалась и с другими американцами, хотя, должна сказать, некоторые женщины предстали сущими ледышками, а одеты они были так плохо, что выглядели намного старше своих лет. Хотя, конечно, я встречалась, главным образом, с американскими дипломатами, аристократами и их женами, а не военными, как генерал Вашингтон.
 
       6 октября 1781 года.
      Шарло летал на воздушном шаре. Месье Монгольфьер привязал к своему полотняному мешку огромную корзину, в которую посадил несколько овец и других животных. Он наполнил шар воздухом, тот полетел, и вместе с ним полетели и животные. После того как он опустился, животных высадили из корзины и в нее залез Шарло. Станни сделал попытку остановить его, но шар поднялся в небо, и Шарло долетел на нем от луга до деревни Саумой.
      Опускаясь, шар сильно ударился корзиной о землю, так что Шарло повредил запястье, но в остальном ничуть не пострадал. К месту падения сбежалась вся деревня, и жители приветствовали его радостными криками. Шарло нанес мне визит и рассказал о своем полете. Рука у него забинтована, но я еще никогда не видела его в столь приподнятом настроении. Он говорит, что я такая же большая, как воздушный шар.
 
       29 октября 1781 года.
      Неделю назад, рано утром, у меня начались схватки. В отличие от прошлого раза боль была резкой и острой. Софи страшно разволновалась и побежала за повивальной бабкой, которая села рядом со мной и ощупывала мой живот всякий раз, когда накатывал приступ боли.
      Прибыл доктор Сандерсен. Разложив свои инструменты, он заявил:
      – Думаю, на этот раз все пройдет быстрее.
      От его слов я почувствовала облегчение, потому что, проснувшись от сильной боли, не на шутку испугалась. Но доктор снова уверил меня, что вторые роды обычно протекают намного легче первых.
      Мне так хотелось, чтобы рядом был Аксель! Явились все члены королевского семейства, последними пожаловали министры. Больше в спальню ко мне никого не пустили, хотя в коридоре осталось дожидаться своей очереди еще много людей. Людовик очень нервничал. Он непрестанно вскакивал с кресла и начинал расхаживать по комнате, волнуясь, что мне нечем дышать и требуя дать мне воздуха. Но я не жаловалась. В кровати мне было вполне удобно, в комнате дышалось легко, и в этот раз не было шумной толпы зрителей, взбирающихся с ногами на стулья, чтобы лучше видеть.
      Боль становилась все сильнее, и повивальная бабка старалась облегчить ее, растирая мне спину. Людовик все порывался дать мне макового сока, но доктор сказал «нет», объяснив, что ребенок может уснуть, а после рождения не проснуться. Кроме того, я пока могла терпеть боль. Я знаю, мне помогало и то, что я уже рожала раньше, поэтому понимала, что могу выдержать все до конца. Я не снимала с себя пояс Святой Радегунды, молилась ей и знаю, что святая мученица придала мне сил.
      О последних часах родовых схваток у меня остались очень смутные воспоминания, потому что боль стала просто ужасной и большую часть времени я провела без чувств. Я помню, как звала Лулу, Софи и Карлотту (хотя, разумеется, Карлотты не было рядом, ведь она вернулась в Вену вместе с Иосифом несколько месяцев назад) и крепко держала их за руки. Мне было больно, когда повивальная бабка нажимала на живот и когда доктор, прося меня поднатужиться и снова поднять высокое здание, совсем как в прошлый раз, ввел внутрь меня инструменты.
      Тогда я закричала. И еще помню, как Лулу сказала доктору:
      – Не делайте ей больно! Ради всего святого, только не делайте ей больно!
      Я помню свои слезы, боль и жидкость, которая вытекала из меня.
      Потом я ничего более не помню, пока, наконец, перед моим затуманенным взором не возникло лицо месье Жене, хранителя печатей, стоявшего рядом с кроватью. Он громко выкрикнул:
      – Сын, у Франции родился сын!
      В комнате раздался всеобщий вздох облегчения и радости. Я услышала, как Людовик громко возблагодарил Господа, а кто-то, Станни, по-моему, ругался в бессильной злобе.
      Доктор Сандерсен взял на руки и показал мне маленькое красное создание, а потом похлопал его по попке, чтобы малыш закричал. Это был слабый и тихий крик, похожий на попискивание, которое издает крошечный щенок, родившийся раньше времени. Повивальная бабка обмыла его, закутала в красивое одеяльце, украшенное вышитыми геральдическими лилиями, и положила мальчика мне на руки. Он был теплым и маленьким, меньше Муслин, когда та родилась. Глазки у него были закрыты, и на голове совсем не было волос. Я поцеловала его, а потом, должно быть, лишилась чувств, потому что не помню более ничего. Откуда-то издалека до меня донесся слабый голос Людовика, возвестившего:
      – Мадам, вы стали матерью дофина.
      Действительно, наконец-то я стала матерью дофина. Слава Богу.

IX

       14 декабря 1781 года.
      Моего сына обожают и преклоняются перед ним так, словно он – воплощение Бога не земле. Посланцы иностранных государств, чиновники и официальные лица из многих провинций Франции, влиятельные парижане, королевские министры и придворные – все приближаются к его колыбельке с таким трепетом, словно входят в священный храм. И смотрят на малыша так, словно узрели ожившего святого или крест, на котором распяли Спасителя. Мы так долго ждали рождения наследника трона! Сколько горестных лет нам пришлось пережить! И теперь, когда принц родился, это кажется нам чудом, неожиданным и нежданным даром небес. Я бы с величайшей радостью позволила подданным полюбоваться на него, не будь он таким крошечным и малоподвижным, в отличие от Муслин.
      Пока этого никто не замечает. Посетители, с благоговением приближающиеся к колыбельке, успевают бросить на него один-единственный взгляд, так что просто не видят чего-либо необычайного. Для них он всего лишь крохотный младенец, закутанный в шерстяные одеяльца и лежащий в золоченой колыбели, драгоценный дофин Франции. Но для меня он значит намного больше. Для меня он любимый сын, мой дорогой Луи-Иосиф. Но при этом он как будто пребывает в летаргическом сне, тихий и спокойный. Его совершенно не интересует окружающее. Он не размахивает ручками и ножками, подобно другим детям, и хотя ему уже исполнилось два месяца, до сих пор не может оторвать головку от атласной подушечки. Я всегда тщательно прячу свой дневник, и вообще теперь я храню его в новом месте, куда никому даже в голову не придет заглянуть. Никто не должен прочесть того, что я пишу здесь о будущем короле Франции.
 
       2 февраля 1782 года.
      Я очень беспокоюсь о нашем маленьком Луи-Иосифе. К нам приехали три медицинских светила, чтобы осмотреть его, приехали из самого Эдинбурга.
 
       17 февраля 1782 года.
      Сегодня Лулу застала меня в слезах и сделала все, чтобы утешить, но я безутешна. Мне нет и не будет покоя.
      Луи-Иосифа осматривали и другие специалисты, и все они едины в своем мнении. У дофина искривление позвоночника, и он никогда не будет стройным, и никогда не сможет ходить самостоятельно. Людовик хорошо заплатил им, чтобы они хранили свои выводы в тайне. Об этом никто не должен даже догадываться – хотя, конечно, няня дофина знает все. Я по-прежнему кутаю его в одеяльца, так что посетители – чуть было не написала «обожатели» – видят только его личико.
 
       28 февраля 1782 года.
      Аксель жив и здоров. Он – герой! Наконец-то я получила о нем более подробные известия. Я так давно не получала от него весточки, что уже начала бояться, что его ранили или даже убили.
      Он был с генералом Рокамбо и американцами, когда они окружили войска английского генерала Корнуоллиса. В конце концов генерал Корнуоллис вручил им свою шпагу и сдался вместе с войсками. Во время перестрелки с британцами Аксель сражался очень храбро и спас много солдат, американских и британских. Генерал Рокамбо наградил его орденом, а генерал Вашингтон пожал ему руку, поблагодарил и произвел в члены ордена Цинцинната. Я горжусь Акселем и скажу ему об этом, когда мы увидимся. О, когда же, когда я, наконец, увижу его? Наша разлука длится слишком долго.
      Разумеется, я не могла знать этого заранее, но бои с британцами и их сдача произошли как раз перед тем, как родился Луи-Иосиф. Должно быть, мои звезды и звезды Акселя расположились на одной линии, как сказала бы Софи.
 
       3 апреля 1782 года.
      Я пишу эти строки в гроте в Маленьком Трианоне, в безопасном и надежном уединенном месте. Рядом, у входа в грот, стоит на страже Эрик. С тех пор как родился Луи-Иосиф, Эрик все время держится поблизости от меня и ребенка, не оставляя нас одних ни на минуту, как если бы он, а вовсе не Людовик, был отцом дофина. Мне приятна его забота, и я не преминула сказать ему об этом.
      Сегодня мне как никогда нужен покой и уединение этой небольшой пещеры. Доктора поставили еще один неутешительный диагноз. Они говорят, что у дофина развилась болезнь легких, которая перекинулась с груди на плечо и спину. Они говорят, что его маленькую спинку и ручку должны осмотреть хирурги и что-то сделать, чтобы болезнь не вернулась назад в легкие и не убила его.
      Я ничего не понимаю в этом, но главный врач объявил свой приговор очень торжественным и мрачным голосом, а все говорят, что он опытный лекарь. По общему мнению, именно в Эдинбурге можно найти самых лучших докторов, а этот практикует именно там. С другой стороны, я сама слышала разговоры о том, что Эдинбург почти столь же грязен, как и Париж, и что жители там, не стесняясь, выбрасывают отходы прямо на улицы. Однако же о шотландцах идет слава как об очень крепких и закаленных людях.
 
       24 апреля 1782 года.
      Вчера во дворец прибыл хирург, чтобы выполнить предписания докторов из Эдинбурга. Луи-Иосифу исполнилось шесть месяцев, и врачи считают его достаточно взрослым для того, чтобы вытерпеть боль, которой неизбежно будет сопровождаться хирургическое вмешательство.
      Эрик был рядом, все это время он простоял в коридоре. Я слышала, как Амели кричала на него. Кажется, в последние дни она злится на него сильнее обыкновенного. Софи настаивает на том, что я должна уволить Амели, которая ведет себя оскорбительно и неуважительно, но я боюсь отважиться на такой шаг. Ей слишком много известно обо мне. Я знаю, что она насмехается за моей спиной. Я слышала, как смеются молодые горничные, и замечаю, как они стараются подавить смех, когда я вхожу в комнату. У некоторых на лицах заметно смущение, и я знаю, что в глубине души они любят меня и хранят мне верность. Амели не сумела настроить их против меня.
      Я не хотела, чтобы кто-нибудь из слуг присутствовал при том, как хирург будет заниматься Луи-Иосифом, поэтому распорядилась, чтобы Софи отослала их всех, за исключением Эрика. Софи, Людовик и я ждали появления хирурга. На руках я держала мирно посапывающего Луи-Иосифа.
      Я смотрела, как в комнату вошли два дородных мужчины, толкая перед собой небольшое кресло на колесиках. И лишь ютом пожаловал хирург собственной персоной – неряшливо одетый человек с клочковатой черной бородкой, в дешевом плаще и треуголке. Он приветствовал нас коротким кивком и сразу же приступил к делу.