Маленький скандал

У входа в новое крыло мы поставили пару колонн, которые мы изготовили так, чтобы они сочетались с колоннами на передней веранде, но в меньшем масштабе. Между ними массивные, в античном стиле двойные двери вели в гостиную, а из нее в спальню.

По крайней мере, двери и колонны Стефани понравились.

— О! — воскликнула она, хватая Адама за руку. — Их тут не было на прошлой неделе. Я в них просто влюбилась. Где, скажите мне, вы нашли такие колонны?

Адам простодушно улыбнулся.

— Кили вместе с архитектором подготовили чертежи, а изготовили их в Алабаме. Кили нашла двери, верно, Кили?

— Да, на распродаже антиквариата, — сказала я. — Все старинные двери и все ручки для них, и цветочные урны на парадной веранде.

— В какой цвет мы покрасим двери? — спросила Стефани, глядя на Уилла.

Мы? Мне хотелось визжать от злости. Мы не будем красить двери.

— На самом деле, — сказала я на удивление спокойным тоном, — эти двери никогда не красили. На них патина. — Я пробежала пальцами по атласной древесине, которую натирали пчелиным воском вручную.

— Я знаю, — возбужденно воскликнула Стефани. — В цвет кофе с молоком! Чтобы сочетались со ставнями. Разве не прекрасная мысль?

«Только через мой труп ты сделаешь эти двери рекламой „Нескафе“», — подумала я. Уилл потер глаза.

— Мне лично нравится, как выглядит старинное дерево, — мягко заметил Уилл. — Давай оставим их такими, как есть. Хотя бы на первое время.

«Ого, — подумала я, — да ты обрел голос».

Оказавшись в спальне, Уилл сразу подошел к окнам в сад. Он отошел на несколько шагов вглубь и снова посмотрел в окно. Я сразу поняла, что он делает: он хотел знать, что будет видеть, поднимаясь с постели каждое утро.

— Отлично, — тихо сказал Уилл.

Я почувствовала себя так, словно он осыпал меня сапфирами и рубинами. Архитектор изготовил чертежи окон для каждой комнаты. Эти окна были несколько иными, чем требовал стиль неоклассицизма — скорее больше напоминавшие итальянский дизайн, и, на мой взгляд, это был единственный небольшой просчет в вообще-то блестящем архитектурном проекте.

Но я пошла к талантливому плотнику, которого нанял Уилл, и мы с ним вместе измерили и зарисовали все оригинальные окна и подготовили новый план: два окна в том же масштабе, что и обе половинки двери в спальню, двойные застекленные двери — «французские двери», такие же, как в столовую, и слегка преувеличенное веерообразное окно над ними. Плотник делал рамы по месту, вставил старинное стекло гармошкой — из тех, что нашлись в доме на чердаке.

Архитектор решил добавить навесной балкон — такой же, как балкон фасада, только чуть побольше.

Стефани открыла «французские двери» и выглянула. Балкон был все еще в лесах, оставшихся после покраски наружной стены.

— Тут можно ходить? — боязливо спросила она.

— Только вчера закончили, — гордо сказал Адам, — он прочен, как скала.

Стефани вышла на балкон.

— О! — только и сказала она.

Уилл вышел вслед за ней, и они оба уставились в пространство. Уилл обнял Стефани за талию, и она положила голову ему на плечо. Мы услышали стук коготков по деревянному настилу и заливистый лай. Уилл нагнулся, чтобы взять свободной рукой собаку. Сцена была исключительно интимной.

По молчаливому согласию мы с Адамом оставили парочку наедине и спустились вниз.

Ты сделала свою работу, сказала я себе. Может, чуть лучше, чем следовало.

Глава 45

В августе папочка приготовил для меня сюрприз. В среду утром он позвонил мне, как обычно, чтобы напомнить о нашем традиционном ужине.

— Приготовил кое-что новенькое, — сказал он. — Я знаю, что тебе очень нравится моя запеченная лососина. Но пора расширять меню. Только ничего не ешь накануне, ладно?

Я повесила трубку, и в голову мне пришло сразу несколько мыслей. Во-первых, что-то в папиной жизни изменилось. Голос его звучал как-то возбужденно. Я была настолько занята последнее время, что упустила один очень важный момент — нерушимая константа моей жизни перестала быть таковой. На той неделе я пропустила традиционный ужин с отцом. На самом деле я пропустила этот ужин потому, что поехала в Атланту для того, чтобы купить обои для одной из гостевых ванн в Малберри-Хилл.

— Глория?

Глория что-то пробурчала. Тетушка проверяла счета — занятие, которое она меньше всего любила в жизни.

— Ты ничего необычного за папой в последнее время не замечала?

Глория подняла голову и задумалась.

— Что именно?

— Я не знаю. Он позвонил, чтобы пригласить меня на ужин, и сказал, что сегодня будет особое блюдо.

— Не лососина? Твои молитвы услышаны.

— И не только это. Голос у него звучал как-то странно.

— Ну, я заметила, что он тщательнее причесывает волосы. И представь себе, дважды я застукала его за тем, что он бегает трусцой по утрам.

— Отец? Мердок бегает трусцой? Я даже не знала, что у него есть кроссовки.

— Я сама была удивлена, — сказала Глория. — Может, ты знаешь, что с ним?

— Пожалуй, сегодня я попытаюсь это выяснить. — Я вернулась к работе и забыла об этом разговоре.

В семь часов, когда я припарковала машину к отцовскому дому, я заметила, что рядом с домом стоит еще одна машина. В этом не было ничего особенного. Отец часто обкатывал машины перед продажей. Странно было то, что отцовская машина тоже была на месте, а вторая — красный «хюндай» — из тех автомобилей, продажей которых отец никогда не занимался.

Из дома несло чесноком. Вот, решила я, в чем состоит сюрприз. Папа, должно быть, узнал, как готовят спагетти и сухарики с чесноком.

Я открыла дверь своим ключом и пошла на кухню. Отец стоял ко мне спиной — у плиты, с повязанным на поясе полотенцем. В руках у него была деревянная ложка, и он что-то помешивал на сковородке, стоящей на большом огне. Но на кухне он был не один. Миниатюрная женщина с длинной темной косой до талии стояла рядом с отцом и резала лук.

— Привет, — сказала я, на мгновение задумавшись, не ошиблась ли я домом.

— Кили, — сказал папа и положил ложку.

— Папа?

Женщина повернулась ко мне и застенчиво улыбнулась. Она была азиаткой, и на ней были очки и бледно-зеленый спортивный костюм. При более пристальном взгляде я заметила седую прядь в ее волосах. Морщин у нее на лице не было, а из косметики только бледно-розовая помада.

Папа положил ей руки на плечи, и я подумала, что сейчас упаду в обморок.

— Дочурка, — сказал отец, — это моя подруга, Серена. Серена, это моя девочка, Кили.

Серена протянула мне руку, заметила, что у нее все еще в руке нож, и засмеялась, прежде чем положить его на стол и вытереть руки полотенцем.

— Кили, — сказала она с отчетливым южным выговором, — так хорошо, что мы встретились. Надеюсь, вы не против того, что я оказалась на вашем семейном ужине? Ваш отец уверил меня, что в этом нет ничего страшного.

— О нет, — сказала я. — Я нисколько не возражаю. Приятно ужинать в компании.

Кто ты такая, черт возьми, и что ты делаешь на кухне моей мамы?

— На самом деле мы сегодня отведаем блюдо по рецепту Серены, — гордо сказал папа. — Креветки по-креольски.

Я предположила, что они делают что-то мелко нарубленное и быстро обжаренное. Из азиатской кухни.

— Креветки по-креольски? — тупо переспросила я.

— Я выросла в Батон-Руже, — сказала Серена. — Это старинный рецепт, который передавался из поколения в поколение в моей семье. Хотя я не могу приготовить его в точности так, как его готовили у нас дома — у вашего отца не хватает ингредиентов.

— Надо будет послать за продуктами, которые ей нужны. Знаешь, этот острый креольский соус? Это все из ее кухни. Серена — отличный повар.

Серена любовно потрепала отца по щеке.

— Он так давно питался тем, что готовил сам, что позабыл разницу между нормальной едой и едой исключительно вкусной. Я говорила ему, что даже мюсли будут вкуснее, если в них добавить молока.

Мюсли? Она что, и завтраки уже ему готовит?

И как раз в это время рис стал вылезать из кастрюли. Я убрала огонь. Папа снова стал что-то мешать, а Серена умело продолжала вести общую беседу.

Мы сидели за столом, ели из очень хорошей посуды, которую не доставали из буфета уже лет пять. Отец сидел на своем обычном месте во главе стола, а Серена рядом с ним. Как, подумала я, догадалась она оставить стул в дальнем конце стола пустым?

— Вы, наверное, задаетесь вопросом, как мы встретились и что я тут делаю? — сказала Серена, накладывая нам салат. — Я говорила вашему папе, что он должен вам сказать, что мы встречаемся, но вы же знаете, каковы мужчины.

— Серена работает менеджером в банке в Гринвилле, — сказал мой папа. — Месяц назад я приехал туда по делу, и так мы встретились.

— Он дважды приезжал на неделе, и практически без повода, — со смехом сказала Серена. — Я видела, что он мной интересуется, но у него не хватало храбрости пригласить меня на свидание.

— Я собирался, — запротестовал отец.

— Может, через год он и пригласил бы меня на свидание, — сказала Серена. — Поэтому я взяла инициативу в свои руки. Пригласила его на ленч. Очень достойно. Я думаю, для первого свидания совместный ленч — самое правильное, не так ли? — спросила она у меня. — Никаких обязательств, никакой неловкости у входной двери. Просто ленч, и все.

— О да, — выдавила я из себя. — Так вы уже месяц встречаетесь? — Где, черт побери, я была все это время? Отец встречается с женщиной, а я ни сном, ни духом.

— Нет, дольше, — сказал папа. Он, должно быть, заметил странное выражение моего лица. — Я хотел сказать тебе, дочурка. На самом деле. Но ты была так занята. Я на самом деле хотел тебе еще на той неделе сказать, но ты уехала, а на этих выходных мы ходили на урок танцев, а потом на вечеринку.

Я переводила взгляд с отца на Серену. Они выглядели как нормальные люди, но то, что они говорили, не укладывалось ни в какие рамки. Эта парочка брала уроки танцев?

— Бальных танцев, — сказала Серена. — Это идея вашего отца. В декабре моя компания устраивает рождественский бал с оркестром и всем прочим в ресторане «Марриотт», в Атланте. Я сказала Уэйду, что никогда не умела правильно вальсировать, и он тут же предложил мне походить вместе на уроки бальных танцев.

— На Новый год мы тоже устраиваем бал. Советую и тебе получиться, — сказал папа.

Ты что, свихнулся? Ты не можешь ходить на танцы с этой женщиной. Ты женатый человек. И потом, с кем буду танцевать я?

Кое-как я сумела покончить с салатом и креветками по-креольски, которые, надо признать, оказались очень вкусными. Съела я и десерт — крем-брюле. Когда Серена пошла на кухню варить кофе, который, как она обещала, будет лучшим в городе, я уже больше не смогла молчать.

— Папа, ты понимаешь, что делаешь? — шепотом спросила я. Отец кивнул:

— Да. Беру свое от жизни. Она замечательная, правда. Иногда и со мной случаются хорошие вещи.

— А как насчет меня? Я думала, я — это то самое замечательное, что случилось с тобой. А мама? Ты помнишь, что у тебя есть жена — Джаннин Марри Мердок, женщина, с которой ты так и не удосужился развестись. Ты женатый человек, папа.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — спокойно сказал отец. — Серена — это то лучшее, что случилось со мной за весьма долгое время. Я думаю, что она права. Надо было тебе раньше сказать, чтобы ты привыкла к этой мысли.

— Я никогда не привыкну к этой мысли, — холодно заявила я. Папа вздохнул.

— Я от тебя такого не ожидал, Кили Мердок. Твоя мама сбежала от нас больше двадцати лет назад. Я все эти годы провел в мучительной попытке понять, что же я делал не так. Я пытался ее найти, пытался выяснить, что случилось, но упирался в бетонную стену. Теперь, когда ты сказала, что хочешь узнать правду, я не стал тебя останавливать. Я верю, что ты делаешь то, что считаешь нужным, чтобы, наконец, успокоить душу. И я подумал, что ты отплатишь мне той же монетой. Я все эти годы провел в одиночестве. Я не искал замену твоей матери. Но со мной просто что-то случилось. Я зашел в банк, увидел улыбающееся мне красивое лицо — и пропал.

— Хочешь сказать, что ты влюбился? Папа, ты не ходил на свидания тридцать лет. Откуда ты знаешь, что ты просто не… не…

— Не жертва инстинкта?

Я в ужасе посмотрела отца.

— Ты не…

— Это не твое дело, юная леди, — сурово сказал отец. — Когда тебе исполнился двадцать один, я просто сказал себе, что ты — самостоятельный человек. Поэтому, когда ты пропадала ночь напролет, я не задавал тебе вопросов. Я верил, что ты сама разберешься, что хорошо и что плохо. И когда ты решила выйти замуж за Эй-Джи, я, хотя его и не особенно жаловал, не стал тебя отговаривать. Я сказал себе, что ты свободный взрослый человек. А я, дорогая, вдвое тебя старше, так что все, что тебе надо знать, — это то, что у меня появилась замечательная компаньонка. Мне нравится ее общество, а ей нравится мое, и мы намерены проводить много времени вместе.

Я была почти в слезах.

— Но ведь ты не… не думаешь жениться на ней? Я хочу сказать, ты не можешь. Ты все еще женат на маме.

Серена вошла с кофе. Она увидела, что я плачу, и увидела папино выражение. Она поставила поднос на стол, сочувственно пожала плечо отца и, ни слова не говоря, вернулась на кухню.

Отец подвинул мне кружку кофе и взял в руки свою. Добавил туда две ложки сахара и на дюйм сливок. Долго мешал.

— Я не собирался тебе об этом говорить, пока у меня не будет что-то конкретное тебе сообщить. Но раз уж ты не можешь успокоиться, я тебе скажу. Я нанял еще одного частного детектива. Он настоящий профи, из Атланты. Так или иначе, но правду я выясню. Ты была в одном права, Кили. Время пришло.

Глава 46

В четверг утром мы с Остином наняли грузовичок в агентстве по найму автомобилей за городом. Я вела машину, он развлекал меня разговорами.

— Послушай, есть одно местечко, куда я бы хотел заехать в Саванне. Тебе, наверное, захочется передохнуть ночь после долгого сидения за рулем, но обо мне не беспокойся — я никуда не пропаду.

— На это я готова поставить, — сказала я. Мы оба знали, что Остину не терпится побывать во всех гей-клубах, о которых он читал в Интернете. — К тому же в шесть будет аукцион, на котором мне надо побывать. Прошу тебя только об одном — не слишком себя изматывай. Завтра утром мне понадобится твоя помощь. В Новый Орлеан нам надо отправиться пораньше.

Мы несколько недель готовили эту поездку за покупками. Расписывали маршрут, отмечали точки на картах. Я хотела взять с собой Глорию, но она оказалась занята своим проектом. Она настояла на том, чтобы я одна не ехала, и уговорила Остина составить мне компанию. Его особенно уговаривать не пришлось. Конец августа — мертвый сезон для флориста, поэтому Остин без особых сожалений повесил на дверь магазина табличку «В отпуске» и принялся упаковывать вещи. Энтузиазма ему добавил тот факт, что мои планы включали посещение Саванны и Нового Орлеана.

Первая наша остановка была в Атланте. В аукционном каталоге я заметила немецкий буфет из мореного дуба. Стартовая цена его была двадцать восемь тысяч долларов — деньги немалые, но, когда я показала фото Уиллу, он загорелся и согласился, что буфет станет достойным украшением комнаты для завтрака. В том же каталоге мы нашли пару канделябров, стилизованных под оленьи рога для кабинета Уилла, который я собиралась декорировать в псевдоохотничьем стиле, и еще парочку красивых акварелей с изображением речной форели девятнадцатого века.

До Мейкона мы доехали к полудню. Повернули на восток. К этому времени я изрядно устала от бесцельной болтовни.

Остин пытался что-то найти по радио, но мы никак не могли прийти к общему знаменателю — он ненавидит кантри, а я ненавижу танцевальные мелодии восьмидесятых.

— Итак, — спросил он, наконец, — как прошел семейный ужин? Остин пытался изобразить невинность, но я поняла, что до него дошли кое-какие слухи.

— Отлично, — сказала я. — Папа приготовил новое блюдо.

— Я слышал, — с удовольствием подхватил тему Остин. — Что-то китайское, верно? Как она тебе? Понравилась? Тебе не кажется, что она покушается на его деньги? Не слишком ли она молода для него?

Я смотрела прямо перед собой.

— Я говорила о новом блюде. Он приготовил креветки по-креольски.

— А…

— И я познакомилась с его подругой. С ней все в порядке. Не так уж она молода. Я думаю, ей слегка за пятьдесят. Она азиатка по происхождению, но несколько поколений прожили в Америке. Я не спрашивала ее, китаянка ли она. Выросла она в Батон-Руже.

— Ну и как? Она охотится за его денежками? Она работает в банке и точно знает, чего твой отец стоит.

Да, сплетни в нашем городе работают быстрее, чем радио. Я не задавалась вопросом, нужны ли Серене деньги отца. Я вообще не задавалась вопросом, зачем она с ним встречается. Единственное, что меня волновало, это зачем мой отец встречается с ней.

— Серена работает в банке в Гринвилле, — объяснила я Остину. — Я не думаю, что она имеет какое-то отношение к тому банку, где хранит сбережения мой отец. И по нему видно, что он в нее влюблен. И я думаю, что чувства взаимны.

— Как ты думаешь, у них это было?

— Остин, прекрати.

— Значит, было. И что ты при этом чувствуешь? Я хочу сказать, ведь ты тридцать лет оставалась единственной женщиной в его жизни. Папина девочка, так сказать. Как этот комплекс называется: Эдипов или Электры?

— Никак, — воскликнула я. — Наша с Сереной встреча прошла прекрасно. И потом, есть ли у них секс или нет — не мое дело.

— Я знал это! — ухмыляясь, воскликнул Остин. — Старый добрый Уэйд. Молодчина. Как ты думаешь, она знает эти всякие трюки, которыми славятся восточные гейши? Что-то из серии Кама-сутры?

— Мы сейчас говорим о моем отце. Или ты прекратишь эту тему немедленно, или я выброшу тебя из грузовика, ты, извращенец.

— Я просто разговариваю, и незачем на меня бросаться. Может, он и твой отец, но он всего лишь живой человек. И у живого человека, знаешь ли, есть свои потребности. Сколько времени прошло с тех пор, как твоя мама ушла?

— Больше двадцати лет, — хмуро ответила я. — И, насколько мне известно, они все еще официально женаты.

— Это еще не точно, — осторожно сказал Остин. — Мы ведь проверяли данные только по южным штатам. И, моя сладкая, совсем не исключена вероятность того, что Джаннин умерла. Ты ведь это понимаешь, верно?

— Ты сказал, что свидетельства о смерти нет.

— Нет, верно. Но тебе не кажется, что, если бы она была жива, ты бы что-то о ней услышала за все эти годы? Я хочу сказать, ты сказала себе, что она убежала. Она никогда не входила с тобой в контакт. Ты не думаешь, что между твоими родителями все кончено? Она могла просто выйти замуж за Дарвиса Кейна и нарожать ему кучу ребятишек.

— Этого просто не может быть, — сказала я. — И давай закроем тему.

— Как хочешь, — сказал он, откинулся на спинку сиденья и, кажется, уснул.

Остин не открывал глаз до того самого момента, как мы подъехали к отелю «Десото-Хилтон» в Саванне.

— Уже на месте? — спросил он. — Почему ты меня не разбудила? Я мог бы повести машину за тебя. — Ты и так сделал мне одолжение. Ехал молча.

Он показал мне язык. Я взяла для нас номер, и, когда мы поднялись наверх, я чуть было не заплакала. Я заказала номер с двумя кроватями. Там же была одна — но огромная.

— Так, — сказала я, присев на кровать. — Подожди распаковывать вещи.

Я взяла телефон и позвонила дежурному администратору. Они принесли мне извинения, но отель был полон, и других номеров просто не было.

— Ну и что? — сказал Остин, вытаскивая несессер из сумки. — Мы просто будем спать в одной кровати. Всего несколько часов. Я не собираюсь к тебе приставать.

Я мрачно на него взглянула.

— Ты храпишь. К тому же я привыкла спать одна.

— Жаль, — сказал он, успев увернуться от летящей в него туфли.

Когда Остин вышел из ванной, выглядел он просто убийственно хорошо. Отлично выглаженные белые парусиновые брюки, полосатая рубашка, дорогие кожаные сандалии на босу ногу. От него пахло дорогим одеколоном. Он был высоким и загорелым, молодым и красивым. Мальчик с рекламной картинки.

— Ты просто отпад, — мрачно сказала я.

— Ты думаешь? — спросил он, покрутившись передо мной, чтобы я могла составить полное впечатление. — Похож на выпускника средней школы перед балом?

— Тебе придется отбиваться от ребят бейсбольной битой, — сказала я.

Остин присел на кровать рядом со мной и обнял меня за плечо.

— Я мог бы пойти на ужин с тобой, если хочешь. В клубах тусовка начинается не раньше десяти, насколько я знаю. Что скажешь? Я плачу.

Я поцеловала его в лоб.

— Спасибо, не надо. Я хочу попасть на аукцион до начала, чтобы хорошенько посмотреть на лоты. Я забегу в бар и перехвачу там что-нибудь. А тебе советую сходить в ресторан «1790-й» — на Президент-стрит. Посиди там немного в баре, закажи мартини. Через десять минут, самое позднее тебя пригласят на ужин. А может, и замуж позовут.

— Ну… — Остин пребывал в нерешительности.

Аукцион проводился в невзрачном бетонном здании в промышленном районе в западной части города. Я поняла, что попала по нужному адресу, когда увидела припаркованные возле здания грузовики и пикапы.

Я назвала женщине у двери свое имя, адрес, номер налогоплательщика и все прочее, а она дала мне картонную табличку с моим номером.

— Мы начинаем через пятнадцать минут, — сказала женщина, стряхивая пепел с сигареты на бетонный пол. — Десять процентов покупательский залог. Мы ни для кого тут ничего не придерживаем. Плати и уноси.

Я присоединилась к толпе, заполонившей первый этаж здания. Толпа была весьма примечательная. Потрепанного вида субъекты в футболках и с черным ободком под ногтями мешались с хорошо одетыми дилерами средних лет и детишками, которые гонялись наперегонки, швыряясь друг в друга картофельными чипсами.

Тот лот, что заинтересовал меня, привлек к себе внимание еще, по крайней мере, пяти покупателей. То был ореховый комод девятнадцатого века. Из каталога следовало, что он попал сюда из усадьбы в окрестностях Чарльстона, но аукционному каталогу верить опасно. Красивая медная обивка, явно оригинальная, оригинальные ручки выдвижных ящиков. И основание выглядело так, как должно было выглядеть. Этот комод стал бы великолепным дополнением к хозяйской спальне или даже к гостевой спальне, если мне удастся найти что-то более привлекательное.

После того, как я убедилась в том, что эта вещь — не подделка, я решила посмотреть, что еще предлагал мне этот вечер. Лоты, как и толпа, представляли собой эклектичную смесь. С десяток лотов действительно стоили покупки — несколько приличных восточных ковров, несколько оригинальных полотен, много серебра и хрусталя, несколько вещиц бело-голубого фарфора, которые я пометила у себя в каталоге. Наряду с этими вещами, были тут очки и сумки от Гуччи, наборы инструментов, несколько громадных картонок с пряжей.

Зазвенел звонок, и аукционист занял место у микрофона на кафедре.

Он действовал быстро, надо отдать ему должное. За час он распродал очки и сумки, половину инструментов и несколько ковров. Цены были на удивление хорошими. Почти не раздумывая, я приобрела три больших, немного потертых восточных ковра, за две сотни долларов каждый. Я видела подобные ковры в одном выставочном зале, и меньше трех тысяч ни одна вещь там не стоила. Я огляделась, думая, что кто-то захочет перебить мою цену, но таковых не нашлось, и я оказалась в крупном выигрыше.

Но мне не пришлось долго упиваться своей удачей. Фарфоровая посуда пошла по довольно высокой стартовой цене, и поэтому народ быстро потерял интерес — я купила две коробки тарелок, блюд, кувшинов, супниц и ваз за триста пятьдесят долларов за все.

Я пошла забрать покупку и присела, чтобы получше посмотреть на то, что я купила. Блюда и тарелки были изготовлены в Англии — все с оригинальными логотипами на обратной стороне. Несколько штук «Веджвуда», несколько «Стаффордшира» и самое лучшее — блюдо для мяса «Коулпорт». Всего пять блюд и три тарелки поменьше. Кувшины были глубокого кобальтового цвета, но кое-где были сколы и трещины. Но супница «Вустер» оказалась чудесной. Размером скорее с тазик для ног, она продавалась вместе с подставкой — нижней тарелкой, жаль только, что крышка оказалась потрескавшейся.

Три самые лучшие фарфоровые вещицы пойдут в Малберри-Хилл, остальное я куда-нибудь пристрою, может, даже оставлю себе.

Ведущий аукциона самые лучшие лоты оставил на десерт. Я готова была застонать, когда трюмо из уэльской сосны пошло за три тысячи долларов, а роскошный столовый гарнитур за восемь, но я держала себя в руках и в торг не вступала.

Наконец, наступил тот момент, которого я так долго ждала. Знакомо забилось сердце. Десять тысяч, сказала я себе. Если мне удастся купить его за десять, то вся остальная обстановка спальни будет строиться вокруг него.

Я помнила тот наказ, который мне давала Глория, объясняя, что, по ее мнению, называется красивой комнатой. «Деревянные полы, покрытые восточным ковром, для ощущения богатства и текстуры. Одна настоящая антикварная вещь, которая придаст комнате элегантности и организует пространство. И красивая картина, которая говорила бы с тобой всякий раз, как ты на нее смотришь.

Этот комод стал бы одним из трех краеугольных камней формулы Глории.

— А теперь наш хит, — сказал ведущий, согнувшись перед микрофоном, быстро сканируя взглядом зал. — Ореховый комод девятнадцатого века, прибывший сюда прямо с плантации Катабога возле Чарльстона. Вы ничего подобного нигде не увидите, разве что в музее. Что скажете? Кто даст мне шестьдесят?

— Долларов? — спросил кто-то сзади. — Я дам вам шестьдесят долларов.

— Господа, за издевательство над ведущим — штраф, — сказал аукционист. — Я говорю о шестидесяти тысячах американских зеленых, и это еще дешево для такой вещи. Кто даст мне шестьдесят тысяч?

Все вокруг завертели головами, высматривая, найдется ли кто-нибудь, готовый предложить такую цену. Но каждый понимал, что начинать торг — дело последнее.

Аукционист покачал головой.

— Ладно, жмоты. Кто даст мне пятьдесят пять? Дайте мне пятьдесят пять, и вы уйдете отсюда с покупкой века.

Никто не откликнулся.

— Пятьдесят? — с недоумением спросил он. — Друзья, я отдаю его всего за пятьдесят тысяч.

В зале было очень тихо. Покупатели, которые раньше ходили вокруг этой вещицы и облизывались, смотрели друг на друга и ждали, кто первым сдастся.

Ведущий устраивал настоящее шоу. Он прикладывал согнутую ладонь к уху, словно ждал, что кто-то из участников начнет торг шепотом. Наконец, он пожал плечами и с видом снисходительного взрослого, вынужденного общаться с неразумными ребятишками, сказал:

— Ладно. Сорок пять. Нет? Сорок. Нет? Тридцать пять. Тридцать? Люди. Вы меня убиваете. Двадцать. Двадцать, ребята! Нет? Кто-нибудь, вызовите мне врача! Я, кажется, попал в морг. Ладно. Пятнадцать. Кто-нибудь даст мне пятнадцать тысяч за шедевр, украшавший усадьбу возле Чарльстона? Был бы я сейчас в Нью-Йорке, давно бы уже получил свои шестьдесят тысяч! Эти янки за такие гроши тут же бы вещицу отхватили.

Тишина.

Аукционист вынул из кармана носовой платок и вытер лоб.

— Ладно. Пусть будет по-вашему. Дайте мне стартовую цену. На самом деле. Нам надо это место сегодня освободить — только поэтому соглашаюсь. Дайте мне что-то, с чего начать.

— Тысяча, — выкрикнул мужчина лет тридцати в бейсболке и поднял свой флажок, чтобы аукционист видел, что он не шутит.

— Ладно, тысяча так тысяча. Мне не хочется брать этот старт, но будь по-вашему.

И вот теперь аудитория ожила.

— Одиннадцать, — сказала женщина, сидящая в моем ряду где-то в конце и помахала картонкой.

— Двенадцать, — сказал аукционист, и сразу несколько картонок взметнулись в воздух.

— Пятнадцать. Двое. Двадцать пять. Трое? Трое. Пятеро? Вот так-то лучше.

Я смотрела на свой флажок, лежащий у меня на коленях. Пять тысяч — это меньше половины того, что я готова была заплатить. Этот комод был настоящей вещью. Не дешевкой. И мне надо было еще столько всего купить для дома. Я тратила деньги, как пьяный матрос — двадцать восемь тысяч за одну вещь в Атланте. Уилл не одобрит таких трат.

Я помнила, каким голосом меня спросила Нэнси: «Двадцать восемь тысяч за буфет? Пять тысяч за паршивый комод? Словно это все из золота сделано!»

И поэтому я держала себя в руках и флажок не поднимала.

Аукционист продолжал в своем духе:

— Пятьдесят пять. Теперь шесть. Я получил шесть тысяч. Теперь семь. Теперь восемь. Теперь девять.

Большинство вышло из торга после пяти тысяч. Осталось только трое. Мужчина в бейсболке, дама в очках в роговой оправе и тот, кто сидел позади — я не могла его видеть.

— Десять, — сказал аукционист. Он кивнул кому-то справа от меня. — Одиннадцать. — Теперь в сторону двери. — Двенадцать. — Тот, кто сидел позади меня, вышел из торгов. Гонка получилась чудная.

— Тринадцать. Четырнадцать. — Аукционист искоса посмотрел на мужчину в бейсболке. — Пятнадцать?

Мужчина в бейсболке грустно покачал головой и опустил свой флажок.

— Пятнадцать? — еще раз прокричал аукционист. — Пятнадцать? Все. Продано. Самой удачливой даме в Саванне. — Он сделал паузу. Женщина протянула свой флажок служащему, сидящему рядом с ведущим, чтобы тот зарегистрировал номер. — Пятнадцать тысяч долларов за лот 213.

Нестройные аплодисменты, и женщина в роговых очках, отметив что-то у себя в каталоге, подняла глаза в ожидании следующего лота.

Я встала и взяла сумочку. Оставаться тут дальше смысла не было. Я чувствовала себя как ребенок, объевшийся сладкого. Все тут было слишком богатое. И от этого у меня внутри встал ком.

Глава 47

В шесть утра я услышала, как поворачивается ключ в замке, и подняла глаза — я как раз зашнуровывала кроссовки. Остин стоял на пороге с туфлями в руке, и выражение лица у него было одновременно довольным и виноватым.

— Хорошо провел ночь? — спросила я.

— Что ты делаешь? — ужаснулся он. — Я помню, ты сказала, что мы уезжаем рано, но не так же рано!