Вензель на плече Урсулы

– Нет, – покачал головой Мастер, Господин или Хозяин. – Воспитание, дисциплина – это привилегия посвященных.

«Хочу быть посвященной, – подумала Урсула. – Буду звать его Господин, ему очень подходит – Господин или Хозяин. А Мастер – это фрезеровщик дядя Вася на заводе».

– Такую одежду ты носить больше не будешь. – Господин указал рукоятью плети на джинсовые Урсулины коленки. – Ты не чернорабочий в Ливерпуле.

– Никогда-никогда? – пискнула Урсула, очень ценившая свои джинсы.

– Ну разве что в редких случаях. – Господин покрутил плеткой. – Поняла?

Урсула слегка поморщилась.

– Поняла? – переспросил он, приподняв светлые брови.

– Да, Господин, – неловко ответила она и поморщилась снова. Слово «господин» с трудом сложилось из трех недлинных слогов.

– Гримасничать можешь сколько угодно, – успокоил ее Он, – мне даже нравится. Иди, переоденься в соседнем помещении, и я жду тебя на кухне. По коридору и направо. Свет горит только там, не ошибешься. Да, сколько тебе лет?

– Девятнадцать исполнилось два месяца назад, – четко произнесла Урсула, – в сентябре.

– Неплохо, – одобрил Господин, – неплохо.

Меню

Соседняя комната служила Господину спальней. Мебель в ней была только самая необходимая – кровать гигантских размеров, смешная тумбочка из прутьев, один стул с мягкой обивкой. На стуле рыхлой горкой лежало черное платье фасона «футляр», какая-то непонятная штуковина из кружев, «пояс для чулок, сообразила умница Урсула, офигеть, я не умею это все даже надевать…»

Трезвые мысли о том, откуда в мужском домашнем хозяйстве берутся нарядные дамские одежды, в Урсулиной голове не появлялись.

Стянула узкие джинсы, пушистый свитер (модная ангорка сиреневенькая такая, чем Ему не понравилось?), несколько минут внимательно изучала сложную бельевую конструкцию, прикидывая, как же прикрепляется чулок – вроде бы так, нет, не так.

Как-то все же разобралась, пристроила, изогнувшись басовым ключом, застегивала невидимые крохотные крючочки, искоса рассматривая себя в огромном зеркале на стене, вроде бы ничего, только бледная. Пощипала себя за щеки немного, все равно бледная, ладно.

– Долго, – послышался голос Господина. – В чем дело?

С порога он внимательно ее осмотрел, коротко вздохнул, в два шага подошел. Встал рядом, его подбородок над ее макушкой, расстегнул с таким трудом застегнутые крохотные крючочки, отложил пояс, стянул с оцепеневшей Урсулы веселенькие зелененькие трусы, отбросил к двери. Усадил ее на краешек кровати, застеленной шелковым покрывалом с летящими куда-то серыми журавлями, наклонился, приблизив свое невозмутимое лицо к ее взволнованному. Обернул ее поясом, чуть придерживая за вздрагивающую спину:

– Это надевается на голое тело, никаких трусов, особенно зеленых.

Раздвинул ее дрожащие от волнения ноги, провел пальцем между. Урсула опять превратилась в колокольню, теперь царь-колокол бил внизу, ниже, ниже. Она судорожно сдвинула бедра, плотно обхватив руку Господина, насаживаясь на палец и удерживая его в себе – ох, ох, ох!!! Колокол разлетелся на бессчетное количество звенящих осколков, говорят, чугун при сверхнизких температурах так себя и ведет, разбивается, как стекло. Да, она смогла дышать снова, со стоном втягивая густой воздух. Господин провел своим влажным пальцем по ее расквашенному рту. «Оближи», – сказал он, и она с удовольствием ощутила на языке собственный пряный вкус, жадно обхватила палец, но он не позволил, высвободил.

– Получать сексуальное удовлетворение – тоже привилегия, – пожал плечами Господин. – Я жду тебя на кухне, поторопись, пожалуйста. Перейдем к чайной церемонии.

Неверными, торопливыми движениями, опасаясь порвать тончайшую сетку чулка, Урсула оделась, одернула платье, оно было немного узковато, очень рельефно прорисовывались границы лифчика, и она сняла его совсем. Так получилось лучше. Глядя в зеркало, Урсула медленно обвела подушечкой пальца по контуру рта, затем прикусила верхнюю губу… Сделала шаг.

Контроль

– Подчиниться означает отдать контроль, – сказал Господин еще, – и это твоя главная обязанность. Подчинение имеет четыре основных составляющих. По порядку – обслуживать меня, выполнять мои приказы, принимать мое управление, приносить мне удовольствие. Ты поняла? Повтори вслух.

Урсула повторила.

– Согласна ли ты с этим? – Господин отошел далеко-далеко, к кухонному темному окну, и она немедленно ощутила беспокойство и острое одиночество.

– Согласна.

– Я спрошу тебя об этом завтра. А потом послезавтра. У тебя есть сорок восемь часов, чтобы подумать. Просто скажи: «Нет!» – отчего-то рассмеялся он.

«Мастер – это не фрезеровщик дядя Вася на заводе», – подумала Урсула.

Из личной переписки Кошки и Треш

«…Происходит по-разному. Что касается меня, то я сама как-то незаметно для себя вошла в Тему. Получается, тому три года… Мы жили тогда с Томасом в Пярну, ну ты знаешь этот городок, пятнадцать улиц и холодный пляж, я скучала невыносимо, читать – не читалось, работать – не работалось… Как-то нас пригласила – не поверишь! – на концерт самодеятельной танцевальной группы приятельница Томаса, учительница в русской гимназии. Усаживаясь на старый школьный стул, я зацепила и порвала чулок. Решила, что смогу ловко от них избавиться прямо в актовом зале, что и проделала. Уловила неожиданно взбудораженный взгляд Томаса – он жадно смотрел на мои голые ноги. Тогда я стянула трусы, а чуть погодя, заведя руки за спину, – и бюстгальтер, невозмутимо сложив их в сумку. Раззадоренный Томас положил руку мне на колено и гладил его весь концерт, показавшийся мне очень длинным. Надо ли говорить, что, оказавшись дома, мы с огромным нетерпением дорвались друг до друга… После этого случая мы стали разыгрывать небольшие эротические этюды, каждый раз все более и более сложные и даже жесткие. Томас взял инициативу в свои руки, придумывал мне задания, которые я должна была выполнить, и выполнить безупречно, например, надеть плащ на голое тело и ожидать на трамвайной остановке. Томас появлялся, но ко мне не подходил, наблюдал издали, как я – незаметно для окружающих – развязываю пояс, распахиваю слегка плащ, начинаю себя ласкать… Или наоборот – имея на себе несколько слоев одежды, включая нижнее белье, корсет с подвязками, узкую непременно юбку, я раздевалась в людном месте, стараясь не привлекать внимания. Это было так изумительно-возбуждающе, могло свести с ума кого угодно… Если я не решалась выполнить какое-либо задание Томаса, меня ожидало наказание. Это называется – Воспитание[4].

В один из вечеров мы вышли из ресторана, где я освободилась от одежды за столиком, оставшись в длинной накидке из норки. Ярко светила круглая луна, все мы немного ведьмы. Прельщая Томаса, я подобрала тонкий прутик и чуть постукивала себя по обнаженным ягодицам. Он завелся с полоборота, выхватил у меня прутик и, развернув спиною к себе, нанес несколько ударов. От удовольствия я закричала. Продолжили дома…»

Трактир «Чем Бог послал», меню на 22.02.1993:

«Сельдь с овощами и майонезом.

Суп из гуся.

Бефстроганов с картофелем «пайль».

Айва, запеченная в сметанном соусе.

Милые гости! Свои пожелания нам вы можете записать вот в этой книге, с красивой голубой обложкой. А еще мы повесили доску объявлений, около гардероба, точнее – вешалок.

С уважением и заботой

Хозяева».

Доска объявлений в Трактире «Чем Бог послал»:

«Милые гости! Приносим свои извинения, но 23 февраля мы заняты под банкет. Ждем вас 24-го и всегда! Наш шеф-повар Ковалевский просит продегустировать его новейшее изобретение – десерт «Желе Московит», он утверждает, что внутри у него – мороженое. Я ему верю. И жена моя Дарья – тоже.

Ваш Георгий».

* * *

Люблю зиму. В надоевшей бардовской песне однообразно поется: «Лето – это маленькая жизнь», зимы – это большие жизни, по крайней мере у нас. Маленьким летом всего так много – соблазнов, пляжей, черешни, холодного пива, персиковых «Маргарит», прибрежных кафе со столиками, вынесенными так близко к воде, что до тебя долетают несоленые брызги. Маленькое лето многое обещает, приподнимает тебя на неустойчивые двенадцатисантиметровые шпильки, обнажает гладкие плечи, острые ключицы и тонкие колени, обманывает опасным загаром и низкокалорийным мороженым. Ты напряженно чего-то ждешь, и все вокруг напряженно чего-то ждут, а чего-то не происходит никогда. Солнце краснеет и ныряет в реку, и вот уже совсем не лето, а странное время между-между, и ты разочарованно растираешь в пустых ладонях желтеющий лист клена или тополя. Тополей у нас много. Серебристых. Серебристые тополя не живут долго, кстати, максимум тридцать лет, я уже старше любого серебристого тополя.

Зимой из соблазнов – один снег: сначала он белый, потом всякий, не сказать – грязный, ничего не обещает, но его много и хватит на всех. Зима не кончится внезапно, вероломно превратившись за ночь в цветущий (ласковый) май. Зимой можно идти, оставляя следы, оглядываться на них, найти более-менее чистый сугроб, почти девственный, и рухнуть туда навзничь, раскинув руки. Лежать долгое время, чувствовать свое тело, пальцы, с которых ты начинаешь неравномерно замерзать, с мизинца на правой и указательного на левой, представляя, как они покрываются инеем и красиво бледнеют. Закрыть глаза, придумать, что сейчас ресницы сделаются похожими на ветки серебристого тополя, и веки будет поднять тяжело, почти невозможно – это успокоит странным образом, ты скованно улыбнешься, с трудом раздвинув холодные губы.

Выхожу зимним утром из гимназии, где учится младший сын, еще темно, как это обычно и бывает в восемь утра в январе, на тихой улице движения почти нет, лишь стартуют автомобили родителей, доставивших своих деток по месту учебы. Иду пешком, и если кто-то кому-то сигналит из глубин массивного черного автомобиля, то это не может быть, что он сигналит мне.

Но это может быть мне, понимаю я, когда водительская дверка с чавканьем открывается, и выходит Он. Задумаешься поневоле, как же мне его называть теперь.

– Привет, – говорит Он без улыбки. Улыбался Он нечасто.

– Привет, – соглашаюсь я.

– Ты мне не ответила на письмо, – говорит Он.

– Я ответила, – не соглашаюсь.

Смотрю на мужчину, частью которого я была два года. Его лицо – светлые глаза, темные волосы, седины почти нет, морщин немного, зато появился прямой короткий шрам на правом виске, сейчас он белесый.

– Бандитская пуля? – Я легко киваю на шрам.

– Нет, – отвечает Он. – Беседа одна… закончилась незапланированно. Много всего произошло. Не хотелось бы разговаривать об этом на задворках детского учреждения…

– Это не задворки, – говорю я, – это парадный вход.

– Неважно, – отмахивает Он рукой, удивленный возражениями – не привык. – Приглашаю тебя позавтракать, обнаружил здесь неподалеку неплохое кафе. Забыл название. «Уругвай»?

– «Колумбия». – Повожу плечом, я никуда не пойду.

– Вперед. – Он разворачивается и направляется к автомобилю, я разворачиваюсь и иду в другую сторону, падает снег, и можно рассматривать тонкие кристаллы на темно-красной перчатке – подбирала к сумке, просто Джеки Кеннеди из местных.

Я иногда представляю себя Джеки Кеннеди именно во время того полета. На мне окровавленная одежда – жакет, юбка цвета льна, чулки, светлые туфли. Пальцы, лицо, безупречная волна волос – в крови умирающего Президента, я отвергаю все предложения переодеться, умыться, отталкиваю руки обслуги с влажными салфетками и бокалами воды, я хочу, чтобы оставалось, как есть.

Иду домой, пытаясь отвлечься от утренней встречи и от ситуации вообще. Надо обдумать день рождения младшего сына, меньше двух недель осталось, он хочет в подарок «Юного химика», был в продаже набор, содержащий массу каких-то веществ, надеюсь, не взрывчатых. А вот сейчас нет такого набора. Удивительно, сколько в нашем городе юных химиков.

Еще – много работы, технические переводы характеристик станков для моторостроительного завода, технический перевод немного пугает меня тем, что я сейчас что-то недопойму, а потом слесарю Борисову оторвет руку. Поэтому я трачу на них времени много, слишком много, такой объем художественного текста сделала бы куда быстрее. Платят одинаково.

На работе сосредоточиться особо не могу, мысли несутся по кругу, как цирковые лошади, изукрашенные лентами и коренастыми наездницами.

Мы не виделись с Ним пятнадцать лет, мои волосы острижены, мои ногти заточены под другую форму, мой вес уменьшился на пять килограммов, в моем теле в разное время жили два мальчика, ежедневно я засыпаю рядом с мужчиной, утром сталкиваюсь с ним в ванной. В моем обиходе крем с лифтинговым эффектом и антицеллюлитный, я взрослая женщина.

Нет, возражаю себе, я маленькая девочка, на месте передних зубов у меня прореха, и это смешно.

Тоже мне, маленькая девочка, займись семьей, твои сыновья, твой муж, в последнее время с ним явно что-то происходит, почему вы перестали разговаривать, твои родители, за новогодние каникулы ты не была у них ни разу, твоя свекровь – ты обещала сводить ее к доктору, возьми за руку и своди, ты должна.

Да какого черта я всегда что-то должна, а кто сводит к врачу меня, голова болит, как будто в ней напалмом выжигают остатки мозга, глаза ломит от постоянного всматривания в монитор. Вдыхаю морозный воздух вместе со снежинками, они залетают ко мне в легкие и порхают там, притворяясь то птицами, то стрекозами, то бабочками, потом немного устают и ползают жирными кольчатыми гусеницами, – я бы предпочла избавиться от них.

Так вот я иду, беседую с собой, обхожу чугунные таблетки канализационных люков, на них греются спящие собаки, чей это прелестный стих: «Многим не хватает понимания – кости, попадаемые в баки, могут пригодиться для питания уличной какой-нибудь собаки. Если вы не в мусор кость выносите, а тому, кто в ней всегда нуждается, то и вам однажды все, что просите, прямо в руки, прямо с неба свалится!..»

Захожу в магазин, замираю перед витриной. Напалм с мозгом поработал хорошо, и я забыла, что мне надо купить, – ну сливки, да, а еще? Надо что-то готовить детям, мамаша, сосредоточься. Надо еды в дорогу старшему сыну, он вечером уезжает на сборы.

– Килограмм свиных сарделек, пирожки с картошкой, четыре штуки, две шоколадки «Вдохновение» и десятипроцентные сливки – великолепный продуктовый набор.

– Не бери эти сардельки, – таинственно шепчут у меня за спиной. Вздрогнув, смотрю через плечо. Николай, муж соседки Людочки. Немного смущаюсь: выкушав напитков от горя на праздновании Нового года, я отплясывала «Русскую» на лестничной площадке, при этом задорно напевала: «Ни-кол-лай-да-вай-за-ку-рим, Ни-кол-лай-да-вай-за-ку-рим!..» По-моему, он слышал. Как и весь подъезд, впрочем.

– Не бери эти сардельки, – еще тише выговаривает сосед. – Ты думаешь, что? Когда траванешься соевым говном, с тобой рядом его производитель стоять будет, в полном составе, вместе с главным бухгалтером?

Я озадаченно молчу.

– Девушка, не надо вот этого! – уже громко командует Николай продавщице в голубом фартучке с оборочками.

Девушка быстро снимает вполне привлекательные пухлые сардельки с весов и умещает обратно в гигантский холодильник.

– Ненавижу колбасу, – опять переходит на шепот Николай. Продавщица вздрагивает всем телом.

Я кладу в сумку сливки с пирожками и прочее, выходим на улицу. Уже светло. Обрывки хлопушек, петард, серпантиновая лапша и разноцветные плевки конфетти напоминают о Новом годе и новом счастье. Задрав черный хвост, невдалеке прогуливается кошка, на ней очень быстро тает снег.

– Как отработали в праздники? – интересуюсь я состоянием дел «Иноходца».

– Да в праздники-то отлично, – вздыхает Николай, – именно-именно… В Рождество у нас медсестры гуляли, целый коллектив. Такие девочки, понимаешь ли! Белые халаты, розовые пижамки!..

– Погоди, – удивляюсь я, – белые халаты? Они в униформе, что ли, праздновали?

– У них там все непросто, – объясняет Николай, поддавая носком зимних ботинок кусок льда. – Они концерт целый показывали… Из своей жизни… Переодевались в сортире. А что? У меня в сортире с полу есть можно, я подчиненным сразу объясняю, что они реально неправы, если не убирают там каждые двадцать минут… Дело не в этом. Проблемы у меня. Сейчас расскажу. Кстати…

Николай ладонью снимает снег с непокрытой головы.

– Коктейль я новый сочинил, – горделиво говорит, – из шампанского, водки и взбитых яиц… «Конь дал галоп» назвал. Красиво, по-моему.

Захожу во двор, вижу массивный черный автомобиль у подъезда. Придерживаюсь за дубленый рукав Николая, смотрю под ноги, обнаруживаю небольшую горку монет. Нагибаюсь рассмотреть: верная примета, если находишь монету, лежащую «решкой», это к счастью. Пятидесятикопейки глумливо подмигивают мне с земли сразу четырьмя орлиными головами. Чего-то такого я и ожидала.

Он стоит рядом с машиной.

Прощаюсь с Николаем, объясняя ему, что хочу еще подышать и покурить.

Примечания

1

«Почем мы знаем, может, стулья за нашей спиной превращаются в кенгуру» Бертран Рассел.

2

Топ в контексте BDSM – любой получивший власть над партнером с его согласия – и Доминант, и садист.

3

1. Транслитерация английского Master. Аналог русского Господин, Хозяин, обозначающий наличие подчиненного человека в статусе раба. 2. Уважительное обращение к Топу вообще. 3. Мнение сообщества или узкой группы о человеке, как о достойном признания в БДСМ-сообществе.

4

«Дисциплина, или Воспитание», – обобщающий термин, означающий создание свода правил для подчиняющегося партнера в D/s-отношениях или в игровых сценах доминирования, а также реальное или воображаемое наказание (физическое или эмоциональное) за нарушения вышеупомянутых правил или проступков перед Топом по предварительному согласию, полученному от партнера.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.