Вождь Сожженных лесов

— Это правда? Вы говорили это? — воскликнул Искатель следов с воодушевлением, — так вы надеялись на меня?

— Да, иначе я не обратилась бы к вам теперь.

— Это правда, но действительно ли вы, Розарио, свободны здесь, в этом лагере?

— Да, отец мой, я здесь совершенно свободна и окружена самым почтительным вниманием, — отвечала молодая девушка совершенно спокойно. — Капитан Грифитс поступил со мною, как поступил бы каждый честный человек; без него я бы погибла.

— Все ли то справедливо, о чем вы мне писали?

— Все. У меня нет никаких причин на что-нибудь пожаловаться. В письме своем, сколько мне помнится, я старалась только выразить всю мою признательность к этому честному человеку, который, не зная меня, не задумался подать мне помощь и вырвать из рук бандитов, которые готовы были увлечь меня.

— Хорошо, дитя мое, если все это так, то я отблагодарю капитана Грифитса, и поверьте мне, что он останется доволен услугой, которой я отплачу ему за ваше спасение.

— Благодарю, но вы мне ничего не сказали о моем брате. Вероятно, его нет при вас?

— Нет, дитя мое, — печально ответил Валентин, — но я надеюсь скоро получить о нем известия.

— Бедный Луи! — сказала молодая девушка голосом, в котором слышались слезы, — что с ним сталось!

— Успокойтесь, дитя мое, быть может, скоро и он также будет в безопасности.

— Вы так думаете? — быстро спросила донна Розарио.

— Я имею основания предполагать это, моя милая.

— Какие?

— Есть два человека, которые хлопочут о вашем освобождении: я, исключительно посвятивший себя этому, другой…

— Кто другой? — прервала она его с нетерпением.

— Старый друг вашего семейства, родственник вашей матери, который видел вас еще в детстве, вас и вашего брата, и который вас любит…

— Дон Грегорио Перальта! — радостно воскликнула молодая девушка.

— Да, вы угадали, мое милое дитя.

— Нет, — отвечала она с очаровательным движением головы, — мне подсказало мое сердце. О, если он взял на себя труд отыскать моего брата, то он найдет его, я в этом уверена.

— И я также, потому что он безгранично вам предан.

— О да! Он всегда любил нас, ведь это он уведомил вас о постигшем нас несчастии, не правда ли?

— Да, дитя мое, это он.

— А я сомневалась в этом! — воскликнула вдруг она. — О, отец мой! Я думаю, что с этой минуты я становлюсь счастливой.

— Я употреблю все усилия, чтобы вы не ошиблись, дитя мое. А теперь, милая Розарио, когда мы оба сделались немного хладнокровнее, поговорим о вещах более серьезных.

— Говорите, мой добрый отец, мой дорогой Валентин, я вас слушаю, как самая покорная дочь. Если мой другой отец и моя добрая мать видят нас с неба и следят за своей дочерью, то они должно быть очень счастливы тем, что видят нас наконец вместе; они знают, что я ограждена теперь от всевозможных бедствий.

— Да, дитя мое, они очень счастливы, потому что от них ничто не скрыто; они все читают в сердцах наших. Но ваше место, дорогое дитя мое, не здесь, среди этих солдат, где угрожают вам всевозможные опасности.

— Это правда.

— Согласны ли вы оставить этот лагерь и последовать за мною?

— Если вы находите это нужным, то я сейчас же готова ехать с вами.

— Но я хотел бы знать ваше желание.

— О, это мое единственное желание! Я приняла покровительство этого честного и учтивого человека, но теперь, когда вы за мною приехали, когда вы здесь, я должна и я хочу отправиться вместе с вами — разве вы не принадлежите к нашему семейству?

— К несчастью, нет, бедное дитя.

— Но вы позволите мне, не правда ли, взять с собою эту молодую девушку, моего друга, которая мне очень преданна?

— О, я не оставлю вас, госпожа! — воскликнула Гарриэта Дюмбар, целуя ее руки, — разве я не поклялась вечно оставаться с вами?

— Не беспокойтесь, mademoisell, — сказал Валентин с улыбкой, — друзья моей дочери — мои друзья; вы и Пелон будете сопровождать донну Розарио.

— Слава Богу! — воскликнула Гарриэта Дюмбар, радостно всплеснув руками. — Я знала, что ваш названый отец согласится оставить меня при вас.

— Успокойся же, милая моя, — сказала донна Розарио, обнимая молодую девушку.

— Дорогое дитя мое, — сказал Валентин, — приготовьтесь же к отъезду, между тем как я отправлюсь поблагодарить капитана Грифитса за оказанную вам услугу.

— Мне кажется, что я, со своей стороны, могу поблагодарить его и после, перед отъездом, не правда ли? Это будет и удобно и прилично для меня.

— Конечно, вы должны это сделать, но поспешите, дитя мое.

— Хорошо! Но разве вы уйдете, не обняв меня?

— О, извините, извините, дитя мое! — воскликнул Валентин, заключая ее в свои объятия.

Он вышел.

— Как она похожа на свою мать, — прошептал Искатель следов. — То, что она называет меня отцом, какою-то болью отзывается в моем сердце.

Он подошел к Пелону, который, вычистив лошадей, на которых они приехали, хлопотал о том, чтобы накормить их.

Валентин спросил его, где квартира капитана.

— Не знаю, где он теперь, — отвечал Пелон, — но вот идет лейтенант Маркотет, он проводит вас.

— Благодарю, — сказал Валентин.

И он подошел к лейтенанту, который с сигарой во рту обходил лагерь.

Увидев Искателя следов, Маркотет пошел к нему навстречу и почтительно раскланялся.

— Чем могу служить вам, милостивый государь? — спросил он.

— Я желал бы, милостивый государь, видеть капитана Грифитса, — отвечал Валентин, в свою очередь раскланиваясь, — но не знаю, где могу найти его.

— Вы желаете знать, где его квартира?

— Да, милостивый государь, и, во-вторых — может ли он меня принять?

— Ничего нет легче, как ответить вам на оба вопроса: не угодно ли вам следовать за мною.

Они оба прошли вкось через весь лагерь и через пять или десять минут остановились перед небольшим домиком, стоявшим отдельно от прочих хижин лагеря, у дверей которого стоял вооруженный охранник.

— Вот, милостивый государь, квартира капитана, — сказал лейтенант. — Не угодно ли вам подождать одну секунду, пока я доложу о вас капитану?

Валентин молча поклонился.

— Войдите, милостивый государь, если желаете, — сказал Маркотет, снова показываясь на пороге, — капитан к вашим услугам.

— Благодарю вас, милостивый государь, — отвечал Валентин и вошел в комнату.

Капитан был один; он лежал во всю длину свою на огромной карте гор Рошез, на которой накалывал некоторые пункты булавками с разноцветными головками.

Увидев охотника, он тотчас же встал и вежливо приветствовал его.

Эти два человека в первый раз встречались лицом к лицу.

Одного пристального взгляда было для них обоих достаточно, чтобы оценить друг друга.

Оставшиеся еще у Валентина подозрения относительно поведения капитана исчезли в первую же минуту.

Джон Грифитс, со своей стороны, при виде этой честной открытой физиономии почувствовал невольное уважение к человеку, которого боготворили все обитатели пустыни.

Охотник поклонился и взял стул, предложенный ему капитаном.

— С кем имею честь говорить? — спросил капитан, садясь на свое место.

— Я тот, — отвечал охотник, — за которым посылала сегодня утром нарочного дама, которую вы так великодушно спасли.

— Значит, вы Валентин Гиллуа? — воскликнул капитан с волнением. — А, милостивый государь, я очень счастлив, что вижу вас у себя.

— Да, капитан, я действительно Валентин Гиллуа, но как вы могли это знать?

— Совершенно просто, милостивый государь: сегодня утром эта дама пригласила меня посетить ее и, сказав, что вы ее названый отец, просила отправить к вам ее письмо.

— И вы были так добры, что тотчас же исполнили ее просьбу.

— Мог ли я отказать ей, милостивый государь? Эта дама согласилась воспользоваться моим гостеприимством и уж этим одним поставила меня в совершенную от нее зависимость.

— Вас не оскорбит, капитан, то, что эта дама сегодня же оставит ваш лагерь и отправится со мною?

— Меня оскорбит? Какое же я имею право, милостивый государь, обижаться этим? Разве вы не названый отец этой дамы?

— Да, капитан.

— Ну, а следовательно, вы опекун ее и настоящий покровитель; этого права никто не может у вас оспаривать, ее место возле вас, милостивый государь, и я уверяю вас, что буду очень рад видеть ее под вашим могущественным покровительством.

После этого разговор у них не клеился; оба держали себя как-то принужденно.

Наконец, Валентин первый прервал это неловкое молчание.

— Желаете ли вы, капитан, — сказал он, — поговорить со мною откровенно, как могут говорить между собою два честных человека?

— Я не желал бы ничего лучше, милостивый государь, — отвечал капитан, в глазах которого сверкнула молния.

— Я начну, — продолжал Валентин, — но прежде всего прошу вас не оскорбляться тем, что я вам буду говорить.

— Разве мы не условились быть откровенными друг с другом? — отвечал капитан. — Говорите, милостивый государь, я вас слушаю.

— Благодарю вас, капитан, будьте уверены, что я не стану злоупотреблять нашим договором. Около трех месяцев тому назад, когда я был в горах Рошез, я слышал о вас много…

— Худого? — подсказал капитан, — не правда ли, милостивый государь?

— Признаюсь, мне рассказали две истории, которые внушили мне к вам отвращение; вы видите, как я откровенен.

— Да, милостивый государь, и хорошо делаете; какие же это истории?

— Одну из них я слышал от той самой девушки, которую, как говорят, вы насильно увезли от ее родителей с целью сделать своей любовницей или, еще хуже, уступить ее мормонам…

— О, это низкая клевета! — прервал его молодой человек. — Не скрою от вас, что я действительно увез эту девушку; правда, это была большая ошибка, это бесчестный поступок, я с этим согласен; но я любил ее, милостивый государь, страсть ослепила меня, я был сумасшедший! Я вовсе не хотел сделать эту девушку своей возлюбленной и тем менее уступить мормонам, я хотел жениться на ней, если бы мне удалось заслужить ее любовь; вот что справедливо, милостивый государь, остальное все чистейшая ложь. Я не имею ни малейшего желания прикрывать дурные стороны этого дела, а также извинять свой, далеко не похвальный, поступок, но я надеюсь загладить свою вину. В продолжение всего времени, как эта девушка находилась в моем лагере, мне не приходила в голову даже мысль воспользоваться ее положением; напротив, она была здесь окружена всевозможным вниманием и уважением.

— Все это совершенно справедливо, милостивый государь; донна Долорес де Кастелар повторяла мне несколько раз то же самое, после того как я помог ей убежать из вашего лагеря, и говорила, что она вовсе не чувствует к вам ненависти, что она даже сожалеет о вас и почти извиняет; ее последнее слово, когда она расставалась со мною, чтобы возвратиться в Мексику, под защитой своего жениха, было: я совершенно уверена, что капитан Грифитс честный человек, но он с ума сходит от любви ко мне; когда он будет в состоянии хладнокровно обдумать свои действия, то он прежде всего пожалеет о том, что решился в порыве страсти на отвратительный поступок со мною.

— О, она была права, говоря это, — сказал капитан взволнованным голосом, — я уже давно раскаялся в том, что сделал.

— Если так, то первый ваш поступок в моих глазах извинителен, так как вы, совершая его, не имели дурной цели.

— Но что же вам еще говорили обо мне? Даю вам слово, милостивый государь, что я не знаю, какая это может быть вторая история; говорите, пожалуйста!

— Эта вторая история, милостивый государь, далеко серьезнее первой, но я начинаю думать, что вас оклеветали; впрочем, я боюсь, что, во всяком случае, одно слово правды может вас сильно огорчить.

— Вы меня пугаете, милостивый государь; говорите, ради Бога, скорее!

— Говорят, милостивый государь, что вы имеете некоторые сношения с одним гнусным бандитом пустыни, относительно торговли белыми женщинами, которых будто бы вы доставляете, в компании с ним, мормонам.

— Значит, вас уверили, что я сообщник этого мерзавца Кильда?

— Да, милостивый государь.

Молодой офицер разразился громким, неудержимым смехом; он хохотал так чистосердечно, что Валентин Гиллуа окончательно сбился в своих предположениях.

— Ради Бога, простите мне, милостивый государь, это нарушение приличий, — сказал капитан, когда его припадок смеха прекратился, — но это обвинение до того нелепо, что я не мог выдержать.

— Как нелепо? — спросил с удивлением Валентин.

— Знаете ли вы, милостивый государь, настоящего Кильда, или мнимого?

— Но… я думаю, милостивый государь…

— Итак, вы знаете, что это отъявленный мошенник, который убил настоящего Кильда, чтобы занять его место.

— Я знаю, что это бандит, которого настоящее имя…

— Гарри Браун, не правда ли?

— Да, Гарри Браун.

Капитан отпер один из ящиков своего письменного стола, вынул оттуда бумагу и, развернув ее, передал охотнику.

— Читайте, — сказал он.

Валентин начал читать.

— Прочтите со вниманием эти три письма, — добавил капитан.

Прочитав все три письма, Валентин возвратил их Грифитсу и, поклонившись, протянул ему руку.

— Извините, — сказал он, — я не знал, что это так.

— Но теперь вы знаете, не правда ли?

— Я знаю, милостивый государь, что вы благородный, честный человек; я знаю, что вы спасли жизнь моей названой дочери, которую я люблю больше всего на свете; я предлагаю вам свою дружбу и буду очень счастлив, если вы согласитесь принять ее.

— От всей души, милостивый государь! — воскликнул молодой человек с увлечением.

— Теперь вы можете вполне рассчитывать на меня, как я буду рассчитывать на вас.

Они пожали друг другу руки.

Все уж было высказано между этими двумя сильными и благородными натурами, и договор был заключен.

— Я вас заставил много страдать, — заметил Валентин после минутного молчания.

— Это правда, милостивый государь, но вы так щедро вознаградили меня, что радость заставляет меня забыть страдание.

— Теперь позвольте мне проститься с вами. Ночь наступает, между тем как со мною отправляется дочь моя и ее камеристка.

— Не лучше ли вам, милостивый государь, переночевать у меня? Завтра же на рассвете вы можете отправиться.

Валентин на минуту задумался.

— Нет, — сказал он, — это невозможно, потому что я обещал друзьям моим возвратиться сегодня. Они не будут знать, где я, и будут беспокоиться; я должен сегодня ехать.

— Не стану настаивать, милостивый государь, но я не отпущу вас одного ночью, а главное, с двумя женщинами; в настоящее время бандиты наводняют наши окрестности; кроме того, капитан Кильд, наверно, следит теперь за каждым вашим шагом и непременно поспешит воспользоваться случаем, который, согласитесь, будет для него как нельзя более кстати.

— Вы правы; если бы я был один, для меня бы все это не составляло большого затруднения, но так как со мною две женщины, то проехать это пространство не совсем безопасно; но что же делать?

— Это очень просто: я дам вам конвой, под прикрытием которого вы смело можете отправиться, куда вам угодно.

— Благодарю вас, и так как я не могу у вас долее оставаться, то отчего бы вам не посетить меня? Мы будем беседовать все время не только в дороге, но и в продолжение всей ночи о ваших делах, которые теперь меня очень интересуют и которые, кажется, не совсем в порядке; я сознаюсь, что во многом виноват я. Не превосходная ли это мысль, как вы думаете, капитан?

— Я с удовольствием принимаю ваше приглашение, милостивый государь, и сам провожу вас сегодня.

— Прекрасно, это будет очень кстати.

— Через несколько минут мы можем отправиться. Лакур!

На пороге показался слуга капитана.

— Попросите ко мне капитана Джемса Форстера и лейтенанта Маркотета. Потом оседлайте двух смирных лошадей для дам, а для меня — моего вороного Султана. Ступайте и поспешите!

Слуга вышел.

Несколько минут спустя в комнату вошли капитан Джемс Форстер и лейтенант Маркотет.

— Дорогой мой Джемс, — сказал капитан, — имею честь представить вам господина Валентина Гиллуа.

— Искатель следов, — отвечал капитан Форстер, вежливо раскланиваясь. — Я много слышал о вас, милостивый государь, и буду очень рад познакомиться.

— Господин Валентин Гиллуа, позвольте мне представить вам моего второго капитана, Джемса Форстера.

Валентин Гиллуа и Форстер раскланялись и пожали друг другу руки.

— С лейтенантом моим вы, кажется, уже знакомы, — сказал Грифитс.

— Да, я имел удовольствие видеть господина лейтенанта, — отвечал Валентин с улыбкой.

— Распорядитесь, лейтенант, — сказал Грифитс, обращаясь к Маркотету, — чтобы двадцать отборных всадников собрались через четверть часа у ворот лагеря.

Маркотет поклонился и вышел.

— Дорогой мой Джемс, — сказал капитан, обращаясь к Форстеру, — я отправлюсь проводить господина Валентина Гиллуа и возвращусь только завтра, а потому поручаю вам занять на эту ночь мое место в лагере.

— Будьте покойны, Джон, — отвечал капитан Форстер, — все будет в порядке во время вашего отсутствия.

— Я это знаю, мой друг, и заранее благодарю вас; кстати, позаботьтесь о наших мормонах, а также не забудьте послать разъезд, чтобы открыть сборное место Кильда и по возможности наблюдать за ним.

— Хорошо, мой друг.

В это время вошел Пелон.

— Сеньор, — сказал он, обращаясь к Валентину Гиллуа, — сеньора уже готова, лошади оседланы, и мулы навьючены.

— Хорошо, — отвечал Валентин, — попросите сеньору подождать еще несколько минут.

Пелон поклонился и тотчас же вышел.

— Дорогой мой Джемс, — сказал капитан, — пожалуйста, постарайтесь присмотреть за всем, а в особенности наблюдайте за краснокожими.

— Будьте покойны, — отвечал капитан Форстер, — я не упущу из виду ни белых, ни красных. Положитесь на меня.

— Вполне полагаюсь, — отвечал капитан, выходя.

На дворе ожидала его лошадь, которую держал Лакур.

— Итак, до завтра! — сказал капитан своему другу, вскочив в седло.

— До завтра! — отвечал Форстер.

Валентин Гиллуа подошел к донне Розарио; молодую девушку начинало уже беспокоить такое долгое отсутствие ее названого отца, но при виде охотника она снова успокоилась.

Валентин объяснил ей в нескольких словах обо всем происшедшем и помог обеим девушкам сесть на лошадей.

Минут десять спустя они съехались у ворот лагеря с капитаном Грифитсом.

К семи часам вечера они прибыли в Воладеро; в дороге с ними ничего особенного не случилось.

Валентин Гиллуа был и удивлен, и обрадован, когда при входе в пещеру он был встречен старым другом своим, доном Грегорио Перальта.

Глава VI. Отряд под именем Сожженных лесов

Курумилла, как мы уже говорили, оставил пещеру с целью проследить неизвестных всадников, о которых говорил Кастор и которые, судя по взятому ими направлению, должны были проехать в ста шагах от Воладеро.

Вождь был человек очень осторожный; он никогда не выходил из пещеры и не входил в нее без того, чтобы не осмотреть предварительно окрестности; поступая таким образом, он имел в виду то, что какой-нибудь шпион очень легко мог скрыться вблизи с целью открыть вход в пещеру, служащую местопребыванием охотникам.

На этот раз, как и всегда, индеец, прежде чем удалиться, начал свои исследования.

Едва только он успел пройти несколько шагов, как вдруг его брови наморщились, и он припал к земле.

Курумилла увидел на земле едва заметные человеческие следы, невидимые для других, менее его проницательных людей.

В продолжение нескольких секунд вождь рассматривал эти следы с сосредоточенным вниманием и нашел, что они не принадлежали ни индейцам, ни охотникам, потому что в них ясно отпечатались подошвы башмаков с гвоздями, между тем как ни те, ни другие не носили такой тяжелой и утомительной обуви, предпочитая более легкую и удобную, как вообще у краснокожих.

Сожженные леса тоже не носили башмаков.

Итак, не оставалось никакого сомнения, что это был след бродяги, одного из бандитов капитана Кильда, и что он проходил здесь недавно, так как след был совсем еще свежий.

Откуда пришел этот человек и куда он направился?

Вот что нужно было знать Курумилле.

Но для хитрого и такого опытного индейца это было нетрудно.

Не сомневаясь более ни на минуту, что это был шпион торговца невольниками, Курумилла усердно принялся за свои исследования.

След продолжался еще пять или десять футов, на протяжении которых трещина утеса была завалена навозом; но затем на очень большом пространстве не было видно ничего, кроме мелких камней.

Но вождь не унывал.

Он слишком надеялся на свое искусство слежения и знание местности.

Скоро он снова напал на след, который шел прямо к лесу.

Заметив это направление, Курумилла самодовольно улыбнулся.

— Это очень тонкий мошенник, — прошептал он, — но бледнолицые не настолько хитры, чтобы обмануть индейца!

Он пополз далее тихо, как змея, тщательно осматривая каждый дюйм.

Несколько в стороне от следа, по которому пола Курумилла, последний заметил чрезвычайно тонкую линию, которая, по-видимому, была проведена каким-то железным орудием, слегка скользнувшим по земле.

Вождь улыбнулся и встал на ноги.

Он был под деревом, длинные и густые ветви которого совершенно скрывали его.

Одна из ветвей приходилась как раз над линией, проведенной по земле.

Курумилла поднял глаза кверху и тщательно осмотрел эту ветку, но на ней он не заметил ничего особенного.

Охотник индеец, казалось, на минуту задумался.

Вдруг он поднял голову и, обойдя вокруг дерева, влез на него.

В две-три минуты он достиг ветвей и, остановившись там, внимательно осмотрелся вокруг.

Довольная и гордая улыбка показалась на его губах; он пополз по ветке, находящейся над следом, там он заметил место, в котором кора была содрана, как будто бы от трения какого-нибудь предмета.

Курумилла тотчас же спустился с дерева, этим последним обстоятельством ему объяснялось все, что он хотел знать.

Один или несколько человек, пробираясь по лесу и желая скрыть свои следы, прыгали с одного дерева на другое, и потому в некоторых местах была содрана кора и ветки поломаны.

Когда эти люди видели, что не могут продолжать далее таким образом свой путь, они забрасывали на следующее дерево веревку, вероятно аркан, и так мало-помалу подвигались к утесам; немного далее они поползли по земле, принимая всевозможные предосторожности.

В одном месте они сделали громадный прыжок с помощью палки, окованной железом, которою, как видно, и была проведена линия, замеченная вождем, и очутились таким образом на утесе.

Теперь Курумилла не думал о том, где находились люди, которых он преследовал; он знал, что найдет их без труда: они могли проникнуть в середину бесчисленного множества утесов, но выйти оттуда, минуя его, им не представлялось ни малейшей возможности, так как с другой стороны утесов находилась неизмеримой глубины бездна, о существовании которой шпионы, без сомнения, не знали.

Осмотрев тщательно свое ружье, вождь подполз к утесам и стал тихо подвигаться среди них, озираясь по сторонам и останавливаясь в промежутках, чтобы каждую минуту быть готовым услышать малейший шум.

Наконец, Курумилла достиг такого места, откуда он одним взглядом мог окинуть все пространство, занимаемое утесами.

Тогда его глазам представилось зрелище, в высшей степени поразившее его.

Два человека были крепко привязаны арканом к остроконечному утесу, возвышавшемуся как раз над широким отверстием, которое заменяло окно охотникам, собравшимся в пещере; один из них висел над глубочайшей в Воладеро пропастью, другой был привязан несколько ниже, почти в уровень с землею, и в ту минуту, когда Курумилла заметил шпионов, он, упираясь ногами о плоское место утеса, помогал своему товарищу подняться выше и достичь отверстия, проникавшего в пещеру, чтобы этот последний мог видеть все, что происходит в местопребывании охотников.

Курумилла, схватив свое ружье, прицелился в шпиона, который был ниже, и спустил курок.

Пуля попала прямо в грудь бандита, который, сделав отчаянный прыжок, повис над разверстой пропастью, испустив в предсмертной агонии пронзительный крик.

В одно мгновение вождь снова зарядил свое ружье и начал не торопясь подвигаться к другому бандиту, который, трепеща от ужаса всем телом, как-то бессмысленно смотрел на приближение противника.

— Мой брат устал, — сказал вождь, — висеть на аркане, конечно, очень утомительно и, кроме того, очень опасно, потому что аркан мог бы оборваться и тогда мой брат упал бы в эту страшную бездну.

Бандит продолжал растерянно смотреть на индейца и, казалось, не понимал его.

Курумилла захохотал.

— Желаю приятного отдыха после трудной работы, — сказал он. — Пусть мой брат будет покоен, он будет долго отдыхать.

Говоря это, Курумилла приблизился к убитому бандиту, отвязал его от утеса и сбросил в пропасть.

Потом он отвязал другого бандита и, когда последний вздумал было сопротивляться, крепко связал его арканом.

Поставив таким образом шпиона в невозможность сделать малейшее движение, он тщательно осмотрел его, потом взвалил к себе на плечи с такою легкостью, как будто имел дело с ребенком, и вошел с ним в ущелье, которое было до того узко, что невозможно было осмотреться вокруг себя; там он осторожно опустил бандита на пол и сказал:

— Здесь будет очень покойно моему брату: никто не помешает ему заснуть в ожидании. Вождь скоро возвратится, до свиданья!

Он оставил бандита и сошел на платформу Воладеро; окинув испытующим взглядом раскинувшуюся перед ним окрестность, Курумилла поставил свое ружье под левую руку, как делают обыкновенно индейцы, и на минуту задумался, стараясь начертать в уме своем дальнейший план своих действий и определить направление, принятое всадниками, о которых говорил Кастор.

Вдруг он решительно пошел вперед; но вождь шел, как умеют ходить только одни индейцы: не оставляя за собою положительно никаких следов, он, подобно полету птицы, прорезывал лес кратчайшим путем, не удаляясь ни на один дюйм от прямого направления.

Эта манера хождения очень удобна и сокращает расстояние почти наполовину, потому что путешественник не делает при этом ни одного поворота, но такая способность дается не всякому.

Для этого необходимо иметь железные ноги и силу индейца, не бояться головокружения, обладать чрезвычайной верностью глаза и гибкостью ног серны или дикой козы, так как в этих случаях приходится взбираться на почти отвесные скалы, проходить узкими тропинками по покатостям и уступам гор и рисковать каждую минуту, потеряв равновесие, низвергнуться в бесконечную пропасть.

Но вождь не думал об этих крайних, по-видимому, непреодолимых опасностях; ничто не замедляло его чрезвычайно быстрой походки, так что не более как в полтора часа он прошел пространство, для которого всякому другому понадобилось бы не менее трех и даже четырех часов.

Было около одиннадцати часов, когда он вышел на обширную прогалину леса, через которую протекает глубокий ручей; чрезвычайно прозрачная вода с тихим журчанием быстро стремилась по его кремнистому руслу, расположенному между двумя живописными берегами, поросшими различными водяными травами.

Вождь окинул прогалину проницательным взглядом и, довольный, по-видимому, глубокой тишиной, царствовавшей вокруг, собрал сухих дров в кучу в недалеком расстоянии от ручья и зажег.

Несколько минут спустя, когда огонь хорошо разгорелся, Курумилла достал из своей сумки четыре или пять больших картофелин и зарыл их в пепел; потом он вынул несколько кусков дичи, положил их на горячие угли и, присев около огня, спокойно начал курить, положив на землю свое ружье в таком расстоянии от себя, чтобы каждую минуту можно было достать его рукою.

Так прошло минут двадцать, в продолжение которых вождь, продолжая курить, внимательно наблюдал за приготовлением своего завтрака, поворачивая дичь время от времени концом своего ножа; наконец, когда он нашел, что все было готово, охотник достал из своей сумки несколько сухарей и деревянную тарелку.

Вынув из пепла картофель, он его тщательно очистил и положил на лист, заменяющий блюдо, потом разрезал на деревянной тарелке дичь и собрался завтракать.

Не успел он проглотить первого куска, как в чаще послышался легкий шум; вождь улыбнулся, как будто он ожидал этого, и весело повернул в ту сторону голову.

В это время показался охотник, который тихо, волчьими шагами, пробирался по опушке; ствол его ружья был направлен вперед, а палец лежал на курке.

— Гм! — сказал Курумилла вполголоса.

— Вождь! — вскрикнул с удивлением охотник, который был не кто иной, как наш старый знакомый Павлет.

— Мой брат пришел кстати, — сказал вождь, указывая ему на завтрак и жестом приглашая присесть к огню.

Павлет положил свое ружье, выпрямился и, приблизившись к индейцу, подал ему руку, сказав:

— Здравствуйте, вождь, очень рад вас встретить.

— Мой брат охотник разделит дичь со своим другом? — спросил учтиво Курумилла.

— Охотно, вождь, я не стану церемониться с таким старым другом, как вы, тем более что я страшно голоден, — отвечал охотник, помещаясь против индейца.

И они с большим аппетитом принялись за свой завтрак, в продолжение которого никто из них не сказал ни одного слова.

Наконец, охотник, утолив немного свой голод, первый прервал молчание.

— Как хорошо, что я вас здесь встретил, вождь, — сказал он, — я начинал уже думать, что сбился с пути.

— Охотник взял хорошее направление — его друг ожидал моего брата.

— Как, вождь, вы ожидали меня? Возможно ли это?

— У Курумиллы хорошие глаза; он видел много всадников; он сказал: хорошо, Павлет возвращается в Воладеро; вождь встретит его; теперь мой брат видит.