Валентин Гиллуа

То, что мы рассказали, произошло так быстро, что пеоны, оставшиеся позади, хотя поскакали во весь опор, на помощь своему господину, подоспели слишком поздно, чтобы не допустить побег индейца.

Мексиканец не ушибся, только неожиданность и сила падения оглушили его на минуту, но он опомнился почти тотчас и, поняв бесполезность и сумасбродство погони в таком месте и за таким противником, подавил свой гнев и стыд, и, сев на лошадь, которую остановили, холодно приказал продолжать путь, внутренне обещая себе, если представится случай, отмстить за полученное им оскорбление.

В эту минуту нечего было и думать об этом; более могущественные интересы призывали все его внимание — для него было очевидно, что, назвав проводника изменником, он попал в цель, и что тот, взбешенный, что с него была снята личина, ловко избежал опасности и нашел путь к спасению.

Положение становилось самым критическим для начальника каравана: он мог погибнуть без проводника в этих неизвестных местах, без сомнения, подстерегаемый врагами и мог подвергнуться каждую минуту нападению, последствия которого должны были быть неблагоприятны для него и для его людей; надо было принять решительные меры и избегнуть, если возможно, несчастий, которые угрожали каравану.

Мексиканец был человек энергичный, храбрый до отваги, которого никакая опасность, как бы велика ни была она, не могла заставить растеряться; в несколько секунд он просчитал все благоприятные шансы, остававшиеся ему, и решение было принято.

Дорога, где он ехал, была та самая, по которой шли караваны, отправляющиеся из Соединенных Штатов в Калифорнию или в Мексику, другой дороги не было по горам; мексиканец решил остановиться в первом месте, положение которого покажется ему благоприятным, укрепиться там, как можно лучше, ждать ближайшего каравана и присоединиться к нему.

Этот план был очень прост, и исполнить его было очень легко. Объяснив своим приунывшим пеонам в нескольких словах свои намерения, он велел удвоить бдительность, оставил их и поехал вперед осмотреть местность и выбрать удобное место для лагеря.

Он направил свою лошадь вперед и скоро исчез за поворотом дороги. Опасаясь неожиданного нападения, он держал ружье в руке и старательно осматривал густой кустарник, обрамлявший дорогу со стороны гор.

Мексиканец ехал таким образом около двух часов, замечая, что чем дальше он ехал, тем более суживалась тропинка, становясь все более крутой и каменистой.

Вдруг эта тропинка расширилась и привела его на эспланаду, через которую проходила дорога и которая называлась крепостью Чичимек, уже описанной нами.

Опытный взгляд мексиканца уловил с первого взгляда выгоды подобной позиции и, не теряя времени для рассматривания подробностей, он повернул лошадь и присоединился к каравану.

Путешественники хотя ехали гораздо медленнее своего начальника, ускорили, однако, шаги, так что он встретился с ними через три четверти часа после того, как нашел эспланаду.

Побег проводника привел в уныние мексиканцев, людей, привыкших к тропическим областям; мужество их очень уж ослабело при виде снегов Скалистых гор; к счастью для планов их начальника, он имел над своими слугами ту власть, которую имеют избранные умы, и пеоны, видя своего начальника веселым и беззаботным, начали надеяться, что они выйдут лучше, нежели они воображали, из дурного положения, в которое были поставлены так неожиданно.

Путешествие продолжалось спокойно, не было открыто ни одного подозрительного признака, и мексиканцы могли думать, что, кроме потери времени в ожидании нового проводника, побег индейца не имел для них никаких неприятных последствий.

Странное дело! Карнеро, капатац, казался скорее весел, чем сердит на исчезновение проводника; вместо того чтобы жаловаться на промедление, он смеялся над тем, что случилось и отпускал на этот счет шуточки более или менее остроумные, вконец рассердившие его господина, который внутренне проклинал препятствие, удерживавшее его в горах и подвергавшее его опасности нападения разбойников.

— Что вы находите такого приятного в том, что случилось с нами? Чему вы так радуетесь, Карнеро? — сказал он наконец довольно сердитым тоном.

— Вы извините меня, — смиренно отвечал капатац, — но вы знаете испанскую пословицу: «Лучше забыть о том, чего поправить нельзя» — вот я и забываю.

— Гм! — только сказал господин.

— Притом, — прибавил капатац, наклонившись к своему господину и говоря ему почти на ухо, — как ни дурно наше положение, не лучше ли делать вид, будто мы находим его прекрасным?

Господин бросил на него проницательный взгляд. Капатац продолжал бесстрастно, с раболепной улыбкой:

— Обязанность преданного слуги состоит в том, чтобы разделять всегда мнение своего господина. Пеоны сегодня утром роптали после вашего отъезда. Вы знаете характер этих скотов: если уныние овладеет ими — мы погибнем, потому что нам невозможно будет извлечь из них никакой пользы. Я думал, что разделю ваше намерение, если постараюсь ободрить их, и выказывал веселость, которой не чувствую, поверьте, предполагая, что это будет вам приятно.

Мексиканец покачал головой с видом сомнения, однако замечания капатаца были так справедливы, причины, выставляемые им, казались так правдоподобны, что он принужден был поблагодарить его, не желая сердить человека, который одним словом мог переменить настроение пеонов и возбудить их к мятежу, вместо того чтобы поддерживать в исполнении их обязанностей.

— Благодарю вас, Карнеро, — сказал он, — вы вполне поняли мое намерение, благодарю вас за вашу преданность. Поверьте мне, скоро настанет минута, я надеюсь, когда я смогу доказать, как я вами дорожу.

— Уверенность, что я исполнил свой долг в этих обстоятельствах, как всегда, есть единственная награда, которой я добиваюсь, — отвечал капатац, почтительно поклонившись.

Мексиканец бросил на него взгляд искоса, но воздержался, и с улыбкой во второй раз поблагодарил своего капатаца.

Начальник каравана был одним из тех людей, которые, обманывая всю жизнь всех, с кем сводят их случайности бурной жизни, наконец не верят никому и стараются под самыми пустыми словами открыть корыстолюбивое намерение, которого по большей части не существует. Хотя капатац Карнеро давно уже служил у него, хотя он выказывал ему величайшее доверие, однако внутренне не только его остерегался, но даже подозревал, что он ведет двойную игру.

Было ли это предположение справедливо — мы теперь этого не скажем, но мексиканец пристально следил за капатацем и думал, что рано или поздно сомнения его подтвердятся.

Незадолго до одиннадцати часов утра караван доехал до эспланады, и с радостью, которую они не старались даже скрывать, пеоны увидели, какую крепкую позицию выбрал их господин для лагеря.

— Здесь мы остановимся пока, — сказал мексиканец, — развьючивайте лошаков, разводите огонь, приготовляйте завтрак, а потом мы укрепимся таким образом что обезопасим себя от нападения мародеров.

Пеоны повиновались с проворством людей, сделавших продолжительный переезд и подгоняемых сильным голодом.

Огонь был разведен в одну минуту, и пеоны скоро принялись за завтрак.

Когда голод был утолен и сигарки выкурены, начальник встал.

— Теперь, — сказал он, — за работу!

Глава VI

СЮРПРИЗ

Позиция, в которой начальник каравана решил остановиться, воображая, что он первый открыл ее, была прекрасно выбрана для лагеря, который мог сопротивляться несколько месяцев нападению индейцев и луговых пиратов; это была огромная эспланада, значительно возвышавшаяся под пропастями и охраняемая справа и слева огромными скалами, предоставляя такие условия безопасности, что к пеонам возвратилась их беззаботность, и они смотрели на таинственный побег проводника как на случай вовсе не важный, который не мог иметь других последствий, как заставить их пробыть в дороге долее назначенного времени.

Поэтому они вскочили, по приказанию своего начальника, и начали рыть ров, который должен был предохранить их от неожиданного нападения.

Главная квартира, то есть палатка, была устроена прежде всего.

В ту минуту, когда начальник каравана шел с пеонами, которые несли заступы и лопаты к входу на эспланаду, вероятно, для того, чтобы показать, в каком месте надо было рыть ров, капатац подошел к нему с раболепным видом и, почтительно поклонившись, сказал:

— Я должен сообщить вам нечто очень важное.

Господин обернулся и, окинув его с ног до головы с плохо скрываемой подозрительностью, повторил:

— Нечто важное — сообщить мне?

— Да, — отвечал капатац, поклонившись.

— Что же такое? Говорите, только поскорее, Карнеро, вы видите, мне некогда!

— Если вы позволите мне сказать вам два слова наедине, то сейчас узнаете, в чем дело.

— Что за таинственность?

— Долг предписывает мне сообщить только вам, что я открыл.

— Гм! Вы открыли что-нибудь?

Капатац поклонился молча.

— Ну пойдемте, — сказал ему господин, — а вы, — обратился он к пеонам, — ступайте, я сейчас приду.

Те продолжали свою дорогу; начальник каравана, напротив, сделал несколько шагов назад, капатац шел за ним. Отойдя на значительное расстояние, начальник снова обратился к метису:

— Теперь, я полагаю, Карнеро, вы можете объясниться.

— Могу.

— Говорите же и не держите меня в недоумении.

— Вот в чем дело: я нашел грот.

— Что! — с удивлением вскричал его господин. — Вы нашли грот?

— Да.

— Где же это?

— Здесь.

— Здесь? Это невозможно!

— Точно, здесь.

— В каком же месте?

— Там, — сказал капатац, протянув руку, — за этой грудой скал.

Молния подозрения мелькнула в глазах господина.

— А! — прошептал он. — Как это странно, Карнеро! Могу я узнать, каким образом вы нашли этот грот и какая причина привлекла вас к этим скалам, когда вы знали, как ваше присутствие было необходимо в другой стороне?

Капатац нисколько не смутился тоном, каким были произнесены эти слова, и отвечал со спокойным видом, как будто не примечал угрозы, заключавшейся в них:

— О! Это открытие было совершенно случайное, — уверяю вас.

— Я не верю случайностям, — отвечал его господин, — но оставим это. Что ж далее?

— Когда мы кончили наш завтрак, — продолжал капатац, — я приметил, что несколько лошадей, между прочими и моя, отвязались и разбежались в разные стороны.

— В самом деле, — прошептал его господин, скорее отвечая на свою собственную мысль, чем на слова капатаца.

Тот неприметно улыбнулся.

— Боясь, — продолжал он, — чтобы лошади не заблудились, я побежал за ними; их легко было поймать, только одна не допускала к себе, она бросилась в середину скалы, и я принужден был идти за нею.

— Понимаю: лошадь таким образом довела вас до входа в грот.

— Именно! Она остановилась у самого входа, и я без труда схватил ее.

— В самом деле, как это странно! И вы вошли в этот грот, Карнеро?

— Нет, я счел своей обязанностью предуведомить вас.

— Вы были правы. Ну, мы пойдем туда вместе, возьмите факелы и укажите мне дорогу. А! Не забудьте взять оружие: неизвестно, с кем можем иметь дело в пещерах, открытых таким образом, с людьми или с хищными зверями.

Это было сказано с сарказмом, который, несмотря на наружное равнодушие, заставил капатаца внутренне затрепетать.

Пока он исполнял приказания своего господина, тот выбрал между пеонами шесть человек, на которых мог положиться более, чем на других, приказал им взять ружья, а другим велел хорошенько караулить, но не начинать никаких работ до его возращения, а капатацу велел идти вместе с ним. Карнеро смотрел неодобрительно на распоряжения своего господина, но, вероятно, счел неблагоразумным делать замечание, потому что молча опустил голову и направился к груде скал, закрывавших вход в грот.

Эти груды гранита, нагроможденные одна на другую без всякого порядка, казались, однако, не игрою случая, а, напротив, походили на остатки какой-то грубой, но прочной постройки очень отдаленных времен.

Мексиканцы прошли довольно легко скалы и скоро очутились перед мрачным отверстием пещеры. Начальник приказал пеонам остановиться.

— Было бы неблагоразумно, — сказал он, — входить в эту пещеру, не приняв предосторожностей. Приготовьте оружие и не зевайте — при малейшем подозрительном шуме, при малейшем предмете, который вы увидите — стреляйте! Капатац, зажгите факелы!

Тот повиновался. Начальник каравана удостоверился взглядом, что приказания его исполнены, вынул из-за пояса пистолеты, зарядил их, взял по пистолету в каждую руку и, обратившись к Карнеро, сказал ему насмешливым тоном:

— Ступайте вперед, справедливость требует, чтобы вы показали нам место, которое вы так неожиданно нашли, и вы тоже идите вперед, — прибавил он, обратившись к пеонам.

Восемь человек вошли в пещеру по следам капатаца, который поднял факелы над головой, чтобы лучше осветить окружающие предметы.

Эта пещера, как и те, что большей частью встречаются в этих местах, по-видимому, образовалась вследствие какого-то подземного катаклизма; стены были довольно высоки, сухи и наполнены множеством ночных хищных птиц, которые, испугавшись блеска факела, взлетали и кружились над мексиканцами, те с трудом отмахивались от них ружьями, но чем далее они входили внутрь пещеры, тем многочисленнее становились эти птицы, цепляя их своими крыльями и оглушая пронзительным криком.

Таким образом они дошли до места довольно обширного, которое составляло род залы, откуда выходило несколько галерей.

Хотя мексиканцы были довольно далеко от входа, однако дышали без всякого труда, потому что в скале было множество расселин, сквозь которые поступал воздух.

— Остановимся здесь на минуту, — сказал начальник, взяв факел из рук капатаца, — эта зала, если, как я предполагаю, пещера имеет несколько выходов, достаточно надежное убежище. Осмотрим подробно это место.

Он осмотрел старательно залу и удостоверился по некоторым следам, еще остававшимся от человеческих трудов, что эта пещера была когда-то обитаема.

Пеоны сели с беззаботным видом на обломки скалы, разбросанные там и сям, поставив ружья между ног, они довольно равнодушно отнеслись к исследованиям своего господина.

У того мало-помалу развеивались подозрения, возбужденные капатацем; он был уверен, что уже много лет ни одно человеческое существо не вступало в это мрачное убежище, потому что никаких следов, остающихся всегда после людей, какие бы ни принимали они предосторожности, чтобы скрыть свое присутствие, не нашел. И, действительно, их не существовало; все, напротив, показывало самое полное запустение, поэтому начальник каравана готов был выбрать это место, которое легко было укрепить, вместо того чтобы разбивать лагерь — работа всегда трудная и продолжительная, подвергавшая людей и животных климату убийственному для тех, кто не привык к мексиканской жаре.

Продолжая осмотр, начальник каравана разговаривал с капатацем дружелюбнее обыкновенного, радовался его находке и объяснял свои планы, которые тот слушал с лукавым видом, свойственным ему.

Вдруг мексиканец остановился и начал прислушиваться. Оба они в эту минуту стояли у входа к одной из тех галерей, о которых мы говорили.

— Послушайте, — сказал он капатацу, дотронувшись до его руки, чтобы привлечь его внимание, — не слышите ли вы чего-нибудь?

Капатац слегка наклонился вперед и оставался неподвижен несколько секунд.

— В самом деле, — сказал он, — точно отдаленный гром.

— Не правда ли? Или, может быть, грохот подземных вод?

— Вы правы! — закричал капатац с радостью. — Какое счастье, что мы найдем воду в этой пещере, это увеличит нашу безопасность, потому что, может быть, не не надо будет водить наших лошадей, может быть, далеко на водопой.

— Я сейчас хочу удостовериться, справедливо ли это предположение. Шум раздается из этой галереи, пойдем туда, а люди наши пусть ждут здесь, теперь нам нечего опасаться, потому что, если индейцы или пираты спрятались, чтоб напасть врасплох, они не ждали бы до сих пор, следовательно помощь, наших пеонов будет нам бесполезна.

Капатац покачал головой с сомнением.

— Индейцы очень хитры, — сказал он, — кто знает, какие дьявольские планы задумали эти краснокожие? Кажется, благоразумнее было бы взять пеонов.

— Ба-ба! — сказал его господин. — Это бесполезно; мы двое людей решительных и хорошо вооруженных, нам нечего бояться, говорю я вам, притом, если на нас нападут, люди наши услышат шум борьбы и прибегут на помощь, они будут в одну минуту возле нас.

— Конечно, невероятно, — отвечал капатац, — чтобы нам пришлось подвергнуться какой-нибудь опасности; однако я счел долгом предупредить вас, как преданный слуга, потому что в случае, если враги спрятались в этих коридорах, изворотов которых мы не знаем, мы буквально попадем в ловушку. Два человека, как бы храбры они ни были, не в состоянии сопротивляться двадцати или тридцати врагам; вы знаете, что индейцы нападают на белых только в случае, если они совершенно уверены в успехе.

Эти слова произвели на начальника каравана некоторое впечатление, он молчал с минуту, по-видимому, серьезно размышляя о том, что услышал, но скоро поднял голову и покачал ею с решительным видом:

— Я не верю опасности, которой вы боитесь, — сказал он, — а если она и существует, то нужды нет! Ждите нас здесь, — обратился он к пеонам, — и будьте готовы бежать к нам по первому сигналу.

Начальник оставил пеонам факел, сам взял другой и, обернувшись к Карнеро, сказал:

— Идемте!

Они вышли в галерею. Она была очень узка и шла довольно покато, так что начальник и капатац принуждены были идти очень осторожно и осматривать внимательно все вокруг.

Чем более они продвигались, тем шум воды становился слышнее, было очевидно, что довольно близко от того места, где они находились, может быть, в нескольких шагах, находился один из тех подземных источников, которые протекают в пещерах, и которые по большей части ничто иное как реки, поглощенные землетрясением.

Вдруг, хотя не слышно было ни малейшего шума, начальник каравана был схвачен поперек тела, факел его из руки вырван и погашен, а сам он опрокинут на землю и крепко связан, прежде чем успел оказать малейшее сопротивление — нападение было неожиданное и хорошо рассчитано.

Карнеро также брошен был на землю в одно время со своим господином и так же крепко связан.

— Подлые демоны! — закричал мексиканец, делая сверхъестественные усилия, чтоб разорвать связывавшие его узы. — Покажитесь по крайней мере, чтоб я знал, с кем имею дело.

— Молчите, генерал дон Себастьян Герреро, — сказал грубый голос, который заставил его задрожать, несмотря на его мужество, — покоритесь вашей участи, вы попали во власть людей, которые не выпустят вас на свободу прежде, чем будут иметь с вами одно важное объяснение.

Генерал Герреро, о котором читавшие «Золотую лихорадку» 2, без сомнения, помнят, сделал движение бессильной ярости, но промолчал, он понял, что виновники засады, которой он был в эту минуту жертвой, были его неумолимые враги, потому что не побоялись прямо назвать его по имени, враги, пострашнее луговых разбойников или краснокожих, с которыми сначала он думал иметь дело.

Притом он размышлял, что темнота, в которой он находится, без сомнения скоро прекратится, и он увидит этих врагов лицом к лицу и узнает их.

Но ожидания его были обмануты: когда его перенесли в залу, где пеоны его были обезоружены и окружены индейцами, он увидал при свете факела, освещавшего залу, что между людьми, окружавшими его, на пятерых был мексиканский костюм, но лица их закрывали черные маски, так хорошо привязанные, что ему невозможно было узнать их.

— Чего хотят от меня эти люди? — прошептал он, с унынием опустив голову на грудь.

— Имейте терпение, — сказал тот, чей голос он уже слышал, — вы скоро это узнаете.

Глава VII

ОБЪЯСНЕНИЕ

Наступила пауза, во время которой похитители совещались между собою шепотом, между тем индейский начальник, который был никто иной, как Насмешник, вошел в залу и сказал несколько слов на языке команчей.

Генерал и капатац снова были подняты руками краснокожих и по знаку одного из замаскированных перенесены на эспланаду.

Вид ее совершенно изменился во время краткого отсутствия генерала и представлял в эту минуту самое странное и живописное зрелище.

До двухсот индейских всадников, вооруженных по большей части ружьями, стояли в порядке вокруг эспланады — центр которой оставался свободен — лицом к пещере, держа посреди себя обезоруженных мексиканцев, багаж, лошадей и лошаков.

Палатка одиноко возвышалась среди места, на котором следовало быть лагерю, только занавес был поднят и всадник стоял неподвижно перед входом, как бы защищая его и предохраняя от грабежа драгоценные вещи, находившиеся в палатке.

В ту минуту, когда похитители вышли из пещеры, всадники, стоявшие перед входом в ущелье, расступились, чтобы пропустить другую группу всадников в костюмах охотников, в которых, несмотря на загорелые лица, можно было узнать белых; две женщины на лошаках ехали между ними.

Эта группа состояла из восьми человек и вела с собой десять вьючных лошаков.

Так как все мужчины были обезоружены и шли пешком посреди пятидесяти всадников, то они по всей вероятности были захвачены в плен краснокожими в искусно расставленной засаде.

Обе дамы — из которых одна была уже пожилая, а другой, по-видимому, было не более восемнадцати лет, и которых по сходству в чертах можно было бы считать в очень близком родстве, — были с чрезвычайной вежливостью, какой они вовсе не ожидали от краснокожих, отведены в палатку, занавес которой опустился за ними, чтобы избавить их от взглядов индейцев, выражение лиц которых, хотя очень почтительное, должно было быть для них неприятно.

По знаку тех, кто их привел, пленники стали возле пеонов, также пленных. Это были люди в расцвете лет, с чертами резкими и энергичными, должно быть, индейцы захватили их в плен без битвы, напав на них врасплох, иначе они по всей вероятности дали бы скорее убить себя, чем сдались.

Они не выказывали ни страха, ни уныния, но их блестящие взгляды и нахмуренные брови показывали, что они молча переносили свою участь, но вовсе ей не покорялись, и поспешно ухватятся за первый случай, чтобы возвратить свою свободу, так вероломно у них отнятую.

Однако несмотря на намерение, очевидно, принятое ими, оставаться равнодушными ко всему, что будет происходить, они скоро заинтересовались, более чем хотели, странной драмой, при которой присутствовали невольно, и мрачные приготовления к которой в высшей степени возбуждали их любопытство.

Было принесено несколько обломков гранита и положено внизу скал, представляя довольно хорошо тот страшный трибунал, который в другую эпоху заседал на берегах Рейна; сходство было еще поразительнее от стараний похитителей скрыть свои черты.

Пятеро в масках сели на гранитных обломках.

Индейцы, которые принесли генерала, поставили его на землю перед этим трибуналом.

Человек, казавшийся президентом этого зловещего собрания, сделал знак — и веревки, связывавшие пленника, тотчас спали.

Генерал выпрямился, скрестив руки на груди, гордо приподняв голову и бросив на тех, кто вздумал сделаться его судьями, презрительный взгляд, сказал:

— Чего вы хотите от меня, разбойники? Кончите эти оскорбительные поступки, они не испугают меня.

— Молчите! — холодно заметил президент. — Не вы должны говорить здесь.

Обратившись к Насмешнику, стоявшему в нескольких шагах от него, он сказал:

— Приведите других пленников, прежних и новых, все должны слышать, что будет сказано этому человеку

Насмешник сделал знак воинам — некоторые сошли с лошадей, приблизились к пленникам и, развязав узы, связывавшие капатаца, привели его, пеонов и пленников второго каравана к трибуналу и поставили их в ряд, потом по знаку, поданному Насмешником, ряды всадников сомкнулись вокруг белых, и они со всех сторон были окружены команчами.

Зрелище, представляемое этими людьми с резкими чертами, в странных костюмах, собравшихся на эспланаде, висящей над страшной бездной и прислоненной к высоким горам с крутыми склонами и заснеженными вершинами, при блеске ослепительного солнца, было странно, таинственно и даже ужасно, но в нем было какое-то дикое величие.

Мертвая тишина царила в эту минуту над эспланадой; все едва переводили дух, сердца всех тяжело бились; краснокожие, охотники и мексиканцы — все инстинктивно понимали, что готовилось дело высокого правосудия и совершалась великая драма; внизу слышался рокот воды и время от времени порыв ветра проносился со свистом над головами всадников.

Пленные с беспокойством и с тайным ужасом ждали, какую участь назначат им их свирепые победители; но были уверены, что, каково бы ни было решение, просьбы и жалобы бесполезны, им придется вытерпеть страшные муки, на которые без сомнения их осудят.

Президент обвел взором собрание, встал среди глубокой тишины, протянул руку к генералу, холодно и бесстрастно стоявшему возле него, и, бросив на него взгляд, грозно сверкавший сквозь отверстия маски, скрывавшей его лицо, заговорил голосом серьезным, строгим и звучным:

— Кабальеро, запомните хорошенько слова, которые здесь прозвучат, слушайте их с вниманием, чтобы понять, и не ошибиться насчет наших намерений, а более всего затем, чтобы успокоиться и узнать, что вы попали в руки не индейцев, жаждущих крови, не пиратов, имеющих намерение ограбить вас, а потом убить, — нет, вы не должны этого опасаться: вы будете присутствовать как бесстрастные свидетели и в случае нужды дадите отчет о том, что вы видели; а затем вы будете продолжать ваш путь и ничто из ваших вещей не будет отнято у вас. Люди, сидящие по правую и по левую мою руку, несмотря на маски, скрывающие их черты, благородные и храбрые охотники. Настанет, может быть, день, когда вы узнаете их; причины, важность которых вы скоро поймете, требуют, чтобы они оставались не известны. Я должен был, сеньоры, говорить с вами таким образом — с вами, против которых мы не имеем никакого умысла, для того, чтобы рассчитаться с этим человеком.

Один из путешественников второго каравана сделал шаг вперед, это был человек еще молодой, с чертами тонкими и благородными, высокий, стройный, с изящными движениями.

— Кабальеро, — произнес он голосом звучным и приятным, — я благодарю вас от имени моих товарищей и от себя за успокоительные слова, произнесенные вами; я знаю, как неумолимы законы пустыни, все-таки я покоряюсь им безропотно, только позвольте мне один вопрос.

— Говорите, кабальеро!

— Мщение или правосудие готовитесь вы совершить?

— Ни то, ни другое, сеньор; это скорее слабость или глупость, если внушения сердца могут быть осуждаемы или оспариваемы людьми честными и благородными.

— Пора кончить, сеньор, — сказал тогда генерал надменно, — если вы называете себя человеком благородным, покажите мне ваше лицо, чтобы я знал, с кем имею дело.

Президент пожал плечами с презрительным видом.

— Нет, дон Себастьян, — сказал он. — Потому что тогда партия между нами будет неравна; но имейте терпение, кабальеро, вы скоро узнаете, если не кто я, то, по крайней мере причины, сделавшие меня вашим непримиримым врагом.

Генерал старался улыбнуться, но невольно улыбка застыла на его губах; и хотя его надменная осанка как будто вызывала на бой его таинственных врагов, ужас сжал ему сердце.

Наступило минутное молчание, во время которого слышался только шум ветра и отдаленный грохот невидимых потоков.

Президент обвел глазами собрание и, скрестив руки на груди, заговорил голосом резким, отрывистые звуки которого заставляли невольно трепетать людей, слушавших его, людей храбрых, привыкших к страшным катастрофам жизни в пустыне и не бледневших от самых ужасных опасностей.

— Теперь послушайте, сеньоры, — сказал он, — и беспристрастно судите этого человека; судите его не г точки зрения луговых законов, но по вашему сердцу. Генерал дон Себастьян Герреро, стоящий так твердо и прямо перед вами в эту минуту, один из знатнейших вельмож Мексики; он происходит по прямой линии от испанских завоевателей; состояние его огромно, неисчислимо, определить его нет возможности; этот человек одной силой своей воли и неумолимым эгоизмом, составляющим основание его характера, всегда успевал во всех своих предприятиях; хладнокровно честолюбивый и решительный, он засыпал трупами кровавый путь, по которому шел к цели, он делал это решительно и без угрызений совести; он смотрел с улыбкой, как самые дорогие друзья его, самые преданные ему родственники падали около него; для него не существует ничего из того, что уважают люди; честь для него — слово, не имеющее смысла; у него была дочь, в которой сосредоточивались все добродетели, прекрасная, невинная, сиявшая той любовью, которую Господь вкладывает иногда в сердца своих избранных — человек этот холодно разбил сердце своей дочери, довел ее до самоубийства, и кровь бедной девушки почти брызнула на его лоб, когда он присутствовал с торжеством при юридическом убийстве человека, которого она любила, и казни которого он потребовал, потому что тот не хотел изменить своей чести и помогать ему в гнусной измене. Этот тигр с человеческим лицом, это чудовище, которое вы видите, сеньоры, имеет только одну мысль, одну цель, одно желание — достигнуть высшего звания, хоть бы ему пришлось для этого влезать по трупам своих родных и друзей, принесенных в жертву его честолюбию; и если он не может составить для себя в этой распадающейся республике, которую называют Мексикой, независимое королевство, он хочет по крайней мере захватить верховную власть и заставить себя выбрать президентом. Если бы в жизнь этого человека было только это эгоистическое чувство и эти гнусные желания, я довольствовался бы тем, что презирал его без ненависти и, не будучи в состоянии извинить его, я забыл бы о нем.