Красный Кедр (№3) - Степные разбойники

Желая дать отдых лошадям, а также и себе, Валентин умерил быстроту аллюра своей лошади, и все спутники последовали его примеру. Местность, по которой проезжали охотники, совершенно не походила своим видом на ту, которую они покинули несколько часов назад. Монотонность пейзажа там и сям нарушалась группами высоких деревьев, и по обеим сторонам от всадников поднимались высокие холмы. Иногда им случалось переезжать вброд те бесчисленные речки без названия, которые стремительно бегут с гор и после самых причудливых изгибов наконец сливаются с Рио-Хилой.

Часов в восемь утра Валентин заметил слева легкое облако дыма, спиралью поднимавшееся к небу.

— Что это такое? — спросил дон Пабло с беспокойством.

— По всей вероятности, это лагерь каких-нибудь охотников, — ответил Валентин.

— Нет, — возразил Курумилла; — это дым не от огня бледнолицых, это индейский огонь.

— Как же вы можете различить это, caspita? Мне кажется, что дым от какого бы то ни было огня одинаков, — сказал дон Пабло. — Почему вы думаете, Курумилла, что дым этот от огня краснокожих?

Курумилла вместо всякого ответа только плечами пожал, и за него ответил Орлиное Перо.

— Бледнолицые, желая развести огонь, — сказал он, — берут какие попало дрова, поэтому им часто попадаются сырые, от которых дым беловатый и густой и его в прерии легко заметить, тогда как индейцы пользуются только совершенно сухими дровами, и потому дым их имеет синеватый цвет и незаметно поднимается к небу.

— Надо сознаться, что индейцы в прерии гораздо смышленее нас, и мы никогда не научимся их ловкости, — сказал дон Пабло.

— Да, поживите с ними некоторое время, — сказал Валентин, — и вы у них еще много чего узнаете.

— Смотрите! Что я вам говорил? — воскликнул Орлиное Перо.

В продолжение этого разговора охотники продолжали скакать вперед и теперь оказались не более чем в ста шагах от того места, где горел огонь, который они заметили издали.

Перед охотниками очутилось двое индейцев в полном боевом вооружении. Они размахивали бизоньими шкурами в знак мира.

Валентин задрожал от радости, узнав их. Индейцы эти были команчами, то есть друзьями и союзниками охотников, так как Валентин и Курумилла были приемными детьми этого племени.

Приказав всем остановиться, Валентин беспечно закинул ружье за плечо и, пришпорив лошадь, помчался навстречу индейцам. Те остановились и стали поджидать его.

Обменявшись с ними несколькими вопросами, как это бывает обыкновенно в тех случаях, когда люди встречаются в прерии, охотник спросил индейцев, к какому племени они принадлежат.

— Мы команчи, — ответил с гордостью один из воинов. — Мы — цари прерии.

Валентин почтительно поклонился.

— Я знаю, — сказал он, — что команчи непобедимые воины. Кто может сопротивляться им?

На этот комплимент команчи, в свою очередь, поклонились Валентину.

— Брат мой вождь? — спросил Валентин.

— Я — Петониста 26, — сказал индеец, глядя на охотника с видом человека, убежденного, что слова его произвели глубокое впечатление.

Он не ошибся. Петониста был одним из самых почитаемых вождей племени команчей.

— Я знаю моего брата, — ответил Валентин. — Я счастлив увидеть его.

— Пусть брат мой говорит, я его слушаю. Великий бледнолицый охотник — не чужой для команчей, которые его усыновили.

— Как?! — воскликнул охотник. — Значит, вы меня знаете, вождь?

Воин улыбнулся.

— Единорог — один из самых главных вождей команчей, — сказал он. — Покидая двенадцать часов тому назад селение, он предупредил Петонисту, что ожидает великого бледнолицего воина, усыновленного нашим племенем.

— Это правда, — сказал Валентин. — Единорог — частица меня самого. Когда я его вижу, сердце мое трепещет от радости. Мне нечего добавить от себя, вождь, так как брат ваш уже сказал вам обо мне. Но со мной друзья и две женщины, одна из них Солнечный Луч, другая — Белая Лилия.

— Мы рады видеть Белую Лилию. Сыновья мои сочтут за честь ей служить, — сказал индеец с благородством.

— Благодарю вас, вождь. Я иного и не ожидал от вас. Позвольте мне возвратиться к моим товарищам и сообщить им о той счастливой встрече, которая выпала мне на долю по милости Владыки Жизни.

— Хорошо, пусть брат мой возвратится к своим друзьям. Я поеду вперед в селение, чтобы предупредить молодежь о приезде сына моего племени.

Валентин улыбнулся на эти слова.

— Брат мой здесь хозяин, — сказал он.

И поклонившись индейскому вождю, он поскакал к своим товарищам, которые не знали, чему приписать его долгое отсутствие.

— Это друзья, — сказал им Валентин, указывая на Петонисту, быстро ехавшего на своем мустанге по направлению к селению. Затем он объяснил им, что Единорог предупредил воинов своего племени об их приезде.

— Слава Богу! — воскликнул дон Пабло. — Наконец-то мы отдохнем в безопасном месте. Скорее едем!

— Боже упаси торопиться, друг мой. Мы, напротив, должны ехать как можно медленнее: команчи, без сомнения, готовят нам встречу, и если мы приедем раньше времени, мы расстроим их планы.

— Ну что ж, в сущности, это для нас безразлично, — сказал дон Пабло, — нам бояться теперь нечего, мы можем ехать шагом. Возблагодарим Бога за то, что Он даровал нам спасение, — добавил он, молитвенно поднимая глаза к небу.

И маленький отряд мелкой рысцой двинулся к индейскому селению.

ГЛАВА XVIII. Любовь

Через час всадники въехали на невысокий холм. С этого холма они увидели почти напротив себя, на расстоянии мили, большое селение, а перед ним — три отряда воинов-индейцев. Увидев белых, индейцы галопом поскакали к ним навстречу, стреляя из ружей холостыми патронами, размахивая бизоньими плащами, издавая воинственные крики, — одним словом, совершая все церемонии, соответствовавшие дружелюбной встрече гостей.

Валентин сделал своим товарищам знак последовать примеру индейцев, и охотники, которые только и ждали случая показать свою ловкость, вихрем помчались с холма, крича и стреляя из ружей, что привело в неистовый восторг краснокожих.

После обмена обычными в этом случае приветствиями, команчи стали возле охотников полукругом, и Петониста, подъехав к Валентину, протянул ему руку со словами:

— Мой бледнолицый брат — приемный сын моего племени, он здесь у себя дома. Команчи счастливы видеть его. Чем дольше он останется у них вместе со своими товарищами, тем для них будет приятнее. Брату моему приготовлена хижина, другая хижина будет отдана в распоряжение Белой Лилии, а третья — его друзьям. Мы убили много бизонов, и брат мой будет есть их мясо вместе с нами. Когда брат наш нас покинет, сердца наши наполнятся печалью. А потому пусть брат мой останется с команчами как можно дольше, если он желает видеть их счастливыми.

Валентин, хорошо знавший индейские обычаи, приветливо ответил на эту речь, и после этого оба отряда соединились и въехали в селение под звуки дудок, рогов и других индейских музыкальных инструментов. Звуки эти смешивались с криками женщин и детей и с собачьим воем, и все это, взятое вместе, производило такую какофонию, ужаснее которой представить себе невозможно. Доехав до площади, всадники сошли с лошадей, и вождь пригласил гостей в отведенные им хижины.

Валентин поблагодарил Петонисту за гостеприимство и, оставив донью Клару вместе с Солнечным Лучом отдыхать, вошел в свою хижину, предупредив товарищей, чтобы они были осторожны с команчами, которые, как и все индейцы вообще, действуют всегда под впечатлением минуты, крайне щепетильны и в высшей степени вспыльчивы.

Курумилла, не произнеся ни слова, улегся, как сторожевой пес, возле двери хижины доньи Клары.

Как только женщины остались одни, Солнечный Луч уселась у ног доньи Клары и, устремив на нее светлый и исполненный нежности взгляд, сказала:

— Довольна ли мною сестра моя Белая Лилия? Хорошо ли я исполнила свой долг относительно нее?

— Какой долг исполнили вы относительно меня, глупенькая? — ответила молодая девушка шутя и провела при этом рукою по длинным черным волосам индианки.

— Спасти вас, сестра моя, — сказала та с нежностью, — и доставить вас в сохранности к моим соплеменникам.

— А! Вот что! Бедное дитя! Преданность твоя была безгранична, не знаю, чем я могу отблагодарить тебя за нее.

— Не будем говорить об этом, — сказала индианка, покачав своей хорошенькой головкой. — А теперь, так как сестре моей уже больше ничто не угрожает, я покину ее.

— Ты хочешь оставить меня, Солнечный Луч? — воскликнула донья Клара с беспокойством. — Зачем же?

— Да, — серьезно ответила молодая женщина, и брови ее при этом сурово сдвинулись. — Мне нужно выполнить еще один долг. Сестра моя знает, что я дала клятву, а клятва священна. Я должна идти!

— Но куда же ты хочешь идти, дитя? Откуда появилась у тебя эта внезапная мысль покинуть меня? Что ты намереваешься сделать? Куда именно идешь ты?

— Пусть сестра моя не спрашивает меня, ее вопросы только огорчают меня. Я не могу ей ответить на них.

— Так ты скрываешь от меня тайну, Солнечный Луч? Ты не хочешь довериться мне? Безумная! Неужели ты думаешь, что я не знаю, что именно ты намереваешься сделать?..

— Сестра моя знает мое намерение? — перебила индианка свою собеседницу, и глаза ее при этом сверкнули, а по телу пробежала нервная дрожь.

— Ну, конечно, Боже мой! — ответила молодая девушка с улыбкой. — Единорог — великий воин, и сестра моя, без сомнения, спешит к нему?

— Нет, — ответила та. — Солнечный Луч намеревается отомстить.

— О, бедное дитя мое! — воскликнула донья Клара, обнимая молодую женщину. — Я знаю, от какой ужасной катастрофы тебя спас Валентин.

— Кутонепи — великий воин, Солнечный Луч любит его. Но Станапат — собака, сын волчицы.

Обе молодые женщины заплакали и стали обнимать и целовать друг друга. Индианка первая оправилась от душившего ее горя, энергичным движением вытерла слезы с покрасневших глаз и вырвалась из объятий своей подруги.

—Зачем плакать? — сказала она твердо. — Только трусы и слабые плачут и стонут! Индейские женщины не плачут, когда их оскорбят, они мстят! Сестра моя должна отпустить меня! Я ей больше ничем не могу быть полезна, другие обязанности ожидают меня.

— Иди же, бедная сестра, и поступай так, как тебе велит твое сердце. Я не имею права ни задерживать тебя, ни мешать тебе поступить по-своему.

— Спасибо, — сказала индианка, — сестра моя добра. Владыка Жизни не покинет ее.

— Разве ты не можешь довериться мне и сказать, что ты хочешь сделать?

— Я не могу этого.

— Скажи мне, по крайней мере, в какую сторону ты пойдешь?

Индеанка в ответ на это только головой покачала.

— Разве лист, сорванный ветром с кустарника, знает, в какую сторону понесет его ветер? Я — лист, сорванный ветром. Пусть сестра моя больше не спрашивает меня ни о чем.

— Если ты этого хочешь, я замолчу. Но прежде чем нам расстаться, позволь мне сделать тебе подарок, который напомнит обо мне, когда я буду далеко от тебя.

Услышав эти слова, Солнечный Луч очаровательным жестом положила руку на сердце.

— Сестра моя там! — взволнованно сказала она.

— Послушай, — начала снова молодая девушка, — сегодня ночью я подарила тебе браслет. Вот, возьми еще один. Эти украшения для меня лишние, и я буду счастлива, если они понравятся тебе.

Сказав это, донья Клара сняла с руки другой браслет и надела его на руку индианки.

Та не противилась этому, и когда браслет был надет, она поцеловала его несколько раз, затем подняла голову и протянула руку молодой мексиканке.

— Прощай, — сказала она ей растроганным голосом. — Пусть сестра моя просит своего Бога за меня — говорят, Он всемогущ, может быть, Он придет мне на помощь.

— Надейся, бедное дитя! — сказала донья Клара, обнимая молодую индианку.

Солнечный Луч печально покачала головой и, сделав своей подруге последний прощальный знак, бросилась, как испуганная лань, к двери и скрылась за ней.

После ухода Солнечного Луча донья Клара долгое время была погружена в задумчивость.

Туманные намеки индианки и ее смущение затронули в сильнейшей степени ее любопытство. Кроме того, интерес, который возбудила в ней эта странная дикарка, оказавшая ей такую большую услугу, невольно заставлял ее беспокоиться за нее: молодую девушку томило предчувствие, что Солнечный Луч покинула ее для того, чтобы исполнить один из тех смелых поступков, которые так свойственны индейцам и совершаются ими без всякой посторонней помощи.

Прошло несколько часов. Молодая девушка перебирала в памяти странные события, следовавшие одно за другим, которые привели ее в то место, где она находилась в настоящее время.

Вдруг слуха ее коснулся чей-то подавленный вздох. Она с Удивлением подняла голову. Какой-то человек в смиренной позе стоял перед ней, опершись об один из столбов хижины, устремив на нее глаза с загадочным выражением. Это был Шоу, сын Красного Кедра.

Донья Клара покраснела и в смущении опустила глаза. Шоу хранил глубокое молчание. Не спуская с нее глаз, опьяненный счастьем, он смотрел на нее.

Молодая девушка была одна в жалкой индейской хижине. Перед нею стоял человек, который уже несколько раз благородно рисковал жизнью ради нее, и это не могло не навеять на нее смутной тревоги. Ею овладело странное смущение, грудь ее стала учащенно подниматься, она не могла дать себе отчета в том невыразимо сладостном чувстве, которое по временам дрожью пробегало по ее телу. Взгляд ее, затуманенный негой против ее воли, как прикованный остановился на этом человеке, красивом как Адонис, с гордым взглядом, независимым характером, — человеке, который стоял теперь перед ней склонившись и которого одно недовольное движение ее бровей заставляло бледнеть, — его, это дикое дитя лесов, которое никогда ни признавало иного господина над собой, кроме собственной воли.

Хотя слово любовь было еще не знакомо молодой девушке, тем не менее с некоторых пор в душевном мире ее совершился переворот: она начинала понимать тот божественный союз двух душ, когда одна душа навеки сливается с другою в мыслях и чувствах, в радости и в горе. Одним словом, в ней просыпалась любовь!

— Чего хотите вы от меня, Шоу? — спросила она его робко.

— Я хочу сказать вам, сеньорита, — ответил тот резким тоном, но в котором, однако же, слышалась безграничная нежность, — что когда вам понадобится человек, который дал бы убить себя ради вас, вам не придется его искать, потому что я здесь.

— Благодарю вас, — сказала она, невольно улыбнувшись этому своеобразному признанию, а главное той манере, с которой оно было сделано, — но ведь здесь нам опасаться нечего.

— Может быть, — ответил он. — Но никто не знает, что случится с нами завтра.

Одно из женских свойств — любовь к укрощению диких зверей.

Женщина — существо впечатлительное, и любовь гнездится у нее скорее в голове, чем в сердце.

Любовь для женщины — или удовлетворение гордости, или борьба; так как она слаба от природы, то у нее всегда возникает стремление покорять других, а в особенности брать верх вначале — для того, чтобы позднее сделаться рабой того, кого она полюбит, после того как докажет ему свою силу, заставив его покорно лечь у ее ног.

Вследствие этого вечного закона контрастов, который управляет миром, женщина полюбит только такого человека, который тем или иным путем сумеет польстить ее гордости. По крайней мере, в прериях это именно так. Я вовсе не имею намерения говорить о прекрасных европейских женщинах, которые все — прелесть и очарование и которые, как ангелы, прикасаются к роду человеческому только кончиками своих маленьких крылышек, которыми они слегка касаются земли. Донья Клара была мексиканкой. Исключительное положение, которое она занимала среди индейцев, опасности, которым она подвергалась, скука, которая ее томила, — все это, вместе взятое, должно было расположить ее в пользу молодого человека, в котором она свойственным всем женщинам душевным чутьем увидела страстную любовь к ней. Она позволила себе ответить ему и поощрить его к дальнейшему разговору. Была ли это игра с ее стороны? Было ли это искренне? Никто не мог бы ответить на этот вопрос: сердце женщины — книга, в которой ни один мужчина еще не прочел по складам и одного слова.

Между молодыми людьми началась одна из тех длинных и очаровательных бесед, в которой слово любовь не произносится, но оно все время замирает на губах, заставляя сердце трепетать в сладком опьянении, погружая его в божественный экстаз. Беседы эти почти забываются в зрелом возрасте, но они делают такими счастливыми тех, кто переживает их. Шоу, ободренный добротой доньи Клары, стал совсем другим человеком. Он нашел в своем сердце выражения, которые заставляли вздрагивать молодую девушку и против ее воли погружали ее в тревогу, которой она не могла себе объяснить.

В назначенный Петонистой час у входа в хижину показался воин-команч и своим приходом неожиданно прервал их беседу.

Человеку этому было поручено отвести чужестранцев к вождю, чтобы они могли принять участие в обеде.

Донья Клара тотчас же вышла. Шоу последовал за нею с сердцем, переполненным счастьем. А между тем что же именно сказала ему донья Клара? Ничего! Но она позволила ему говорить, она слушала его внимательно и улыбалась в ответ на его слова. Для бедного молодого человека и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым так, как он ни разу не был счастлив до сих пор.

Валентин, дон Пабло и оба индейца ожидали донью Клару. Как только она пришла, они все вместе отправились к вигваму вождя. Впереди них шел индеец, указывая им дорогу.

ГЛАВА XIX. Танец Старых Собак

Петониста принял своих гостей со всеми тонкостями индейской любезности, ухаживал за ними и просил их есть, как только замечал, что какое-нибудь блюдо пришлось им по вкусу. Бледнолицему не всегда бывает приятно участвовать в индейском пиршестве. Этикет краснокожих требует, чтобы гости ели все, что им предложат, не оставляя ни крошки на тарелке. Противиться этому — значит нанести хозяину тяжкое оскорбление, а потому положение людей, не отличающихся склонностью к обжорству, бывает часто очень неприятным, они оказываются тогда, благодаря необыкновенной вместимости индейских желудков, поставленными перед тягостной необходимостью или расстроить себе пищеварение, или затеять ссору, которая зачастую влечет за собой серьезные последствия.

Dura lex, sed lex 27.

К счастью, на этот раз ничего подобного не случилось, и обед закончился, к общему удовольствию, вполне благополучно.

Когда все кончили есть, Валентин встал и, два раза поклонившись собранию, обратился к вождю.

— Благодарю брата моего, — сказал он ему, — от имени своего и своих товарищей, за его радушный прием. Даже через тысячи лун воспоминание о нем не изгладится из моего сердца. Но воины не должны непрерывно есть, когда у них серьезное дело. Желает ли брат мой Петониста услышать новости, которые я намереваюсь сообщить ему?

— У моего брата есть вести, касающиеся только меня, или в деле этом заинтересовано все племя?

— Дело мое касается всего племени.

— О-о-а! Пусть брат мой имеет терпение. Завтра — даже, может быть, через несколько часов — возвратится наш великий вождь Единорог, и брат мой тогда переговорит с ним.

— Если бы Единорог был здесь, — возразил с живостью Валентин, — двух слов было бы достаточно. Но он отсутствует, а время дорого. Во второй раз прошу брата моего выслушать меня.

— Хорошо. Если уж брат мой этого так желает, через некоторое время все вожди соберутся в великой хижине врачевания, над подземельем, в котором горит огонь Моктекусомы 28.

Валентин в знак согласия кивнул головой.

Мы расскажем здесь подробно об огне Моктекусомы, за что читатели будут, без сомнения, нам признательны.

Странный обычай этот сохраняется индейцами, в особенности команчами, из года в год и существует и поныне. Индейцы рассказывают, что в эпоху покорения государства ацтеков Кортесом 29 Моктекусома — грозный владыка — за несколько дней до своей смерти, предчувствуя участь, его ожидавшую, зажег священный огонь и приказал их предкам поддерживать его, не давая ему угаснуть до того дня, когда он возвратится, чтобы освободить свой народ от испанского ига. Хранение этого огня было поручено избранным воинам.

Огонь этот был помещен в подземелье в медном кувшине и поставлен на небольшом алтаре, где он и тлел под грудой пепла. Моктекусома в то же время заявил, что он возвратится вместе с солнцем, своим отцом, при первых проблесках дня, а потому многие индейцы по утрам залезают на крыши своих хижин, в надежде увидеть, наконец, возвращение своего любимого правителя, сопровождаемого дневным светилом.

Бедняки — индейцы всегда лелеют в душе мечту о своем будущем освобождении и убеждены, что это событие непременно случится, если только по какому-нибудь обстоятельству, которого предвидеть невозможно, священный огонь не потухнет.

Еще лет пятьдесят тому назад хранители священного огня сменялись только через каждые двое суток. Таким образом, они проводили сорок восемь часов без сна и без пищи. Часто случалось, что несчастные бывали удушены углекислым газом, скоплявшимся в узком подземелье, или же умирали от истощения при исполнении своего священного долга. В этих случаях, по словам индейцев, тела мертвецов относились в грот к чудовищному змею, который и пожирал их.

В настоящее время это странное верование значительно ослабло в индейцах, хотя почти во всех селениях можно найти священный огонь Моктекусомы. Но его уже охраняют менее тщательно, и змей поставлен перед необходимостью самому добывать пропитание.

Теперь возвратимся к нашему рассказу.

Вождь племени подозвал старого индейца, стоявшего у одной из стен хижины, и приказал ему созвать остальных вождей на совет.

В команчских селениях старики, не способные служить на войне и не успевшие возвыситься до ранга вождя, обыкновенно исполняют роль глашатаев. Они взбираются на крышу хижины и с этой импровизированной кафедры громким голосом, выразительно жестикулируя, созывают народ.

Когда совет был созван, Петониста сам повел своих гостей в хижину, названную великой хижиной врачевания.

Это была обширная комната, совершенно лишенная мебели. В середине ее горел громадный костер. Вокруг огня, храня глубокое молчание, сидело человек двадцать вождей. Обыкновенно чужестранцы не присутствуют на подобных совещаниях индейцев, но в данном случае обычай был нарушен ввиду того, что Валентин и Курумилла были приемными сыновьями этого племени.

В углу хижины было поставлено кресло для доньи Клары, которая получила эту привилегию, недоступную для индейской женщины, благодаря тому, что она была белокожей и к тому же в ее жилах текла королевская кровь. Когда все уселись по местам, вошел носитель священной трубки мира и поднес ее Петонисте. Тот наклонил трубку на все четыре стороны и немного покурил из нее. После этого, не выпуская самой трубки из рук, он дал затянуться каждому из присутствующих. Когда трубка обошла всех, вождь передал ее обратно носителю трубки, и тот высыпал из нее пепел в костер, произнося при этом таинственные заклинания солнцу — этому источнику всего благого в этом мире, и после этого вышел.

— Уши наши открыты. Пусть брат мой, великий бледнолицый охотник, начинает говорить. Мы сняли кожу с наших сердец, и слова, которые выйдут из его груди, будут тщательно собраны нами. Мы с нетерпением ожидаем, чтобы он заговорил, — сказал вождь, вежливо поклонившись Валентину.

— То, что я хочу сказать, не отнимет у вас много времени, — ответил охотник. — Считают ли себя мои братья до сих пор верными союзниками бледнолицых?..

— А почему же нет? — с живостью перебил Валентина вождь. — Великие бледнолицые сердца были постоянно добры к нам, они покупают у нас шкуры бизонов и дают нам взамен порох, пули и ножи для скальпирования. Когда мы бываем больны, бледнолицые ухаживают за нами и снабжают нас всем, что нам нужно. Когда зима бывает очень жестокой и бизоны уходят, и голод дает о себе знать в наших селениях, бледнолицые приходят к нам на помощь. Почему же нам не быть их союзниками? Команчи не бывают неблагодарными: сердца их благородны и великодушны. Они никогда не забывают благодеяния, оказанного им. Мы будем друзьями бледнолицых, пока на земле светит солнце.

— Благодарю вас, вождь, — сказал на это охотник. — Я счастлив, что слышу от вас такие речи, потому что для вас настало время доказать нам вашу дружбу.

— Что хочет сказать этим мой брат?

— Апачи вырыли топор войны против нас. Их войско уже в пути, оно хочет окружить и захватить Сына Крови, нашего друга. Я пришел спросить, желают ли мои братья в этом случае прийти нам на помощь? Мы намерены отбросить неприятеля и разбить его наголову.

Наступило непродолжительное молчание. Индейцы, казалось, глубоко задумались о словах охотника. Наконец Петониста заговорил, предварительно бросив вопросительный взгляд на остальных участников собрания.

— Враги моего брата и Сына Крови — также и наши враги, — сказал он громким, твердым голосом. — Мои молодые воины пойдут на помощь к бледнолицым. Команчи не допустят, чтобы нанесено было оскорбление кому-либо из их союзников. Пусть брат мой возрадуется ответу на его просьбу. Единорог, я в этом уверен, не ответил бы иначе, если бы он присутствовал на собрании. Завтра на восходе солнца все воины племени двинутся в поход на помощь Сыну Крови. Я сказал. Хорошо ли я говорил, могущественные вожди?

— Отец наш говорил хорошо, — ответили вожди, кланяясь. — Все будет сделано так, как он того желает.

— О-о-а! — продолжал Петониста. — Пусть сыны мои приготовятся достойным образом отпраздновать прибытие в наше селение бледнолицых друзей и покажут им, что мы — воины, не знающие страха. Старые Собаки будут плясать в хижине врачевания.

Крики радости были ответом на это заявление.

У индейцев, которых считают так мало цивилизованными, существует множество тайных союзов, имеющих много сходства с франкмасонством 30. Общества эти различаются своим пением, танцами и отличительными знаками. У команчей существует одиннадцать подобных союзов для мужчин и три — для женщин.

Мы будем говорить здесь только о союзе Старых Собак, к которому принадлежат только самые знаменитые воины племени; их пляска назначается только перед каким-нибудь походом, для того, чтобы умилостивить Владыку Жизни.

Чужестранцы вместе с индейцами, принимавшими участие в совете, взошли на крышу хижины совета, и когда все разместились на ней, церемония началась. Сначала послышались звуки, издаваемые боевыми свистками, сделанными из человеческих берцовых костей, а вслед за тем появились и сами Старые Собаки в количестве девяноста человек. Часть из них была одета в белые рубашки, сшитые из кожи каменного барана, другие были в красных и голубых рубашках, а также в красных мундирах, подаренных команчам североамериканцами, когда те посетили их в пограничных фортах. Некоторые индейцы были обнажены до пояса, и их тела были расписаны коричневой и красной краской, другие, самые знаменитые, носили массивные головные уборы из перьев ворона, на концах которых были прикреплены небольшие пуховые кисточки. Перья эти ниспадали у индейцев ниже пояса, а посреди торчал хвост индейского дикого пастуха и хвост королевского орла. Большинство Старых Собак носило вокруг шеи узкую перевязь красного цвета, спускавшуюся сзади до колен; она была связана на поясе бантом. На правом боку у них красовался большой пучок совиных перьев — отличительный знак этого союза. Все имели на шее длинные свистки inkochekas, а в левой руке оружие: ружье, лук или булаву. В правой руке у них были chichikoue, непременная принадлежность этого общества. Chichikoue — палка, украшенная белыми и голубыми бусами, сплошь увешанная копытами различных животных. На одном конце этой палки было воткнуто орлиное перо, а из-под него свисал кусок кожи, расшитый бисером и украшенный скальпами.

Воины образовали круг. В центре его поместились пятеро богато одетых индейцев, а между ними был поставлен барабан. Они время от времени били в него. Кроме них, тут же стояли еще два индейца, бившие в тамбурин.

После нескольких быстрых и сильных ударов в барабан индейцы стали что-то насвистывать на дудках, и танец начался.

Они прежде всего сбросили на землю свои одеяния, некоторые из них стали плясать в центре круга, нагибаясь вперед и одновременно дрыгая обеими ногами. Другие Собаки плясали без всякого порядка, но большинство из них составляло тесно сгрудившуюся толпу людей, нагибавших головы и верхнюю часть туловища. В продолжение всей пляски барабан и дудки производили ужаснейший шум. В общем, зрелище это было и интересно, и очень оригинально. Танец длился уже довольно много времени и, по всей вероятности, закончился бы не скоро, как вдруг раздались пронзительные и ужасные воинственные крики. Вслед за ними послышались выстрелы, и апачская кавалерия как буря налетела на команчей, размахивая оружием и издавая страшный вой.

Черный Кот с пятью сотнями апачей произвел на команчей неожиданную атаку. Началась страшная паника. Женщины и дети бегали как потерянные по всему селению, преследуемые жестокими противниками, которые умерщвляли их и скальпировали без всякого сожаления, в то время как команчи, в большинстве случаев плохо вооруженные, безуспешно силились сомкнуться, чтобы сделать отчаянную попытку отбросить неприятеля.

Охотники находились на крыше священной хижины, а потому положение их было как нельзя более опасным. К счастью, следуя своим привычкам вольных охотников, они не расстались со своим оружием. Валентин сразу понял всю опасность положения. Он сознавал, что только чудо могло их спасти. Став впереди молодой девушки, совершенно растерявшейся от испуга, чтобы защитить ее своим телом, он обратился к товарищам.

— Друзья! — сказал он им твердо. — Победить мы не можем, так будем же защищаться до последнего.

— Мы готовы умереть! — ответил гордо дон Пабло, и с этими словами он сильным ударом приклада сбил апача, карабкавшегося на крышу, на которой они стояли.