Сакрамента

Он шел около часа быстрым спортивным шагом, привычным для людей, много походившим по пустыне, и, наконец, достиг подножия довольно крутой возвышенности, на вершине которой сквозь деревья виднелся тот самый сторожевой огонь, который он заметил из лагеря.

Здесь француз на минуту остановился, а потом опустился на землю и пополз, как змея, в высокой траве, останавливаясь по временам, чтобы прислушаться и осмотреться по сторонам. Однако вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина.

Через полчаса охотник с осторожностью, возраставшей по мере приближения к лагерю, достиг, наконец, такой точки, откуда лагерь был виден как на ладони.

Француз слегка раздвинул ветви, укрылся в середине густого куста и стал наблюдать.

Он не ошибся. Это действительно был отблеск сторожевого костра в индейском лагере.

Около двухсот воинов-команчей, отличительными знаками которых было орлиное перо, красовавшееся у них на голове, чуть выше левого уха, спали, закутавшись в плащи из бизоньих шкур, на земле рядом с лошадьми, привязанными к кольям.

Тут же на деревьях висели несколько лосиных туш, наполовину съеденных.

Перед костром, зажженном в самом центре лагеря, сидели начальники, с важным видом курившие трубки.

Эти начальники, знаменитые воины, о чем свидетельствовали красовавшиеся у них на пятках волчьи хвосты, не были разрисованы по-военному, а значит, команчи отправляются не на войну, а, как и предполагал Луи Морэн, всего лишь на охоту.

Чуть правее костра на длинном шесте, вбитом в землю, развевалось знамя племени, на котором был изображен красный бизон.

— Прекрасно, — прошептал про себя Луи, — это воины из племени Красных Бизонов, они когда-то были моими друзьями… Может быть, они еще помнят меня.

Между тем начальники продолжали по-прежнему курить, не обмениваясь ни единым словом и не глядя по сторонам.

Эта беспечность индейцев встревожила охотника, она показалась ему слишком уж неестественной, так сказать, напускной.

— Я обнаружен, — прошептал он. В эту минуту послышалось пение птицы. Начальники продолжали сидеть с непроницаемым выражением на лице.

— Гм! — продолжал охотник. — Этот перепел поет сегодня слишком поздно — в такое время эти птицы обычно давным-давно спят. Что это значит?

Он постоял еще с минуту, не шевелясь, а потом вылез из куста, в котором скрывался, закинул ружье за плечо и смело двинулся к сторожевому костру, протянув руку вперед ладонью вверх и плотно сжав четыре пальца.

Индейские начальники словно бы и не заметили его появления и все так же важно продолжали курить.

В нескольких шагах от костра француз остановился.

— Да пошлет Ваконда удачную охоту моим братьям Красным Бизонам, — сказал он спокойным и кротким голосом. — Друг желает присесть у их огня и выкурить с ними трубку мира.

— Добро пожаловать, Пантера, — важно отвечал один из начальников. — Зачем брат мой, бледнолицый воин, прокрадывался, как трусливый заяц, чтобы приблизиться к лагерю его друзей Красных Бизонов? Начальники ждали, чтобы он подошел и сел рядом с ними.

— Я поступил нехорошо, начальник, — сказал француз, — но я вскоре понял это и смело вошел в лагерь моих братьев.

— Пантера хорошо сделал.

Луи Морэн бросил свое ружье на землю, подсел к костру и, приняв предложенную ему трубку, начал курить, подражая гостеприимным хозяевам.

Глава XVII. КРАСНЫЕ БИЗОНЫ

Незнакомец, просящий гостеприимства у начальников индейского племени и подсевший к огню совета, тотчас же становится священным для всех воинов этого племени. Никто не имеет права ни о чем его расспрашивать, и, если он не желает сказать, зачем именно он явился, он с полным сознанием своего права может не делать этого. Индейские начальники и на этот раз не изменили освященному веками обычая. Как только охотник расположился у костра, они снова взяли трубки, наполнили их священным табаком, смешанным с ароматными травами, и опять закурили молча, как бы забыв о присутствии гостя, хотя каждый из них с нетерпением ждал, когда же он, наконец, объяснит, зачем пожаловал.

Луи Морэн выкурил свою трубку, а потом, выбив из нее золу на ноготь большого пальца, передал трубку одолжившему ее индейцу и наконец заговорил:

— Много лун прошло с тех пор, как я расстался с моими братьями в их зимней деревне, но Красные Бизоны меня не забыли, и это меня очень радует.

— Красные Бизоны ничего не забывают, — назидательно изрек один из начальников. — Пантера охотился с моими молодыми воинами, он спал рядом с ними в пустыне во время великой охоты, он сражался бок о бок с нашими храбрецами и против наших врагов апачей… Мы любим Пантеру.

— Благодарю вас, начальник. Значит, я не ошибся, когда у меня явилось желание приблизиться к огню совета Бизонов.

Чуть заметная улыбка скользнула по тонким губам начальника.

— Пантера говорит в эту минуту не так, как следовало бы говорить честному охотнику, — сказал он. — Опоссум не старуха, которую можно обмануть ложными рассказами… Опоссум — мудрый и знаменитый начальник своего племени. Бледнолицый охотник проник в лагерь Бизонов, как аллигатор… Он вовсе не собирался выкурить трубку мира у огня совета, а пришел затем, чтобы узнать, кто развел огонь, который ночью, как звезда… Мой брат решился выйти из укрытия только тогда, когда пение перепела, которое он слышал, доказало ему, что присутствие его известно начальникам… Хорошо ли я сказал? Что ответит Пантера?

Француз, крайне удивленный тем, что индеец так легко его разгадал, испытал поначалу сильное смущение, но тотчас же оправился.

— Вы хорошо сказали, начальник. Разве кто-нибудь может обмануть такого мудрого вождя, как Опоссум? Я действительно пришел на разведку, но как только узнал Красных Бизонов, решил сейчас же себя обнаружить и сесть вместе с ними у огня совета, потому что мне больше уже нечего было бояться.

Начальники поклонились молча.

— Я знаю, что теперь как раз наступает время, когда индейские племена имеют обыкновение охотиться.

— Уже пять раз всходило солнце с тех пор, как Красные Бизоны покинули свою зимнюю деревню, — отвечал Опоссум.

— Я знаю, как мудры и осторожны мои братья, и вид их огня не мог не удивить меня.

— Секира войны зарыта между команчами, пауни и апачами… Их воины будут охотиться вместе.

— Эта новость наполняет радостью мое сердце, начальник, и дает мне смелость обратиться к вам с одной просьбой.

— Уши начальника открыты, голос Пантеры им приятен, бледнолицый охотник может говорить.

— Я служу проводником людям моего цвета, — продолжал француз.

— Их всего двадцать один человек, считая двух юных девушек с глазами газелей, прекрасных, как дева первой любви. Опоссум их видел.

— Мои брат знает все, — сказал француз, скрывая удивление.

— Красные Бизоны — полные хозяева саванны, никто не способен укрыться от их глаз.

— Эти путешественники направляются в Сонору и хотят только перейти пустыню, не задерживаясь нигде надолго… Опоссум сам только что говорил, что племя Красных Бизонов считает меня своим другом.

— Пантера всегда был хорошим другом и верным союзником команчей. Что ему теперь нужно от Красных Бизонов? Они все для него сделают.

— Благодарю, начальник, — отвечал француз, не скрывая удовольствия по поводу услышанного. — Я был уверен, что именно такой ответ услышу от моих братьев команчей.

— Неблагодарность — порок бледнолицых, — опять назидательно изрек начальник. — Благодарность — добродетель краснокожих.

— Это верно, начальник, и мне особенно приятно это теперь но, клянусь Богом, если вам когда-нибудь понадобится помощь моего карабина, я к вашим услугам.

— Карабин моего брата бьет далеко и метко, — улыбаясь, продолжал начальник. — Такой помощью нельзя пренебрегать и, если нам понадобится помощь Пантеры, мы позовем его… Пантера хочет, чтобы топор войны был зарыт между Бизонами и его бледнолицыми друзьями? Хорошо… Как только мои молодые воины сообщили мне о том, что Пантера путешествует вместе с караваном, я бросил топор так далеко, что никто не сумеет его найти… Мой брат желает еще чего-нибудь?

— Да, начальник, я хотел бы, чтобы так же дружелюбно относились к нам и другие индейские племена.

— Они уже предупреждены, проход свободен, мой брат не встретит на своем пути никаких врагов, кроме бледнолицых.

— Как! Вы и это знаете? — вскричал Луи, остолбенев от удивления.

— Разве мы дети? — возразил начальник. — Мы наблюдали из засады за переправой через реку. Мой брат и его друзья храбро сражались.

— Да, — сказал француз, — но только теперь бледнолицые, о которых говорит мой брат, больше не страшны нам. Они, как зайцы, бежали в большие деревни бледнолицых и, по всей вероятности, уже не рискнут появиться в пустыне, где на каждом шагу их может подстерегать встреча с храбрым и ловким противником.

Индейский начальник покачал головой:

— Мудрый воин всегда должен быть готов сражаться, если он знает, что мокасины войны идут по одной с ним тропинке и идут по его следам… Пантера мудрый и опытный воин, и он как следует обдумает слова Опоссума.

Луи Морэн знал, что когда индейцы начинают говорить загадками, никакая сила в мире не в состоянии заставить их раскрыть свои карты, а потому и не стал ни о чем расспрашивать. Между тем, слова начальника он без труда истолковал, как предупреждение о том, что враги его, несмотря на неоднократные неудачи, все еще не считали игру проигранной, и поэтому ему следует удвоить бдительность для того, чтобы отразить внезапное нападение, по всей вероятности, в очень недалеком будущем.

— Слова моего брата проникли в мои уши, — сказал француз, — я не забуду их.

Затем он поднялся, взял свое ружье и собрался уходить.

— Мой брат уже уходит? — спросил его Опоссум.

— Да, мне пора, начальник, я уже давно покинул лагерь и теперь должен спешить к моим друзьям.

— Гостя посылает Ваконда, он имеет право остаться или уйти, как ему будет угодно… Пусть мой брат возвращается в свой лагерь… Друзья должны уметь угадывать просьбу, которую храбрый человек не хочет высказать. Красные Бизоны снова увидятся с Пантерой прежде, чем он выйдет из саванны. Прощай.

— Прощайте, — ответил француз и, снова поклонившись индейским вождям, вскинул ружье на плечо и ушел.

Француз вышел из лагеря краснокожих часов около двух ночи и, так как ему теперь незачем было уже соблюдать предосторожность, отправился напрямик к лагерю. Но он шел не спеша, потому что расстояние, отделявшее его от своего лагеря, было сравнительно небольшое, а он хотел дорогой как следует обдумать разговор с команчскими начальниками.

Судьба и на сей раз, видимо, благоволила к нему, устроив случайную встречу с племенем Красных Бизонов, с которыми у него издавна сложились дружеские отношения и на поддержку которых теперь он в какой-то степени мог рассчитывать.

— Пусть только они не трогают нас, — шептал он. — Больше мне от них ничего не нужно.

Вскоре он уже подходил к сторожевым огням своего бивуака.

Дон Мигуэль не ложился и с нетерпением ждал возвращения дона Луиса. Длительное отсутствие француза начинало всерьез его беспокоить, и потому, едва завидев его, он поспешил к нему навстречу.

— Ну? Что нового, друг мой?

— Новостей куча!

— Неужто вы принесли нам. добрые вести?

— Как вам сказать? Нет худа без добра, и в том, что мне удалось узнать, есть и плохое и хорошее, однако хорошего гораздо больше.

И француз подробно рассказал дону Мигуэлю обо всем, что с ним случилось с момента выхода из лагеря и кончая посещением лагеря Красных Бизонов.

— В таком случае, мы спасены, — резюмировал дон Мигуэль, выслушав рассказ Луи Морэна.

— Не совсем так. У нас есть еще и другие враги.

— Этих врагов больше нечего бояться, — возразил дон Мигуэль. — Как бы вы, друг мой, ни старались уверить меня в противном, я убежден, что дон Рамон слишком осторожен и ни за что не рискнет отправиться за нами в пустыню.

— А я, наоборот, думаю, что дон Рамон здесь и скоро даст о себе знать… у меня есть основания для такого предположения… Двусмысленные намеки Опоссума заставили меня серьезно призадуматься. По всей вероятности, индейскому начальнику кое-что известно об этом, но он почему-то не захотел сказать мне этого.

— Неужели вы думаете, что он…

— Перейдет на сторону наших врагов? — перебил его Луи. — Нет, этого опасаться нечего. Он заверил меня в дружеском к нам отношении, а индейцы никогда не нарушают данного слова… Но я уверен, что дон Рамон поручил ему войти с нами в переговоры.

— Почему же, в таком случае, начальник Красных Бизонов, считающий себя вашим другом, не нашел возможным поговорить с вами откровенно?

— А-а! Вот это-то и составляет характерную черту всех индейцев — они любят все свои речи, даже самые правдивые, окутывать туманом. Кроме того, начальник мог подумать, что нанесет мне оскорбление, если скажет, что боится, как бы на меня не напали враги… В представлении индейцев, с младых ногтей получающих чисто военное воспитание, война — праздник, и Опоссум не хотел лишать меня удовольствия сразиться еще раз с моим врагом.

— Странные, однако, у них понятия, признаюсь вам! — проговорил дон Мигуэль недовольным тоном. — Меня, конечно, не может пугать новая схватка с врагами и, не будь с нами моих кузин, я готов был бы сражаться целыми днями с утра до ночи, но при одной мысли, что может статься с Сакраментой и ее сестрой, у меня волосы становятся дыбом на голове… Куда это вы опять собрались? — поспешно спросил молодой человек видя, что Луи Морэн уходит.

— Мы теперь в саванне, — отвечал француз, — и должны на время забыть привычки цивилизованных людей и следовать обычаям трапперов и лесных бродяг. Я хочу воспользоваться отсутствием дядюшки и его дочерей, чтобы устроить на индейский манер совет с канадскими охотниками… Совет четверых таких опытных людей заслуживает большего доверия, чем мнение одного лица, особенно, когда приходится учитывать повадки некоторых из известных мне бандитов.

— Вы позволите мне присутствовать на этом совете?

— Сделайте одолжение. Ждите меня здесь, через минуту я вернусь.

Французу не понадобилось много времени, чтобы разбудить канадцев. Бравые охотники спали, что называется, с открытыми глазами и мгновенно вскочили на ноги; через минуту они уже подошли к костру, у которого сидел дон Мигуэль.

— Друзья, — сказал Луи Морэн, закуривая трубку, и все остальные последовали его примеру, — я разбудил вас, чтобы посоветоваться с вами, что нам следует предпринять, чтобы целыми и невредимыми добраться до цели нашего путешествия.

— Говорите, господин Луи, — отвечали охотники, — мы вас слушаем.

Француз сначала сообщил им, почему дон Гутьерре со своими дочерьми должен был непременно покинуть Веракрус, напомнил им обо всем, что случилось в продолжение долгого пути от Медельена до Рио-дель-Норте и о нападении дона Рамона и дона Ремиго.

— Признаюсь, — добавил он в заключение, -все это наводит меня на серьезные размышления… Опоссум — мудрый и опытный воин, его двусмысленные намеки дают мне основание опасаться ловушки, но не со стороны индейцев, а со стороны белых. Краснокожие, как вы знаете, всегда радуются, когда возникает борьба между бледнолицыми. Мне кажется, что, несмотря на серьезный урон, нанесенный нами врагам, они попытаются еще раз заманить нас в ловушку, чего мы, конечно, должны всеми силами избежать.

Канадцы молча выслушали рассказ француза. Затем они обменялись взглядами, как бы мысленно советуясь между собой, и Сент-Аманд, вынув трубку изо рта, заговорил:

— Господин Луи, то, что вы сейчас рассказали, слишком серьезно. Я совершенно согласен с вами и думаю, что дон Рамон не откажется от задуманного им плана захвата… Если бы у нас в лагере были только мужчины, тогда можно было и не придавать этому значения, но с нами дамы, и поэтому положение наше становится особенно серьезным. Я, правда, всего лишь простой охотник, но считал бы себя великим позором, если бы по моей вине случилось какое-нибудь несчастье с очаровательными девушками, и как от себя лично, так и от имени моих товарищей заявляю, что вы можете вполне на нас рассчитывать, мы будем защищать их до последней капли крови! Теперь потрудитесь изложить ваш план.

— Итак, — сказал француз, подчеркивая каждое слово, — я могу на вас рассчитывать?

— До последней капли крови, господин Луи, — отвечали канадцы в один голос.

— Благодарю вас, друзья мои, — продолжал он с волнением, — я нисколько не удивлен, именно такой ответ я и предвидел. Теперь я хотел только сказать вам, что за наградой дело не станет, и, что бы ни случилось, вы получите все сполна… В этом можете положиться на мое честное слово.

— Виноват, господин Луи, — серьезным тоном сказал Сент-Аманд, хмуря брови и пристально глядя на своего собеседника, — мне кажется, что мы с вами начали говорить загадками и как будто не совсем понимаем один другого.

— Что это значит, Сент-Аманд? Я вас не понимаю.

— А очень просто, господин Луи. Мы честные охотники, и раз мы договорились о цене, какова бы она ни была, мы обязаны свято выполнить свое обязательство… Нам не нужно никакой дополнительной награды, мы исполняем свои долг. Правильно я говорю, братцы? — спросил он, обращаясь к своим товарищам.

— Да, — дружно отозвались те.

— Итак, — продолжал Сент-Аманд, — поверьте же нам, господин Луи, и не говорите с нами больше о награде, с нас достаточно и той платы, которую вы нам назначили… Если нам нравится служить вам и вашим друзьям, это уж наше дело, и вам нечего сюда мешаться.

— Это верно, друг мой, — отвечал француз. — Вы честные, храбрые молодые. Простите меня.

— Не станем больше и говорить об этом, господин Луи, — добродушно сказал канадец. — Теперь не будете ли вы любезны сообщить, что думаете вы делать?

— Мне кажется, что прежде всего нам следует хорошенько исследовать саванну и постараться разузнать, нет ли где-нибудь поблизости шпионов. Затем, если окажется, что враги все еще продолжают преследовать нас, изменить тактику, то есть неожиданно напасть на них и всех истребить, если это окажется возможным…

— А девушки? — перебил француза дон Мигуэль.

— Девушек мы оставим в лагере под охраной половины пеонов.

— Этот план был бы хорош, если бы нам предстояло иметь дело с краснокожими, — возразил Сент-Аманд, — но нам придется сражаться с самыми отчаянными головорезами, превосходящими нас в численности, и они разобьют нас в пух и прах.

— Будь у нас союзники, тогда другое дело, — сказал Медвежонок.

— Найти союзников здесь довольно трудно, — отвечал Луи Морэн.

— Вот что! — возразил Медвежонок. — По-моему, это совсем не так трудно, как вы думаете, господин Морэн… А что, если бы один из нас отправился в гасиенду брата дона Гутьерре и привел оттуда подмогу?

— Что и говорить, это было бы очень кстати, но только на это потребуется слишком много времени.

— Самое большее восемь дней на то, чтобы добраться туда и вернуться обратно.

— Помощь можно найти гораздо ближе, — неожиданно прозвучал нежный, приятный голос.

Охотники, как один, обернулись и увидели спокойную и улыбающуюся Сакраменту.

— Извините меня, сеньоры, — кротко сказала она, — что я так бесцеремонно вмешиваюсь в ваш разговор. Но коль скоро вас в первую очередь заботит участь моя и моей сестры, то мне показалось, что я имею право вмешаться в разговор, и вы не сочтете это нескромным с моей стороны.

— О! Сеньорита, почему вы пришли? — грустно спросил француз.

— Я пришла потому, что вы, храбрые и честные охотники, рискуете из-за меня жизнью, и я считаю себя обязанной сказать вам, что я стою вашей преданности.

Глава XVIII. САКРАМЕНТА

Сакрамента с улыбкой на устах шагнула в круг и, усевшись на траву между французом и доном Мигуэлем, сказала:

— Продолжайте, прошу вас, сеньоры, я больше, чем когда-либо заинтересована в успешном осуществлении ваших планов, и потому справедливость требует, чтобы я была в них посвящена. Кроме того, хотя я всего лишь слабая женщина, я все-таки, может быть, смогу быть вам полезной.

— Я в этом не сомневаюсь, сеньорита, — отвечал Луи Морэн, — но мне все-таки кажется, что было бы гораздо лучше, если бы вы не только не принимали участия в нашем совете, но даже и не знали о нем.

— Не сердитесь на меня, дон Луи, — сказала Сакрамента, протягивая ему с улыбкой свою маленькую руку. — Так было угодно судьбе. Мне не спалось, почему — вы сами отлично знаете. Повернувшись на другой бок, я увидела сквозь плетеную стену палатки, что вы собрались в кружок у огня. Вы совещались в полной уверенности, что никто из находящихся в лагере вас не слышит, и говорили с полной откровенностью… Но я не спала и невольно слушала ваш разговор. Только тут я впервые узнала, в каком ужасном положении мы находимся, какие опасности мы преодолели и какие нас еще ждут впереди.

— Это-то меня и огорчает, сеньорита!.. У вас сложилось не вполне точное представление об этих опасностях, поэтому-то я и хотел, чтобы вы вовсе о них не знали.

— Почему же это, дон Луи?

— Клянусь честью, — вмешался в разговор Сент-Аманд, — по-моему, так даже стыдно скрывать все это от вас, прелестная барышня!.. Вы имеете полное право сесть у огня совета… Даже команчи, самые мудрые из всех индейцев, каких я только знаю, и те в особенно серьезных случаях охотно выслушивают советы женщин. Почему бы и нам не последовать их примеру? Кроме того, я убежден, что ваше участие принесет нам пользу, и вы дадите нам разумный совет.

— Благодарю вас, сеньор. Я вовсе не претендую на что-нибудь подобное, но, если мне разрешат принять участие в совете, постараюсь по возможности быть полезной.

— Вы обмолвились, кузина, — заметил дон Мигуэль, — что можно найти помощь поблизости отсюда.

— Да, вы именно так и сказали, сеньорита, — подтвердил Луи Морэн. — Но я, откровенно признаться, даже и представить себе не могу, на чью именно помощь вы рассчитываете.

— Вы заставляете меня говорить только затем, чтобы наказать меня за мое бахвальство… Что ж, я готова выслушать упрек и скажу вам, кого именно имела при этом в виду… Друзья или союзники, на помощь которых я рассчитываю, это — команчи, у которых дон Луи побывал сегодня ночью.

— Вы увлекаетесь несбыточной мечтой, сеньорита, — возразил француз. — Красные Бизоны не станут нам помогать… Их уклончивые ответы на мои вопросы не оставляют ни малейших сомнений на этот счет и не дают никакой надежды.

— Вы в этом вполне уверены, дон Луис?

— Настолько убежден, сеньорита, что даже не рискну снова появиться в их лагере, так как наверняка получу отказ.

— А, между тем, они оказали вам весьма дружелюбный прием.

— Все верно. Но это то дружелюбие, которое никогда не идет дальше слов.

— При всем моем уважении к вашему опыту и к вашим знаниям пустыни и ее обитателей я осмеливаюсь сказать, что, по-моему, вы ошибаетесь… По вашим же собственным словам, когда-то вы оказали этим индейцам большую услугу, и я не могу поверить, чтобы они не испытывали к вам благодарности за это.

— Благодарность индейца!.. — воскликнул француз, качая головой.

— Стоит, может быть, гораздо больше благодарности бледнолицего, — живо перебила его Сакрамента. — Я очень желала бы в этом убедиться.

— Что значат ваши слова?

— Ничего особенного. Я сказала это потому, что хочу отправиться просить у них помощи, против чего вы почему-то так решительно возражаете.

— Неужели вы намерены сделать это, сеньорита? — спросил француз с удивлением.

— А почему бы и нет? Я пойду к ним в лагерь, дон Луис, если вы будете так любезны, не провожать меня туда, нет, а только показать дорогу.

— Но ведь это безумие, кузина, — горячо возразил дон Мигуэль, — они вас убьют.

Луи Морэн положил ему руку на плечо.

— Нет, бояться нечего. Индейцы не убивают женщин, они относятся к ним с уважением и, кроме того, гостеприимство считается у них священным долгом… А затем, как знать, может быть, дона Сакрамента добьется успеха, хотя эта затея и кажется нам чрезвычайно странной.

— Вы так считаете? — спросила Сакрамента.

— Я, конечно, не стану утверждать этого, но, признаюсь, меня нисколько не удивит, если это вам удастся.

Сакрамента задумалась на минуту, а затем, обращаясь к французу, взволнованным голосом сказала:

— Дон Луис, я готова идти в лагерь индейцев.

— Неужели вы серьезно задумали идти к ним, сеньорита? — спросил француз, пораженный такой непреклонной ее решимостью.

— Да, да. Они и только они могут спасти нас!.. Если захотят… Я должна идти к ним.

Луи Морэн устремил проницательный взор на Сакраменту, а затем, грустно покачав головой, сказал:

— Не делайте этого, сеньорита!.. Это чистое безумие!

— Что вы называете безумием, дон Луис? — спросила она, гордо вскинув голову.

— То, что вы задумали.

Сакрамента презрительно пожала плечами.

— Неужели вы боитесь даже проводить меня? — с иронической улыбкой спросила она.

— Я не заслуживаю подобных упреков, сеньорита!.. Я ничего не побоялся бы, если бы речь шла только о необходимости оказать вам услугу… Пока я жив, я буду неизменно защищать вас грудью, готовый принять на себя любой удар… Но я отговариваю вас только потому, что вы составили себе ложное представление о нашем положении… Оно, правда, плохо, даже очень плохо, я с этим согласен, но далеко не так безнадежно. Недостаток людей восполняют наши храбрость, опытность и хитрость… Предоставьте же нам прежде испробовать эти три средства… Если ничего не получится, тогда, сеньорита, я первый напомню вам о вашем желании попытать счастье у индейцев… Теперь же ваш шаг, кроме всего прочего, был бы и несвоевременным, потому что индейцы могут расценить его как проявление позорной трусости с нашей стороны. Однако несколько дней спустя он будет воспринят ими, как вполне естественный, и они отнесутся к нашей просьбе благосклонно. До тех пор, сеньорита, умоляю вас, предоставьте исключительно нам, мужчинам, охранять вашу безопасность, которая нам так дорога и которую мы, поверьте, сумеем вам гарантировать, не подвергая вас унижениям, а, возможно, и оскорблениям людей, характер и нравы которых вам совсем неизвестны.

— Дорогая кузина, устами дона Луиса глаголет сама мудрость, и вы, по моему мнению, должны исполнить его в высшей степени разумное требование… Послушайте меня, предоставьте ему полную свободу действий, он лучше нас знает, как следует поступать в каждую конкретную минуту.

— Хорошо! Пусть будет по-вашему. Но имейте в виду, что я отнюдь не отказываюсь от своего намерения, а только на время откладываю.

— Это как раз то, чего я желал, сеньорита.

— Ну, а теперь, коль скоро вы отказываетесь помочь мне в осуществлении задуманного мною плана, скажите, по крайней мере, что вы намерены предпринять?

— Извольте. На рассвете мы покинем лагерь и продолжим наше путешествие. Медвежонок поедет вперед и сообщит вашему дядюшке о том, в каком мы оказались положении. Затем я поручу Марсо служить проводником каравану, который пойдет под командой дона Мигуэля, а сам вместе с Сент-Амандом отправлюсь на разведку и для наблюдения за нашими врагами.

— Вы, значит, хотите привести в исполнение ваши прежние планы?

— В общем и целом, да, сеньорита. Вполне возможно, что мне удастся напасть на след дона Рамона, и тогда я попытаюсь с помощью моего спутника расстроить его планы и заманить его в ту самую яму, которую он, без сомнения, роет для нас. Два смелых человека, хорошо знающих пустыню, могут сделать многое, если к тому же знакомы с уловками врага.

— Но вы только что справедливо заметили, что нас слишком мало.

— Да, я действительно говорил это, сеньорита, но я имел при этом в виду, что нас слишком мало для рукопашной схватки с отрядом дона Рамона, состоящим из бандитов, готовых на все ради того, чтобы завладеть такой завидной добычей… Но этого может и не случиться, и я надеюсь одолеть этого человека его же собственным оружием, то есть хитростью.

— Теперь, как я понимаю, в моем присутствии нет никакой надобности, сеньоры, и я ухожу, хотя и очень сожалею, что не смогла уговорить вас последовать моему совету. Но я ухожу с убеждением, что, основательно взвесив мое предложение, вы убедитесь в моей правоте.

Луи и его товарищи почтительно поклонились девушке, ничего, однако, не ответив. Она, в свою очередь, грациозно поклонилась им и медленно направилась к палатке.

Когда дона Сакрамента, наконец, вошла в палатку, француз снова заговорил:

— Теперь, друзья, воспользуемся двумя или тремя часами, остающимися нам для отдыха! С восходом солнца мы отправляемся в путь. Вы, Медвежонок, как мы уже договорились, покинете нас и постараетесь кратчайшей дорогой добраться до гасиенды Аквас Фрескас и привести оттуда нам подмогу. Старайтесь избежать встречи с индейцами или бродягами.

— Клянусь честью, — отвечал канадец, громко смеясь, забавная это была бы история, если бы такого привычного к пустыне человека, как я, вдруг похитили, как ребенка. Будьте покойны, господин Луи, вы скоро получите от меня известие.

Затем все пошли отдыхать.

Было уже больше трех часов пополуночи. Через два часа взойдет солнце. Однако канадцы, издавна привыкшие к этой полной опасностей жизни, не замечали разницы между ночью и днем.

Обменявшись еще несколькими словами, они завернулись в одеяла, протянули ноги к огню и почти тотчас же заснули.

Луи Морэн и дон Мигуэль легли у входа в палатку, чтобы быть готовыми в любую минуту защищать девушек.

Мы говорили уже, что после того, как великодушное предложение Сакраменты было, если и не совсем отвергнуто, то, по крайней мере, отклонено на неопределенное время, она ушла в палатку, сооруженную для нее и ее сестры.

Гордая девушка, храбрая и решительная, как истинная испанка, была явно оскорблена этим. Она слышала все, о чем говорилось на совете, и понимала, что их положение, если не совсем отчаянное, то, во всяком случае, весьма критическое, и поэтому решила действовать сама на свой личный страх.