Есть, молиться, любить - Крепкие мужчины

Сенатор был уверен в том, что густая перченая куриная похлебка вылечит любую хворь и будет полезна даже при родах, вот он и наварил большую кастрюлю своего снадобья для Мэри Томас. Этой женщиной он искренне восхищался и переживал за нее. Вечером двадцать восьмого мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года он принес кастрюлю с теплой похлебкой в дом Томасов. Соседские женщины его впустили и сообщили, что дитя уже родилось. Они заверили Саймона в том, что все в порядке. Ребенок родился крепким, а мать непременно поправится. Пожалуй, она даже может отведать этой куриной похлебки.

Сенатор Саймон Адамс заглянул в колыбельку и увидел ее – крошку Рут Томас. Малышка была необычайно хорошенькая – с черными густыми волосенками и пытливым выражением личика. Сенатор Саймон Адамс сразу обратил внимание на то, что она не красно-лиловая, какими бывает большинство новорожденных. Она не была похожа на ощипанного вареного кролика. Кожа у нее была гладкая, оливкового цвета, а взгляд необычайно серьезный для такой крошки.

– О, какая милашка, – проговорил Сенатор Саймон Адамс, и женщины позволили ему взять Рут Томас на руки.

Держа новорожденную девочку, он выглядел таким великаном, что женщины рассмеялись. Великан-холостяк с крошечной малышкой на руках. А Рут, лежа на руках у Саймона, словно бы вздохнула, вытянула трубочкой маленькие губки и беззаботно моргнула. Сенатор Саймон ощутил прилив почти дедовской гордости. Он поцокал языком и сделал «козу», чтобы рассмешить девочку.

– Ох, ну какая же милашка, – сказал он снова, и женщины снова рассмеялись. – Ну просто персик, – добавил Саймон.

Рут Томас была чудесной малышкой, а когда подросла, стала очень красивой девочкой. Темные брови, широкие плечи, великолепная осанка. Она с детства держала спину прямо, будто к ней была привязана доска. Еще совсем маленькой она вела себя как взрослая. Первым ее словом было решительное «нет», а первой фразой – «спасибо, не надо». Игрушки ее не слишком интересовали. Ей нравилось сидеть на коленях у отца и читать вместе с ним газеты. Ей нравилось общество взрослых. Она могла тихо сидеть рядом часами, и никто ее не замечал. В плане подслушивания она была специалисткой мирового класса. Когда ее родители отправлялись в гости к соседям, Рут забиралась под кухонный стол и сидела там тихо, как мышка, прислушиваясь к каждому слову. Чаще всего в детстве она слышала от взрослых: «Ой, Рут, а мы даже не знали, что ты здесь!»

Рут Томас была незаметной, поскольку вела себя осторожно, а также от нее всех отвлекали жуткая суета, шум и гам в обличье Поммероев, которые жили по соседству с Рут и ее родителями. У Поммероев было семеро мальчишек, а Рут родилась чуть позже появления на свет младшего из них. Она, можно сказать, почти терялась на фоне хаоса, создаваемого Вебстером, Конвеем, Джоном, Фейганом, Тимоти, Честером и Робином Поммероями. Мальчишки Поммерои на острове Форт-Найлз были притчей во языцех. Конечно, бывало, что и другие женщины здесь рожали столько детей, но не так часто и не слишком охотно. А семеро детишек у молодой пары всего-то за шесть лет – это смахивало на эпидемию.

Брат-двойняшка Сенатора Саймона, Ангус, о семействе Поммероев высказывался так: «Это не семья. Это какой-то треклятый помет».

Правда, Ангус Адамс мог так говорить из зависти, поскольку у него самого родственников не было, кроме чудаковатого единоутробного братца, поэтому чужое семейное счастье терзало Ангуса Адамса, как язва. А вот Сенатора, напротив, миссис Поммерой умиляла. Он говорил, что миссис Поммерой всегда выглядит беременной, потому что ничего не может с собой поделать. А еще он говорил, что, будучи беременной, она словно бы за что-то извиняется.

Замуж миссис Поммерой вышла совсем юной – ей и шестнадцати не исполнилось, – и замужество приносило ей одну только радость. Она обожала мужа, а сама была просто, что называется, сорвиголова. А еще она выпивала, то есть пила, как ненормальная, и обожала это дело. Она так пила во время беременности, что соседи поговаривали: из-за этого-то у ее детишек с головой не все в порядке. Так это было или нет, но ни один из семи сыновей Поммероев так толком и не научился читать. Даже Вебстер Поммерой, считавшийся в этой колоде детишек прямо тузом в плане ума, не прочел до конца ни одной книжки.

В детстве Рут Томас часто забиралась на дерево, тихонько там сидела и при случае швырялась камешками в Вебстера Поммероя. Он в ответ швырял камешки в нее и обзывал ее «вонючей задницей». А она говорила: «Вот как? И где же ты такое вычитал?» Тогда Вебстер Поммерой стаскивал Рут с дерева и бил по лицу. Рут была большая умница, но порой ей трудно было удержаться от метких высказываний, и, получая по физиономии, она делала вывод, что это просто неизбежно для умной девочки, живущей по соседству с таким количеством Поммероев.

Когда Рут Томас было девять лет, в ее жизни произошло значительное событие. Ее мать уехала с острова. Отец Рут, Стэн Томас, отправился с ней – в Рокленд. Они собирались пробыть там неделю-другую. До возвращения родителей Рут должна была пожить у Поммероев, но в Рокленде что-то случилось – какие-то осложнения, из-за которых мать Рут оттуда не вернулась. В то время никто никаких подробностей Рут не рассказывал.

В конце концов, ее отец возвратился, но не скоро. Рут пришлось провести у Поммероев несколько месяцев, все лето. Значительное событие не слишком огорчило Рут, потому что она очень любила миссис Поммерой. Ей понравилось жить у нее. Она была готова остаться у нее навсегда. А миссис Поммерой любила Рут.

– Ты мне прямо как родная дочка! – часто говорила Рут миссис Поммерой. – Ты мне прямо как чертова родная дочурка, которой у меня сроду не было!

Слово «дочурка» миссис Поммерой произносила так: «доутшука», и Рут это ужасно нравилось. Ей казалось, что у нее над ухом шуршат перышки. Как все уроженки Форт-Найлза и Корн-Хейвена, миссис Поммерой говорила с акцентом, который в Новой Англии именовали «нижневосточным». По сравнению с грубым провинциальным говором шотландских и ирландских первопоселенцев это был, можно сказать, легкий шепоток. Помимо всего прочего, для этого акцента было характерно просто-таки преступное пренебрежение звуком «р». Рут ужасно нравилась речь миссис Поммерой. У матери Рут такого красивого выговора не было, и к тому же она никогда не употребляла таких слов, как «чертов», «мать твою», «дерьмо» и «задница», а эти слова, словно перец, добавляли остроты в речь коренных островитян и многих из их жен. А еще мать Рут не хлестала ром в огромных количествах и не становилась после этого нежной и любящей. А миссис Поммерой такой становилась каждый божий день. Короче говоря, у нее была куча преимуществ в сравнении с матерью Рут.

Миссис Поммерой была не из тех женщин, которые непрерывно лезут обниматься. А вот поддеть локотком или ткнуть пальцем она любила. Она непрерывно поддевала Рут локтем и толкала, порой с такой силой, что та падала. Но все это – с любовью, конечно. Повалить Рут ей удавалось только потому, что та была еще маленькая. И по попе миссис Поммерой ее шлепала любовно.

«Ты прямо как моя чертова родная дочурка, которой у меня сроду не было!» – восклицала миссис Поммерой, поддевала Рут локтем, а потом толкала… и Рут падала.

Доутшука!

Наверное, миссис Поммерой ничего не имела против дочери – после того, как родила семерых сыновей. Да, ей очень даже по сердцу были дочки – после того, как она столько лет мучилась с Вебстером, Конвеем, Джоном и Фейганом и так далее, и так далее, которые вели себя за столом так, словно сбежали из сиротского приюта, а орали, как каторжные. Словом, к тому времени, когда у них поселилась Рут, миссис Поммерой была совсем не против дочери.

Но больше всех на свете миссис Поммерой любила своего мужа. Она безумно любила мистера Поммероя. Он был невысокий, мускулистый, с большущими руками, тяжелыми, как дверной молоток. Глаза у него были узкие. Он ходил, подбоченившись. Лицо у него было странное – всегда какое-то сморщенное, а губы вечно приоткрытые, словно готовые к поцелую. Он хмурился и щурился так, будто вел в уме какие-то сложные математические расчеты. Миссис Поммерой его обожала. Когда она сталкивалась с ним в коридоре, она щипала его за соски через майку. Щипала и визжала:

– Шутка! А мистер Поммерой вопил в ответ:

– О-о-о-ой!! А потом хватал ее за руки и говорил:

– Ванда! Прекрати, слышишь? Терпеть этого не могу!

А еще он говорил:

– Ванда, если б у тебя руки не были такие теплые, я б тебя давно вышвырнул из этого чертова дома.

Но он ее любил. По вечерам, когда они усаживались на диван послушать радио, миссис Поммерой, бывало, брала в рот прядь волос мистера Поммероя и сосала, будто лакричный леденец. Иногда они тихо сидели рядом часами. Она вязала что-нибудь шерстяное, а он плел сетки для омаровых ловушек. На полу между ними стояла бутылка рома, к которой они оба время от времени прикладывались. Выпив порядочно, миссис Поммерой любила улечься на спину, упереться ступнями в бок мужа и сказать:

– Наступила на тебя.

– Не наступай на меня, Ванда, – говорил мистер Поммерой равнодушным голосом, не глядя на жену, но при этом улыбался.

Она упрямо давила на его бок ступнями и повторяла:

– Наступила на тебя. Наступила на тебя.

– Пожалуйста, Ванда. Не наступай на меня. (Жену мистер Поммерой называл Вандой, хотя ее на самом деле звали Рондой. И что самое забавное – их сын Робин, который, как и все местные, упорно не произносил «р» в конце слов, не мог правильно произнести ни одного слова, начинающегося с «р». Много лет Робин своего собственного имени не мог правильно произнести, как и имени матери. Мало того, долгое время все жители Форт-Найлза подражали ему. По всему острову можно было услышать, как крепкие взрослые рыбаки жаловались, что выба плохо ловится, что надо бы подправить вуль или купить новый коротковолновый вадиоприемник. А еще можно было услышать, как взрослая крепкая женщина рассказывает другой, какой вчера испекла вкуснейший вулет.)

Айра Поммерой очень любил жену, и все понимали почему, поскольку Ронда Поммерой была настоящей красоткой. Она носила длинные юбки и при ходьбе подхватывала подол, будто представляла себя важной дамой из Атланты. Ее взгляд всегда был наполнен изумлением и радостью. Если кто-то выходил из комнаты хотя бы на минутку, а потом возвращался, она вздергивала брови и очаровательно интересовалась: «Где же ты была?» Она была молода, хотя и успела родить семерых сыновей, и волосы у нее были длинные, как у юной девушки. Она делала высокую прическу, укладывала волосы толстым блестящим валиком на макушке. Рут Томас, как все остальные на Форт-Найлзе, считала миссис Поммерой необыкновенной красавицей. Она обожала ее. Рут часто ей подражала и даже играла в нее.

В детстве Рут стригли коротко, как мальчика, и когда она играла в миссис Поммерой, она повязывала голову полотенцем, как это делают некоторые женщины после купания, но только в данном случае полотенце играло роль роскошной прически миссис Поммерой. Рут уговаривала Робина Поммероя, самого младшего из мальчишек, играть роль мистера Поммероя. Робином было легко командовать. К тому же ему самому эта игра нравилась. Когда Робин притворялся мистером Поммероем, он растягивал губы в отцовской полуулыбочке и ходил вокруг Рут, подбоченившись кулаками. Он хмурился и чертыхался. Ему нравилось играть роль взрослого мужика.

Рут Томас и Робин Поммерой то и дело играли в мистера и миссис Поммерой. Это была бесконечная игра. В детстве они играли в нее часами и неделями. Играли чаще всего в лесу – все лето напролет, пока Рут жила у Поммероев. Игра начиналась с беременности. Рут клала в карман штанов камешек, и этот камешек был один из еще не родившихся братьев Поммерой. Робин поджимал губы и читал ей нотации насчет деторождения.

– А теперь слушай-ка, – говорил Робин, уперев руки в боки. – Вот водится дитё, так у него ваще не будет зубов. Усекаешь? Оно жевать не умеет, как мы с тобой. Ванда! Придется тебе это дитё чем-то жиденьким потчевать!

Рут поглаживала камешек, лежащий в кармане, и отвечала:

– Кажись, я прямо сейчас рожу. – И бросала камешек на землю.

Ребенок рождался. Вот как все просто получалось.

– Ничего себе ребеночек, – говорила Рут потом. – Здоровенный какой.

Каждый день первый родившийся камешек называли Вебстером, потому что он был старшим. После того как Вебстер получал имя, Робин шел искать новый камешек, который должен был играть роль Конвея. Он отдавал камешек Рут, и та клала его в карман.

– Ванда! Это еще что такое? – требовательно вопрошал Робин.

– Нет, вы только поглядите, – отвечала Рут. – Ну это надо, а? Опять у меня будет чертов ребенок.

Робин свирепо сдвигал брови:

– Слушай сюда. Вот водится это дитё, и ножки у него будут нежненькие. Ванда! Где ты возьмешь ботинки для этого дитя?

– Этого ребенка я назову Кэтлин, – заявляла Рут. (Ей всегда хотелось, чтобы на острове была еще одна девочка.)

– Ни в жисть, – мотал головой Робин. – Будет мальчик.

И конечно же рождался мальчик. Этот камешек они называли Конвеем и бросали его на землю рядом со старшим братом, Вебстером. Скоро, очень скоро в лесу вырастала кучка камешков-братьев. Все лето Рут Томас рожала их. Иногда она наступала на камешки и говорила:

– Я наступаю на тебя, Фейган! И на тебя наступаю, Джон!

Каждого из этих мальчишек она рожала каждый день, а Робин ходил вокруг нее, подбоченившись, и ругался, и отчитывал ее. А когда в конце игры рождался камешек-Робин, Рут порой говорила:

– Выброшу-ка я этого паршивого мальчишку. Уж больно он толстый. И даже говорить правильно не умеет.

Тогда Робин замахивался и сбивал с головы Рут полотенце-прическу. А она хватала полотенце и хлестала его по ногам, и у него на бедрах оставались красные отметины. Если Робин пускался наутек, Рут ухитрялась заехать ему кулаком по спине. Рут била метко, а догнать толстяка и увальня Робина труда не представляло. После игры полотенце становилось мокрым и грязным, и они бросали его в лесу, а на следующий день брали из дома новое. Так в лесу вырастала горка из полотенец, а миссис Поммерой никак не могла понять, куда они деваются.

– Куда они пропадают, эти полотенца? Эй? Где полотенца-то мои?

Поммерои жили в большом доме покойного двоюродного деда, который состоял в родстве с ними обоими. Мистер и миссис Поммерой были родственниками еще до свадьбы. Они были двоюродными братом и сестрой и оба носили фамилию Поммерой еще до того, как полюбили друг друга. («Прямо как чертовы Рузвельты», – ворчал Ангус Адамс.) Правду сказать, такое на Форт-Найлзе случалось нередко. Разных фамилий там осталось мало. Все были родней друг другу.

Покойный двоюродный дед был, таким образом, общим двоюродным дедом. Он построил большой дом рядом с церковью – на деньги, которые он заработал, держа универсальную лавку (это было еще до первой омаровой войны). Мистеру и миссис Поммерой дом достался по наследству. Когда Рут было девять лет и она осталась у Поммероев на лето, миссис Поммерой сначала хотела выделить ей комнату покойного двоюродного деда. Комната находилась под крышей, в ней было одно окно, под которым росла большая старая ель. Пол в комнате был гладкий, дощатый. Чудесная комнатка для девочки. Вот только беда: двоюродный дед застрелился в этой самой комнате. Пальнул себе в рот. До сих пор на обоях остались ржавые пятнышки запекшейся крови. Рут Томас наотрез отказалась спать в этой комнате.

– Господи Иисусе, Рути, он же давно помер, его схоронили, – говорила миссис Поммерой. – Ничего тут нету страшного.

– Нет, – говорила Рут.

– Даже если ты увидишь привидение, Рути, это будет призрак моего дедушки, а он тебя ни за что не обидит. Он обожал детишек.

– Спасибо, не надо.

– Да тут даже крови на обоях нету! – пыталась соврать миссис Поммерой. – Это просто грибок. От сырости.

Миссис Поммерой говорила Рут, что у нее в спальне время от времени точно такой же грибок на обоях появляется и что она спит просто замечательно. Она говорила, что каждую ночь спит как младенец. «В таком случае, – объявила Рут, – я буду спать в спальне миссис Поммерой». И в конце концов так она и поступила.

Рут спала на полу рядом с кроватью мистера и миссис Поммерой. У нее была большущая подушка и что-то вроде матраса, сшитого из довольно вонючих шерстяных одеял. Когда Поммерои ворочались, Рут это слышала. Когда они, хихикая, предавались любви, она это тоже слышала. Она слышала, как они сопят и храпят, крепко выпив перед сном. Каждое утро мистер Поммерой вставал в четыре часа, чтобы посмотреть, какой нынче ветер, а потом отправлялся ловить омаров, и Рут Томас слышала, как он ходит по дому. Она лежала с закрытыми глазами и слушала его шаги.

У мистера Поммероя был терьер, который всюду за ним бегал. Он даже в кухню за ним шел в четыре утра и цокал когтями по дощатому полу. Готовя себе завтрак, мистер Поммерой тихонько разговаривал с собакой.

– Шел бы ты спать, пес, – говорил он. – Не хочешь спать? Покемарить не хочешь, пес?

Иногда по утрам мистер Поммерой говорил:

– Ты зачем за мной таскаешься, пес? Хочешь научиться мне кофе варить? Хочешь научиться мне завтрак готовить?

Какое-то время в доме Поммероев жил кот. Это был портовый кот, здоровенный мэйн-кун. Он заявился в дом Поммероев и стал там жить, потому что люто ненавидел терьера и так же люто ненавидел мальчишек Поммероев. Так ненавидел, что не желал от них отходить ни на шаг. Как-то раз кот подрался с терьером и выцарапал ему глаз. Глазница загнила. Тогда Конвей засунул кота в клетку для омаров, бросил клетку в море у берега, взял отцовское ружье и застрелил кота. Потом терьер, у которого противно воняла гниющая глазница, каждую ночь ложился спать на полу рядом с Рут Томас.

Рут нравилось спать на полу, но ей снились странные сны. Ей снилось, будто призрак покойного двоюродного дедушки Поммероев загоняет ее в кухню, а она там ищет ножик, чтобы его заколоть, но находит только проволочные венчики-взбивалки да плоские лопатки и только ими может защищаться. Снились ей и другие сны. Будто она стоит под проливным дождем на заднем дворе, где мальчишки дерутся друг с другом. Ей приходится подходить с маленьким зонтиком и накрывать от дождя то одного, то другого из семерых Поммероев, пока они без устали мутузят друг дружку вокруг нее.

По утрам, после того как мистер Поммерой уходил из дома, Рут снова засыпала и просыпалась несколько часов спустя, когда солнце было уже высоко. Она забиралась на кровать к миссис Поммерой. Миссис Поммерой просыпалась, щекотала шею Рут и рассказывала ей истории про всех собак, которые жили у ее отца в ту пору, когда миссис Поммерой была маленькая, как Рут.

– У нас были Биди, Брауни, Кэсси, Принц, Тэлли, Уипетт, – перечисляла миссис Поммерой, и вскоре Рут так заучила клички всех умерших собак – хоть экзамен сдавай.

Рут Томас жила у Поммероев три месяца, а потом на остров вернулся ее отец. Без жены. Неприятный инцидент разрешился. Мистер Томас оставил мать Рут в городке под названием Конкорд, в штате Нью-Гемпшир, и сколько она там должна была пробыть – неизвестно. Рут прекрасно поняла, что ее мать не вернется никогда. Отец забрал дочь из дома Поммероев в свой дом, по соседству. Теперь она спала в своей собственной спальне, снова тихо и спокойно жила с отцом и, как оказалось, совсем не тосковала по матери. Правда, очень горевала о том, что ей больше нельзя спать на полу рядом с мистером и миссис Поммерой.

А потом мистер Поммерой утонул.

Все мужчины говорили, что Айра Поммерой утонул из-за того, что рыбачил совсем один и порядочно напился. Он имел обыкновение привязывать фляжки с ромом к веревкам, ведущим к омаровым ловушкам. Фляжки он опускал на глубину саженей в двадцать, где вода была холодная, и они болтались в промежутке между поплавком и ловушкой. Все рыбаки время от времени так делали, не мистер Поммерой эту хитрость придумал, однако он весьма значительно усовершенствовал это приспособление. Вот эти самые усовершенствования его и сгубили – так говорили все. Он попросту напился до чертиков в день, когда были слишком большие волны, а кормовой настил на его лодке был слишком скользким. Скорее всего, он свалился за борт, ничего не соображая. Наверное, вытягивал ловушку, и его накрыло здоровенной волной. А плавать он не умел. Но с другой стороны, очень мало кто из добытчиков омаров как с Форт-Найлза, так и с Корн-Хейвена умел плавать. Да и умей мистер Поммерой плавать – вряд ли бы ему это помогло. Он упал в холодную воду в высоких сапогах, в длинном клеенчатом дождевике, в толстых перчатках, поэтому быстро утонул. Хотя бы недолго мучился. А когда человек умеет плавать, он порой слишком долго мучается перед гибелью.

Три дня спустя тело нашел Ангус Адамс, когда вытаскивал ловушки. Труп мистера Поммероя запутался в веревках, словно разбухший соленый окорок. Вот какой конец его постиг. Утопленника может нести волнами куда угодно, а вокруг острова Форт-Найлз кругом было полным-полно опущенных в воду веревок. Целая сеть, можно сказать, и эта сеть могла фильтровать воду и ловить утопленников. На территории Ангуса закончилось плавание мистера Поммероя, а чайки уже успели выклевать его глаза.

Лодка у Ангуса была маленькая, для второго человека места в ней было мало – как для живого, так и для мертвого, вот он и швырнул труп мистера Поммероя в корыто поверх живых омаров, выловленных за утро. Хорошо, что он им клешни связал, чтобы они друг дружку не сожрали. Как и мистер Поммерой, Ангус на ловлю вышел один. В ту пору у него не было помощника, так как он не желал делиться своим уловом с каким-нибудь там мальчишкой-сопляком. Он даже радиоприемник с собой не брал, что было довольно необычно для ловца омаров, но Ангус не любил, когда над ухом кто-то треплется. В тот день нужно было проверить несколько десятков ловушек. Ангус всегда проверял все ловушки до единой, не важно, много или мало попадется омаров. И в тот день, выловив труп мистера Поммероя, Ангус довел начатое дело до конца – поднял со дна все оставшиеся ловушки, а это заняло несколько часов. Каждого омара он, как положено, измерял. Мелких швырял за борт, а крупных бросал в корыто, предварительно связав им клешни. Всех отобранных омаров он укладывал в корыто с крышкой, подальше от солнца. Поверх трупа.

Примерно в половине четвертого пополудни он вернулся к острову и встал на якорь на некотором расстоянии от берега. Труп мистера Поммероя он перебросил в гребную шлюпку, потом переложил добытых омаров в корзины для хранения, потом приготовил наживку на следующий день, потом убрал в ящик под сиденьем дождевик. Покончив со всеми делами, он сел в шлюпку, где лежал труп мистера Поммероя, и направился к пирсу. Он привязал шлюпку к лесенке и поднялся на пирс.

Всем рассказал, кого именно он обнаружил запутавшимся в веревках нынче утром («только законченный идиот мог так погибнуть»).

– Он был весь опутан моими веревками, – мрачно сообщил Ангус Адамс.

Вышло так, что Вебстер и Конвей, Джон и Фейган, а также Тимоти и Честер Поммерои были на причале (они там играли) как раз в то время, когда Ангус Адамс привез туда труп. Первым увидел отца, лежащего на причале (раздувшийся и безглазый труп), старший сын, Честер. Он пошатнулся и охнул, а потом все это увидели остальные мальчики. Словно испуганные солдаты, они выстроились неровным строем и опрометью бросились домой. Они побежали прочь от гавани, вопя и плача на ходу. Промчавшись мимо покосившейся старой церкви, они приблизились к своему дому, на крыльце которого их соседка Рут Томас дралась с их младшим братишкой Робином. Рут и Робин вместе с ними одновременно вбежали в кухню и бросились к миссис Поммерой.

Миссис Поммерой ожидала такой новости с тех самых пор, как три ночи назад нашли лодку ее супруга. Его в лодке не было, а сама лодка плавала далеко от берега. Миссис Поммерой уже знала, что муж погиб, и думала, что никогда не увидит его тела. Но когда в кухню с искаженными от страха лицами вбежали ее сыновья и Рут Томас, миссис Поммерой сразу поняла, что тело нашли. И что ее сыновья все видели.

Мальчики налетели на мать и повалили ее на пол – так, будто они были храбрыми солдатами, а она – живой гранатой. Они накрыли ее собой и погасили. Они плакали и рыдали, а она едва дышала под их весом. Рут Томас они тоже повалили. Ничего не понимая, она упала навзничь на пол. Робин Поммерой, не разобрав, в чем дело, бегал кругами около кучи плачущих братьев и матери и повторял:

– Вы чего? Вы чего, а?

Слово «вы» Робину давалось легко, в отличие от собственного имени, и он твердил снова и снова:

– Вы чего? Вы чего? Вебстер, чего вы?

Он никак не мог понять, почему так горько плачут его братья и почему молчит его мать, лежащая под ними. Он был еще слишком мал. Миссис Поммерой, валявшаяся на полу, молчала, как мумия. Сыновья окутали ее, будто саван. Когда она с трудом поднялась с пола, мальчики поднялись вместе с ней. Они словно прилипли к матери, вцепились в подол ее длинной юбки, будто репьи или жуки. Стоило одному отлепиться, и он тут же снова цеплялся за мамину юбку. Все рыдали как полоумные, а она стояла тихо и пыталась отцепиться от них.

– Вебстер, вы чего? – повторял Робин. – Чего вы, чего?

– Рути, – сказала миссис Поммерой, – ступай домой. Скажи отцу.

В ее голосе прозвучала пронзительная и прекрасная печаль. «Шкажи отссу…»

Рут решила, что более красивой фразы она ни разу в жизни не слышала.

Гроб для мистера Поммероя сколотил Сенатор Саймон Адамс, но сам на похороны не пошел, потому что до смерти боялся моря и никогда не ходил хоронить утопленников. Он не мог преодолеть свой страх, кем бы ни был покойный. Он должен был держаться подальше. Он сколотил для мистера Поммероя гроб из чистой белой ели, отшлифовал шкуркой и покрыл легкой олифой. Очень хороший получился гроб.

Для Рут Томас это были первые в жизни похороны. Очень хорошие – для первых в жизни похорон. Миссис Поммерой уже вела себя как образцовая вдова. Утром она вымыла шею и подстригла ногти Вебстеру, Конвею, Джону, Фейгану, Тимоти, Честеру и Робину. Она причесала им волосы красивым черепаховым гребнем, который обмакивала в высокий стакан с холодной водой. Рут была с ними. Она вообще не могла подолгу находиться вдали от миссис Поммерой, а уж тем более в такой важный день. Она встала в очередь и дождалась, когда миссис Поммерой и ее причешет, смачивая гребенку водой. Миссис Поммерой вымыла ее шею и выковыряла грязь из-под ногтей. Ногти у Рут заблестели, как монетки. Рут Томас была последней – будто самый младший ребенок. Миссис Поммерой причесывала девочку и чувствовала, какая у той горячая макушка. Мальчишки-Поммерои стояли смирно – все, кроме старшего, Вебстера, который нервно барабанил пальцами по бедрам. В тот день все мальчики вели себя хорошо, ради матери.

А потом миссис Поммерой уселась за кухонный стол перед трюмо и стала трудиться над своими волосами. Она заплела волосы в косу и закрепила на макушке шпильками. Потом она смазала волосы чем-то забавным, и они стали похожими на гранит. А потом она набросила на голову черный шарф. Рут Томас и сыновья смотрели на нее как зачарованные. Она была торжественна и печальна, как и подобает достойной вдове. Она знала, как должна выглядеть. Ее печаль была красива. Жаль, что ее не сфотографировали в тот день. Она была просто потрясающе хороша.

Острову Форт-Найлз пришлось ждать еще неделю до похорон, потому что так долго добирался дотуда священник на «Новой надежде», миссионерском корабле. Ни на Форт-Найлзе, ни на Корн-Хейвене постоянных священников давно не было. Церкви стояли пустые и потихоньку разваливались. К тысяча девятьсот шестьдесят седьмому году на обоих островах стало слишком мало жителей (чуть больше ста человек), чтобы там могла существовать постоянно действующая церковь. Поэтому островитяне делили церковнослужителя с десятком других отдаленных островов вдоль побережья штата Мэн, где положение дел обстояло точно так же. «Новая надежда» была плавучей церковью, постоянно перемещающейся от одной островной общины к другой. Священник нигде не задерживался подолгу. «Новая надежда» вставала на якорь ровно на столько времени, сколько было нужно, чтобы окрестить, обвенчать или похоронить того, кто в этом нуждался, а затем корабль отплывал. «Новая надежда» так же доставляла благотворительные подарки, книги, а порой даже почту. Этот корабль, спущенный на воду в тысяча девятьсот пятнадцатом году, за годы своих плаваний перевозил несколько священников. Теперешний священник был уроженцем острова Корн-Хейвен, но на родине почти никогда не бывал. Служение порой заносило его далеко – даже в Новую Шотландию. Короче говоря, приход у него был обширный, и зачастую сложно было дождаться от него желанного внимания.

Этого священника звали Тоби Вишнелл, он был из корн-хейвенских Вишнеллов. На Форт-Найлзе Вишнеллов все знали как первоклассных добытчиков омаров. Они были просто жутко ловкими и, ясное дело, богатыми. Даже как-то противоестественно было такое богатство для рыбаков. Им непостижимым образом удалось не разориться во время омаровых войн. Вишнеллы всегда вытаскивали тонны омаров с любой глубины, в любое время года, и за это остальные их терпеть не могли. У других добытчиков в голове не укладывалось, сколько же омаров Вишнеллы считали своими. Они словно бы сговорились с Господом Богом. Мало того, Вишнеллы словно бы и с омарами сговорились.

Омары как будто почитали за особую честь залезть в ловушку, поставленную Вишнеллами. Они ползли по дну моря мимо ловушек других добытчиков, чтобы в итоге их поймали Вишнеллы. Говорили, что любой Вишнелл поймает омара под камнем в саду вашей бабушки. Говорили, что омары водятся у Вишнеллов в подполах, как крысы. Еще говорили, что мальчишки-Вишнеллы рождаются с усиками, клешнями и панцирем, а потом все это у них отваливается, когда мать перестает кормить их грудью.

Везение Вишнеллов в омаровом промысле было возмутительным, оскорбительным и наследственным.