Ночь Святого Распятия

      Опасаясь любопытных взглядов, я осторожно двигался вдоль стены. Хорошо бы незаметно пробраться в квартиру Марии и ее брата. Окажись Хуан дома - тем лучше, мы бы сразу объяснились начистоту, а нет - так я мог и подождать и заодно малость покопаться в его вещах. Вдруг мне удалось бы найти какую-нибудь записку и наконец выйти на след тех, кого я во что бы то ни стало должен был поймать. Мне уже порядком осточертело изображать двуногую мишень. Главное - чтобы никто не заметил, как я иду к Альгинам, иначе Хуана могли бы предупредить, а я люблю заставать людей врасплох. Больше всего я опасался толстухи Долорес и ее несколько навязчивой словоохотливости. Но на сей раз мне повезло. Как раз в тот момент, когда я собирался покинуть спасительную тень, Долорес с корзиной в руке вышла из дома, в который мне так хотелось проникнуть. Я дал ей уйти подальше и быстро скользнул под узкий козырек крыльца. Некоторое время я стоял неподвижно, прислушиваясь к каждому шороху в патио. Наконец, решив, что все звуки достаточно приглушены и вряд ли могут доноситься из окон, обращенных во дворик, я рискнул и в два прыжка оказался на лестнице, где в прошлый раз меня ждал такой неприятный прием. Немного отдышавшись, чтобы не пыхтеть, я начал медленно подниматься по лестнице - в таких случаях шуметь не рекомендуется. Из-за дверей доносились то женский смех, то крики детей, то стук молотка. Никто в доме явно не догадывался, что по шатким ступенькам карабкается агент ФБР. Самый паршивый момент наступил, когда я подошел к запертой двери Альгинов и вытащил отмычку, - застукай меня кто-нибудь из соседей с таким инструментом в руках, непременно во всю глотку заорал бы: "Держи вора!" К счастью, замок был из тех, что даже начинающий взломщик открыл бы без труда. Правда, дверь тихонько заскрипела, но я быстро нырнул в квартиру, закрылся изнутри и снова прислушался. Тихо. Похоже, мое появление не нарушило привычного течения жизни старого дома. Незваного гостя никто не заметил, и я вошел в комнату Хуана. Разумеется, я понятия не имел, что потертый коврик у кровати - не столько украшение, сколько необходимость - он прикрывал дырку в полу, а потому споткнулся и, чуть не растянувшись во весь рост, выругался. И однако это спасло мне жизнь, потому что нож, брошенный умелой рукой, вонзился в дверцу шкафа, лишь оцарапав мне щеку. Представив, что еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть, и он точно так же дрожал бы у меня в затылке, я невольно содрогнулся. Тем не менее я успел быстро повернуться и встретить уже летевшего на меня Хуана лицом к лицу. Я не очень силен, зато гибок и подвижен. Сначала я лишь парировал удары, выжидая удобного случая скрутить мальчишку, настолько обнаглевшего, что решился поднять руку не на кого-нибудь, а на агента ФБР (уж простите за самомнение!). Хуан имел глупость слегка откинуть голову, намереваясь плюнуть мне в лицо. Ох уж этот вечный романтизм... И я стукнул парня ребром ладони по горлу. Он широко открыл рот, словно вытащенная из воды рыба. Я мог бы прикончить его на месте, но вовсе не хотел смертоубийства, а потому простым захватом отшвырнул на кровать - пусть полежит и отдышится. Но парень оказался не робкого десятка. Едва упав, он подобрал ноги и приготовился снова прыгнуть на меня. Вот бешеный! Пришлось оттолкнуть его, ударив в грудь.
      - Успокойся, Хуан, а то я и в самом деле сделаю тебе больно... Меня давным-давно обучили убивать ближних, а я был на редкость прилежным учеником. - Парень, все еще задыхаясь, стал осыпать меня бранью. Я пожал плечами. - Но, в отличие от тебя, я никогда не бью в спину, Хуан. Неужто с тех пор, как я отсюда уехал, в Севилье наплодились трусы?
      Он вскочил, но я держался начеку. На сей раз пришлось ударить покрепче, и Хуан без чувств откинулся на подушки. Я спокойно закурил, понимая, что он не сразу очухается. Придя в себя, парень обнаружил, что я стою, склонившись над ним, как любящая мамаша.
      - Ну, оклемался, малыш? Отлично... И имей в виду: если не хочешь, чтобы твоей анатомии был нанесен непоправимый урон, лучше сразу скажи, как хороший мальчик, кто тебе приказал меня прикончить.
      Хуан поглядел на меня с таким изумлением, что я усомнился в собственной интуиции. Для очистки совести я продолжал настаивать, но, смутно чувствуя, что произошло крупное недоразумение, говорил без прежней убежденности.
      - Ну, решился ты наконец? На кого ты работаешь?
      - Я сам за себя!
      - Не валяй дурака!
      Парень, вне себя от ярости, приподнялся на локте.
      - Когда надо защищать свою честь, я не нуждаюсь ни в чьих приказах! заорал он.
      Пришел мой черед изумленно вытаращить глаза.
      - При чем тут твоя честь?
      - Я видел вас со своей сестрой, puerco*!
      ______________
      * Скотина (исп.). - Примеч. авт.
      На мгновение я застыл, совершенно ошарашенный, не в силах произнести ни слова, а потом на меня напал приступ неудержимого хохота. Итак, там, где я усмотрел следы ловко закрученного заговора, оказалась всего-навсего старая, как мир, история: оберегая добродетель сестры, брат вообразил, будто затронута его честь испанца - la honra. В глубине души я испытывал легкую досаду, но в конечном счете меня вполне устраивало, что Хуан вовсе не бандит. Мой смех, по-видимому, обезоружил противника. Сейчас он казался просто рассерженным мальчуганом и, чтобы восстановить прежнюю уверенность в своей правоте, стал подыскивать доказательства:
      - Я заметил вас обоих, когда вы вместе выходили из Сан-Хуан де Ла Пальма... Меня это не слишком удивило... Я так и думал, что вы начнете увиваться вокруг Марии... Но она! Вот уж не думал, что моя сестра способна вести себя, как... ramera*!
      ______________
      * Шлюха (исп.) - Примеч. авт.
      - Осторожнее, Хуан! Не смей называть так сестру, или я хорошенько дам тебе по физиономии и снова начнется драка. А мне бы этого очень не хотелось. Видишь ли, когда я сержусь по-настоящему, могу отделать очень жестоко.
      - А как еще прикажете назвать бессовестную, которая тайком встречается с едва знакомым мужчиной!
      - Едва знакомым... Ты преувеличиваешь, сынок! Докуда ты следил за нами?
      - До Куны.
      - Ну так ты сам мог бы убедиться, что мы не сделали ничего дурного!
      - Вы держали ее за руку!
      - И что с того?
      - Так все и начинается!
      - Вот дурень! Да я ведь уважаю твою сестру, и, не будь ты еще сопляком, живо убедился бы, что так оно и есть!
      - А зачем вы прятались?
      - Потому что я люблю Марию, а она любит меня, и то, что мы хотели сказать друг другу, никого не касается.
      Парень хмыкнул.
      - Вы это называете любовью?
      Малыш начинал меня злить, и я его об этом предупредил.
      - Лучше б ты помолчал, Хуан, а то как бы дело не закончилось очень худо.
      Я встал и вырвал из дверцы шкафа все еще торчавший там нож.
      - Знаешь, что ты чуть не сделал этой штуковиной?
      Я выдержал паузу и, отчеканивая каждый слог, пояснил:
      - Ты чуть не отправил на тот свет своего будущего зятя!
      Хуан посмотрел на меня круглыми глазами, видимо, соображая, уж не издеваюсь ли я над ним.
      - Я хочу жениться на твоей сестре и увезти ее с собой!
      - В Париж?
      - Нет... В Соединенные Штаты!
      Парень несколько раз повторил "Штаты", будто никак не мог взять в толк, что это значит. И тут я решил посвятить в тайну и его. Если кто и мог стать моим проводником в преступном мире Севильи, передавать мне все, что происходит в городе, и пересказывать услышанное в барах Трианы, - так это Хуан. Коли он согласится мне помочь (а я нисколько не сомневался, что так и будет), я обзаведусь великолепным помощником.
      - Вы меня не обманываете? Это правда?
      - Самая что ни на есть.
      - Но... почему в Соединенные Штаты?
      - Потому что я американец.
      Я почувствовал, что малость переборщил, - у парня явно закружилась голова.
      - Сядь-ка поудобнее, Хуан, расслабься и внимательно слушай. Но сначала ответь мне на один вопрос: что ты думаешь о тех, кто продает наркотики всяким бедолагам?
      - Вы - о кокаине?
      - Да, о кокаине, героине, морфине, опиуме и прочей мерзости.
      - Malditos*!
      ______________
      * Проклятые (исп.) - Примеч. авт.
      - О'кей, значит, мы прекрасно поймем друг друга, Хуан. Хочешь помочь мне прекратить их грязный бизнес?
      - Я?.. Но вам-то какое до этого дело?
      - Видишь ли, я агент федеральной полиции Соединенных Штатов и приехал сюда по заданию...
      Надо думать, на сей раз я и впрямь хватил через край, и в первую минуту даже испугался, как бы парень опять не хлопнулся в обморок. Хуан начитался детективов и теперь совсем растерялся, не понимая, то ли он по-прежнему сидит в старой развалюхе у площади Ла Пальма, то ли угодил на Дикий Запад, явно путая и меня, и моих коллег из ФБР с пионерами героических времен Америки. Пожалуй, парень так и ждал, когда же я покажу ему знаменитую звезду шерифа.
      Узнав, что ее брат в курсе наших планов и вполне их одобряет, Мария ни за что не позволила мне снова отвести их ужинать в "Кристину". Девушке хотелось провести этот вечер, который она считала первым после нашей помолвки, у себя, в старом домике на Ла Пальма, там, где нас приняли бы ее родители, будь они живы.
      По дороге мы накупили разной еды, и получился прекрасный ужин, но, боюсь, я один оценил его по достоинству. Хуан и его сестра уже унеслись в Америку, какой они ее себе воображали. У меня все время требовали дополнительных подробностей, и, коли правда расходилась с их представлениями, не колеблясь, приукрашивали факты. Разумеется, моя небольшая квартирка в Вашингтоне оборудована всеми новейшими приспособлениями и вполне отвечает американским представлениям о комфорте, но каким образом объяснить этим детям, не ранив их и не разочаровав, что ничто и никогда не заменит им теплой прозрачности воздуха на Ла Пальма? Да и зачем объяснять то, что они и так, увы, очень скоро почувствуют сами... И в любом случае мне бы все равно не поверили.
      За ужином мы почти не говорили ни о Лажолете, ни о моей миссии. Нас, несомненно, слишком занимало будущее, чтобы обращать внимание на настоящее. Но ведь и будущее в какой-то мере зависело от Лажолета... Хуан обещал предоставить себя в мое полное распоряжение и для начала заняться наркоманом с глазами убийцы, из-за которого я мог бы так и не познакомиться с Марией. Когда я наконец собрался домой (а было это около трех часов ночи), Хуан стал настаивать, чтобы мы уже сейчас вели себя, как американцы, и разрешил мне поцеловать сестру в обе щеки. Парень испытал бы настоящее потрясение, скажи я ему, что, коли уж следовать американским обычаям, мне бы надо целовать ее в губы. От избытка рвения мой будущий зять хотел во что бы то ни стало проводить меня до площади Сан-Фернандо на случай какой-нибудь неприятной встречи. Боюсь даже, парень от всей души надеялся, что начнется драка и он сможет показать мне, на что способен. Так или иначе, к счастью, надежды Хуана не оправдались.
      Засыпая, я быстро подвел итог: за три дня в Севилье меня трижды чуть не убили и я успел обручиться. Одно уравновешивало другое.
      СТРАСТНОЙ ЧЕТВЕРГ
      Несмотря на профессиональные тревоги, в глубине души я испытывал некоторое облегчение от того, что больше не надо всеми правдами и неправдами сохранять инкогнито, тем более что все как будто сговорились сорвать с меня маску. Впрочем, я еще питал слабую надежду, что хотя бы комиссару Фернандесу это пока не удалось. Поэтому я написал Рут прямо на вашингтонский адрес. Мне не терпелось рассказать о встрече с Марией дель Дульсе Номбре и наших матримониальных планах. Правда, письмо требовало от меня особых стилистических ухищрений - я догадывался, что Рут, хоть и обрадуется, что я наконец обрету семейный очаг (это несколько успокоит старые угрызения совести), но тут же с чисто женским отсутствием логики подосадует, что теперь не она занимает первое место в моем сердце. Однако Рут - женщина слишком уравновешенная, чтобы легкая горечь превратилась в нечто большее, нежели чуть меланхоличное сожаление. Зато в письме к Алонсо я дал полную волю переполнявшему меня восторгу и описал Марию так, как мне хотелось. Кроме того, я набросал идиллическую картину будущего согласия между нашими семьями. Я не сомневался, что наша четверка отлично поладит, а потом, Бог даст, у "сеньора" Хосе тоже появится маленький друг. Я заранее просил друзей стать крестными моего будущего наследника. Счастье болтливо, и мне пришлось немало приплатить за то, чтобы мое внушительное послание отправили самолетом. И только уже возвращаясь в номер, я вдруг подумал, что ни слова не написал ни Рут, ни Алонсо о существовании Хуана.
      Я подошел к "Агнцу Спасителя", когда Мария как раз запирала дверь магазина. О том, чтобы поцеловать невесту на улице, не могло быть и речи, если я не хотел навлечь на себя гнев полиции Каудильо и блюстителя нравов господина архиепископа Севильского. Но я взял девушку за руку и так посмотрел, что она покраснела. Меж тем, я просто хотел выразить, как люблю Марию, что сегодня она мне еще дороже, чем вчера, и наше счастье продлится целую вечность.
      - Поспешим, Хосе... - шепнула мне девушка. - У сеньора и сеньоры Персель еще один гость, и он уже пришел.
      И девушка тут же повела меня к небольшой, довольно далеко отстоящей от входа в магазин двери в квартиру хозяев. Едва переступив порог, мы попали в сумрачный холл, так что пришлось дать глазам привыкнуть к темноте, иначе надо было бы идти вслепую, вытянув перед собой руки. Мария стояла совсем рядом, так что я ощущал тепло ее тела, и, да простит меня Бог, попытался поцеловать ее в губы, как я это сделал бы в Вашингтоне, но девушка тут же увернулась.
      - Не сейчас, Хосе... сейчас еще грешно...
      Не знаю, право же, грешно или нет целовать любимую девушку, но то, что в Америке мне показалось бы кокетством, здесь я хорошо понимал и, как истинный андалусец, в глубине души не мог не одобрить. Мария взяла меня за руку и повела к каменной лестнице в самом конце коридора. Не успели мы подняться и на несколько ступенек, как я услышал звуки разговора. По словам моей невесты, глубокое раскатистое контральто принадлежало донье Хосефе, супруге Альфонсо Перселя, зато последнего Небо наградило писклявым, пронзительным фальцетом. Третий собеседник говорил по-испански с сильным акцентом, и, еще не добравшись до лестничной площадки, я успел заметить несколько грубых ошибок в грамматике.
      Персели приняли меня весьма сердечно и представили своего гостя Карла Оберхнера, представителя текстильной фирмы из Гамбурга. Дон Альфонсо счел нужным подчеркнуть, что особенно счастлив принимать у себя в доме и француза и немца одновременно, по мере своих слабых сил способствуя таким образом примирению этих двух народов, чье взаимное согласие, по мнению дона Альфонсо, необходимо для спасения всего западного мира. Оберхнер крепко пожал мне руку. Этот высокий мужчина лет сорока, со светлой бородкой, напомнил мне героев Вагнера. Он любезно улыбался, но меня несколько смущали его холодные голубые глаза, тем более что я довольно часто ловил на себе их взгляд. С Марией он держался по-немецки любезно (это странное сочетание неотесанности и сентиментальности особенно шокирует, поскольку, благодаря первой вторая еще больше бросается в глаза). Может, потому что Мария не обращала на Оберхнера никакого внимания, а может, поскольку его присутствие ограждало меня от дружеской нескромности Перселей, но, так или иначе, сперва немец показался мне симпатичным малым.
      Донья Хосефа заботливо посадила меня рядом с Марией, как только мы проглотили поданный в виде аперитива херес и перешли к столу, а потому настроение у меня мигом улучшилось. Мне, конечно, то и дело задавали вопросы насчет парижской жизни и работы, но я, сославшись на то, что приехал сюда отдыхать, старался не очень распространяться о своем положении в фирме Бижара. Зато Карл Оберхнер с удовольствием болтал о работе. На мой вкус, несколько тяжеловато он воспевал достоинства тканей фирмы "Элмер и сын" и удивительную красоту древнего ганзейского города. Я неплохо знал Гамбург, прожив там пять недель вместе с парижским хозяином моего отца, поэтому невольно вздрогнул, когда Оберхнер заявил, будто "Ангел милосердия" знаменитая харчевня, построенная больше ста лет назад, где подают лучший в городе "rundstuk warm"*, - стоит на Репербан, хотя любому туристу, проведшему в городе не больше суток, известно, что она находится на Хайн Хойерштрассе. Так каким же образом Карл, если он и в самом деле приехал из Гамбурга, мог допустить такую грубую ошибку? Меня чисто профессионально раздражало то, что я никак не мог подобрать на этот вопрос удовлетворительного ответа.
      ______________
      * Двойные ломтики хлеба с жареной свининой. - Примеч. авт.
      - Вам нравится Париж?
      Невесте пришлось тихонько подтолкнуть меня локтем, и только тогда я сообразил, что вопрос обращен ко мне. А Мария, с обычной проницательностью почувствовав, что я отвлекся, ответила сама:
      - Судя по тому, что Хосе нам рассказывал, вероятно, он любит Париж больше всего на свете. Правда, Хосе?
      - После Севильи! - отозвался я, снова входя в роль.
      Послышались радостные восклицания. Донья Хосефа, ни разу не выезжавшая за пределы Андалусии, спросила, правда ли, что Париж больше Мадрида, и можно ли, не впадая в ересь, сравнить его бульвары с калле де Алькала? Неутомимый Карл Оберхнер тоже заговорил о Париже и назвал несколько маленьких ресторанчиков, известных лишь гурманам, но опять не раз ошибался, указывая их расположение. Я тут же поправил немца, и он благодушно признал мою правоту. И что за игру он затеял? Оберхнер, вне всяких сомнений, прекрасно знал французскую столицу, так зачем ему понадобилось называть не те улицы? Случайно это или нарочно? И если нарочно, то с какой целью? Может, решил, что я такой же враль, и захотел проверить?
      Худо-бедно, мы все же добрались до десерта, и донья Хосефа подала брасо де гитано*, а ее муж откупорил бутылку мускателя. Хозяйка дома призналась, что не только обожает готовить, но и всегда воздает должное собственной стряпне, и тут сразу стало ясно, почему добрейшая матрона весит больше двух сотен фунтов, тогда как ее мужу рост и вес вполне позволили бы работать жокеем. Персели являли собой одну из тех внешне неподходящих пар, что так забавляют карикатуристов, однако, судя по бесконечным знакам внимания друг другу, отлично ладили. Было бы очень странно, сумей Карл Оберхнер придержать язык, хотя бы когда речь зашла о кулинарии. Воспев достоинства испанской кухни, он тут же признался, что, по его мнению, ничто не сравнится с кальблебервюрст** с лапшой и пивом. Честное слово, господин Оберхнер начинал здорово давить мне на психику, и я чувствовал, что очень скоро дам ему это понять.
      ______________
      * Праздничный торт в форме полена. - Примеч. авт.
      ** Колбаса с телячьей печенью. - Примеч. авт.
      К счастью, донья Хосефа, встав из-за стола, предотвратила взрыв. Мы перешли в маленькую комнату, на стене которой за резной решеточкой улыбалась покровительница Севильи Мария Сантисима де ла Эсперанса, иначе говоря, Макарена. Мне предложили бокал анисовой настойки, и я горько пожалел об отсутствии шотландского виски. Величественная в своем черном платье, хозяйка дома (если она надеялась, что цвет сделает ее фигуру стройнее, то совершенно напрасно) отвела нас с Марией в сторонку, а Карл Оберхнер вместе с Альфонсо уединился в углу у окна - очевидно, им хотелось поговорить о делах. Я заметил, что дневной свет придает странный сине-зеленый оттенок поразительному костюму сеньора Перселя - в клеточку, окаймленную красным, на ядовито-зеленом фоне. Признаюсь, это буйство красок убило меня, если можно так выразиться, с первой минуты.
      - Дон Хосе, Мария говорила мне о ваших планах... Я ее очень люблю и потому от души рада... Здесь она в какой-то мере заменяла дочь, которую Господь не пожелал нам дать... И, не будь вы таким милым молодым человеком, я бы, кажется, вас возненавидела!
      - Меня бы это глубоко опечалило!
      Донья Хосефа улыбнулась.
      - Вы истинный кабальеро, дон Хосе, и прекрасно умеете обманывать... А вы знаете, что лишаете нас настоящей жемчужины?.. Да уж что поделаешь, такова жизнь... Рано или поздно нам приходится расставаться со всеми, кого любим... Видите ли, дон Хосе, в моем возрасте начинаешь понимать, что лучше ни к кому не привязываться, если не хочешь однажды почувствовать себя очень несчастной...
      Слова хозяйки растрогали Марию до слез. В порыве благодарности она схватила руку сеньоры Персель и быстро поднесла к губам. Не могу сказать, что мне это очень понравилось.
      - И вы... разумеется, снова уедете в Париж, взяв с собой нашу Марию, дон Хосе?
      - Если она согласится последовать за мной...
      Донья Хосефа засмеялась.
      - Только не пытайтесь уверить меня, будто вы в этом сомневаетесь!
      Когда мы попрощались с Перселями и Марией (им пора было снова открывать магазин), Карл Оберхнер довольно настойчиво предложил проводить меня. Поэтому мы вместе поднялись до площади Сан-Фернандо, и лишь на пороге гостиницы тевтон наконец решился оставить меня в покое. Оберхнер протянул руку, и мне не оставалось ничего другого как пожать ее, но, надо думать, по выражению лица Оберхнер понял, как мало удовольствия мне это доставило.
      - Вы не испытываете ко мне особой симпатии, верно, сеньор Моралес?
      - Только не подумайте, будто... - немного смущенно пробормотал я.
      Но Карл с живостью перебил, отметая вялые возражения:
      - Да-да... Впрочем, для нас, немцев, это обычное дело... мы не умеем нравиться с первого взгляда, а потому слишком стараемся выставить напоказ все свои достоинства... Ну и, конечно, добираемся прямо противоположного результата... Только не воображайте, будто мы этого не замечаем... замечаем, естественно, но, увы, поздновато...
      Ну вот, все же он растрогал меня, подлец, добился-таки своего!
      - Нет, возможно, это мы, потомки древних римлян, не в меру чувствительны, и... - не желая оставаться в долгу, начал я, но немец опять перебил меня:
      - Это очень любезно с вашей стороны, сеньор Моралес, но не особенно убедительно. Однако уж такие мы есть - все наши добрые намерения кончаются драмой. Своего рода проклятие, к которому мы никак не можем привыкнуть. Hasta la vista, senor Morales*.
      ______________
      * До встречи, сеньор Моралес. - Примеч. авт.
      - Con mucho gusto*, senor Oberchner...
      ______________
      * С большим удовольствием. - Примеч. авт.
      Самое смешное - что я не лукавил. Алонсо бы всласть похихикал над моей сентиментальностью.
      Вечером я пришел в домик на Ла Пальма раньше Хуана, и Мария встретила меня одна. Она рассказала, что я произвел на Перселей превосходное впечатление и они надеются продолжить знакомство. Конечно, все это звучало замечательно, но ни в коей мере не объясняло лжи Карла Оберхнера насчет Гамбурга. И я рассказал о своих сомнениях Марии. С тех пор как мы с Карлом попрощались у двери гостиницы, я успел пораскинуть мозгами и теперь раскаивался в собственном благодушии. Моя невеста внимательно выслушала объяснения насчет "Ангела милосердия" и согласилась, что такая ошибка говорит о полном незнании города, где находится фирма, которую якобы представляет Оберхнер. Так для чего он явился к Перселям? Девушка пообещала поговорить с доньей Хосефой и предостеречь против немца.
      Около десяти часов к нам присоединился Хуан. Физиономия его выражала столь явный восторг, что я без труда догадался: мой новый помощник очень доволен собой и намерен сообщить нечто важное. Швырнув кепку на стул и быстро чмокнув сестру, парень тут же повернулся ко мне.
      - Готово дело, дон Хосе!
      - Что ты имеешь в виду, Хуан?
      - Я нашел вашего типа!
      - Наркомана?
      - Да.
      Я вскочил. Наконец-то можно кое-что предпринять, а не сидеть сложа руки, ожидая, пока меня прихлопнут.
      - Где он?
      - Пьянствует в "Эспига де Оро"* на улице Гвадалете.
      ______________
      * "Золотой колос" (исп.) - Примеч. перев.
      - Где это?
      - Между Сан-Висенте и Торнео.
      - Ага, ясно!
      Я схватил шляпу.
      - Неужто вы пойдете туда в такой поздний час, Хосе? - встревожилась Мария.
      - Надо...
      - Да еще в одиночку?
      Хуан не преминул воспользоваться случаем.
      - Я вас провожу!
      - Нет!
      На лице парня отразилось такое разочарование, что я счел нужным дать кое-какие объяснения.
      - Послушай, Хуан... Пока никто не собирается лезть в драку. Я хочу просто последить за этим типом, а двоих преследователей заметить проще, чем одного.
      - А вдруг на вас нападут?
      - С чего бы это? Ну подумай сам! Парень наверняка даже не догадывается, что я за ним охочусь. Если мне повезет и я успею дойти до кабачка раньше, чем он оттуда уйдет, то подожду себе спокойненько и двинусь следом. А уж выяснив, где этот субъект живет, я с ним малость потолкую.
      - Коли он захочет говорить!
      - Успокойся... Я знаю, как заставить открыть рот самого отъявленного молчуна... И не волнуйтесь за меня! Завтра в два часа мы все втроем пообедаем в "Кристине", и я расскажу о своих ночных приключениях.
      Уходя я чувствовал, что, несмотря на мой подчеркнуто жизнерадостный тон, не сумел убедить ни одну, ни другого.
      Стояла такая ночь, каких никогда не бывает в Вашингтоне. Теплая и звездная. Если хорошая погода продержится, нас ждет очень приятная Святая неделя. Начиная с воскресенья севильцы практически перестанут ложиться спать по ночам. Предоставив иностранцам устраиваться на стульях вдоль предназначенных для процессий улиц, истинно верующие будут собираться в родных кварталах и пригородах вокруг тех изображений Девы, к которым питают особую преданность. Нет ничего трогательнее саэт, звучащих в утомленной долгим бдением толпе на рассвете, когда статуи Девы возвращаются в церковь. Последняя молитва, последняя просьба спасти и оградить от неведомых опасностей, ожидающих в те двенадцать месяцев, что отделяют верующих от следующей Святой недели.
      Ну а пока, сеньор Моралес, вы вышли на улицу вовсе не для того, чтобы рассуждать о религиозном рвении андалусцев, - вам надо попытаться поймать субъекта, который чуть-чуть вас не убил, и, коли удача наконец улыбнется (хотя, по правде сказать, до сих пор вам ее жестоко не хватало), это станет первым звеном в цепочке, ведущей к Лажолету.
      Такая перспектива несколько подбодрила меня, и я спортивным шагом, миновав Аламеда-де-Эркулес, свернул на улицу Санта-Анна. Я все еще хорошо помнил родной город. Добравшись до Сан-Висенте, я замедлил шаг и осторожно заглянул за угол, на улицу Гвадалете. "Эспига де Оро" я заметил сразу. У самого кабачка на тротуаре сидел какой-то пьянчуга, но, по всей видимости, собственный громкий монолог занимал его куда больше, нежели моя персона. Я поглядел сквозь стекло и тут же обнаружил своего наркомана. Он стоял, прислонившись к стойке, и полупустой бокал покачивался в дрожащих пальцах. Здорово, должно быть, нагрузился. Я вдруг почувствовал, что меня тянут за рукав, и обернулся, напружинив все мускулы. Но то был всего лишь пьянчужка. В нос мне шибанул густой запах спиртного - ужасающая смесь анисовой настойки и мансанилы.
      - Вы католик, сеньор?
      - Нет.
      - Вот как...
      Он несколько растерялся, видно, не сообразив, что таким категоричным ответом я хотел сразу положить конец разговору. Но от пьянчуги не так легко отвязаться.
      - Ж-жаль, - икая, изливает он мне свое разочарование. - Иначе вы бы не отказались угостить меня стаканчиком...
      Он вдруг с неожиданной злобой тычет в сторону кабачка.
      - А там? Думаете, там есть добрые католики? А?
      - Несомненно...
      - Ну, так поглядите, черт возьми, сумею ли я найти хоть одного!
      И пьяница нетвердой, но решительной походкой вваливается в кабачок. Не теряя из виду своего наркомана, я с любопытством наблюдаю, как несчастный любитель спиртного ищет столпов веры. Похоже, он рассудил верно, ибо все, к кому он обращался, грубо отпихивали беднягу. В конце кондов кто-то толкнул пьянчужку так сильно, что он отлетел к самой стойке и шлепнулся у ног моего наркомана. Тот даже не вздрогнул. Во всяком случае, не больше, чем если бы кто-то осторожно положил рядом с его бокалом цветок. Дабы восстановить равновесие, пьяница схватил наркомана за нога и, снова приняв вертикальное положение, начал изливать ему свою скорбь. Напрасный труд, ибо собеседник явно "отсутствовал". Раздосадованный пьянчуга обратился непосредственно к хозяину кабачка и тут наконец нашел истинно верующего, ибо кабатчик сунул ему под нос полный бокал. Пьяница залпом выпил, и его тут же вышвырнули из заведения. На все это ушло гораздо меньше времени, чем занял рассказ. Я скрылся в тени и с веселым любопытством наблюдал, как неутомимый бродяга, шатаясь, отправился на поиски других щедрых и благочестивых сограждан, накануне Святой недели готовых милосердно угостить ближнего рюмочкой горячительного. Я так долго смотрел вслед покачивающейся на каждом шагу фигуре, что едва не упустил добычу. Снова заглянув сквозь стекло, я увидел, как мой наркоман, бросив на стойку несколько смятых бумажек, соскользнул с табурета и побрел к выходу тем дробным "деревянным" шагом, что так характерен для подобных больных. Когда он выходил, я прижался к стене, но парень, даже не взглянув по сторонам, повернул направо, в сторону Торнео и Гвадалквивира. Я почти не сомневался, что он перейдет мост Изабеллы II и направится в Триану. Хорошенькая прогулка в перспективе, но меня переполняла кипучая энергия. Наркоман шел быстро и ни разу не обернулся. Надо думать, его сильно "ломало", а в таком случае человеку все равно - пусть за ним гонится хоть вся испанская полиция. Двигаясь следом, примерно метрах в тридцати, я тихонько посмеивался про себя: ну и физиономия была бы у парня, скажи ему кто-нибудь, что недавняя жертва висит у него на хвосте!
      Добравшись до Торнео, красивого бульвара, украшенного двойными рядами деревьев, наркоман свернул налево, как я и предвидел, - в сторону моста. Преследоьание не составляло никаких трудов, и меня это вполне устраивало. Я надеялся наконец расквитаться за прежнюю неудачу. Неожиданно там, где начинается улица Паскуале Гаванго, мой "протеже" пересек бульвар и направился вдоль железнодорожного полотна. И что на него нашло?