Путевка на юг

      Один Николай в этой суете не участвовал. Он на базу чистил. И лишь когда пришла пора, позвали его, он быстро умылся, чистую рубаху надел и костюм. Нейлоновых рубах гору племянник навозил, добрых, до смерти не износить. Костюм был тоже племянников, хороший. Лишь на коленке латка желтела, клееная. Но под столом латку не видать. А плясать Николай не плясал.
      А нынче и вовсе: ему подняться не давали. То один подходил, то другой, о курорте спрашивая. Продавец магазина Максимов, человек бывалый, рядом сидел, то ли шутейно, то ли всерьез, наставлял:
      - Ты приедешь, в столовую придешь, там меню...
      - Чего?
      - Меню. Бумажка такая, там все харчи записаны.
      - А-а, - догадывался Николай. - Это как у нас на центральной и на станции.
      - Ты слухай, не перебивай. Там все записано. Ты должен заказывать, по желанию.
      - Не буду, - решительно отказался Николай. - Чего я буду перебирать. Скажут, приехал. Чего дадут, на том и спасибо. То и буду жрать.
      - А раз отказываешься писать, ничего не получишь, - отрезал Максимов. Другим принесут, а тебе вот, - показывал он большой с желтым прикуренным пальцем шиш.
      - Ну и хрен с вами, - обиделся Николай. - Не помру. Мне главное лечение.
      Максимов хохотал. Мужики, что рядом сидели, - тоже.
      Смеялся и Николай.
      - Давай тогда выпьем, - наливал Максимов. - Раз такое дело, давай выпьем. Тама не дадут.
      - Не дадут, - соглашался Николай. - Да я и сам не буду. Мне лечиться надо.
      А пока можно было, в последний раз.
      Последний нонешний дене-ечек...
      заводила Ленка. И песню подхватывали:
      Гуляю с вами я, друзья!
      А завтра ране, чуть рассвенет,
      Заплачет вся моя семья!
      Пели все. Продавец Максимов аж кровью наливался, усердствуя. Но Ленкин низкий, аржаной голосочек перекрыть не мог. И Николай горделиво смотрел на жену.
      А за своей женой всю гулянку следил управляющий Аросентьич. Он знал, что именно здесь, сейчас Лелька должна была что-то сделать. Упредить ее хитрости он не хотел, но все равно с какой-то тоской и болью следил и следил.
      Гулянка кончилась вечером, когда пришла пора встречать скотину. Поднялись почти все. Николай Скуридин с женой вышли со двора и от ворот затянули:
      Коля, Коля, Николаша!
      Как мы встретились с тобой!
      Николай был выпивши, его водило и покачивало, ню рядом был крепкий столбушок - жена. Ленку трудно напоить, и она шла твердо, распевая:
      Ах, Коля, Коля, - Николаша!
      А Николаша, тоненько и сбивчиво подвывая, тащился рядом.
      Ленкина мать во дворе задержалась. Она заговорила с хозяйкой, прощаясь, и уже пошла было, когда ее перехватила Лелька, жена управляющего. Она постояла с Николаевой тещей недолго, втолковывала ей что-то горячо, взахлеб. И с каждым Лелькиным словом Николаева теща как бы росла, распрямляясь, и лицо ее каменело. И вот уже она двинулась со двор; неторопливой марширующей походочкой, и на лице ее играла зловещая усмешка.
      Николай и Ленка с песней к дому подошли и уселись возле двора. Жаль было уходить от людей, от хутора, от праздника. У Николая кончились сигареты и он пошел в дом, за новой пачкой. В этот момент и подоспела Ленкина мать. Подсела и рассказала дочери все без утайки. Она передавала Лелькины слова горячо, с придышкой. И глаза ее диковато горели и раздувались ноздри.
      Ленка все поняла. И кровь, тяжелая густая кровь кинулась в голову, опьяняя пуще вина. И руки вдруг сжались в тяжелые кулаки, наливаясь все той же злою кровью.
      А Николай ничего не знал. Он с новой пачкой "Памира" вышел из ворот и направился к лавочке. Был он хмелен и весел. Он распечатал пачку и начал прикуривать, когда спросила его Ленка спокойно. Спокойно, но из последних сил:
      - Ты дюже веселый... Може, ты не один на курорты едешь? Може, с кем вдвох?
      - С миланей... - дурашливо ответил Николай. - Не с тобой же ехать? С миланей...
      - А-а-а!.. - разом завизжала Ленка и мать ее и четыре кулака принялись гвоздить неверного.
      Теща успела сбегать в дом и теперь рвала и топтала и зятя, и розовую курортную путевку.
      - Вот тебе!.. вот! Вот тебе, кобелюка! Курорты твои! Курорты!
      Из двора с ревом начала выкатываться детвора.
      Хутор, а особенно соседи за долгие годы к скуридинским битвам привыкли. И потому не вышел никто даже поглядеть.
      Николай уполз в свою кухню и пробыл там до утра. А утром пошел к управляющему.
      Арсентьич о побоище, конечно, слышал. Но теперь взглянул на Николая и ахнул. На лице у распух и закрылся левый глаз, а справа снесено было все ото лба до бороды начисто. Даже ухо и то запеклось кровавой корочкой.
      - О-о-ой, - болезненно морщась, охал управляющий. - Вот это дали. Ты съезди на центральную, в больницу. У тебя, может, чего...
      - А-а-а, - махнул рукой Николай.
      - Ну, а путевку-то правда порвали? - спросил управляющий.
      Николай молча показал жалкие клочки розовой бумаги.
      Управляющий и глядеть на них не стал: дело понятное.
      - Ладно. Хреново, конечно. Но в конце концов... - стал запинаться и отводить глаза Арсентьич. - Путевку, наверное, можно восстановить. Хочешь, я позвоню узнаю. Ну, предположим, восстановят путевку. А как ты поедешь?..
      - Куда мне ехать... Людей пугать? Все, съездил хорош, - хотел улыбнуться Николай, но не смог, больно было.
      - О-хо-хо-хо, - качал головой управляющий, а потом спросил: - Ну, а отпуск-то будешь гулять?
      - Не, какой отпуск. Завтра погоню.
      - Чего завтра? Ты хоть... Пару дней... Пусть пройдет.
      - Ничего, зарастет, - уверенно сказал Николай. - Завтра погоню. Там вон за песками, - махнул он рукой, - туда к Дурновке, падинка есть. Тама добрая трава. На лугу зеленки лишь поглядчивая, а потолкли всю. На тот год я там был. Та вроде вокруг пески, а вот промеж них теклина. Добрая трава, хорошо скотина ест.
      Они поговорили о деле: о скотине, о попасах, о лошадях. Покурили, поговорили. Потом Николай сказал, потише, с оглядкой:
      - Ты не дашь мне, Арсентьич, пятерочку, опохмелиться? - И облизал опаленные сухостью губы.
      Управляющий рот было раскрыл, чтобы прочитать обычное, какое изо дня в день говорил. Раскрыл он было рот и поперхнулся, лишь рукой махнул и полез за деньгами.
      Николай пошел прямиком к магазину. А управляющий стоял и глядел. Николай спешил, а шел как-то странно, прихрамывая и чуть боком. И голова на тонкой шее в такт шагам моталась, словно у заморенной лошади. Маты-маты, маты-маты...
      И плеснуло в душу Арсентьича такой острой горечью, что он не выдержал, зажмурился и, круто повернувшись, ушел на кухню, налил из бутылки в стакан и выпил. И закурил. И сел на крыльце.
      - Ты сегодня на колхозный не пойдешь, что ль? - спросила жена.
      - Пойду, - сквозь зубы процедил Арсентьич и остался сидеть.