Алексей Пехов, Марк Певзнер
Ночь в Шариньильском лесу
— Дьявол!
Я не заметил попавшую мне под ноги кочку и, споткнувшись, взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие. Еще чуть-чуть и упал бы прямо в высокие заросли можжевельника, распахнувшего в ожидании случайного путника колючие объятья.
От путешествия по лесному королевству в течение целого дня ноги гудели и беззвучно стонали, требуя заслуженного отдыха.
Ровная и тонкая тропинка, ведущая меня в самую глубину Шариньильского леса, превратилась в едва видимую звериную тропу, то появляющуюся, то пропадающую среди пожелтевших зарослей остробровника и вечно зеленого папоротника. Пару раз тропку пересекали весело журчащие ручейки с холодной и хрустальной ключевой водой, по которой важно, словно военные фрегаты, проплывали опавшие листья. Лес все также был зелен и свеж, но осень все-таки брала свое и, нет-нет, а попадались деревья, уже одевшиеся в золотой костюм увядания.
Там, где текли ручейки, почва стала влажной и болотистой от напитавшей землю воды, поэтому мои сапоги громко чавкали по затопленному водой мху с яркими бусинами красных ягод, выглядывающими из вечно зеленого ворсинчатого ковра, словно глазки каких-то неведомых созданий.
Я шел и шел, стараясь придерживаться заданного направления, и лес не обращал на случайного путника, зашедшего в тайные уголки его чащи, никакого внимания, продолжая жить своей, только избранному понятной, жизнью. Все также щебетали птички, которых, казалось, не смущала подступающая осень. Важно гудя, направлялись в свой последний в этом году полет толстые мохнатые шмели, стремясь собрать еще немного нектара на зиму. Однажды, прямо на тропу, по которой я шел, из окружающего ее ольшаника, медленно вышел огромный лось. Зверь совсем не испугался невесть каким образом оказавшегося в таких дебрях человека, и я замер, в восхищении любуясь грациозностью и мощью божественного создания. Лось пару раз втянул носом воздух и, медленно переставляя длинные ноги, скрылся в зарослях. Лишь колышущиеся потревоженные ветки говорили о том, что несколько секунд назад здесь кто-то был.
Затем, где-то к полудню, звериная тропка совсем пропала, растаяла меж деревьев, и мне пришлось продираться сквозь лесную чащобу и буреломы, оставленные после безумной прогулки весенних ветров по Франции. Сейчас приходилось ориентироваться по висящему в небе солнцу и молиться, чтобы феи, если они существуют, не завели меня куда-нибудь в самые отдаленные уголки великого леса. Моя одежда кое-где порвалась, проиграв непримиримую битву зарослям можжевельника, но я не обращал на это внимания, потому как кроме меня, и пары щебечущих где-то в кронах деревьев птиц, никого здесь не было. Величественный лес, наверное, видевший еще приход римлян на нашу землю, все также молча и торжественно возвышался надо мной, смотря на незваного гостя тысячью внимательных и незримых для обычного обывателя глаз.
К вечеру я уже совсем выбился из сил и проклял тот час, когда выбрал для поспешного бегства лес, а не военный трибунал.
Меж красных стволов корабельных сосен вновь мелькнула извилистая и покрытая толстым ковром опавших сосновых иголок дорожка. Я облегченно перевел дух и вытер тыльной стороной ладони лоб. Идти стало легче. Уставшие но пружинили по ковру из сосновых иголок. Я шел и вот уже который раз за день вспоминал…
***
Небывалый туман накрыл поле близ деревушки Вальми плотным и непроницаемым для солнечных лучей одеялом. Сентябрь подходил к концу, и по всем законам природы в прекрасной провинции Шампань, уже должны наступить холода, но нет, все та же теплая солнечная погода позднего августовского лета властвовала в этой части Франции. Скоро октябрь, а деревья и не думали сбрасывать зеленеющую листву, как будто надеясь, что зима никогда не наступит. Ночью становилось холодно, но это были не подступающие заморозки осени, а свежесть и прохлада летней ночи. С природой творилось черт знает что. Впрочем, как и с людьми. Казалось, что весь мир сошел с ума. Вся моя жизнь, весь мой спокойный и ровный мир, накренился как тусклое зеркало и, на миг зависнув, рухнул в пропасть, разлетевшись на тысячу острых осколков. Теперь я даже не могу спокойно находиться в родной стране. Проклятая чернь, работающая на полях или пьющая кислое вино в трактирах по всей Франции, вынудила таких как я покинуть родную страну, бросить родовые поместья. Но теперь мы идем назад. Идем со своими неожиданно свалившимися нам, как снег на голову, союзниками освобождать Францию от проклятой проказы Республики.
— Эй! Держать строй!
Голоса офицеров австро-прусской армии, отдающие приказы солдатам построенным в ровные каре, практически таяли в густом тумане, который медленно и лениво поднимался над влажной землей. Австро-прусская армия под прикрытием тумана тихо и неотвратимо приближалась к французским голодранцам, занявшим господствующую высоту возле Вальми. Я наблюдал, как вышколенные месяцами тренировок на плацу пруссаки, четко печатая шаг, приближались к врагу. Еще немного и из плотной стены белого тумана, под барабанную дробь, вынырнут многочисленные полки, которыми командовали офицеры герцога Брауншвейского. То-то удивятся республиканцы! Солдат растаяли в молочно-белой дымке, и я ударил своего коня каблуками сапог, заставляя его перейти на медленный шаг. По приказу главнокомандующего, кавалерия не должна атаковать, пока прусские солдаты не вступят в бой и не захватят вражеские орудия.
— Ну что, Мартен? Опрокинем изменников?
— Конечно, Луи. Как же иначе? — я поправил немного сместившийся кавалерийский палаш на поясе. — У изменников пятьдесят три тысячи добровольцев, способных только петь «Марсельезу», и деморализованные войска, предавшие Людовика. А кроме нас, тут сорока пяти тысячная австро-прусская армия. Непобедимая, прошу заметить. По крайней мере, так говорят сами пруссаки.
— Добровольцы? — Жерар, находившийся слева от меня, громко фыркнул. — Этими добровольцами командует Дюмурье, и у него гора орудий. Что будет с распрекрасными и разряженными как на парад войсками, когда они попадут под картечь, штурмуя проклятую высоту?
— Под картечь?! В таком тумане?! — неунывающий Луи засмеялся, откинувшись в седле. — Да, канониры дальше дула пушки ничего не увидят! А на счет Дюмурье, когда мы победим, то посадим его вместо короля в замок Тампаль.
— В Бастилию его надо, в Бастилию! — поддержали откуда-то сзади.
— Какая Бастилия, любезные дворяне? Ее снесли еще при Учредительном собрании! — в голосе Жерара проскользнула горечь. Брат барона погиб во время обороны Бастилии, чернь просто разорвала несчастного на куски голыми руками. Страшная смерть.
— А жаль, жаль. Бастилия нам бы после победы пригодилась, — ответил кто-то из рядов двигающейся шагом кавалерии роялистов. Все знали, что Бастилии уже нет, но старых словечек сложно избавиться. Кто мог знать, что грозная и неприступная крепость-тюрьма рухнет в одночасье? А вместе с ней рухнет и монархия вместе со всей Францией?
Туман был все таким же густым, и мне приходилось только предполагать, каково расстояние до позиций противника. Очень не хотелось попадать под картечь орудий. Так я себе объяснял свою трусость, хотя правда была в другом. В регулярных войсках, перешедших на сторону новой Франции, оказалось слишком много дворян. Моих знакомых, друзей, наконец! И сражаться против них…Я честно боялся, что рука, повенчанная в сегодняшней битве с тяжелым прусским палашом, дрогнет. Не все добровольно предали короля. У многих семьи взяты в заложники, а после сентябрьской резни, которую чернь устроила аристократам, никто не сомневался, что станет с заложниками, если вынужденные воевать отцы, мужья и братья дрогнут. Национальная гвардия четко следила за интересами Конституции и отравляла на гильотину всех без разбору.
— Кстати, любезные! — Луи обратился ко всем, кто мог слышать его в свалившихся на землю облаках. — Не советую сдаваться в плен. Мы теперь контрреволюционеры и эмигранты, вернувшиеся, чтобы спасти монархию и нашего славного Людовика с семьей! Поэтому враги с удовольствием отправят всех сдавшихся на гильотину на потеху всему Парижу.
— Не отправят! — после месячных ожиданий в княжестве Майнц, Жерар готов был убить любого поющего «Марсельезу» голыми руками. — Мы им покажем!
К сожалению, я так не думал. Идти на пушки, ой как не улыбалось!
— Сколько времени? — спросил один из дворян, придерживая так и норовившего пуститься в галоп коня. Я не знал этого человека, его лагерь располагался в Кобленце. Один из множества мелких дворянчиков, какой-нибудь маркиз, которому тоже, видимо, пришлось не сладко в этот год. Невозможно узнать имена нескольких тысяч высокородных эмигрантов, решивших вернуться в родную Францию вместе с австро-прусскими войсками для освобождения плененного короля и разгрома проклятой Республики.
— Где-то около полудня, — я пожал плечами. Солнца не видно, а определять время по клубящимся щупальцам тумана я пока не научился.
— Полудня? — Жерар выпучил глаза. — И такой туман! Воистину! Бог на нашей стороне.
— Или Дьявол, — уныло протянул неизвестный дворянин.
Впереди послышалась барабанная дробь готовых пойти в атаку пруссаков. Возбужденный ропот пронесся по рядам нашей кавалерии. Сейчас начнется. Скоро придет и наша очередь идти в бой.
Сильные порывы ветра, неожиданно подувшего с востока, разогнали одеяло тумана, как волк разгоняет отару испуганных овец. Белесое покрывало разорвалось, разлетелось рваными лоскутами по всему полю битвы, и перед нами оказались силы Республики. По всему фронту укреплений в воздух взлетели сизые пороховые облачка, а затем картечь орудий Дюмурье, посыпавшаяся градом на солдат, разбила ровные ряды прусской армии. Сквозь грохот пушек слышались крики и стоны умирающих. Картечь, словно смерть, острой косой прошлась по рядам наступающих, разметав тела людей, словно злой ребенок, разбрасывающий надоевшие ему игрушки. Каре дрогнули, но солдаты, подбадриваемые офицерами, двинулись дальше, оставляя за собой мертвых и раненых товарищей.
— Готовсь! — полетело по рядам, и мы стали выстраивать лошадей в атакующий порядок. Моя рука судорожно сжала тяжелый палаш.
Прусские солдаты дали ружейный залп, но он вышел каким-то неровным и нервным, и пропал втуне. Ответный залп орудий решил скоротечную битву в свою пользу. Картечь, выпущенная практически в упор в плотные группы солдат, нанесла по прусскому самомнению катастрофический удар. Солдаты дрогнули и побежали. Республиканские орудия, не переставая, стреляли им в спины. Ядро просвистело над головой, и я инстинктивно пригнулся, когда за спиной раздался резкий хлопок взрыва и полное боли ржание лошади.
— Вот вам и победа! — зло выругался Луи.
— Отступаем! Отступаем! — пронесся приказ по нашим рядам.
Я яростно ругнулся и, развернув коня, устремился за позорно отступившими дворянами, так и не побывавшими сегодня в битве…
Бой продолжался до самого вечера. Противники отвечали друг другу орудийной канонадой, стараясь не вступать в рукопашную. Обе стороны потеряли по полтысячи человек, сраженных ядрами и картечью. К середине дня армия оправилась от пережитого шока, но командующий медлил, и не отдавал приказ об атаке, отдав распоряжение о продолжении обстрела.
К вечеру битва затихла. Просто как-то разом, как будто сговорившись, смолкли пушки с обеих сторон. А потом началось безумное по своей тоскливости и ничего не деланью противостояние, без единого выстрела. Оно длилось и длилось.
Наш боевой дух постепенно приходил в упадок. Солдаты ходили хмурые и злые. То и дело вспыхивали ссоры и драки между полками.
На седьмой день бездействия мне все так опротивело, что, напившись, я обозвал прусского офицера и всю его армию сборищем трусов. Слово за слово и стихийно вспыхнувшая ссора, а затем утренняя дуэль окончилась плачевно. Для прусского офицера. Мой тяжелый палаш опустился ему прямо наголову, офицера не спасла даже его легкая кавалерийская сабля, да и фехтовальщиком он оказался, если честно, неважным.
Когда дуэлянт, обливаясь кровью, рухнул на землю, я понял, что дуэль плачевно окончилась не только для моего противника. За убийство офицера прусской армии полагался военный трибунал, а затем и расстрел. И, несмотря на то, что мой род один из древнейших во Франции, меня ожидала черная повязка на глаза, барабанная дробь и грохот ружей.
Я воспользовался мимолетным замешательством, воцарившимся на месте трагедии среди секундантов пруссака, и, несмотря на хмель, шумящей в голове, послушался совета Жерара и бежал. Дуэль произошла на окраине леса и не долго думая, я устремился в самую чащу, теша себя надеждой, что военная жандармерия не будет преследовать человека по дремучему лесу, тем более что им сейчас не до меня.
Так, ранним утром я и оказался в Шариньильском лесу. На протяжении веков королевские династии приезжали сюда на охоту. Лес много видел на своем веку. Великий и дремучий заповедник, в котором можно было найти любого зверя, начиная с мелкого и трусливого зайца и, заканчивая огромным и свирепым кабаном-секачом, на которого с пиками так любил охотиться Карл девятый. До сих пор лес хранил множество тайн, и никто, кроме королевских егерей и лесников местных баронов не знал, что скрывается в его таинственных изумрудных глубинах. Говорили, что если захотеть, в Шариньильском лесу можно встретить дриаду или фею или еще какое-нибудь волшебное создание. Лес зеленым бастионом протянулся на десятки лье и сейчас, в середине осени, он все так же молча нависал надо мной зеленой и могучей неприступной стеной, не спешившей сменить одежду на золотые цвета осени. Единственной дорога для меня была через этот лес. Позади прусская казнь, а посмей я высунуть нос в этой провинции, казнь на гильотине от сторонников Республики. Оставался лишь один шанс. Пройти лес насквозь и выйти из него в местах, где Республика еще не так сильна. А затем? Затем в Майнц, где доживает век старая и любимая тетушка по отцовской линии, которая приютит в поместье родного племянничка. Единственное место, куда я, лишенный всего состояния проклятой Революцией, могу отправиться. Как все-таки жестока жизнь…
***
Гибкая ветка орешника, от которой я не успел увернуться, хлестнула меня по щеке. Я и не заметил, как наступил вечер. Целый день, останавливаясь только чтобы перекусить скудной снедью, оказавшейся в сумке, сунутой мне в руку Жераром во время бегства, я шел и шел по, казалось, такому нескончаемому лесу. Уставшее тело требовало отдыха, и пришло время искать привал на ночлег. А спать на земле в ночном и негостеприимном лесу не хотелось. Шариньильский лес славился волками. Конечно, после указа Людовика о неограниченной охоте на волков, который появился, когда они растерзали нескольких безмерно храбрых, но пьяных аристократов, решивших, что против стаи волков-людоедов самое лучшее оружие это шпага, хищников стало намного меньше, их почти всех пустили на шкуры, но местные говорили, что в самой глубокой чаще еще остались волки. А потом крестьяне, озираясь по сторонам и тихо шепча, добавляли:
— А может и не совсем волки. Может это оборотни….
Я не верил в страшные сказки, слышанные мной в далеком детстве. Нет никаких оборотней. Но волки, самые настоящие волки, тут были, и заночевавшему в лесу путнику могло очень сильно не поздоровиться, наткнись на спящего человека голодная стая. Разве что на дерево залезть…
И пистолет, заботливо оказавшийся в той же сумке Жерара, тут тоже не поможет, одним выстрелом, в темноте, дай бог попасть хотя бы в корову, не то, что в волков, которые как серые призраки снуют во мраке. О чем не позаботился Жерар, так это о боезапасе. Выстрелить я мог только один раз, а потом вся надежда на тяжелый палаш. Сейчас пистолет находился у меня на поясе, под камзолом и, надеюсь, что воспользоваться им мне не придется. Нет, я не очень-то и опасался за собственную жизнь. С волками я справлюсь, по крайней мере, очень надеюсь на это. Тем более, сейчас ранняя осень, а не холодная и голодная зима. Просто привыкшему ночевать под кровом не очень хочется спать на улице, словно нищему.
Сумерки мягкой серой паутиной упали на засыпающий осенний лес, оплетя его своей хрупкой сказочной сетью, окрасив мир в волшебную серую картину, которая через несколько минут потонет в чернильной краске ночи. Слабый ветерок шуршал в кроне деревьев, и ветки, выделяющиеся на фоне еще не погасшего лилового неба с бледной полной луной, казались гротескными и страшными силуэтами каких-то невиданных морских чудовищ-спрутов, что пожирают корабли отважных моряков в сказаниях из нашего далекого детства.
Лес засыпал вместе с уходящим из него солнечным светом, и я нисколько бы не удивился, если бы в подступающей тьме вспыхнули огоньки города эльфов или раздался шелестящий смех дриады из дупла старого дуба.
— Тьфу! На сказки потянуло! — выругался я и ускорил и без того быстрые шаги. Еще с десяток минут, и разглядеть тропинку будет невозможно, поэтому нужно присмотреть место для ночлега.
Из-за деревьев появились робкие и дрожащие стебельки тумана, который оплетал стволы деревьев, как вьюн оплетает стены замков, пытаясь забраться к небу и покорить неприступную стену. Туман постепенно затопил тропинку, искрясь нереальным серебряным светом в подступающей тьме древнего леса.
Лес не менялся: все те же мощные корабельные силуэты стволов ровными рядами выстроившихся вдоль нескончаемой звериной тропки, которая петляла между ними как пьяный заяц. Ни поляны, ни лужайки. Придется ночевать вот здесь, прямо под стволом любого из понравившихся мрачных великанов.
Я зябко поежился, ночь будет прохладной, осень как-никак. Тусклая мгла сумерек упала на лес, подготавливая его к своей уже подходящей хозяйке-ночи, лишь луна ярче засветила на погаснувшем небе с серебристыми жемчужинами робко мигающих звездочек. Ну вот. Дотянул. Идти в сером и тусклом мареве, когда почти ничего не видно, рискуя сломать себе шею или устраиваться на ночлег прямо, на тропинке, надеясь, что за ночь я не прихвачу воспаление легких?
Я еще раз покрутил головой, стараясь различить хоть что-нибудь, кроме бледной луны, тусклым светом озарявшей лес. Свет был какой-то нереальный и мертвый, так пахнут бледные нарциссы, растущие на кладбище. Цвет есть, но запах отсутствует. Так же было и с лунным светом. Этот свет сиял, мерцал и искрился на стволах деревьев, но не давал тепла и четкого обзора окружающего леса. Он практически не освещал уснувшие деревья, от него не было никакого толку. Зато толк был от другого огонька.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
