Новгородский толмач

      Купец этот, Афанасий Никитин, странствовал около пяти лет и проделал путь длиной в тысячи миль. Он спустился по Волге к Каспийскому морю, присоединившись к персидскому посольству. Посол ширваншаха вез подарки своему государю от Ивана Московского, среди которых было 90 охотничьих кречетов. Но уже в устье Волги их корабли подверглись нападению. Кто-то погиб в схватке, кто-то попал в плен. Весь товар Никитина был разграблен, он сам чудом уцелел. Далее они плыли по Каспийскому морю, но буря заставила их пристать к берегу в районе Дербента.
      Здесь в тексте стоит примечательная фраза: "Разошлись мы, заплакав, кто куда. У кого осталось что-нибудь на Руси, тот пошел на Русь, а кто был должен, тот пошел куда глаза глядят". Отсюда можно сделать вывод, что купец этот отправился в свое опасное путешествие, гонимый долгами. (Вот Вам польза разорения - оно поневоле расширяет горизонты человека.)
      Но на что же он надеялся, потеряв все товары, которые вез на продажу?
      Единственное объяснение я могу найти в одном русском слове, которое не имеет адекватного перевода ни на латынь, ни на немецкий: авось. Слово это включает в себя надежду на счастливый случай, помощь Всевышнего, удачное стечение обстоятельств, ошибку враждебных сил, встречу с добрым человеком и так далее. Значение "авось" у русских при планировании любых начинаний трудно переоценить.
      Хранимый своим личным "авось", Афанасий Никитин продолжил путь на юг. Живя по неделям и месяцам то в одном городе, то в другом, он пересек Иран и добрался до берега Персидского залива в районе города Ормуз, а оттуда поплыл на корабле вместе с торговцами лошадьми и их товаром в сторону Индии. Плавание до Гуджарата заняло шесть недель. Никитин не сообщает, каким образом верный "авось" сделал его обладателем породистого жеребца. Но вот что примечательно: из рассказа исчезают упоминания о грабежах и разбойниках и даже о страхе перед ними. Похоже, властителям в тех краях каким-то образом удалось заставить своих подданных уважать чужую собственность. Или право распоряжаться чужим имуществом на подвластных им землях они оставили исключительно за собой.
      Например, в городе Джуннаре хан отобрал у Никитина жеребца, когда узнал, что он не мусульманин, а русский христианин. Если верить рассказчику, владыка обещал вернуть ему коня и дать тысячу золотых в придачу, при условии, что он согласится принять веру Мохаммеда. Всесильный "авось" явился в виде столичного вельможи, случайно приехавшего в город: Никитин упал ему в ноги, и тот уговорил хана не принуждать русского к переходу в чужую веру и вернуть ему четырехногое богатство.
      Конечно, в книге много хвастовства и явных преувеличений. То поминаются змеи длиной в две сажени, ползающие по улицам городов в Индии. То идут россказни об обезьянах, будто есть у них свой князь и свое войско, и если обезьяну обидеть, она пожалуется князю, и войско нападет на город обидчика. Описывая выезд султана с семьей на прогулку, Никитин уверяет нас, что в процессии шествуют десять тысяч конных, пятьдесят тысяч пеших и двести боевых слонов, не считая слуг, наложниц и музыкантов. (Нетрудно подсчитать, что солнце успеет зайти и взойти несколько раз, прежде чем такая армия протиснется через городские ворота.) Но что описано с искренним чувством, чему нельзя не поверить: печаль души, оторванной на чужбине от всех обрядов и таинств веры Христовой.
      Больше всего Никитин горюет о том, что грабители лишили его не только имущества, но и богослужебных книг и календарей. Живя в Индии, он не знал, когда праздновать Рождество, когда - Пасху, когда поститься, когда разговляться, когда избегать плотских утех. Многократно просит он Господа простить ему эти невольные прегрешения. "О, благоверные христиане русские! восклицает он. - Кто по многим землям плавает, тот во многие беды попадает... Я же, раб Божий Афанасий, исстрадался по вере христианской!" Трогательно видеть, что даже в сердце вероотступника продолжает гореть неугасимая правда зова Господнего, принесенного на землю Искупителем нашим.
      Что же касается плотских утех, похоже, наш путешественник был к ним весьма неравнодушен. С большим знанием дела описывает он расценки на эти греховные соблазны: "В Индии же гулящих женщин много, и потому они дешевые: если имеешь с ней тесную связь, дай две монеты; хочешь свои деньги на ветер пустить - дай шесть. Так в сих местах заведено. А рабыни-наложницы дешевы: четыре фуны - хороша, пять фун - хороша и черна; черная-пречерная амьчюк маленькая - хороша весьма".
      В другом месте пишет, что хозяйки постоялых дворов не только готовят для приезжих, но и ложатся с ними в постель. Особенно любят белых путешественников жены малайцев. Они не только спят с ними, но приносят деньги и угощение, вино и сласти. А если у малайской женщины родится белый ребенок, муж награждает заезжего отца денежным подарком. Уж не этим ли зарабатывал наш купец на жизнь в далеких краях? Во всяком случае, никаких других источников дохода он не указывает. Согласитесь, Ваше преосвященство, что это хотя и своеобразный, но довольно эффективный способ проникновения в жизнь других народов. Жаль, что для наших миссионеров он заказан.
      Племен в Индии великое множество, но в настоящее время все главные посты в армии и управлении заняты хоросанцами - выходцами из Северного Ирана. (Может быть, поэтому русский купец присвоил себе имя Юсуф Хоросани.) Он пишет, что индусы охотно рассказывали ему о своей вере. Он насчитал восемьдесят четыре божества в их Пантеоне. Идолов этим божествам он называет "буты". Но у меня возникло сомнение: может быть, он ослышался и индусы просто показывали ему статуи различных земных воплощений Будды?
      Так или иначе, мне представляется необычайно важным свидетельство этого смелого странника о том, что индусы готовы открыто обсуждать разные религии, что в них нет еще враждебной замкнутости магометан. Для наших миссионеров это сообщение может оказаться путеводным знаком. А от описанных в книге индийских товаров загорятся глаза у наших купцов и мореплавателей. Перец и имбирь, гвоздика и корица, шелка и слоновая кость, рубины и агаты, хрусталь и фарфор, жемчуг и сандал, яхонт и мускат - всего не перечесть.
      Свирепые междоусобия восточных ханов, князей и эмиров долгие годы не давали Никитину возможности вернуться на родину. Горестно описывает он ловушку, в которой оказался: "Пути не знаю, куда мне идти из Индостана: на Ормуз пойти - из Ормуза на Хоросан пути нет, и на Чаготай пути нет, ни в Багдад пути нет, ни на Бахрейн пути нет, ни в Аравию пути нет. Повсюду усобица князей повыбивала... На Мекку пойти - значит принять веру бесерменскую, там в бесерменскую веру обращают... А Русь - Бог да сохранит ее! Господи, храни ее! На этом свете нет страны подобной ей, хотя эмиры Русской земли несправедливы. Да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость! Боже, Боже, Боже..."
      Все же милостью Господней странник этот был выведен из Индии и извилистым путем начал продвигаться на север. Ему удалось пересечь Персию и Грузию, выйти к берегу Черного моря, затем...
      Ваше преосвященство, учитель и благодетель!
      Письмо было прервано приходом неизвестного мне посланца. То, чего я опасался все эти месяцы, свершилось.
      Злая судьба нанесла свой удар.
      Должен покинуть Псков немедленно.
      Не знаю, услышите ли Вы снова обо мне, не знаю, удастся ли мне остаться в живых.
      Боже, за что?..
      Молитесь за меня!
      Навеки благодарный и преданный Вам,
      С. З.
      Эстонский дневник
      В каморке холод и тишина. За слюдяным окошком - черная новгородская ночь. Отец Денис принес мне свечку, тулуп, жаровню, вернулся в свою горницу. Завтра ему служить заутреню, должен хоть немного поспать. Благослови его, Господь! Он почти не удивился моему появлению. Завтра, конечно, начнет расспрашивать, что случилось. Могу ли я открыться хотя бы ему?
      О, как судьба умеет переряжать своих посланцев!
      Поначалу я принял незваного гостя за обычного заказчика. Он назвался купцом из Ливонии. В его немецком слышался эльзасский выговор. Нет, перевод Псковской правды ему не нужен, у него уже есть. Ему лишь поручено доставить мне письмо. От кого? Там все написано. Пославший объяснил ему, что в письме расписка, которую я, по прочтении письма, захочу подписать и вернуть. Он зайдет за распиской завтра.
      Вот что было в доставленном им письме:
      "От рыцаря Бернгарда фон дер Борха, из крепости Феллин, в городе Вильянди, Стефану Златобраду в собственные руки.
      Да святится имя Божье, да славится в мире Отец, Сын и Дух Святой, да сгинут силы ада, да рассеются они, как ночной туман.
      Вот уже несколько столетий братья Тевтонского ордена, не щадя крови и жизней своих, ведут священную борьбу с отступниками от истинной веры Христовой, посмевшими отпасть от благодетельной власти помазанника Божия, восседающего в Риме. И в последние годы большим подспорьем в этой борьбе были для нас сведения о врагах наших, поступающие от епископа Любекского, Бертольда Ольденбурга. Случайность позволила нам узнать, что все эти важные сведения исходили от Вас. Поэтому позвольте мне выразить Вам сердечную благодарность за важную помощь, а также восхищение Вашим мужеством. Затаиться на столько лет в гуще врагов и честно исполнять долг воина Христова - для этого нужно обладать верой глубокой и неколебимой. Тевтонский орден тайно чествует Вас и шлет свой братский привет и благословение.
      Но времена подготовки и сбора сведений прошли. Приближается момент решительной схватки. Перемирие с Псковом на тридцать лет, подписанное нами три года назад, - всего лишь маневр, необходимый для сбора сил. Как только руки князя Московского окажутся связанными войной с Казанским ханством, с Ордой или с Литвой, и он не сможет прийти на помощь Пскову, мы нанесем решительный удар по этому городу, который вот уже столько десятилетий упрямо стоит поперек пути нашим отрядам и замедляет наш священный крестовый поход на восток.
      Сопротивление псковичей будет сломлено!
      И Вам, Стефан Златобрад, отводится важная роль в этой решительной битве. Когда наша армия приблизится к стенам Псковской крепости и начнет осаду, Вам надлежит в условленный час условленной ночи тайно открыть ворота в одной из башен. Оставляю на Ваше усмотрение способ осуществления этой задачи: сделаете ли Вы это своими руками, или сумеете найти сообщников или подкупить часовых - решать Вам. Нужные суммы будут доставлены Вам заранее.
      Пока же мне необходимо получить от Вас подтверждение, что приказ получен и будет исполнен. Для этого подпишите прилагаемую расписку и заверьте ее Вашей сургучной печатью. Уверен, что память об этой расписке будет поддерживать Ваше мужество и поможет в решительный момент одолеть колебания и возможное ослабление душевной твердости.
      Полагаю, Вы уже догадались, каким образом нам удалось узнать о Вашей роли тайного лазутчика. Да, это так: ко мне явился небезызвестный Гюнтер Досвальд из Любека и показал глиняную трубку с Вашим посланием внутри. (За это он получил должность управляющего на нашем складе конной упряжи и сапог.) Так что если, не допусти Господь, колебания и страх проникли в Вашу душу уже сегодня и Вы откажетесь подписать прилагаемую расписку, посланцу поручено передать копию Вашего письма псковским посадникам. (Если с посланником случится какая-нибудь непредвиденная беда, мы найдем способы доставить в Псков другую копию.)
      С твердой верой в то, что нужды в такой крайней мере не будет, рыцарь фон дер Борх приветствует своего собрата по священной Христовой войне".
      Я, конечно, не мог объяснить Алольцеву причину моего поспешного бегства. Даже не сказал - куда я отправляюсь. Ведь я и сам не знаю, куда судьба унесет меня завтра из Новгорода. Только отец Денис будет знать о моем обиталище и сможет пересылать туда письма для меня. Ему я доверяю вполне.
      Но к Тебе, Господи, взывает душа моя! Дай знак - за что гонишь меня на этот раз? Покрыт грехами, как коростой, это я знаю. Но нет ли какой-то новой, особой вины за мной?
      А вдруг это не кара, а знак милости Твоей? Вдруг Ты взвесил меня, увидел, что кончаются силы мои, что не могу больше бороться с греховным вожделением, и протянул руку Свою?
      Как она пела на последних поминках! Пела и смотрела мне в глаза не отрываясь.
      Ты удалил Иосифа из дома Потифара. Не так ли и меня спасаешь от соблазна?
      Но куда?
      В темницу ли бросишь или во дворец фараона?
      Что бы ни случилось, знаю, верю - то будет Твоя рука.
      Только дай! Даруй сил душе моей исполнить волю Твою.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОТСТУПНИК
      Глава 11. В посольском приказе
      Из Вильнюса, от Владислава Ольгирдиса
      Стефану Златобраду, где бы он ни был,
      декабрь 1477 (латынь)
      Досточтимый мейстер Златобрад!
      Не знаю, отыщет ли Вас это письмо в бескрайних лесах Московии. Вот уже больше года до Любека не доходило никаких вестей от Вас. Последнее письмо обрывается невнятным призывом, мольбой, вскриком, но мы так и не узнали, что заставило Вас столь внезапно покинуть Псков. Возможно, Вы даже не хотите быть найденным, предпочли бы оборвать все свои прежние связи с родными местами.
      Тем не менее, уповая на милость и помощь Господню, я хочу подробно описать Вам некоторые обстоятельства, мысли и чувства, которые заставляют меня обратиться к Вам с этим письмом и призвать к возобновлению переписки.
      Начать я должен с печальной вести: восемь месяцев назад епископ города Любека, Бертольд Ольденбургский, скончался. Господь послал ему легкую смерть во время послеобеденной дремоты - верный знак милости Всевышнего, которой удостаиваются лишь люди праведной жизни. Оставшееся имущество епископ завещал своему брату Генриху, аббату монастыря в Вильнюсе, у которого я имею честь служить секретарем. Мне было поручено отправиться в Любек и взять на себя хлопоты о наследстве. Разбирая бумаги покойного, я дошел до ящика, где хранились письма от Вас, - и таким образом узнал о Вашем существовании, о тайной миссии, выполнявшейся Вами в течение десяти лет, об опасности, нависшей над Вами в последние годы.
      Возможно, Вы будете недовольны тем, что кто-то прочел письма, предназначавшиеся только для глаз отца Бертольда. В свое оправдание могу лишь сказать, что на пакете, в котором они хранились, не было никакой пометки "секретно" или "не открывать" - никакого предупреждения. Кроме того, я рассказал о них только отцу Генриху, и он согласился со мной, что их существование должно оставаться тайной и что мы должны хранить их, чтобы вручить Вам, когда Вы посетите нас, или дождаться Ваших распоряжений. Наконец, должен сознаться: чтение настолько заворожило меня, что я не в силах был бы оторваться от него, даже если бы Вы сами каким-то чудом влетели в окно комнаты и приказали мне прекратить.
      Кроме изящного стиля, блесток остроумия, проницательности взгляда, в Ваших письмах есть одно достоинство, которого Вы сами, может быть, и не замечаете, настолько естественно оно вытекает из строя Вашей души. Достоинство это: чуткая, ненавязчивая, свободная от бахвальства и тщеславия, правдивость. Спаситель учил нас: "Пусть будет ваше да - да, нет - нет, а все остальное - от лукавого". Как ни странно, выполнение этого завета оказалось самым трудным для большинства людей. Соблазн покрасоваться, позлословить, оклеветать и принизить ближнего, смешать с грязью дальнего, примазаться к силе, надругаться над слабостью слишком часто окрашивает речь наших современников. В Ваших же письмах я ощущал твердую и некичливую веру в Божественность правдивого слова - и заражался, и увлекался ею.
      Может быть, моя благодарная отзывчивость, открытость Вашим рассказам как-то связана с большим трудом по собиранию различных летописей и хроник, которым я занимаюсь в нашем монастыре под руководством отца Генриха. С юности мне чудилось что-то священное в занятии летописца. Ведь что такое весь Ветхий Завет? Это собрание летописей еврейского народа, бережно передававшееся от поколения поколению - сначала в устном предании, а потом и в рукописном виде. Только накопив это драгоценное знание о своих корнях и всем Творении, могли люди расслышать и понять Слово Господа, ниспосланное им в облике Сына Божьего. И какой же огромной важностью и многозначительной серьезностью должна обладать история любого христианского народа, пытающегося строить свою жизнь после явления Христа, по Его заветам!
      Я понимаю это так:
      Священное Писание - это зов Господень.
      Летописи, хроники, жития христианских святых - это история путников, откликнувшихся на высокий зов, пустившихся в плавание через океан времени.
      Поэтому даже сохранение памяти об их поражениях, блужданиях, грехах и преступлениях окрашено налетом святости. Как останки разбитых кораблей показывают мореплавателям места, где их подстерегает опасность, так и история даже великих грешников и злодеев помогает следующим поколениям обогнуть опасные рифы соблазнов гордыни и властолюбия. А попытки исказить, умолчать, приукрасить их жизненный путь кажутся мне таким же преступлением, как составление ложной карты, которая обречет будущих мореплавателей в океане духа на гибель.
      В собрании нашего монастыря уже скопилась немалая коллекция списков со славянских и русских летописей и хроник из Киева, Новгорода, Пскова, Москвы, Львова. И я не мог не заметить, как в последние годы их составители шаг за шагом уступают давлению церковных и светских владык. Ведь в договорах между русскими князьями, между князьями и городами всегда присутствуют ссылки на "священную старину", обещания соблюдать границы "по старине", уважать права друг друга "по старине". А где хранится эта "старина"? Конечно, в старинных летописях. И соблазн подделать эту старину, переписать летопись по-новому оказывается для многих властителей не-одолимым. Когда мы сравниваем новейшие списки с летописей со старинными оригиналами, мы видим, как там и здесь важные моменты были "подправлены" переписчиком.
      На этом фоне Ваши письма о российских делах и событиях были для меня как луч света, прорвавшийся через туман и тучи. Вам не нужно было выслуживаться перед вышестоящими, не нужно было приукрашивать одних, чернить других, поэтому Вы могли честно описать то, что видели Ваши глаза, слышали уши. Такое беспристрастное свидетельство - редкость в наши дни, и, боюсь, таких голосов, как Ваш, будет меньше с каждым годом.
      Поэтому я хочу воззвать к Вам, к Вашей христианской совести, к Вашему от Господа полученному дару честного свидетеля: возобновите свои отчеты, поднимите выпавшее из пальцев перо! Обещаю Вам, что ни одна живая душа, кроме меня и отца Генриха, не узнает о них. Мы будем хранить их в нашем собрании хроник в специальном запечатанном ящике. Вы можете не включать в свои послания никакие сведения военного характера, которые могли бы выставить Вас лазутчиком враждебной стороны. Нам гораздо интереснее Ваши описания городской, сельской, семейной, церковной жизни в Московии, законов и нравов, обычаев и предрассудков.
      Монастырь наш небогат, но мы приложим все усилия к тому, чтобы продолжать выплачивать Вам такое же вознаграждение за труды, какое выплачивал отец Бертольд.
      А в будущем, когда возраст или обстоятельства жизни в Московии вынудят Вас оставить свою деятельность, в нашем монастыре Вы всегда найдете надежный приют. Никакие доносчики, никакая инквизиция не потревожит Вас в нашей обители.
      Письма можно отправлять на имя протопопа Никодима, в православный храм Пречистой Девы в Смоленске - через него мы получаем все послания из Московии. Писать мне можно на латыни, немецком или литовском. Мои познания в других языках весьма ограничены. Правда, я рос под присмотром няньки из Ревеля и у нее научился эстонскому. Но ведь этот язык, к сожалению, еще не имеет письменного выражения.
      Запечатав это письмо, я пойду молиться святому Николаю о том, чтобы оно достигло Ваших рук и глаз и чтобы душа Ваша откликнулась на него согласием.
      Остаюсь Вашим благодарным читателем и призываю благословение Господне на Ваше сердце и разум и бессмертную душу.
      Владислав Ольгирдис
      Из Москвы в Вильнюсское аббатство,
      Владиславу Ольгирдису
      от Стефана Златобрада, май 1478
      Досточтимый брат Владислав!
      Чудо, о котором Вы молились, свершилось: Ваше письмо добралось до моего бывшего хозяина в Пскове, он переправил его отцу Денису в Новгород, а отец Денис отослал мне его в Москву.
      Многое переменилось в моей жизни за полтора года и о многом я еще не готов говорить открыто. Вы спрашиваете, что заставило меня внезапно покинуть Псков. Скажу лишь, что я был поставлен перед ужасным выбором: приложить руку к кровавому злодеянию или погибнуть. Я предпочел бежать.
      Ваше горячее одобрение моим отчетам, конечно, не могло не порадовать меня. Тем более, что я разделяю Вашу веру в святость исторической памяти, в святость правдивого слова. Именно поэтому я должен начать с главного признания: во время пребывания в Новгороде я перешел в православие, был крещен отцом Денисом и получил новое имя, которое пока не решусь доверить бумаге. В Москве никто не знает моего прошлого, я для них - новгородский толмач, получивший место подьячего в Посольском приказе. Для посольского дьяка Федора Курицына рекомендации его старого друга - отца Дениса - было вполне довольно. Мой немецкий акцент укрылся за новгородско-псковским выговором, так что по языку уже никто не опознает во мне иностранца.
      Десять лет назад я приехал в эту страну страстно верующим юнцом, убежденным в священном долге каждого католика - расширить власть римского престола до Уральских гор и Ледовитого моря. Здесь не место описывать весь путь сомнений и колебаний, который привел меня к переходу в православие. Приведу лишь запавшее мне в душу сравнение отца Дениса: "Вера - вино. Религиозные обряды - кубок. Вера соединяет нас с Господом. Обряды - с отцами, дедами, соплеменниками, верующими так же, как мы".
      Мой кубок распался. Отец оказался еретиком-гуситом, соплеменники грозят гибелью. Но вера моя жива. Вино ее сохранится в новом кубке. На это надеюсь, об этом молюсь, этим живу.
      Очень хорошо представляю себе, что, дочитав до этого места, Вы правоверный католик - пожалеете о своем послании. Пожалеете и задвинете ящик с моими прежними отчетами в самый темный угол хранилища. Но, уповая на Провидение, в слабой надежде на то, что этого не произойдет, я позволю себе откликнуться на Ваш призыв и написать на пробу очередную хронику прошедшего года.
      Самым важным событием в Московии был, без сомнения, новый поход князя Ивана на Новгород. Уверен, что Вы уже знаете, как началась подготовка к нему прошлым летом, как союзные города и князья один за другим присоединялись к великому князю, присылали свои ополчения, так что в октябре 1477 года из Москвы уже выступило большое войско, которое быстро увеличивалось в пути. Был послан приказ псковичам также идти войной на Новгород. Те было пытались отговориться, ссылаясь на страшный пожар, только что опустошивший их город. Однако присланный князем Иваном воевода заставил их выступить в поход, и вскоре их войско стало лагерем у впадения Шелони в озеро Ильмень, замкнув кольцо осады.
      Примечательно, что сразу после присылки из Москвы разметных грамот, объявлявших о начале войны, Новгородская господа вынесла постановление, которое показалось мне проявлением настоящего благородства. Всем иностранным купцам было позволено покинуть город и увезти свои товары в Псков или в Ливонию. Конечно, уважение к чужой собственности - это священный завет любой купеческой республики, на этом вырастает ее могущество и богатство. Но сохранить это уважение и в условиях войны, когда каждый рубль на счету, когда на конфискованные у иностранцев деньги можно было бы снарядить новый полк, - такой поступок заслуживает быть сохраненным в памяти народов.
      Из опыта прежних походов москвичи знали, что новгородцы, обороняясь, первым делом сжигают окрестные монастыри, чтобы подступившему врагу негде было укрыться от зимней стужи. Дабы помешать этому, князь Иван приказал татарской коннице под командой царевича Даньяра совершить бросок, занять монастыри и удерживать их до подхода главных сил. Операция удалась, и московская армия смогла разместиться в просторных помещениях окрестных монастырей и храмов. Половина ратников была разослана по окрестностным селам добывать провиант. Обозы с мукой, рыбой и мясом текли также и из Пскова. А в Новгороде скоро начался голод и мор еще хуже, чем в войну 1471 года.
      Все свидетели отмечают, что успеху москвичей способствовал итальянский инженер Аристотель Фиораванти. Князь Иван снял его со строительства Успенского собора, чтобы воспользоваться его познаниями в военном деле. Подготовленная итальянцем артиллерия вела непрерывный обстрел Новгорода, причиняя сильные разрушения и пожары, нагоняя страх на жителей. Лед на Волхове был не очень надежен, поэтому под руководством Фиораванти корабельные мастера соорудили понтонный мост, позволявший осаждающим легко перебрасывать отряды с одного берега на другой.
      Вы можете спросить: "А что послужило поводом к войне?"
      Если бы во мне оставалась жива юношеская наивность, я повторил бы Вам тот перечень "обид и неправд", который московский князь всенародно перечислял в своих грамотах и посланиях. Что якобы пришли к нему новгородские послы летом и назвали его не "господином", как раньше водилось, а "государем". И он якобы отправил в Новгород своих послов с запросом: что, мол, сие значит? Не хотят ли они иметь его своим полным государем? А новгородцы-де на это возмутились и заявили, что никогда его государем не называли. То есть выставили лжецом. И в подтверждение растерзали на Вечевой площади тех послов, которые допустили такую оплошку. Разве может снести такую обиду помазанник Божий, поставленный самим Господом над всей Московией? Нет, не может. Так что - коней седлать, в трубы трубить, из пушек палить!
      Так бы я объяснил еще лет десять назад. Но жизненный опыт неизбежно наполняет наш разум цикутой цинизма, и нам никуда не спрятаться от горькой уверенности: поводом, причиной этой войны, как и всех прошедших и будущих войн, явилась, являлась, будет являться все то же - соблазнительная слабость противника. Соблазн этот навеки останется неодолимым для любого владыки и его воинства, которое видит в войне единственное оправдание - а порой и единственный источник - своего существования.
      Подавленные, голодные, обескровленные, усталые новгородцы слали одно посольство за другим к князю Ивану с просьбами о мире. Но на каких условиях? Требования московского повелителя возрастали с каждым разом. Наконец, убедившись в беспомощности осажденных, князь Иван потребовал полного подчинения вольного города своей власти. Никакого веча, никакой господы, никаких посадников - все должны подчиняться только наместникам, присланным из Москвы. Половина церковных и монастырских земель конфискуется в пользу княжеской казны. Обвиненных "изменников" судить и карать не в Новгороде, а в Москве.
      Не имея сил сопротивляться, город принял эти условия и открыл ворота победителю. Был составлен специальный текст присяги. Воеводы, посланные князем, принимали присягу в палатах архиепископа у новгородской знати. Во всех пяти концах города население било челом и целовало крест на верность князю Ивану. В конце января к нам в Посольский приказ пришла из Новгорода княжеская грамота, в которой говорилось: "Вотчину свою, Великий Новгород, привел в свою полную волю и учинился на нем государем, как и на Москве".
      Вскоре потянулись из Новгорода обозы с добычей и "подарками", с высылаемыми и арестованными. Среди арестованных была и Марфа Борецкая с внуком. Этой несчастной и гордой женщине довелось пережить гибель своих сыновей, крах всех надежд и упований, падение и разорение родного города. Страшная судьба.
      А в марте в Москву был привезен знаменитый вечевой колокол. Под ликующие вопли толпы его повесили среди других колоколов соборной колокольни в Кремле. Вырванный язык вольного города. Неужели это действительно конец четырехвекового могущества, блеска, богатства? Должны ли мы извлечь урок? Но какой? Не ждет ли такая же судьба Флоренцию, Геную, Венецию, мой родной Любек? Мне хотелось сказать ликующим москвичам: "Кто вырывает чужие языки, может очень скоро лишиться своего". Но счел за лучшее попридержать эту непокорную часть нашего тела, которая так часто ввергает нас в различные беды.
      Итак, мы можем сказать, что для Новгородской республики конец света наступил на четырнадцать лет раньше обещанного срока. Что бы ни происходило в городе дальше, это будет уже история другого государства.
      Досточтимый брат Владислав! Это письмо уйдет к Вам в Вильнюс с надежным человеком, поэтому я позволил в нем говорить о сильных мира сего тоном, не вполне подобающим мелкому служащему Посольского приказа. Но свое новое имя открыть пока не решусь. Очень удачно, что Вы владеете эстонским. Я тоже выучил этот язык и в будущем смогу воспользоваться им для писем, содержание которых должно быть скрыто от посторонних глаз. Если Вы захотите продолжать переписку с "вероотступником", лучше пользоваться окольным путем: отправлять письма в Новгород, отцу Денису, в церковь Иоанна Предтечи. Ему я могу довериться, он знает, как переправлять мне послания в Москву, на мое новое имя. Если же "нет", давайте расстанемся без гнева и поплывем дальше, каждый своим предназначенным путем, искать Господа в безбрежном Творении Его.
      Стефан Златобрад
      Фрау Грете Готлиб,
      в Мемель из Москвы, июль 1478
      Милая, милая Грета!
      Прошло, кажется, уже больше двух лет с моего последнего послания, отправленного тебе в Мемель. Ты, наверное, думаешь, что я или умер, или попал в тюрьму, или потерял рассудок, или еще каким-то образом утратил связь с этим миром. Но нет, судьба пощадила меня: только вынудила бежать в другой город, сменить имя, начать новую жизнь.
      Я почти смирился с необходимостью порвать все свои прежние связи, включая и тебя. Но вот неделю назад случайно встретил на базаре русского купца, который отправляется по торговым делам в Ливонию и имеет намерение посетить - среди прочих городов - также и твой Мемель. И так остро возникло во мне желание послать весточку тебе, что я тут же, вернувшись домой, сел писать это письмо. Купец уезжает завтра - нужно спешить.
      Помню, в одном из писем я просил тебя описать, что ты видишь из окна своего дома? Тебе интересно, что вижу сейчас я?