Три смерти (сборник)

Вся большая Романовская семья была возмущена подобным решением. «Я сама составляла текст прошения, – вспоминала Ольга, – высылка казалась нам пределом жестокости… Прошение было подписано… всеми членами императорской фамилии…»

Николай наложил на него резолюцию: «Никому не дано права заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне». И вчерашний любимец царя Дмитрий отправился в Персию, несмотря на все просьбы…

Сколько Романовых подписало это прошение! И сколько их погибнет… Но Дмитрий, благодаря ссылке, от которой они так просили его избавить, уцелеет.

В Персии Дмитрий не забывал о Юсупове. «Мой дорогой, мой любимый, мой верный друг, – писал он Феликсу. – Я могу сказать без страха впасть в крайности – мой самый дорогой друг!..»

И Феликс честно и верно продолжал придерживаться обговоренной версии. Но в самом начале 1917 года он отправил своей теще – сестре царя Ксении – странное письмо, в котором писал о некоем благородном убийце… но не о себе: «2 января… Меня ужасно мучает мысль, что императрица Мария Федоровна и ты будете считать того человека, который это сделал, за убийцу и преступника… Как бы вы не сознавали правоту этого поступка и причины, побудившие совершить его, у вас в глубине души будет чувство: а все-таки он убийца… Зная хорошо все то, что этот человек совершил до, во время и после, я могу совершенно определенно сказать, что он не убийца, а был только орудием провидения… которое помогло ему исполнить свой долг перед родиной и царем, уничтожив ту злую дьявольскую силу, бывшую позором для России…»

Укрывшись в Царском Селе, царица и Вырубова ждали продолжения кровопролития, дальнейшей мести великих князей. Было ли это пустыми страхами? Ответ – в дневнике великого князя Николая Михайловича.

«Все, что они (убийцы Распутина. – Э.Р.) совершили… безусловно полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной, и с Протопоповым… Вот видите, снова у меня мелькают замыслы убийства, не вполне определенные, но логически необходимые, а иначе может быть хуже у чем было… голова идет кругом… Графиня Бобринская, Миша Шаховской (князь. – Э.Р.) меня пугают, возбуждают, умоляют действовать, но как? С кем? Ведь одному немыслимо!.. Между тем идет время, а с их отъездом… я других исполнителей почти не вижу. Но ей-ей, я не из породы эстетов, и еще менее убийц… надо выбраться на чистый воздух, скорее бы на охоту в леса, а здесь, живя в возбуждении, я натворю и наговорю глупости…»

Итак, «логически необходимо» было убить и Государыню всея Руси. И об этом пишет великий князь, жалея, что «других исполнителей» после высылки убийц Распутина он не видит и не знает, «как и с кем» это осуществить!

Так что мысли о продолжении кровопролития, о новом заговоре бродили в самых высоких головах! И не случайно Николай Михайлович под Новый год был выслан в свое поместье Грушевку – «на чистый воздух». И не зря Алике умоляла вернуться мужа, не зря она спасала в своем дворце Подругу…

Отправляясь в ссылку, Николай Михайлович встретил в вагоне (что тоже вряд ли случайно) двух видных деятелей думской оппозиции – монархиста Шульгина (который через два с небольшим месяца примет отречение Николая) и фабриканта Терещенко (который станет министром Временного правительства). И записал в дневнике: «Терещенко уверен: через месяц все лопнет, и я вернусь из ссылки. Дай-то Бог!.. Но какая злоба у этих двух людей… оба в один голос говорят о возможности цареубийства! Что за времена… что за проклятие обрушилось на Россию!»

Так они размышляли: великий князь – об убийстве царицы, думские лидеры – о возможном убийстве царя… Все это уже носилось в воздухе.

И царя об этом предупредили. 10 февраля, перед отъездом в Ставку, царь принял друга детства и юности – великого князя Александра Михайловича, родного брата Николая Михайловича. И он сказал Ники слова пророческие: «События показывают, что твои советчики продолжают вести Россию и, следовательно, тебя к неминуемой гибели…»

Но царь их не услышал.

22 февраля Николай в последний раз – императором – покинул любимое Царское Село.

В поезде его, как всегда, ждало письмо Алике: «22 февраля 1917… Какое ужасное время мы теперь переживаем… Еще тяжелее его переносить в разлуке – нельзя приласкать тебя, когда ты выглядишь таким усталым и измученным…»

Она по-прежнему жила встречами с «Нашим Другом». Только теперь это были встречи на его могиле… «Что я могу сделать? Только молиться и молиться… Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя, так Он еще ближе к нам… Но все же как хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос!.. Да хранят тебя светлые ангелы, Христос да будет с тобой, и Пречистая Дева да не оставит тебя! Наш Друг поручил нас ее знамени…»

Теперь они часто ходили на его могилу – царица, Подруга и великие княжны. И стены строящейся церкви защищали их от чужих глаз…

«26 февраля 1917… Ходили на могилу Нашего Друга. Теперь церковь настолько высока, что я могу стать на колени и молиться там спокойно за всех вас, и дневальный меня не видит… Чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, нежно прижатые к твоим. Вечно вместе и неразлучны…»

А в Петрограде уже начиналась революция – недаром грозил столице мертвый «Наш Друг».

И 2 марта, когда Петроград уже был заполнен бушующими толпами, когда царский дворец уже окружила восставшая солдатня, когда поезд с беспомощным царем уже был заперт на станции Дно, и все командующие фронтами уже потребовали его отречения, и из Думы уже выехали за этим так ненавидимый ею Гучков с Шульгиным, она послала Ники из Царского Села письмо, в котором была важная приписка: «Носи Его крест, если даже и неудобно, ради моего спокойствия…»

Эпилог

В марте 1917 года мир стал другим… Арестованные Ники и Алике жили в Царском Селе, где «гражданин Романов» добросовестно убирал снег, гулял по парку, читал жене и детям вслух по вечерам и, может быть, впервые был тайно счастлив. Она же изнемогала от унижения, «иссохла и поседела», как напишет впоследствии в письме…

Подругу увезли в Петропавловскую крепость.

Великий князь Николай Михаилович вернулся из ссылки – как и предсказывал ему Терещенко, «все лопнуло». В середине марта он на извозчике (автомобиль «реквизировали») поехал на набережную Мойки – к Юсуповскому дворцу. Историк решил сам поглядеть на место убийства, о котором ему столько рассказал молодой Юсупов…

Феликс и Ирина тоже недавно вернулись из ссылки, и убийца Распутина наслаждался всеобщим вниманием. Николай Михайлович записал в дневнике: «16.3.17…

Ирина и Феликс в восторженном настроении духа… был у них, подробно осмотрел место драмы. Невероятно, но они спокойно обедают в той же столовой…»

В конце концов, что особенного случилось: барин пристрелил обнаглевшего мужика. Сколько их запороли насмерть на конюшнях по приказу его предков!

И уже шла охота за богатством «Нашего Друга». Масла в огонь подлил Симанович – Белецкий показал, что «лучший из евреев» поведал ему по секрету: «Средства семье покойный оставил очень хорошие… до 300 ООО рублей». И Чрезвычайная комиссия добросовестно искала в банках распутинские деньги.

В «Том Деле» остались бесконечные запросы Комиссии во все крупные банки – Союз провинциальных коммерческих банков, Кавказский банк, Петроградское городское кредитное общество, Русско-Азиатский банк, Московский купеческий банк… Остались и ответы – одни и те же: «Банк имеет честь уведомить Чрезвычайную следственную комиссию, что на имя Григория Ефимовича Распутина-Нового, его жены Прасковьи Федоровны Распутиной-Новой, детей его Варвары, Матрены и Дмитрия Распутиных-Новых и племянницы его Анны Николаевны Распутиной… никаких вкладов и ценностей, а также и безопасных ящиков (абонированных сейфов. – Э.Р.) в банке не имеется».

Так и не нашли распутинского богатства. Потому что… не осталось после него никакого богатства! Права была великая княгиня Ольга, когда написала в своих воспоминаниях: «После него ничего не осталось, и Государыня дала деньги сиротам». А сотни тысяч, проходившие через руки мужика, осели в ресторанах, где кутил он, заглушая страх смерти, в цыганских хорах, у бесконечных просителей (чаще – просительниц), которым он бессчетно давал деньги. Презираемые им деньги… Остались они и в санитарном поезде царицы, и в лазарете Вырубовой. Но главное, как справедливо показывал Филиппов, они прилипли к рукам его «секретарей» – и в первую очередь того же Симановича. И конечно же таинственной женщины – Акилины Лаптинской. Она не только обрядила Распутина в последний путь, но, видимо, и распорядилась остававшимися в доме средствами.

Как только началась Февральская революция, Акилина, знавшая все тайны этого загадочного человека, прошедшая с ним весь путь от молельни под конюшней до дворца «царей», исчезла из Петрограда – растворилась в хаосе новой жизни.

Узнав об отречении, тотчас покинула Царское Село и Воскобойникова. Феодосия Войно показала: «3 марта Воскобойникова исчезла из лазарета и более туда не возвращалась».

Семья Распутина встретила революцию в Петрограде. Прасковья вскоре уедет в Покровское – вступать в права наследства. В архиве сохранится опись жалкого распутинского имущества, произведенная в ее присутствии… Уже после большевистского переворота возвратится в Покровское с войны Дмитрий.

А потом жена, сын и дочь Распутина Варвара будут высланы большевиками в Салехард. Там погибнет сначала Прасковья, потом Дмитрий – от цинги… Варвара вернется в родное село, потом следы ее надолго потеряются и обнаружатся лишь в начале 60-х годов в Ленинграде, где она умрет в безвестности.

Но старшая и любимая дочь – Матрена – окажется достойной дочерью Распутина. Она тоже сыграет роковую роль в судьбе Царской Семьи…

Находясь под арестом в Царском Селе, Алике уже не могла навещать могилу «Нашего Друга». Но теперь он сам навещал ее – во снах.

И один из этих снов был ужасен. Она стояла в Малахитовом зале Зимнего дворца. И он возник у окна. Тело его было в ужасных ранах. «Сжигать вас будут на кострах!» – прокричал он, и в зале полыхнуло огнем. Он поманил ее, она бросилась к нему… Но поздно – весь зал уже был объят пламенем… И Алике проснулась, захлебываясь криком. Теперь она с ужасом ждала неминуемого.

И дождалась. Капитану Климову, служившему в Царском Селе, удалось обнаружить могилу «Нашего Друга».

Еще в январе, «при старом режиме», Климов обратил внимание на ежедневный караул у Серафимовской часовни и на то, что туда часто приходили царица, Вырубова и великие княжны. Вместе с членом Государственной Думы журналистом Е. Лаганским и своими солдатами он решил поискать гроб Распутина в недостроенной часовне. В Царском Селе ходили слухи, что царица положила в гроб свои драгоценности.

Впоследствии Лаганский описал происходившее. Вход в брошенную строителями «Анину церковь» был заколочен, но по стропилам, по балкам они добрались до отверстия во втором этаже и проникли в часовню. Зажгли лучины – и заработали кирки климовских солдат. Гроб лежал глубоко в земле. Но солдаты, верившие в рассказы о драгоценностях, копали споро.

И вот откинулась крышка, и в тусклом свете они увидели бороду и сложенные крест-накрест руки…

Драгоценностей в гробу не было. Лишь поверх сложенных рук лежал небольшой деревянный образ. На оборотной его стороне химическим карандашом были начертаны собственноручные подписи царицы, дочерей и Подруги.

Сколько насмешек и проклятий было потом в газетах! Положить икону в гроб, да еще к распутнику! Писали о святотатстве!

На самом деле царица никакого отношения к этому не имела. Юлия Ден показала: «Икона с надписями, о которой много писали, была подарена Распутину еще при жизни, и Лаптинская, которая обмывала и одевала тело Распутина… сама, по своей инициативе положила эту икону в гроб Распутина».

Икону отправили в Петроградский Совет. И журнал «Огонек» тогда же опубликовал ее снимок с описанием: «Лицевая сторона образа – икона «Знамение Божьей Матери». Оборотная сторона – собственноручные подписи Александры, Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии, одна под другой. В углу под ними дарственная подпись Вырубовой: «11 декабря 16 года. Новгород. Анна».

Гроб вынесли из часовни, и обезображенное лицо мертвеца, покрытое гримом, глянуло в небо. Столпившиеся солдаты разглядывали торчащую клочковатую бороду и большую шишку на лбу, похожую на зачаток рога… Затем, как положено по революционным временам, у гроба начался митинг. Постановили: удалить труп Распутина из Царского Села.

И тогда, переступив через свое презрение к Керенскому, Алике попросила его через начальника охраны полковника Кобылинского защитить тело от надругательства, Председатель Временного правительства велел тайно вывезти труп и захоронить.

Так начались… странствия тела! Сначала в товарном вагоне, в огромном ящике (под видом рояля) труп Распутина прибыл в Петроград. Здесь ящик поставили в гараж бывшего придворного ведомства – радом с царскими свадебными каретами.

Решено было тайно зарыть труп где-нибудь в окрестностях Петрограда. На рассвете 11 марта тело (все в том же ящике из-под рояля) повезли по Старо-Петергофскому шоссе, чтобы закопать в безлюдном месте. Но в районе Лесного машина неожиданно встала, и сопровождающие решили «труп тут же на месте сжечь». Соорудили огромный костер и, облив бензином тело, сожгли.

Сохранился акт: «Мы, нижеподписавшиеся, между 7 и 9 часами совместными усилиями сожгли труп Распутина… Само сожжение имело место около большой дороги из Лесного в Пескаревку при абсолютном отсутствии посторонних, кроме нас, рук своих приложивших…» И внизу подписи уполномоченного Временного комитета Государственной Думы Ф. Купчинского, представителя Петроградского градоначальника ротмистра В. Кочадеева и шести студентов Петроградского политехнического института.

По легенде, Распутин и тут не обманул ожиданий присутствующих, веривших в его дьявольскую силу. Под действием огня его труп начал будто приподниматься и только потом исчез в пламени.

Пепел развеяли по ветру. Так Распутин прошел все стихии – воду, землю, огонь и ветер.

Но и после сожжения Распутин не оставил Царскую Семью – все их печальное заточение он продолжал быть радом.

В Тобольске во главе епархии стоял Гермоген, когда-то сосланный туда «царями» за обличения «Нашего Друга». Власть этого сурового пастыря, его авторитет были еще непререкаемы. Гермоген хотел (и мог!) помочь Семье бежать. Но Алике так и не смогла забыть: Гермоген – враг Григория. И не доверилась ему…

Зато доверилась другому – Борису Соловьеву, сыну Николая Соловьева, того самого казначея Синода и почитателя Распутина. Этот пройдоха был женат на дочери Распутина Матрене – вполне достаточно для того, чтобы Алике поверила: его послал «Наш Друг». И она пересылала Соловьеву свои драгоценности, чтобы он организовал их побег… Все осело в карманах у Соловьева. А после прихода к власти большевиков он добросовестно сдавал им несчастных офицеров, приезжавших в город, чтобы организовать освобождение несчастной Семьи.

Так из-за гроба мужик продолжал их губить…

Но царские драгоценности не пойдут Соловьеву впрок – все исчезнет в Гражданскую войну. Полунищий зять Распутина будет работать во Франции на автомобильном заводе и в 1926 году скончается от туберкулеза. Матрена Соловьева-Распутина устроится гувернанткой и с двумя крохотными дочерьми будет жить в небольшой квартирке в Париже. После выхода воспоминаний Юсупова она возбудит громкий судебный процесс против убийцы отца… А потом уроженка сибирского села очутится в Америке, где станет… укротительницей тигров! Умрет она в 1977 году в Лос-Анджелесе.

Кровь и ужасы Гражданской войны казались Алике Божьим наказанием за гибель «Нашего Друга». И в день его гибели она писала Подруге: «Вместе переживаем опять… Вспоминаю… ужасное 17 число… и за это тоже страдает Россия, все должны страдать за то, что сделали, но никто не понимает…»

И другое письмо Ане – от 9 января 1918 года: «Но я твердо верю, что Он все спасет. Он один это может…»

О ком это? О Григории? О Боге? Подчас это было уже непонятно в ее письмах…

А потом бывшие «цари» отправились в последнее путешествие. И всемогущий «Наш Друг» опять оказался рядом. В город их гибели – Екатеринбург – Николая, Александру и дочь Марию повезли… через Покровское!

До сих пор осталась эта дорога из Тобольска в Тюмень, идущая вдоль домов в селе Покровском, мимо его дома…

Мечту, которую не смела осуществить царица, осуществила заключенная – она увидела его реку, его деревья и его дом. Места, где состоялось его таинственное преображение, о котором он столько рассказывал… Алике записала в дневнике: «Около 12 приехали в Покровское… Постояли долго перед домом Нашего Друга… видели Его родственников, глядящих на нас в окно».

Так через полтора года после своего убийства он проводил и их на мученическую гибель. Исполнилось его предсказание?..

Симанович в своей брошюре о «старце» привел некий текст, будто бы составленный Распутиным незадолго до смерти, который Симанович якобы тогда же и передал царице. Перепечатанный во многих книгах о Распутине, этот текст считался самым знаменитым его предсказанием: «Русский царь! Я предчувствую, что еще до 1 января (1917 года. – Э.Р.) уйду из жизни. Если меня убьют нанятые убийцы, то тебе, русский царь, некого опасаться. Оставайся на своем троне и царствуй… Если убийство совершат твои родственники, то ни один из твоей семьи (детей и родных) не проживет больше 2 лет… Меня убьют, я уже не в живых… Молись, будь сильным и заботься о своем избранном роде…»

Это «предсказание» не выдерживает никакой критики. В нем нет ни слова из простонародной, очень поэтической лексики Распутина. Хотя бы обращение «Русский царь» – так не мог обращаться к царю не только Распутин, но и вообще ни один русский человек. Это язык самого Симановича. «Предсказание», которое (как и множество других подобных «пророчеств») было напечатано уже после расстрела Царской Семьи, бесспорно от начала до конца сочинено Симановичем и является одним из мифов, которыми наполнены его воспоминания о Распутине.

Но тем не менее предсказания Распутина о непременной гибели Царской Семьи в случае его убийства зафиксированы многими свидетелями: Бадмаевым, Филипповым, Матреной Распутиной… Конечно, эти предсказания в какой-то мере могли быть способом самозащиты для хитрого мужика, который, зная ненависть к нему могущественных врагов, решил таким путем заставить «царей» бдительно себя охранять! Но, повторим, лишь в какой-то мере. Ибо совсем не надо быть пророком, чтобы предсказывать гибель «царей» в то время. Мысли и рассуждения о гибели режима и самой Царской Семьи носились в воздухе. Уже прогремела первая революция 1905 года, и грядущее кровавое падение «царей» пророчили не только революционеры, но даже… граф Витте и епископ Гермоген. О необходимости «спасать себя» твердили «царям» и великие князья, и председатель Государственной Думы. Так что предсказания Распутина были лишь частью всеобщего ощущения надвигавшегося Апокалипсиса.

И все же видения и пророчества – были! Были проявления таинственной темной силы, которой обладал этот человек. Уже после его смерти, 24 февраля 1917 года, ненавидевший Распутина протопресвитер русской армии и флота Шавельский записал свой разговор с профессором Федоровым, лечившим наследника.

– Что нового у вас в Царском? Как живут без «старца»? Чудес над гробом еще нет? – насмешливо спросил Шавельский.

– Напрасно смеетесь, – вдруг серьезно ответил ему Федоров. – Здесь тоже все смеялись по поводу предсказания Григория, что наследник заболеет в такой-то день после его смерти… Утром указанного дня спешу во дворец. Слава Богу, наследник совершенно здоров. Придворные зубоскалы уже начали вышучивать меня, но… вечером вдруг зовут: «Наследнику плохо!» Я бросился во дворец… Ужас! Мальчик истекал кровью, еле-еле удалось остановить… Вот вам и «старец», вот и смейтесь над чудесами, – закончил профессор.

Так что в видениях, несомненно посещавших Распутина, должен был присутствовать грозный призрак будущего цареубийства и смерти несчастного мальчика… Как, впрочем, и неминуемой собственной гибели.

И, конечно, этот мистический человек не мог не чувствовать свою «тяжелую руку» – печальное влияние на судьбы людей, с ним связанных. Недаром сын экзарха Грузии Молчанов, размышляя о смерти своего отца, замечает: «Обозревая прошлое всех лиц, которые связали свою судьбу с Распутиным… Илиодора, Гермогена, Саблера, Даманского, сгоревшего от рака… я пришел, может быть, к суеверному убеждению, что у Распутина тяжелая рука». Почти теми же словами расскажет следователю Белецкий о том, что он «видел печальный конец всех лиц, которые искали в Распутине поддержки… обязательный фатальный для них позор…» Но высокопоставленный чиновник Белецкий говорил лишь о конце карьеры людей, связанных с Распутиным. Он еще не знал, что надо было думать о конце их жизни…

Февраль оказался лишь первой ступенькой в кровь. Но скоро грянул Октябрь, и в камеры Петропавловской крепости явилось пополнение – к царским министрам, посланным туда Февральской революцией, присоединились творцы этой революции. Происходили забавные случаи: министра Временного правительства Терещенко (того самого, который говорил о цареубийстве с великим князем Николаем Михайловичем и, по его словам, вложил пять миллионов в Февральскую революцию) радостно приветствовал царский министр юстиции и председатель Государственного Совета Щегловитов: «А, вот и вы, Михаил Иванович! Право, необязательно было вам отдавать революции пять миллионов рублей, чтобы попасть сюда. Намекни вы мне об этом раньше, я приютил бы вас здесь бесплатно…»

И как символ, как напоминание о грозно воздетых руках Распутина, на его Гороховой улице открылось самое страшное учреждение в Петрограде – большевистская Чрезвычайная комиссия, так не похожая на идиллическое создание Временного правительства с тем же названием. Оттуда к расстрельной стенке последуют многие знакомцы Распутина…

Как огромно кладбище людей, связанных с Распутиным и погибших насильственной смертью! Ляжет в безвестные могилы вся честная компания распутинских выдвиженцев: Протопопов, Хвостов и Белецкий. С перемещением столицы в Москву этих бывших сановников перевезут в Бутырскую тюрьму. Адвокат С. Кобяков, выступавший защитником в революционных трибуналах, вспоминал: «5 сентября… в дни красного террора… им объявили, что они будут расстреляны… Бывший протоиерей Восторгов (еще один знакомец Распутина! – Э.Р.) проявил перед смертью величие духа: исповедовал их, отпустил грехи перед смертью. Расстреляли их всех в Петровском парке, рядом с рестораном «Яр», где так любил кутить Распутин. Казнь совершили публично. За несколько минут до расстрела Белецкий бросился бежать, но его вогнали в круг палками…»

Князь Андроников, столь близкий к «старцу» опасный сплетник, будет расстрелян в 1919-м. Погибнут епископы Варнава и Исидор. Не пощадит мучительная гибель бывшего друга, а потом врага Распутина – Гермогена. Павел Хохряков, глава тобольских большевиков, рассказывал, как он вывез епископа на середину реки, надел ему на шею чугунные колосники и столкнул в воду. И когда мощный Гермоген пытался удержаться на поверхности, его баграми забили, затолкали под воду… Как и Распутин, в реке погиб его главный враг, живым, как и Распутин, пошел ко дну…

И журналист Меньшиков, и царский священник отец А. Васильев… можно долго читать этот мартиролог распутинских знакомцев, погибших от рук большевиков… И конечно же Манасевич-Мануйлов, умело воспользовавшийся Октябрьским переворотом, чтобы освободиться из тюрьмы. Он счастливо добрался до самой финской границы, но на таможне его узнал некий матрос: «Не вы ли, часом, будете Манасевич-Мануйлов?» Тот успешно открестился от подозрения и уже готовился навсегда покинуть большевистскую Россию. Но он забыл о «тяжелой руке»… Именно в этот момент в комнату вошла его давняя любовница, актриса Лерма-Орлова, также уезжавшая в Финляндию. Увидев Манасевича, она восторженно закричала: «Ванечка!»

И расстреляли «Рокамболя» на самой границе…

Погибнут и великий князь Николай Михайлович, и великий князь Павел Александрович. И они сами, и их родственники внесли немалый вклад в распутинскую историю. Рядом с могилами их предков, великих российских царей, примут они смерть от большевистской пули… Ольга, жена Павла, напишет в своих воспоминаниях: «В ночь на 16 января… вдруг проснулась и явственно услышала голос мужа: «Я убит»…

Не минует пуля и Джунковского. Он сумеет пережить революционные времена, но придет пора нового террора… Бывший глава жандармов, генерал с воинственными усами, будет жить (точнее – существовать) в то время тихо и бедно – церковным старостой. Но метла террора его не пропустит: в 1938 году распутинского врага повезут на Лубянку – к расстрельной стенке.

Благополучно покинул Россию и вывез семью пройдоха Симанович – «тяжелая рука» Распутина не стала ему помехой. А может быть, его защитила благодарность десятков несчастных евреев, которых он спас при помощи «Нашего Друга» от расправы или фронта, и сотен тех, кому он через него добыл разрешение жить нормальной жизнью в Петрограде? За деньги (как утверждала полиция) или бескорыстно (как он сам утверждал), но Симанович помог этим бесправным…

Остался в живых Илиодор. Впрочем, неизвестно, что лучше – пуля или мучения, которые выпали на его долю. Он эмигрировал в Америку, где пережил биржевую катастрофу 1929 года, ужасное разорение, съевшее все деньги за книгу о Распутине, смерть сына, развод с женой… Он постригся в монахи в Мелвиллском православном монастыре, потом его видели в Нью-Йорке. Совершенно одинокий, нищий, он умер в 1952 году…

Сосланный в Тверь бывший обер-прокурор Синода Саблер пережил красный террор. Хотя ненадолго. Он жил подаянием и умер от голода…

В Петрограде тихо жили Головины. После гибели «отца Григория» они, как и царица, ждали «всеобщего наказания» и не удивились, когда к власти пришли большевики. «Такою же тихой, ласковой, с обычным мигающим взглядом и даже в неизменной вязаной кофточке… я застала Муню, когда я пришла к ней на Мойку, случайно очутившись в Петрограде сейчас же после Октябрьской революции, – вспоминала Жуковская. – Еще ничто не изменилось в доме, даже казачок, дремавший в передней, и злой пудель Таракан были на своих местах… Меня провели к Муне в комнатку, здесь тоже было все по-старому, даже кровать Лохтиной за ширмой и ее посох с лентами, но сама она со времени смерти Распутина жила безвыездно в Верхотурье».

Здесь Жуковская ошиблась: Лохтина после Февральской революции находилась в заключении. В «Том Деле» есть документ о ее аресте: «8 марта в скиту Октай… арестована известная последовательница Распутина… Ольга Владимировна Лохтина». Генеральшу поместили в Петропавловскую крепость. Большевистский переворот освободил ее, и она вновь отправилась в Верхотурье. Но монастырь уже разгромили большевики… В 1923 году ее будто бы видели в Петрограде – старуха в оборванном и грязном балахоне, с высоким посохом грозно просила подаяние у вокзала…

Беды обрушились и на Жуковскую. И главная – смерть горячо любимого мужа. В 1924 году, еще молодой, она перебирается на жительство в село Орехово во Владимирской губернии. И там, в глуши, добровольной затворницей писательница окончит свою жизнь, будто замаливая какой-то грех…

Такой же затворницей была и Вырубова в Финляндии. Став тайной монахиней, она жила одиноко, почти не покидая свое жилище, общалась лишь с женщиной, которая ей помогала. В 1964 году в абсолютном одиночестве она умерла в Хельсинкском госпитале…

Несмотря на революцию и террор, никто из убийц Распутина не погиб от пули, не разделил судьбы столь многих своих друзей. Умер в своей постели от тифа в Гражданскую войну Пуришкевич. В Швейцарии умер великий князь Дмитрий – один из немногих уцелевших Романовых. В Париже благополучно скончались князь Юсупов и доктор Лазаверт…

Но воспоминания о мужике не покидали их до смерти.

Марина Грей рассказала мне историю о докторе Лазаверте. Он купил в Париже квартиру и мирно жил, пытаясь изгладить из памяти кошмар той ночи. Однажды он уехал отдыхать на лето, а когда вернулся, увидел, что в его доме открыли ресторан. Ресторан назывался… «Распутин»!

Мужик продолжал мистически участвовать даже в судьбах их детей. Ксения Николаевна, внучка Феликса Юсупова, рассказала о том, как в 1946 году ее мать (та самая, которая ребенком кричала – «война… война…») вышла замуж, сменила фамилию и приехала в Грецию. Там она познакомилась с женой голландского посла, очаровательной русской женщиной. Они стали неразлучными подругами. Когда наступило время расставаться, жена посла сказала дочери Юсупова: «Я хочу открыть вам горькую правду, которая, возможно, вам не понравится… Дело в том, что моего деда зовут Григорий Распутин». Это была одна из дочерей Матрены и Соловьева. «Моя правда, – ответила ее подруга, – возможно, не понравится вам еще больше. Дело в том, что мой отец убил вашего деда…»

И в смерти, и после смерти он оставался с Царской Семьей.