Красная площадь

      Конечно, я блефовал – как я мог остановить похороны, если у меня на руках еще не было официального постановления Прокуратуры о возбуждении дела? Но ведь и он не знал, что я только что прилетел из Сочи…
      – Вот что, – сказал он. – Пройдемте со мной.
      Взглядом он отпустил начальника охраны, и мы вошли через массивные стеклянные двери внутрь клуба. В вестибюле было пусто, если не считать полутора десятков оперативников КГБ, которые стояли у стен и у вешалки, заполненной генеральскими шинелями.
      – Кто поручил вам это дело? – спросил на ходу Пирожков.
      – Генеральный прокурор, – сказал я, уже валяя с ним дурака и прекрасно понимая, что он спрашивает совсем о другом.
      – Я понимаю, – поморщился он. – Кто поручил это дело Прокуратуре?
      Конечно, он хотел сориентироваться – откуда и какая сила дерзнула посягать на презумпции КГБ. Не станет же следователь Прокуратуры вот так открыто лезть на рожон и даже угрожать, если у него нет за спиной какой-то внушительной силы. Что это за сила, стоит ли принимать ее в расчет и, если принимать, то насколько – вот что мучило теперь Пирожкова.
      Проще всего было сказать ему, что дело поручено мне лично товарищем Брежневым. Это повлияло бы лучше любого мандата, но… Я еще не был в Прокуратуре Союза, не разговаривал с Генеральным и не знал, могу ли я официально козырнуть этим именем. А кроме того, не очень-то хотелось облегчать задачу этому Пирожкову. Пусть помучается. Я сказал:
      – Как вы понимаете, товарищ генерал, такого рода дела Прокуратура не возбуждает по своей инициативе. Это задание ЦК.
      Я свернул из вестибюля налево, к концертному залу, где был установлен гроб, и получилось, что уже не я следую за Пирожковым, а он за мной.
      – Подождите, – сказал он и тронул меня за руку, до смешного скопировав мой жест. – Вы что? Всерьез собираетесь осматривать труп? Сейчас?
      – Конечно.
      В дверях зала дежурили солдаты с черными креповыми траурными повязками на рукавах. Я прошел мимо них. Гроб с покойником стоял в огромном зале у сцены на убранном кумачом столе, а возле гроба замерли в почетном карауле сам Председатель КГБ Андропов, его заместители Цинев, Чебриков, начальник погранвойск КГБ Матросов, заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР Халимов. Рядом – заведующий отделом ЦК КПСС Савинкин и еще дюжина не менее властительных кремлевских особ. Вот почему такая усиленная охрана снаружи. Но Брежнева здесь не было. Не было даже его жены Виктории Петровны, сестры жены Мигуна. Вместо них возле пожилой, одетой в черное вдовы и взрослых детей Мигуна – сына и дочери – стоял Константин Устинович Черненко, близкий друг и новая опора Леонида Ильича в Кремле.
      – Минуту, – сказал мне Пирожков, – Постойте здесь.
      И через весь зал напрямую прошел к Андропову, что-то зашептал в его жесткое бесстрастное лицо. Андропов отрицательно покачал головой. Я понял, что в осмотре покойника мне будет отказано. Затем Пирожков сделал еще один точный ход – он не сразу вернулся ко мне с отказом, а перешел от Андропова к Савинкину – заведующему Отделом административных органов ЦК КПСС. Еще недавно, года три-четыре назад, КГБ, МВД и другие карательные органы были формально подчинены Председателю Совета Министров СССР, а мы, Прокуратура, – только главе государства, то есть лично Брежневу. Но в период трений между Брежневым и Косыгиным Брежнев на всякий случай перевел и КГБ под свой контроль, а затем 5 июля 1978 года переименовал его из «КГБ при Совете Министров СССР», в «КГБ СССР», и я понял маневр Пирожкова: в осмотре трупа Мигуна мне откажет не Пирожков или Андропов (они не имеют формального права), а помощник Брежнева – Савинкин.
      И, наплевав на просьбу-приказание Пирожкова «постойте здесь», я через весь зал пошел к гробу. Если Мигун действительно застрелился, то куда он стрелял – в сердце, в голову? Во всяком случае издали никаких внешних следов ранения видно не было. Он лежал профилем к залу, и вся левая часть его лица была открыта. Полное чистое лицо с двойным подбородком и высокой залысиной, цвета «хаки» рубашка, генеральский мундир. Тяжелое грузное тело будто расплылось в чуть тесноватом гробу…
      Пирожков краем глаза уловил мое приближение к гробу. Тень недовольства мелькнула на его лице, и он заговорил с Савинкиным быстрее, поспешнее, и Савинкин, не дослушав, двинулся ко мне. Но пока он шел, грузно передвигая свое стокилограммовое тело, я приблизился к гробу совсем вплотную, словно для прощального приветствия. Я сделал скорбное, как и положено в таких случаях, лицо и даже чуть наклонился к покойнику. И теперь, вблизи, я разглядел, что голова его покоилась на специальной подушке, прикрывающей правый, невидимый залу, висок. Но этот висок был утоплен в подушке и приклеен к ней! И я понял, что – есть, есть ранение! Искусные патологоанатомы умело загримировали огнестрельный ожог кожи вокруг виска, но на всякий случай еще и приклеили подушку к виску, чтобы во время похорон, даже если тело и сдвинется в гробу, место с пулевым ранением не открылось. Но есть, есть ранение! Самоубийство! Самоубийство в советском правительстве, в семье самого Брежнева! Дурак ты, Шамраев, обманывал самого себя, надеялся на легкое дельце. Кажется, впервые за весь этот день я в одну секунду со всей отчетливостью осознал, в какую влип историю.
      Кажется, впервые за все годы моей следовательской практики я всерьез струсил, даже ладони вспотели.
      Между тем уже подошедший ко мне Савинкин говорил:
      – Товарищ Шамраев, я понимаю, что вы должны выполнять свой служебный долг, но сейчас это нецелесообразно. При таком стечении народа уносить куда-то гроб – это дать пишу скандальным слухам…
      – Тем более, что у нас есть акт медицинского освидетельствования, заключения врачей и решение Политбюро по этому делу, – нервно ввернул подошедший Пирожков. – Я не понимаю, почему назначено новое расследование. Не думаю, что у Прокуратуры криминалисты лучше, чем наши.
      – У вас какой акт медицинского освидетельствования? – спросил я. – Липовый или настоящий?
      Он побагровел от злости. Такой наглости, я думаю, не мог бы себе позволить даже Генеральный прокурор, а не то что такая мелкая сошка, как я. Но я позволил себе эту роскошь – схамить самому заместителю Председателя КГБ – Савинкин тому свидетель. Уж очень хотелось сквитаться за то, что он умыл меня с этим осмотром.
      – Что вы имеете в виду? – выговорил он.
      Я сделал невинное лицо, объяснил:
      – Я имею в виду: у вас акт медосмотра, сделанный для официального сообщения в прессе? Или есть и другой акт, свидетельствующий о…
      – У нас нет липовыхдокументов! – перебил он. – Сообщение для прессы о болезни Сергея Кузьмича было сделано по решению Политбюро. А что касается акта освидетельствования трупа судебными медиками – вы можете зайти к нам в любое время и посмотреть его.
      Ага! Вот он уже и признал, что газетное сообщение о смерти Мигуна в результате тяжелой болезни – блеф.
      – Мне незачем к вам ходить, – сказал я. – Пошлите все документы к нам в Прокуратуру. И, пожалуйста, сделайте это сегодня. Я буду их ждать.
      – Товарищи, траурный митинг окончен, – прозвучал голос ответственного распорядителя похоронной комиссии. – Всех, кто едет на кладбище, прошу пройти в машины. Через минуту вынос тела…
      Вдова – круглолицая сухонькая старушка – всхлипнула и зажала ладошкой рот. Сын, дочь и Черненко оглаживали ее по согнутым плечам. Я увидел, как и Андропов двинулся к ней, чтобы сказать, наверно, что-то формально-утешительное, но она вдруг посмотрела на него такими полными страха и ненависти глазами, что он остановился, неловко замялся на месте. Это длилось миг – ее направленный на Андропова взгляд, – но именно в этот миг в ее открытых губах замер очередной всхлип. Мне показалось, что если бы Андропов сделал к ней еще три шага, она могла бы плюнуть ему в лицо. И не только я и Андропов разглядели это – какая-то жгуче-стальная пауза напрягла в эту секунду весь зал, как бывает в театральных спектаклях в момент кульминации.
      Андропов повернулся и пошел прочь, и сразу какое-то внутреннее облегчение появилось в зале. Спектакль покатился к своей формальной развязке – после ухода Андропова двинулись к выходу маршалы, генералы и другие государственные особы. Четверо дюжих солдат подняли гроб, а почетный караул – Павлов, Савинкин, Дымшиц и Халилов шли возле гроба, держа ладони под его днищем, будто и они несли генерала Мигуна в последний путь… Следом дети вели понурую, скорбно всхлипывающую жену Мигуна, а Черненко с двумя телохранителями исчез в боковом ходе на сцену. Я понял, что ни он, ни Андропов на кладбище не поедут.
      Я молча направился к выходу. На улице перехватил устремленный на меня взгляд Пирожкова. Он садился в машину, черную «Чайку» – наверняка ехал на кладбище. Что ж, это его обязанность. Я отвернулся и пошел пешком вниз по Кузнецкому мосту. За моей спиной трогалась траурная мотоколонна. Шел все тот же вяло-настойчивый снег. Очень хотелось напиться. Я вспомнил, что не ел с утра, с момента нашего вылета из Адлера… И все-таки, почему жена Мигуна так взглянула на Андропова?

Тот же день, после 14.00

      В буфете Прокуратуры СССР царило то особое оживление, которое бывает здесь только по пятницам. В пятницу – канун двух выходных – в наш буфет завозят продукты из 3-й спецбазы Совета Министров СССР: мороженых голландских кур или мясо, колбасу, сыр, гречневую крупу, рыбные консервы и гусиный паштет. С тех пор, как в московских магазинах стали исчезать продукты, большинство правительственных учреждений перешло на дополнительное закрытое спецснабжение через внутренние буфеты и столовые. Теперь Госплан, министерства, комитеты, редакции газет и другие ведомства буквально соревнуются в борьбе за право быть прикрепленными к базам самого высокого ранга, скажем, к спецбазе № 1, которая снабжает продуктами Кремль, Верховный Совет и Совет министров. В бытность прежнего, знаменитого по Нюрнбергскому процессу Генерального прокурора СССР Романа Руденко продукты доставлялись на дом из закрытого кремлевского спецраспределителя, а все остальные товары – от одежды до туалетной бумаги – из правительственной сотой секции ГУМа. Поэтому он был далек от мирских будней своих сотрудников и считал, что работники Прокуратуры должны вести скромный образ жизни без всяких там излишеств типа курятины или свежей говядины. У них есть жены, вот пусть и стоят в очередях вмеcте со всем простым народом…
      Но год назад Руденко умер. Генеральным прокурором стал Александр Михайлович Рекунков – человек, который всегда был на вторых ролях: сначала вторым секретарем Воронежского обкома партии, затем заместителем Прокурора РСФСР. Заняв кресло Генерального прокурора СССР, Рекунков развернулся. Если авторитет Руденко держался в Прокуратуре на его связях с Сусловым, Брежневым, Косыгиным, Громыко и другими кремлевскими старейшинами, то Рекунков смог расположить к себе подчиненных другим способом: он добился, чтобы наш буфет прикрепили к правительственной спецбазе № 3. Конечно, номер три – это не номер один. Нам не привозили краснодарскую «пепси-колу», импортные сигареты, икру, финскую буженину и австрийские колбасы. Но за одно то, что по пятницам можно без всякой многочасовой очереди купить в буфете мясо, кур, овощи и фрукты – уже за одно это штат Прокуратуры СССР был готов работать для нового Генерального даже сверхурочно.
      А сегодня оказался особый день – в буфет завезли свежую рыбу: щуку, судака и нататению. По этому случаю тут царило просто праздничное оживление. В нарушение графика продажи продуктов по управлениям и отделам сюда набежали женщины со всех пяти этажей: прокуроры, следователи и даже помощники Генерального. У буфетчицы тети Лены была одна проблема – во что заворачивать рыбу. Оберточной бумаги у нее не было, это давний общесоюзный дефицит, и она весело кричала на всех, вплоть до прокуроров и следователей по особо важным делам:
      – Документы мне не несите! В документы заворачивать не буду! Мне Генеральный запретил заворачивать в ваши документы!
      – Да это из архива, старые бумаги! – уговаривали ее.
      – Я не знаю – из архива или не из архива! Мне их читать некогда! Кулебякин прошлый раз колбасу завернул в секретные бумаги, а мне выговор объявили! У кого нет своей бумаги, в очередь не вставайте, не отпущу! Уже газету не могут выйти купить, обленились!
      Я сидел в стороне, ел яичницу с колбасой, ожидая, когда подойдет моя очередь, и прикидывая, что взять: только судака на сегодняшний ужин с Ниночкой или взять уж полный набор – и щуку, и нататению. Из щуки можно сварганить уху. Только я-то уху не умею готовить, а вот умеет ли Ниночка?
      Честно говоря, мне уже давно надо было пойти к Каракозу и Генеральному прокурору, доложить о приезде и принять дело по расследованию обстоятельств смерти Мигуна. Но это означало допросы Суслова, Андропова, Цинева – страшно подумать, а не только начать. Вот я и тянул, откладывал, вяло жевал яичницу, отвлекая себя воспоминаниями о Руденко и прочей ерундой. Никакой рыбы мне не хотелось, и все удовольствия с Ниночкой отошли в прошлое. Пойти бы сейчас напиться вдрызг, набуянить в ресторане, чтоб меня за аморалку просто выгнали из Прокуратуры…
      Но в эту минуту в столовую вбежал Герман Каракоз. Видимо, кто-то успел стукнуть ему, что я здесь.
      – Нет, ты смотри! – сказал он возмущенно. – Мы с Генеральным тебя уже час ждем, а ты тут яичницу жрешь! Пошли!
      – У меня очередь за рыбой подходит, Герман.
      – Переживешь, пошли!
      – Никуда я не пойду! – заартачился я. – У меня дома пустой холодильник, я только приехал.
      Действительно, пошли они на фиг с их вечной спешкой выслужиться перед начальством!
      Каракоз понял, что без рыбы я из буфета не уйду. Он повернулся к буфетчице, сказал громко:
      – Лена, оставь Шамраеву рыбу, полный набор. И мне заодно пару судаков.
      – Хорошо, Герман Михайлович… – Буфетчица лебезила перед начальником Следственной части Прокуратуры Союза Германом Каракозом больше, чем даже перед Генеральным прокурором, поскольку Каракоз курирует ГУБХСС – самую страшную организацию для ресторанов, столовых и буфетов.
      Мы с Каракозом поднялись лифтом на третий этаж, в кабинет Генерального. По дороге я ему скупо рассказал об инциденте в клубе имени Дзержинского. О том, что Пирожков, Андропов и Савинкин не разрешили мне осмотреть тело Мигуна.
      – Ну так сделаешь эксгумацию, ерунда! – живо сказал он. – Пока ты ел свою яичницу, из КГБ пришли все документы, и я уже набросал постановление о возбуждении уголовного дела. Как только Генеральный подпишет – у тебя все права, делай что хочешь.
      Для Каракоза вообще нигде и ни в чем не было проблем. Среднего роста, циничный, живой, веселый, полноватый, с темными блестящими армянскими глазами, всегда в новеньком генеральском мундире, сшитом из купленной в валютном магазине «Березка» тонкой английской шерсти, всегда в свежих модных рубашках и не по форме стильных французских галстуках, 45-летний Каракоз охоч до хорошеньких женщин и мужских застолий в загородных ресторанах, которые теперь называются новым словечком «поляны». Лет восемь назад он женился на племяннице Устинова, министра обороны СССР, и быстренько сделал стремительную карьеру от следователя городской прокуратуры до начальника Следственной части Прокуратуры СССР, на голову обогнав своих институтских сокурсников.
      Миновав отделанную карельской березой приемную, где дежурили два новых помощника Генерального, мы вошли в кабинет Рекункова. Генеральный сидел за просторным письменным столом. Слева, на отдельном столике, – четыре телефона, в том числе два красных: «вертушка» – общесоюзный правительственной телефонной связи, и «кремлевка» – прямая связь с Политбюро. За широкими чистыми окнами, выходящими на Советскую площадь и памятник Юрию Долгорукому, основателю Москвы, по-прежнему шел занудный снег, отчего Москва даже в третьем часу дня была сумеречной, вечерней, и Генеральному пришлось включить в кабинете свет. Седой в свои 58 лет, высокий, но сутулый из-за былой многолетней необходимости второго лица склоняться перед начальством, Александр Михайлович Рекунков просматривал документы в лежащей перед ним на столе папке с грифом «КГБ СССР».
      Я поздоровался. Он встал с кресла и протянул мне через стол сухую, жесткую руку, сказав бесцветно:
      – Здравствуйте, садитесь.
      Однако Герман живо сломал эту суконную официальность.
      – Как вам нравится, Александр Михайлович?! – громко сказал он. – Леонид Ильич персонально поручил ему такое дело, а он стоит в буфете в очереди за судаками! Просто смех!
      – Да, – так же бесцветно сказал Генеральный и снял очки. – Скажите, Игорь Иосифович, вы знакомы лично с товарищем Брежневым?
      – Нет, Александр Михайлович, не имел такой чести.
      – Но, кажется, вы уже однажды занимались каким-то делом по его заданию?
      – Да. В 1979 году. Это было обычное дело, ничего особенного.
      – Скромничает! – тут же воскликнул Каракоз. – «Ничего особенного!» Они тогда перевернули всю Москву, Закавказье и Среднюю Азию. Разоблачили огромную мафию по торговле наркотиками. О них даже «Голос Америки» передавал!
      Рекунков поморщился. В ту пору он работал в Прокуратуре РСФСР, не знал подробностей этого дела, но слухи докатились и до него. Он сказал:
      – Я слышал. Во всяком случае, именно вашей славе вы обязаны тем, что Леонид Ильич снова оказал честь Прокуратуре и доверил нам дело государственной важности…
      Да, ловко он выразился, прямо скажем! С одной стороны – «оказал честь и доверил», а с другой – не было бы этого выскочки Шамраева, и Бог бы уберег Генерального от необходимости вести это расследование, вмешиваться в дела на Лубянке, а то и в Кремле.
      Ясно, что Генеральный боится этого дела, как змеи гремучей, потому так внимательно и листает эту папку…
      – Гм, дело, конечно, не простое, – тут же сменил тон Каракоз, постучал пальцами по полировке письменного стола и откинулся в кресле, словно отстранился от участия в этом деле.
      Зазвонила «вертушка» – один из красных телефонов. Генеральный снял трубку.
      – Слушаю… Да, получили… Не знаю, товарищ Цинев, еще не знаю… Обычным порядком, дело ведет следователь по особо важным делам товарищ Шамраев… Безусловно – строго секретно, это мы понимаем. Хорошо, буду держать вас в курсе, конечно…
      Так, уже Цинев подключился – правая рука Андропова. Глядишь, через несколько минут и сам Суслов позвонит!
      Между тем Генеральный осторожно опустил трубку на рычаг, вздохнул:
      – В общем, принимайте дело, что я могу сказать? – и подвинул по столу эту папку в мою сторону. Мне показалось, что он сделал это даже с каким-то облегчением, словно тоже отстранился. – Но сначала прочтите вот это, – Рекунков открыл ящик своего письменного стола и протянул мне лист бело-кремовой бумаги с красным кремлевским грифом:

      «Генеральный Секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, Председатель Совета Обороны СССР Леонид Ильич Брежнев».

      На листе было начертано неровным, обрывающимся почерком всего несколько слов:

      «Рекункову.
      Поручи твоему следователю тов. Шамраеву выяснить причины смерти Мигуна. Все полномочия – пускай докопается. Крайний срок – 3-е февраля.
      Л. Брежнев».

      Вот так. Коротко и ясно, с чисто партийной прямотой и мудростью: товарищу Шамраеву все полномочия, а его непосредственный начальник – Генеральный прокурор СССР – просто Рекунков, без имени-отчества, даже не «тов», а так – шестерка.
      Нет, не ждать мне помощи или прикрытия от Генерального прокурора…
      Я взял папку, вздохнул. После такой записочки от дела не увильнешь и в больницу не ляжешь – врачи из могилы поднимут. И с работы не уволишься – такое запишут в трудовую книжку, что и в дворники не примут. Вспомнилось из Грибоедова: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Любовь – не миновала, как-то оно будет с гневом?
      Папка с наклейкой на серой коленкоровой обложке «КГБ СССР, строго секретно, дело № 16/1065» была без привычных тесемочек, а защелкивалась металлическим зажимом – явно импортная папочка, таких у нас не делают, хорошо работает административно-хозяйственный отдел КГБ, не то что у нас, в Прокуратуре. Я открыл папку. Поверх всех документов лежал составленный от моего имени предупредительным Каракозом проект Постановления о возбуждении уголовного дела:

      Совершенно секретно
      «Утверждаю»
      Генеральный прокурор СССР Действительный Государственный советник юстиции А. Рекунков
      ПОСТАНОВЛЕНИЕ О ВОЗБУЖДЕНИИ УГОЛОВНОГО ДЕЛА
      22 января 1982 года гор. Москва
      Следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Союза ССР, старший советник юстиции И. Шамраев, рассмотрев материалы по факту смерти гр-на Мигуна С.К.,
      УСТАНОВИЛ:
      19 января 1982 года в 14 часов 37 минут в одной из явочных квартир, принадлежащих оперативной службе центрального аппарата Комитета Государственной Безопасности СССР, расположенной по адресу: Москва, улица Качалова, № З6-А, квартира 9, личным телохранителем тов. Мигуна майором госбезопасности Гавриленко А.П. был обнаружен труп гражданина МИГУНА Сергея Кузьмича, члена ЦК КПСС, депутата Верховного Совета СССР, генерала армии, первого заместителя Председателя КГБ СССР, с признаками насильственной смерти.
      Ввиду того, что тов. Мигун С.К. занимал исключительно ответственное положение в партии и государственном аппарате, Политбюро ЦК КПСС постановило не оглашать истинные обстоятельства ухода из жизни тов. Мигуна и сообщить в печати, что смерть генерала Мигуна последовала в результате длительной болезни, в связи с чем органами КГБ было изготовлено соответствующее заключение медицинской комиссии, находящееся в данном деле.
      Согласно представленным из КГБ СССР документам, на место гибели генерала Мигуна выезжала 19-го января с.г. специальная комиссия во главе с начальником Главследуправления КГБ СССР Курбановым Б.В. Из прилагаемых ниже документов следует, что при осмотре комиссией места происшествия было установлено, что смерть генерала Мигуна произошла ввиду огнестрельного ранения в область правого виска. Выстрел был произведен из личного оружия генерала Мигуна – пистолета «ПМ», калибра 9 мм, стреляная гильза была обнаружена и изъята при осмотре.
      Поскольку спецследкомиссия КГБ СССР пришла к заключению, что гр-н Мигун не был убит посторонней рукой, а налицо самоубийство, Комиссия вынесла прилагаемое к делу постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.
      Однако сегодня, 22 января 1982 года, в 5 часов 40 минут утра в Прокуратуру СССР поступило личное распоряжение Генерального Секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Брежнева Леонида Ильича о незамедлительном проведении более тщательного расследования причин гибели члена ЦК КПСС тов. Мигуна С.К.
      В связи с этим Генеральным прокурором СССР отдано распоряжение о возбуждении уголовного дела по признакам возможного доведения до самоубийства гр-на Мигуна С.К.
      Поэтому, принимая во внимание вышеизложенное и руководствуясь ст. ст. 108 и 112 УПК РСФСР,
      ПОСТАНОВИЛ:
      1. Отменить Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, составленное Главным следственным управлением КГБ СССР и санкционированное Председателем КГБ СССР тов. Андроповым Ю.В., – ввиду необоснованности.
      2. Возбудить по факту смерти гр-на Мигуна Сергея Кузьмича уголовное дело.
      3. Принять данное дело к своему производству.
      Следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР,
      Старший советник юстиции
      И. Шамраев

      – Ну? Как я за тебя поработал? – спросил Каракоз, когда я просмотрел это постановление. – Есть замечания?
      – Есть, – сказал я. – Ты забыл после моей подписи поставить свою визу: «Согласен» – Начальник Следственной части Главного следственного управления Прокуратуры СССР, Государственный советник юстиции 3-го класса Герман Каракоз.
      Я открыто смотрел ему в глаза, и он меня понял.
      Конечно, он не забыл, а нарочно не поставил тут свою визу – на кой ему ставить свою фамилию в таком опасном, связанном с КГБ и Сусловым деле? Мне не отвертеться – это уже ясно, хотя я бы с большим удовольствием завернул в эту бумагу свежего судака в буфете. Но если он среди ночи шлет мне телеграмму с текстом о девочках, то я с ним сквитаюсь – пусть распишется в этом постановлении.
      – Кстати, – сказал я, – почему ты вызвал меня по военной связи?
      Каракоз тревожно взглянул на Рекункова, потом на телефонные аппараты сбоку от него и сказал, поспешно вставая:
      – Потому что иначе ты бы не выбрался из Сочи еще неделю. А кому вести дело вместо тебя, мне, что ли? Пойдем. Ты будешь переделывать постановление или тебе и так годится?
      – Я хочу посмотреть все документы, – сказал я. – Потом решу.
      Черт возьми, даже в кабинете Генерального прокурора СССР нужно держать язык за зубами, потому что и его кабинет может прослушиваться отделом спецнаблюдения КГБ СССР. Вот и поработай тут!
      – Пошли, пошли, – громко торопил меня Каракоз. – А то рыба кончится в буфете!

Часть 2
Вторая версия

22 января, 3 часа дня, Москва

      – Ты или идиот, или прикидываешься! – сказал Каракоз, едва из приемной Генерального мы вышли в общий коридор. – Ты что?! Не знаешь, что нас могут прослушивать?!
      Я психанул. Конечно, я знаю, что кабинет Генерального может прослушиваться спецслужбой КГБ. А тут – если Брежнев поручил нам такое дело, они наверняка уже включились. И кабинет Генерального, и кабинет Каракоза, и мой домашний, и рабочий телефоны у них уже, как мы говорим, «на кнопке». Не зря же именно в те минуты, когда я был у Генерального, ему позвонил Цинев. Напомнил! Но в такой обстановке как мне расследовать это дело? Я остановился посреди коридора и зло сказал Каракозу:
      – Слушай, что происходит в Москве? Только не темни!
      – Чудак! Я и не собирался, – Каракоз обнял меня за плечо и повел по коридору к лифту, оглядываясь, не слышит ли нас кто-нибудь. – Просто зачем трепаться там, где могут быть уши? Теперь я могу тебе сказать. Две недели назад в Москве началась операция «Каскад» – ты знаешь. С виду все нормально – борьба с коррупцией и левым бизнесом, которые подрывают основы социализма. Но есть нюанс. О подготовке этой операции не знали ни Мигун, ни Брежнев. Обрати внимание: операцию проводят ГУБХСС и Отдел внутренней разведки МВД. Когда такое было – чтобы без ведома Политбюро и без ведома Мигуна? А? Второе – в первые же дни операции они берут именно тех, от кого, как выяснилось, Мигун годами получал взятки, и передают эти материалы не Брежневу, а Суслову! Значит, не борьба с коррупцией вообще, а знали, кого берут и зачем. Готовились. А против кого? Ведь Мигун не просто Мигун, а близкий родственник Леонида Ильича. Ясно? Вот и Брежнев так думает. Все. Остальное ты прочтешь в деле…
      – Подожди, что же мне, Суслова допрашивать?
      – Суслова не допросишь, он в больнице с сердечным приступом. Лежит с 19-го и неизвестно, когда оклемается…
      – Как?! Тоже с 19-го?
      – А ты думал! Мигун застрелился после разговора с ним. Это ж не шутка! За это Брежнев тут же наорал на Суслова, и теперь оба лежат – один в больнице, другой на даче. Но 4 февраля заседание Политбюро по результатам операции «Каскад». Поэтому твой доклад по этому делу должен лежать на столе у генсека хотя бы за день до заседания. Пока! – закруглил Каракоз, выходя вмеcте со мной из лифта на пятом этаже.
      Я понял, что больше ничего не выжму из Каракоза. Здесь, на пятом этаже, находится следственная часть нашей Прокуратуры – кабинеты прокуроров, следователей по особо важным делам, криминалистический кабинет и кабинет самого Каракоза, то есть слишком много посторонних ушей и глаз. Потому Каракоз и заторопился уйти. Но я удержал его:
      – Последний вопрос. Откуда ты узнал про мою курортную девочку? Кто настучал?
      – Не настучал, а протрепался просто из зависти. Твой друг – Коля Бакланов, – Каракоз кивнул в сторону кабинета моего приятеля и коллеги – «важняка» Бакланова. – Он сейчас работает с ГУБХСС. Как только кончил дело с икрой, сразу переключился на операцию «Каскад».
      – Ну? А при чем тут я?
      – А при том, что в Сочи у них целая бригада работает. Засекают людей с большими деньгами и ведут, раскручивают… Если хочешь узнать, сколько ты потратил там в кабаках на свою циркачку – зайди к Бакланову, он тебе скажет. Между прочим, старик, хорошая девочка? Подруги есть?
      – А тебе своих мало?
      – Мне всегда мало, ты знаешь, – сказал он не без гордости.
      – Ладно, обойдешься. Пока, – я повернулся и пошел в свой, в конце коридора, кабинет.
      По дороге я хотел зайти к Бакланову и всыпать ему за болтовню, но дверь его кабинета была закрыта – то ли в столовой стоит в очереди за рыбой, то ли где-то по делам шляется. Закрыты были и другие кабинеты. За их дверьми, в тишине и покое сейфов следователей по особо важным делам хранятся документы о десятках крупнейших ведомственных преступлений, каждое из которых могло бы стать сенсацией на Западе. Я поплелся в свой кабинет, все еще стараясь отвлечься от этой гэбэшной папки – дела Мигуна, которое было у меня в руках. Значит, Коля Бакланов – в операции «Каскад». Что ж, логично, если он в одиночку раскрутил махинации с черной икрой в министерстве рыбного хозяйства и отдал под суд двести человек, всю верхушку министерства вплоть до министра. Восемь лет они там втихаря отправляли за границу черную икру в консервных банках с этикеткой «Шпроты» и выручку – полновесную валюту – делили со своими западными компаньонами. Но тот же Баштанов, который разоблачил эту мафию и спас для государства, наверно, тонны черной икры на сотни миллионов золотых рублей, стоит, возможно, сейчас внизу, в столовой, в очереди за судаком и нататенией…
      Я усмехнулся этой мысли и вошел в свой кабинет. Ничего не поделаешь, товарищ Шамраев, открывайте эту гэбэшную папочку и вникайте в дело. За то вам тут и зарплату платят и даже судаком иногда подкармливают по сети спецснабжения…