Темная гора

      Никто ему не ответил. Лишь Арет подскочил к упавшему и поднял его голову за волосы.
      — Скажи, кто тебя надоумил на это? Признайся, а то прямо сейчас в царство Аида спроважу! Эвтимен открыл глаза и простонал:
      — Меня убило золото Евпейта… Аидом же не пугай, ждать тебя там мне придется недолго.
      Что-то еще прохрипел Эвтихор и затих. Арет впустил его голову, постоял немного над телом и, обменявшись взглядами с базилеем, столкнул бездыханного в воду.
      Ропот послышался среди дружинников.
      — Все ж человек, сжечь бы пристойно его, а не рыбам на корм…
      — Скоро ему позавидует каждый из нас!
      — Кто нас сюда заманил?..
      — Подохнем мы тут, а все из-за сучки и выблядков…
      Выпрямился царь Итаки, и если до сего мига был похож на сгорбленного старца, то ныне предстал перед ними муж грозный. Руку на лук положил Одиссей, и все замолчали, помня его смертоносную славу. Даже Полит, что рядом стоял, щит медный подняв с земли и копье приготовив, боялся взглянуть в глаза базилея. Медон примиряюще руки воздел и воскликнул:
      — Разве вам нечего более делать, мужи ахейские, как убивать друг друга? Тогда уж лучше выйти в море и сдаться врагу, чтобы в рабстве дни свои влачить. Да лучше быть рабом жалким, чем предателем своего вождя!
      Тут Арет накинулся с бранью на сбившихся в кучку гребцов и дружинников, и брани такой Полит еще в жизни не слышал. Опасливо он посмотрел в небеса: не накажет ли Зевс-Громовержец за едкие слова, от которых и пьяный сатир покраснеет?
      Не наказал.
      Из убежища вышла Калипсо, крики услышав. Спустилась по камням, легко шагая, а за ней и дети увязались. Подошла к Одиссею и встала перед воинами светлоликая, руки детям на плечи опустив. Завидев ее, смолкла перебранка, смутились дружинники, а кто-то и побледнел, испугавшись, не нашлет ли на него чары нимфа. Но не чар ее боялись гребцы и дружинники, робели они базилея — боги ему помогли с женихами расправиться, и хоть стар он уже, седины в волосах стало больше, но от стрелы не уйти, если гнев одолеет.
      Между тем Ахеменид брезгливо обтирал лицо краем плаща, но только размазывал кровь по щекам. Он елозил на месте, сметая задом своим песок и водоросли сухие с поверхности большого плоского камня, похожего на квадратную плиту, вырубленную титаном. Потом ему стало сидеть неудобно и, рукой проведя, нащупал он вделанную в камень скобу из металла. Удивился открытию своему и, привстав, потянул за скобу. Громкий скрип долгим эхом над бухтой пронесся.
      — Все же кто-то слепца обкормил горохом, — сказал Одиссей, а дружинники засмеялись негромко, но облегченно: лук свой не поднял базилей, чтоб проучить неучтивых.
      — Смейтесь, смейтесь, — проговорил Ахеменид. — Да. как бы вам потом не обосраться со смеху!
      Он расчистил поверхность серой плиты и озабоченно водил рукой по ее поверхности. Базилей подошел к нему, Арет же велел всем, у кого нет дела, идти на корабль, вдруг придется внезапно отплыть.
      Полит, щит держа, стоял к базилею спиной, а лицом к остальным, на случай, если среди дружины окажется еще один предатель. Он слышал., как Медон и Одиссей обсуждают находку.
      — Скоба из железа, знать, мастер небедный врезал ее в камень, — заметил Медон.
      — Хотел бы я знать, где нынче этот каменотес или хозяин его, — негромко отозвался базилей.
      Дружинники поднялись на судно, одни прошли на скамьи гребцов, другие встали к бортам. Арет подошел к базилею и что-то на ухо шепнул, тот кивнул и разговор свой продолжил с Медоном.
      — А вот посмотри, рядом знак выбит в камне. Треугольник, и круг в треугольнике. Чей это символ, какого царя?
      Чуть повернув голову и скосив глаза, Полит разглядел на сером ноздреватом камне глубоко вырезанные линии, а из середины круга слегка выступала дугою круглая скоба.
      — Не припомню, у кого из вождей этот знак на знаменах я видел, — задумчиво сказал Медон. — Где-то встречался, то ли в списке старинном, а может, на одеянии… Если бы треугольник был увенчен рогами, то символ богини Танит карфагенской, а если б не круг, знак это храма Небесного Пса, что в Гелиополе египетском. Или то не знамена были, а паруса?
      — Вряд ли ты видел его на парусах, многоразумный Медон, — вмешалась в разговор Калипсо. — Мало кто выживал из тех, кто видел корабли с такими парусами.
      Поразился юный Полит — впервые за время их путешествия услышал он страх в голосе Калипсо. Он не видел лица ее и глаз, но собеседники вдруг замолчали и настороженно по сторонам огляделись, Арет же, меч обнажив, подобрался, словно готовясь внезапный удар отразить.
      — Чей же знак это, о бессмертная? — растерянно спросил Медон.
      — Знак этот ставил Гадир, царь Посейдонии, на границах своих, а где был границам предел, никто и представить не мог.
      — Что это за царь такой, — удивился Арет, глянув на базилея, — никогда о таком не слышал.
      — Дело давнее, — нехотя сказал Одиссей. — Ныне забыто имя его и потомков его имена. На досуге расскажет прекрасная нимфа о деяниях злых гадиритов.
      — На досуге… Да скоро ли будет досуг нам! — хмыкнул Арет. — Только вот мне показалось, будто у баб тех свирепых, что с Огигия нас шуганули, тот же знак на перевязи красовался.
      Переглянулись Одиссей и Калипсо, но ничего не ответили старому воину. Лишь крепче детей к себе нимфа прижала. Ахеменид же, слепой, в это время все шарил руками по камню и ногтем кривым вычищал от песка линии знака. А потом снова дернул за скобу — и она вместе с кругом вдруг провернулась.
      Скрип, что давеча развеселил путешественников, повторился вновь, но теперь он не смолкал, нарастая. Словно где-то неподалеку заработали мельницы, и тысячи работников закрутили каменные жернова, чтобы смолоть муку для хлеба, которого хватит самому прожорливому божеству.
      — Эй, что там у вас… — крикнул было Филотий с палубы, но голос его потонул в грохоте.
      Закачалась земля под ногами. Юный Полит выронил щит и копье базилея, а слепой сжался в комок и скатился с плиты под ноги Арету. Две прямые трещины рассекли берег от воды к горам. Камни, песок и все, что было между этими трещинами, вдруг просело, ушло вниз, провалилось, хлынули воды морские в широкий пролом — семь или восемь длинных копий можно было уложить одно за другим. Волны ударили в скалы, но не разбились, а ухнули в пропасть, что, словно врата, в скалах открылась. Служанки Калипсо выбежали из укрытия, но под ногами у них была пустота, и все они канули в пенных струях.
      На глазах базилея и тех, кто у края пролома стоял, сдвинулись камни, торчащие из воды, одно из них судно толкнуло, и «Арейон», сорвавшись с якоря, был втянут потоком и в черную бездну низвергнут. Все случилось так быстро, что спрыгнуть никто не успел. А те, кто остался, застыли от страха. Лишь руку к небу успел воздеть базилей да выкрикнуть пару проклятий!
      Даже чайки вдруг замолчали и слышен был лишь рев воды неумолчный, что лился словно в разверстую пасть каменного великана. Но вскоре смолк шум потока, будто чрево его наполнил.
      Горстка уцелевших прижались друг к другу и смотрели безмолвно на черную щель. Лишь слабый голос маленькой Лавинии был еле слышен:
      — Что, мы уже прибыли к вратам Аида? Где же пес трехглавый?
      Судорожно улыбнулся Одиссей, хотел что-то ответить, но не успел. Вскрикнули хором все — из темного жерла медленно и неумолимо выплывал корабль. Странен и страшен был облик его, непохожий на судна морские. Высокие бока его были не черными, как положено, от доброй смолы, а рыжими, словно наросла щетина на них. Не было мачт и парусов, а корма его так и не вышла из мрака. Двигался он в тишине и, миновав протоку, встал, острым носом нависнув над ними.
      — О боги! — прохрипел Арет. — Ладья перевозчика за нами явилась.
      Тут на носу корабля показалась фигура, словно змеями увитая, и рукой повела.
      — Вот и Харон! — взвизгнул Полит и, щит уронив, рухнул на колени, лицо в ладони уткнув.
      Тот, кто стоял на носу, так их всех напугавший, стряхнул с лица обрывки водорослей и знакомым голосом сказал:
      — Сопли утри, а потом обзывайся, щенок неразумный!
      — Да это Филотий! — в голос вскричали базилей и Арет.
      И впрямь это был кормчий. Тряслась его голова, руки дрожали, но крепко держался он за криво изогнутый штырь, что торчал из борта.
      — Жив ли ты или посланцем из мира теней к нам явился? — спросил Одиссей.
      Откинул седые мокрые пряди с глаз Филотий и сердито ответил:
      — Хотел бы я знать! Только сейчас мне бы лучше обсохнуть, а Перифету раны обмыть поспешите.
      Перевел дыхание базилей, а тут и Арет вмешался:
      — Вас только двое спаслись с корабля?
      — Полтора! — буркнул Филотий. — Если Перифет дотянет до вечера — хвала небожителям. А ты, царь, прими новый корабль вместо потерянного. Чей это дар богов или демонов — не знаю.
      — Мне скажет кто-нибудь, — возопил Ахеменид, — что происходит?
      — Уймись, убогий, — бросил ему Арет. — Все, что могло произойти, уже произошло.
      — Да ты шутишь! — рассмеялся слепой, и смех его столь был дик и неуместен на этом страшном берегу, что вслед рассмеялись остальные, и даже Полит, на песок усевшись, смеялся. Правда, недолго, потому что вдруг обнаружил, что плащ его влажен не от воды, а от мочи.
      Хоть и были одежды путников несвежи, но после того, как вскарабкались на борт, от ржавчины рыжей все стали донельзя грязными. Опасливо смотрели по сторонам Полит и Медон, а слепой Ахеменид, которого втащили наверх, сидел на палубе и недоуменно щупал железные листы, из которых был собран корабль. Потом он вдруг схватился за уши и начал скулить, как щенок с перебитой лапой. Лишь после того, как встряхнул его Арет и прикрикнул, умолк слепой, и, пролепетав о том, как ему больно, упал без сознания. Раненый Перифет, кое-как перевязанный, лежал у носовой части, Филотий держал его за голову, а Калипсо за руку и что-то шептала. Дети, ничего не боясь, бегали по длинной палубе и порой забегали под свод каменный, куда уходила корма корабля.
      Базилей и Арет медленно прошлись вдоль бортов, что тянулись больше чем на сотню локтей и были загнуты наружу, как на тартесских триерах, присматривались, нет ли где отверстий для весел, а потом, обойдя невысокое сооружение, похожее на опрокинутую чашу с узкими прорезями, двинулись к корме.
      Они долго стояли в полумраке огромной пещеры, прислушиваясь, не раздастся ли голос божества этой горы, или не возникнет ли перед ними сияющий вестник с Олимпа, который поведает им, что за корабль ниспослан, с целью какой, и как, кстати, им управлять. Но было тихо, лишь плеск воды снизу был слышен да голоса детей, что эхом сверху отзывались.
      — Даже тела их исчезли, — горестно сказал Одиссей. — Спутники наши погибли неведомо где в этом мраке. А от корабля даже щепки не всплыли.
      — Я так понимаю, — сказал Арет, — что корабль наш могло зажать между камнями, вот и не выплыл никто, кроме Филотия, ну а тот мало что помнит. Судно же это на дне стояло, а когда вода сюда хлынула, оно перед нами явилось. Только кто его в толщу скал заточил, и какому титану это было под силу? Не человеческих рук это дело. Рок неумолимый нас привел сюда, и рок же слепого заставил найти тайный знак. Пожал плечами базилей.
      — Что нам до этого! Знаю одно — взамен «Арейона» погибшего мы получили корабль другой. Если боги сподобят живыми вернуться на нем или как-то иначе, то столько железа…
      Арет понимающе глянул на Одиссея и причмокнул.
      — С таким сокровищем и воевать не нужно, — тихо сказал он. — Я знаю умельца, что может его переплавить на мечи и секиры. Мир и покой можно выкупить, с родственниками всех обиженных расплатиться или, если приспичит, столько бойцов знаменитых нанять, что полмира пройдем, врагов одолев самых сильных.
      — Не время думать об этом, когда выход в море враги запирают. — С этими словами базилей перегнулся через дырчатую полосу, что опоясывала корму, и долго смотрел вниз, а потом велел раздобыть огня.
      Костер на берегу еще горел, и сушняка хватало. Полит, стараясь, чтобы базилей не заметил дрожи в его коленках, принес факел, в свете которого можно было разглядеть острые камни, нависающие сверху, а стен пещеры не было видно. За ним увязался Медон, немного приободренный тем, что из мрака не вылезла какая-нибудь огромная гидра и не сожрала их. Пока Одиссей разглядывал, что там, внизу, под кормой, Медон сообщил Арету, что он не заметил даже следов носовой статуи.
      — Те, кто плавал на нем, — добавил Медон, — явно богов не боялись и угождать не стремились.
      — Может, сами боги на нем путешествуют? — скривил губы Арет.
      — Это им ни к чему, — назидательно поднял палец Медон, — и к тому же небесный металл так не ржавеет!
      — Вот оно что… — пробормотал Одиссей.
      Медон и Арет склонились над кормой и в свете факела увидели, что вместо рулевого весла у корабля было диковинное сооружение с поперечными лопастями, насаженными на два колеса, наполовину погруженных в воду.
      — Мельница водяная! — сказал вдруг Медон. — Такие у нас ставят на Земе, на реках и запрудах.
      — Мельница?.. — протянул базилей. — Может, бог морей эту мельницу крутит или вместо руля она?
      Послышался голос Калипсо, она звала детей к себе. Что-то звякнуло, запищал маленький Латин, а Лавиния сказала, что дверцу она нашла, а вовсе не братик.
      Одиссей и Арет переглянулись, базилей отдал факел Политу, быстро вышел из под свода и прищурил глаза от яркого света.
      — О какой дверце вы говорите? — спросил базилей.
      Сколько времени базилей, Арет и Медон блуждали внутри корабля — сказать они сами не могли. Только когда выбрались наружу, в сумерках уже звезды мерцали.
      Дверца, что дети нашли, была неприметной и заподлицо с палубой. В одних местах палуба была ровной, в других — бугристой, словно когда-то ее украсили барельефами, ныне стертыми временем и обувью. Если бы случайно не попал крохотной сандалией Латин в выемку, никто бы и не подумал, что здесь есть отверстие. Но щелкнула потайная пружина, и открылся круглый лаз.
      Долго стояли над ним Одиссей и его спутники, прислушивались, не взрыкнет ли какой зверь, не зашипит ли гад затаившийся. Ни звука не шло из холодной тьмы, лишь несло затхлым духом да слабой кислой вонью. В дневном свете видны были ступени, вделанные в лаз, а узнать, куда они ведут, можно было, лишь спустившись.
      Запалили факелы. Арет выставил перед собой меч и, останавливаясь на каждой ступени, медленно погрузился в темную глубину.
      — Никого нет! — гулко донеслось до тех, кто стоял наверху.
      Одиссей отдал лук Политу, а сам вооружился кинжалом. Велев Медону подержать запасные факелы, он быстро миновал ступени и крикнул ему, чтобы тот сбросил обмотанные тряпками палки. Однако Медон сам вдруг предстал перед базилеем.
      — Ты-то зачем здесь? — удивился Одиссей. — Ну а как ждет нас здесь чудовище голодное!
      — Ха, — только и сказал Медон. — Ежели оно вас сожрет, так потом и наверх выберется. Здесь же с такими воинами, как вы, отбиться можно. Хотя тут с голоду любая скотина подохнет — металл и металл, даже дерева нет, чтоб погрызть.
      Хмыкнул Одиссей, ничего не ответил, еще один факел зажег.
      Арет между тем в десяти локтях от них рассматривал другую лесенку, идущую вверх и исчезающую в круглой черной дыре. Медон огляделся: в неровном свете он разглядел помещение вроде комнаты с железными стенами, а в узких торцах видны были темные проемы.
      Арет переступил через высокий порог и исчез в другом помещении. Одиссей подошел к проему, сделал знак Медону следовать за ним и, пригнув голову, нырнул к Арету.
      Это помещение оказалось чуть длиннее и шире: над головами от борта к борту шли толстые балки, очевидно, они были вместо распорок. Арет постучал по одной из них рукоятью меча.
      — Железо! — сказал он и вздохнул.
      В это время базилей внимательно рассматривал два ряда широких выступов, которые шли вдоль стен с двух сторон. Кое-где их подпирали тонкие узкие стержни, проходящие сквозь выступы к потолку. Медон заметил, что в одном месте что-то лежит, взял щепоть — это оказалась труха, рассыпавшаяся в его пальцах сухой пылью.
      — Словно гнилая ткань покрывала, — задумчиво сказал он. — Да здесь, наверно, гребцы отдыхали.
      — Гребцы… — поднял бровь базилей. — Где же скалмы для весел?
      Шаг за шагом осматривали они помещения корабля — не так уж и много было их, но не торопились — мало ли какая ловушка могла поджидать неосторожного. Пару раз Арет возвращался к лестнице и требовал новых факелов. Ближе к носу потолок опускался низко, приходилось чуть ли не ползком продвигаться вперед. Там были еще какие-то короба железные, но открыть их не удалось.
      Медон сказал, что между палубой и потолком есть помещение, куда им не попасть — нет даже намека на дверь. Долго щупал заклепки базилей, нажимал на них поочередно, обстукивал рукоятью кинжала, но втуне.
      За местом, где, наверно, отдыхали владельцы корабля, были еще две комнаты, поменьше. В одной обнаружили открытые короба с какой-то обугленной трухой и высокие цилиндрические сосуды с откинутыми крышками на петлях, тоже пустые. Растер между пальцами эту труху Арет и сказал, что в коробах хранились запасы еды, в сосудах же — вино или вода.
      — Кстати, — добавил он, — надо проверить, сколько у нас уцелело.
      В другом помещении все, кроме узкого прохода посередине, было разбито железными решетками на загородки.
      — Рабов нерадивых, что ли, здесь помещали? — почесал в затылке Арет. — Да только впихнешь разве в такую дыру тварь больше собаки!
      Не ответил ему базилей, он прошел сквозь проход и встал у стены, факелом ее освещая. К нему протиснулись Арет и Медон — там было чуть пошире — и увидели, что базилей разглядывает знакомый уже знак — круг и треугольник в нем, а начертан он был на двери с огромной задвижкой.
      Взялся за рукоять задвижки базилей, но мягко руку его отстранил Арет и шепотом попросил отойти в сторону и быть готовым, если кто изнутри на них прыгнет. Покачал головой Одиссей, но все же отошел в сторону. Старый воин дернул рукоять, да только приржавела задвижка к двери.
      Грохот и лязг пошли по внутренностям корабля — рассвирепел Арет и стал колотить по задвижке медным наплечником. Медону со стороны казалось, что тот бодается с дверью, и он рассмеялся. Обругал его Арет и велел принести какой-нибудь камень, а то он наплечник совсем искорежил. Вернулся Медон к лестнице, но спускаться на берег не стал, просто взял у спящего Ахеменида его посох — немного изогнутый, с коротким черенком из необычайно крепкого дерева, которое ногтем не поцарапать. Посох оказался на удивление легким. Арет повертел его в руках, примерился пару раз по задвижке, а потом передумал и, уперев его в потолок как рычаг, пристроил к рукояти и начал рывками дергать.
      Заскрежетало, посыпалась ржавчина, и задвижка медленно пошла вбок. А когда дверь открылась, Арет отдал посох Медону и выхватил меч.
      Руку с факелом никто не отрубил и не откусил, и тогда Арет быстро шагнул в помещение. А за ним вошел базилей, Медон прыгнул за ним через порог, держа посох над головой. Зацепив за что-то над головой, чуть не попал по затылку Одиссея.
      Большие зубчатые колеса сцеплялись друг с другом, на железных валах были намотаны цепи, тонкие металлические прутья тянулись над головами и уходили в еле заметные отверстия. Снизу выпирала огромная железная бочка, наполовину утопленная в пол, у ее открытого конца находился широкий лоток, словно сюда засыпали зерно для размола. Медон заглянул внутрь этой бочки, но увидел лишь, что она словно забита чем-то, похожим на клубки грубой козьей шерсти или на растрепанные мотки ниток ковропряда.
      Дальше ходу не было, и они повернули обратно.
      У второй лестницы Арет опять постоял немного, а потом, факел отдав Медону, полез наверх. Кряхтел, постукивал мечом по железу, и вскоре долгий скрип подсказал базилею и Медону, что обнаружилась еще одна дверь. Гулкие шаги Арета раздались над головой, потом что-то слабо звякнуло. Вскоре он спустился вниз и сказал, что наверху комната, а над ней как раз круглое помещение на палубе, похожее на опрокинутую чашу, и вроде там есть еще одна дверца — наружу.
      Тут их окликнул сверху Полит, и они поспешили на палубу.
      Тучи застили звезды, начался дождь, холодный и противный. Быстро собрали уцелевшие запасы — всего-то пару амфор воды да корзину с мясом, сушеным. И сушняка успели принести, а после втянули сходни, что остались на берегу и не были унесены потоком в чрево горы, где канул несчастный «Арейон».
      Ахеменида разбудили, он застонал, жалуясь на головную боль, а когда его провели вниз, свернулся клубком и застыл, продолжая стонать. Вскоре все собрались в помещении, где можно было лечь на широкие выступы. После скудной трапезы дети заснули, а остальные молча сидели во тьме, которая нарушалась лишь звоном дождя по железу.
      — Спрячем корабль в горе, а сами уйдем по склону, — тихо сказал Одиссей.
      — Здесь не пройти, нет тропинок, — шепотом отозвался Арет.
      — Ну, тогда утром посмотрим.
      Утром их разбудил предсмертный хрип Перифета. В жидком свете, идущем из распахнутой дверцы, с трудом можно было различить его лицо и раскрывшиеся глаза. Слабо дернулись пальцы, и душа его отправилась к иной ладье. Зажгли факел и постояли немного над телом. Дети испуганно жались к матери и смотрели, как Одиссей, не найдя монеты, сорвал медную бляшку с пояса и положил ее в рот покойнику — плату за переправу через Стикс.
      — Прощай, — сказал базилей, и все повторили за ним.
      — В воду его? — спросил Арет деловито.
      — Не сейчас, пусть хоть остынет! — возразил Медон.
      — Не оставлять же здесь! Бери за ноги, перенесем в тот конец.
      Арет и Медон подняли отяжелевшее тело и отнесли его в помещение с зубчатыми колесами. Уложили его на лоток и, согнувшись, чтобы не расшибить головы, попятились обратно.
      На палубе в это время Филотий и Полит развели костер — ночью в железной утробе было холодно. Базилей роздал всем по кусочку вяленого мяса. После скудной трапезы он долго о чем-то шептался с Калипсо. Полит с надеждой поглядывал на нимфу, он ждал, что она сейчас призовет на помощь какое-либо дружественное божество, которое вызволит их отсюда, а заодно и накормит пристойно. Проснувшийся Ахеменид весело сказал, что теперь ему значительно лучше, а потом, выругавшись тихо, принялся шарить вокруг себя и требовать свой посох.
      Медон, брезгливо разглядывая доставшийся ему кусок, ногой подтолкнул к слепому его посох, а сам попытался укусить мясо, но чуть зуб не сломал. А когда ухватился покрепче, то так и замер с открытым ртом — он увидел, как в круглой башне, что возвышалась посередине корабля, открылась дверца и оттуда вышел Арет. Перестав шептаться, базилей и Калипсо направились к башне, и Медон, выплюнув мясо, последовал за ними.
      В небольшом темном помещении из пола выступал короб, а из него торчали в два ряда железные палки разной длины. Базилей осторожно потрогал их — к его удивлению, одни легко продвигались вперед и назад, другие не удалось даже пошевелить. Из стен тоже выступали рычажки — поменьше. Арет дернул за ближний, и тут все подскочили на месте — в стенах с лязгом отвалились узкие полосы, открыв смотровые щели.
      — Искусная механика, видно, не хуже Гефеста был мастер, — сказал Одиссей.
      Калипсо рукой смела пыль с высокого сиденья, которое возвышалось перед рычагами, и Медон увидел, что на спинке его вырезана надпись. В его собрании рукописей много было не только списков, папирусов и дощечек на языках знакомых, но попадались и письмена неизвестные. Такие он не встречал ни разу — буквы или знаки, обозначающие слова, были разной величины, одни походили на рисунки, другие на невесть что, и шли они по спирали. Хотел он спросить, не знаком ли кому этот язык, но заметил, что пальцем Калипсо ведет по спирали и губами беззвучно шевелит.
      — Надпись гласит, — сказала она, — вот о чем: «Здесь место управителя быстрого „Харраба“, враги — трепещите». Стало быть, имя судну — «Харраб», а отсюда кормчий его направлял.
      — Нам-то как с ним управиться? — Одиссей почесал бровь и задумчиво подергал рычаги. — Нет парусов, даже мачты и то нет убогой.
      Скрежетнули под палубой тросы, но корабль и не шелохнулся. Только в темном помещении, где недвижное тело Перифета лежало, в жерле бочки железной раздались щелчки. Осыпались легкими нитями странные клубки, забившие ее нутро. Часть этих нитей коснулись холодной щеки мертвеца, и в тот же миг маленькими, невидимыми глазу иглами ощетинились они и впились в его плоть. Быстро нити разбухли, и вскоре еще потянулась из жерла мохнатая пряжа. Если бы кто из путешественников зашел тогда в кормовое помещение, то мог бы обезуметь от страха — Перифет словно ожил и весь в одеянии из мха вползает в отверстие, там исчезая.
      Тем временем базилей спустился по лесенке в нижнее помещение. В полутьме он разглядел изглоданное временем деревянное ложе, от которого сохранился лишь остов, пыльной трухой исходивший от малейшего прикосновения. У изголовья, рядом с полусгнившим валиком, что-то поблескивало — просеяв гниль между пальцев, Одиссей увидел в своей ладони золотые нити. Задумался он над остатками златопряжи, и пришла ему на ум догадка — не простым мореплавателем был владелец «Харраба», а властителем сильным. И еще он вспомнил, что такие ковры лишь богам и прислужникам их подобают, ну и нимфам, что милостями их пользуются. Видел он золотую пряжу во дворце коварной Цирцеи: стоит засмотреться на бесконечную игру хитрых узоров — и разум твой открыт для речей убеждающих. И еще он вспомнил, горько при этом вздохнув, сколь прекрасен был ковер в доме Калипсо, на котором с детьми он своими играл.
      Поднявшись в башню, базилей велел увести детей и слепого в нижнее помещение, а потом поведал Калипсо о том, что увидел внизу.
      Нахмурила лоб свой прекрасная нимфа, но промолчала. Потом указала на штыри:
      — Вот на этих двух выбиты знаки движения вперед и назад, эти — вправо и влево, а с этим вот я пока не разобралась, их лучше не трогать.
      — Знать бы, какая сила им движет, — мечтательно протянул Арет и слегка поддал носком сандалия один из рычагов.
      Корабль содрогнулся — так показалось им всем, а Полит ухватился невольно за первый попавшийся рычаг — и корабль в движение пришел.
      Выскочили все на палубу и увидели, как медленно выползает его корма из дыры в горе, и что-то сильно плещется там, позади. Рот открыл Арет, но молча повел языком по пересохшим губам. Лишь Одиссей, руку на меч положив, прошел на корму и, за борт ухватившись, вниз посмотрел. За базилеем последовал Медон, тут подошел и Полит, страха своего устыдившись. Увидел он, как мельница, что неуместна была кораблю, вращается, вспенивая воду.
      Вернувшись к башне, базилей недрогнувшим голосом сказал:
      — Вот и явила себя та сила, что корабль в движение приводит. Мы же воспользуемся этим.
      — Самое время! — перебила его Калипсо, протянув руку вперед. — Еще немного, и мы ударимся о камни.
      И впрямь, корабль хоть и неспешно, но неумолимо шел прямо на скалы, что в полутора стадиях из воды торчали. Выругался Филотий и спросил, где у этого проклятого корабля весло рулевое.
      — Здесь не веслом, а рычагами надо ворочать, — отозвался базилей.
      — Ну так где рычаги эти? — нетерпеливо вскричал Филотий.
      Они вернулись все в башню. Калипсо указала на нужные штыри, и старый кормчий взялся за них. Судно, поерзав немного, вскоре стало послушным. Развернувшись в бухте носом к проходу, Филотий спросил, как остановить корабль или, напротив, ходу прибавить?
      Калипсо лишь руками развела и сказала, что не все еще знаки прочла и лучше, не зная, не трогать.
      — Тогда нам и нечего ждать, — сказал мореход и, спросив взглядом у базилея дозволения, двинул корабль вперед.
      Чавкала мельница сзади, толкая судно вперед, хныкал внизу Латин, бубнил что-то Ахеменид, утешая, а Лавиния тонким голоском затянула веселую песню о пастухе и пастушке. Из прорезей в башне видно было, как сужаются берега, надвигаются скалы.
      — Этот корабль пошире будет нашего «Арейона», — заметил опасливо Медон.
      — Зато без весел! — отрезал Филотий.
      Медон хотел было сказать, что на веслах они шли быстрее, но взглянул на кормчего и смолчал. Руки Филотия вцепились мертвой хваткой в рычаги, жилы вздулись на лбу, а прищуренные глаза не отрывались от бойниц. Арет и базилей встали за его спиной, чтобы не закрывать собой прорези в башне. Пару раз визгливо терся бортами корабль о скалы, но выдержало железо. Так они шли, протока за протокой.
      — А вот за тем мыском как раз и выход в море, — заявил вдруг Филотий. Готов поспорить на десять драхм, что нас там ждут.
      Все промолчали, но спустя немного, когда свернул корабль за мысом направо, хмыкнул Арет и сказал:.
      — Ты выиграл, кормчий!
      Корабль преследователей стоял посередине пролива с опущенными парусами. Высоко запели рожки, было видно, что начали поднимать якоря.
      — Правь на них, не сворачивай! — крикнул Одиссей, а Политу велел дверцу в башню прикрыть.
      И вовремя! Туча стрел поднялась в воздух и их град дробно застучал по железной палубе. Снова выстрелили лучники — на сей раз огненными стрелами, — но втуне. Медон, припавший к отверстию смотровому, отшатнулся было, но после снова глазом приник.
      — Стреляйте, стреляйте, — злорадно сказал Арет. — Эх, сейчас бы с десяток бойцов, взяли бы их целенькими!
      «Харраб» неотвратимо надвигался на судно, запирающее им выход. Там уже рубили якорные канаты, а гребцы опустили весла, чтобы, мощно и дружно ударив, уйти от острого носа железного дива.
      Не ушли.
      Словно клинок в горло жертвенного быка вошел «Харраб» в борт вражеского корабля. Сухо треснуло дерево обшивки, обнажились ребра переборок, щепками разлетелись длинные весла. Крики ужаса слились с грохотом. На куски разломилось злосчастное судно. Лишь два воина в блестящих доспехах успели прыгнуть на борт «Харраба», остальные на дно пошли. Из гребцов, может, кто и уцелел, в обломки вцепившись.
      — Ха! — воскликнул Арет. — Вот, базилей, и стал ты хозяином моря! Кто устоит против тебя? Если в столь краткий миг мы врагов одолели…
      — Мы одолели? — Базилей нахмурил брови. — Разве ты знаешь, чья воля судно ведет?
      — Так ведь справился Филотий!
      — Нехитрое дело вожжами ворочать, — отозвался Филотий. — Но кто в колесницу впряжен, чтоб я знал?! Вы лучше вон с теми разбойниками справьтесь.