Инспектор Линли (№8) - В присутствии врага

— Ты застряла где-то на первом действии, верно? — Ее лицо не изменилось. На нем по-прежнему сохранялось выражение полной невозмутимости, настолько существенной в ее роде деятельности, и спокойствия, которое вмиг не оставило камня на камне от его собственного. — Проклятье. Я прав, Ив?

— Ты хочешь, чтобы я объяснила?

— Я хочу, чтобы ты сказала, кто были эти люди в гостиной. Я хочу, чтобы ты сказала, какого черта ты не позвонила в полицию. Я хочу, чтобы ты объяснила—и желательно максимум в десяти словах, — почему ты не сочла нужным сообщить мне о том, что моя дочь…

— Падчерица, Алекс.

— Господи боже. Значит, если бы я был ее отцом в твоем понимании, то есть поставщиком проклятой спермы, я бы удостоился звонка с сообщением, что мой ребенок пропал. Я правильно тебя понимаю?

— Не совсем. Отец Шарлотты уже знает. Это он позвонил мне и сказал, что ее похитили. Я считаю, что это он сам организовал похищение.

Вода в кастрюле с пастой выбрала именно этот момент, чтобы, вскипев, выплеснуться через края пенной волной и залить горелку. С ощущением, что ноги по колено увязли в болоте, Алекс подошел к плите, методично помешал в кастрюле, уменьшил огонь, поднял кастрюлю, положил рассекатель, и все это время в его голове гремело: «Отец Шарлотты, отец Шарлотты, отец Шарлотты». Он аккуратно положил вилку-мешалку на подставку, прежде чем повернулся к жене. От природы она была светлокожей, но при кухонном освещении выглядела смертельно бледной.

— Отец Шарли, — произнес Алекс.

— Он утверждает, что получил письмо о похищении. Я тоже такое получила. — Алекс заметил, что пальцы крепче стиснули локти. Этот жест сказал ему, что Ив собирает волю в кулак. Худшее, понял он, еще впереди.

— Продолжай, — ровно проговорил он.

— Ты не хочешь присмотреть за своей пастой?

— У меня что-то нет аппетита. А у тебя?

Она покачала головой и ненадолго вышла в гостиную, а он тем временем машинально помешивал соус для пасты и спрашивал себя, когда у него снова возникнет желание есть. Ив вернулась с открытой бутылкой вина и двумя бокалами. Разлила вино по бокалам на барной стойке, отходившей от плиты. Подвинула один из бокалов к Алексу.

Он понял, что по своей воле она ему этого не откроет. Она выложит все остальное — что случилось с Шарли, в какое время и как именно ей об этом сообщили. Но она не назовет имя, если он не настоит. В продолжение семи лет, что Алекс ее знал, и шести лет их брака личность отца Шарлотты оставалась тайной. И Алекс считал неразумным допытываться.

Отец Шарли, кто бы он ни был, был частью прошлого Ив. Алекс нее хотел быть частью только ее настоящего и будущего.

— Зачем ему похищать ее?

Ив без эмоций изложила ему свои соображения.

— Потому что хочет, чтобы общественность знала, кто ее отец. Потому что хочет еще больше опорочить консерваторов. Потому что если правительство будут постоянно сотрясать сексуальные скандалы, которые подрывают веру людей в их избранников, премьер-министр окажется перед необходимостью объявить всеобщие выборы, и тори их проиграют. Вот чего он хочет.

Алекс повторил особенно поразившие его слова, которые имели самое прямое отношение к тому, что она таила так много лет.

— Сексуальные скандалы?

Ее губы искривились, но не в улыбке.

— Сексуальные скандалы.

— Кто он, Ив?

— Деннис Лаксфорд.

Имя ничего ему не сказало. Годы страха, годы гаданий, годы размышлений, годы высчитываний, и в результате — никаких ассоциаций. Алекс увидел: она поняла, что для него это пустой звук. Она сардонически хмыкнула и подошла к маленькому кухонному столу в эркере, выходившем в задний дворик. Там рядом с одним из стульев стояла ротанговая подставка для журналов. В ней миссис Магуайр держала свое непритязательное чтиво, скрашивавшее ей минуты отдыха в течение дня. Ив взяла оттуда таблоид. Положила перед Алексом на стойку.

Название газеты, набранное яркими желтыми буквами на слепящем красном прямоугольнике, гласило — «Осведомитель»! Прямо под ним резал глаза заголовок: «Любовные похождения члена парламента». Заголовок сопровождался двумя цветными фотографиями. На одной Синклер Ларнси, член парламента от Восточного Норфолка, с мрачным лицом выходил из здания в компании с опиравшимся на трость пожилым джентльменом — типичным председателем ассоциации избирателей. На другом снимке, подписанном: «Передвижное любовное гнездышко Синклера Ларнси», был запечатлен «ситроен» пурпурного цвета. Остаток страницы был занят анонсами: «Выиграй отдых мечты» (стр. 11), «Завтрак с твоей любимой звездой» (стр. 8) и «Приближается суд по делу об убийстве крикетиста» (стр. 29).

Алекс, нахмурившись, смотрел на бульварную газету. Она была вульгарной и тошнотворной, какой, без сомнения, и должна была быть.

— Не понимаю, — сказал Алекс. — Твой случай совсем не похож на этот. За что эта газета собирается тебя четвертовать? Ты совершила ошибку. Забеременела. Родила ребенка. Воспитала его, заботилась о нем и строила свою жизнь. Тут ничего такого нет.

— Ты не понимаешь.

— А что тут понимать?

— Деннис Лаксфорд. Это его газета, Алекс. Отец Шарлотты выпускает эту газету и выпускал другую, столь же отвратительную, когда у нас с ним… — Она быстро заморгала, и на мгновение ему показалось, что она действительно теряет присутствие духа. — Именно этим он и занимался — выпускал таблоид, выкапывая самые непристойные сплетни и марая тех, кого хотел унизить, — когда у нас с ним случилась наша маленькая интрижка в Блэкпуле.

Алекс отвел от Ив взгляд и снова посмотрел на газету. Подумал, что если бы не слышал все это своими ушами, то не поверил бы. Ив пошевелилась, он поднял глаза — она взяла свой бокал, словно хотела произнести тост, а вместо этого сказала:

— Жила-была Ив Боуэн, будущий член парламента от тори, будущий младший министр, будущий премьер, ультраконсерватор, Бог-моя-опора, добродетельная журналисточка, складывающая зверя с двумя спинами[10] с королем бульварной прессы. Боже мой, какая пища для газет. И прежде всего — для этой.

Алекс искал какие-нибудь слова. Это было трудно, потому что в данный момент он чувствовал только, как его сердце быстро покрывается коркой льда. Даже его слова показались неживыми:

— Тогда ты не была членом парламента.

— Существенный факт, о котором читатели с радостью позабудут, уверяю тебя. Публика с удовольствием пощекочет себе нервы, воображая, как мы на пару кувыркаемся в постели в гостинице в Блэкпуле. А на следующее утро я привожу себя в порядок, чтобы выглядеть для своих коллег мисс Паинькой. И живу с этой тайной все последующие годы. И веду себя так, словно нахожу все, за что выступает этот человек, глубоко предосудительным.

Алекс не сводил с нее глаз. Он смотрел в лицо, в которое смотрел последние семь лет: прическа волосок к волоску, ясные светло-карие глаза, слишком острый подбородок, слишком тонкая верхняя губа. И думал — это моя жена, это женщина, которую я люблю. С ней я такой, каким не бываю ни с кем другим. Да знаю ли я ее?

— А разве не так? Разве не так? — проговорил он, шевеля непослушными губами.

Ее глаза как будто потемнели. Когда же она ответила, голос ее прозвучал до странности отстраненно:

— Как ты вообще можешь меня об этом спрашивать, Алекс?

— Потому что я хочу знать. Я имею право знать.

— Знать что? — Кто ты, черт тебя дери.

Ив не ответила. Она очень долго выдерживала его взгляд, потом сняла кастрюлю с огня и отнесла к раковине, где откинула феттучине на дуршлаг. Вилкой-мешалкой отделила полоску лапши и спокойно сказала:

— Ты переварил пасту, Алекс. Непростительная для тебя оплошность.

— Ответь мне.

— По-моему, я только что это сделала.

— Случайностью была беременность, — настаивал он, — а не выбор партнера. Ты знала, кто он, когда спала с ним. Ты должна была знать.

— Да. Я знала. Ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что для меня это было не важно?

— Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.

— Хорошо. Это было не важно. Меня тянуло к нему.

— Почему?

— Потому что он покорил мой ум. А об этом мужчины обычно не заботятся, когда соблазняют женщину.

Алекс ухватился за то слово, которое мечтал услышать.

— Он тебя соблазнил.

— В первый раз. Потом — нет. Потом желание было взаимным.

— Значит, ты трахалась с ним не один раз. Вопреки желанию Алекса ее не задела его грубость.

— Я трахалась с ним на протяжении всей конференции. Каждую ночь. И почти каждое утро.

— Великолепно. — Алекс сложил газету и отнес ее на подставку. Взял с плиты сковороду с соусом, вылил его в раковину и смотрел, как жидкая масса пузырится в измельчителе. Он чувствовал близость Ив, но не мог посмотреть ей в лицо. У Алекса было такое ощущение, будто его душе нанесли смертельный удар. Он смог выдавить из себя лишь: — Значит, Шарли забрал он. Лаксфорд.

— Он это устроил. И если он публично признается, что он ее отец — на первой странице своей газеты, — ее вернут.

— Почему не позвонить в полицию?

— Потому что я собираюсь заставить его открыть свои карты.

— Используя для этого Шарли?

— Используя для этого Шарлотту? Что ты имеешь в виду?

Способность чувствовать, к его облегчению, наконец-то вернулась к нему.

— Куда он ее увез, Ив? Она знает, что происходит? Не голодна ли она? Не мерзнет ли? Не сходит ли с ума от страха? Ее похитил на улице совершенно незнакомый человек. Так заботит ли тебя что-нибудь помимо спасения твоей репутации, победы в игре и разоблачения этого ублюдка Лаксфорда?

— Не надо устраивать тут референдум по вопросам материнства, — тихо сказала Ив. — Я совершила в своей жизни ошибку. Я за это заплатила. И все еще плачу. И буду платить до самой смерти.

— Мы о ребенке говорим, а не об ошибочном мнении. О десятилетней девочке.

— И я намерена ее найти. Но сделаю это своим способом. Скорее я сгорю в аду, чем поступлю, как хочет он. Ты только посмотри на его газету, Алекс. И, прежде чем обвинять меня в чудовищном эгоизме, задайся вопросом, как этот сексуальный скандал отразится на Шарлотте.

Он, разумеется, понимал. Одним из самых страшных кошмаров политической жизни было внезапное появление из шкафа скелета, который, как все считали, давно и надежно похоронен. Едва такой скелет отряхивал пыль со своих пощелкивающих костей и представал перед публикой, как она начинала подвергать сомнению каждое действие, замечание или намерение того, у кого он обнаружился. Его присутствия всего лишь на периферии нынешней жизни политика было достаточно, чтобы мотивации исследовались, высказывания изучались под микроскопом, каждый шаг отслеживался, письма анализировались, речи препарировались и все прочее тщательно обшаривалось в поисках малейшего признака лицемерия. И это пристальное внимание обращалось на всех членов семьи, чьи имена и жизни также вываливались в грязи во имя освященного веками права общественности на информированность. Это сполна изведал Парнелл. И Профьюмо. Йоу и Эшби[11] оба прочувствовали, как скальпель любопытства вонзается в плоть того, что они считали своей частной жизнью. Поскольку ни предшественники Ив в парламенте, ни сама королевская семья не стали исключением и были выставлены на публичное осмеяние, она понимала, что не пощадят и ее, и особенно такой человек, как Лаксфорд, побуждаемый двумя демонами: стремлением повысить тираж и своим личным отвращением к консервативной партии.

Алекс ощутил свалившееся на него бремя. Его тело жаждало действия. Мозг — понимания. Сердце — бегства. Он разрывался между отвращением и состраданием и чувствовал, что гибнет в этой своей внутренней битве. Пусть на мгновение, сострадание перевесило.

Указав подбородком в сторону гостиной, он спросил:

— Так кто это приходил? Те мужчина и женщина. По лицу Ив он понял: она решила, что победила.

— Он когда-то работал в Скотленд-Ярде. Она… не знаю. Какая-то его помощница, — ответила Ив.

— Ты уверена, что они справятся?

— Да. Уверена.

— Почему?

— Потому что когда он попросил у меня график занятий Шарлотты, то заставил написать его дважды — скорописью и печатными буквами.

— Не понимаю.

— У него обе записки о похищении, Алекс. Полученная мною и полученная Деннисом. Он хочет посмотреть на мой почерк. Он хочет сравнить его с почерком писем. Он не исключает меня из круга подозреваемых. Он никому не доверяет. А это значит, что мы можем доверять ему.

4

— Минут пять шестого, — произнес Дэмьен Чэмберс с безошибочно узнаваемым говорком уроженца Белфаста. — Иногда она остается подольше. Она знает, что до семи у меня не будет других учеников, поэтому часто задерживается у меня на какое-то время. Ей нравится, когда я играю для нее на свистульке, а она аккомпанирует мне на ложках. Но сегодня ей захотелось уйти сразу же. Она и ушла. Минут пять шестого.

Он собрал редкие пряди своих светло-рыжих волос в длинный хвост и перехватил его на затылке резинкой. Чэмберс ждал следующего вопроса Сент-Джеймса.

Они подняли учителя музыки Шарлотты с постели, но он не посетовал на вторжение. Лишь переспросил:

— Пропала? Лотти Боуэн пропала? Черт!

И, извинившись, быстро поднялся наверх. Было слышно, как в ванной с шумом полилась вода. Открылась и закрылась дверь. Прошла минута. Снова открылась и закрылась дверь. Воду выключили. Чэмберс сбежал вниз к своим визитерам. На нем был длинный домашний халат в красную клетку, надетый на голое тело, и потертые кожаные шлепанцы. Голые лодыжки, как и вся кожа, были белыми как мел.

Дэмьен Чэмберс жил в крохотном домике в Кросс-Киз-клоуз — тесном лабиринте мощеных переулков со старинными фонарными столбами и зловещей атмосферой, побуждавшей оглядываться через плечо и ускорять шаг. Сент-Джеймс и Хелен не смогли въехать в этот район — «эм-джи» не протиснулся бы, а если даже и протиснулся, то не развернулся бы. Поэтому они оставили машину на Булст-род-плейс, сразу у центральной улицы, и, немного поплутав, добрались до дома номер 12, где жил учитель музыки Шарлотты Боуэн.

Теперь они сидели с ним в гостиной размером не больше купе в старых железнодорожных вагонах. Ограниченное пространство делили между собой пианино, электроорган, виолончель, две скрипки, арфа, тромбон, мандолина, цимбалы, два покосившихся пюпитра и с полдюжины клочьев пыли величиной с помойную крысу. Сент-Джеймс и Хелен разместились на банкетке у пианино. Дэмьен Чэмберс примостился на краешке металлического стула. Ладони он засунул глубоко под мышки и в этой позе казался еще меньше своих пяти футов и пяти дюймов.

— Ей хотелось учиться играть на тубе, — сказал он. — Лотти говорила, что тубы похожи на золотые слоновьи уши. Они, разумеется, медные, а не золотые, но Лотти в такие детали не вдавалась. Я мог бы научить ее играть на тубе — могу обучить играть практически на любом инструменте, — но ее мать не пожелала. Сначала она выбрала скрипку, над которой мы бились два месяца, пока Лотти не довела родителей до белого каления своим скрежетом. После этого решили попробовать фортепьяно, но в доме у них не нашлось для пианино места, а Лотти отказалась заниматься в школе. Поэтому мы остановились на флейте. Небольшой, портативный инструмент, и шуму от него немного. Мы учимся на флейте уже почти год. Особых успехов Лотти не сделала, потому что не занимается. А ее лучшая подруга — девочка по имени Брета — терпеть не может слушать музыку и тянет Лотти играть. В смысле, с ней играть, а не на флейте. Сент-Джеймс достал из кармана список, составленный для него Ив Боуэн. Пробежал по нему взглядом.

— Брета, — произнес он.

Такого имени в списке не было. В нем, к некоторому удивлению Сент-Джеймса, значились имена только взрослых людей, с которыми встречалась Шарлотта и которые были перечислены с указанием профессий: учитель танцев, психолог, руководитель хора, учитель музыки. Сент-Джеймс нахмурился.

— Да, точно. Брета. Фамилии ее я не знаю. Но, судя по описанию Лотти, она ужасная проказница, поэтому вам не составит труда найти ее, если захочется с ней поговорить. Они с Лотти постоянно вдвоем озорничают. Таскают вместе конфеты в магазинах. Подшучивают над старичками. Проникают в букмекерские конторы, где им находиться не следует. Пробираются без билета в кинотеатры. Вы не знаете о Брете? Мисс Боуэн вам не сказала?

Он еще глубже засунул ладони под мышки, отчего ссутулились плечи. Дэмьену Чэмберсу было не меньше тридцати лет, но в этой позе он казался скорее сверстником Шарлотты, а не мужчиной, по возрасту годящимся ей в отцы.

— Что на ней было надето, когда она ушла от вас сегодня днем? — спросил Сент-Джеймс.

— Надето? Ее одежда. А что еще на ней могло быть? Здесь она ничего не снимала. Разве что курточку. Зачем бы ей раздеваться?

Сент-Джеймс почувствовал на себе обеспокоенный взгляд Хелен и протянул Чэмберсу фотографию, которую дала им Ив Боуэн.

— Да, она всегда ходит в этом, — сказал учитель музыки. — Это ее школьная форма. Жуткий зеленый цвет, вы не находите? Напоминает плесень. Он ей не слишком нравился. А вот волосы сейчас у нее короче, чем на этом снимке. Ее подстригли как раз в прошлую субботу. В стиле молодых битлов, если вы понимаете, о чем я. Под голландского мальчика. Она все ворчала сегодня по этому поводу. Сказала, что похожа из-за нее на парня. Заявила, что хочет красить губы и носить сережки, раз уж ее так обкорнали. Чтобы люди видели, что она девочка. Она сказала, что Сито — так она называет своего отчима, но вы, я полагаю, уже в курсе? Это от Рарас>itо. Она изучает испанский. Так вот Сито объяснил ей, что помада и серьги теперь уже не являются главным отличительным признаком женщины, но, думаю, Лотти не поняла, что он имел в виду. На прошлой неделе она стащила у матери губную помаду и на урок пришла накрашенная. Похожа была на маленького клоуна, потому что мазалась не перед зеркалом и рот получился кривой. Я отвел ее наверх в ванную, чтобы она взглянула на это уродство со стороны. — Он кашлянул в кулак, вернул ладонь под мышку и принялся постукивать ногой. — Разумеется, в другие разы она наверх не поднималась.

Сент-Джеймс почувствовал, как рядом с ним напряглась на банкетке Хелен, сам же он разглядывал учителя музыки, пытаясь определить источник его нервозности — включая что-то, ради чего он носился наверх, когда они пришли. Он спросил:

— А эта девочка — Брета — когда-нибудь приходила с Шарлоттой на урок?

— Почти всегда.

— А сегодня?

— Да. По крайней мере Лотти сказал, что Брета с ней.

— А сами вы ее не видели?

— Я не пускаю ее в дом, очень уж отвлекает. Прошу, чтобы ждала в пабе «Принц Альберт». Она болтается там среди столиков, вынесенных на тротуар. Вы, вероятно, их видели. На Булстрод-плейс, на углу.

— Там она и сегодня находилась?

— Лотти сказала, что Брета ждет, поэтому она и хотела уйти побыстрее. А тут больше ждать негде. — Чэмберс в задумчивости прикусил нижнюю губу. — Знаете, я не удивлюсь, если за всем этим стоит Брета. В смысле, за побегом Лотти. Ведь она сбежала, да? Вы сказали, что она пропала, но вы же не думаете, что это… как вы это называете… преступный умысел? — Два последних слова он произнес с гримасой и еще энергичнее стал постукивать ногой.

Хелен подалась вперед. Комната была такой тесной, что они сидели, почти касаясь друг друга коленями. Воспользовавшись этой близостью, Хелен мягко коснулась пальцами правого колена Чэмберса. Он перестал стучать ногой.

— Извините, — проговорил он. — Я нервничаю. Сами видите.

— Да, — отозвалась Хелен, — я вижу. Почему?

— Это выставляет меня в неприглядном свете, не так ли? Вся эта история с Лотти. Я могу оказаться последним, кто видел ее. А это дурно пахнет.

— Мы еще не знаем, кто видел ее последним, — сказал Сент-Джеймс.

— А если это попадет в газеты… — Чэмберс еще плотнее обхватил себя руками. — Я даю уроки музыки детям. Вряд ли мне пойдет на пользу, если станет известно, что одна из моих учениц исчезла после моего урока. Я бы не хотел, чтобы это случилось. Я тихо живу здесь и очень хочу, чтобы так все и продолжалось.

Сент-Джеймс вынужден был признать, что в этом есть смысл. Способ существования Чэмберса оказался под угрозой, и их присутствие и расспросы о Шарлоте, без сомнения, свидетельствовали о шаткости его положения. Тем не менее его реакция выходила за рамки нормальной.

Сент-Джеймс заметил Чэмберсу, что похититель Шарлотты — если предположить, что она похищена, а не скрывается у какой-то подружки, — должен был знать ее маршрут из школы на урок музыки и отсюда — домой.

Чэмберс согласился. Но школа Шарлотты находилась в двух шагах от его дома, и прийти и уйти можно было только одним путем — тем, которым пришли Сент-Джеймс и Хелен, — поэтому на выяснение маршрута Лотти не потребовалось бы много времени, сказал он.

— В последние несколько дней вы не замечали, чтобы кто-то слонялся поблизости? — спросил Сент-Джеймс.

Судя по виду Чэмберса, он с удовольствием сказал бы «да», лишь бы отвлечь от себя внимание. Но он ответил — нет, никто. Разумеется, с надеждой продолжал он, этот район патрулируют пешие полицейские — не заметить их просто невозможно, иногда забредет случайный турист. Но, кроме них и привычных персонажей, вроде почтальона, мусорщиков и рабочих, которые заходят в обед в паб «Принц Альберт», не было никого чужого. С другой стороны, он нечасто выходит, поэтому мистеру Сент-Джеймсу стоит порасспрашивать в домах по соседству. Наверняка кто-нибудь что-нибудь видел. Разве мог ребенок взять и исчезнуть и никто не заметил ничего необычного? Если она исчезла. Потому что она может быть с Бретой. Это похоже на очередную проделку Бреты.

— Но ведь есть что-то еще, мистер Чэмберс? — спросила Хелен мягким, участливым тоном. — Разве нет ничего, о чем еще вы бы хотели нам сообщить?

Он перевел взгляд с нее на Сент-Джеймса. Тот сказал:

— С вами в доме кто-то есть, верно? Кто-то, с кем вы поспешили переговорить, когда мы пришли?

Дэмьен Чэмберс побагровел и произнес:

— К Шарлотте это не имеет никакого отношения.

Честно.

Ее зовут Рэйчел, негромко признался он. Рэйчел Маунтбеттен. Скрипачка из филармонического оркестра. Они знают друг друга не один месяц. Сегодня они поздно поужинали в ресторане. Он предложил ее зайти к нему выпить, и она, похоже, с удовольствием согласилась, а когда он пригласил ее наверх в спальню… У них такое впервые. Ему хотелось, чтобы все прошло идеально. Затем в дверь постучали они. М вот теперь это.

— Рэйчел… ну, она вообще-то не свободна, — объяснил он. — Она решила, что это ее муж, когда вы постучали. Позвать ее сюда? Лучше бы не надо. Это может испортить наши отношения. Но если нужно, я ее приведу. Хотя, — добавил он, — я вовсе не собираюсь использовать ее в качестве алиби, если до этого дойдет. В смысле, если алиби понадобится. Это ведь еще пока до конца непонятно?

Но из-за Рэйчел, продолжал он, он предпочел бы остаться в тени, что бы там с Лотти ни случилось. Он понимает, что выглядит бессердечным, но это не значит, что ему безразлично, где находится девочка, однако отношения с Рэйчел страшно для него важны… Он надеется, что они войдут в его положение.

На обратном пути к машине Сент-Джеймса Хелен сказала: .-.

— Все интереснее и интереснее, Саймон. Мамаша странная. Мистер Чэмберс странный. Нас, часом, не используют?

— Для чего?

— Не знаю. — Она села в «эм-джи» и подождала, пока Саймон заберется в машину и включит зажигание, прежде чем продолжить: — Все ведут себя не так, как следовало бы. Ив Боуэн, чья дочь исчезла на улице, не хочет привлекать полицию, хотя ее положение в Министерстве внутренних дел позволяет ей рассчрггывать на услуги лучших сил Скотленд-Ярда. Деннис Лаксфорд, которому, казалось бы, сам Бог велел ухватиться за подобный материал, открещивается от него. Дэмьен Чэмберс с любовницей наверху — готова побиться об заклад, он не собирался нам ее показывать — боится, как бы его не связали с исчезновением десятилетней девочки. Если это действительно исчезновение. Потому что, быть может, все они знают, где Шарлотта. Быть может, именно поэтому Ив Боуэн кажется такой спокойной, а Дэмьен Чэмберс таким озабоченным, когда должно бы быть наоборот.

Сент-Джеймс, не отвечая, направил автомобиль в сторону Уигмор-стрит, свернул к Гайд-парку. Хелен продолжала:

— Ты же не намеревался за это браться?

— Я не специалист в данной области, Хелен. Я судебный эксперт, а не частный детектив. Дай мне пятна крови или отпечатки пальцев, и я представлю полдюжины ответов на твои вопросы. Но тут я не в своей стихии.

— Тогда почему?.. — Хелен посмотрела на него. Саймон чувствовал, как она со своей обычной проницательностью читает по его лицу. — Дебора, — заключила она.

— Я пообещал ей только поговорить с Ив Боуэн. Сказал, что постараюсь убедить ее обратиться в полицию.

— Ты действительно это сделал, — заметила Хелен. — Что же теперь?

— Мы можем пойти двумя путями. Или начать расследование в надежде, что Ив Боуэн скоро переменит решение, или передать дело в Скотленд-Ярд без ее согласия. — Оторвавшись от дороги, он глянул на Хелен. — Не приходится говорить, как легко было бы сделать последнее.

Она встретилась с ним взглядом. — Позволь мне это обдумать.

Хелен сбросила туфли сразу же за входной дверью дома, в котором жила. Испытав блаженное облегчение в ногах, освобожденных от мучительного служения богу моды, она прошептала: «Слава тебе господи», подняла туфли и устало зашлепала по мраморному холлу и по лестнице, ведущей к ее шестикомнатной квартире на втором этаже здания конца викторианской эпохи, где из гостиной открывался вид на прямоугольник зелени — Онслоу-сквер в Южном Кенсингтоне. Свет, который она увидела с улицы, горел как раз в гостиной. Поскольку она не ставила его на таймер и не включала перед тем, как уехала утром в лабораторию Саймона, этот свет, льющийся сквозь прозрачные шторы, поведал Хелен, что у нее гость. Это мог быть только один человек.

Она помедлила перед дверью с ключом в руке, вспоминая слова Саймона. Как, в самом деле, было бы легко подключить Скотленд-Ярд без ведома и согласия Ив Боуэн, особенно если учесть, что инспектор отдела уголовной полиции Ярда в настоящий момент ждал ее за тяжелой дубовой дверью.

Одного ее слова Томасу Линли будет достаточно, чтобы машина закрутилась, но Ярд, безусловно, будет придерживаться установленной процедуры, а это подразумевает и контакт со средствами массовой информации.

Хелен хмуро посмотрела на кольцо с ключами на своей ладони. Если бы она могла рассчитывать на то, что делом займется сам Томми… Но такой уверенности у нее было.

Распахнув дверь, она позвала его по имени. Он откликнулся: «Я здесь, Хелен», и она пошла на его голос в кухню, где он караулил тостер — рукава рубашки закатаны до локтей, пуговица на воротнике расстегнута, галстук снят, на разделочном столе наготове банка «Мармайта»[12]. В руках Томми держал пачку газет, из которых что-то вычитывал. Его взъерошенные светлые волосы поблескивали в кухонном свете. Поверх очков он посмотрел на Хелен, уронившую на пол туфли.

— Что-то ты припозднилась, — заметил он, кладя газеты на стол и очки поверх них. — Я почти не чаял тебя дождаться.

— Это же не весь твой ужин?

Она сбросила с плеча на стол свою сумку, просмотрела дневную почту, вытащила письмо от своей сестры Айрис и подошла с ним к Томми. Он привычным жестом просунул ладонь под ее волосы на затылке — Хелен ощутила тепло его руки — и поцеловал. Сначала в губы, затем в лоб, потом снова в губы. И, притянув к себе за плечо, замер в ожидании тостов. Хелен вскрыла письмо со словами:

— Не весь же, нет? — И, не получив немедленного ответа, продолжала: — Томми, скажи, что это не весь твой ужин. Ты самый невозможный человек. Почему ты не ешь?

Он прижался губами к ее виску.

— Время от меня ускользает. — Голос его звучал устало. — Почти весь день я провел с королевскими обвинителями по делу Флеминга. Снимались показания. Предъявлялись обвинения. Адвокаты делали заявления. Запрашивались отчеты. Организовывались пресс-конференции. Я просто забыл.

— Поесть? Да как такое возможно? Неужели ты не замечаешь, что голоден?

— Такое случается, Хелен.

— Только не со мной, — хмыкнула она.

— Мне это хорошо известно. — Выскочил тост. Томми подцепил его вилкой, намазал «Мармайт». Наклонившись над столом, какое-то время он жевал, потом с видимым удивлением произнес: — Господи боже, какая гадость. Не могу поверить, что в Оксфорде я только этим и питался.

— В двадцать лет вкусовые ощущения совсем иные. Если ты выпьешь бутылку дешевого портвейна, то перенесешься в свою юность. — Она развернула листок с письмом.

— Что произошло? — спросил он.

Прочитав несколько строк, Хелен принялась перечислять.

— На ранчо в этом году хороший отел. Счастье, что пережили еще одну зиму в Монтаяе. Школьные оценки Джонатана оставляют желать лучшего, и не считаю ли я, что его следует отправить в Англию, в школу-интернат? (Определенно нет.) Мамин визит прошел отлично только потому, что там была Дафна, которая не давала им вцепиться друг дружке в глотку. Когда я приеду в гости? Могу пригласить и тебя, раз у нас — как она выражается — все уже официально. И когда свадьба, потому что ей нужно посидеть на диете по меньшей мере три месяца, чтобы появиться на людях в приличном виде. — Хелен сложила письмо и кое-как запихала в конверт. — Вот и все.

— Я имел в виду, — пережевывая тост, сказал Линли, — сегодняшний вечер. Что произошло?

— Сегодня вечером? — Хелен хотела произнести это небрежно, а получилось, как ей самой показалось, глуповато-виновато.

Выражение лица Томми изменилось. Хелен постаралась уверить себя, что он смотрит на нее скорее с недоумением, чем с подозрением.

— Ты сильно задержалась на работе, — заметил он. Его карие глаза смотрели пристально.

Чтобы избежать их взгляда, Хелен занялась чайником — наполнила его, включила. Вытерла руки, на которые попала вода, выплеснувшаяся из носика. Достала из шкафчика жестянку с чаем и стала ложкой отмерять его в фарфоровый заварочный чайник.