Книга Слов (№2) - Измена

Старая свинарка, имени которой они так и не узнали, подарила ей этот нож. Пока он был при Мелли, она чувствовала себя в безопасности. Он стал для нее скорее талисманом, чем оружием. Мелли пыталась пристроить завернутый нож так, чтобы он меньше бросался в глаза. Впервые в жизни ей захотелось, чтобы грудь у нее была побольше. У Каринеллы, дочери госпожи Геллиарны, груди как тыквы — вот кто бы мог упрятать за корсаж целый арсенал!

Послышался легкий стук, и вошел Бэйлор с широкой улыбкой на лице.

— Доброе утро, моя дорогая.

Мелли не могла не улыбнуться ему в ответ. Он был прямо-таки ослепителен в своих новоприобретенных, отливающих золотом блестящих шелках. Мелли видела свое отражение на его туго обтянутом тканью животе.

— День обещает быть ясным, дорогая, — как раз для путешествия. — Он потрепал Мелли по плечу. — А ты просто прелесть.

— Вы тоже, Бэйлор.

Комплимент явно доставил ему удовольствие.

— Благодарствую, дорогая моя. Этот шелк прибыл из самого Исро. — Подобрав живот, он окинул себя взглядом в зеркале.

Мелли поняла, что ей нравится Бэйлор: он всегда пребывал в хорошем настроении и был добр с ней, хотя ничто его к этому не обязывало.

— Его светлость ждет.

Она была готова к этому, и все-таки по спине прошел холодок. Последующие несколько дней определенно изменят всю ее жизнь. Она может убежать от герцога, убить его, встретить знакомого своего отца, даже уговорить, чтобы ее отпустили на волю. Все может статься. И Мелли, застегивая плащ и спускаясь вниз к герцогу, молилась, чтобы все обернулось к лучшему.

* * *

Злючка Тарисса дралась нечестно и не брезговала пускать в ход женские чары. Они сражались на коротких мечах посреди южного поля. Джек дрался с ней впервые и сделал большую оплошность, дав ей фору ввиду ее девичьей слабости. Свои мозоли она заработала кровью. И судя по тому, как она только что полоснула его по запястью, Джек скоро поможет ей нажить парочку новых.

На лице ее вспыхнула дрожащая, тревожная улыбка. Наступавший Джек пожалел ее и стал пятиться. Это было ошибкой, и он выругал себя за то, что не смекнул этого раньше: Тарисса ринулась вперед как молния. Сильный удар по уже поврежденному запястью — и меч мигом вылетел у Джека из руки. Тарисса прыгнула, как кошка, и перехватила его за рукоять, не успел он коснуться земли.

— Ха! — вскричала она.

Ее торжествующая улыбка была самым досадным и самым великолепным зрелищем, которое он видел в жизни.

— Значит, Ровас полагает, что ты готов? — дразнилась она, помахивая у него под носом собственным его клинком. — Будем надеяться, что в форте женщин нет. А то увидишь этакое беззащитное создание и сразу растаешь.

— Ах, растаю? — Быстрым движением левой руки он отнял у Тариссы оба клинка и повалился с ней в грязь, прижав ее к земле. — Ну, проси теперь пощады, беззащитное создание!

Тарисса выпятила губы, напрашиваясь на поцелуй. Джек не смог устоять и подался ей навстречу. В тот же миг она схватила его за горло.

— Ну уж нет!

Они катались по грязи, и лягались, и смеялись, и щипались, и старались сорвать друг с друга башмаки. Впервые за два дня они оказались одни, и Джек наслаждался каждой минутой их близости.

Ровас час назад уехал на рынок, а Магра, занятая большой весенней уборкой, разрешила им немного погулять вдвоем. Когда они рука об руку шли на поле, Джек решил не упоминать о том, что было между ними ночью, пока Тарисса первая об этом не заговорит.

Поднявшись на ноги, она протянула ему руку.

— Пошли. Надо почиститься.

Джек подумал, что они вернутся в дом, но Тарисса прошла мимо и направилась куда-то за деревья. Земля под ногами была мягкая. Последние дни выдались такими теплыми, что почти весь снег сошел и почва напилась допьяна. Легкий ветерок овевал их лица, но не мог высушить грязь на щеках.

— Сюда, — сказала Тарисса, раздвинув какие-то кусты и спускаясь по каменистому склону. Джек последовал за ней. Внизу тек ручей. Перевалив через порожек, он вливался в пруд, самый чистый и яркий из всех виденных Джеком. В тени еще белел снег, но по краю воды шла зеленая с желтым кайма. Горделивые золотые нарциссы качали головками на ветру.

— Красиво, правда?

— Просто замечательно, — сказал Джек.

Вода играла у берега, плескаясь, лепеча и сверкая, как кристалл. Две ивы свесили над прудом свои нагие ветви, и где-то в траве слышались первые любовные зовы весны.

Тарисса взяла Джека за руку и подвела его к воде. Скинув башмаки, она попробовала воду пальцем ноги, скривилась и тут же отдернула ступню.

— Она холоднее, чем кажется на вид.

Свет, отражаясь от воды, играл на ее лице. В ореховых глазах плясали золотые искорки под стать нарциссам на берегу. На щеке красовался грязный подтек. Джек снял с себя жилет, окунул в воду и стал осторожно оттирать грязь с ее лица. Кожа Тариссы была теплой и гладкой, как медная лампа, и грязь отошла сразу. Джек занялся ее руками, раздвигая пальцы, чтобы лучше оттереть их. Жилет он то и дело полоскал в воде. Потом настала очередь ног. Джек задрал ей платье до колен и с любовным тщанием начал отмывать лодыжку, пальцы, подъем. Он не останавливался, пока не отмыл все дочиста. Подняв голову, он увидел на ее глазах слезы.

— Что с тобой?

— Прости меня, Джек.

— За что?

Она не ответила, зато нагнулась и поцеловала его. Джек ощутил на губах соленый вкус слез. За что он должен ее прощать? Воспоминание о той ночи, когда они были вместе, сверкнуло в мозгу, и Джек уже не мог остановиться. Все вопросы утратили свой смысл, когда она прильнула к нему. Он обнял ее за талию. В его ладонях колыхался живой соблазн.

Миг спустя она высвободилась — и у Джека осталось чувство, что он, как и в поединке, опять поддался на ее ловкий финт.

— Кем была для тебя Мелли? — спросила она, снова направив его мысли в иное русло.

Джек подумал немного и сказал:

— Другом.

— Она тоже сбежала из дома?

Как Тарисса догадалась? Он ведь не говорил ей, что сбежал. Джек удивлялся обороту, который принял их разговор. Почему Тариссе в этом красивом укромном уголке вздумалось вдруг говорить о прошлом?

— Мы оба боялись оставаться в замке Харвелл. — Он не хотел ей лгать, но и правду сказать был не готов.

— Это как-то связано с тем, что случилось с тобой на днях, когда ты вошел и упал в обморок у очага? — Тарисса взяла его руку в свои. — Я же знаю, Джек, ты не такой, как все. Это стало ясно, как только ты обрушил полку в огонь. Почему ты не хочешь рассказать мне о себе? Неужто правда так ужасна?

Джек склонился над прудом. Два лица отражались в воде, и он не сразу понял, которое из них его. В мягком полусумраке рощи оба изображения казались одинаковыми. Он вдруг понял, что ей можно рассказать все. Нет у него человека ближе Тариссы. Она великодушна и добра — он может ей довериться.

— Однажды утром — тому уже несколько месяцев — я сжег первую закладку утренних хлебов. Я пришел в ужас — мастер-пекарь спускал с мальчишек шкуру и за меньшее. У меня заболела голова, а когда я очнулся, то лежал на полу, а сгоревшие хлебы только начали подрумяниваться. — Джек посмотрел на Тариссу — как она воспринимает его рассказ. Она улыбалась мягко и ободряюще, и он продолжил: — Это было колдовство, и мне ничего не оставалось, как только покинуть замок. Иначе меня побили бы камнями. — Это был не конец рассказа, и Тарисса, зная это, не торопила его. — Эти несколько месяцев я испытывал чувство, будто что-то тянет меня за собой. Заводит меня в переделки, над которыми я не властен, заставляет делать что-то помимо воли. Да, что-то влекло меня вперед, но я не знал, куда и зачем. Когда Ровас сказал мне, что Халькус может вступить в войну с Бреном, во мне словно щелкнуло что-то. Мне захотелось все бросить и бежать туда, где воюют. В тот день, когда я захворал, Ровас сказал что-то об империи крови... — Джек помедлил — эти слова и теперь преследовали его. — Тарисса, когда я услышал это, в душе у меня словно повернули нож. Ноги у меня подкосились, и весь мир будто сгрудился вокруг. Я подумал, что схожу с ума. — Теперь его била дрожь — это воспоминание почти невозможно было выразить словами. — Меня словно наказывали за то, что я чего-то не понимаю.

— Чего именно? — спросила Тарисса. Джек криво улыбнулся:

— Не знаю. Быть может, своего предназначения в этой войне.

— Ты и теперь чувствуешь это свое предназначение?

Она умна, ей палец в рот не клади — сразу уловила самую суть дела.

— Нет. В ту ночь со мной что-то приключилось. Я не знаю что, но чувствую, что стал свободен. Точно я жил со связанными за спиной руками, и вдруг кто-то перерезал путы.

— Это случилось в ту ночь, когда я пришла к тебе. — В словах Тариссы не было вопроса.

— Не знаю, что бы я делал без тебя. — Джек взял руку Тариссы и поднес к губам. — Той ночью ты спасла меня. Кто бы ни разрезал мои путы, он нанес мне глубокую рану, а ты остановила кровь. Я никогда не забуду, что ты для меня сделала. Никогда.

Тарисса нагнулась и поцеловала его в лоб.

— Для тебя я готова на что угодно.

Услышав это, Джек понял, что такое истина и что такое дружба. Он не сомневался — она и правда сделала бы что угодно ради него. А он — ради нее. Он понял, что любит эту девушку с каштановыми волосами. Он прижал ее к себе и держал так, пока тени от ив не легли на пруд.

Уже вечерело, когда они повернули назад. Стало холодно, и ветерок пускался во все тяжкие, чтобы сойти за ветер. В отдалении светились окна дома, и никому из них не хотелось возвращаться туда. Тарисса взяла Джека под руку, и через каждую пару шагов они останавливались, чтобы поцеловаться.

— Теперь, когда ты свободен в своих поступках, — сказала она, — что ты собираешься делать?

Два последних дня Джек только и думал об этом. Он был уверен лишь в одном: Тарисса должна уйти с ним, что бы он ни решил. Он пришел сюда, владея двумя ремеслами — пекаря и писца, — а уйдет, овладев третьим ремеслом: солдата. Обладая столькими навыками, он уж как-нибудь да прокормит себя и Тариссу. Вопрос лишь в том, где начинать свою новую жизнь. В Королевства он больше не вернется, и у него пропало желание увидеть город своих снов. Значит, Брен отпадает. А Халькус, сколько бы Джек здесь ни прожил, всегда останется для него вражеской страной. Остаются Аннис и Высокий Град.

Высокий Град — город-крепость. Получивший свое имя из-за неприступных стен, он почти ровня своему главному сопернику, Брену. Он знаменит тем, что производит лучшее на Севере оружие, а искусство его инженеров вошло в легенду. Если грянет война, Высокий Град, несомненно, будет играть в ней одну из первых ролей.

Аннис же слывет городом красоты и учености, искусных ремесленников и художников. У матери Джека был резной браслет из кости, украшенный серебром и кварцем. Когда Джек спросил, откуда он, мать ответила, что он сделан в Аннисе. Быть может, туда и пойти? Не для того, чтобы узнать что-то новое о матери — она сказала, что купила свой браслет у коробейника, зашедшего в замок Харвелл, — а потому, что в этом городе, похоже, ценят честный труд и мастерство. Если он не сумеет устроиться пекарем или писцом, его новое боевое ремесло рано или поздно найдет себе применение. Пусть Аннис не военный город — он тем не менее будет сражаться, если окажется под угрозой.

— Мы, пожалуй, пойдем в Аннис, — сказал Джек.

— Мы?

Джек немного опешил и довольно глупо осклабился.

— Ну да, я надеялся...

— Ах, ты надеялся? — вскричала Тарисса, уперев руки в боки. — Так вот, в другой раз спроси, прежде чем надеяться. — Голос был груб, но глаза выдавали ее.

Джек подхватил ее на руки, хотя она лягалась, царапалась и визжала.

— Пойдешь со мной в Аннис? — спросил он, крепко держа ее. — Или скинуть тебя с горки?

Тарисса, багровая как свекла, била ногами по воздуху.

— Нет тут горки, — крикнула она.

— Ну что ж, тогда я буду нести тебя, пока не найду хорошую горку. — Джек перекинул ее через плечо, как мешок с зерном, и повернул обратно в ту сторону, откуда они шли. Тарисса завизжала с новой силой, упершись коленями ему в грудь и молотя кулаками по спине.

Джек, насвистывая, пустился бегом — насколько ему это удавалось с его ношей. Это, кажется, возымело желаемое действие, потому что Тарисса перестала драться и крикнула:

— Ладно, ладно, я пойду с тобой в Аннис, только отпусти!

Джек держал ее крепко.

— Ты обещаешь?

— Да! — Он поставил Тариссу на землю и стремглав понесся к дому, а она — за ним вдогонку.

Никогда в жизни Джек не был так счастлив. Он боялся, что Тарисса не захочет идти с ним: ведь всю свою жизнь она прожила здесь, в Халькусе. Ровас может быть кем угодно: лжецом, мошенником и грубияном, но он хорошо обеспечивал свою семью, а теперь Тариссе придется расстаться с благополучной, налаженной жизнью. Она многим рискует, уходя с ним. Неизвестно еще, что предпримет Ровас, увидев, что Тарисса с матерью ушли. Он считает их своей собственностью и вряд ли смирится с тем, что они покинут дом без его разрешения.

Джек чмокнул Тариссу в щеку. Нет, он ее не подведет.

Нет ничего такого, чего бы он ни сделал для нее. Воображение Джека летело, опережая ноги. Он будет работать день и ночь. Уж кто-нибудь да возьмет его пекарем. А вечерами, при свечах, он будет переписывать бумаги. Больше не надо опасаться, как бы люди не узнали, что он не такой, как все: колдовство, похоже, осталось в прошлом. Если же оно опять заявит о себе, Джек наверняка справится с ним. Он справится с чем угодно, лишь бы Тарисса была с ним.

Будут, конечно, и трудности. У него нет рекомендательных писем, нет свидетельства, подтверждающего, что он умеет то-то и то-то. С деньгами будет туго, и какое-то время придется бедствовать. И еще Магра. Она должна уйти с ними — по-другому Тарисса не согласится. Они мать и дочь, а Джек понимал, что такое семья. В Аннис они пойдут втроем.

Джек знал, что берет на себя большую ответственность, но чувствовал, что должен пойти на это — не только ради Тариссы, но и ради себя. Две ночи назад он стал легче и куда свободнее, чем на протяжении многих месяцев, но эта невесомость, это отсутствие всяких уз, всякой ответственности и всякой судьбы наделяло его ощущением, родственным голоду. В жизни должен быть какой-то смысл. Он не хочет бесцельно плыть по течению, ничего не свершая и беспокоясь только о еде да одежде. Его спина создана для более тяжелой ноши.

Целью жизни станут для него Тарисса и Магра. Все свое время, исключая часы, отданные сну, он будет работать, чтобы дать им необходимое. Эта ноша желанна для него.

Поиграв еще немного в догонялки, Джек решил сдаться. Тарисса устремилась к нему, смеясь, ругаясь и еле дыша.

— Значит, ты вынуждаешь меня идти с тобой в Аннис?

— Не захочешь же ты нарушить свое обещание.

— Я не захочу оставаться здесь без тебя, вот что. — Она подняла голову и поцеловала его. — Я люблю тебя, Джек, — сказала она, взяла его за руку и повела к дому.

XVIII

Ровас ждал их. На полу валялась опрокинутая скамья, а Магра подтирала что-то — похоже, остатки жаркого.

— Где вы были? — угрожающе тихо спросил Ровас.

— Я ведь тебе уже говорила, — подняла голову Магра. — Я послала Джека за Тариссой, потому что беспокоилась, — она слишком долго не возвращалась.

Магра выгораживала их. Судя по тому, как дрожали ее руки, и по беспорядку в доме, она только что выдержала один из бешеных припадков Роваса. В Джеке начал нарастать ответный гнев. Магра и Тарисса теперь его семья, и он никому не позволит обижать их.

Он выступил вперед и стал прямо напротив Роваса. Контрабандист, чуть ниже его ростом, был вдвое шире в плечах. Он стоял всего в двух футах от Джека, и от него несло элем.

— Но теперь мы вернулись, — повысив голос, сказал Джек, — и беспокоиться больше не о чем.

Двое мужчин смотрели друг на друга. Во взгляде Роваса читалась величайшая неприязнь. Джек не хотел задумываться над тем, почему Ровас так его ненавидит. Такие мысли лучше не вытаскивать на свет. Голову уже распирало изнутри, и в горле саднило. Трудно было понять, колдовство это или страх, но, чем бы это ни было, Джек старался его побороть. Опасаясь, что подступающая к горлу желчь может обжечь сильнее, чем кислота, Джек твердо приказал желудку успокоиться. С Ровасом он управится один — с помощью своих мускулов, но без магии.

Ровас отступил.

Тарисса и Магра испытали явное облегчение. Джеку хотелось бы последовать их примеру, но он стоял твердо, не отводя глаз от контрабандиста. Он подозревал неладное — не такой Ровас человек, чтобы отступать.

— Ну что ж, Джек. Мне сдается, ты уже готов отомстить за гибель своей милой. Если ты будешь так же храбро себя вести с капитаном Ванли, все будет отлично.

— Это тот самый, кто убил Мелли? — Джек был напряжен как струна. Он поборол прилив колдовской силы, но какой ценой! Сердце бешено колотилось, и теплая струйка крови стекала из носа.

— Да, изнасиловал и убил, а после отрезал ей голову. — Губы Роваса скривились, обнажив зубы. Слышно было, как ахнула Тарисса.

Жестокие слова попали в цель. Джек бросился на контрабандиста, норовя схватить его за горло. Ровас был к этому готов, и Джека встретил мощный удар кулаком в лицо. Оба упали на пол, и на них посыпались горшки и сковородки. Джек ударился челюстью об угол стола, и Ровас подмял его под себя. Тарисса закричала. Колдовство снова двинулось вверх из глубин. В руке у Роваса блеснул нож.

Тут обоих бойцов окатили холодной водой. Джек поднял глаза — Магра стояла над ними, как богиня, с пустым ведром в руке. Вслед за этим деревянное ведро поднялось в воздух и обрушилось на головы драчунов. Ярость исказила тонкие черты Магры. Джек понял, в кого Тарисса такая сильная: ее матушка награждала их весьма увесистыми ударами. Джек с Ровасом терпели их безропотно, словно нашалившие дети, но вскоре у Роваса лопнуло терпение.

— Перестань, женщина. Завтра я буду весь в синяках.

— Так тебе и надо, — крикнула Магра. — И тебе тоже! — добавила она, обращаясь к Джеку.

Ровас с покаянной улыбкой протянул руку:

— Ты извини меня, парень, что я такое ляпнул. Не знаю, что на меня нашло. — Ровас пустил в ход все свое обаяние. — Ты уж не обижайся, ладно?

Ради Магры и Тариссы Джек принял руку контрабандиста.

— Я не обижаюсь, — солгал он. Напряжение, царившее в комнате, лопнуло, сменившись облегчением.

Ровас помог Джеку встать. Колдовство — металлический вкус во рту уже не оставлял сомнений, что это оно, — рассеялось, как видно, само по себе. Сердце билось по-прежнему сильно, но с меньшей натугой, и кровь из носа больше не текла.

Магра, отставив ведро, взяла кувшин с элем и налила им обоим по полной чаше. Джек осушил свою единым духом.

— Так когда же я встречусь с этим Ванли?

Ровас отер пену с губ.

— Послезавтра. Я только что узнал, что Кайлок вторгся в западный Халькус, поэтому Ванли вскоре выступит на войну.

Джек выронил чашу. Кайлок вторгся в Халькус. Он не слышал даже, как посудина разбилась об пол. При упоминании имени Кайлока что-то встрепенулось в нем, заставив снова вспомнить о Брене, о войне — и о человеке с золотыми волосами. Нить, как видно, порвалась не до конца.

* * *

Баралис грел масло в тигле над огнем. Нагрев его до нужной степени, он добавил в сосуд тускло-серый порошок. Руки тряслись от усталости. Суставы болели невыносимо, а грудь причиняла настоящие муки.

Кроп уже уложил тело на кровать. Он завлек сюда эту злосчастную девицу, кем бы она ни была, посулив ей золота. Баралис не потрудился спросить, откуда Кроп ее взял. Она шлюха, это ясно, притом дешевая, если судить по ее окрашенным в немыслимый желтый цвет волосам. Никто ее не хватится.

Они находились в маленькой гостинице квартала Веселых Домов, грязной и кишащей блохами. От камыша на полу несло плесенью, а простыни носили следы семени, крови и мочи. Попробовав на зуб золото постояльца, здесь уже не задавали вопросов. Добраться сюда стоило Баралису огромных трудов. Кроп вынес его на себе из дворца и уложил в уже прибывшие носилки. Все это время грудь Баралиса непрерывно мокла под бинтами, и каждый шаг носильщиков сопровождался болью. Но это было необходимо. Даже в отсутствие герцога Баралис не мог рисковать, осуществляя задуманное им дело во дворце. Слишком много враждебных глаз следило за ним, ожидая, чтобы он оступился.

— Мало просто прикрыть ей лицо, — сказал он Кропу. — Завяжи ей глаза, чтобы она ничего не видела. Сейчас она без чувств, но, когда очнется — а это будет непременно, — лучше ей не видеть, что с ней происходит. И руки ей тоже свяжи. — Баралис видел многих людей, охваченных страхом, и знал, что предельный ужас порой вызывает у человека прилив огромной силы, поэтому лучше было обезопаситься. Эта девушка должна умереть, чтобы он мог восстановить свои силы. Его груди нужна новая кожа.

Порошок уже растворился в масле. Легкая пена плавала на поверхности тигля, и Баралис снял ее ложкой. Потом уронил в сосуд каплю воды — она зашипела, скользя по гладкому маслу. Это хорошо — значит снадобье готово. Баралис взял тигель за длинную ручку и подошел к кровати. Откинув тряпку со лба девушки, он вылил масло ей на волосы.

По ее телу прошла судорога, в горле заклокотало, и челюсть приоткрылась, готовясь издать вопль. Но кляп во рту глушил все звуки. Она забилась на постели и открыла глаза под повязкой. Под тонким полотном было видно, как она моргает, охваченная ужасом. Запахло мясом и жиром — это масло въедалось в ее плоть.

Баралис наблюдал. Еще несколько мгновений — и порошок, растворенный в масле, начал делать свое дело. Девушка затихла, и ее челюсть перестала напрягаться. Изувеченный палец Баралиса прошелся по краю сосуда, и он поднес к губам последнюю каплю масла. Она упала ему на язык. Масло уже остыло, но сохранило горький вкус. Оно действовало быстро, очень быстро. Комната расплылась перед глазами и вновь вернулась на место — четче, чем прежде, и дышащая угрозой. Он знал теперь, кто эта девушка. Ее жалкая короткая жизнь клочками пронеслась перед ним. Девица ничем не отличалась от прочих шлюх — такая же жадная, тщеславная и убогая.

* * *

В действе участвовала не только магия, но и алхимия. К этой необычайно мощной связке прибегают порой кочевники Великих Равнин. На этих древних, поросших травой просторах, где жизнь зависит от каприза природы и скорости твоего копья, охотники не признают иной власти, кроме Бога. Пастухи стерегут свои стада, а охотники носятся повсюду на своих быстрых грациозных конях и убивают всякого, кто кажется им опасным, будь то человек или зверь. И если охотника калечат или ранят, пастух жертвует своей жизнью. Магия в сочетании с жертвой спасает раненого. Это жестокий закон, но Баралис научился уважать его за тот год, что провел у кочевников. Главное, чтобы выжило племя, остальное второстепенно.

Оторванные от всего мира, кочевники сумели сохранить в неприкосновенности свои магические обряды. Старейшины держали в своих головах знания множества поколений. Никаких записей не велось — способы и средства передавались от отца к сыну. Земная и кровавая, грубая и могущественная, эта магия была невозможна без человеческих жертв. Даже при изготовлении лакуса, этого мощнейшего питья, исцеляющего человека от ста болезней, необходимо ритуальное жертвоприношение. Закланию подлежат два десятка коз и новорожденный младенец. Из желудков коз выжимается бледная серебристая жидкость, но силу ей придает жизнь ребенка. Без нее лакус был бы не полезнее молока.

Кочевники строю блюли свои секреты. Немногие знали об истинной природе их магии. Когда Баралис прибыл на Великие Равнины прямо с Дальнего Юга, эта пастушья ворожба поразила его своей первобытной простотой после дурманно-утонченных приемов Ганатты. Теперь он знал, что заблуждался. Магия кочевников ближе к истокам: крови и внутренностям, земле и природе — разум человеческий почти не принимается в расчет. Мысль заменяет жертва.

Баралис приготовил клинок. Во всем должно соблюдаться равновесие, и ножу надлежит быть столь же теплым и соленым, как кожа, которую он взрежет. Кроп топтался позади, словно заботливая нянька. Он подхватит Баралиса, когда тот упадет.

Пастухи тогда спасли Баралиса. Из Ганатты он убрался с позором. Его наставник считал свою племянницу чересчур юной для любовных игр. Ей было тринадцать, и ее лобок только-только опушился, а бедра едва начали круглиться — и все же она была готова. В ее потаенных взглядах было больше соблазна, нежели скромности. Наставник застал их вместе. На бедрах девочки была кровь, и та же кровь окрасила губы Баралиса. На другой день Баралис уже держал путь на север.

Путешествия всегда были опасны для него — не явилось исключением и это. Он шел с бродячими музыкантами — они направлялись в замок Харвелл, чтобы играть на помолвке Аринальды и Лескета. Баралис слушал их рассказы о Четырех Королевствах — король Лескет, говорили они, не из сильных государей, его больше заботит охота, чем государственные дела, — и вот тогда-то у него стали зарождаться некоторые мысли. Той стране явно недоставало твердой руки, и великие возможности предоставлялись там человеку, готовому ими воспользоваться.

Лишь четыре года спустя дорога привела его в Королевства. В ста лигах к северу от Силбура на путников напали разбойники. Их было трое против одного. Баралис совершил оплошность, прибегнув к защитной ворожбе. Суеверные и тупые разбойники сочли его дьяволом, а музыкантов — его приспешниками и перебили всех, кроме него. Ведь против дьяволов сталь бессильна.

Избитого и связанного Баралиса они притащили в свой лагерь. Они дразнили и шпыняли его, а когда им это наскучило, они стали его пытать. Его руки погружали в горячие угли — да не однажды, а много раз. Он и по сей день помнил эту боль. Наконец он им надоел, и они бросили его умирать на каменистой равнине.

Но ему дьявольски посчастливилось. Палимый солнцем и жаждой, слишком слабый даже для простейших пассов, он был так близок к смерти, что от него пахло падалью. Его посещали видения, и звезды вещали ему о великом. Он многому научился тогда, на краю гибели. Он видел все. Его судьба развертывалась перед ним, искушая видением Севера, который, точно спелый плод, только и ждет, чтобы его сорвали, тут же грозя смертью и вечным забвением.

Когда кочевники нашли его, он заключил свою сделку с дьяволом. Или с судьбой — или что там еще стравливает людей или страны между собой, а потом ждет, кто победит. Он стал частью равнины, где умирал, и двоим, нашедшим его, осталось лишь склониться перед его судьбой. Они доставили его в свое племя, а там старейшины лечили его как охотника — да он во многом и был им. Загоревшись желанием спасти его, они называли его избранником и предлагали ему все, чем владели, словно Богу.

Он пробыл у них ровно год. Пастухи не знали, что такое добро и зло, но уважали силу, плодовитость и судьбу. За это время он отточил тело и дух, а ум обогатил древним знанием. Он покинул Равнины, видя перед собой цель и владея средствами ее достижения.

* * *

...Вернувшись к настоящему, Баралис сосредоточился на девушке. Она лежала тихо, с закрытыми глазами под промокшей от слез повязкой. Баралис разделил с ней снадобье, но нож предназначался для нее одной.

Ох, какая боль! Мышцы на его груди и нежная ткань под ними — все сожжено ради спасения жизни глупой девчонки. Катерина Бренская еще не знает, в каком она долгу перед ним.

Руками твердыми, несмотря на боль, Баралис взял нож и разрезал платье своей жертвы. При свете сальной свечки обнажились груди и живот. Не так молода, как ему бы хотелось, но еще в том возрасте, когда кожа быстро разглаживается после щипка.

— Переверни ее, — велел он. На спине кожи больше. Кроп подошел и исполнил приказание. — Хорошо. Теперь подай мне второй сосуд. — Баралис осмотрел кожу девушки — да, это как раз то, что нужно.

Кроп, покопавшись на столе, нашел чашку со свежеистолченным листом.

— Этот, хозяин?

Баралис кивнул.

— Подержи. — Он нагнулся над девушкой и кольнул ножом ее спину около копчика. Кровь, яркая и веселая, побежала по клинку в подставленную чашу. Сок листа поднялся ей навстречу. Баралис сильно прикусил кончик языка, заново ощутив вкус масла. Его кровь тоже капнула в чашу — теперь зелье готово. Баралис помешал его голыми пальцами и направил в сосуд магическую силу.

От слабости, охватившей его, он пошатнулся. Кроп караулил, заранее подставив руки. Зелье, восприняв колдовскую искру, изменило свою природу. Баралис втер его в спину девушки и тут же ощутил ответный жар, обжегший его грудь.

Боль достигла новых мучительных высот. Девушка на кровати зашевелилась. Нож сам потянулся к ней — Баралис только держался за рукоять.

Клинок чертил свой путь вдоль спины, через шею, снова вдоль спины и над ягодицами. Девушка выгибала хребет навстречу ему. Баралис начинал терять себя — он чувствовал на себе каждый надрез ножа. С тяжелой головой и мокрыми от крови руками, он колебался на краю тьмы. Еще один укол острой, ужасающей боли — и девушка, прекрасная в своем самоотречении, отдала ему себя.

Он рухнул навзничь. Прошлое и будущее перестали существовать. Его грудь пылала адским пламенем, пожиравшим плоть. Откуда-то донесся голос:

— У нее ожерелье красивое, с совами. Можно я возьму его, хозяин?

Баралис так и не мог потом вспомнить, кивнул он или покачал головой.

* * *

Мейбор испытывал приятное возбуждение. Жизнь хороша, а эль еще лучше. Стакан в руке, две женщины в постели — кто мог бы желать большего? Одна молодая особа лежала задом вверх, обессиленная напором его страсти, а вторая, пышечка этакая, плутовка, поглядывала на него — не повторить ли, мол, еще разок?

Но он еще не совсем дозрел.

Собственно говоря, теперь, когда он порезвился так, что и содержательница борделя осталась бы им довольна, желания его поувяли заодно со стручком любви, но ум не желал угомониться.

Он встал, скромно прикрывшись большой подушкой, и позвал: