Властелин Колец - Две твердыни

– Закон законом, а своя голова на плечах, – ответствовал Арагорн. – Да я здесь и не чужак: не единожды бывал я в ваших краях и бился с вашими врагами в конном строю Мустангрима – правда, под другим именем, в ином обличье. Тебя я не видел, ты был еще мальчиком, но знался с твоим отцом Эомундом, знаю и Теодена, сына Тенгела. В те времена властителям Ристании на ум бы не пришло чинить препоны в столь важном деле, как мое. Мой долг мне ясен, мой путь прям. Поторопись же, сын Эомунда, не медли с решением. Окажи нам помощь или на худой конец отпусти нас с миром. Или же ищи исполнить закон. Одно скажу: тогда дружина твоя сильно поредеет.

Эомер помолчал, потом поднял голову.

– Нам обоим надо спешить, – сказал он. – Кони застоялись, и с каждым часом меркнет твоя надежда. Я принял решение. Следуй своим путем, а я – я дам тебе лошадей. Об одном прошу: достигнешь ли своего или проездишь впустую, пусть кони вернутся в Медусельд за Онтавой, к высокому замку в Эдорасе, где нынче пребывает Теоден. Лишь так ты докажешь ему, что я в тебе не ошибся. Как видишь, ручаюсь за тебя – и, может статься, ручаюсь жизнью. Не подведи меня.

– Не подведу, – обещал Арагорн.

Недоуменно и мрачно переглядывались всадники, когда Эомер велел отдать чужакам свободных лошадей, но один лишь Эотан осмелился поднять голос.

– Ладно, – сказал он, – витязю Гондора – поверим, что он из них, – впору сидеть на коне, но слыханное ли дело, чтоб на ристанийского коня садился гном?

– Неслыханное, – отозвался Гимли. – И уж будьте уверены – ни о чем таком никогда не услышите. В жизни на него не полезу – куда мне такая огромная животина? Коль на то пошло, я и пешком не отстану.

– Отстанешь, а нам задерживаться некогда, – сказал ему Арагорн.

– Садись-ка, друг мой Гимли, позади меня, – пригласил Леголас. – Ведь и то правда: тебе конь не нужен, а ты ему и того меньше.

Арагорну подвели большого мышастого коня; он вскочил в седло.

– Хазуфел имя ему, – сказал Эомер. – Легкой погони, и да поможет тебе прежний, мертвый его седок, Гарульф!

Резвый и горячий конек достался Леголасу. Арод звали его. Леголас велел его разнуздать.

– Не нужны мне ни седло, ни поводья, – сказал он и легко прянул на коня, а тот, к удивлению ристанийцев, гордо и радостно повиновался каждому его движению: эльфы и животные, чуждые злу, сразу понимали друг друга. Гимли усадили позади приятеля, он обхватил его, но было ему почти так же муторно, как Сэму Скромби в лодке.

– Прощайте, удачного поиска! – напутственно крикнул Эомер. – Скорей возвращайтесь, и да заблещут наши мечи единым блеском!

– Я вернусь, – проронил Арагорн.

– И меня ждите, – заверил Гимли. – Так говорить о Владычице Галадриэли отнюдь не пристало. И если некому больше, то придется мне поучить тебя учтивости.

– Поживем – увидим, – отозвался Эомер. – Видать, чудные творятся дела, и в диво не станет научиться любезности у гнома с боевым топором. Однако ж покамест прощайте!

С тем они и расстались. Ристанийским коням не было равных. Немного погодя Гимли обернулся и увидел в дальней дали муравьиный отряд Эомера. Арагорн не оборачивался, чтобы не упустить след под копытами, и склонился ниже холки Хазуфела. Вскоре они оказались близ Онтавы, и обнаружился, как и говорил Эомер, след подмоги с востока.

Арагорн спешился, осмотрел следы и снова вскочил в седло, отъехал влево и придержал коня, чтобы ступал осторожнее. Потом будто что-то приметил, опять спешился и долго расхаживал, обыскивая глазами израненную землю.

– Что ясно, то ясно, а ясно немного, – выговорил он наконец. – Конники на обратном пути все затоптали, подъехавши строем от реки. Только восточный след свежий и нетронутый, и назад, к Андуину, он нигде не сворачивает. Сейчас нам надо ехать помедленнее и глядеть в оба, не было ли бросков в стороны. А то орки, видать, здесь как раз и учуяли погоню: того и гляди, попробуют подевать куда-нибудь пленников, пока не поздно.

День понемногу мрачнел. С востока приплыли тяжелые тучи. Темная муть заволокла солнце, уходившее на запад, а Фангорн приближался, и все чернее нависали лесистые склоны. Ни налево, ни направо никакие следы не уводили, путь устилали трупы и трупики, пронзенные длинными стрелами в сером оперенье.

Тускнели сумерки, когда они подъехали к лесной опушке; в полукружье деревьев еще дымился неостывший пепел огненного погребенья. Рядом были свалены грудой шлемы и кольчуги, рассеченные щиты, сломанные мечи, луки, дротики и прочий воинский доспех. Из груды торчал высокий кол, а на нем гоблинская башка в изрубленном шлеме с едва заметной Белой Дланью. Поодаль, у берега реки, вытекавшей из лесной чащи, возвышался свеженасыпанный холм, заботливо обложенный дерном; в него были воткнуты пятнадцать копий.

Арагорн с друзьями принялись обыскивать поле боя, но солнце уже скрылось, расползался густой туман. Ночью нечего было и надеяться набрести на след Пина и Мерри.

– Все попусту, – угрюмо сказал Гимли. – Много загадок выпало нам на пути от Тол-Брандира, но эта – самая трудная. Наверно, горелые кости наших хоббитов смешались с костями орков. Тяжко придется Фродо, коли весть эта застанет его в живых, и едва ли не тяжелее будет тому старому хоббиту в Раздоле. Элронд им идти не велел.

– А Гэндальф решил – пусть идут, – возразил Леголас.

– Ну, Гэндальф тоже пошел и сам же сгинул первым, – заметил Гимли. – Ошибся он на этот раз в своих расчетах.

– Не в том был расчет Гэндальфа, чтобы спастись от гибели или уберечь нас, – сказал Арагорн. – Тут не убережешься, а берись за дело волей-неволей, чем бы оно ни кончилось. Так вот: отсюда мы пока никуда не тронемся. Непременно надо оглядеться поутру.

Заночевали чуть дальше от кровавого поля, под раскидистыми ветвями гостеприимного дерева, совсем бы каштан, да только многовато сберег он широких, бурых прошлогодних листьев, нависших отовсюду, точно хваткие старческие руки; они скорбно шелестели под легким ночным ветерком.

Гимли поежился. У них было всего-то по одеялу на каждого.

– Давайте разведем костер, – сказал он. – Ну, опасно, ну и ладно. Пусть их орки сбегаются на огонь, как мотыльки на свечку!

– Если вдруг наши несчастные хоббиты блуждают в лесу, они тоже сюда прибегут, – сказал Леголас.

– Мало ли кого притянет наш костер, не орков, может статься, и не хоббитов, – сказал Арагорн. – Мы ведь неподалеку от горных проходов предателя Сарумана. И на опушке Фангорна, где лучше, как говорится, веточки не трогать.

– Подумаешь, а мустангримцы вчера большой огонь развели, – сказал Гимли. – Они не то что веточки – деревья рубили, сам видишь. Сделали свое дело, переночевали здесь же, и хоть бы что.

– Во-первых, их было много, – отвечал Арагорн. – Во-вторых, что им гнев Фангорна, они здесь редко бывают, и в глубине леса им делать нечего. А нам, чего доброго, надо будет углубиться в Лес. Так что поосторожнее! Деревья не трогайте!

– Деревья и незачем трогать, – сказал Гимли. – Конники их и так тронули, вон сколько лапника кругом валяется, да и хвороста хоть отбавляй.

Он пошел собирать хворост и лапник и занялся костром; но Арагорн сидел безмолвно и неподвижно, прислонившись к мощному стволу, и Леголас стоял посреди прогалины, наклонившись и вглядываясь в лесную темень, будто слушал дальние голоса.

Гном понемногу развел костер, и все трое обсели его, как бы заслоняя от лишних взглядов. Леголас поднял глаза и посмотрел на охранявшие их ветви.

– Взгляните! – воскликнул он. – Дерево радуется теплу!

Может быть, их обманула пляска теней, однако всем троим показалось, что нижние, тяжкие ветви пригнулись к огню, а верхние заглядывали в костер; иссохшие бурые листья терлись друг о друга, будто стосковавшись по теплу.

Внезапно и воочию, как бы напоказ, была им явлена безмерная, чуждая и таинственная жизнь темного, неизведанного Леса. Наконец Леголас прервал молчание.

– Помнится, Келеборн остерегал нас против Фангорна, – сказал он. – Как думаешь, Арагорн, почему? И Боромир тоже – что за россказни слышал он про этот Лес?

– Я и сам наслышался о нем разного – и от гондорцев, и от других, – отвечал Арагорн, – но, когда бы не Келеборн, я бы по-прежнему считал эти россказни выдумками от невежества. Я-то как раз хотел спросить у тебя, есть ли в них толика правды. Но коль это неведомо лесному эльфу, что взять с человека?

– Ты странствовал по свету больше моего, – возразил Леголас. – А у нас в Лихолесье о Фангорне ничего не рассказывают, вот только песни поют про онодримов, по-вашему онтов, что обитали здесь давным-давно – ведь Фангорн древнее даже эльфийских преданий.

– Да, это очень древний Лес, – подтвердил Арагорн, – такой же древний, как Вековечный у Могильников, только этот вдесятеро больше. Элронд говорил, что они общего корня: останки могучей лесной крепи Предначальных Времен – тех лесов без конца и края, по которым бродили Перворожденные, когда люди еще не пробудились к жизни. Однако есть у Фангорна и собственная тайна. А что это за тайна, не знаю.

– Я так и знать не желаю, – сказал Гимли. – Пусть Лес не тревожится за свои тайны, мне они ни к чему.

Кинули жребий, кому оставаться на часах: первым выпал черед Гимли. Остальные двое улеглись, и сон мгновенно оцепенил их; однако Арагорн успел проговорить:

– Гимли! Не забудь – здесь нельзя рубить ни сука, ни ветки. И за валежником далеко не отходи, пусть уж лучше костер погаснет. Чуть что – буди меня!

И уснул как убитый. Леголас покоился рядом с ним: сложив на груди легкие руки, лежал с открытыми глазами, в которых дремотные видения мешались с ночной полуявью, ибо так спят эльфы. Гимли сгорбился у костра, задумчиво поводя пальцем вдоль острия секиры. Лишь шелест дерева нарушал безмолвие.

Вдруг Гимли поднял голову и в дальнем отблеске костра увидел сутулого старика, укутанного в плащ; он опирался на посох, шляпа с широкими обвислыми полями скрывала его лицо. Гимли вскочил на ноги, потеряв от изумления дар речи, хотя ему сразу подумалось, что они попали в лапы к Саруману. Арагорн с Леголасом приподнялись, пробужденные его резким движением, и разглядывали ночного пришельца. Старик стоял молча и неподвижно.

– Подходи без опаски, отче, – выпрямившись, обратился к нему Арагорн. – Если озяб, погреешься у костра.

Он шагнул вперед, но старец исчез, как провалился. Нигде поблизости его не оказалось, а искать дальше они не рискнули. Луна зашла; костер едва теплился.

– Кони! Наши кони! – вдруг воскликнул Леголас.

А коней и след простыл. Они сорвались с привязи и умчались неведомо куда. Все трое стояли молча, бессильно опустив руки, ошеломленные новой зловещей бедой. До единственных здешних соратников, ристанийских витязей, сразу стало далеко-далеко: за опушками Фангорна простиралась, лига за лигой, необъятная и тревожная степь. Откуда-то из ночного мрака до них словно бы донеслись ржанье и лошадиный храп; потом все стихло, и холодный ветер всколыхнул уснувшую листву.

– Ну что ж, ускакали они, – сказал наконец Арагорн. – Ни найти, ни догнать их не в нашей власти: если сами не вернутся, то на нет и суда нет. Отправились мы пешком, и ноги пока остались при нас.

– Ноги! – устало фыркнул Гимли. – Пускать свои ноги в ход – это я пожалуйста, только есть свои ноги не согласен. – Он подкинул хворосту в огонь и опустился рядом.

– Совсем недавно тебя и на лошадь-то было не заманить, – рассмеялся Леголас. – Ты погоди, еще наездником станешь!

– Куда уж мне, упустил свой случай, – отозвался Гимли. – Если хотите знать, – сказал он, мрачно помолчав, – то это был Саруман, и никто больше. Помните, Эомер как говорил: является, дескать, старец-странник в плаще с капюшоном. Так и говорил. То ли он, Саруман, лошадей спугнул, то ли угнал, ничего теперь не поделаешь. И попомните мое слово, много бед нам готовится!

– Слово твое я попомню, – обещал Арагорн. – Попомню еще и то, что наш старец прикрывался не капюшоном, а шляпой. Но все равно ты, пожалуй что, прав, и теперь нам не будет покоя ни ночью, ни днем. А пока все-таки надо отдохнуть, как бы оно дальше ни вышло. Ты вот что, Гимли, спи давай, а я покараулю. Мне надо немного подумать, высплюсь потом.

Долго тянулась ночь. Леголас сменил Арагорна, Гимли сменил Леголаса, и настало пустое утро. Старец не появлялся, лошади не вернулись.

Глава III

Урукхай

Пин был окован смутной и беспокойной дремой: ему казалось, что он слышит собственный голосок где-то в темных подвалах и зовет: «Фродо, Фродо!» Но Фродо нигде не было, а гнусные рожи орков ухмылялись из мрака, и черные когтистые лапы тянулись со всех сторон. Мерри-то куда же делся?

Пин проснулся, и холодом повеяло ему в лицо. Он лежал на спине. Наступал вечер, небеса тускнели. Он поворочался и обнаружил, что сон не лучше яви, а явь страшнее сна. Он был крепко-накрепко связан по рукам и ногам. Рядом с ним лежал Мерри, лицо серое, голова обмотана грязной кровавой тряпкой. Кругом стояли и сидели орки, и числа им не было.

Трудно складывалось былое в больной голове Пина, еще труднее отделялось оно от сонных видений. А, ну да: они с Мерри бросились бежать напропалую, через лес. Куда, зачем? Затмение какое-то: ведь окликал же их старина Бродяжник! А они знай бежали, бежали и орали, пока не напоролись на свору орков: те стояли, прислушивались и, может, даже не заметили бы их, да тут поди не заметь. Заметили – вскинулись: визг, вой, и еще орки за орками выскакивали из ольшаника. Они с Мерри – за мечи, но орки почему-то биться не желали, кидались и хватали за руки, а Мерри отсек несколько особо хватких лап. Эх, молодчина все-таки Мерри!

Потом из лесу выбежал Боромир: тут уж оркам, хочешь не хочешь, пришлось драться. Он искрошил их видимо-невидимо, какие в живых остались, бежали со всех ног. Но они втроем с Боромиром далеко не ушли, их окружила добрая сотня новых орков, здоровенных, с мечами и луками. Стрелы так и сыпались, и все в Боромира. Боромир затрубил в свой огромный рог, аж лес загудел, и поначалу враги смешались и отпрянули. Но на помощь, кроме эха, никто не спешил; орки расхрабрились и освирепели пуще прежнего. Больше Пин, как ни силился, припомнить ничего не мог. Последнее, что помнил, – как Боромир, прислонясь к дереву, выдергивал стрелу из груди; и вдруг обрушилась темнота.

«Ну, наверно, дали чем-нибудь по голове, – рассудил он. – Хоть бы Мерри, беднягу, не очень поранили. А как с Боромиром? И с чего это орки нас не убили? Где мы вообще-то и куда нас волокут?»

Вопросов хватало – ответов не было. Он озяб и изнемог. «Зря, наверно, Гэндальф уговорил Элронда, чтоб мы пошли, – думал он. – Какой был от меня толк? Помеха, лишняя поклажа. Сейчас вот меня украли, и я стал поклажей у орков. Вот если бы Бродяжник или хоть кто уж догнали бы их и отобрали нас! Да нет, как мне не стыдно! У них-то ведь дела поважнее, чем нас спасать. Самому надо стараться!»

Пин попробовал ослабить путы, но путы не поддавались. Орк, сидевший поблизости, гоготнул и сказал что-то приятелю на своем мерзостном наречии.

– Отдыхай, пока дают, ты, недомерок! – обратился он затем к Пину на всеобщем языке, и звучал он чуть ли не мерзостнее, чем их собственный. – Пока дают, отдыхай! Ножками-то зря не дрыгай, мы тебе их скоро развяжем. Наплачешься еще, что не безногий, соплями и кровью изойдешь!

– Моя бы воля, ты бы и щас хлюпал, смерти просил, – добавил другой орк. – Ох, попищал бы ты у меня, крысеныш вонючий!

И он склонился к самому лицу Пина, обдав его смрадом и обнажив желтые клыки. В руке у него был длинный черный нож с зубчатым лезвием.

– Тише лежи, а то ведь не выдержу, пощекочу немножечко, – прошипел он. – Еще чухнешься – я, пожалуй, и приказ малость подзабуду. Ух, изенгардцы! Углук у багронк ша пушдуг Саруман-глоб бубхош скай! – И он изрыгнул поток злобной ругани, щелкая зубами и пуская слюну.

Пин перепугался не на шутку и лежал без движения, а перетянутые кисти и лодыжки ныли нестерпимо, и щебень впивался в спину. Чтоб легче было терпеть, он стал прислушиваться к разговорам. Кругом стоял галдеж, и, хотя орки всегда говорят, точно грызутся, все же ясно было, что кипит какая-то свара, и кипела она все круче.

К удивлению Пина, оказалось, что ему почти все понятно: орки большей частью изъяснялись на общем наречии Средиземья. Тут, видно, был пестрый сброд, и, говори каждый по-своему, вышла бы полная неразбериха. Злобствовали они недаром: не было согласья насчет того, куда бежать дальше и что делать с пленниками.

– И убить-то их толком нет времени, – пожаловался кто-то. – Прогуляться – прогулялись, а поиграться некогда.

– Тут ладно, ничего не поделаешь, – сказал другой. – Убьем хоть поскорее, прямо щас и убьем, а? Чего их с собой тащить, раз такая спешка. Завечерело уже, надо бежать дальше.

– Приказ есть приказ, – отозвался басистый голос. – ВСЕХ ПЕРЕБИТЬ, КРОМЕ НЕВЫСОКЛИКОВ. ИХ ПАЛЬЦЕМ НЕ ТРОГАТЬ. ПРЕДСТАВИТЬ ЖИВЬЕМ КАК МОЖНО СКОРЕЕ. Что непонятно?

– Непонятно, зачем живьем, – раздалось в ответ. – С ними что, на пытке потеха?

– Да не то! Я слышал, один из них что-то там знает или есть у него при себе что-то, какая-то эльфийская штуковина, помеха войне. А допрашивать всех будут, вот и живьем.

– Ну и что, ну и все? Давайте щас обыщем и найдем! Мало ли что найдется, самим еще, может, понадобится!

– Забавно разговариваете, – мягко сказал жуткий голос. – Пожалуй, донести придется. Пленников НЕ ВЕЛЕНО ни мучить, ни обыскивать: такой У МЕНЯ приказ.

– У меня такой же, – подтвердил басистый голос. – ЖИВЬЕМ, КАК ВЗЯЛИ: НЕ ОБДИРАТЬ. Так мне было велено.

– А нам ничего такого никто не велел! – возразил один из тех, кто начал спор. – Мы с гор прибежали убивать, мстить за наших: все ноги отбили. Вот и хотим – убить, и назад.

– Мало ли чего вы хотите, – раздался ответный рык. – Я – Углук. Я над вами начальник. И веду вас к Изенгарду самым ближним путем!

– А что, Саруману уже и Всевидящее Око не указ? – спросил жуткий голос. – Мы что-то не туда бежим: в Лугбурзе ждут нас и наших вестей.

– Да как же через Великую Реку, – возразил кто-то. – А к мостам не пробьемся: маловато нас все-таки.

– А вот я переправился, – сказал жуткий голос. – Крылатый назгул ждет-поджидает нас там, на севере, на восточном берегу.

– Может, и поджидает! Ты-то с ним улетишь, прихватишь пленников и будешь в Лугбурзе молодец молодцом; а мы пробирайся как знаешь через эти края, где рыщут коневоды. Не-ет, нам надо вместе. Края опасные: кругом разбойники да мятежники.

– Ага, вместе нам надо, – прорычал Углук. – С вами, падалью, вместе только в одну могилу. Как с гор спустились, так обделались. Где бы вы были, не будь нас! Мы – бойцы, мы – Урукхай! Мы убили большого воина. Мы взяли в плен эту мелюзгу. Мы – слуги Сарумана Мудрого, Властителя Белой Длани, подающей нам вкусную человечину. Мы – посланцы Изенгарда, вы шли за нами сюда и за нами пойдете отсюда, нашим путем. Я – Углук, слышали? Я свое слово сказал.

– Многовато наговорил ты, Углук. – В жутком голосе послышалась издевка. – Ох, как бы в Лугбурзе совсем не решили, что умной башке Углука не место на его плечах. А заодно и спросят: откуда ж такое завелось? Уж не от Сарумана ли? А Саруман-то кто такой, с чего это он свои поганые знаки рисует? Властитель Белой Длани, ишь ты! Спросят они у меня, у своего верного посланца Грышнака, а Грышнак им скажет: Саруман – паскудный глупец, а то и предатель. Но Всевидящее Око следит за ним и уж как-нибудь его устережет.

– «Падаль» он говорит? Про кого, про нас? Слыхали, ребята, они человечину жрут: да не нас ли они едят, не нашу ли мертвечину!

Орки загалдели, залязгали обнаженные мечи. Пин осторожно крутнулся в путах: не будет ли чего видно. Охранники оставили хоббитов и подались поближе к заварушке. В сумеречном полусвете маячила огромная черная фигура – должно быть, Углук, – а перед ним стоял Грышнак, приземистый и кривоногий, но неимоверно широкоплечий, и руки его свисали чуть не до земли. Их обступили гоблины помельче. «Не иначе как северяне», – подумал Пин. Они выставили мечи и кинжалы, но нападать на Углука не решались.

А тот гаркнул, и, откуда ни возьмись, набежали десятка полтора орков его породы. Внезапно Углук прыгнул вперед и короткими взмахами меча снес головы паре недовольных. Грышнак шарахнулся в темноту. Прочие попятились, один споткнулся о Мерри и с проклятием растянулся плашмя. Зато спас свою жизнь: через него перепрыгнули меченосцы Углука, рассеивая и рубя противников. Охранника с желтыми клыками распластали чуть не надвое, и труп его с зубчатым ножом в руке рухнул на Пина.

– Оружие отставить! – рявкнул Углук. – Хватит с них! Бежим на запад, вниз проходом и прямиком к холмам, дальше по берегу до самого леса. Бежать будем днем и ночью, понятно?

«Давай-давай, – подумал Пин, – пока ты, гнусное рыло, будешь их собирать да строить, мы тут авось кое-что свое провернем».

И было что провертывать. Острие черного ножа полоснуло его по плечу, скользнуло к руке. Ладонь была вся в крови, но холодное касание стали бодрило и обнадеживало.

Орки понемногу строились, но кое-кто из северян опять заартачился, двоих изенгардцы зарубили, остальные понуро повиновались. Стояла ругань, царила неразбериха. За Пином почти наверняка никто не следил. Ноги его были спутаны плотно, руки – только в кистях, и не за спиной, а впереди. И хотя узел затянули нестерпимо, пальцами он шевелить мог. Он подвинул мертвеца и, сдерживая дыхание, стал тереть перетяжку об отточенное лезвие: рука трупа крепко сжимала нож. Перерезал! И по-хоббитски ловко наладил и затянул двойную петлю на прежний манер; только теперь она, если надо, мигом развязывалась. А уж потом лежал смирнее смирного.

* * *

– Пленных на плечи! – рявкнул Углук. – И без штучек! Если кто из них по дороге подохнет, отправитесь за ними!

Дюжий орк ухватил Пина, точно куль муки, продел башку между его связанными руками, поддернул руки книзу, приплюснув хоббита лицом к чешуйчатой шее, и побежал со всех ног. Так же было – углядел он одним глазом – и с Мерри. Орковы лапы-клешни сжимали руки Пина мертвой хваткой, когти впивались в тело. Он зажмурил глаза и постарался снова заснуть.

Вдруг его опять бросили на камни. Ночь едва надвинулась, и тощий полумесяц плыл на запад. Они были на краю скалы, тусклая мгла расстилалась впереди. Где-то рядом журчала вода.

– Вот они, дозорные, вернулись, – сказали рядом.

– Ну, что видели? – рыкнул Углук.

– Да ничего не видели, один только всадник, удрал на запад. Впереди никого нет.

– Пока нет, а потом чего будет? Ну дозорные из вас! Почему не подстрелили? Он же поднимет тревогу, и подлюги коневоды нас еще до утра перехватят. Теперь бежать надо вдвое шибче прежнего.

На Пина пала черная тень Углука.

– Давай вставай! – велел орк. – Не всё моим ребятам тебя таскать. Сейчас дорога пойдет под гору, беги сам, только смотри у меня! Не вздумай кричать, удрать тоже не пробуй – не выйдет. А в случае чего я из тебя жилы-то повытяну, не рад будешь, что жив остался.

Одним махом перерезав ременные путы, он освободил ноги Пина, схватил его за волосы и поставил перед собой. Пин упал как подкошенный, и Углук снова вздернул его стоймя за волосы. Орки заливались хохотом, Углук сунул ему в зубы фляжку, и горло Пина обожгла какая-то скверная, горькая и вонючая жидкость. Ноги, однако, выпрямились; боль пропала, он мог стоять.

– Где там другой! – сказал Углук. Он отошел к Мерри и дал ему здоровенного пинка. Мерри застонал, а Углук рывком посадил его, сдернул перевязь с пораненной головы и смазал рану каким-то черным снадобьем из деревянной коробочки. Мерри вскрикнул от боли, яростно отбиваясь. Орки свистели и улюлюкали.

– Лечиться не хочет, вот обалдуй! – гоготали они. – Сам не знает, чего ему надо! Ох, ну мы с ними потом и позабавимся!

Покамест, однако, было не до забав. Нужно было скорее бежать и чтобы пленники бежали наравне. Углук лечил и вылечил Мерри на свой манер: ему залили в глотку мерзкое питье, перерезали ножные путы, вздернули на ноги, и Мерри стоял, чуть пошатываясь, бледный, угрюмый, но живехонький. Лоб был рассечен, но боль унялась, и на месте воспаленной, кровоточащей раны появился и остался навсегда глубокий бурый шрам.

– А, Пин, вот и ты! – сказал он. – Тоже решил немного прогуляться? Не вижу завтрака, а где твоя постель?

– А ну, заткни глотку! – рявкнул Углук. – Языки не распускать! Молчать, пока зубы торчат! Обо всем будет доложено, и с рук вам ничего не сойдет. И постелька вас ждет, и лакомый завтрак – кости свои сгрызете!

Спускались тесниной в туманную степь. Мерри и Пина разделяла дюжина или больше орков. Наконец под ногами зашелестела трава, и сердца хоббитов воспрянули.

– Прямо бегом марш! – скомандовал Углук. – Держать на запад и чуть к северу. Лугдуш ведущий – не отставать!

– А что нам делать, когда солнце взойдет? – спросил кто-то из северян.

– Брать ноги в руки! – ощерился Углук. – А ты как думал? Может, сядем на травку, подождем бледнокожих?

– Мы же под солнцем не можем бежать!

– У меня побежите сломя голову! – пообещал Углук. – Помните, мелюзга: кто начнет спотыкаться, тому, клянусь Белой Дланью, не видать больше своей берлоги. Навязали вас, гнид, на мою голову, эх вы, горе-вояки! Давай живей шевелись, покуда не рассвело!

Орки сорвались с места и припустились звериной побежкой. Это был не воинский строй, а гурьба: бежали вразброд, натыкаясь друг на друга и злобно переругиваясь, – бежали, однако ж, очень быстро. К хоббитам было приставлено по три охранника. Пин оказался в хвосте ватаги. «Долго так не пробегу, – думал он, – с утра маковой росинки во рту не было». Один из охранников держал наготове плеть-семихвостку, но пока что в ней не было нужды: глоток мерзостного бальзама по-прежнему горячил и бодрил. И голова была на диво ясная.

Снова и снова виделось ему, как наяву, склоненное над их прерывчатым следом суровое лицо Бродяжника, без устали бегущего вдогон. Но даже и Следопыт, опытный из опытных, – что он разберет в этой слякотной каше? Как различит его и Мерри легкие следы, затоптанные и перетоптанные тяжелыми коваными подошвами?

За откосом, через милю или около того, они попали в котловину, под ногами была сырая мягкая земля. Стелился туман, осветленный косым прощальным светом месяца. Густые черные тени бегущих впереди орков потускнели и расплылись.

– Эй там! Поровнее! – рявкнул сзади Углук.

Пина вдруг осенил быстрый замысел, и медлить он не стал. Он бросился направо, увернулся от простершего лапы охранника, нырнул в туман и, споткнувшись, растянулся на росистой траве.

– Стой! – завопил Углук.

Орки спутались и смешались. Пин вскочил на ноги и кинулся наутек. Но за ним уже топотали орки; кто-то обошел его спереди.

«Спастись и думать нечего! – соображал Пин. – Главное-то сделано – я оставил назатоптанные следы на сырой земле!»

Он схватился за горло связанными руками, отстегнул эльфийскую брошь и обронил ее в тот самый миг, когда его настигли длинные руки и цепкие клешни.

«Пролежит здесь, наверно, до скончания дней, – подумал он. – И зачем я ее отстегнул? Если кто-нибудь из наших и спасся, наверняка они охраняют Фродо!»

Ременная плеть со свистом ожгла ему ноги, и он подавил выкрик.

– Будет! – заорал подоспевший Углук. – Ему еще бежать и бежать. Обои вшивари пусть ноги в ход пустят! Помоги им, только не слишком!.. Получил на память? – обратился он к Пину. – Это так, пустяки, а вообще-то за мной не заржавеет. Успеется, а пока чеши давай!

Ни Пин, ни Мерри не помнили, как им бежалось дальше. Жуткие сны и страшные пробуждения сливались в один тоскливый ужас, и где-то далеко позади все слабее мерцала надежда. Бежали и бежали – со всех ног, кое-как поспевая за орками; выбивались из сил, и плеть подгоняла их, жестоко и умело. Запинались, спотыкались и падали – тогда их хватали и несли.

Жгучее оркское снадобье потеряло силу. Пину опять стало зябко и худо. Он споткнулся и упал носом в траву. Когтистые лапы подхватили его и подняли, опять его несли, как мешок, и ему стало темным-темно: ночь ли наступила, глаза ли ослепли, какая разница.

Он заслышал грубый гомон: должно быть, орки требовали передышки. Хрипло орал Углук. Пин шлепнулся оземь и лежал неподвижно, во власти мрачных сновидений. Но скоро снова стало больно: безжалостные лапы взялись за свое железной хваткой. Его бросали, встряхивали, наконец мрак отступил, он очнулся и увидел утренний свет. Его швырнули на траву; кругом выкрикивали приказы.

Пин лежал пластом, из последних сил отгоняя мертвящее отчаяние. В голове мутилось, в теле бродил жар: верно, опять поили снадобьем. Какой-то орк, подавшись в его сторону, швырнул ему кусок хлеба и обрезок сухой солонины. Тронутый плесенью черствый ломоть Пин жадно сглодал, но к мясу не прикоснулся. Он, конечно, с голоду и сапог бы съел, но нельзя же брать мясо у орка, страшно даже подумать чье.

Он сел и осмотрелся. Мерри лежал ничком неподалеку. Они были на берегу бурливой речонки, впереди возвышались горы: ранние солнечные лучи брызнули из-за вершины. Ближний склон оброс понизу неровным лесом.

У орков опять был яростный галдеж и свара: северяне ни за что не хотели бежать дальше с изенгардцами. Одни показывали назад, на юг; другие – на восток.

– Ладно, хватит! – заорал Углук. – Дальше мое дело! Убить нельзя, вам сказано, а хотите их бросить, бросайте: понабегались, мол, так и мы понабегались не меньше вашего – бросайте! А уж я присмотрю, никуда они не денутся. Урукхай потрудится и повоюет, ему не привыкать. Боитесь бледнокожих, так и бегите! Вон туда – в лес! – зычно указал он. – Может, и доберетесь – больше-то вам некуда. Давай шевелись! Да живо, пока я не оттяпал башку-другую: то-то взбодритесь!

Еще ругань, еще потасовка – и больше сотни орков отделились и опрометью кинулись по речному берегу в сторону гор. При хоббитах остались изенгардцы: плотная, сумрачная свора, шесть-семь дюжин здоровенных, черномазых и косоглазых орков с большими луками и короткими, широкими мечами, – и с десяток северян, посмелее и покрупнее.