Кромешная ночь

Джим Томпсон

Кромешная ночь

1

Пока мотался с вокзала на вокзал в Чикаго, слегка простыл, потом Нью-Йорк, там в ожидании стрелки с Боссом замутил трехдневный гудеж с девками, так что поправить здоровье, увы, не получилось. Когда приехал на Лонг-Айленд, был уже никакой. Впервые за много лет заметил в мокроте следы крови.

Зал ожидания станции Пиердейл крошечный – вошел и вышел; стою в дверях, смотрю. Главная улица. Она там всего-то четыре квартала, делит город на две половины, одинаково задрипанные. Ведет к педагогическому колледжу – полудюжине красных кирпичных домиков, разбросанных примерно на пяти гектарах неухоженной территории кампуса. Самое высокое здание – три этажа. А общежития так и вовсе бараки.

Напал кашель, я закурил сигарету, утихомирить. Подумал: может, рискнуть да опрокинуть два-три стопарика – как-то же надо от похмелья избавляться. «Надо» – это даже не то слово! Поднял свои два чемодана и шагнул на улицу.

Отчасти, конечно, тому виной было мое настроение, но чем дальше я углублялся в Пиердейл, тем меньше он мне нравился. Весь городок скукоженный, поганый – как яблоко, загнившее на ветке. Местная промышленность, похоже, отсутствует напрочь – так, собирают в кучку то, что привезут фермеры. Чтобы в Нью-Йорк на работу ездить – с этим тоже облом: куда там, девяносто пять миль, шутка ли! Педагогический колледж как раз кстати – все-таки подспорье, но он, видать, тоже маленький и никчемный. И у всего вокруг унылый вид – как у лысеющих мужиков, что зачесывают последние пряди волос из-за ушей на макушку.

Прошел пару кварталов, и ни одного бара – ни на главном «броде», ни в переулках. Потный, дрожа всеми поджилками, я поставил чемоданы и прикурил еще одну сигарету. Опять закашлялся. Выругал про себя Босса последними словами, какие только вспомнил.

Я все на свете отдал бы за то, чтобы вновь оказаться на той автозаправке в Аризоне.

Но это – дудки. Или я буду с тридцатью тысячами Босса, или не будет ни тысяч, ни меня, ни вообще ничего.

Остановился у обувного магазина и, выпрямившись, краем глаза поймал свое отражение в витрине. Особо не впечатлился. Нет, ну, конечно, видно, что за последние восемь-девять лет я практически выздоровел: вон какой стал – почти как огурчик, чего там. Но вот красавцем – нет, не сделался. Штабелями при виде меня девки не укладываются, врать не буду. Главное, росточком не вышел. В витрине отражался мальчик, который пытается выглядеть мужчиной. Как говорится, метр с кепкой. Ну, полтора.

Отвернулся от витрины, постоял, посмотрел снова. Светить деньгами мне не с руки, это да, но, чтобы иметь приличные ботинки, человеку что, непременно надо в золоте купаться? Новая обувка всегда влияла на меня благотворно. Надел – и кум королю, даже если остальное не очень катит. Захожу внутрь.

У входа небольшой прилавок, полный носков и подвязок, над ним морда щекастого малого средних лет – хозяин, надо полагать; склонился, читает газету. На меня едва глянул, лишь ткнул через плечо большим пальцем.

– Тебе туда, сынок, – проговорил он. – К тем красным кирпичным зданиям – видал?

– Что?! – вырвалось у меня. – Да какой я тебе…

– Туда, туда. Ходи прямо, не промахнешься, там пристроят. Направят в общагу и скажут все, что тебе надо знать.

– Слышь, ты! – сказал я. – Я ведь…

– Давай-давай, топай, сынок.

Что меня в жизни сильно раздражает, так это когда меня называют сынком. Дико ненавижу это обращение. Я вздел чемоданы повыше да как грохну ими об пол! От сотрясения у него чуть очки с носа не слетели.

Подошел к примерочным креслам, сажусь. Покрасневший, с обескураженным видом он последовал за мной, сел против меня на табурет.

– Не надо так. Зачем? – произнес он с укоризной. – Ай, вспыльчивый какой! Надо за собой следить.

Это он в точку. Мне предстояло крепко держать себя в руках.

– Да надо, конечно, – процедил я с ухмылкой. – Просто, когда меня называют сынком, я взрываюсь. Ты ж тоже, наверное, так же… когда тебя пузаном величают.

Он начал было хмуриться, но в конце концов усмехнулся. Ладно, думаю, парень ты вроде неплохой.

Просто любопытный больно. Деревенщина! Я попросил принести самые лучшие штиблеты на каблуке и суперской толстой подошве, и он занялся своим делом. Двигался, правда, нога за ногу, чтобы успеть ковырнуть меня как можно большим количеством вопросов.

Не в педагогический ли колледж я приехал? И не слишком ли поздно: семестр давно начался! Где думаю поселиться? Место забил?

Я сказал, что задержался по болезни, а жить буду на квартире у мистера Джей Си Уинроя.

– У Джейка Уинроя?! – кинул он на меня удивленный взгляд. – Да ты неужто не… Зачем тебе туда?

– Главным образом из-за цены, – объяснил я. – То ж самый дешевый пансион из всех предлагаемых колледжем!

– Ну да, – кивнул он, – но ты хоть знаешь, почему там так дешево, сынок… в смысле, молодой человек? Да потому что квартировать у них никто не жаждет!

Я разинул рот, сижу гляжу на него. С этаким жутко обеспокоенным видом.

– Ох, да ни фигас-се, – говорю. – Ты, что ли, серьезно? Это тот самый Уинрой?

– В том-то и дело! – Он победительно вскинул голову. – Он самый и есть, кто ж еще! Жулик, собиравший дань со всех – черт бы их драл-то – ипподромов штата!

– Ни фигас-се, – повторил я. – А я думал, его закрыли!

Хозяин лавки улыбнулся снисходительно и жалеючи.

– Отстал, отстал ты от времени, сы… Слушай, как тебя звать-то?

– Бигелоу. Карл Бигелоу.

– Отстаешь от жизни, Карл. Джейк на свободе уже… два, четыре… шесть или семь месяцев. Тошно, видать, ему в тюряге сделалось. Невмоготу стало – даже притом, что большие люди платили крутые бабки, лишь бы сидел да помалкивал.

Я продолжал изображать обеспокоенность, даже испуг.

– Ты пойми правильно: я не говорю, что с тобой в доме этого Уинроя что-то должно случиться. Есть у них, кстати, и еще один жилец – не студент, нет. Просто работает чувак неподалеку – в пекарне, что ли, – и ничего, живет себе, в ус не дует. Полиция неделями к дому не подходит.

– Еще и полиция! – пробурчал я.

– А ты как думал! Надо же им следить, чтобы Джейка не кокнули. Пойми, Карл, – заговорил он с нажимом, будто объясняет умственно отсталому ребенку. – Этот Джейк – он же главный свидетель по делу о шайке в верхах, которая опекала букмекеров! Только он один может ткнуть пальцем в каждого из оборзевших политиков, всяких там взяточников-судей и прочих крупных коррупционеров. Так что с тех самых пор, как он согласился дать показания и вышел из тюрьмы, следователи опасаются, чтоб его не порешили.

– Апып… – я даже поперхнулся. Но, вообще-то, благодаря разговору с этим клоуном мое здоровье резко улучшилось. – А пып-пытались уже?

– Ну-ка, ну-ка… Встань на минуточку, Карл. Не жмет? Давай тогда вторую туфлю примерим… Не-ет, никто не пытался ни разу. И чем больше об этом думаешь, тем легче понять почему. В обществе просто нет большой заинтересованности в том, чтобы букмекеров посадили, и это тоже понятно. Люди не видят, что дурного – делать ставки у них в конторах, если прямо на ипподроме по закону можно. Но заключать пари, делать ставки – это одно, а убийство – извините, совсем другой коленкор. Такое народу не понравится, и, конечно, все сразу поймут, кому оно выгодно. И у тех же букмекеров весь бизнес прахом пойдет. Такой вонизм подымется, что наверху просто придется изобразить кое-какую чистку – пусть через силу, пусть нехотя, но придется.

Я кивнул. Это он точно, не в бровь, а в глаз. Джейка Уинроя убивать нельзя. Во всяком случае, нельзя убивать его так, чтобы это выглядело заказухой.

– И что, по-твоему, теперь будет? – спросил я. – Так и позволят Джей… мистеру Уинрою спокойно дать показания?

– Отчего ж нет-то! – фыркнул он. – Если доживет. Как суд начнется – съездит, даст показания; лет, этак, через сорок. Может, через пятьдесят… В них и потопаешь?

– Ага. Старые сам выкинь, ладно?

– Н-да, вот таким вот образом. Заканителят. Все откладывают и откладывают. Суд переносили дважды, и будут продолжать в том же духе. Готов поставить сотню долларов на то, что никакого суда не допустят.

Деньги-то он потерял бы. Суд был уже назначен – через три месяца, и никто его откладывать не собирался.

– Что ж, – сказал я, – видимо, так и будет. Хорошо, что ты мне объяснил, а то и не знаю уж, как бы я жил у этих Уинроев.

– Не тушуйся, – подмигнул он мне. – Тебе, может, еще и понравится. Миссис Уинрой еще та штучка, но это я не к тому, чтобы в ее дела лезть, осуждать… Ты меня понял?

– Разумеется. Еще та – как ты сказал? – штучка, да?

– Ну, то есть, похоже, она бы не отказалась, если бы ей кто-нибудь подвернулся. Джейк женился на ней, когда переехал отсюда в Нью-Йорк, он там высоко летал – сыт, пьян и нос в табаке. Для нее то, как она живет сейчас, – у-у – большое понижение!

К кассе забирать сдачу я подошел с хозяином вместе.

На первом углу свернул налево, зашагал по немощеному переулку. Тут даже и домов-то не было, только задний фасад углового конторского здания с одной стороны да какой-то двор за забором с другой. Тротуар узкий, под ногами неровные грубые кирпичи, но мне теперь было все нипочем. Возникло ощущение, будто я вырос и стал как бы на равных со всем, что меня окружало. Предстоящее дело уже не казалось мне безнадежным. Хотя встревать в него у меня никакого желания не было – ни прежде, ни теперь. Теперь главным образом из-за того, что я узнал об этом Джейке.

Эк ведь, до чего этот несчастный раздолбай похож на меня! Был ничем, но лез из кожи вон, чтобы стать кем-то. Удрал из захолустья и завел себе парикмахерскую в Нью-Йорке. Единственное ремесло, которым владел (точней, единственное, в чем худо-бедно петрил), это стрижка-брижка – чем он еще мог заняться? Но уж парикмахерскую приобрел правильную, какую надо – у самого здания Сити-Холла! Правильно обхаживал правильных завсегдатаев, смеялся их сальным шуткам, лизал задницы, втирался в доверие. К моменту, когда все рухнуло, он уже много лет не брал в руки ножниц, зато денег (всяческой дани и взяток) через его руки проходило по лимону в месяц.

Ну как есть раздолбай – ни кожи ни рожи, ни образования, ничего, – а умудрился влезть на самый верх. И вот теперь на дно обратно – шмяк! Сидит опять в захолустье, в той самой – об одном-единственном кресле – парикмахерской, с которой начинал, да пытается еще слегонца наварить на семейном своем обиталище, развалюхе, которую даже не продашь.

Все нахапанное на рэкете сгинуло. На часть бабок наложил лапу штат, еще изрядный кус выхватили федеральные власти, остальное докушали господа адвокаты. Все, что осталось, это жена, причем ходит слушок, будто он давно от нее доброго слова не может дождаться, не говоря уже о чем-то большем.

Я шел и все думал о нем, жалел; даже не заметил, как подрулил большой черный «кадиллак», и на человека, в нем сидящего, не обратил внимания. Только было нацелился пройти мимо, слышу: «Псст!», гляжу – здра-асте! – да это же Кувшин-Варень!

Опустил наземь чемоданы, сошел с поребрика.

– Ты, гнида сцаная, – приветствовал его я. – Почем слово за шухер?

– Спокуха, – осклабился он, сузив глаз. – Желаю знать, почем твое слово, сынишка. Твой поезд уже час как сдриснул.

Я покачал головой, от обиды онемев. Ведь ясен пень: не Босс подвесил его мне на бейцым. Если бы Босс опасался, что я сделаю ноги, меня бы тут не стояло изначально.

– Давай-ка хряй отсюда, – сказал я. – Черт тебя принес! Если не уберешься из города с концами, уберусь я.

– Да ну? И что, по-твоему, скажет на это Босс?

– А спроси его, – предложил я. – Расскажи, как рассекал тут в цирковом фургоне и ко мне на улице подкатывал.

Он облизнул губы, явно смущенный. Я прикурил сигарету, опустил пачку в карман и вновь вынул руку. Скользнул ею вдоль спинки сиденья.

– Ну ладно, ладно, чо ты возбухаешь! – забормотал он. – В субботу будешь в городе? Босс вернется, и… э, э!

– Нож выкидной, – объяснил я. – Сейчас он у тебя в горле на три миллиметра. Хочешь поглубже щекотнуться?

– Ты чо? Прям в жопу раненная рысь… Э, э!

Я усмехнулся и выпустил нож, он упал на сиденье.

– Чирк можешь оставить себе, – сказал я. – Все равно собирался выкинуть. А Боссу передай, что повидаться с ним приеду обязательно.

Обругав меня, он со скрежетом воткнул передачу и пулей рванул с места – мне аж отпрыгнуть пришлось, не то с ним вместе так бы и уехал.

Посмеиваясь, вернулся на тротуар.

Кувшин-Варень у меня давно дожидался, только все случая не было. Еще с тех пор, как законтачил со мной в Аризоне, – крутой какой: прямо с первотыка наезжает. Я ничего ему еще не сделал, а он давай с ходу погонять… Какой я ему пацан! Какой сынишка! Интересно, что на сей раз все это означало.

Кувшин-Вареню обещанное лавэ надо как хряку сиськи. Когда-то он был бутлегером, потом соскочил и до войны еще, очень вовремя, переключился на подержанные машины. Теперь у него несколько стоянок в Бруклине и Квинсе; легально (если бывает что-то легальное в торговле левыми тачками) он делает денег больше, чем когда-то ему приносило нелегальное спиртное.

Но если он вписался нехотя, зачем рвет на ходу подметки? Уж сюда-то точно не обязательно было соваться! Тем более сегодня. Боссу, между прочим, это совсем не понравится. Стало быть… Стало быть – что?

Так ни до чего и не додумавшись, я подошел к дому Уинроев.

2

Тому, кто много мотылялся по востоку Штатов, такие дома должны примелькаться. Всего два этажа, но выглядит выше, потому что узкий, с остроконечной крышей и дымовыми трубами с обоих концов конька; по середине ската пара чердачных слуховых окошек, тоже остроухих. Такие домики, когда покрашены под позолоту, смотрятся чертовски круто, однако обычно их малюют таким цветом, из-за которого они выглядят в два раза хуже некрашеных. Этот был выкрашен в казенную зелень с блевотно-бурыми наличниками.

Я, как увидел, сразу и сочувствовать этому Уинрою почти перестал. Мужик, который живет в таком доме, должен знать, что сам нарывается. Вы ж понимаете, и хоть меня на этот счет, быть может, чуточку заносит, но жить вот так я просто не вижу смысла. Я тоже купил себе в Аризоне халабуду, но халабудой она оставалась недолго. Я выкрасил ее в слоновую кость, наличники и прочие причиндалы сделал голубыми, а по оконным рамам прошелся ярчайшим красным лаком… Красиво? А то нет: как на рождественской открытке!

Пихнул перекошенную калитку. По скрипучим ступенькам поднялся на веранду и позвонил в звонок. Раз позвонил, потом еще, послушал, как звенит внутри, и ни ответа ни привета. И никакого шевеления вокруг.

Я развернулся и оглядел голый двор. Понятно: парень слишком ленив, чтобы засеять его хотя бы травкой. В облупившемся заборчике дыры – недостает половины штакетин. Затем я поднял взгляд и поглядел через улицу. А! Вот она.

Я не позволил себе подать виду, но сразу понял, что это она и есть. Пусть в свитере, в джинсах и с волосами, собранными в конский хвост. Стоит в дверях небольшого бара поодаль, а на лице неуверенность: стою ли я того, чтобы ей напрягаться.

Я спустился с крыльца, вышел за калитку, а она неуверенно направилась через улицу.

– Вы к кому? – окликнула она меня еще издали. – Чем могу вам помочь?

Голос у нее был этакой манерной дамы – они такие голоса специально себе отращивают, – как бы приятный, но с хрипотцой и не без металла. А уж где она набралась манер, об этом ясно говорит физиономия: вся ее юность была, похоже, сплошным родео на хвостангах – когда в кроватях, а когда и не только. В глаза глянешь – мама дорогая! – случись что, она тебя так обложит, столько выдаст грязи, сколько не найдешь на квадратной миле сортирных стенок, самых расписных.

– Я ищу мистера или миссис Уинрой, – сказал я.

– И что? Вот я как раз и есть миссис Уинрой.

– Как поживаете? – пропел я. – Меня зовут Карл Бигелоу.

– И что? – Это ее «и что» сразу начало меня доставать. – И что, мне положено обрадоваться?

– Не смею надеяться, – сказал я. – Но может быть, вас обрадуют пятнадцать долларов в неделю?

– Пят… А, ну конечно! – Она вдруг улыбнулась. – Простите великодушно, Карл… мистер Бигелоу. Нашей уборщице… то есть горничной… пришлось уехать домой повидать родителей – что-то у них там приключилось, не знаю, – а вас мы ожидали на прошлой неделе, но потом все как-то завертелось, закрутилось…

– Конечно. Разумеется… – прервал я поток самооправданий. Противно, когда человек так уродуется из-за жалкой пятнашки баксов. – Это полностью моя вина. Можно, я слегка заглажу ее, предложив вам немножко выпить?

– Вообще-то, я как раз только что, вы… – Она замялась, задумалась и сразу стала мне куда милее. – Если вы уверены, что…

– Могу себе позволить, – сказал я. – Сегодня праздную. А ужиматься начну с послезавтра.

– Что ж, – проговорила она, – в таком случае…

Я взял ей два виски. Потом, заметив, что у нее вертится на языке вопрос, дал тридцать долларов.

– За две недели вперед, – пояснил я. – о’кей?

– Ах, ну что вы! – изобразила она протест, с этакой хрипотцой, во всей красе демонстрируя голос манерной светской дамы. – Платить вперед совсем не обязательно. Все-таки мы – мистер Уинрой и я – делаем это не ради денег. Считаем, что такие вещи в каком-то смысле наш социальный долг. Понимаете? Когда живешь в маленьком городке при колледже, надо…

– Слушайте, давайте дружить, – сказал я.

– Дружить? Боюсь, что я не совсем вас…

– Да ладно. Будьте проще. Я не успел приехать, как через четверть часа уже узнал обо всех проблемах мистера Уинроя.

Ее лицо чуть напряглось.

– Что же вы сразу-то не сказали! А то я тут, как дура последняя…

– Я ж говорю, – повторил я, – будьте проще! – И я осклабился, предъявив коронную свою улыбку – широкую, мальчишескую, открытую. – Когда мне втирают про то, как все завертелось, про дуру последнюю и прочую дребедень, у меня голова сразу кругом. А она и так у кого угодно закружится, стоит ему только взглянуть на вас.

Она улыбнулась. Положила руку на мое запястье и сжала.

– Вас, мужчин, только послушай! Или вы это в хорошем смысле?

– Конечно, в хорошем, неужто в плохом, – усмехнулся я.

– Боже, я, наверно, выгляжу ужасно! Нет, честно-честно, Карл… Ой, что я говорю? Не слушайте меня. Вот разболталась! Уже по имени к вам обращаюсь!

– Вообще-то, ко мне все так обращаются, – успокоительно произнес я. – Я даже и не знаю, как бы я себя чувствовал, если бы кто-нибудь вдруг назвал меня «мистер».

«Но если кто-то попытается, против не буду, – подумал я. – И наверное, постараюсь к этому привыкнуть».

– Тут такое было, Карл, такое! Месяцами я не могла дверь открыть без того, чтобы передо мной тут же не вырос коп или газетчик, а потом… Только это я подумала, что наступила передышка, как все понеслось сызнова. Поймите, Карл, я не люблю ныть, я и сейчас не ною, но…

Ныть и жаловаться она, естественно, любила, да еще как! Это все любят. Однако дамочка, которая столь долго каталась как сыр в масле, не может не быть достаточно хитра, чтобы сверх меры нытьем не увлекаться.

Она сняла с волос резинку и слегка их взлохматила – как раз настолько, чтобы выглядеть по-свойски.

– Все это действительно ужасно, – сказал я. – И как долго вы планируете здесь кантоваться?

– Как долго? – Она коротко усмехнулась. – Похоже, всю оставшуюся жизнь.

– Да ну, несерьезно, – сказал я. – Такая женщина, как вы!

– Ну почему несерьезно? Что я теперь могу? Все побоку пустила, выйдя за Джейка. Перестала петь… Вы знаете, что я была певицей? Все сгинуло. Много лет уже я не была в ночном клубе – я имею в виду по работе, а не просто зайти пропустить рюмашку. Пропало все – голос, контракты, буквально все. Да ведь и юность ушла.

– Вот это бросьте, – сказал я. – Даже и слышать не хочу.

– Да я не жалуюсь, Карл. Ни боже мой… Как насчет еще по одной?

На сей раз я позволил ей самой заплатить за выпивку.

– Что ж, – снова заговорил я. – Я, конечно, про ваше дело многого не знаю, поэтому мне легко говорить. Но…

– Да?

– Я думаю, мистеру Уинрою следовало бы оставаться в тюрьме. Я бы на его месте остался.

– Вы-то остались бы. Любой мужчина бы остался.

– Но ему, может быть, лучше знать, – сказал я. – Он, видимо, продумал крутую комбинацию, чтобы вам снова взлететь наверх, выше, чем были.

Она резко ко мне обернулась, ожгла взглядом. Но я смотрел все теми же невинными распахнутыми глазами.

Пламя в ее взоре угасло, она улыбнулась и снова стиснула мою руку.

– С вашей стороны, Карл, предполагать такое очень мило, но, боюсь… Я вся внутри выжжена… В общем, что толку говорить, когда сделать я все равно ничего не в силах.

Я вздохнул и дернулся идти за новой порцией выпивки.

– Давайте остановимся, – сказала она. – Я знаю, вы не можете этого себе позволить, да и мне хватит. И так уже я вроде как немножко не в себе. И вообще, меня раздражает, когда человеку достаточно, а он глушит одну за одной.

– О чем вы говорите! – подхватил я. – Это, по-моему, без всяких слов ясно. Я на это смотрю точно так же. Могу выпить рюмку, могу даже три или четыре, но затем, конечно, нужен перерыв. Вообще для меня главное – общение, компания, ведь вот же, по идее, что важно.

– Конечно! Разумеется! – закивала она. – Именно так и должно быть.

Я забрал сдачу, мы вышли из бара. Перешли дорогу, я взял с веранды чемоданы и двинулся за ней в отведенную мне комнату. При этом вид у хозяйки был какой-то слегка озадаченный.

– На мой взгляд, все замечательно, – сказал я. – Уверен, мне здесь понравится.

– Карл… – Она уставилась на меня странным взглядом. Вроде и дружелюбным, но все равно каким-то странным.

– Да? – отозвался я. – Что-нибудь не так?

– Вы ведь гораздо старше, чем выглядите, правда?

– А что, на вид дитё малое? – Затем я кивнул, трезво и серьезно. – Наверное, я чем-то себя выдал, – сказал я. – Иначе вы бы нипочем не догадались.

– Почему вы говорите это таким тоном? Вам не нра…

– Нравится не нравится – что толку? – пожал плечами я. – Ну конечно нравится. Обожаю. Быть мужчиной, который выглядит сопляком. Редкое счастье, не правда ли? Сделаешь что-нибудь как нормальный взрослый, и все смеются.

– Я не смеялась над вами, Карл.

– Просто я вам не давал такой возможности, – скривился я. – Представьте, что было бы, если бы мы встретились иначе. Предположим, познакомились на вечеринке, и я попытался вас поцеловать – нормальное желание любого нормального мужчины. Вы бы ухохотались. И не говорите мне, что нет, потому что я-то знаю!

Я сунул руки в карманы и повернулся к ней спиной. Стоял, ссутулясь, и, склонив голову, разглядывал вытертый ковер под ногами. Старый, избитый, замызганный приемчик, но прежде он почти всегда действовал; сработает и с нею – в этом я был уверен.

Она прошла по комнате и встала передо мной. Взяла меня ладонью за подбородок и подняла его.

– Ты знаешь, кто ты есть? – с хрипотцой спросила она. – Ты настоящий хитрюга.

После чего поцеловала в губы.

– Хитрюга, – повторила она, глядя искоса и улыбаясь. – Что, интересно, такой матерый пройдоха делает в захолустном педагогическом колледже?

– А я и сам не пойму, – отозвался я. – В двух словах не объяснишь. Ну… ты, наверное, в общем-то, знаешь, как это бывает. Долго-долго изо дня в день делаешь одно и то же и вдруг обнаруживаешь, что вперед почти не продвигаешься. Поэтому начинаешь озираться в поисках способа все изменить. При этом то, что делал до сих пор, тебе уже так, скорей всего, осточертело, что с радостью хватаешься за любую возможность.

Она кивнула. Ей-то известно, как это бывает.

– Больших денег я никогда не зарабатывал, – сказал я. – Ну, и решил, что не мешало бы повысить образовательный уровень. Здесь дешево, но, судя по каталогам, не хуже, чем где бы то ни было. Правда, в этом я как раз и усомнился, едва успел сойти с поезда. Вплоть до того, что чуть не полез обратно в вагон.

– Да уж, – мрачно подтвердила она. – Я тебя понимаю. И тем не менее… собираешься все-таки попробовать, верно?

– Ну-у, вроде как, – сказал я. – М-м-м… А вот ответь мне на один вопрос.

– Если смогу.

– Они у тебя настоящие?

– Что-что? Ах вот ты о чем! – проговорила она, тихонько усмехнувшись. – Ну ты и хрюшка-хитрюшка! Так-таки хочешь убедиться?

– Ну так как?

– Как? А вот так!

Она резко наклонилась. Не сводя с меня вдруг заигравших глаз, принялась поводить плечами из стороны в сторону, вверх и вниз. Потом быстро сделала шаг назад, смеясь и отталкивая меня выставленными руками.

– Нет-нет-нет-нет! Нетушки, Карл! И так уже сама не знаю… Должно быть, совсем косая – напрочь стыд потеряла.

– Главное, все остальное не потерять, – сказал я первое, что пришло в голову.

Она опять засмеялась.

На сей раз ее смех был куда громче, чем прежде; хрипотцы в нем тоже прибавилось. Точь-в-точь ржанье, что доносится ночью из салунов определенного пошиба. Ну, сами знаете – когда все гурьбой толпятся у одного конца стойки, глядят на некоего парня зачарованно, заранее приоткрыв рты, скаля зубы и блестя остекленевшими глазами; окончание речи рассказчик словно припечатывает, с размаху хлопнув ладонью по прилавку. Тут-то и раздается гортанное ржанье.

– Ах, какой ты зайчик! – Вновь она коротко потрепала меня по щеке. – Зайчик какой сладкий! Сейчас я должна идти вниз: соберу по-быстрому что-нибудь к обеду. Обед через час, так что при желании можешь лечь отдохнуть.

На это я ответил в том смысле, что почему бы и нет, вот только шмотки распакую; она напоследок одарила меня улыбкой и вышла. Я принялся разбирать чемоданы.

Что ж, я мог быть вполне доволен тем, как на первых порах пошло дело. Был момент, когда я засомневался, не слишком ли я гоню, но, с другой стороны, все вроде бы пока о’кей. С такой мадамой, если она и впрямь проникнется к тебе расположением, можно будет тормоза и вовсе выкинуть.

Закончив раскладывать вещи, я растянулся на кровати с журналом, посвященным криминалистике и реальным расследованиям.

Перелистнул до той страницы, на которой остановился в поезде.

…стала история некоего Чарли Бигера «Малого» – самого неуловимого киллера в истории уголовного мира. Установить общее количество совершенных им заказных убийств, скорее всего, не удастся никогда, официально же ему вменяется шестнадцать эпизодов. По однотипным делам его разыскивает полиция Нью-Йорка, Филадельфии, Чикаго и Детройта.

В 1943 году Бигер Малый будто сквозь землю провалился – исчез сразу после того, как во время преступной разборки убили его брата и доверенного посредника «Большого» Люка Бигера. Что именно с Малым Бигером произошло, до сих пор является предметом жарких споров как в полицейских, так и в криминальных кругах. Ходят слухи, что несколько лет назад он умер от туберкулеза. По другим сведениям, его кто-то убил из мести, как его брата, Большого Люка. Есть и такие, кто утверждает, что он жив. Причина расхождений проста: что бы ни произошло с Малым Бигером, никто об этом рассказать не может, потому что лично его никто не знал. Вернее, из тех, кто его знал лично, в живых никого не осталось.

На заказчиков он выходил через брата. Полицией не задерживался, отпечатки пальцев у него не брали, его фотографий тоже нет. Разумеется, о столь активном преступнике не может не быть известно хотя бы что-то, и кое-что о Малом Бигере мы знаем. Но тот его портрет, который у нас все же имеется, составлен из разнородных фрагментов и поэтому в большей мере дразнит воображение, нежели несет в себе действительно полезную информацию.

Если предположить, что Малый Бигер жив и с тех пор не изменился, то это безобидный с виду мужчина маленького роста – чуть больше полутора метров при весе килограммов сорок пять. Из-за слабого зрения носит очки с толстыми стеклами. Предположительно болен туберкулезом. У него очень плохие зубы, щербатый рот. Раздражителен, очень неглуп, курит и пьет умеренно. По нашим оценкам, сейчас ему должно быть лет тридцать – тридцать пять, но выглядел он всегда моложе своих лет.

Несмотря на не слишком презентабельную внешность, Малый Бигер умеет располагать к себе людей, особенно женщин…

Я отложил журнал. Сел, сбросил башмаки на удлиняющей рост «манной каше». Подошел к трюмо, наклонил зеркало ниже и открыл рот. Вынул верхнюю и нижнюю вставные челюсти. Приподнял одно веко, другое, извлек контактные линзы.

Постоял немного еще, осмотрел себя в целом. Мне понравился мой загар, понравилось то, как я раздался, прибавил в весе. Кашлянул, посмотрел на платок, но увиденное там мне понравилось уже меньше.

Я снова лег, размышляя о том, что за здоровьем надо последить, и, кстати, вот: не будет ли мне вредно с нею трахаться?

Я закрыл глаза, подумал о ней… о нем… о Боссе… о Кувшин-Варене… об этой паршивой, рвотного цвета халабуде с голым двором и скрипучим крылечком и… Да, кстати, между прочим: калитка.

Мои глаза открылись, но я их тут же снова прикрыл. С этой калиткой надо что-то делать. А то пойдет кто-нибудь мимо – не ровён час, зацепится, одежду порвет…

3

С мистером Кендалом (вторым их квартирантом) я встретился на лестнице, спускаясь к обеду. Это был старый пень из тех, что с детства имеют начальственную осанку; мужчина этой породы сохранит значительный вид, даже выползая из-под двери общественного сортира, где его заперли. Он сказал, что весьма рад знакомству и почтет за честь содействовать моему обустройству в Пиердейле. Я поблагодарил.

– Я тут насчет работы думал, – сказал он по пути в комнату, служившую столовой. – С приездом вы, конечно, припозднились, это усложняет дело. Практически все места с неполным рабочим днем уже заняты. Но я взгляну – может, подыщу для вас что-нибудь у себя в пекарне; у нас, между прочим, студентов больше, чем на любом другом предприятии в городе. Не исключено – глядишь, что-нибудь и подвернется.

– Мне бы не хотелось заставлять вас из-за меня беспокоиться, – сказал я.

– Да какое тут беспокойство? Мы все-таки соседи, а кроме того… О, миссис Уинрой, как это красиво смотрится!

– Спасибо. – Она скривила губы, дунув на лезущую в глаз прядь волос. – А пора уже и на вкус попробовать. Скоро ли явится Джейк, все равно один бог знает.

Все сели. Мистер Кендал полностью взял на себя труд распорядителя: передавал, накладывал, тогда как хозяйка сидела, откинувшись в кресле, и обмахивалась ладонью. Насчет того, чтобы соорудить обед по-быстрому, она, оказывается, не шутила. Выскочила, видимо, в магазин да и набрала там первых попавшихся консервов.

Обед не был плох, вы не подумайте. Она накупила кучу всего, причем лучшего качества. Просто, если бы она хоть слегка приложила руки, получилось бы в два раза лучше и в два раза дешевле.

Мистер Кендал отведал спаржи и сказал, что она бесподобна. Попробовал кильку, импортных сардин и консервированный язык и тоже каждый раз хвалил. Приложил к губам салфетку, и, я думал, ее он тоже похвалит. Или разразится развернутым славословием по поводу несказанного качества хозяйского консервного ножа. Но нет, вместо этого вдруг повернулся и, склонив голову набок, посмотрел на дверь.

– Должно быть, это Руфь, – сказал он через мгновенье. – Верно я говорю, миссис Уинрой?

Миссис Уинрой послушала. Кивнула. Облегченно перевела дух.

– Слава богу, – просветлев, выговорила она. – А я уж боялась, что она там еще на день застрянет.

– Руфь – это молодая леди, которая здесь работает, – пояснил мне мистер Кендал. – Она тоже студентка колледжа. Очень славная девушка, весьма достойная.

– Правда? – счел возможным усомниться я. – Может, мне не следует этого говорить, но на мой слух… у нее погуливает поршень.

Старый пень посмотрел на меня без выражения. Миссис Уинрой коротко хохотнула.

– Да нет же, глупенький! – сказала она. – Машина не ее, ее папаши – «Па», как она его называет. Он ее увозит и привозит обратно, когда она ездит навещать родных на ферме.

В тоне миссис Уинрой мельком прозвучало что-то пародийное; правда, едва ли злое, скорее насмешливо-высокомерное.

Автомобиль остановился перед домом. Дверца открылась и закрылась (с дребезжащим лязгом), после чего мужской голос сказал: «Ну, пока, Руфь, береги себя», после чего постукивание поршня в изношенном цилиндре возобновилось и автомобиль уехал.

Скрипнула калитка. Послышались шаги на дорожке – странные: шаг – и тут же удар, этакий шаг с прихлопом. Странные шаги двинулись по дорожке – то есть не шаги, конечно, а она, эта самая Руфь, странными шагами одолела дорожку (шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук), поднялась на крыльцо (шаг-стук, шаг-стук) и пошла по веранде.

Мистер Кендал глянул на меня и печально качнул головой.

– Бедная девочка, – понизив голос, сказал он.

Миссис Уинрой, извинившись, встала.

Она встретила Руфь в дверях дома и тут же отправила ее по коридору прямиком на кухню. Поэтому я девчонку почти не разглядел – вернее, только и успел бросить на нее один-единственный взгляд. Но то, что я увидел, поразило меня. Может быть, вас это не поразит, но меня поразило.

На ней было старенькое, какое-то серо-буро-малиновое пальтецо (настолько явно из универмага «Сирс и Роубак», что по совести эта уважаемая торговая фирма должна была бы ей за его ношение приплачивать) и грубошерстная юбка. На носу очки, в каких ходил, может быть, еще ваш дед, – маленькие круглые стекла, стальные дужки, оправа, давящая на переносицу. Такие очки делают глаза похожими на орешки в тарелке взбитых сливок. Волосы черные, густые и блестящие, но прическа – убиться можно!

У нее была одна нога, правая. Пальцы левой руки, сжимающие перекладину костыля, казались слегка кривоватыми.

Было слышно, как миссис Уинрой на кухне ею командует – опять-таки не то чтобы зло, но довольно жестко и нервно. Доносился шум воды, льющейся в раковину, звон кастрюль и шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук во все более и более быстром темпе; в этих звуках слышалась встревоженность, покорность, признание вины. Казалось, чуть напрягись, и на их фоне расслышишь учащенное биение сердца.

Мистер Кендал передал мне сахарницу, а затем и в свой кофе положил ложечку сахара.

– Ц-ц-ц, – произнес он.

По книжкам я давно знал, что иногда люди произносят такие звуки, но в реальной жизни он был первым, от кого я их услышал.

– Как жаль! Такая славная девушка!

– М-да-а, – сказал я, – надо же!

– И ничего тут, видимо, не попишешь. Так и придется ей всю жизнь с этим маяться.

– Это вы к тому, что ей на деревянную ногу капусты не накосить? – переспросил я. – Так насчет этого есть обходные способы.

– Ну-у-у, – начал он, смущенно глядя в тарелку, – вообще-то, да, семья у них очень бедная. Но тут… в общем, дело тут не в деньгах.

– А в чем же?

– Ну… гм… гм… – Он даже покраснел. – Я, в сущности… гм… ничего конкретного о ее ситуации не знаю, но, насколько мне известно, дело в весьма специфической деформации ее левой… ну, как это…

– Ну! ну! – подстегивал его я.

– …нижней конечности! – закончил он.

Он так запинался и страдал, словно в этом слове было что-то неприличное. Я внутренне ухмыльнулся и опять его понукаю: «Ну! Конкретней!..» Но он не пожелал больше говорить о Руфи и ее… гм… конечностях, а я не стал настаивать. Когда не знаешь, оно даже как-то интереснее.

Я предчувствовал, что все узнаю сам.

Он набил трубку и прикурил. Спросил меня, замечал ли я когда-нибудь, сколь многие достойные люди – люди, которые бьются как рыба об лед, делают все от них зависящее, – от жизни получают слишком мало.

– Ясен пень, – подтвердил я.

– Н-да, – проговорил он. – Однако же у каждой тучки, как я понимаю, есть и светлая изнанка. Руфь не могла устроиться ни к кому другому, а миссис Уинрой не могла… гм… миссис Уинрой испытывала некоторые трудности в кадровом вопросе. Так что все замечательно сошлось. Миссис Уинрой получила благодарную и усердную прислугу. А Руфь имеет стол и дом и деньги на расходы. Теперь, кажется, пять долларов в неделю.

– Да неужто? – вскинулся я. – Пять долларов в неделю! Это, должно быть, ужасная нагрузка для бюджета миссис Уинрой.

– С учетом всех обстоятельств, думаю, да, – серьезно согласился он. – Но Руфь на редкость хороший работник.

– А как же! Старается – за такие-то деньжищи!

Он вынул трубку изо рта, заглянул в ее чашечку.

Поднял взгляд на меня и хмыкнул.

– У меня нет привычки без конца ссылаться на собственный опыт, мистер Бигелоу, но… в общем, я много лет преподавал. Вел курс родной литературы. Да-да, и в этом колледже тоже какое-то время работал. Тогда еще живы были мои родители, и на нас троих моей зарплаты категорически не хватало. Поэтому я сменил амплуа и занялся делом, которое кормит лучше. Но интерес к литературе у меня никогда не пропадал, и особенно я обожаю сатириков.

– Понятно, – сказал я.

Пришла пора и мне слегка покраснеть.

– Но мне всегда казалось, что сатира не может существовать вне области, где царит атмосфера совершенства. То есть должно быть либо совершенство, либо не надо ничего. Буду рад одолжить вам «Путешествия Гулливера», мистер Бигелоу. А также избранные сочинения Луцилия, Ювенала, Батлера…

– Все, все, сдаюсь. И так уже, в натуре, выше крыши! – Улыбаясь, я поднял руки вверх. – Извините, мистер Кендал.

– Ничего, ничего, – миролюбиво замотал он головой. – Вам просто неоткуда знать, но студентка, которая зарабатывает пять долларов в неделю, имея при этом полный пансион, может считать, что она очень неплохо устроилась. По крайней мере, в этом городе.

– Конечно, – сказал я. – Ни капельки не сомневаюсь.

Внезапно у меня насчет него появилась сумасшедшая идея – из тех, что возникают в минуты озарений. Потому что не от каждого встречного-поперечного может быть прок, а вот от этого тупого, спесивого старого пня – хо-хо! – еще как может! Значит, надо его купить – дать ему то, что он хочет, а потом запрячь его и на нем ехать. Если придется ломать комедию, он может послужить мне опорой, а может и в полном смысле реально выручить. Впрочем, не исключено, что он вообще здесь только для того, чтобы за мной приглядывать, пасти меня, смотреть, как бы я отсюда не свинтил.

Нет, это вряд ли. Как я говорил уже, Босс знает: никуда я не денусь. И осечек за мной не водится. Так что это свое подозрение я выкинул из головы решительно. Подобные фантазии, вообще-то, до добра не доводят.

Из кухни вышла миссис Уинрой, взяла с серванта сумочку. У стола задержалась.

– Не хочу торопить вас, джентльмены, но Руфь готова приступить к уборке, как только вы закончите.

– Конечно, конечно. – Мистер Кендал поднялся, отодвинул стул. – Что если нам взять с собой кофе в гостиную, а, мистер Бигелоу?

– А вы не могли бы захватить с собой чашку Карла? – спросила хозяйка. – Я хотела еще минутку с ним поговорить.

– Разумеется, конечно, – с готовностью согласился он.

Он взял наши чашки и перешел в гостиную – напротив, через коридор. А я вышел за хозяйкой следом на крыльцо.

На улице стемнело. Женщина стояла ко мне вплотную.

– Ах ты, мерзавчик! – полушутя напала на меня она. – Думаешь, я не слышала, как ты меня продернул? Я, значит, подвергаю свой бюджет большой нагрузке, да?

– Черт! – воскликнул я. – Как же я мог – такой удобный случай да упустить! Между прочим, когда дело до всяких подначек доходит, я…

Она хихикнула.

– Послушай, Карл, зайка…

– Да-а? – проговорил я, обхватывая ее пониже талии.

– Или нет, все, все, зайчик, я помчалась, надо в город сбегать. Постараюсь обернуться мигом, но, если Джейк вернется, пока меня нет, не надо… в общем, не обращай на него внимания.

– Довольно сложная задачка, на мой взгляд, – сказал я.

– Это я к тому, что он почти наверняка явится пьяный. Если задерживается допоздна, всегда пьяный приходит. При этом наболтать может с три короба, но ни на что реальное его не хватит. Просто не обращай внимания ни на какие его слова, и все будет в ажуре.

Я сказал, что постараюсь. Что я еще мог сказать? Она наскоро, но довольно крепко меня поцеловала. Затем отерла мне губы платком и пошла с крыльца вниз.

– Помни, Карл. Просто не обращай внимания.

– Ладно, усёк, – сказал я.

Мистер Кендал ждал, переживая, что остынет мой кофе. Я заверил его, что это не важно, как раз такой я и люблю, и тогда он, расслабившись, откинулся в кресле. Опять повел разговор о том, чтобы найти для меня работу, – то, что она нужна мне, он считал само собой разумеющимся. От работы для меня переключились на его собственную. Насколько я понял, он был в пекарне за начальника, хотя официально таковым не числился и вкалывал день и ночь, получая всего на несколько долларов больше обычного простого работяги.

Похоже, он решил посвятить весь свободный вечер тому, чтобы преподать мне полный курс истории хлебопекарного дела. Но вышло, что поразглагольствовать ему дали всего минут десять-пятнадцать, потому что потом прибыл Джейк Уинрой.

Вы, конечно, видели Джейка на фотографиях: его видел каждый, кто читает газеты. Однако на газетных снимках он, видимо, такой, каким оставался, пока был при делах. Так что тот Джейк, которого видели вы, и тот, которого увидел я, это два разных человека.

Мужик он был длинный, под два метра ростом, в норме его вес был бы килограмм под сто. Но теперь он отощал чуть ли не до семидесяти. Кожа на лице собралась складками. Брыли отвисли, уголки рта оттянулись вниз, под глазами мешки. Даже нос загнулся книзу. Висел, как тающая свечка, воткнутая в прилепленный к столбу блин грязного стеарина. Ссутулился, плечи опали. Подбородок чуть не касался грудины, тонкая шея вихлялась, вот-вот сломается под тяжестью головы.

Естественно, он был пьян в дымину. А что? Имел полное право! Потому что он был мертв – или все равно что мертв; надо полагать, он понимал это.

Входя в калитку, он, конечно, попался – я же говорил, калитка была сущий капкан. А когда он наконец из него вырвался, то промчался, загребая ногами, на грани падения, почти до самого крыльца. Пока на него взбирался, падал на каждой ступеньке по два раза – во всяком случае, судя по звукам, было очень на то похоже. По веранде пробежал на заплетающихся ногах. Ввалился в коридор. Стоял, клонясь и раскачиваясь, моргая и пытаясь сообразить, куда двигаться дальше.

– Мистер Уинрой! – Мистер Кендал стал осторожно к нему подбираться. – Может быть, вы… гм… Можно я уложу вас в кровать, мистер Уинрой?

– Как-кая-шо кровать? – икнув, выговорил Джейк. – Тык-к кто такой?

– Да ладно вам, вы же меня отлично знаете, сэр!

– Коэш-шно. Я – знаю, а ты-то сам – знаешь? Ты скажешь или нет? Г-говри!

Мистер Кендал поджал губы.

– Мистер Бигелоу, не сходить ли нам ненадолго в пекарню, а?

– А может, мне просто к себе подняться? – сказал я. – Я бы…

Тут Джейк как дернется, будто подстреленный.

Дернулся и аж завертелся, услышав незнакомый голос. Глянул на меня дикими глазами, и одна из его длинных жилистых рук выметнула указующий перст.

– Ты кто такой?

– Это мистер Бигелоу, – сказал мистер Кендал. – Ваш новый жилец.

– Да ну? Здра-асте вам! – Он сделал шаг назад, не спуская с меня глаз. – Ж-ж-жилец, да? Наш новый ж-ж-жилец – а-га! Ну на-адо же!

– Жилец – кто же еще! – возмутился мистер Кендал. – Очень приличный молодой человек, а вы сейчас закатываете отвратительную сцену, смущаете его. Слушайте, почему бы…

– Скажи-ите-ка! На-адо же!

При этом он исподволь сдвигался в сторону двери, отступал, пригнувшись и как бы на полусогнутых. Сквозь спутанные пряди сальных черных волос взглядом так и сверлил меня.

– Новый жилец! Я, видите ли, его смущаю! Я! Его! Смущаю! Это ж надо!

Его голос звучал как с заезженной пластинки – пластинки, запиленной тупой, изношенной иглой. Он виделся мне больным диким зверем, загнанным в угол.

– Ах как интересно! Коне-ечно!

Он не владел собой. Единственное, что он мог, – это пятиться, пятиться, пятиться…

– Слушайте, постыдились бы, сэр! Вы прекрасно знаете, что мистер Бигелоу и должен был приехать. Помню, как вы при мне говорили об этом с миссис Уинрой.

– Да ну? Вот это да! Мистер Бигелоу и должен был приехать? Все ждали-ждали, не могли дождаться!

Его спина коснулась противомоскитной сетчатой двери.

Тут он споткнулся о порог, пробежал, заплетаясь ногами, по веранде и с грохотом свалился с крыльца. Падая, сделал форменное сальто.

– Бог ты мой! – проговорил мистер Кендал, бросаясь включить свет на крыльце. – Бог мой! Он же, наверное, убился!

Ломая руки, Кендал пролетел веранду, сбежал с крыльца. Я неспешно пошел за ним. Однако Джейк Уинрой если и убился, то отнюдь не до смерти, а уж помощи от меня не желал и вовсе.

– Н-н-н-е-ет! – вопил он. – Нет! Нет! Нет!

Перекатился на живот, встал на ноги. Бросившись к калитке, поскользнулся и опять упал. Кое-как поднялся и на неверных ногах выскочил на дорогу.

И пустился в путь к центру города, причем по самой середине проезжей части. Взмахивая руками, вихляя ватными ногами и выписывая дикие кренделя. К тому же еще и бегом – что ему оставалось, как не бежать!

Мне ужасно было его жаль. Ему, конечно, не обязательно было доводить свой дом до состояния лачуги, этого я ему не прощал. Но все равно его было жалко.

– Пожалуйста, постарайтесь из-за этого не расстраиваться, мистер Бигелоу. – Кендал коснулся моей руки. – Просто он как примет на грудь, так дуреет.

– Конечно, – сказал я. – Я понимаю. У меня у самого отец крепко поддавал… Давайте свет выключим, а?

Кивком головы я указал на улицу. За моей спиной стайкой выкатившиеся из бара остолопы во все глаза таращились через улицу на нас.

Свет я выключил, вернулся и еще пару минут мы стояли на веранде, разговаривали. Он выразил надежду, что все это не слишком испугало Руфь. Еще раз пригласил меня в пекарню, но я отказался.

Набив трубку табаком, он нервно ею запыхтел.

– Не могу выразить, как я восхищен вашим самообладанием, мистер Бигелоу. Со своей стороны… боюсь, что я… А ведь я всегда считал себя человеком выдержанным и спокойным, но…

– Но так оно и есть, – заверил его я. – Вы были просто супер. Просто вы не привыкли общаться с пьяными.

– Вы говорите, ваш отец… гм… а?

Странно, чего ради я упомянул отца? Не в том смысле, что это может как-то повредить, но все это было так давно – больше тридцати лет назад!

– Да я, в сущности, ничего о нем и не помню, – сказал я. – Дело было в тридцатом году, я в те времена сосунком был; но вот мать… – То была ложь, которую требовалось вбить покрепче: мой возраст.

– Ц-ц-ц! Бедная женщина. Представляю, как ей приходилось ужасно.

– Он работал на угольной шахте, – продолжил я. – Около Макалестера, в Оклахоме. Профсоюз в те годы ничего не значил, к тому же – не мне, как говорится, напоминать вам – грянула депрессия. Работу можно было найти только на диких выработках, где ни разведки, ни инспекции. На толщину столбов между штреками вообще ноль внимания…

Я помолчал, вспоминая. Что я помнил? Помнил сгорбленную спину, свирепый взгляд полубезумных от страха глаз. Помнил сдавленные звуки по ночам, скрываемые рыдания.

– Он вбил себе в голову, что мы хотим его смерти, – рассказывал я. – Перевернешь ли тарелку с едой, порвешь одежду или еще что-нибудь такое сделаешь, отлупит почем зря… То есть других своих детей, я хочу сказать. Я-то был еще маленький.

– Да? Я только не совсем понимаю, почему…

– Это просто. Во всяком случае, ему это казалось очевидным. Он убедил себя в том, что мы стараемся покрепче привязать его к шахте. Сделать так, чтобы он никогда оттуда не вырвался. Как можно быстрее тратим все им заработанное, чтобы он подольше оставался под землей… пока не окажется там похоронен.

Мистер Кендал опять поцокал, потом говорит:

– Кошмар! Бедняга. Надо же как сам себя заморочил! Как будто от вас что-то зависело.

– Да нет, не зависело, конечно, – кивнул я, – но ведь ему от этого не легче. Хочешь не хочешь, должен был идти работать в забой: ведь когда человек вынужден – что ему остается? Хотя… все равно от этого не легче. Можно даже сказать, еще в два раза тяжелее. Потому что он видит себя не храбрым, благородным, дерзновенным или еще каким-то, каким каждому хочется себя видеть. Он просто крыса, загнанная в угол, и вести себя начинает соответственно.

– М-м-м. Похоже, вы необычайно вдумчивый молодой человек, мистер Бигелоу. Вы, кажется, сказали, ваш отец умер от пьянства?

– Нет, – сказал я. – Он умер в шахте. Его завалило такой толщей породы, что пришлось неделю откапывать.

После еще нескольких «ц-ц-ц» и «какой ужас» мистер Кендал отвалил в свою пекарню, а я пошел обратно в дом. Там я невзначай забрел на кухню.

Она стояла, склонившись над раковиной и сжимая костыль под мышкой, мыла посуду, которой там громоздилось чуть не тысяча предметов. Все время, пока прислуга отсутствовала, миссис Уинрой, похоже, копила немытые тарелки (как и прочие виды грязных и неприятных работ).

Я повесил пиджак на стул и закатал рукава. Взял большую ложку и принялся ею скоблить сковородки.

То, что удалось выскрести, собрал в одну и пошел с нею к двери черного хода.

С самого момента моего появления Руфь ни разу на меня не посмотрела; и теперь не взглянула тоже. Зато – ну надо же! – заговорила. Слова брызнули торопливым фонтанчиком, будто она ребенок, отважившийся прочесть стихотворение, – он знает, что лучше оттарабанить его быстро, а то собьешься и ничего не выйдет вообще.

– Мусорный бак у самого крыльца – вот прямо сразу, сбоку.

– То есть хозяева не держат кур? – удивился я. – Странно, столько еды пропадает, могли хотя бы кур завести.

– Д-да, – неуверенно согласилась она.

– Разве можно едой так разбрасываться? Когда на свете столько голодающих!

– Я… я тоже так думаю, – чуть задохнувшись, проговорила она.

Больше она в тот момент ничего произнести не смогла. Вспыхнула, как перегретый овин, и головой так низко наклонилась к раковине, что я уж думал, она туда нырнет. Я вынес объедки на крыльцо и неспешно вывалил в бак.

Я знал, что она чувствует. Мне ли не понимать ощущений того, кто всю жизнь будто не человек, а анекдот ходячий, кого окружающие не принимают всерьез и считают, что так и надо. Привыкнуть к этому невозможно, но к тому, чтобы не ожидать ничего иного, – привыкаешь.

Когда я вновь вошел в дом, она еще пребывала в потрясении оттого, что я заговорил с нею. Однако при всей своей потрясенности вполне явно показывала, что этому рада. Сказала, что мне не с-следует помогать ей вытирать посуду… и тут же сунула в руки полотенце. Сказала: «М-может, фартук наденете?» – и сама мне его повязала (при этом явно не спеша оторвать от меня дрожащие пальчики).

Мы стояли рядом, вместе вытирали тарелки, наши локти то и дело соприкасались. Сперва она при этом вздрагивала, отдергивая руку так, словно коснулась горячей плиты. Довольно скоро, впрочем, дергаться перестала. Был даже такой момент, когда мой локоть скользнул по ее груди, и мне показалось, что она к нему вроде как привалилась плотнее.

Исподволь за нею наблюдая, я увидел, что насчет ее левой руки я был прав. Пальцы действительно кривые. Этой рукой она владела не в полной мере и старалась ее от меня прятать. Но несмотря на руку и ногу (что бы там ни было у нее с ногой), как женщина она одарена была неслабо.

От тяжелой работы и дыхательных упражнений с костылем ее грудь поднялась и налилась так, что о-го-го. Ходьба на одной ноге сделала ее зад мощным и твердым. Взглянуть на него в отдельно взятом виде – чистой воды гузно шетландского пони. Это я не к тому, что он был так велик. Но как ладно он был к ней пристроен, как ловко состыкован с плоским животом и узкой талией! Словно с нею таким образом расплатились за все, что недодали в других местах.

А я ее и разговорил! И рассмешил! Второе кухонное полотенце обернул вокруг головы и заходил, завыступал перед ней, закуролесил; а она стоит, облокотясь на сушилку, и, раскрасневшаяся со смеху, машет руками:

– С-стой, Карл, стой! – Ее глаза сияют. В них словно взошло солнце и льет на меня жар и свет. – Д-да перестань же ты, ну хватит!

– Что – хватит? – возражал я, ничуть не унимаясь. – Что ты хочешь, чтобы я прекратил, Руфь? Вот это или вот это?

Продолжая дурачиться, я все время наблюдал за ней, и по ходу дела насчет кое-чего передумал. Решил, например, что не стану наставлять ее по поводу одежды. Не следует также снабжать ее ни пудрой, ни румянами. Потому что, хотя ей и неплохо бы примарафетиться, с этим она вполне справится сама, да и не очень-то ей это на самом деле нужно.

Тут ее смех внезапно смолк. Она застыла – стоит, смотрит на что-то у меня за спиной.

Куда она может смотреть, я догадался. Сейчас что-то будет, это я уже давно чувствовал. Медленно повернулся, особенно следя за тем, чтобы держать руки подальше от карманов.

То ли он позвонил в дверь, а мы звонок не услышали, то ли вошел без звонка, неизвестно. В общем, стоит – высокий костистый парнюга в седеющих кофейно-пегих усах и с цепким взглядом голубых глаз (впрочем, скорее дружелюбных, если приглядеться).

– Веселитесь на приволье, а, ребятишки? – вместо приветствия начал он. – Что ж, молодцы. Сердцу любо, когда видишь, как молодежь радуется жизни.

Руфь открыла рот. Закрыла. Я улыбался, ждал.

– Давно собираюсь съездить, навестить ваших родных, мисс Дорн, – продолжал он. – Слышал, у вас там прибавление, ребеночек народился… А вас, молодой человек, я вроде бы прежде не встречал. Я Билл Саммерс. Шериф Саммерс.

– Рад познакомиться, шериф, – сказал я, и мы пожали друг другу руки. – Я Карл Бигелоу.

– Надеюсь, я вас не слишком напугал. Заскочил посмотреть на пацана по имени… а, Бигелоу! А вы как сказали? Так вы и есть Карл Бигелоу?

– Да, сэр, – сказал я. – А что, шериф, что-то не так?

Он медленно смерил меня взглядом. Нахмурившись, оценил фартук, кухонное полотенце на голове – с таким видом, словно не может для себя решить, то ли усмехнуться, то ли выругаться.

– Есть мнение, что нам надо бы поговорить, Бигелоу… Будь он неладен, этот Джейк Уинрой, достал уже!

4

Мы пошли в мою комнату. Миссис Уинрой, явившаяся через пару минут после шерифа, так демонстративно распыхтелась, что пришлось нам удалиться наверх.

– Я, вообще-то, не понял, – сказал я. – Мистер Уинрой знал о моем приезде за несколько недель. Если я ему здесь не нужен, на кой же черт он…

– Ну, во-первых, он вас тогда еще не видел. А как увидел, да сопоставил с одним именем, которое по звучанию схоже с вашим… В общем, я могу понять, откуда у него взялось некоторое… скажем, беспокойство. Совсем не удивительное для человека в его положении.

– Если тут кто и вправе беспокоиться, так только я. Это я вам ответственно заявляю, шериф. И вообще, если бы я знал, что Джеймс Си Уинрой – это тот самый Джейк Уинрой, меня бы сейчас здесь не было.

– Да уж конечно. – Он сочувственно покачал головой. – Правда, с этим мне тоже не все ясно, сынок. Зачем вообще ты сюда приперся? Это ж от самой Аризоны и в такую дыру, как Пиердейл!

Я пожал плечами:

– Отчасти именно потому, что далеко. От Аризоны. Поскольку, если уж решил начать жизнь заново, надо как следует отряхнуть прах. Не так легко ведь сделаться чем-то в глазах людей, которые знают тебя и помнят, что ты был ничем.

– А-га. Вот оно как.

– Дело, конечно, не только в этом, – сказал я. – Здесь дешево и разрешают записаться вольнослушателем. Не так много колледжей, где это допускается, вы ж понимаете! Если у тебя нет аттестата средней школы – всё, отвали. – Я издал короткий смешок, постаравшись, чтобы он прозвучал мрачно и подавленно. – И надо же как вляпался! А ведь мечтал годами – чуточку подучиться, найти приличную работу и… Н-да, не надо было, видимо, строить иллюзии.

– Да ладно, сынок!.. – Он с огорченным видом прокашлялся. – Не бери в голову. Я понимаю, это дичь и чушь собачья, мне самому все это нравится не больше, чем тебе. Но у меня нет выбора – при том кто такой Джейк Уинрой. Так что ты уж выручи меня, давай вместе это как-нибудь по-быстрому утрясем.

– Спрашивайте, я все вам расскажу, шериф Саммерс, – сказал я.

– Отлично. Что у нас с родственниками?

– Отец у меня умер. Про мать и остальных членов семьи ничего не знаю – где они, что… У нас раздрай пошел сразу после смерти отца. Разбрелись кто куда. Это было так давно, что я не помню даже, как они выглядят.

– Да ну? – удивился он. – Неужто?

Я перешел к подробностям. Из того, что я сообщал ему, ничего проверить было невозможно, но я заметил, что он мне верит; да и странно было бы, если бы он совсем уж ничему не верил. Говорил-то я почти правду. Практически как на духу, за исключением дат. В начале двадцатых угольные шахты в Оклахоме прозябали в жуткой депрессии. Забастовки, беспорядки, усмиряющие население спецвойска, и ни у кого не было денег даже на харч, не говоря уже о врачах и похоронщиках. Было о чем подумать и помимо свидетельств о рождении и смерти.

Я рассказал ему о том, как мы перебрались в Арканзас – собирали там хлопок; потом двинулись дальше к югу, в долину Рио-Гранде, на фрукты и снова к северу, в Империал (штат Небраска), там как раз поспевал урожай… Сначала держались вместе, потом начали расставаться – на день, на два, когда это требовалось по работе. Все чаще расставались и наконец разбрелись окончательно.

Я продавал газеты в Хьюстоне. Был мальчиком на побегушках в Далласе. Разносчиком программок и шипучки в Канзас-Сити. А в Денвере перед самым отелем «Браун-Пэлэс» я выцепил из толпы пацана, одетого чуть получше, собравшись стрельнуть у него мелочишки на кофе. А он говорит: «Бог ты мой, Чарли, ты что, не узнаешь? Я же твой брат Люк…»

Но этот эпизод я, разумеется, опустил.

– Ладно, ладно, – перебил меня он. – Ты когда в Аризоне-то оказался?

Я столько ему лапши навешал, что у него уже начали сворачиваться в трубочку уши.

– В декабре сорок четвертого. Когда у меня день рождения, я сам толком не знаю, но тогда мне, насколько я помню, как раз стукнуло шестнадцать. Во всяком случае, – тут я счел нужным разыграть особенную тщательность подсчета, – больше семнадцати мне никак быть не могло.

– Понятное дело, – кивнул он, чуть нахмурившись. – Это и к гадалке не ходи. Не пойму, как тебе тогда могло быть даже и шестнадцать!

– Короче, шла война, и получить какую-либо помощь было сложно. А эти Филдсы – то есть мистер Филдс с женой (необычайно славная пожилая пара) – взяли меня на свою автозаправку. Платили немного, потому что и дохода она давала с гулькин нос, но мне там очень нравилось. Жил я у них прямо как все равно что сын и каждый цент откладывал. А два года назад, когда па… я хочу сказать, когда мистер Филдс скончался, я выкупил у старушки заведение. Думаю… – тут я поколебался, – думаю, это стало еще одной причиной, чтобы меня потянуло уехать из Тусона. Когда папа Филдс помер, а мама возвратилась в Айову, я как-то перестал там ощущать себя дома.

Шериф кашлянул и высморкал нос.

– Вот хренов Джейк, – проворчал он. – Так ты, стало быть, продал бензоколонку и приехал сюда, так?

– Да, сэр, – сказал я. – Хотите поглядеть на копию справки о продаже?

Вынул, показал. Да еще и несколько писем – из тех, которые миссис Филдс присылала мне из Айовы перед смертью. Их он смотрел куда внимательнее, чем справку о продаже, а когда закончил, снова высморкался.

– Фу-ты ну-ты, Карл! Мне даже стыдно, что я устроил тебе эту проверку, но, пожалуй, она еще не закончена. Ты не возражаешь, если я перекинусь с Тусоном парочкой телеграмм? Служба такая, что поделаешь! Иначе Джейк ни в жисть не перестанет тут метаться, как курица с отрубленной башкой.

– Это вы к тому… – я сделал паузу, – что хотите связаться с начальником полиции Тусона?

– Ну, ты ведь не возражаешь, верно?

– Нет, – сказал я. – Просто я его не знал так хорошо, как некоторых других. Вы не могли бы заодно послать весточку тамошнему шерифу?.. А, да, вот: еще окружному судье Маккаферти. Иногда я производил кое-какое обслуживание их автомобилей.

– Фут-ты ну-ты, ножки гнуты! – опять тряхнул он головой, вставая.

Я тоже встал.

– А много это времени займет, а, шериф? А то, покуда все не утрясется, мне оформляться в колледже не очень-то с руки.

– Конечно! И не надо, – кивнул он сочувственно. – Мы быстро все по полочкам раскидаем; как раз с понедельника и начнешь.

– Да, еще я хотел в Нью-Йорк сгонять, – сказал я. – Но без вашего разрешения, естественно, не поеду. Купил, понимаете, новый костюм, пока между вокзалами мотался, и к этой субботе мне там подгонку по фигуре должны закончить.

Я проводил его до двери своей комнаты, и мне показалось, что я услышал, как скрипнула дверь напротив.

– На такой службе, как у меня, положено вроде как уметь с людьми ладить, так что со мной тебе не придется прошибать стенку лбом. Но эти Уинрои… ох, не сэкономишь ты, у них поселившись, как бы тут ни было дешево. Так что, мой тебе совет…

– Да? – с готовностью вклинился я.

– Нет, – качнул он головой и вздохнул. – Пожалуй, теперь тебе нельзя. Джейк наскандалил, поднял тучу пыли, ты сразу съезжаешь, и тут уже не важно, что скажу я или скажешь ты: выглядеть это будет хреновато. Получится, что съехать тебе пришлось, а в его идиотской выходке какое-то зерно все-таки было.

– Да, сэр, – сказал я. – Ужасно жаль, что, прежде чем приехать, я не выяснил, кто он такой.

Пропустив его в дверь, я снова закрыл ее. Растянулся на кровати с сигаретой, лежал, прикрыв глаза и пуская дым в потолок. Чувствовал себя выжатым как лимон. Не важно, как хорошо ты подготовлен к такого рода делу, все равно оно требует огромного напряжения. Мне нужен был отдых, нужно было побыть одному. А дверь как раз отворилась и вошла миссис Уинрой.

– Карл, – понизив голос, произнесла она, усаживаясь ко мне на край кровати, – дорогой, извини. Я убью этого Джейка, как только доберусь до него!

– Да ну, плюнь, – сказал я. – А где он, кстати?

– У себя, наверное, в парикмахерской. Видимо, и ночевать там останется. Любит этак показать: он, дескать, сам себе хозяин!

Я пробежался вверх по ее бедру пальцами и дал им там немножко порезвиться. Пару секунд спустя она рассеянно, но крепко взяла мою руку и положила обратно на одеяло.

– Карл… Ты не сердишься?

– Нельзя сказать, чтобы я был в восторге, – ответил я. – Но я не сержусь. Между прочим, я очень сочувствую Джейку.

– У него уже шарики за ролики заскакивают. И чего ради? Они же не осмелятся его убить! От этого их положение станет в два раза хуже, чем если он просто даст показания.

– В самом деле? – непритворно удивился я. – Впрочем, я мало что в этих вещах соображаю, миссис Уинрой.

– Они… Слушай, почему бы тебе не звать меня Фэй, солнышко. Когда мы одни, как сейчас.

– Хорошо, Фэй, солнышко, – сказал я.

– Они не посмеют! Правда, Карл? Прямо здесь, в его родном городе, где все его знают, где он знает всех! Ха-ха! Еще чего! – Она нервно усмехнулась. – Да боже мой! Это единственное место на белом свете, где он в безопасности. Чужой к нему здесь даже и не подберется (ну, то есть тот, кого бы он не знал), и потом…

– Как? Я же подобрался, – сказал я.

– Да ну, – дернула она плечом, – ты не считаешься. Он понимает, что кого к нам посылает колледж, с тем все в порядке.

– Да? По тому, как он себя вел, этого не скажешь.

– Так ведь он был мертвецки пьян! В таком состоянии ему уже черти мерещатся.

– Что ж, – сказал я, – даже если так, ты не можешь его за это винить.

– Чего-чего? Почему это я не могу?

– Ну, просто тебе бы не стоило. На мой взгляд.

Я приподнялся на локте и раздавил в пепельнице уголек сигареты.

– Я думаю так, Фэй, – сказал я. – Будь я на месте Джейка… Хотя, все, что я знаю о преступном мире, я вычитал из газет, но я зато здорово умею ставить себя на место другого, так что могу себе представить, что бы я чувствовал, окажись я в его шкуре. Перво-наперво я бы знал, что, если им втемяшилось меня убить, у меня нет способа помешать им. Ничего не сделаешь и никуда не сбежишь. Тебя…

– Но, Карл…

– …не достанут в одном месте, достанут в другом. Рано или поздно где-нибудь обязательно замочат, несмотря ни на какие трудности. Все. Кранты. Вот что я знал бы, Фэй.

– Но они не решатся! Не посмеют!

– Конечно, – сказал я.

– Дело вообще не дойдет до суда. Все так говорят.

– Ну, говорят, значит, наверное, знают, – сказал я. – Я-то всего лишь о том, что чувствовал бы Джейк, если бы они и впрямь задумали его убить.

– Да, но ты же говоришь… То есть если он знает, что они не станут, отчего же он…

– Он это знает, но вот знают ли они? Ты поняла меня? Да и он также знает, что у них куча мозгов и куча денег. Он знает, что они найдут, как его замочить, – если твердо решат, то способ отыщут.

– Но они…

– Ну, хорошо, не посмеют, – рассуждал я. – А если б захотели? Сразу не стало бы ни одной живой души, на кого Джейк мог бы положиться. Ха, вплоть до того, что они могут к нему подъехать через того же старикашку Кендала.

– Ой, да ну, Карл! Ну, ты уж слишком!

– Ну да, слишком, – согласился я. – Но это я, чтобы донести идею. Это сделает кто-то такой, кого и заподозрить-то невозможно.

– Карл…

Сощурившись, она смотрела на меня внимательно и настороженно.

– Что, Фэй? – отозвался я.

– А ты… Что, если… если…

– Что «если» – что? – спросил я.

Смотрю, она опять уставилась на меня тем же оторопело-настороженным взглядом. Потом неожиданно усмехнулась и вскочила на ноги.

– Гос-споди! – воскликнула она. – Все Джейк да Джейк, у меня у самой скоро мозга за мозгу заскочит! Слушай, Карл. Ты в школу-то на этой неделе собираешься?

Я покачал головой. Делать ей втык за подслушивание было лень.

– В общем, так: у Руфи завтра первый урок в девять, так что, если хочешь поспеть к завтраку, спускайся к восьми. Но можешь и сам себе кофе сварить, когда встанешь. Сообразишь к нему каких-нибудь бутербродов. Сама я обычно так и делаю.

– Спасибо, – сказал я. – Утром посмотрю по самочувствию.

После этого она ушла. Я отворил окно и вновь вытянулся на кровати. Следовало бы принять ванну, но до этого я еще внутренне не дозрел. Не дозрел до такой малости, как раздеться и пройти несколько шагов по коридору к ванной комнате.

Я неподвижно лежал, изо всех сил храня эту неподвижность наперекор позыву встать и глянуть в зеркало. Спокуха! Не бери в голову! Нельзя бежать на рекорд с песком в ботинках. Закрыл глаза, стал осматривать себя внутренним взором.

Вдруг даже испугался. Это было все равно что осматривать кого-то другого.

Вообще-то, я таким саморазглядыванием занимался уже сотни раз, и каждый раз обнаруживал нечто новое. Хотя то, что предположительно видят другие, меня, по большому счету, скорее, успокаивало: «А что? Вполне славный такой пацанчик. Ни у кого и справок наводить не надо: порядочный, нормальный хлопец».

Я и теперь сделал такой же вывод, и по телу почему-то пробежали мурашки. Сосредоточил мысли на зубах и других тонких моментах, хотя и понимал, что все это пустяки. Но все равно заставил себя еще раз об этом подумать.

Я чувствовал себя куда безопаснее, полагая, что все зависит именно от этого, а не от… от чего?

…Так: зубы, контактные линзы. Загорелое, вполне здоровое на вид лицо. С весом тоже порядок. Увеличенный рост… Причем всего лишь часть этого увеличения достигнута за счет туфлей на каблуке и толстой пористой подошве, какие я ношу с 1943 года. Когда удалось наконец стряхнуть с себя бациллу, я очень распрямился. Ну да, стряхнул… вот только до конца ли? Вдруг заболею прямо сейчас? Да так, что не смогу выполнить задание. Босс будет недоволен. Вот с погоняловом тоже вопрос: Чарльз Бигер – Карл Бигелоу. Да ну! Нет вопроса. Во-первых, какая разница? Ничуть не лучше было бы назваться Честером Беллоузом или Чонси Биллингслеем, потому что брать пришлось бы все равно только с этой полки. От настоящего имени далеко отходить нельзя – вы, кстати, это тоже учтите. То есть попытка не пытка, но на этом пути можно и шею свернуть. Есть, в частности, такая вещь, как метки прачечной. Еще можно проколоться, автоматом ответив, когда окликнут. Да мало ли…

Так что ошибок я не наделал. Да и вообще. Но Босс все же нашел меня! Хотя тоже никогда прежде в глаза не видел, а точно угадал, куда за мной послать. А коли разыскать меня удалось Боссу, то…

Я прикурил сигарету, тут же загасил ее, вновь откинулся на подушки.

Босс! Босс вообще не считается. Ошибок я не наделал и не наделаю. Распишу все как по нотам и отход себе обеспечу – что, вообще-то, самое трудное. Потому что, как бы гладко все ни прокатило, некоторой сумятицы не избежать. И вернейший способ спалиться – это если попытаешься сделать ноги. Все карты Боссу этим спутаешь. И тогда если не они тебя ухайдакают, то он.

Так что… Мной начала овладевать дремота.

Нет. Не расслабляться. Ни на секунду нельзя выпускать вожжи. Не болеть. И всех нахлестывать, всех: миссис Уинрой использовать прямо, остальных косвенно. Они все должны быть подо мной. Они должны твердо знать, что я не способен сделать то, что я должен сделать. Боссу нет необходимости за мной следить. Проследят они. Они все не спускают с меня глаз, следят, чтобы я все сделал правильно, и… следят, следят… а я… всегда на стреме…

…На тротуарах узкой улицы народ. Много народу, чуть ли не толпа, а все равно одиноко. Все спешат по своим делам, смеются, болтают и радуются жизни, но все равно все следят за мной. Смотрят, как я крадусь за Джейком, а Босс крадется за мной. Я весь в поту, задыхаюсь, потому что я давно на этой улице, я устал. А они все время заслоняют от меня Джейка, все время кто-то встревает между ним и мной, зато между мной и Боссом – никого. Меня, только меня все стараются сбить с толку. А я… я чувствую во рту вкус черной вязкой слабости, слышу, как трещат и подламываются стойки усадочной крепи, фонарь у меня на каске мигает, мигает… Одного из мерзавцев удается схватить. Крепко держу его (ее?), мы падаем, катаемся по забою, так что я..

Вот, держу. Она подо мной. Здесь, на кровати; а я держу костыль поперек ее горла, вжимаю обеими руками.

Я моргнул. Нет, это наяву! Смотрю на нее сверху, уже выскочив на поверхность сна.

– Господи, детка. Как ты вообще здесь…

Я отпихнул костыль в сторону, и она опять задышала, но говорить еще не могла. На вид очень испугана. Я глядел в огромные, полные страха глаза – (они следят за мной!) – и тем держался, чтобы не прибить ее.

– Давай колись! – сказал я. – Говори давай! Что ты тут делала?

– Я… я…

Я ткнул ее кулаком в бок, с подкруткой. Она ахнула.

– Давай-давай, колись!

– Я… я… за тебя боялась. Я беспокоилась, а вдруг… Карл! Ну не надо…

Она вновь начала сопротивляться, я придавил ее всем весом. Я держал ее, выкручивал, заламывал, она охала и стонала. Попробовала вырваться из захвата, я выкрутил ей руку сильнее.

– Не смей… Пожалуйста, не надо… я никогда еще не была с… К-карл, ну нельзя же так, ой, Карл! Карл! Что ты делаешь?.. Вдруг у меня будет ребенок?.. Я… – Тут биться и просить она прекратила.

Просить стало не о чем.

Я посмотрел вниз, тесно приближенной к ее лицу головой загораживая обзор, чтобы она не проследила направление взгляда. Посмотрел и сразу закрыл глаза. Но не удержал их закрытыми.

Ее нога была как у ребенка. Крошечная голень и ступня. Детская ножка начиналась над коленным суставом – то есть там, где он был бы, если бы у нее имелось колено. Крошечная, толщиной с большой палец, голень и младенческая ступня.

Пальчики на ней сгибались и разгибались, двигаясь в ритме содроганий тела.

– Карл!.. О! О! Карл! – выдыхала она.

Через какое-то время, которое показалось мне очень долгим, я вновь услышал ее голос.

– Не надо, – тихо говорила она. – Пожалуйста, Карл, ну, что ты, что ты… Все хорошо, пожалуйста, не плачь…

5

Я долго не мог уснуть, хотя и всячески старался, а через тридцать минут после того, как мне это удалось, опять проснулся. Проснулся совершенно изможденным, но с ощущением, будто проспал много часов. Представляете? И так продолжалось всю ночь.

Когда я пробудился окончательно, было полдесятого, в комнату лился свет солнца. Луч падал прямо на подушку, и мое лицо было горячим и влажным. Я резко сел, охватив руками живот. Свет, внезапно ударивший меня по глазам, вызывал тошноту. Я плотно зажмурился, но свет все равно пробивался. Казалось, он проник под веки, заперт там и, посверкивая, играет тысячами крошечных картинок. Вот белые какие-то букашки, вот штучки-дрючки в форме цифры семь – танцуют, извиваются, мельтешат.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.